Не мне об этом говорить. Про весну, про душевные порывы весенние у человечества, до меня всё сказано. "Весной, - как говорил Тютчев - и счастливого манит в даль..."
На кораблях военных весной ажиотаж.
На на КПП обязательно наряд усиливается. Обходы вокруг забора, что по периметру корабельной гавани стоит, чаще производятся. ОфицерАм заморочек прибавляется - реже по домам своим ездят. Матросиков "блюдут", чтоб не сотворили чего весной одурманенные.
А матросики действительно от весны с ума сходят.
Раньше всё на левом шкафуте для перекура и побазарить собирались. Правый то - он для офицерОв предназначен. А теперь всё на юте норовят скучковаться. Поближе к стенке, к берегу то есть.
А на юте сборища категорически запрещены. Ют на корабле это, как Красная площадь в столице нашей Родины - только для торжественных построений предназначен. Да разве удержишь сумасшедшего, весной одурманенного матроса? - Если чего решил, то обязательно своё исполнит, хоть потом и жалеть об этом будет.
Больше всех весной повезёт тому, кто "добро" на отпуск краткосрочный "с выездом на Родину" получит. Редко такое бывает, но случается. С приходом весны у матросиков забот-хлопот по службе прибавляется изрядно. Надо и корАб после зимней "спячки" в порядок привести - подкрасить, подмазать, медяхи надраить. И к навигации механизмы, и оборудование всякое-разное подготовить. Здесь всем и каждому работа найдётся. Так, что про отпуск забудь... Если ты, конечно, не корабельная "интеллигенция".
А радисты во флоте к интеллигенции в первую очередь относятся. Это ещё с тех времён повелось, как радио появилось. Ведь у человека всегда в почтении то находится, что не понятным кажется.
Катилась по асфальту весенняя вода.
Стрижи крутили сальто в звенящих проводах
И горло не жалея какой-то воробей
Кричал на всю аллею про глупых голубей...
Старшина второй статьи Димка Кривоносов командиром радиорубки был.
В подчинении у него четверо матросов было (по числу вахт на корабле) и оборудования всякого непонятного полная рубка. Всё обслуживание этого оборудования заключалось в том (как я понимал), чтобы в режим "вкл" или "выкл" тумблером щёлкнуть. Потому как "ящики" все запломбированы были и лазать в них - "упаси Господь". Да к тому же Димка с отпуском, Министром Обороны ему предназначенным, затянул. Все уже отгуляли, кому положено, а Димка удовольствие оттягивал, чтобы в последний момент поизголяться над нами, уже отгулявшими и завидующими ему, когда он с трапа сходить будет.
Он, не скрывая об этом, говорил когда его спрашивали:
- Димыч, ты когда в отпуск то поедешь? Здесь ведь компенсации не бывает. Раньше срока не демобилизуют...
А Димка только ухмылялся и отнекивался с ответом.
Но в эту весну и он засобирался. Видать взыграло в нём "ретиво" от весеннего солнышка. А может и заскучал по дому, по родителям.
Призывался Димыч из Донецка. С Украины то есть.
До призыва техникум закончил Индустриальный, что в Донецке находился. Говорят, что тот техникум и Хрущёв заканчивал, который совсем недавно страной нашей командовал. Но в отличие от Никиты Сергеевича, Димыча после техникума служить послали, а не страной, или хотя бы Украиной, руководить. Вот Димыч и служил, пока в отпуск не засобирался. Провожали мы его, что греха таить, с некоторой завистью. С сожалением, что свои отпуска уже отгуляли. А Димыч, по порадному в форму-2 (белая форменка, белая бескозырка) облачённый, значками воинской доблести украшенный, с некоторой гордостью на лице, на трап шагнул, флагу корабельному откозырял и пошёл "на выход" не оглядываясь.
Мелодия кружилась в косматой голове.
И лодка Наутилус плыла по синеве.
И дождь бежал по лужам не разбирая ног.
И был уже не нужен пронзительный звонок...
Вернулся Димыч на корабль вовремя, без опозданий.
Вернулся подавленный какой-то. Оно и понятно: после домашнего, да в корабельные будни окунуться... - себя "сломать" надо. А для этого времечко потребно, чтобы одно из души выкинуть, а другое вложить. Но, как правило, дня три, максимум неделя и матрос опять матросом становится, запихав воспоминания об отпуске на самое дно души своей, чтобы службе не мешало.
С Димычем же непонятки случились.
Всегда балагур, рассказчик весёлый, любитель "шуткануть над годками" и вдруг... вторую неделю "ходит как в воду опущенный". Здесь человека лучше не трогать - пускай сам отойдёт, оттает. Наберёт обороты для службы воинской. Здесь человека никакими словами к службе не возвернёшь, пока он сам не оклемается. Вот и Димыч оклемался со временем. Стал после отбоя к дежурной рубке приходить, где годки собирались побазарить о том, о сём. А когда Димыч возвернулся к нам, то в тот вечер годки приутихли сразу. Не скажу, что бы отчёта от Димыча ждали. А так уж повелось, что матрос, из отпуска вернувшись, что мог, что нужным считал, всегда нам рассказывал. От этих рассказов у нас душа теплела и у рассказчика мысли о доме на задний план уходили. Не возможно службу тянуть, когда башка сокровенным забита.
Без мыслей оно легче как-то.
Роняло солнце капли и таяло истлев.
Черёмухи как цапли уснули не взлетев.
Не видимою свечкой сгорая канул день.
И мысли бурной речкой катились набекрень...
Я, когда на Украину въехали, - начал свой рассказ Димыч - от окна вагонного оторваться не мог. До Донецка ещё день-деньской колёсами стучать, а мне и в этих краях земля Украинская родной казалась.
Оно и верно - такого неба, лесов таких, рек, речушек, деревень, посёлков, городов, что мимо окна мелькали - ни где в мире, наверное, нет.
Проводница в вагоне, увидев меня в форме и прознав, что на побывку еду, всё наказывала мне, что бы телеграмму я дал. А мне хотелось и мамане, и родным всем, да и себе тоже сюрприз сделать. Чтобы пройтись по улицам Донецка до самого дома. Войти в палисадник, остановиться у калитки и оглядеться вокруг, как будто и не уезжал никуда. И чтобы голос мамани услышать из-за занавески в окне раскрытом. И чтобы батя пробурчал ей, что в ответ...
Всё так и произошло, как я хотел.
Промеж двух яблонь, что цвели по обе стороны калитки нашей, прошёл к дому своему. А на крыльце девчоночка, не знакомая мне раньше, с книжкою сидит. Зачиталась так, что и не услышал,а как я подошёл.
Я чемодан поставил и, брови насупив, как рыкну на неё:
- Кто такая? Что тут делаешь?..
Ойкнула она с испугу. Головёнку подняла, а я и замер будто окоченевший - красота-то какая на лице у неё была...
Вскочила она, в дом забежала.
A через мгновенье маманя и батька за ней показались. Запричитала маманя, кинулась ко мне и со слезами в форменку уткнулась. Смотрю, и батя тоже вот-вот слезу пустит. И так мне стыдно стало, что не послушался проводницы - не предупредил телеграммой родителей.
Ну, в дом зашли. Всё как раньше в доме было: и иконки ещё от бабки-покойницы оставшиеся, и цветы на подоконнике, стол, стулья, приёмник на тумбочке... Да, что там говорить. Каждый из вас такое пережил, когда домой возвращался.
Тут же соседи нагрянули - шум, гам, тарарам.
Столы сдвигают. Стулья, скамейки расставляют. Скатерти расстилают и, как будто знали, что я сегодня приеду - на столе и горилка, и вино, и закусь всякий-разный. Как будто заранее приготовленные. В общем, встретили, как и положено - хорошо встретили. А я всё от девчоночки той взгляда оторвать не могу. Сам не знаю - толи с голодухи по женщине, толи от радости великой, что дома я, но видится мне, что краше её не встречал ещё.
Она сперва в комнате, где я до службы жил, заперлась. Но маманя её к столу вытащила. Познакомила нас. Оказывается, маманя мою комнату ей сдавала, пока я на службе чалился. Сама она из-под Донецка. В техникум учиться приехала, который и я заканчивал, в Индустриальный. И зовут её Полюшка. Краше имени не встречалось мне в жизни.
Ах, музыка свирели летящая в ночи.
Полночных откровений кричащие грачи.
И волосы льняные застывшие рекой.
Как хочется поныне потрогать их рукой.
Весь месяц мы с Полюшкой рука в руке проходили.
Куда она туда и я. Она на экзамены и я за ней. Я по дружкам-товарищам и она со мной. Маманя мне уже про свадьбу шептать начала. A я и сам вижу, что девчоночка славная. Видно, что не балОванная жизнью и себя в руках держать умеет. А главное, что и голос, и руками поведёт, и взглядом окинет - и так у неё это ласково получается... И что интересно - и ходить никуда не надо искать подружку свою. Вот она, через стенку, в твоей же комнате живёт. Только руку протяни. Как будто Провидение её в наш дом привело. Я уже тогда решил про себя, что буду просить её дождаться меня со службы. А мамане накажу, чтобы не вздумала выписывать Полину с жилплощади моей. Чтобы жила, училась и меня ждала. А там видать будет, как сложится у нас ней. Время расставит всё по своим местам. Дождётся ежели, так поженимся. Не дождётся - значит не судьба.
Конечно возможностей в постель её затащить было предостаточно. Она, по глазам её это видно было, не отказала бы мне. Но не стал я ни себя обязывать, ни ей жизнь ломать. Если дождётся, то сразу видно будет, что кроме меня не было у неё никого. А если я вдруг "взбрыкну" и раздумаю жениться, то моей вины перед девчонкой не будет.
Так весь месяц мы с ней и продружили.
И всё хорошо было, пока в предпоследнюю мою ночь не оказались с ней на берегу Дона. А ночь тогда выдалась просто сказочная. В такие ночи всегда представляется, что жизнь у тебя длинная-длинная. И в жизни этой всё только хорошее будет.
Вышли мы с ней на бережок, а водичка в Дону чуть-чуть, если только шепчет чего-то. Ни ветерочка, ни звука вокруг не раздастся. Как будто мы с Полюшкой одни на Земле... Ну и мы тоже молчали - нам и без слов хорошо было.
Только вдруг подумалось мне, что надо искупаться перед возвращением на службу. Я и предложил Полюшке об этом. А она в ответ:
- Ты, Дима, купайся, если хочешь. А я на бережку посижу.
Удивило меня это. И ночь тёплая, и нет никого, а она не хочет. Почему?
- Ты, что - без купальника что ли, - спрашиваю её. - Так давай нагишом - я смотреть-подглядывать не буду.
- Нет, Дима, не в этом дело. Нельзя мне. Застудиться боюсь.
- Какое застудиться. Смотри теплынь-то какая.
- Понимаешь, Дима. Я в детстве, в деревне, с чердака дома упала и сильно покалечилась. Руки обе поломала, ключицу, шею... Да, что об этом говорить. Ты купайся, а мне нельзя. Чуть переохладюсь, так кости болеть начинают.
Замолчал я оглушённый таким вот сообщением.
Подошёл к ней в одних трусах. Обнял и поцеловал нежно - так мне её жалко стало.
А потом разбежался и со всего маху в воду нырнул:
- Эх, хорошо!
Долго я плавал. Будто последний раз в жизни. Но всё-таки вышел на берег. Полюшка смотрит на меня и улыбается, радуясь моему удовольствию.
А потом мы домой пошли. Полюшка под руку меня взяла и идёт рядышком. Вся такая добрая, ласковая... А я сигарету закурил и думаю про себя:
'Это сейчас, когда ей девятнадцать всего, она за здоровье своё бережётся. А когда ей за тридцать перевалит, что с ней станется? Она ж меня своими "болячками" замучает.
Ведь жена, какая должна быть? - В первую очередь здоровая. Что бы у неё по дому, по хозяйству всё справно было. А такая, у которой руки переломаны, да шея - это не работни'к.
Я когда об этом подумал, то таким несчастным себя почувствовал, что взвыть захотелось:
'Это надо же от такой девчонки и отказаться придётся. Хорошо хоть сказала она мне об этом вовремя. А кабы женился, то потом бы нахлебался бы с такой жёнушкой. Всё-таки есть Бог на свете - вовремя предупредил и уберёг меня от хворобы на всю жизнь'.
Но Полюшке своей я ничего не сказал о том. Зачем её, хорошую, расстраивать. Мне служить ещё больше чем два года. За это время многое, что измениться может. Может и в наших с ней отношениях что изменится. Если она, вдруг, замуж за кого выйти захочет - пускай выходит. Нужно только сказать ей перед отъездом. Что бы на меня не рассчитывала, а строила жизнь не оглядываясь.
Так и сделал это в день отъезда.
Глянула на меня Полюшка глазами полными слёз и невдомёк ей, сердечной, отчего во мне перемена такая произошла. Я же объяснять ничего не стал. Только мамане сказал, что нет у меня перед кварт съёмщицей вины ни какой. И что свободна она в действиях своих делат,ь что пожелает. А с квартиры чтобы её не выписывали, пока техникум не закончит. А ежели сама захочет съехать, чтобы не держали её. Пусть едет, куда хочет, поскольку с женитьбой я повременить решил.
Всю дорогу в поезде думы меня не покидали - правильно ли я поступил?
Эти мысли и теперь мне покоя не дают. Уж больно славная девчонка повстречалась мне невзначай. А жениться на ней боязно. Лучше бы она промолчала тогда.