Аннотация: рассказ ученого-биолога Николая Сергеевича Егорова о войне и службе в армии в 1939-1942гг. Оборона Очакова, Новороссийска, ранение, учёба в МГУ
Николай Сергеевич Егоров, ученый биолог, рассказывает:
Родился я 5 января 1921 года в дер. Попадкино Суздальского уезда Владимирской губернии, в первые годы советской власти это Иваново-Вознесенская губерния, с 1929 по 1936 гг. это была Ивановская промышленная область, Александровский округ, Гаврилов-Посадский район, с 1936 г. и до сей поры - Ивановская область.
тот же рассказ (более краткий) с иллюстрациями в тексте https://olegdushin.livejournal.com/152992.html
Жила семья в деревне Попадкино, в начальную школу я ходил в соседнюю деревню малая Уронда, а в среднюю - в новую школу в поселке Петровский за 7 километров от дома. Мой класс стал первым на выпуске 8-ым, 9ым, 10 ым. Летом 1939 года я закончил среднюю школу, 10 ый класс. В декабре 1938 г. умер мой отец Сергей Иванович (1895-1938), участник 2 войн - империалистической и гражданской. Помню ещё, как он восторгался Троцким - Как он здорово говорил! Несколько раз Сергею Ивановичу довелось слушать речи организатора Красной армии.
Мы с папой в 1938 г. затеяли строительство нового скотного двора для семьи. В хозяйстве оставалась корова, овцы, а лошадь забрали в колхоз при его создании. Старый двор стал дряхлым, рассыпался. Старый осенью заготовили в лесу необходимые бревна, но отец внезапно скончался. В феврале-марте 1939г. я с братишкой Гришкой, тому и 14 лет не было, начали вывозить этот стройматериал домой. В колхозе нам выделили лошадь, и мы с большим трудом решали эту задачу.
Строительство скотного двора началось сразу же после сдачи выпускных экзаменов за 10-класс в школе. Мы вдвоем с Григорием работали летом по 10-12 часов, торопились закончить скотный двор до моего отъезда на учебу в Москву. Мать имела возможность пригласить и оплатить опытного плотника лишь для того, чтобы выбрать четверти в столбах для ворот и калитки, положить перекладины и поставить стропила, и то он это делал с нашей помощью. Все остальные работы мы выполняли сами. Не имея опыта, мы с большим трудом всё лето занимались этим строительством и всё ж таки сумели закончить двор к сроку моего отъезда.
Я попытался в 1939г. сдать экзамены на физфак в МГУ. Моя тётка, родная сестра отца, ещё раньше уехала в Москву учиться. Окончила рабфак и поступила на физический факультет. Она приезжала в деревню на летние каникулы и рассказывала о МГУ. Неудивительно, что из вузов я имел какое-то представление только о физфаке. В свете плана электрификации всей страны у меня развилось желание иметь дело с электричеством, электромашинами и всем таким, что преобразует энергию. В августе я приехал в Москву. Экзамены сдал, но не прошёл в МГУ по конкурсу. Конкурс и тогда был большой, надо было хорошо готовиться к экзаменам, чтобы сдать их хорошо. А у меня из-за стройки не было времени для подготовки. Поехал в Москву c тем багажом знаний, что успел получить в школе. Встретился мне по дороге учитель химии, спрашивает: "Куда ты идёшь, Коля? "- "Иду сдавать экзамены в МГУ." - "Да что ты, милый мой, ты же не сдашь. Я знаю твою ситуацию." - "Я попробую."
Проживал я в Москве в общежитии МГУ на Стромынке, 32. Сдал экзамены, попробовал свои силы. Тогда было 5 экзаменов. Физика, математика, русский и иностранный (немецкий) языки, обществоведение. Экзамены я сдал прилично, но по русскому и немецкому языкам получил тройки. И для зачисление на физфак не хватило баллов. Мне посоветовали обратиться в Министерство Просвещения, куда входило МГУ. В Минпросе дали направление для зачисления в Воронежский университет. Я приехал туда, но мест в Воронежском университете уже не было. Пришлось возвратиться домой.
Тем временем, пока пробовал поступить в МГУ, в СССР был принят закон, согласно которому забирали в армию всех (не) имеющих отсрочку и 18-летних юношей, закончивших среднюю школу (10 -летнюю), но не попавших в вузы. Уже в Москве я знал, что если не поступлю в университет, меня призовут на военную службу. И когда вернулся домой, сразу же пошел без приглашения в Гаврилов-Посадский военкомат, не дожидаясь повестки. Маме (Анастасии Павловне) сказал: "Закон уже вышел, значит всё равно возьмут. Чем раньше, тем лучше." Физически я был развит. Здоровый мужик, - всё лето с топором работал, брёвна носил. И взяли меня в военно-морской флот. Из всех призывников в тот день, человек около сорока, отобрали во флот только меня. Бегали за мной следом ребята, галдели, пальцем показывали: "Его во флот взяли! Его во флот!" Остальных то парней определили в пехоту. Пели тогда в народе частушку.
Всех в пехоту, всех в пехоту,
Меня, мальчика, во флот,
На четыре года плавать
На военный пароход.
Срок службы во флоте зависел от того, куда ещё определят. Те, кто служил на море в плавчасти, тем полагалось служить 4-4,5 года ( с 1 сентября 1939 г. - 5 лет), а на берегу - 3 года. Мне не хотелось так долго находиться вдали от дома. Я пошёл к комиссару и объяснил ему ситуацию, попросил: "Пошлите меня в пехоту." В сухопутных войсках рядовые только 2 года служили. - Ты что, с ума сошёл? - А почему ты стремишься в пехоту? - Я ответил, что хочу учиться в университете, а через 4 года службы во флоте это будет гораздо труднее. Комиссар меня выслушал и говорит: "Вот что, сынок, я тебя понимаю, но не могу отправить тебя в пехоту. У нас строгое предписание - людей со средним образованием посылать во флот. А ты у меня сегодня один такой с 10 классами." У остальных то было 7 лет, 8 лет учёбы и т.п.
Месяц я ещё жил дома, ждал специального приглашения. Наконец, пришёл вызов явиться 1 ноября по месту назначения - Гаврилов-Посадский военкомат. Собрали человек 20 в нашем военкомате, а также из военкоматов в г. Юрьев-Польский и г. Кольчугино (в 1929-1944г. вся Владимирская область входила в Ивановскую область) - всего человек 40 призывников и отправили всех одной группой в одну часть в Одессу через Москву. На Киевском вокзале провели весь день. Я отпросился у старшего к тетке Евпраксии, которая жила у Белорусского вокзала. Но она находилась в роддоме, оказалось, что несколько дней назад у меня появилась племянница. В роддом я не cмог поехать.
В октябре 1939 года ивановская группа из Москвы на поезде поехала в Одессу. В вагоне я занял верхнюю (вторую) полку, подо мной устроился паренек из Кольчугино с гитарой. Он очень долго и занудно пел - "Как умру я, умру, похоронят меня.." Я попросил прекратить петь эту тягомотину. Он ответил: "А знаешь, я - добровольцем еду на Черноморский флот." Я поглядел на него - тщедушный, маленького роста паренёк, и подумал, какой же из него моряк? Действительно, через погода службы в нашей части его списали и вернули домой. Впрочем, сначала его, как и других наших ребят, на Черном море ждало разочарование. Нас ждала суша.
В Одессу мы прибыли вечером 4 ноября, а 5 ноября поплыли пароходом в Очаков. Впервые я увидел море, душу переполняли впечатления. Часа в 2-3 пополудни того же дня прибыли в Очаков. Первое слово, что я прочитал в городе при выходе из порта, - Это МЛИН (мукомольня по-украински). А недалеко от причала увидел памятник Суворову (1907 г.), он до сих пор стоит. Несколько раз специально потом ходил к Александру Васильевичу. Очаков готовился к 22 годовщине Октября, развешивались флаги, плакаты.
Нашу группу подвели к штабу округа. Новобранцы долго ждали, когда нас заберут. Ребята все были настроены быть моряками, и мечтали о том, как будут щеголять в брюках клёш, тельняшках и бескозырках. Когда мимо нас проходили моряки и говорили, что пришла им смена, все дружно отвечали старослужащим морским волкам утвердительно. Когда же проходили армейские в военной форме и так же говорили, что прибыла их смена, ребята отвечали, что мы моряки. Спустя какое-то время подошел какой-то лейтенант в армейской форме и приказал построиться. Вся компания стала возражать, отмечая, что это какая-то ошибка. "Мы - моряки, а не пехотинцы," - выкрикивали возмущённо новобранцы. Однако возражения и протесты были напрасны. Нас строем отвели в баню. После того как мы помылись, выдали армейское обмундирование: гимнастёрки старого образца, ботинки с обмотками, фуражки с маленькими козырьками, похожими на те, что носили в период Гражданской войны. Вот тут то мои напарники взбунтовались, отказывались надевать предложенную форму. В душе я тоже был недоволен армейским обмундированием, но сознание подсказывало, что это то, что мне и было нужно, о чем я просил в военкомате.
Хотя нам показали, как надо пользоваться обмотками, но всё равно, пока шли строем от бани до казармы, у многих обмотки распустились, и они попадали под ноги идущих сзади. Было много хохота и вместе с тем злобы - отчаянного злорадства после столь глубокого разочарования. Привели уже под вечер в казармы воинской части, которая имела название отдельная Очаковская крепостная саперная рота Северо-западного укрепленного района Черноморского флота. Эта самостоятельная часть - рота - была подчинена непосредственно штабу Очаковской военно-морской базы Черноморского флота. Таким образом, хотя мы носили солдатские обмотки, всё равно были приписаны к флоту. Командиром сапёрной ротой был старший лейтенант Зайцев, а его заместителем - лейтенант Рыжков.
В Очакове прибывших из Москвы называли неофициально русская группа. Всех русских новобранцев собрали в отдельный учебный взвод для подготовки младших командиров. Командовал им, кажется, лейтенант Баловнев, потом Сорокин. Кроме нас, в саперной роте солдатами служили одни украинцы. Обстановка была беспокойная, войну ждали. Мы так понимали, что надо было разбавить подразделение людьми из России, дабы армия была многонациональная. Считались мы сухопутными моряками. Ни бескозырки, ни бушлата в обмундировании сапёрам не полагалось. Сначала нам выдали армейскую форму и ботинки с обмотками, потом заменили их на кирзовые сапоги. Чего греха таить, как и многие мои товарищи, я мечтал о морской форме, хотелось поменять сапоги на лёгкие ботинки, гимнастёрку - на тельняшку, а шинели - на бушлат. Девушки на моряки смотрят иначе, чем на солдат.
В Очакове находилась большая артиллерийская база Черноморского флота. Сапёрная рота - это 4 взвода по 40-45 человек. Во взводе 4 отделения. Я попал в первое отделение, командиром которого был сержант Парницкий, имевший 2 метра роста. У него было среднее образование. Рота имела полное хозяйство как отдельная часть. Учились в учебном взводе вместе все, но военнослужащих готовили по разным направлениям. Все проходили занятия по дисциплинам: фортификация, дорожное строительство, переправы через водные преграды, подрывное дело, минирование и многое другое. А по специализации были и подрывники, и минёры, и мостостроители, и "железнодорожники". Я стал сапёром-подрывником. Каждый курсант учебного взвода получил свой шанцевый инструмент помимо винтовки: кто кирку-лопату, кто топор или пилу, кто саперную лопату и т.д. Мне же был вручен буравчик - это самый лёгкий и удобный инструмент. Я полагаю, что такое доброе отношение ко мне командира была связано с тем, что не только в части, но во всём гарнизоне я был самым молодым солдатом. В 18-19 лет меня иногда звали пацаном. В нашей "ивановском" взводе были в основном старшие парни, получавшие ранее по каким-то причинам отсрочку от призыва. Пацан перед ними был учёный, в нашем взводе всего четверо имело законченное высшее образование.
Мы прекрасно понимали, что младшие командиры должны были служить на год больше, чем просто рядовые. Поэтому делали попытку бойкотировать занятия. Так, например, командир отделения Парницкий проводил занятия по физике и на одном таком занятии он объяснял закон Ома: сила тока прямо пропорциональна напряжению и обратна пропорциональна сопротивлению. Долго объяснял и делал это весьма грамотно, а в конце спрашивал: Все поняли? Но получал дружный ответ, что никто ничего не понял. Командир снова объяснял, после чего персонально спрашивал о смысле закона Ома. Вызванный курсант поднимался и отвечал: "Не понял, товарищ командир." Тогда Парницкий вызвал Л.Конькова(он окончил техникум связи)
- Ты связист, тебе понятен закон?
- Нет, не понял, товарищ командир.
- Егоров, ты недавно окончил полную среднюю школу, где подробно изучают этот закон. Тебе понятен он?
- Нет, товарищ командир.
Отвечал нет, хотя он мне он прекрасно знаком со школы и понятен. Мы по-своему формулировали этот закон: Закон Ома - два года и дома.
На другой день на занятия пришел зам.командира роты лейтенант Рыжков и предупредил, что бойкот учёбы не пройдет и нас заставят заниматься как следует. Пришлось подчиниться, и занятия стали проходить нормально.
Вообще-то наш взвод был очень непослушный. Каждый вечер перед отбоем проходила вечерняя прогулка. Выстраивалась вся рота, на правом фланге наш учебный взвод - так положено по рангу. Старшина роты (как все старшины, зануда и службист) выводил роту на плац. Мы так звали стадион, расположенный непосредственно перед нашей казармой. Пройдя колонной полкруга, старшина давал команду: "Споём". Мы говорили рыжему Мишке Симонову (он был родом из села под Гаврилово-Посадом): "Запевай!" Мишка довольно скверным голосом запевал совсем нестроевую песню: "Вдоль по улице метелица метёт." Почему обязательно надо петь строевую песню, а если настроения нет? Сразу же после такой запевки старшина останавливал колонну, делал перестроение, отправив наш взвод в конец роты. Кто-то из других взводов запевал строевую песню, которую подхватывали все, кроме нашего взвода. Мы шли молча. Сделав 2 круга, отпускал всю роту ко сну, кроме нашего взвода. А наш взвод гонял ещё 2 или 3 круга. Когда мы оставались одни, Степа Кораблев запевал хорошую строевую песню, а мы дружно и хорошо подхватывали её. Перед отправкой курсантов ко сну старшина говорил: "Хорошо поёте." Мы отвечали: "Служим Советскому Союзу" и шли спать. Такая ситуация повторялась на прогулке повторялась довольно часто, особенно тогда, когда мы выражали недовольство старшиной. Мы были полны сил, два лишних круга по плацу совсем немного.
Уже шла вторая мировая война, обстановка была напряженная. В конце июня 1940 г. взвод срочно был снят с полевых учений. Объявлены срочные сборы, на автомашинах повезли в порт. Оттуда отправились теплоходом в Одессу. Прибыли туда вечером и сразу же занялись погрузкой на баржу цемента, металлической арматуры и других строительных материалов. Вечер был жаркий и душный. Мы обратились к командиру с просьбой выдать причитающиеся нам деньги (семь рублей в месяц) с тем, чтобы купить воды или мороженого, но получили решительный отказ. Ребята были возмущены таким отношением. По-видимому, начальство опасалось, что мы купим спиртное. Ночью нашу баржу с грузом и личным составом буксир вывел в море и потащил в юго-западном направлении. На следующий день нам предложили получить деньги, но мы твёрдо и дружно отказались от них. В самом деле, что можно было сделать с ними в море, находясь на раскаленной от солнца барже? Это был своеобразный маленький бунт, взволновавший наших командиров и комиссара. Меня как комсорга роты вызвал к себе комиссар и стал интересоваться причиной отказа команды от получения положенного. Я объяснил комиссару, что солдаты возмущены отношением к ним. В Одессе нам отказались выдавать деньги, а в море они никому не нужны. Командир и комиссар собрали солдат на палубе и приказали получить, что полагается, а также объяснили, что мы идём в Бессарабию, которую должны освободить от румын. Идем в устье Дуная. Пришлось выполнить приказание и получить деньги. У нас был хороший комиссар, иногда на занятиях он информировал нас, что в стране разоблачена очередная группа врагов, но о том, что нас могут объявить такими же, совсем не думали.
Летом 1940 года к СССР была присоединена Бессарабия, советские войска вошли на её территорию. Сапёрный взвод послали в устье Дуная в город Вилково. Подойдя к устью Дуная, морской буксир, тянущий баржу, не смог войти в это устье, поскольку здесь было слишком мелко. Буксир отвел баржу обратно в море, и она встала на якорь, ожидая прибытие речного буксира, который смог бы вывести нас на дунайскую гладь.
Стояла жаркая тихая погода. Особенно жарко было на раскаленной от солнца палубе баржи. Но купаться в море солдатам запретили. Тогда мы (Л.Коньков, А.Лямин и я) решили всё-таки искупаться. Для этого придумали следующий ход. Саша Лямин являлся хорошим гимнастом, и он должен был "нечаянно" упасть в море, а мы вдвоем его "спасти". Предложили другим присоединиться к нашей затее, но ребята побоялись. А Саша преспокойно через голову переваливается через борт и падает в море. Мы с Коньковым одновременно прыгаем спасать его. На палубе, естественно, поднялся шум - люди за бортом. Пришёл комиссар и приказал подняться нам на палубу. Однако выполнить этот приказ без верёвочной лестницы невозможно. Пока нашли лестницу и бросили её в воду, мы всласть поплавали в чистом тёплом море. Нас, конечно, отругали, но не наказали, так как мы спасали человека, оказавшегося за бортом. Ребята очень завидовали пловцам, а мы были счастливы.
Пришёл буксир, и на другой день к вечеру баржа вошла в устье Дуная, где нас восторженно встречали местные жители на лодках. В каждой лодке, а их было 15, развевался красный флаг. Нас удивило, что люди находящиеся в лодках, приветствовали тепло нас по-русски и вообще говорили на нашем языке, хотя это была заграница - Бессарабия. Это были гагаузы.
Вилково, где мы высадились, звали вторая Венеция, там было всего 2 сухих улицы, они пересекались перпендикулярно друг с другом. Остальные улицы были каналами, перемещались по ним на вёсельных лодках. В Вилково, как удалось выяснить, жили преимущественно липоване - старообрядцы поповского направления. Наше отделение разместилось в небольшом домике, расположенном на самом берегу небольшого Дунайского рукава. По ночам солдат атаковали огромные полчища комаров, от которых мы не знали, как избавиться.
Стройматериалы с баржи нам не понадобились. В основную задачу входил контроль за переходом границы. После присоединения некоторые несогласные жители Бессарабии уходили из СССР через границу в Румынию. Они тащили с собой скот, технику. На их пути был поставлен барьер. Мелкий скот можно было уводить, но коров, лошадей оставляли на советской стороне. Ещё технику оставляли в стране советов, помню, один или два трактора задержали на границе. Переправа в Вилково была паромная. В устье Дуная очень широкой водное пространство, мост не построишь. Месяца четыре здесь охраняли границу.
Стояла рядом деревянная гостиница с большущей толстой камышовой крышей. Пошёл слух, что румыны её заминировали. Моё отделение послали проверить её. Проверили, ничего не нашли. Обстановка была мирная.
В октябре 1940 г. учебный взвод вернулся в Очаков и сдавал экзамен спустя примерно 10 месяцев после начала учебы. Экзаменов было около десятка, все я сдал на "отлично". Среди солдат было всего 3 человека с полным средним образованием. Я, ещё один товарищ учился в заочном вузе и ещё один закончил техникум связи. Мы втроем сдали экзамены и получили звание младших сержантов. Мне поручили отделение. Остальные солдаты стали ефрейторами. Младший сержант - это один треугольник на петлицах, сержант две, старший сержант три. Вскоре после начала войны мне присвоили звание старшего сержанта.
Жили солдаты нормально. В воскресные дни личный состав роты на грузовиках возили купаться на море. Мы ещё подсмеивались над пехотой, которая добиралась до моря те же три километра пешком. А ещё жена комроты Зайцева взяла меня в хор сапёров. В нем было человек 20, пел в нём до войны.
Весной 1941г. - в марте или апреле - наш взвод бывших курсантов за исключением нескольких человек (4 или 5) приказали построить, имея при себе личные вещи. К строю подошел командир части старший лейтенант Зайцев и приказал мне выйти из строя и быть свободным. Я был обижен, удивлен и расстроен. Спустя примерно час, командир вызвал меня к себе и сообщил, что взвод отправляется в распоряжение командования Балтийского флота, а меня он оставляет в части и назначает химинструктором роты. До этого химинструктора у нас не было.
Почти все мои товарищи 1939 года призыва из Ивановской области были отправлены на Балтийское море на полуостров Ханко, перешедший к нам от Финляндии после советско-финской войны 1939-1940 гг. Там они все, включая Сашу Лямина, по дошедшим до нас слухам, погибли в первые же месяцы Отечественной войны.
Итак, из прибывших в 1939г. в Очаковскую роту из Ивановской области осталось всего 7 человек.- Ленька Коньков (парторг роты), Миша Тарасов (зав.канцелярией), Миша Фёдоров (нач.фин), Михаил Марков (кок), Миша Симонов (писарь) - все они из Гаврилова-Посадского района, включая и меня - (химинструктор), а также Степан Кораблев - специалист по вооружению (он из Кольчугино). Из названных лиц в строю для отправки на полуостров Ханко, кроме меня, никого не было. Оставшаяся в Очакове русская группа была очень сплочённой и дружной. Я как хим.инструктор имел право выписывать из гарнизонного склада ипритовые накидки, другой инвентарь для защиты от химического нападения взамен выбывшего из строя, а также этиловый спирт для протирки противогазовых масок и других изделий. Спирт выписывали довольно часто. М.Тарасов и М.Фёдоров умело оформляли требования, и мы, члены оставшейся группы, иногда на моём складе, охраняемом часовым, "причащались" по маленькой, как мы говорили, "побрились". Соответствующую порцию спирта приносили коку М.Маркову, а он не оставался в долгу - добавлял нам что-нибудь вкусненькое. Так дружно и жили до 22 июня 1941г.
В начале июня 1941 г. проходили широкомасштабные учения Черноморского флота, в которых принимала участие и наша отдельная саперная рота. На этих учениях я чуть не утонул.
Отрабатывалось движение болиндеров вдоль берега. Это плоскодонные, десантные баржи. К ним цеплялись лодки А3, со мной и ещё одним солдатом в неё сел командир отделения. Мы были без винтовок. Лодки трепыхались на волнах. Мимо лодки натянулся трос, буксир шел на большой скорости, этот трос, шедший под острым углом к нам, мог бы разрезать надувную лодку. Я не подумал и попробовал оттолкнуться от троса, а он меня задел за шею, выдернул из лодки. В кирзовых сапогах, с противогазной сумкой, в который помимо противогаза было втиснуты галеты и несколько банок мясных и рыбных консервов, - словом, экипированный по всей форме, я оказался в воде. Груз тянул вниз, поэтому я держался в воде строго в вертикальном положении. Плавсредства же ушли дальше на 20-50 метров. На судне заметили, что человек в море. Мне кричат: "Держись. Держись!" Буксир развернулся, стал приближаться. Я уже периодически погружался в воду с головой. Услышал команду: "Поднять ногу над головой!" Удалось с большим трудом выбросить кое-как ногу вверх. На неё набросили трос и вытащили из воды бойца на катер. Впечатление не из приятных. По итогам дали заключение, как ведет себя лодка А3 при буксировке.
Через день или два под Севастополем было решено испытать поведение болиндера в море при большой скорости буксира. Фиксировать поведение болиндера при испытаниях поручили мне. Болиндер прибуксировали к крейсеру или эсминцу, и он на большой скорости потащил незагруженное судно за собой. Судёнышко бросало из стороны в сторону, меня вдрызг замотало. Болиндер выдержал испытание, но его в таких условиях применять больше не стали.
18 июня учения флота закончились. Принимавшие в учениях части собрались в Севастополе, где перед личным составом выступил командующий Черноморским флотом контр-адмирал Ф.С. Октябрьский, который подвел итоги учений и призвал повышать боевую и политическую подготовку. Он обратил внимание на сложную международную обстановку. Чувствовалось в его поведение напряжённость, нервозность. 20 июня 1941 г. вечером рота вернулась в Очаков. Участникам учений предложили в субботу 21 июня получить увольнение в город, но мы все довольно сильно устали и попросили командира перенести увольнение на воскресенье 22 июня. Однако, отдохнуть не удалось: началась война.
22 июня 1941 г. наша часть, как и весь Очаковский гарнизон, была поднята по боевой тревоге в 2 часа 15 минут утра. Время объявление боевой тревоги зафиксировано в дневнике, который я вел тогда. Долгое время я не мог увязать момент объявления боевой тревоги в части с началом вторжения немцев на нашу территорию в 4 часа утра. Уже после войны стало известно, что Нарком Военно-морского флота СССР Н.Г. Кузнецов по собственной инициативе отправил телеграммы всем командующим флотами страны с приказом привести в полную боевую готовность все подразделения флотов. Поэтому, за 1 час 45 минут до нападения сухопутных войск на нашу страну (в 4 часа утра) военно-морские силы страны были в полной боевой готовности.
Вскоре после объявления боевой готовности по Черноморскому флоту над Очаковской базой и Севастополем появились немецкие боевые самолеты, которые пытались заминировать Днепровско-Бугский лиман и выход из Севастопольской базы. Сигнальщики с острова Первомайский на входе в Днепровско-Бугский лиман сообщили, что слышат звук мотора неизвестного самолета. Это летел Юнкерс-87. Затем появились другие самолеты. Но заминировать лиман им не удалось: корабельной и береговой артиллерией путь самолетам к цели был прегражден, и они вынуждены были беспорядочно сбросить мины в море. Все это я узнал уже после окончания войны, сам никаких самолётов утром 22 июня не видел.
После сбора по тревоге в 2 час 15 мин 22 июня мы почувствовали что-то необычное. Так, например, мне как химинструктору было приказано срочно заменить старые противогазы на боевые у всего личного состава. Поступила команда: Сменить противогазы! Всем выдали боевые патроны и по 2 гранаты РГД, чего раньше никогда не было. Среди личного состава наблюдалось необычное напряжение и беспокойство. Что же происходит? - задавались все вопросом. Но никто ничего не говорил.
Часов около 10 утра было разрешено прилечь на койки в полном обмундировании и иметь при себе оружие. До этого даже сесть на койку в одежде строжайше запрещалось. Только в столовой во время обеда, где солдаты также были в полной боевой готовности, в 12 часов по московскому времени мы услышали по радио выступление Молотова. Все поняли, что по всей западной границе СССР немецкие войска вторглись на нашу территорию, - началась война, о которой так много до этого говорили.
Вечером 22 июня состоялся первый налёт немецких самолётов на Очаков. Командир роты отправил меня в штаб гарнизона, где приказали наблюдать с пожарной вышки возникающие пожары при бомбёжке города и сообщать об этом в штаб. Это очень неприятно, когда над головой гудят самолёты, взрываются зенитные снаряды, а ты - один и укрыться негде.
До 8 июля саперная рота находилась в Очакове, а в ночь на 9 июля половина роты - два взвода, в том числе и мой, срочно погрузилась на теплоход и отбыла по направлению к Одессе. Немецкие самолеты очень часто атаковали суда в море. На рассвете в открытом море еще далеко от Одессы был получен приказ: в случае налета вражеских самолетов отражать их имеющимися средствами. На вооружении имелись лишь трехлинейные винтовки и один станковый пулемет "максим". Было ясно, если самолеты обнаружат теплоход, они безнаказанно его атакуют и потопят. К счастью, до места назначения прибыли без приключений.
Выгрузились в порту Бугаз Днестровского лимана. По Днестру поднялись вверх, затем по суше направились вглубь Бессарабии. Вступили в бой с пехотными частями противника - румынами и с боями начали отходить к Одессе. На Днестре при отходе взрывали мосты, а затем от села Ясы отошли к Когарлыку.
На подходе к Одессе, услышали в той стороне взрывы бомб. Всё явственней были слышны звуки немецких самолетов, которые шли от города в нашем направлении.
Шел небольшой дождь. Рота оказалась на поле со скошенным овсом, сгребенным в небольшие кучки. К нам летят два немецких самолета. Раздалась команда: Ложись! По приказу все бойцы рассредоточились по полю. Многие легли там где низко. Это правильное решение, но в низких местах было очень грязно. Поэтому я лег на кучу скошенного овса и в грязь не полез. "Что я буду ложиться в грязь? Всё равно немцы прошьют нас из пулемётов сверху. Какая разница где погибать, - в грязи или на куче овса." Звено самолетов на небольшой высоте пролетело над ротой. Почему-то немцы не открыли огня. Не хотели или берегли боеприпасы? Мы по ним огонь из винтовок также не открывали, - бесполезно. Враг вёл себя нахально. Один летчик высунулся из кабины самолета и погрозил саперам пальцем. Так себе полежали и пошли дальше.
27 июля прибыли в Одессу, построили оборонительные позиции. Два дня стояли в готовности отразить попытки прорваться небольших групп немцев и румын, а затем нам приказали вернуться в Очаков. Необходимо было готовить город к обороне.
Из Одессы в Очаков рота возвращались двумя теплоходами. Я находился на теплоходе, который шел вторым. В море транспорт обнаружили два немецких самолета и атаковали первый теплоход. Было видно, как авиабомба попала во впереди идущее судно. Мы у себя быстро начали готовить спасательные средства, которые были у борту. Но взрыва не последовало, первый теплоход продолжал свой путь. На нём находился мой друг-ивановский земляк Ленька (Леонид) Коньков. Всё обошлось, в Очаков благополучно прибыли оба судна. Оказалось, что авиабомба пробила палубу, попала в матросский кубрик, и не взорвалась. В Очакове эту тяжелую бомбу из кубрика выносили на носилках несколько человек. Было очень волнительно, согласно приказу, и я тащил эту штуку. Ждал: вот-вот она взорвётся и все тут разнесет. Но её взорвали уже в безопасном месте.
Вернувшись в Очаков где-то в конце июля, мы приступили к подготовке города к обороне с суши: рыли окопы, возводили проволочные заграждения, минировали отдельные участки, в ряде мест в землю закапывали глубинные морские бомбы и т.д. На город участились налеты немецкой авиации. Особенно сильные налеты были 31 июля и 7 августа. К середине августа мы заняли оборону в районе Каборги, т.е. впереди оборонительной линии, которую мы подготовили.
"К вечеру 12 августа 1941 истребительный батальон (численность - около 200 человек) получил приказ занять позиции на передовой линии обороны, в пяти километрах от села Анчекрак, прикрывая юго-западное направление. Полоса обороны проходила по контуру кукурузного поля, которое служила хорошей маскировкой. Истребительный батальон поступал в подчинение командиру 141-го стрелкового батальона капитану Антону Бондаренко. С этим подразделением истребительный батальон расположился на правом фланге. Комбат Шевченко приказал замаскировать окопы и траншеи кукурузными стеблями. Справа от объединенного батальона занимали оборону саперная рота под командованием старшего лейтенанта Зайцева, отряд моряков под командованием майора Сучилина; за ними - на участке до Днепровско-Бугского лимана - оборонялись подразделения пограничников под командованием майора А. П. Изугенева. На левом фланге от 141-го стрелкового батальона в Березанского лимана держали оборону моряки сорок пятого авиабазы, передвижной отряд из сверхсрочников и краснофлотцев тыловых частей под командованием командира 45-й авиабазы; майора Б. И. Нажубаева, начальника штаба С. П. Кувшинова, коменданта базы старшего лейтенанта В. В. Пискарева, добровольческий отряд под командованием младшего лейтенанта А. И. Алексеенко." "Очакiв у роки нiмецько-радянської вiйни."
Командир роты Иван Евдокимович Зайцев был ранен в первые дни под Очаковом. Ранил его свой, командир отделения Парницкий, самый высокий боец на базе. Они сидели, разговаривали. Командир отделения случайно спустил курок у винтовки, а в патроннике оказался патрон. Пуля ударила в камень, отскочила и попала Зайцеву в рот, в челюсть. Командование принял его заместитель Рыжков.
Противник вел ожесточенный огонь по нашим позициям. 17 августа немцы заняли г. Николаев, отрезав, таким образом, нас от "большой земли". 18 августа наше командование предприняло первое контрнаступление под Очаковом. Оставив неглубокие окопы, мы пошли в атаку по чистому полю, за спиной осталась маскирующая кукуруза. Артподготовка не производилась. Помню, справа от нас, саперов, шли матросы - парни в тёмных бушлатах, а слева стрелковый батальон под командованием капитана Бондаренко. Наступление было совершенно не подготовлено, оно проходило за пределами нашей оборонительной линии и захлебнулось. Мы отошли на исходные позиции, понеся огромные потери убитыми, унося раненых. Помню черные бушлаты, лежащие на поле.
Вскоре был второй бой. Утром 20 августа началась интенсивная перестрелка. Снова наступление и снова отпор. Участок был небольшой, части перемешались при отступлении. Я и мой ивановский земляк, сержант Степан (Иосифович) Кораблев оказались рядом с комбатом Бондаренко, который тащил станковый пулемёт и беспощадно материл своих солдат. - "Вот сукины дети(солдаты) разбежались." Он бежал за своими солдатами следом. Периодически останавливался и вел из него огонь по преследующему нас противнику. Мы знали Бондаренко, как веселого мужика, наши части располагались близко в Очакове.
Мы с Кораблевым немного задержались (он прикрывал меня огнем, а я штыком отгибал в сапоге гвоздь, который выпрямился во время бега и не давал мне возможности идти) от своих, капитан ушел вперед, и я его больше не видел. Врага не было видно, огонь с его стороны стих. Кораблев палил из винтовки в сторону немцев для острастки, а я возился с сапогом, штыком загибал гвоздь. Минут 10-15 минут, кажется, это заняло. Бросать сапог и бежать босиком по сухому полю было себе дороже.
Мы вдвоём догоняли отступающих. В это время навстречу нам появилась группа мальчишек верхом на лошадях, им приказали? задержать отступающих. Мы со Стёпой на них прикрикнули, вскинули винтовки и велели ехать обратно. Мальчишки повернули коней и поскакали вспять.
Догнали мы вдвоем благополучно свою часть. Заняли оборону в поле, засеянном кукурузой, которая была до двух метров высотой, её стебли закрывала нас. Группа оборонялась под руководством заместителя командира роты лейтенанта Рыжкова. Немцы активно теснили нас, скрытно по кукурузному полю обходили. В этой ситуации лейтенант приказал основной группе отойти, а Шадковскому (парторгу роты), мне (комсоргу роты) и пулеметчику с ручным пулеметом во главе с лейтенантом прикрыть отход роты. Высокая кукуруза скрывала нас от противника, а их - от нас, огонь вели наугад - по направлению движения. Через некоторое время ситуация осложнилась, немцы начали окружать нашу группу. Тогда лейтенант Рыжков (Александр Фёдорович) приказал Шадковскому и мне взять боеприпасы (я взял ящик с патронами) и отходить к основной группе, а сам с пулеметчиком прикрывал нас. Мы уходили по кукурузному полю, я - впереди, Шадковский - за мной. Я на правом плече нес ящик с патронами. Пройдя метров 150-200, услышал слева выстрел и падение Шадковского. Повернулся и увидел, что он убит: пуля пробила каску и висок. Думаю, что убил его снайпер с близкого расстояния. Моя голова была прикрыта ящиком с патронами, а Шадковский (Георгий Семенович) нес ящик в руках. Взял винтовку убитого, ящик с патронами переложил на левое плечо и пошёл дальше. Пулеметчик, который оставался с лейтенантом, вернулся позднее и сообщил, что лейтенант Рыжков убит. По его рассказу, командир, бросая в приближающихся немцев гранату, привстал, и в этот момент был смертельно ранен. Упал прямо под очередь пулемёта. Пулемётчика допрашивали особисты, и больше он в нашей части не появился. Командиром роты вскоре назначили старшего лейтенанта Бабенко.
Мы только успели напиться воды и немного перекусить, как в тот же вечер пришла команда - отобрать из нашей группы человек 20. Группу на грузовой автомашине перебросили ( район военного аэродрома, который находился на расстоянии около 12 км от Очакова в направлении Лагерной косы. Немцы пытались захватить этот аэродром, и приходилось удерживать его. Группу возглавлял лейтенант Сорокин. На аэродром прибыли 20 августа. Стали готовиться к обороне, заняли уже вырытые окопы, почистили их, заняли позицию. Я с приятелем Степой (Степаном) Кораблёвым решили рассчитать, посмотреть, докуда долетит ручная граната. Кинули пару гранат, их много было у нас, не жалко. Прикинули, рассчитали, как осколки полетят. Вдруг кричат: "Егоров, командир роты вызывает!" Я прибегаю к комроты. Он говорит: "Вот отходит эта часть (она ранее охраняла аэродром). Она очень важная (не сказал какая). Надо её проводить до порта Очаков. Они дороги не знают." Я же служил здесь до войны, эти места все знаю. - Есть, товарищ командир! Это случилось в ночь на 21 августа. Дорогу я знал, так как мы часто по этому маршруту ездили на учения. Вернувшись от командира, я сообщил о приказе С. Кораблеву, с которым мы были в одном окопе, и предложил ему пойти с собой. Он, конечно, отказался, не имея разрешение на то командира. Это была наша последняя встреча. Что затем стало с Кораблевым, не знаю. Пропал без вести в горячке боев. (21.02.2021 я сообщил Н.С. Егорову, что Кораблев был тяжело ранен в голень левой ноги 28.08.1941 и эвакуирован c Кинбурнской косы. Считался на родине в 1942г. пропавшим без вести, но уцелел, хотя по ранению больше не воевал, позже служил в Орловском РВК. В 1947г. награжден орденом Красная звезда. - О.Д. https://olegdushin.livejournal.com/185476.html)
Явился к командиру группы. А она большая, человек 150-200. - Дорогу знаете? - Знаю. Пришли в старый порт города Очаков. Он разбит. Немцы бьют по нему из артиллерии. Я говорю: "Пошли тогда во второй порт." Недалеко был новый порт для отряда торпедных катеров. Пришли туда. Свободно. На подходе было много брошенной техники (пушки, автомашины, тракторы). Загрузилась вся группа на небольшой кораблик-тральщик. Это, как оказалось, было последнее судно, уходящее из города. А я никакого поручения, кроме как привести в Очаков людей, от своего командира на аэродроме не получил. Куда мне деваться? Стою на причале. На плече пара дисков к ручному пулемету, которые мне Сорокин велел забрать с собой на аэродроме.
Командир, которого провожал, кричит мне: "Николай, а ты чего стоишь?" - Я не знаю, что мне делать. - "Я здесь командир. Давай, заходи. " Вступаю на трап, неся в руках диски с патронами от ручного пулемета. Только вступил на трап, как тральщик начал отходить, и конец трапа, находящийся на пристани, срывается вниз. Я падаю, роняю пулеметные диски, и в это самое время (буквально за какие-то доли секунды) кто-то с палубы успел схватить меня за правую руку и втащить на палубу. Я услышал скрежет борта о пристань, тральщик отходит от нее. Только спустя несколько секунд с ужасом оценил ситуацию. Если бы меня не поймали за инстинктивно выброшенную вверх руку, оказался бы в воде между пристанью и бортом судна, был бы неизбежно раздавлен, растерт. Так, совершенно случайно я оказался последним человеком, который "организованно" оставил город Очаков. Это случилось где-то около часа ночи 21 августа 1941г.
Меня затащили на палубу. Кораблик ушел на Тендровскую косу. Это где-то полчаса ходу от порта. Примерно в 2 ч утра 21 августа мы высадились с тральщика на Тендру. Тендровская коса (Тендра) - это узкая полоса песчаной уши (остров) длиной около 65 км и шириной местами до 150 м; самая широкая часть острова около 1,5 км.
Оставшиеся на пристани и в Очакове матросы и солдаты уже на подручных средствах (лодки, доски, брёвна и др.) вплавь добирались до острова Первомайский. С острова Первомайский часть людей (вкл. солдат отд.саперной роты Егорова - О.Д.) была переправлена на Кинбурнскую косу.
Через несколько дней мы покинули Тендру и объединились с той частью людей, которые уже были на Кинбурнской косе. Там была и часть моей роты во главе с лейтенантом Сорокиным, отправившим меня сопровождать отходящую в Очаков колонну. Не было только моего друга Степы Кораблева.
Ещё при Екатерине 2 в Очакове в Днепро-Бугском лимане по приказу Потемкина был сделан искусственный остров - форт Первомайск. Он контролировал вход в Днепровский лиман. На этом объекте хранилось вооружение, порох, снаряжение и пр. Вход туда был с моря. На эту базу много частей эвакуировалось из Очакова. Рассказывали, что старший командир решил (21 августа) учесть, сколько войск находится на этой базе. Надо же всех кормить и поить. Приказал построить в коридорах всех солдат. Когда большинство уже собралось, вдруг налетел немецкий самолёт (кем-то был наведен?). Бросил бомбы, одна из них попала в коридор, где в строю впритык стояли солдаты и матросы, в толщу солдат. Взрывная волна пошла по коридору и превратила находящихся там людей в кашу, образовалось мессиво из тел. Не успевшие выйти из казематов в эти коридоры в течение многих часов убирали останки.
В 80-ые годы я приезжал в Николаев, попросил свозить в Очаков. Побывал там, нашёл фундамент нашей бывшей казармы. Посетил остров Первомайский. Спрашиваю коменданта гарнизона: Был такой случай? - Был. По официальным данным тогда около 70 человек погибло. Судя же по рассказам очевидцев той трагедии, погибло здесь гораздо больше. (Среди погибших при взрыве отмечено 4 солдата отдельной саперной роты ЧФ - О.Д.)
К 24 сентября 1941 г. после израсходования всего боезапаса гарнизон острова Первомайский на бронекатерах n 105, 202, 204 и 402 Дунайской военной флотилии эвакуировался на остров Тендра. http://www.ochakiv.info/articles/5720213437808640
Немцы заняли город Очаков днём 21 августа и решили устроить своеобразный парад победы. На плацу (стадионе) перед зданием нашей казармы и ДК ВМФ, находящимся рядом с казармой, выстроились колонны немецких войск. Как рассказывали очевидцы, прибывшие позднее нас из Очакова на Тендру, работник ДК ВМФ - небольшого роста паренёк (он обслуживал биллиардную, я его встречал часто в ДК) забрался на чердак ДК. У него был станковый пулемет. Забаррикадировавшись, он открыл огонь по колоннам немцев, расстреливая их по существу в упор. Смельчака с трудом взяли и повесили на плацу.
Кинбурнская коса - это песчаный полуостров, вытянутый с востока на запад севернее Тендры. Длина косы около 40 км, ширина 8-10 км, а в западной части он гораздо уже. В отличии от Тендры коса была заселена. В сентябре здесь начались бои с немцами.
В целях обороны мы устраивали минные заграждения. При обороне Кинбурнской косы использовали на суше морские глубинные бомбы. Это вроде большого бочонка - 70-80 сантиметров высотой и 50 сантиметров в диаметре. Она начинена взрывчаткой и к ней присоединяли толовые шашки с электровзрывателем. Бомбу закапывали в поле и тянули электропровода. В метрах 100-150 от бомбы в глубокую яму садился солдат с взрывным аппаратом - ручной электромашинкой. Он смотрит, - если немцы прут по полю, где заложены несколько морских мин, он крутит ручку. Вся наступающая лавина, кто остался в живых после мощнейшего взрыва, разбегается. Сразу после взрыва сапер уходит в условленное место. Но первый раз подрывник погиб. Опыта не было. Провода оставляли открытыми. Вдруг их перебивает осколками. Крутит солдат ручку, а взрыва нет. А убегать ему уже некуда. Потом стали провода закапывать в песок, и получались хорошие взрывы. Я командовал отделением в этих операциях. 3 или 4 раза осуществляли такие подрывы.
Среди практик были камнемёты, даже в войну мы их один или два раза использовали,- как древние греки. Миномётов то в старину не было, но мозги работали. Делали яму с откосом градусов 40. Клали вниз жерди вдоль стенки. На жерди клали щит из досок. На щит загружали камни, кучу камней. Подкладывали заряд ( или мину) под камни. Взрывали и камни летели - довольно далеко - метров на 50 или менее того. Ничего лучше не придумали, боеприпасов мало, а противник приближается, надо его как-то задержать. Но эффективность такой обороны была очень невысокая, воевать камнями быстро прекратили.
На вооружение в роту во время войны поступили самозарядные винтовки СВТ. Коробка в ней на 10 патронов, а в старой трехлинейке 5. Но мы СВТ не любили, очень чувствительная была. Малейшее попадания песка, земли, - и винтовку заедает. Глядишь, не выстрелит, когда надо.
Был интересный случай в дни обороны на косе. Наши узнали, что немецкие танкисты в такой-то час в таком то месте ужинают. Оставляют танки и уходят. Охрану у боевой техники они беспечно не оставляли. Воспользовавшись случаем, наши парни перебрались через фронт к немцам, на этот танкодром. Ведущим в этой затее стал мой друг Хирный, хороший шофёр из нашей саперной роты. Он залез в пустой немецкий танк, пощупал рычаги, понял, что справится с управлением. Дал команду ребятам, чтобы они закладывали мины в остальные танки. Бойцы заложили мины и ушли. Хирный заводит танк и поехал прочь. Немцы танкисты стали садиться в свои танки, а они стали рваться. А Хирный на танке приехал вроде бы в свою часть. Потом мне он это всё рассказывал. Сам то я танков немецких на косе не видел - ни в бою, ни на стоянке.
На косе в районе селения Прогной мы заняли оборону: выкопали окопы, замаскировали их камышом. Немцы были уже на косе, их разведка обнаружила наши позиции, и они вели прицельный огонь из минометов по окопам.
Однажды днем ко мне в окоп зашел комвзвода лейтенант Баловнев. Он был небольшого роста, любил себя опоясывать ремнями и через правое, и чрез левое плечо, напоминая батьку Махно (У Махно ремни были одеты не крест на крест - О.Д.). Я был командиром отделения. Мы с ним о чем-то разговаривали. Вдруг слышим: от немцев летит "наша" мина. По звуку летящей мины мы научились определять : "наша" или "не наша". Я толкнул лейтенанта на дно окопа и сверху упал на него.
Мина была действительно "нашей", она взорвалась в окопе за поворотом от нас, ее осколки изрешетили угол окопа в нескольких сантиметрах от моей левой руки. Повезло. Мы поднялись, отряхнулись от песка и пыли, после чего лейтенант ушел на КП. Везде на косе был песок, это затрудняло подготовку надежных укреплений. Песочные окопы осыпались при разрывах.
Через несколько дней в этом же окопе произошел следующий эпизод. Слева от меня ячейке окопа, прикрытой камышом, находился солдат Волков. Во время обстрела наших позиций немцами я также услышал, что мина идёт к нам. Действительно, мина попала прямо в ячейку Волкова. Сразу после взрыва я побежал к этому месту и вижу перекорёженную винтовку, лежащую на бруствере, и горящий камыш. Следов Волкова нет. Я стал звать его по имени и слышу ответ: "Я здесь, командир!" Оказывается, за несколько секунд до попадания мины зачем-то (он так и сказал, что не зная зачем) вышел из ячейки и благодаря этому остался жив.
Бои на косе принимали все более ожесточенный характер. Мы укрепляли свою оборону, укрепляли минные заграждения, как раз использовали тогда морские мины. Но немцы продолжали нажимать, теснили нас. (Немцы захватили Прогной 25 сентября 1941 - О.Д.) Нигде задержаться надолго не удавалось, иногда подходило пополнение из разных частей, тогда становилось полегче.
В первой половине октября 1941 г. как-то поздним вечером я в своем окопе оказался один. (Нет документальной даты прекращения нашего сопротивления на Кинбурнской косе, обычно авторы ориентируются на захват немцами с.Прогной и острова Первомайский 25 сентября, но есть данные об эвакуации частей с Кинбурнской косы торпедными катерами в последних числах сентября. Учитывая большой размер косы, эвакуация могла происходить и в начале октября. - О.Д.) Двух солдат я поставил в "секрет", выдвинул в боевое охранение в сторону противника, остальных подчиненных забрали на другие точки. Слева от меня, прикрытое возвышенностью, расположилось пулеметное отделение, справа был окоп соседнего отделения. Около 11 часов вечера (было очень темно) я услышал автоматные очереди в расположении пулеметчиков, раздались стоны раненых. Командир пулеметного отделения Л.Коньков почему-то оказался в соседнем отделении, справа от меня. После стрельбы все стихло, и вдруг слышу голос комвзвода Баловнева: "Батальон, в атаку!". По команде выскочил из окопа с винтовкой в руках, а навстречу бежит Баловнев и на ходу бросает в меня ручную гранату с чехлом (РГД), попадает в правую часть груди. К нашему с ним счастью, лейтенант в панике забыл взвести гранату, и она не взорвалась, только очень сильно ушибла мне грудь. Много лет спустя оказалось, что этим броском была перебита моя правая ключица. Я лейтенанта отматерил, и он побежал дальше, на ходу сообщив, что немцы зашли в тыл и выбили наших пулеметчиков. Я вернулся в свой окоп, ко мне забежал Коньков, а за ним и лейтенант Баловнев, который приказал нам двоим прочесать камыши, большим массивом расположенным слева от нас. В темноте было ничего не видно. Мы прошли камышами, но никого, естественно, не обнаружили. В этой глупой затее немцам было бы легко снять огнём нас при встрече, - мы двигались в полной темноте.
Когда мы возвратились из камышей, то по стонам поняли, что к раненым пулеметчикам никто не подходил, хотя невдалеке должна была находиться санитарная повозка. Я завернул в свой окоп, где вскоре услышал тихий голос связного: 'Командир, отходите, все уже ушли!' В это время ко мне переполз боец из соседнего окопа справа, затем мы услышали из этого окопа справа немецкую речь. Вначале думали забросать этот окоп гранатами, но он от нас был довольно далеко. Да мы и не знали, сколько немцев собралось в том окопе, а мы то были здесь вдвоём. Кроме того, мне необходимо было снять из 'секрета' двух бойцов, находящихся в 150-200 метрах в сторону противника. Приказываю переползшему солдату найти санитарную повозку и забрать раненых пулеметчиков, чей стон подсказал, что они живы. Сам вылезаю из окопа и бегу в сторону немцев за своими солдатами в дозоре. Немцы в соседнем окопе заметили меня и открыли огонь, а затем прекратили, поняв, что я бегу в их сторону. Толком не видно, кто бежит, - свой, перебежчик, чужой да и демаскирует огонь. В эту ночь почему-то не светил с их стороны на нашу вращающийся прожектор. Несколько суток его лучи помогали и нам ориентироваться, а сегодня ночью его не включили. Возможно, чтобы не выдавать операцию по проникновению немецкого отряда на наши позиции.
Нашел своих солдат, снял их с дозора. Скрытно вернулись на позиции, где находились пулеметчики. В живых из них осталось двое. Туда же пришёл командир отделения пулеметчиков Коньков. Посланный мной боец с заданием найти санитарную повозку, по-видимому, её нашёл и не вернулся. Что делать? Мы с Коньковым посылаем двух моих бойцов искать эту повозку, а сами взяли раненых бойцов (они были окровавлены, стонали, ни говорить, ни двигаться не могли), стали оттаскивать их с трудом подальше от окопа. Ждали повозку, посланных за ней солдат, но ни та, ни другие не возвращались. Осмотрели раненых, один из них был ещё жив, другой не подавал признаков жизни. Мы решили тащить раненого на плащ-палатке. С трудом прошли шагов 50. Увы, мы вынуждены были его оставить, так как со стороны наших окопов услышали приближение большой группы немцев. Мы пошли дальше и наткнулись на окоп, в котором находились два солдата нашей роты. Мы предложили им пойти вместе с нами, но они категорически отказались и велели нам быстрее оставить их, иначе они откроют огонь (они держали в руках винтовки). Это были два украинца, призванные откуда-то поблизости, из Николаевской области. Они решили вернуться домой, на территорию, оккупированную немцами.
Мы не были готовы к такой ситуации и пошли дальше. Это был первый и неожиданный для нас случай предательства. Пополнение приходило в армию и в 1941-ом. Бывало, сообщают громко - прибыло пополнение. Ответ раздается: - Средней Азии не надо. Проблемы были с ними, русский язык не знают, малоподготовленные к войне. А тут славяне не подчинились приказу. Догнав позднее своих, мы проинформировали командира роты о случившемся. (Пополнение частично происходило из числа местных жителей. В списке дезертиров по Тендровскому боевому участку за всё его время существования числится после правок 112 человек в т.ч. 88 призванных из запаса и 24 срочника - О.Д.)
Мы, Коньков и я, в темноте отошли в камыши. Как я уже сказал, на эту ночь немцы выключили свой прожектор, который обычно светил в восточной части Кинбурнской косы. В полной темноте мы потеряли с Лёнькой ориентиры. Я предлагал идти в одну сторону, как мне казалось, в нужном направлении, а Коньков убеждал идти в противоположную сторону. Действительно, идти можно было или запад - к оконечности косы, или на восток - "на материк", а с севера и юга шумело Черное море. Коньков убедил меня, и мы пошли в предложенном им направлении. Пройдя 10-15 минут, мы услышали шум идущих колонн и немецкую речь. Избранное направление оказалось ошибочным. Поняв это, повернули в противоположную сторону, но тут немецкое охранение обнаружило нас и открыло огонь. Убегали от них камышами и по кромке воды. Поклялись живыми не сдаваться. Примерно через полчаса оторвались от немцев, и вскоре услышали шум трактора, который двигался поперёк косы. Подошли к нему, и спросили тракториста, куда он едет. Он ответил, что сам не знает куда, потерял ориентиры. Мы предложили пойти с нами, но тот отказался оставить трактор, видимо, отвечал за имущество. Мы показали ему направление и пошли пешком. К утру увидели разбитую двуколку и около неё лошадь. Она была очень кстати. Лошадь взяли, положили на неё наши мокрые шинели, наши скромные боеприпасы и поочередно ехали верхом. Ленька совсем оплошал, устал, я был помоложе, поэтому он ехал первым. По пути встретили ещё одну оставленную лошадь, которую также, разумеется, взяли, и уже оба ехали верхом: я на первой, Ленька - на второй.
Часам к 8 утра мы догнали наши отступающие части. В конце колонны увидели нашу санитарную повозку, на которой восседала женщина-врач, и около неё лежало несколько сёдел. У нас было желание её тут же прикончить, но она взмолилась о пощаде и сказала, что покинуть условленное место ей приказал комиссар. Вообще то это было преступление, так как мы оставили в поле из-за этого двух раненых. С санитарной повозки мы взяли сёдла, оседлали лошадей и продолжали на них путь. На привале, где уже собралось много военных, к нам подошёл старший лейтенант и потребовал отдать одну лошадь. Он сказал, что оставил её около разбитой двуколки в таком-то районе. Это было, действительно, то место, где мы подобрали коня. Но мы решили его не отдавать. Тогда старший лейтенант позвал комиссара в звании капитана, и тот приказал вернуть лошадь. Нам пришлось выполнить приказ, хотя было жаль расставаться с коньком. Мы сняли седло, сказав, что оно не их. И передали лошадь, а седло отнесли в санитарную повозку. Оставшаяся в нашем распоряжении кобыла оказалась очень упрямой. Ехали верхом снова поочерёдно. Когда на лошади ехал Коньков, их догнала грузовая машина. Водитель долго сигналил с тем, чтобы освободили дорогу, но лошадь упрямо шла по дороге и не хотела сворачивать в песок на обочину. Рассвирепевший водитель ударил передком машины по задним ногам лошади и, по-видимому, перебил их, так как лошадь присела на задние ноги. Водитель с трудом объехал лошадь и поехал дальше. Нам осталось лишь выругаться вслух и оставить несчастное животное. Мы пошли пешком со всеми вместе.
Отошедшие части собрались на западной оконечности Кинбурнской косы. Через двое суток поступил приказ вывести из строя всю имеющуюся технику, а личному составу погрузиться в баржу. Трюмы баржи были полностью заполнены, люди стояли впритык друг к другу. Опытный народ, включая меня, не полезли в трюм, в глубину баржи. Несколько человек (я, Коньков, ещё человека 3) остались на палубе. Ночью буксир потащил баржу к Тендре. Мы на палубе укрылись от ветра плащ-палатками и задремали.
К утру вдруг на палубе раздается крик: "Ребята, нас предали!". Буксир ушел, нас бросили в море, баржа стоит на месте. Такой казус приключился недалеко от Тендровской косы. С западной оконечности косы - мель и торчат, кто лежа на боку, кто носом или кормой кверху, высовываясь из воды, затопленные корабли. Они все погибли от круглосуточных немецких обстрелов и бомбежек. И мы на барже находимся рядом с этим кладбищем. Установив, что буксир бросил нас и ушёл в неизвестном направлении, мы, находящиеся на палубе, взяли командование в свои руки. Командирам, которые находились в трюме, мы приказали оставаться на местах и не мешать нам добираться до берега. То, что буксир бросил нас в море недалеко от Тендры, было явным предательством. Это мы объяснили командирам, старшим нас по званию. И они согласились не мешать, а мы попросили тихо направить на палубу несколько человек на подмогу, чтобы не поднимать панику. На счастье, ветерок дует в сторону косы. Ребята - молодые, плащ палатки на примкнутые к винтовкам штыки натянули - устроили своеобразные паруса. Вот потихоньку наша баржа двинулась всё-таки к этой косе. Тяжело держать паруса, но надо выплывать. Так подогнали баржу к берегу и приказали всем спокойно покинуть баржу. Сошли на берег все до единого.
Примерно через час после выгрузки с баржи прилетел немецкий самолёт, и баржа была безжалостно им разбита. А косу он не стал бомбить.
На Тендру мы высадились 10-12 октября 1941 года (учитывая отсутствие точной документации и возможную неточность рассказчика можно предполагать, что это событие происходило между 28 сентября-12 октября - О.Д.). Через несколько дней здесь мы наблюдали за большим конвоем кораблей во главе с линкором "Парижская коммуна". Наши войска эвакуировали из Одессы в Севастополь. Вывод войск из Одессы начался 16 октября. Конвой с войсками шел мимо Тендры. Несколько раз к процессии пробовали приблизиться звенья немецких самолетов. Мы восторгались красавцем-линкором. Как плюнет из всей своей массы орудий, все вражеские самолеты разлетаются, разбегаются от него, как мухи, падают в воду сбитые. Было красиво. Шли корабли четко, организованно без потерь. Нашей авиации не было. Торпедные катера, прибывшие на Тендру, также умело прикрывали конвой с моря. Отход войск из Одессы был организован очень хорошо.
На Тендре боев не было. Немцы здесь не пытались атаковать, только бомбили. Мы несли охранную службу. Началась эвакуация войск с Тендровской косы. Она шла постепенно. Пришла и очередь саперов. 6 ноября на болиндер была погружена техника, в основном автомашины, а также небольшие пушки. Технику в Севастополь сопровождали водители и расчетчики. Один из водителей грузовиков, из отправляющихся в Крым, был мой приятель из саперной роты Хирный, который уговаривал меня поплыть вместе с ним. Хирный взял с собой две фляжки спирта и хотел меня этим соблазнить. Однако я отказался от этого предложения, так как у меня было отделение, и своих подчиненных я не мог оставить. На море поднялся шторм, а техника, по-видимому, была плохо закреплена. В результате болиндер перевернулся и утонул. В живых остался один Хирный. Вода в море в ноябре холодная. Хирный потом нам рассказывал, что он успел выбросить из кузова автомобиля доску, за которую и держался. Периодически он согревался спиртом из тех двух фляжек. Всё равно он потерял сознание, но продолжал держаться за доску. Его прибило к якорной цепи какого-то судна, с которого бойца заметили. Таким образом, Хирный спасся.
Вечером того же дня 6 ноября на Тендру прибыл крейсер, который забрал оставшийся личный состав. Наша рота покидала одной из последних Тендру. Много лет спустя из мемуарной литературы я узнал, что эвакуация воинских частей с Тендры была начата еще 24 октября в связи со сложной обстановкой в Крыму.
Севастополь
Рано утром, ещё ночью 7 ноября мы приплыли в Севастополь. Народу было много. Рядом стоял четырёхэтажный огромный дом - замкнутый квадрат с большим внутренним двором. Он был битком набит военными, найти место здесь можно было с большим трудом и то для того, чтобы только сесть, - прикорнуть, поспать хотя бы сидя. Негде было организовать даже питание личного состава. Через несколько часов, часов в 6 утра 7 ноября всем прибывшим было приказано выйти во двор для построения по периметру внутреннего двора. Солдаты построились. Приезжает крытая брезентом машина, останавливается в метрах 5 от меня. Выходят два военных юриста и читают приговор. Такой-то моряк такой-то части готовился сдаться немцам. Трибунал приговорил его за это к расстрелу. Приговор будет приведёт в исполнение в вашем присутствии. Читавший приговор юрист вынул из кобуру револьвер, взводит курок, подходит к задней стенке грузовика. Оттуда выталкивают высокого красивого парня в морской форме. Руки связаны за спиной, я хорошо видел, что они обкручены были колючей проволокой. Он ни слова не успел сказать. Юрист ему в затылок выстрелил. Затем в уже лежащего парня - один, второй выстрел. Стрелявший приказал: " Выбросьте его, как собаку." Машина ушла. Неприятно было наблюдать эту сцену, ничем не оправданная жестокость поразила меня.
Вскоре после экзекуции солдат посадили в открытые грузовики и повезли голодных и уставших на позиции, кажется, под Балаклаву. Собственно позиций и не было, были камни как укрытия. Началось первое наступление немцев на Севастополь. Бомбёжка, артиллерийский обстрел, немцы наступали. В жестоком бою мы понесли большие потери. Но вдруг нашу саперную часть сняли с позиций после обеда 7 ноября, отрыть окопы толком не успели. Это ещё хорошо, что так обошлось. Бывало несколько часов боя - и нет батальона, и нет полка. Отвели в тыл. Осталось из саперной роты под командованием старшего лейтенанта Бабенко человек 40-45 от 60-70 прибывших. Из них довоенного призыва осталось человек 20.
(Уже после войны я ездил несколько раз отдыхать в Крым в Форос, и мы с женой записались на экскурсию по Севастополю. По городу нас вела пожилая женщина, и я у неё спросил, что было 7 ноября 1941 года: мы были в городе, нас куда-то перебросили... Она ответила, что это было одно из первых немецких наступлений на Севастополь, и все силы врага были сосредоточены под Балаклавой. Дом, в котором мы тогда остановились в Севастополе, сохранился, это полуэкипаж, куда прибывали воинские части.)
Посадили роту на огромный танкер. Прицепили док. Танкер вышел из Севастополя в море. Ценный транспорт сопровождали звено истребителей, эсминец. После того, как ушли на значительное расстояние от Крыма, боевое охранение покинуло судно, и мы остались в море одни. Вскоре в море начался сильный шторм. Мощный танкер не смог справиться с доком, обладающим большой парусностью. Из-за этого док потащил танкер в южном направлении. На танкере сапёры были только пассажирами. Мы обратили внимание на то, что капитан и его команда очень возбуждены, однако, они ничего нам не сообщали. Шторм не прекращался несколько суток. Все это время шли не на восток, как положено, а на юг. Как выяснилось уже в Поти, куда мы прибыли лишь на 10-е сутки (или 8-ые), во время шторма док тянул танкер к берегам Турции, которая была союзницей Германии. Если бы шторм продолжался еще сутки, как говорили моряки, нас вполне могли бы пленить турки в своих территориальных водах. К счастью, этого не произошло. Пришли в Поти с южной стороны.
Заняв место в качестве пассажиров, несколько солдат нашей группы, оставшейся Очаковской саперной роты Северо-западного укрепленного района Черноморского флота, уже в первые дни обнаружили сварную цистерну с этиловым спиртом. Сообщили мне как комсоргу бывшей роты. Поскольку цистерна не охранялась, было принято быстро решение: в месте сварного шва с помощью штыка попытаться просверлить небольшое отверстие. О начале операции знали всего три человека, они и осуществляли сверление шва. Через несколько часов напряжённой работы образовалось маленькое отверстие, через которое начал капать спирт. Использовали бинт в качестве фитиля, по которому спирт капал в армейские фляжки. За двое суток мы заполнили имеющиеся фляжки и другую, находящуюся в нашем распоряжении свободную тару. Затем утечку спирта обнаружили, место утечки замазали чем-то и поставили часового - матроса с танкера.
Уже в первый день шторма многие бойцы почувствовали себя прескверно. Как участникам боёв нам ежедневно на танкере выдавали по 100 гр. водки. Добавка разбавленного спирта к 100 гр. водки улучшала наше положение: ребята заметно повеселели. Эту перемену в настроении заметил наш командир, старший лейтенант Бабенко. Он пригласил меня к себе в кубрик и спросил, почему это многих ребят сильно пошатывает. Я ему объяснил, что на море очень сильная качка, ребята не приспособлены к ней, да плюс к этому выдают по 100 гр. водки. Всё это и создаёт наблюдаемую ситуацию. Командир был удовлетворен объяснением и отпустил меня.
На Кавказе
СССР ждал нападения Турции. Миллионная турецкая армия стояла в боевой готовности на границе с Грузией. С ноября 1941 по июнь 1942 я служил в Поти. В Поти, на базе оставшейся от отдельной саперной роты группы начала формироваться новая воинская часть, которая получила наименование Потийской 35-й (355-ая) инженерной роты Черноморского флота. Командиром её остался старший лейтенант Бабенко. Одновременно с формированием роты мы занимались укреплением района Поти - Батуми, делали дзоты - дерево-земляные огневые точки.
По прибытию в Поти мы увидели там уже значительное число моряков и большое число грузинских парней призывного возраста, преспокойно разгуливающих по городу. Это вызывало раздражение у всех, кто уже достаточно много понюхал пороху. Между матросами и местными парнями начали возникать жёсткие стычки, в которых победа всегда оставалась за моряками.
Мы строили дзоты. К нам часто приходили местные жители за щепками. Среди них регулярно приходил паренек лет 12. Я его уговорил научить меня бытовым фразам грузинского языка. Благодаря этим занятиям я мог объясняться с грузинами на их языке.
Однажды ранней весной 1942г. (а в Поти тепло уже в марте) обнаженный по пояс я прилёг на груде щепок, образовавшейся при строительстве дзота, и задремал, пригревшись на солнышке. Вдруг слышу голос: "Командир, командир, открой глаза!" Я открыл глаза и увидел змею-гадюку, которая медленно переползала через мою обнажённую грудь. У меня хватило мужества, чтобы лежать и не шевелиться. Змея, поворачивая головой в разные стороны, медленно переползла через мою грудь. Я смотрел на неё, затаив дыхание. На разогретой от солнечных лучей груди ощущалось ее холодное тело. Показалось, что прошла целая вечность, пока она полностью не сползла с моей груди, после чего я быстро перевернулся в противоположную сторону и встал на ноги. Наблюдавшие за всем этим мои солдаты змею тут же убили, хотя можно было и дать ей уползти.
Как-то днём я отправился на окраину Поти. Проходя по мосту через реку Риони, миновав уже 2/3 моста, я повстречался с военным конвоем. Двое матросов с винтовками в руках шли впереди, двое - сзади,а между ними офицер в морской форме. Они шли по левой стороне моста (если смотреть по их ходу), я шел навстречу конвою. Вдруг конвоируемый офицер упёрся руками в перила моста и спрыгнул в реку. По берегу росли кусты, где бы он мог укрыться, доберись туда, но воды в реке было всего лишь по пояс. Плыть не было возможности. Конвоиры побежали по обе стороны моста, и, конечно, офицер, испачканный илом и тиной, был выведен из воды. Всё это произошло на моих глазах. Позднее говорили, что этого офицера за какую-то провинность вели на расстрел.
В начале июня 1942 г. в нашу часть пришла телеграмма от капитана Зайцева с приказом направить в распоряжение Новороссийской военно-морской базы 10 младших командиров во главе со старшим сержантом Егоровым (со мной). Нам предстояла служить в 179-й инженерном батальоне, формирование которого поручено бывшему командиру нашей очаковской роты капитану И.Е.Зайцеву.
Группа младших командиров была отобрана, всех ребят я хорошо знал и им доверял. Из Поти в Новороссийск мы могли добраться только по железной дороге окружным путем: Поти-Тбилиси-Баку - Махачкала -Гудермес - Пятигорск - Армавир - Краснодар - Новороссийск. Путь этот был долгим. По просьбе моего сослуживца Букарова в Баку я разыскал его родителей, там познакомился с его сестрёнкой, которая провожала меня на вокзале. Однако до Новороссийска мы добрались без особых приключений.
В штабе Новороссийской военно-морской базы нам сообщили о местонахождении 179-го инженерного батальона, который расположился в Нижней Баканке (от Новороссийска в сторону Краснодара). Еще в Поти выдали продовольственные аттестаты, по которым мы могли получать пищу на больших станциях. Но "отоваривать" эти аттестаты было сложновато, да и еда в привокзальных столовых была настолько неприемлемой, что мы часто отказывались ее принимать. Перед отъездом бойцам выдали также по запасной паре нижнего белья. Ехали в общей сложности более 12 суток. Чтобы как-то питаться, деловые люди из наших иногда продавали запасное белье или просто меняли его на продукты.
Инженерный батальон формировался в станице нижняя Баканка. По прибытии в часть меня как старшего группы весьма недружелюбно встретил старшина батальона. При встрече со старшиной я потребовал накормить мою команду, организовать баню и сменить белье. Ознакомившись с документами, старшина сказал, что у нас еще на сутки должно быть питание, баню он организует, а белье выдавать не будет, так как оно должно быть у нас своё. Формально все было правильно. После разговора со старшиной мы пошли с ним к командиру батальона.
При встрече капитан Зайцев обрадовался (я у него служил с 1939 года), обнял меня, поинтересовался, как добрались. От лицевого ранения у него остался только небольшой шрам. Я подробно и честно доложил ему о проделанном пути и отметил, что старшина (он стоял рядом) отказывается накормить и выдать свежее белье. Комбат возмутился таким отношением и приказал немедленно накормить прибывших сержантов, дать им помыться, выдать свежее белье. Короче говоря, - распорядился проявить настоящее гостеприимство. Я поблагодарил капитана, и вместе со старшиной мы вышли из кабинета командира. По пути в столовую я спросил старшину, как долго он знает капитана? Тот ответил, - около месяца. Тогда я поведал ему, что знаю комбата с ноября 1939 года и чтобы он учел это обстоятельство на будущее. С этого момента наша жизнь вошла в нормальную армейскую колею.
Прибывших сержантов назначили командирами отделений в дивизионе, а меня, как старшего сержанта, и Л.Конькова командирами взводов. Мой взвод еще не был укомплектован, поэтому капитан Зайцев разрешил мне отдыхать и осваиваться с обстановкой. Я этим воспользовался и бродил по окрестностям Нижней Баканки. Нашёл большой фруктовый сад, познакомился со сторожем этого сада, приносил ему махорку, которую выдавали в части. Сам я не курил. Сторож разрешил мне собирать черешню с самых вкусных, как он говорил, деревьев. Там же я познакомился с девушкой гречанкой. Однако греков скоро выселили из этого района. Спустя небольшое время я получил под свою команду взвод, укомплектованный, в основном, уже немолодыми мужчинами; командирами отделений были назначены три моих товарища, прибывшие из Поти. Взвод расположился в зарослях кустарника на южной окраине Нижней Баканки. Здесь мы занимались обычными для военного времени делами: строили оборонительные сооружения, минировали плотину, перекрывающую речку и т.д. Офицеры и командиры взводов жили на частных квартирах в домах, расположенных вблизи своих подразделений. Меня направили в дом рядом с родильным домом. Хозяйкой была пожилая добрая женщина. Впрочем, ночевать дома приходилось редко.
Погода стояла жаркая. Мы ходили в кирзовых сапогах. По-видимому, от пота у меня появилось раздражение на ногах. В связи с этим я заходил в санчасть, где мне обрабатывали ноги. Врачом была молодая девушка, только что закончившая Симферопольский медицинский институт. По национальности крымская татарка, красивая собою. Во время обработки моих ран она рассказывала о Крыме, о студенческой жизни и о том, что комиссар нашего батальона (уже пожилой, как нам казалось человек) (возможно, Табачников Э.Б., 1905 г.р. - О.Д.) предлагает ей пожениться и уехать, по её рассказам, на восток - подальше от военных действий. Девушка сказала мне, что комиссар ей совершенно не нравится. В батальоне меня избрали комсоргом, хотя людей комсомольского возраста было немного. С комиссаром поначалу складывались нормально, он даже иногда хвалил меня. Но когда комиссар заметил мои добрые отношения с доктором, стал ко мне часто и необоснованно, как мне кажется, придираться. Впрочем, всё это не приобрело серьезный характер.
Однажды я находился в медицинской палатке, врач обрабатывала мои ноги, мы мирно с ней разговаривали. В это время в палатку входит комиссар и спрашивает, что я здесь делаю. Врач объяснила причину моего присутствия. Комиссар приказал мне идти в свой взвод, так как скоро будет проверка. Я сказал: "Есть!" и ушел. Действительно, скоро в расположении взвода появилось руководство батальона. А за два дня до упомянутой проверки чабан гнал отару овец со стороны Краснодара. Когда отара проходила мимо нас, чабан предложил взять несколько овец, а то, говорит, они всё равно пропадут. Я согласился, и мои солдаты с большим удовольствием связали ноги десятку баранов и положили их в кусты. Проверяющие, проходя мимо тех кустов, услышали блеяние. Комбат ничего не сказал, а комиссар начал с пристарстием допрашивать меня: откуда эти бараны, почему я занимаюсь мародёрством и т.д. Я объяснил, как всё произошло, и сказал, что эти бараны помогут улучшить питание солдат. В конце предложил комиссару прийти завтра и попробовать наш обед. Комиссар дал согласие.
А тут надо бы рассказать ещё об одном событии, которое случилось как раз накануне. В Новороссийске моему взводу было дано задание уничтожить вагоны с шампанским. Эшелон - 7 или 8 вагонов c Абрау-Дюрсо (или 27 вагонов?) оказались в тупике в районе железнодорожного вокзала, пути разбиты бомбежкой. Вывести эшелон нельзя. Местные жители, военные пронюхали об этом, стали брать спиртное, лазить, пить, драться бутылками, случаются ссоры и даже потасовки. Комендатурой было принято решение уничтожить этот эшелон. Местные подрывники попытались взорвать сами, но у них получился отказ с фугасом. Имеющаяся у них мины времен первой мировой войны не взорвались. У подрывников это считается серьезное ЧП. Взрывчатка заложена, а взрыва не было. Нет гарантий, что она не взорвется в любой момент. Поэтому руководство города обратилось за помощью к нашему батальону.
Под вечер меня вызывает начальник штаба батальона и говорит: "Егоров, задача взорвать эти эшелоны, вагоны с шампанским. Рассчитайте количество тола на все вагоны без учёта предыдущего заряда." Я сделал расчёты, получил ящики с толом. Начальник штаба приказал взять грузовик побольше и отправиться в Новороссийск. Мне выделили грузовик, крытый брезентом. В него мы загрузили взрывчатку и всё необходимое для взрыва. Доложил начштабу.
Право въезда в Новороссийск имел только я. У меня был постоянный пропуск. Начштаба говорит: "Вы соображаете взять машину побольше туда?" Я говорю: "Я соображаю, только дайте мне разрешение хотя для двоих солдат для загрузки." - "Нет уж, ты там выходи сам из этого положения. Я не имею права дать разрешение для въезда в город посторонних солдат. Нет времени для оформления."
Я вернулся во взвод. Собрал ребят и говорю: "Ребята, кто хочет поехать со мной в Новороссийск, но без пропуска, спрятанным под ковёр?" - "Зачем?" - "За шампанским." - "О, мы готовы ехать с тобой, командир." Я отобрал 2-3 ребят помоложе, поехали. Мы отправились в путь. Перед постами проверки ребята прятались под брезент на грузовике. До города добрались благополучно. Заехали в комендатуру, доложили. Там выделили сопровождающего. Нашли эшелон.
Прежде чем начать работы по закладке взрывчатки в вагоны, мы до самого верха загрузили машину ящиками с шампанским. Затем заложили взрывчатку, заряды в вагонах соединили взрывающимся шнуром, что позволяло одновременно взорвать весь эшелон. Машина с солдатами отъехала на положенное расстояние, а я с взрывной машинкой, соединенной проводами с центральным вагоном, произвел взрыв. Взрыв получился сильный, к тому же ещё тот старый, заложенный до нас, заряд взорвался. В щепки разлетелись вагоны, искореженный металл валялся на путях. А мы радостно повезли оставшееся шампанское в свою роту. По дороге останавливали на постах, в местах скопления машин мы слышали, как водители и солдаты рассуждали о взрыве, ругались, что какие-то сукины сыны взорвали составы с шампанским. Откуда-то они знали уже об этом, эхо взрыва разлетелось далеко. Они думали на немцев: "Вот сволочи вновь бомбили железнодорожный вокзал. Наверное, разбомбили эшелон с вином. Сильнейший взрыв был в том районе." Я, конечно, помалкивал и соглашался с ними. А что было делать? На обед теперь, бывало, мы получали на утешение по чарочке шампанского.
Вернувшись в расположение батальона, мы, конечно, несколько ящиков сгрузили для себя. Остальной груз сдали на склад. Таким образом, у меня во взводе были и бараны, и шампанское. Итак, после проверки взвода и выговора сделанного комиссаром по поводу наличия у меня овец, я пригласил комиссара зайти к нам на обед. Солдатам дал поручение приготовить жаркое. Комиссар в назначенное время пришёл. Я пригласил его в свою палатку, предложил кружку шампанского и на закуску жаркое из свежей баранины. Комиссар выпил, закусил, стал более добрым и заявил, что я здорово живу.
Спустя какое-то время меня вновь вызвал к себе начальник штаба батальона. Надо сказать, что это был умный, веселый, остроумный и приятный человек. Прежде чем отдать ему приказание, он интересовался положением дел во взводе. Затем спросил: "Как у тебя обстоят дела насчет девушек?" Я был самый молодой командир взвода, мне исполнился 21 год. Я ответил, что никаких дел с девушками у меня нет, да и самих-то девушек нет. Он рассмеялся и сказал, что девиц надо бояться. После такой беседы приказал мне подняться на одну сопку, расположенную почти напротив нашей части и там помочь взводу, состоящему из девушек, правильно окопаться, т.е. соорудить, отрыть окопы.
Поднялся на ту сопку, меня встретил младший лейтенант-парень. Я удивился, увидев командира взвода связи - мужчину. Взвод был действительно женским. При знакомстве с командиром я поинтересовался, что, наверное, здорово быть командиром девушек. Он с горечью сообщил: "Это хуже, чем в штрафном батальоне. Им отдаёшь команду, а многие из них строят глазки, улыбаются." После инструктажа, где и как лучше сделать окопы, я спустился вниз. Доложил начальнику штаба о выполнении его приказа и рассказе комвзвода о службе с девушками. Начштаба рассмеялся и отпустил меня.
Обстановка на юго-востоке страны летом 1942 г. складывалась очень сложной. Гитлеровские войска рвались к Волге, обходя Кавказские горы. Гитлер поставил задачу - захватить нефть Майкопа и Грозного, отрезать Баку. 24 июля противник овладел Ростовом на Дону, форсировал Дон. 9 августа 1942 г. немцы заняли Краснодар. Линия фронта проходила у Туапсе. Немцы заняли небольшой городок Шаумян, находящийся севернее Туапсе. Мы начали отходить к Новороссийску с боями.
Моему взводу была поставлена задача подготовить к взрыву и взорвать 2 тоннеля и на железнодорожной станции Тоннельная. Это недалеко от Новороссийска, западнее станицы Крымская. Цель этой операции состояла в том, чтобы на какое-то время задержать продвижение немецких войск на Новороссийск. В это же время на шоссе Анапа-Новороссийск был заложен ещё мощный фугас, взрыв которого смог бы задержать немецкие войска, наступающие на Новороссийск со стороны Анапы. Этот очень важный фугас было поручено охранять и по команде взорвать отделению моего взвода во главе с сержантом Мартынюком, который прибыл со мной из Поти.
Перед взрывом тоннелей в их входы и выходы загонялись пустые товарные вагоны с тем, чтобы затруднить расчистку завалов. Когда все было готово и поступила команда на взрыв, я приказал всем участвующим в подготовке к взрыву отойти на безопасное расстояние. Я произвел взрыв, который прошел удачно. Жалко только, что потом немцы должны были быстро согнать местных жителей и разобрать эти завалы.
После взрыва, когда все стихло и осела пыль, ко мне подошел бледный-бледный сержант Мартынюк и доложил следующее. Он без разрешения по какой-то неясной для меня причине прибыл к месту взрыва без оружия. По команде покинуть опасную зону отошел в небольшие заросли, где оказался один. В это время к нему подошел мужчина в армейской форме советского офицера с пистолетом в руке. Сказал, что знает его фамилию и назвал населенный пункт, где проживает мать и сестра Мартынюка. Сообщил, что это село занято "нашими" войсками, т.е. немецкими. Потребовал от Мартынюка взорвать охраняемый его отделением фугас по его команде - то есть отрезать путь отхода советским войскам. Если он это выполнит, то немецкое командование его наградит и оставит в живых мать и сестру. В противном случае его близкие будут уничтожены. Я спросил Мартынюка, видел ли он этого человека ранее? "Видел, когда мы ( саперная рота из Очакова в 1941г.) были в Одессе," - ответил сержант, - " он попросил огня прикурить сигарету". О случившемся я немедленно доложил начальнику штаба. Отделение Мартынюка сняли с охраны фугаса, заменили другим и усилили охрану. После этого Мартынюка больше не видел. Возможно, его забрали в особый отдел. Взрыв фугаса на шоссе в трудно проходимом месте произвели по нашему приказу после того, как последние советские войска прошли к Новороссийску.
Летом 1942 г. немцы развернули мощное наступление на Новороссийск. Во второй половине августа наш батальон уже был на западном берегу Цемесской бухты, которая, как известно, глубоко врезается в горы. По восточной и западной сторонам бухты расположен город Новороссийск. Мы держали оборону в предместьях города на равнинной части, окруженной с одной стороны горой Колдун и другими горами. Тут же был военный аэродром. Над этой частью города в это время шли очень сильные воздушные бои: с той и нашей стороны участвовало большое число самолетов. Как-то с небольшой группой бойцов я шёл по территории аэродрома. Услышал команду: "Ложись!" Над нами кружило огромное число самолётов. Присмотревшись, мы определили, что это не самолёты, а стая чёрных птиц вроде галок. Этот забавный случай показал, что число самолётов участвующих в тех боях было аналогично скоплению птиц.