Гурину снился сон: он лежал на поляне рядом со своим огородом на мягкой зелёной траве, подставив лицо ласковым солнечным лучам. В траве стрекотали кузнечики. По яркому голубому небу плыли облака, одно причудливей другого.
Лежал он так тихо и неподвижно, что один из глупых кузнечиков, видимо посчитав его безопасной частью природы, вспрыгнул ему на грудь. От неожиданности Гурин дернулся и проснулся.
Над ним было яркое голубое небо, по которому плыли облака, одно причудливей другого. На груди у него, с любопытством глядя в лицо, сидел кузнечик. Лежал Лева, по-видимому, уже давно - тело затекло, а пальцы, в которых он все ещё сжимал весло, свело судорогой. Увидев (или почувствовав), пробуждение Гурина, кузнечик стреканул в траву.
Лева разжал пальцы, оперся на онемевшие руки, с большим трудом сел и осмотрелся.
То, что было вокруг, понравилось ему гораздо, гораздо больше, чем перламутровый туман.
Лев сидел на мягкой траве, плотным, без проплешин, ковром покрывшей ровную, плоскую как блюдо предгорную долину. За его спиной, метрах в пятистах, были голые отвесные скалы из синего камня, вершины которых терялись в облаках. На горизонте изумрудную долину ровной полосой обрамлял лес.
Никаких признаков цивилизации Лев не заметил.
В некотором отдалении, соперничая белизной с облаками, на траве неподвижно лежали шары разного размера. Слабо светящиеся, мерцающие шары, все идеальной формы.
Происхождения шаров Гурин, понятное дело, не знал, но интуиция ему подсказывала, что шары не искусственные, что это что-то природное. Уж очень эти неизвестные шары чем-то (чем?), напоминали куриные яйца.
Не видя вокруг ничего опасного, Лева встал, чтобы размять затекшее тело, по которому бегали мурашки.
Вдруг один из шаров, самый большой, метрах в двадцати от Гурина, вспыхнул ярким светом, потух, задрожал, покрылся, словно яичная скорлупа, трещинами и взорвался, выпустив на волю сверкающее облачко маленьких разноцветных шариков.
Разбросанные взрывом, шарики довольно быстро сбились в кучку и неподвижно зависли над расколотым шаром, который продолжал распадаться всё на более мелкие кусочки, пока не стал едва заметным бугорком беловатой пыли.
Ещё некоторое время сверкающее облачко повисело на месте, потом шарики, словно приняв какое-то коллективное решение, с тихим жужжанием дружно двинулись в направлении леса на горизонте.
Пораженный необычностью и красотой увиденного, Лева остолбенело стоял на месте, с грустью провожая взглядом уходящее облачко.
И облачко, будто уловив его нежелание расставаться, остановилось и опять повисло неподвижно. Через пару минут от него отделился шарик, самый крупненький, как показалось Леве, и двинулся в его направлении. Подлетел и остановился в паре метров. Размером он был с теннисный мячик. Мягкий и пушистый, даже какой-то... беспомощный, он вызвал у Гурина умиление и невероятно сильное желание к нему прикоснуться, приласкать. И Лева протянул навстречу малышу раскрытую руку, приглашая к встрече, показывая, что тому нечего бояться.
И, словно преодолев нерешительность, "пушистик" рывком снялся с места, ткнулся в Левину ладонь и тут же отскочил обратно, вырвав из ладони кусок мяса.
Ошарашенный Гурин, даже не успев толком почувствовать боль - укушенная рука тут же повисла парализованная - обалдело смотрел на крохотный жующий окровавленный ротик, а к нему, возбужденно жужжа, приближалась сверкающая стая.
*
На берегу озера в Первом Мире стояла Большая и смотрела на воду.
Вода в озере больше не была ни зеленой, ни игривой. Она была неподвижной и черной, как антрацит.
Собственно говоря, озеро тоже уже не было озером. После того, что случилось, она проложила новую дорогу в Первый Мир, более безопасную, и уничтожила иллюзию озера, созданную когда-то ею самой. И теперь озеро было тем, чем оно было - "дырой" без дна, уходящей неизвестно куда.
Да и само место, не прикрытое иллюзией, выглядело совсем по-другому. Сейчас это была котловина, обрамленная отвесными голыми скалами, и на самом дне этой котловины, далеко-далеко внизу была "дыра", наполненная чем-то чёрным, издалека похожим на воду.
Большая каждый день проверяла состояние "воды" в котловине. Вода не всегда была черной - когда-то она вообще не была черной. Временами она светлела, становясь почти прозрачной, или приобретала какие-то оттенки - но сегодня она впервые была абсолютно черной, а из котловины ощутимо тянуло жаром. Всё это очень встревожило Большую.
Используя своё Знание, она многократно усилила алый поток энергии Матери, проходящий через её корневую чакру и индиговый поток энергии Отца, проходящий через её темя. А сама стала сосудом, дав им возможность соединиться. И когда они встретились и, смешавшись, вспыхнули Очищающим Фиолетовым Пламенем, она, обжигая руки, взяла это Пылающее Солнце и бросила в бездну, наполненную Мраком.
Потом долго, безо всяких мыслей, обессиленная сидела на берегу...
Придя в себя, увидела, что "вода" в озере просветлела и больше не выглядела такой пугающей. Тем не менее, тревога у неё не прошла, она отлично понимала, что это ненадолго и что прорыв может произойти в любой момент. И что тогда будет? Что будет, если она не сможет остановить и нейтрализовать эти разрушающие энергии и они прорвутся здесь, на Портале, на её участке, и уйдут в другие Миры, испепеляя всё на своем пути?
И первым будет Главный Мир, Мир, откуда пришли её помощники: ведь это он причина происходящего!
Большая вздохнула - Что толку задавать самой себе риторические вопросы? Ведь она отлично знала, что будет. Исчезнувшие цивилизации, сожженные, навсегда мертвые планеты, висящие в пустом Космосе, как напоминание, - мало ли она сталкивалась с этим за время своей практики?..
Сейчас, когда они с Игнатом фактически остались вдвоём, Изя и Лохматый не в счет - погрузились с головой в свое горе, ставшее для них смыслом жизни, им было трудно, очень трудно. Игнат хороший помощник, опытный и понимающий, но их только двое. Дво-е. И рассчитывать они могли только на себя.
А как она радовалась появлению Виолетты! А ты, Большеглазая, боевая подруга, ты-то где? И ты, Иван-царевич, колючий как кактус и жутко упрямый, что с тобой? Да и вы, смакующие свое горе, словно божественный нектар? Где вы все? Что осталось от нашей семьи, от наших семи "я"?..
Нет, она не жаловалась - ей вообще могли не прислать помощников, дело вовсе не в том, что ей трудно, а совсем, совсем в другом. Ей, ещё не так давно полностью самодостаточной, не хватало их самих. Ей не хватало вечерних посиделок, песен у костра, Изиной руки на плече, их общих походов на огород, смеха и молоденьких хрустящих огурчиков на столе...
Большая вздохнула, утерла слезы рукавом ковбойки, лихо высморкалась при помощи пальца (Виолетта научила), встала и пошла домой.
*
Прожевав, воодушевленный "пушистик" ринулся в новую атаку.
Но Лева уже успел подготовиться и встретил его веслом, зажатым в правой, здоровой руке. И встретил, надо сказать, хорошо.
Гурин, в общем-то, спортивный парень, член ОСОВИАХИМ, никогда не играл в теннис, считая этот вид спорта буржуйским, но этому удару мог бы позавидовать любой опытный теннисист!
Однако Лева даже не успел порадоваться своему триумфу, потому что другой "пушистик", незаметно подкравшийся сзади, клюнул его в ногу.
Падая, Лев успел здоровой ногой отразить нападение ещё одного, но его не спасло даже то, что нога была в ботинке - она мгновенно онемела и перестала работать.
И теперь Лева лежал на земле, недвижимый, с единственной рабочей рукой, сжимавшей весло.
Как и тогда, в далеком, несуществующем Главном Мире, он отлично понимал, что победитель уже определен и игра, как и тогда, в той далекой гонке по осеннему лесу, ведется только на время.
И, может быть, именно поэтому, он, как и тогда, всецело отдался самой игре, уже нисколько не заботясь о её исходе.
Противник напал, и Лева, рассмеявшись, принял веслом ещё одну подачу, направив мячик далеко за пределы поля противника, потом ещё одну, и ещё...
Словно озадаченные столь неожиданным и упорным сопротивлением, сверкающие "пушистики" снова сбились в кучу, и, тихо жужжа, вели совещание.
Потом, видимо приняв решение, стая медленно двинулась по направлению к нему, одновременно растягиваясь в ленту. "Мячиков" было много, гораздо больше, чем ему показалось вначале.
Паралич, распространяясь по всему телу, уже достиг и здоровой руки, в которой Лева, сам не понимая как, продолжал сжимать весло.
Собрав всю волю, Гурин попытался приподнять руку, но это ему не удалось.
И тогда он, сделал последнее, что мог ещё сделать - набрал побольше слюны и плюнул в ближайшего "пушистика". И попал! От неожиданности обнаглевший "пушистик" отпрянул назад, облачко тормознулось, и Лева выиграл ещё несколько мгновений.
И вдруг, в самую гущу нападающих, с гортанным криком, врезалось что-то синее!
Мгновенно забыв о его существовании, разбросанные ударом "пушистики" кинулись на новую жертву, закрыв её от глаз Гурина. И только солнечный лучик, отразившись от серьги в маленьком ухе, блеснул, прорвавшись через плотное кольцо очаровательных убийц.
А со стороны скал к Леве прыжками неслась Розовая Кошка, разъяренная и огромная, размером с корову.
Подскочив, Большеглазая остановилась, присела на задние ноги и издала предупредительное шипение. Пушистый хвост, описывая дугу, яростно хлестал её по бокам, разбрасывая искры.
И бандиты поняли. Они отпрянули, оставив на земле неподвижное, безжизненное тело маленькой Синей Охотницы.
Кошка ещё раз угрожающе зашипела, потом, как котенка, аккуратно взяла Гурина зубами за шиворот, и понеслась к обратно к скалам.
*
Изя проснулся и, как обычно, заученным движением протянув руку, взял ложку и придвинул к себе миску с недохлёбанной с вечера горькой похлёбкой - своим горем.
Зачерпнул полную ложку, поднес её ко рту - и вдруг понял, что больше не может сделать ни одного глотка. Не-мо-жет! Что он объелся и его тошнит от этой горечи.
Толчком отодвинул миску, спрыгнул с кровати и потянул носом воздух - с улицы аппетитно пахло "флотскими". Внезапно почувствовав зверский голод, словно не ел как минимум сто лет, откинул полог и вышел на улицу.
Возле очага, как обычно, хлопотал Игнат.
На берегу озера, как обычно, дожидаясь завтрака, щека к щеке сидели Миша и Большая и смотрели на воду, и она, как обычно, обнимала его за шею.
Как обычно, дул легкий ветерок и волны с тихим шелестом накатывались на берег.
Всё было как обычно.
И в то же время все было не обычно!
Флотские, которые готовил Игнат, пахли невероятно вкусно и вызывали желание поесть.
Вода в озере, чистая и прозрачная, вызывала желание искупаться.
Сидящие на берегу друзья вызывали желание сесть рядом.
Появление сразу стольких желаний вместо единственного - умереть, овладевшего им после исчезновения Виолетты и лучшего друга, почти брата, было очень, очень необычным!
Изя приветственно махнул Игнату рукой, и провожаемый его внимательным взглядом, направился к озеру.
Они не повернулись к нему, только Миша поприветствовал его слабым движением хвоста.
Изя давно не видел Большую. Да, он встречался с ней почти каждый день. И при встречах смотрел на неё - но он её не видел. Изя не видел никого и ничего, кроме собственного горя. Он втянулся в горе, словно в наркотик, и едва не стал его вечным рабом.
А сейчас, глядя на Большую, он её видел!
Она выглядела постаревшей и очень уставшей, а в глазах у неё, когда она подняла голову, Изя увидел печаль.
Сердце виновато сжалось, он опустился перед ней на колени, бережно взял её руки в свои и начал целовать, плача и бормоча: "Прости, прости меня... Я скотина... Эгоистичная скотина... Самая распоследняя свинья... Прости меня, милая... Прости...".
Большая отняла руки, обняла Изю за шею и прижала его голову к своей груди. Он, все также стоя на коленях, тоже обнял её.
Игнат с Мишей уже и позавтракали, и убрали за собой, а они все сидели и сидели, не разнимая объятий, словно боялись опять потерять друг друга; и небо у Изи над головой больше не было серым - оно было голубым. И, бывшие серые, теперь ярко-бирюзовые волны, с тихим шуршанием накатывались на янтарный песок, не так давно тоже бывший серым.
В этот же день, но уже вечером, они впервые за долгое время разожгли костер, и, как прежде, все вместе, долго сидели на берегу.
Когда через несколько дней Изя опять вспомнил о своей недохлебаной горькой похлебке и пододвинул к себе миску, он с большим удивлением обнаружил, что похлёбки в миске стало гораздо меньше, словно кто-то, воспользовавшись его отсутствием, отъел из миски изрядную порцию.
*
Вблизи неприступные скалы оказались не такими уж и неприступными - кое-где их рассекали глубокие трещины. По одной из таких трещин Большеглазая и начала подниматься, не выпуская из зубов свою ношу. Трещина была крутой и узкой, она очень спешила и Гурин, тело которого постепенно обретало чувствительность, пересчитал боками все выступы.
Наконец долгий подъём закончился, и она выскочила на маленькую, относительно ровную каменную площадку перед низким входом в пещеру.
На площадке, подогнув ноги по-турецки, сидела улыбающаяся Виолетта.
Рядом с Виолеттой, положив голову ей на колени, закрытые оборванной юбкой, лежал черноволосый кудрявый юноша, одетый в красные спортивные трусы с полоской. Он был без сознания и с перевязанной грудью. Повязкой, как отметил Лева, послужил оборванный подол Виолеттиной юбки.
Появление Розовой Кошки, конечно же, было для него неожиданностью. Но встретить здесь Виолетту, да ещё и не одну - это было для него полнейшей неожиданностью!
Большеглазая аккуратно положила Гурина на землю и села, тяжело дыша. "Никогда в жизни не видел уставшей кошки!" - подумал Лева, и эта мысль его так развеселила, что он начал хохотать.
К нему присоединилась Виолетта. И даже Розовая Кошка, принявшая свои обычные размеры, подмигнув Гурину левым глазом, сидела с улыбкой на лице.
Просмеявшись, Лева кивнул в сторону незнакомца: "Кто это, Виолетта?" На что и получил ответ в её стиле: "А ты как думаешь, Иван-царевич? Кто он? Я бы тоже хотела это знать".
Посовещавшись с Большеглазой способом, недоступным для его понимания, Виолетта сказала Леве, что рассиживаться им некогда и надо трогаться в путь. В состоянии ли он, Лев, передвигаться самостоятельно? Он был в состоянии.
Первой в низкий и узкий лаз в пещеру проскользнула Кошка.
Следом, как заправский пластун, протиснулась Виолетта.
Лева снаружи подал ей незнакомца и они, с максимальной осторожностью, пропихнули его внутрь пещеры.
"Какое счастье, что мы все такие худые!" - подумал Гурин, с трудом пролезая в узкий проход в темную пещеру.
В пещере, к его удивлению, было светло - она была наполнена светящимся, так хорошо знакомым Гурину, перламутровым туманом.
Виолетта легко, безо всякого труда, подняла на руки незнакомца. Лева, все ещё слабый, ухватился за её пояс, Розовая Кошка вспрыгнула на плечо Виолетте и все они, в одной связке, углубились в туман.
*
Перво-наперво побывав на бывшем озере и проверив состояние воды - сегодня оно было вполне удовлетворительным - Изя и Большая, рука об руку, шли на огород.
Теперь они расставались только на ночь, а всё остальное время суток были вместе. Вместе работали, вместе отдыхали.
Огород, приведенный в порядок после долгого отсутствия, снова начал приносить радостное разнообразие к столу.
Но, не смотря на то, что они за ним добросовестно и регулярно ухаживали, огород уже не выглядел таким жизнерадостным, как прежде. То ли ему не хватало жизнеутверждающей энергии Виолетты, то ли преданной восторженной любви Гурина, но все растения казались какими-то бледными и худосочными. Зато сорняки, почувствовав свободу, ринулись завоевывать оставленные когда-то позиции.
И сейчас, подойдя к огороду, земледельцы с трудом разглядели в траве грядки, ещё в недалеком прошлом ровные и ухоженные. Засучив рукава, они принялись за работу.
Солнышко изрядно припекало, запах свежей земли и травы, разогретой светилом, кружил голову.
Маленькая голубая ящерка, удобно устроившись на куче вырванных сорняков, с интересом наблюдала за происходящим.
У Большой работа застопорилась - уже несколько минут она, в общем-то, женщина далеко не слабая, сражалась с сорняком, здоровенным и упрямым.
Изя, оставив работу, некоторое время с улыбкой понаблюдал за борьбой, потом, видимо вспомнив всем известную сказку про репку, пришел на помощь.
Сорняк поддался легко, и они, не ожидая столь легкой победы, совершенно не соизмеримой с приложенными усилиями, с хохотом упали на землю, прямо на мягкую кучу свежевырванной травы, едва не придавив любопытную ящерку.
Большая хохотала, запрокинув голову. И Изя увидел у неё на шее и на груди, там, где расстегнулся ворот ковбойки, выступившие от жары и от работы маленькие капельки пота.
И то ли от жаркого солнца, то ли от дурманящих запахов лета, голова у него закружилась и он, не совсем понимая, что делает, слизнул языком одну капельку.
Большая вздрогнула, перестала смеяться и замерла; а кожа на её шее мгновенно покрылась мурашками.
Капелек было много, и Изя слизнул ещё несколько. И ещё несколько. Но их все равно оставалось много. И тогда он осторожно, чтобы не поцарапать, провел тыльной стороной руки сначала по шее, а потом - по груди, там, где расстегнулся ворот ковбойки.
Но этого тоже было недостаточно, потому что под ковбойкой тоже были капельки, и ему ничего не оставалось, как расстегнуть сначала одну пуговку, потом другую...
Большая лежала с закрытыми глазами, молча и неподвижно, и Изе подумал, что она, наверное, уснула.
Чтобы проверить своё предположение, он тихонечко поцеловал Большую в губы. И тут она неожиданно распахнула глаза. Встретившись с ней взглядом, Изя потерял последнее соображение. Ему, как от удара по голове, мгновенно отшибло память - он забыл обо всем: о возрасте, о своем устойчивом страхе перед женщинами, об отсутствии потребностей и возможностей.
А любопытная, маленькая голубая ящерка, перебравшись с травяной кучи на соседний пенек, наклонив набок треугольную головку, с не меньшим интересом продолжала наблюдать за происходящим.