На берегу озера, возле догоревшего костра, в котором пеклась картошка, вместе со всеми сидел Дэвид.
Сознание Дэвида, воспитанное на лучших образцах научной фантастики - Бредбери, Кларке, Хайнлайне - очень быстро позволило ему принять новую жизненную ситуацию и он, без особых трудностей, раскопал завалы, справившись с обрушившейся на него лавиной, можно сказать, одной левой. И теперь настроение, и, соответственно, состояние души, у него стабильно были прекрасны. И вообще, по большому счету, Дэвид был просто в восторге от необычной перемены, произошедшей в его жизни.
Во-первых, он не оставил в Главном Мире ничего такого, о чем бы стоило грустить. Родители, к которым он был очень привязан, давно умерли. Родственники, хотя и многочисленные, занятые своими делами и проблемами, были от него достаточно далеки. Да, он любил их всех: и ушедших родителей, и всех своих братьев и сестер, и племянников и племянниц, и их жен и мужей, и их кошек, и их собак, и даже их канареек. Но ему, для того, что бы любить, не нужно было их физическое присутствие - он мог их любить и отсюда. То же самое и с многочисленными друзьями. Вот разве что малышка Кэти... По ней он искренне скучал. Но, если честно, то не так уж и сильно - сейчас она была для него как любимая героиня давно прочитанной хорошей книги. Сейчас вся прошлая жизнь казалась Дэвиду интересной книгой, после прочтения которой с некоторой грустью переворачиваешь последнюю страницу, дочитывая всё до последней буковки, даже все технические сведения: место издания... типография... тираж... А потом ставишь её на полку. И, с намерением перечитать ещё раз, когда-нибудь потом, может быть, берешь с полки следующую. И открываешь, и с волнением и ожиданием, начинаешь читать. Это - во-первых.
А во-вторых... Возможно, что как раз это и было главным - унаследованная им родовая страсть к приключениям, которую даже он сам не осознавал, наконец-то, была удовлетворена.
Дэвид пошевелил палкой угли, и они вспыхнули рубином. В почти погасшем костре опять всколыхнулась жизнь, началось движение, и он углубился в созерцание пылающих дворцов Помпеи.
Волны с тихим шуршанием накатывались на берег, с неба смотрели далекие звезды, да Виолетта тихонько напевала что-то на итальянском, что-то незнакомо-знакомое, вроде бы даже когда-то сочиненное им самим...
Как-то он спросил сестру, где она выучила итальянский. На что Виолетта ответила, что, во-первых, она даже не знала, что это за язык и как он называется - "Поди, разбери их все, эти языки-то! И почему так получается: люди - все одинаковые, а говорят так, чтоб один другого не понял?". А, во-вторых, она, Виолетта, его не учила, она его просто помнит: - "А ты разве не помнишь то, чего с тобой, вроде как, и не было?". Понимает ли она, о чём поёт? "Конечно. О любви!". Все её песни - о любви. А эта песня - особенная, потому что она - вечная! Именно её, эту песню, пел папа маме, еще до того, как родилась она, Виолетта.
Её ответ Дэвида вполне удовлетворил - ведь он и сам кое-что помнил. Что-то, чего с ним "вроде как, и не было". Что-то лучше, что-то хуже... но - помнил.
Он хорошо помнил ржание лошадей и запах конского пота. Помнил пожары. Помнил убитых людей, много убитых... Он помнил старого человека с седой бородой, в длиннополом кафтане и с маленькой круглой шапочкой на голове, наматывающего на руку "тфелин" перед вечерней молитвой - своего деда, которого он никогда не видел, а знал только по рассказам отца. Рассказы рассказами, а Дэвид его - помнил! Сам.
И ещё он помнил двух женщин. Двух очень красивых женщин - кареглазую красавицу с золотыми кудрями, и другую красавицу - сероглазую, с толстенной косой цвета воронова крыла. Он не знал кто они, эти женщины, но он их... любил. Обеих. И они обе были для него не менее реальными, чем малышка Кэт. Особенно, почему-то, теперь.
Были и другие воспоминания, менее яркие. И ещё - его всю жизнь не покидало чувство, что он должен помнить ещё что-то. Что-то очень, очень важное! Как будто он не доделал какое-то главное дело своей жизни. И временами ему казалось, что он очень близок к тому, чтобы вспомнить, что вот-вот, ещё чуть-чуть - и он вспомнит! Вот и сейчас, когда он смотрел на догорающий костер, на него опять нахлынуло э т о, но...
Дэвид встряхнул головой, улыбнулся сестре семейной белозубой улыбкой и виртуозно встроил свой голос в её Вечную Песнь Любви.
*
В темноте хижины, уставившись в потолок, лежал Изя. Сон к нему не шёл. Вообще в последнее время он очень плохо спал, вернее почти не спал. Он боялся спать. К нему опять вернулся его давнишний знакомый - Страх. Изя боялся заснуть и - проснуться на, так хорошо знакомом, красном ковре. В коротких ночных кошмарах его постоянно преследовал запах яичницы на сале. А вчера утром, когда он очнулся после короткого забытья, на стуле, поверх его одежды, лежала вышитая украинская сорочка! Потом-то он понял, что она ему померещилась, но успел пережить несколько мгновений ужаса. Даже сейчас, при одном воспоминании об этом, сердце заколотилось и стало трудно дышать.
Изя сел, посидел немного, свесив с кровати ноги, потом убедился, что любимая не исчезла, встал и вышел на свежий воздух.
Ночь была на удивление светлой. А, может быть, это уже светало?
На берегу озера, возле самой воды, он увидел два сидящих рядом силуэта - один побольше, другой - поменьше.
В силуэте побольше он без труда узнал своего бывшего друга, да-да, именно бывшего - разве мог он, после того, что сделал в прошлом, претендовать на дружбу в настоящем? Он знал, что Лева до сих пор не простил его. И до последнего времени, до возвращения Страха, это было единственным камнем, лежащем на сердце.
Но вот второй силуэт?.. Кто бы это мог быть? Здесь? Фантастика...
Изя ни разу не видел Синих Охотников, поэтому он просто не мог узнать маленькую Космическую Амазонку. Выяснять он тактично ничего не стал, вернулся в хижину, ещё раз проверил, не исчезла ли его любимая и, через какое-то время, забылся тревожным сном.
*
Ийя, Охотница, отверженная своим племенем за самое страшное и тяжкое преступление - "отречение от Предназначения", сидя в прибрежных зарослях противоположного, того берега, наблюдала за происходящим у костра.
Ей очень, очень хотелось присоединиться к ним, но она стеснялась и боялась. Все они были д р у г и е. Они были... красивые. Но среди всех выделялся её Кумир, самый-самый красивый! Ийя горестно вздохнула. Маленькая Космическая Амазонка, следующая своему Предназначению, побывала во многих Мирах и повидала многое. Она знала, что такое зеркало и ни один раз видела свое отражение в нем. Но ей никогда даже не приходило в голову анализировать свою внешность или сравнивать себя с кем-либо другим. Она выполняла Предназначение, она жила, дышала ради этого, и то, как она выглядит, не имело абсолютно никакого значения. До недавнего времени.
И вообще, с тех пор, как она последний раз выстрелила в живое существо, многое изменилась в её жизни, да что там говорить - всё изменилось. Теперь она была о т в е р ж е н н н а я. Собственно говоря, её никто не изгонял, просто по неписаным законам своего народа каждый преступивший должен уйти. И она - ушла.
Возможно, что её народ, бесстрастная рука Судьбы, расставляющая знаки препинания в Бесконечной Летописи Существования, даже не заметил её ухода, полностью поглощенный выполнением Предназначения. Народ, идущий из Мира в Мир, везде встречаемый страхом и ненавистью, нигде не задерживающийся на своем пути, ни к чему не привязанный, кроме своей Родины. Встречу с которой, как главную и единственную награду за самоотверженный труд, каждый получал только раз - в момент смерти.
Ийя не знала, где её Родина, её Мир, этого не знал никто из Синих Охотников. До момента настоящей смерти. Но Родина всегда знала, где её дети и охраняла их, посылая им в момент опасности смерть мнимую, забирала их к себе, прятала. А потом возвращала обратно, стирая из памяти короткие мгновения встречи.
А кого-то, кто уже выполнил Предназначение, оставляла у себя навсегда, даруя смерть настоящую, вернув перед этим в память все мгновения коротких встреч. Поэтому её дети, Синие Охотники, не знали страха - ведь в конце жизни их ждал дар Родины. И как бы далеко они не находились, они всегда чувствовали неразрывную связь со своим Миром, защищенность и неуязвимость, его заботу. И ни о чем не беспокоились, выполняя предназначенное. Но, если вдруг кто-то, сделав с в о й выбор, отрекался от Предназначения, Родина навечно разрывала с ним связь. И он становился отверженным.
И Ийя, бросившись спасать от маленьких разбойников своего Кумира, которого ещё не так давно сама пыталась убить, знала, что больше не имеет за спиной защиты Родины и, что, возможно, это её последняя схватка. И её тело будет единственным телом Синего Охотника, оставленным в чужом Мире. Но для неё в тот момент это не имело никакого значения. А Родина почему-то не бросила её умирать в чужом Мире. Почему? Это было для неё большой, очень большой загадкой.
Она опять вздохнула и устроилась поудобнее, продолжая наблюдать за происходящим у костра.
Сидящие возле костра пели. Все. Кроме Её Кумира и огромной черной собаки, Миши. Ийя давно знала всех по именам, но напрямую была знакома только с Левой. Теперь они часто сидели вдвоем на берегу озера. Просто сидели и молчали, думая каждый о своем. Он ни о чем её не спрашивал, она тоже. Иногда ей очень хотелось заговорить с ним, но она стеснялась. А он, почему-то, молчал. И она даже не догадывалась, что Гурин тоже стеснялся.
Лева нервничал: на противоположном берегу, в зарослях, спряталась его маленькая подружка. Он это чувствовал. И еще он чувствовал, что ей одиноко и грустно.
И он не знал, как себя вести. С одной стороны ему хотелось вскочить и крикнуть: "Иди к нам, Ийя! Мы не обидим тебя, не сделаем тебе ничего плохого! Ну же, смелей!". С другой - он боялся спугнуть Маленькую Охотницу, выдав её тайну: кому приятно быть пойманным во время подглядывания? Он очень боялся, что она убежит и исчезнет навсегда. Потом, когда все разойдутся спать, она придет и подсядет к нему не песок. И ей уже не будет так одиноко и грустно. Но это будет потом. А грустно ей уже сейчас и он, Лева, ничего не может для неё сделать! И всё, что ему оставалось - ёрзать и посматривать на звёзды, как на часы.
*
Опершись рукой о стену хижины, Хава - теперь, когда она опять заговорила, сообщив новость, что носит дитя, её имя больше не было секретом ни для кого - выпрямилась, ногой присыпала песком последствия своих "тошнотиков", сполоснула под умывальником лицо и вернулась в дом. Прилегла на кровать и с облегчением вздохнула: - "Надолго ли?". Попила из кружки какой-то кисленький отвар, приготовленный Виолеттой, и собралась подремать. Для этого у неё были все условия - тишина, прохлада и полумрак.
Похудевшая и подурневшая, с черными кругами вокруг глаз, измотанная постоянной тошнотой, она была счастлива! Хава положила руку на живот, пока всё ещё плоский и даже впалый - она лежала на спине - и тихонько его погладила, испытывая при этом невероятную нежность.
Крохотный светлячок, маленькая искорка новой жизни, Дитя Любви, спал. Защищенный материнской любовью, жданный и желаемый, он мог позволить себе спокойно спать, ни о чем не тревожась. Счастливая мать закрыла глаза и тоже приготовилась поспать.
Но сон не шел. В отличие от своего дитя, ей было о чем тревожиться. С каждым днем ситуация на бывшем озере становилась все серьезней и серьёзней, сжимаясь, как петля на шее. "Вода" темнела и темнела, несмотря на все усилия Хавы, и её увеличившейся семьи.
Появление Дэвида насторожило её ещё больше и заставило собраться. Теперь их стало восемь. Как-никак, а восемь - это тебе не семь. Тут уже речь не идет о Духовном соверщенстве, тут речь идет о деле, и деле очень серьёзном, раз понадобилось участие вибраций восьмерки - Числа Бесконечности. Да, борьба, по-видимому, предстоит не шуточная. Крепко схлестнулись два родных брата - Хаос и Порядок, дети одной матери, одинаково любимые ею. Не могут они жить рядом друг с другом, ох не могут! И друг без друга тоже не могут. Так и идут по жизни - в вечном противостоянии, отталкиваясь и притягиваясь одновременно. Любя друг друга крепкой братской любовью, и ненавидя друг друга не менее крепкой братской ненавистью, братья-близнецы, постоянно сражаясь за право первородства...
Хава протянула руку, опять глотнула кисленького, перевернулась на левый бок и приняла позу эмбриона, надеясь расслабиться и уснуть. Это ей удалось и, через какое-то время, она уже сладко спала, как младенец, пуская на подушку тоненькую струйку слюны.
*
Он лежал на траве, прямо у них на пути, поблескивая тугим кожаным боком, мечта каждого нормального мальчишки - новенький футбольный мяч.
Изя, носком правой ноги, накатом, поднял его в воздух, потом принял на левую, перебросил на правую, потом опять на левую, поднимая все выше и выше. И когда мяч был уже достаточно высоко и удачно (он нутром чувствовал, что удачно!), шел на правую ногу, Изя, заваливаясь на спину, послал пас через голову.
Пас был немедленно принят Дэвидом и не менее виртуозно отослан Гурину.
Тот тоже не сплоховал, пригнулся и пяткой переправил его обратно Изе, уже вскочившему на ноги.
Через несколько минут вся компания, включая Виолетту, с криками и хохотом гоняла мяч по поляне.
Сколько бы продолжалось это веселье - неизвестно, но Миша, войдя в азарт, прокусил мяч. И взмокшие игроки, всё так же хохоча, попадали на траву.
Изя лежал на земле и смотрел на яркое синее небо, по которому плыли белые облака, одно причудливей другого...
Сердце стучало часто, громко и радостно. "Боже мой... - вдруг подумал он, - А ведь всего этого могло и не быть! И облаков, и неба, и футбольного мяча, и нежданно-негаданно обретенных сестры и брата, и найденного друга! Могло не быть Хавы! И дитя, его дитя, их дитя! Всего этого могло не быть! И даже если он, вдруг, опять проснется на хорошо знакомом красном ковре под запах утренней яишницы на сале - ну так и что? Уже н и к т о и н и к о г д а не сможет отнять у него того, что было! Того, что есть у него сейчас!". И огромная, безграничная волна благодарности поднялась в его сердце, затопила его, выплеснулась через край и начала разливаться, накрывая собой все вокруг. И вытеснила из его сердца Страх за будущее, дав ему возможность быть здесь и сейчас, наслаждаясь мигом настоящего.
И Исаак Кац, в недавнем прошлом Иван Иванович Сидорчук (Да какая, в общем-то, разница!), вскочил на ноги и раскрыл свои объятия миру, своим близким, которые все, кроме Хавы (её с утра сильно тошнило, как она там, милая?), были рядом с ним. И в безграничной любви принял их всех - и близких, и мир, и с е б я - в открытое настежь сердце. И простил и им, и миру, и с е б е, всё, что было в прошлом и всё, что будет в будущем.
*
В жизни наших героев, уже привыкших к необычности существования и ничему не удивляющихся, произошло невероятное событие - Игнат принес с собой из Главного Мира газету.
Самого Игната, не умеющего читать, газета как предмет просвещения интересовала мало - в газету был завернут солёный лосось, подарок для его друзей. Лосось, разумеется, тоже вызвал восторг, но совсем другого рода.
А вот газета, хорошо знакомая всем (или почти всем), газета "Правда" была подобна бомбе, взорвавшейся в тишине их маленького Мира.
Газета была размокшей и прорванной. Её аккуратно расправили и подсушили, потом разложили на столе как карту военных действий и приступили к изучению. Интересно (конечно, в разной степени), было всем - за исключением Миши и Виолетты. Миша был поглощен ожиданием раздачи лосося, а Виолетта, так та вообще никогда не читала газеты: во-первых, "Они очень сильно пачкают руки!", а во-вторых, при слове "политика", её, прожившую жизнь в суперполитизированной деревне Малая Моряковка, подкидывало к потолку. Но на чтение собрались все.
Газета, употребленная не по назначению, уже мало годилась для чтения. Однако удалось установить почти точную дату: ** августа 1962 года.
Изя и Давид восприняли дату спокойно, а вот Гурин испытал нечто, похожее на легкий шок. 1937 и 1962! "Однако!" Где же он, Гурин, был все эти годы? Здесь. Он был здесь. Это он знал точно, и это знание его успокоило. Как и почему такое получилось? Это уже другой вопрос. Раньше, ещё не так давно, он бы вывихнул себе мозги и измотал душу, пытаясь на него ответить и, хотя бы как-то, исходя из своих знаний, объяснить произошедшее. Но это было раньше. До того, как он понял, что его знания - только маленькая, совсем крохотная, микроскопическая часть общего, Абсолютного Знания. И что есть вещи, просто-напросто необъяснимые с точки зрения человеческого Знания, непознаваемые. И это - тяжелый случай.
Этот, конкретный случай с парадоксом времени, был не из тяжелых, Лева чувствовал это нутром. В последнее время он очень многое чувствовал нутром и доверял этому чувствованию больше, чем своей хваленой логике, которой он когда-то так гордился. Э т о т случай был познаваемым, просто ограниченность Левиных знаний пока ещё не давала ему возможности познания. Но шанс у него оставался, и это вселяло надежду. Поэтому зацикливаться на этом он не стал и углубился вместе с Изей в изучение газеты.
Газета была практически в состоянии полной не читаемости. Дырявая, со словами, слившимися в пятна. Но это только обостряло процесс чтения, превращая его в захватывающее детективное исследование.
Соединенными усилиями удалось прочитать заметку о подарке, сделанном государством жителям далекой сибирской деревни Малая Моряковка: новом роскошном клубе, строительство которого закончено раньше срока. Итог прочтения тут же был прокомментирован Виолеттой: - Брехня!
Пошли дальше. Следующая извлеченная информация была о шпионском заговоре, в результате которого бесследно исчез первый секретарь обкома партии Сидорчук И. И. И прокомментировал её изумленный Изя: - Брехня, ну полная брехня!
Больше на этой стороне газеты, кроме отдельных слов и букв, которые сами складывались в слова, неподходящие для печати, прочитать ничего не удалось.
Газету перевернули и приступили к новым исследованиям.
С этой стороны, собственно говоря, исследовать было нечего, по-видимому, это была ближняя к лососю сторона.
Только в самом низу, с края, был почти совсем нетронутый кусочек политических новостей "из-за рубежа". В маленькой заметке говорилось о злобных акулах империализма - американцах, которые для того, чтобы проглотить такую маленькую, но такую свободолюбивую Кубу, готовы развязать ядерную войну.
Тут уже не выдержал Дэвид, быстро прогрессирующий в русском языке: - Брехня! Подлая, наглая брехня!
И чтобы уже совсем закрыть тему прочтения, на стол вспрыгнула неизвестно откуда взявшаяся Розовая Кошка. Улеглась прямо на газете и начала активно умываться.
*
Лева в одиночестве сидел на берегу озера и, занятый своими мыслями, машинально бросал в воду мелкие камешки.
Посиделки сегодня закончились рано - даже не зажигали костра. У всех сегодня был очень тяжелый день - они проделали большую работу по осветлению "воды".
Если бы кто-нибудь, еще не так давно, сказал Гурину, что с энергией можно работать, не используя при этом какие-либо механизмы и приборы, он, материалист-физик, только бы покрутил в ответ пальцем у виска. А теперь, под руководством Хавы и Игната, получив необходимые Знания и овладев определенными практическими навыками (и, надо сказать, неплохо овладев), Лев просто не понимал, как он раньше в своих научных исследованиях пользовался столь грубыми и примитивными методами.
Новые знания целиком захватили его пытливый ум, не оставив там места для прошлых сомнений и скепсиса, и Гурин отдавался новому делу почти так же страстно, как и своему огороду. "Ннда... Работа-то большая, да вот результат - маленький...".
Теперь над "колодцем", как Лева называл "дыру", все время клубился серый туман и сама "вода" была скрыта от глаз. Так что работали они теперь с туманом. Туман, переливаясь через край "колодца", постепенно растекался по дну котловины. Это был очень странный туман, по виду вязкий и тяжелый, но, тем не менее, это был все-таки туман, во всяком случае так определял для себя эту субстанцию Гурин. Да, видок у этого тумана, надо сказать, был малоприятный. Пугающий. Но, что интересно, пугал он не видом, а своей... чуждостью. И Лева, опять же нутром, очень хорошо ощущал эту чуждость. Не хотелось бы ему очутиться внутри этого тумана!
В результате их действий туман несколько посветлел и, что самое главное, опять же немного (но, всё-таки!), словно втянул свои щупальца обратно в "колодец".
Лев уже знал, Хава всем рассказала, что причина всего происходящего - Главный Мир, в котором...
На песок рядом с ним неожиданно опустилась Ийя, и Лева сразу забыл и про Главный Мир, и про туман, и про свою усталость. Он ведь, собственно говоря, и сидел тут в надежде, что сегодня она непременно придет. Дело было в том, что Маленькая Амазонка исчезла. Вот уже несколько дней, каждый вечер Гурин ждал её на берегу. Но она не приходила.
Бывали и раньше вечера, что она не приходила, но он всегда знал, чувствовал, что Ийя где-то рядом. Не обязательно вечером и здесь, во Втором Мире - Лева её чувствовал постоянно, словно между ними протянулась какая-то тонкая крепкая ниточка... И вдруг ниточка оборвалась и Гурин не находил места от тревоги.
И вот сейчас, застав его врасплох, рядом с ним, как ни в чем, ни бывало, опустилась на песок потерянная Охотница.
И то ли от неожиданности, то ли от радости забыв про стеснение, Лев накинулся на неё с упреками:
- Ну где ж ты была, Ийя? Кто ж так делает!? Исчезла - ни слуху, ни духу! Я тут извелся весь - где ты, что ты?! Разве ж так делают, Ийя?!"
- Я уходила, чтобы принести тебе вот это!
И она протянула ему весло, оставленное в мире кровожадных "пушистиков"
- Ты что?.. Ходила туда за веслом?! Да ты с ума сошла! Боже мой, Ийя, зачем мне это весло?!
- Но ведь это - твоя" вещь!
- Ну и что, Ийя!? Рисковать жизнью ради какой-то деревяшки?!
- Но вы, ваш Народ, так привязан к вещам. Я хотела... Я думала, что тебе будет приятно получить свою вещь обратно.
*
Раненая Птица, большая и белая, похожая на голубя, только покрупнее, принесенная Левой и Мишей из Первого Мира, выздоравливала на удивление долго и тяжело. Возможно, Виолетта права, и Синие Охотники действительно чем-то мажут свои стрелы для пущей верности? Но долгожданное выздоровление, наконец-то, наступило. Гурин вообще любил птиц, а к этой, ухаживая за ней и заботясь, привязался по-особому.
Но Птица выздоровела и пришла пора её выпускать, хоть и очень жалко было с ней расставаться. И Гурин нашел, как он считал, очень хорошее решение - не возвращать Птицу в Первый мир, а выпустить её здесь, во Втором.
Тянуть с отпусканием больше не стоило - Птица уже вовсю летала по хижине, оставляя на всем визитные карточки. И сегодня был подходящий для этого день - после завтрака все ушли в Первый Мир, а его оставили дежурным по дому, где накопились кое-какие бытовые дела.
Расставание с любимым существом, как считал Гурин, так же как и встреча, дело интимное и он не хотел превращать его в спектакль, или низводить на уровень чего-то заурядного. Он хотел провести этот день наедине с Птицей. Сначала Лев собирался протянуть время почти до их возвращения, но потом здраво решил, что перед смертью все равно не надышишься, да он и не знал точно, когда друзья вернутся.
Он взял Птицу в руки и вышел с ней на улицу. На улице - хорошо, что он был один - поцеловал её в хохлатую головку и раскрыл руки. Птица не улетала. Она сидела у него на ладонях, не выказывая никакого желания к освобождению.
Тогда Лев сомкнул ладони и, как проделывал это много раз в детстве с голубями, подбросил её в воздух. Птица взмыла к голубому небу, соперничая белизной с облаками.
И вдруг, словно с размаху наткнувшись на что-то, невидимое Гурину, камнем рухнула вниз.
Не успев ничего понять, Лева в два прыжка оказался возле упавшей Птицы и поднял её с земли. Она была мертва.
Потрясенный, он стоял, отупело уставившись на окровавленное тельце, которое вдруг стало маленьким и серым, как когда-то в далеком детстве. И опять он был пацаном, которому очень хотелось иметь певчего дрозда. После многочисленных попыток он, Левка, все-таки поймал его, принес домой и посадил в клетку. Дрозд не хотел жить в клетке и бился о прутья, пытаясь вырваться на волю. И его лучший друг, почти брат, говорил ему: - "Отпусти, не мучай птицу". Но желание иметь своего дрозда было сильным. Очень сильным! Да и кто такой был Изя? Такой же мальчишка, как и он сам. А вот знающие взрослые люди с опытом, настоящие птицеловы, сказали: - "Ерунда! Привыкнет. Не он первый - не он последний". А дрозд не привык. И, вернувшись, домой, Лева нашел дрозда мертвым, разбившим себе грудь о прутья клетки.
Точно так же, как и сейчас, стоял тогда маленький Лева, держал в руках окровавленное тельце и плакал поздними слезами раскаяния.
Но тогда рядом с ним был друг, не упрекнувший его ни единым словом, который просто плакал вместе с ним, чувствуя, то же самое, что чувствовал он, потому, что тогда они были единое целое. А сейчас он был один, совсем один, а ему так хотелось почувствовать на плече руку друга...
И рука легла на его плечо! И ещё не веря до конца, Лева повернулся и обнял друга. А друг обнял его.
Так они и стояли, плача горячими слезами, которые растопили последний колючий осколок льда, ковыряющий сердце Гурина. И больше не было между ними ничего - ни долгих лет отчуждения, ни предательства, ни обиды за предательство - не было ничего, кроме детской искренней дружбы, которая порой гораздо крепче родственных уз.
А невдалеке стояла Хава, смотрела на них и тоже плакала, размазывая слезы по лицу и совершенно забыв о своем плохом самочувствии, из-за которого они вернулись с полдороги.
*
Время шло, и жизнь обитателей маленького Мира тоже шла своим чередом. И каждый из них чувствовал себя в этой жизни вполне уместным и счастливым.
Животик у Хавы заметно округлился и все с нетерпением ждали появления на свет нового члена маленького дружного общества.
После случая с веслом сближение Ийи и Льва пошло полным ходом. Долго молчавшие, они заговорили друг с другом и теперь могли говорить часами, узнавая друг о друге все больше и больше, становясь друг другу все ближе и ближе. Постепенно Ийя настолько осмелела, что сначала перестала прятаться, а потом стала постоянной участницей вечерних посиделок.
Узнав, что маленький Второй Мир, так им любимый, всего лишь иллюзия, созданная и поддерживаемая Хавой, всего лишь часть пространства, ограниченная защитным куполом, Лева сначала не поверил. Но проведенные несложные исследования показали, что и лес на противоположной стороне озера, и лес на их стороне за полосой песчаного пляжа, на границе которого стояли их дома, через пятьдесят метров кончался и любознательный путешественник упирался в невидимую стену с нарисованной декорацией. То же самое было и с небом - тут уж Лева, после разбившейся Птицы, не нуждался ни в каких доказательствах. Однако, что удивительно, он не стал любить его меньше, а даже, наоборот, стал испытывать к нему, такому маленькому, но такому надежному, ещё большую нежность.
Игнат продолжал посещать своих земляков, принося в подарок друзьям всевозможные северные лакомства.
Миша, то ли избавившись от ревности, то ли просто поменяв тактику, подружился с Ийей и теперь постоянно находился возле своего друга, нисколько не тяготя их своим присутствием.
Виолетта пела, гоняла на велосипеде и с невероятным рвением ухаживала за своими братьями.
Дэвид - тот был просто счастлив счастьем человека, который после долгих странствий, наконец-то, добрался домой.
Ну, а Розовая Кошка, как кошке и положено, опять где-то гуляла сама по себе.
Каждодневная борьба с "туманом" шла с переменным успехом и не теряла своей остроты и азартности.
Благодарный огород, за которым все дружно ухаживали, радовал своими щедрыми дарами и, хотя и приближалась осень, на нем неожиданно буйно взошла картошка, посаженная Левой ради эксперимента.
Изя, будущий "молодой отец", которого невозможно было остановить, натаскал из Первого Мира для своего первенца столько всяких разнообразных предметов, что они уже не помещались в доме и лежали огромной горой под стеной снаружи.
Да и остальные, надо сказать, тоже от него не отставали. В общем, всё шло хорошо. Всё шло просто отлично!
Вот только Хава временами была грустна... Нет, с ребенком, Слава Богу, всё было в полном порядке. Просто... Просто с появлением Маленькой Охотницы их стало девять. А она, Хана, опытный Воин Порядка, слишком хорошо знала, что несут с собой вибрации жертвенной "девятки"...
*
Услышав смех Ийи, Лева вышел из хижины.
Она всегда появлялась неожиданно, из пустоты. Так же и уходила. Он не знал, где она обитает и чем занимается во время своего отсутствия. Несмотря на то, что Маленькая Охотница стала теперь полноправным членом их семьи, у неё продолжало оставаться что-то свое, личное, скрытое от глаз окружающих. И все, уважая её свободу, даже не пытались проникнуть в это скрытое.
Ийя играла с Мишей в свою любимую игру. Стоя на спине скачущего во весь опор друга, она подбрасывала в воздух камешки и тут же молниеносно стреляла в них из лука. Промахов у неё не было никогда. "Кроме одного единственного раза..." - подумал Гурин, вспомнив их первую встречу в лесу.
Охотница очень сильно изменилась с момента той встречи. Подкормившись на "флотских", которые она сначала попробовала с большим опасением, а потом пришла в восторг от незнакомого ранее вкуса, она больше не производила впечатление ребенка-недокормыша, грязного и заброшенного "щелкунчика". Тело её округлилось и приобрело, несмотря на небольшой рост, весьма женственные формы, оставаясь в тоже время сильным и тренированным. Волосы, поначалу напоминавшие жесткую короткую щетину, быстро отросли и сейчас густой гривой развевались за спиной Амазонки. А лицо... На её лице Лева видел только глаза, сверкающие, огромные зеленые глаза, колдовские глаза, прекрасные и притягательные.
Он стоял в дверях хижины и с восхищением смотрел на свою грациозную подругу.
Миша, заметив Гурина, сменил направление, подскакал и резко остановился как вкопанный.
Ийя, легко сохранив равновесие, стояла на его спине, держа в одной руке лук в другой - стрелу, маленькая изящная статуэтка.
- Ийя! Какая ты красивая, Ийя! - выразил свое восхищение Гурин, и её глаза в ответ признательно полыхнули зеленым огнем.
*
Сегодня они все (все!), собрались возле вечернего костра. Полный сбор - это в последнее время было явление редкое. То отсутствовала Ийя, то Игнат гостил в своей далекой деревне, то Хава чувствовала себя неважно. Сегодня даже Большеглазая, пропадавшая неизвестно где длительное время, пришла на посиделки.
Тихо потрескивали дрова в костре, волны с шорохом накатывались на песок, да в воде время от времени всплескивала, неизвестно откуда взявшаяся в иллюзорном мире, рыба...
Все вечера, проведенные ими на берегу, были прекрасны, но этот вечер был каким-то особенным. То ли потому, что они давно не собирались все вместе, то ли ещё почему, но только все чувствовали необычность этого вечера, словно никогда раньше им не было так хорошо. Так хорошо, что не хотелось молчать - хотелось петь.
И они пели. И маленький, их любимый маленький Второй Мир, пел вместе с ними: -И боец мо-ло-до-о-ой, вдруг поник го-ло-во-оой... - поднималось к небу, отражалось от него... И снова поднималось... И снова отражалось, создавая удивительную иллюзию многоголосого хора...
*
Дэвид, закончив утреннюю гимнастику и искупавшись, вернулся в дом, чтобы переодеться перед завтраком и походом в Первый Мир.
В хижине он застал Виолетту. Она стояла над открытым фибровым чемоданом и задумчиво смотрела на что-то, что держала в руках.
- Не помешаю? - спросил Дэвид и, подойдя, обнял сестру за плечи, невольно бросив взгляд на предмет в её руках. Это была фотография, вставленная в деревянную рамку со стеклом.
- Конечно, нет. Посмотри, Давид, это - моя мама! - Виолетта протянула ему портрет. Он с интересом принял фотографию из её рук и повернул так, чтобы не отсвечивало стекло.
С фотографии на него смотрела сероглазая красавица с толстенной косой, цвета воронова крыла, так хорошо знакомая ему по снам и воспоминаниям, и так горячо и верно им любимая!
- Да это же... Дарья!.. Моряковка... Светлое будущее... Для всего человечества...
Ноги ему изменили и он сел на пол, все также продолжая держать фотографию в руках...
И вдруг вокруг что-то сдвинулось: Дэвид услышал ржание коней и почувствовал запах конского пота... Он куда-то скакал, стрелял, а рядом с ним скакали какие-то люди и тоже стреляли... И что-то горело, потому что вокруг было полно черного дыма... Потом ещё что-то... Что-то страшное... "Засада-а-а!"... Да, засада... "Предательство!"... И крик - "Йосиф! Берегись! Справа..." ...И невыносимая боль в груди... И...
Побледнев, Дэвид потерял сознание и завалился на бок, не выпуская из рук фотографию.
Перепуганная Виолетта впервые растерялась. Не зная, что ей делать, она закричала, зовя на помощь, но голос, её голос, впервые ей изменил, и вместо крика получилось какое-то жалкое, безпомощное пищание.
На её счастье, дверь открылась, и вошли Гурин с Игнатом. Они не стали выяснять, что произошло - по распоряжению Игната подняли Дэвида с пола, вынесли на улицу, положили на землю и вылили на него несколько ведер воды.
Дэвид глубоко вздохнул и, к всеобщей радости, открыл глаза. Взгляд его прояснился, он сначала сел, потом встал и, не отвечая на вопросы, направился к озеру, где, в одиночестве, опустился на песок. Удержав рвущуюся к нему Виолетту, друзья тактично оставили его одного, дав возможность прийти в себя...
*
Они стояли на краю так хорошо знакомого обрыва и смотрели вниз.
Со вчерашнего дня их противнику удалось совершить прорыв - котловина уже наполовину была заполнена "туманом" и он продолжал стремительно прибывать, заполняя пространство Мраком.
Сразу, как только они вышли в Первый Мир, почувствовали, что происходит что-то нестандартное.
Небо было затянуто серой дымкой, и тусклое солнце едва пробивалось через эту завесу. Густой, наэлектризованный воздух затруднял дыхание. И было жарко. Очень, очень жарко для этого времени года.
Обливаясь потом, они быстро проделали путь до цели и теперь стояли на краю обрыва, растерянные и обескураженные неожиданно мощной атакой противника.
Одного взгляда Большой было достаточно, чтобы понять, что битву они проиграли. Она проиграла, потому что она была здесь старшая, самая опытная, это ей доверили Портал! И она не допустит хотя бы того, что бы, по её вине, пострадали любимые ею люди!
Сделав глубохий вдох, Хава вышла вперед и, раскинув руки, встала на пути Мрака, который уже вышел за пределы котловины и поднимался к Солнцу.
И тогда, не думая ни о каком подвиге, вперед вышел Изя и закрыл собой любимую. И своего первенца. И бывшую жену Зинаиду. И Нюру. И Ивана Ивановича Сидорчука, прожившего такую непростую жизнь.
Но тут сделал шаг Лев Гурин, немецкий шпион, несостоявшийся ученый-физик, упрямый мальчишка со зрелым умом и чистым сердцем, и закрыл собой своего друга-брата. И маленький Второй Мир. И огород, на котором он недавно посадил картошку. И Главный Мир, который вернулся к нему вместе с другом.
Но, одновременно с ним шагнули вперед Ийя, маленькая Синяя Охотница, преступившая, отверженная за отказ убивать, и Миша, бывшая "собака сталина", неудачный продукт коммунистических селекционеров. И закрыли собой своего кумира.
И тут вперед вышла Виолетта и закрыла собой своих обретенных братьев. И своего не рожденного внука-племянника. И Хаву, которую она, никогда не имевшая детей, полюбила, как родную дочь. И далекую, спившуюся деревню Малая Моряковка.
Отстранив Виолетту вперед выдвинулся Игнат, последний Шаман исчезающего народа, бесстрашный Воин Духа. И закрыл её собой. А вместе с ней свой немногословный и суровый северный народ. И маленького оронка...
И последним шагнул вперед Давид-Иосиф, вспомнивший всё. Он вышел и встал первым, закрыв собой своих детей: Изю, которого он помнил совсем маленьким, сына, рожденного ему прекрасной золотоволосой Эстер. И Виолетту, которую он никогда не видел прежде, дочь, рожденную прекрасной сероглазой Дарьей. И всех остальных, кто был за его спиной. Все Человечество, за счастье которого он уже один раз отдал жизнь. И теперь готов был сделать это вторично.
Но тут появилась Большеглазая, розовая кошка, гуляющая сама по себе, огромная и грозная, и вышла в первый ряд. Нет! Она не собиралась сдаваться без боя. Она до последнего когтя, до последнего зуба, до последнего вздоха будет сражаться за своих маленьких розовых детей, оставленных ею на попечение одноглазого любимого в Главном Мире! И за него самого! И за сам Главный Мир, такой непредсказуемый и притягательный. И Мрак, поднимавшийся к Солнцу, она считала своим личным врагом.
И тогда, отодвинув всех, вперед опять вышла Большая - ведь это она отвечала за все - и встала рядом с боевой подругой.
Так и не определив, кто же будет первым, они все выстроились в один ряд и взявшись за руки, запели. И, безо всякого страха, закрыв собой, словно щитом, дорогу смерти шагнули в пропасть, наполненную Мраком.
Осветившись Светом Любви, Мрак взорвался.
И осел на дно расселины освежающим дождем, чистым и прозрачным, как слеза безгрешного младенца.
А в пространстве, множимая эхом параллельностей, все ещё продолжала звучать Вечная Песнь о Вечном.
Да ещё на осиротевшем огороде, вдруг, второй раз за год, розовым цветом зацвела посаженная Левой картошка.
*
Нюра - она теперь вставала так же поздно, как и Зинаида, в халате, накинутом на ночную рубашку, непричесанная и неумытая, вошла на кухню и привычно плюхнула на газ сковороду с опостылевшей яишницей на сале.
Измотавшая всех жара, стоящая последние дни, наконец-то, сменилась дождем. Нюра распахнула окно и с удовольствием вдохнула промытый прохладный воздух.
Устойчиво-плохое в последнее время настроение поднялось, она почувствовала, что проголодалась, и запах скворчащей яишницы показался ей ни только не отвратительным, но даже приятным.
Замурлыкав какую-то песенку, Нюра отвернулась от окна и направилась к плите, по пути оторвав старый листок календаря.
На новом листке стояла дата: 28 октября 1962 года.
"Вот, считай, уже и октябрь позади, так и вся жизнь ..." - подумала она мимоходом, не слишком вникая в глубокий философский смысл своего высказывания, поставила на стол сковороду, устроилась поудобней, приподнялась, включила радио и с аппетитом, взявшимся неизвестно откуда, принялась уплетать яишницу прямо со сковородки.
По радио передавали новости, но она успела захватить только самый конец - диктор сообщил, что глава Советского Правительства, Никита Сергеевич Хрущев и американский президент Джон Кеннеди договорились о дружеской встрече. На этом новости кончились, Нюра добавила звук, и продолжила есть, одновременно подпевая популярной певице.
А в далекой Америке, медленно шла по тротуару малышка Кэт, катя перед собой детскую коляску, в которой спокойным, сладким сном спал младенец, маленький Дэви, как две капли воды похожий на своего так странно и неожиданно исчезнувшего отца.
Жара, такая не характерная для этого времени года, наконец-то, спала и даже начал накрапывать дождь.