С этим постулатом я согласен и не согласен. Согласен потому, что не понаслышке знал о последствиях злоупотребления "горькой" не столько женщинами, сколько вполне самостоятельными мужиками. И не согласен потому, что в моей жизни таких женщин не встречалось. Если не считать Валентины...
Валентина была женщиной сорока - сорока пяти лет. По-своему симпатичная, стройная, с высоким интеллектом и постоянной жаждой души "остаканиться". В жизни "пересекались" мы не часто, но ещё реже я встречал её трезвой. Состояние подвешенного сознания было для неё обычным. И ничьи, и ни какие уговоры на неё не действовали...
Девятого мая, приведя себя в праздничное состояние и выпив юбилейные сто грамм, вышел на улицу. Первого человека, которого встретил, завернув за угол дома, была, Валентина:
- Здравствуй, соседка! - приобняв её за плечи, сказал я. - Поздравляю тебя с Праздником... А ты никак трезвая? С чего бы это?...
- В этот день не пью. Святой он для меня - день этот... А ты куда красивый такой? На Дворцовую площадь? Пошли вместе.
И, взяв меня под руку, пошла рядом. Вся такая стройная, красивая, молодая.
" " " " "
Юбилейный чайник
Зинаида Кузьминична была очень красивой старушкой. Этакая "Барби" на пенсии.
Была она немощной и на улицу почти не выходила. Жила одиноко в своей однокомнатной квартирке. Приглядывали за ней патронажная медсестра и девушка-волонтёр из Совета ветеранов войны.
Я возвращался домой, когда увидел её сидящей на скамейке у подъезда. Поздравив её с наступающим праздником - Днём Победы, поинтересовался её самочувствием и тем, что побудило её выйти на улицу.
Она, как всегда, была опрятна и красива.
День выдался тёплый и болониевая курточка, на лацкане которой были прикреплены орденские планки и Георгиевкская ленточка, очень гармонировали её внешности.
Оказывается, её вызвали в Муниципальный совет за подарком для ветеранов войны:
- Да, вот боюсь не дойду я. Сил не хватит - смущённо улыбаясь сказала она.
- А давайте мы вместе сходим, Зинаида Кузьминична - предложил я ей себя в попутчики. - Берите меня под руку...
За разговором, беседуя обо всём, мы дошли до заветной двери.
- Что надо? - на повышенных тонах поинтересовалась секретарша, соплюшка лет двадцати.
- Да, вот, доченька... - начала было Зинаида Кузьминична...
- Я занята! Выйдите и ждите - ещё более раздражённо прервала её девица.
Беспричинная грубость секретаря вынудила меня вступить в разговор. Оказывается Любаша регистрировала поздравительные открытки. Точно такие, какую и получила моя соседка. Такая двуличность меня настолько возмутила, что я вынужден был перейти на "басы".
Через минуту Зинаида Кузьминична получила свой юбилейный чайник и мы молча пошли домой.
" " " " "
Партизанский юмор
Дядька Женька был предпоследним в родословной нашей фамилии. Последним был я.
Объединяли нас по-настоящему родственные чувства. А разъединяла двадцатилетняя разница в возрасте. Встречались мы не часто. Но Девятое Мая старались провести вместе. Я приезжал к нему в Великий Новгород и проводил день в кругу его семьи, состоящей из него самого и жены - тёти Поли.
За праздничным обедом я попросил рассказать о том, что было самым трудным в годы оккупации Новгорода.
Помолчав немного, дядя Женя начал рассказывать:
- Знаешь, Женя, каждый день был как испытание. Но тяжелее всего было переносить голод. Народ голодал. И я голодал. И это, пожалуй, было самым трудным в те годы...
В тот же миг из кухни выпорхнула тётка Полька и с укоризненными интонациями расставила всё по своим местам:
- Нет! Нет, вы только послушайте его, вруна старого. Он голодал... Да тебе в первые дни войны ногу бомбой оттяпало и к войне ты стал непригодным. А в городе хоть какой-то коркой перебиться можно было. А вот мы в партизанском отряде голодали по-настоящему. Потому как все деревни в округе под немцем были...
Ногу дядя Жене потерял во время бомбёжки Новгорода, в первые дни войны. Ему тогда и семнадцати лет не было.
" " " "
Прерванный полёт
"Выходит и я напоследок спел -
Мир вашему дому..."
"Маленькая страна. Где она, где она - кто мне скажет?...Маленькая страна." - разносилось из подвешенного к берёзе полевого репродуктора, когда они выходили из штабной землянки.
Они только что получили задание от командира эскадрильи - облететь линию фронта стоящего перед ними корпуса фашистских войск, усиленных полком эсэсовцев.
- В бой не встревать! Ни с воздушными, ни, тем более, с наземными целями. Вернётесь, без вас будет, кому их с землёй смешать, - напутствовал полковник Жихорев. - Сделаете облёт фронтовой полосы. Убедитесь, что за ночь обстановка не поменялась и домой.
Высота сто пятьдесят метров. Скорость... Скорость сами выберете. Но чтоб тщательно всё рассмотрели. До конца войны чуть-чуть осталось. От вас зависит - кто из пехоты до победы доживёт.
Они шли по предрассветному взлётному полю, слегка покрытому остатками ночного тумана, и были счастливы. Счастливы от того, что закончив лётное училище, оказались в одной эскадрилье. Что живы, всем чертям назло. Что молоды - на двоих и сорока ещё нет. Что Победа - вот она рядом - наши танки уже в Берлине. Что у них есть Татьяна - радистка штаба, которая, когда кончится война, скажет, кого из них она больше любит.
И каждый знал, что как бы не сложилось в жизни, они всё равно останутся друзьями.
Полёт проходил нормально. Немцы постреливали, но редко. То ли боезапас берегли перед боем, то ли ещё не проснулись. Хотя навряд ли. Не могли они ни чувствовать, что если сегодня не сдадутся, то их не будет. Линия фронта, растянувшаяся километров на десять, была так извилиста, что по прямой и семи не наберётся. В наушниках что-то потрескивало, что-то попискивало и, откуда-то издалека доносилась незнакомая песня: - "Маленькая страна. Где она, где она - кто мне скажет?...".
Звук взрыва он услышал вместе с клубами чёрного дыма, повалившего из двигателя ведущего лавочкина. Он ещё не успел ничего осознать с самопроизвольным диким криком: - Костя-а-а!... Через мгновенье, раздался второй взрыв, уже на земле, и он остался один. На форсаже, сделав крутой разворот над местом падения того, кто был ему самым дорогим все эти годы, не сознавая ярости, он спустился ещё ниже и, вдавив гашетку бортовых пушек в турель управления, полетел над пересечением траншей и окопов врага.
Что было потом он не помнил. Как оказался на аэродроме, как докладывал Жихореву, водя пальцем по штабной карте - всё оказалось за сознанием.
- Отдыхай. Заслужил, - сказал комэск заслушав доклад.
Он же, уйдя за землянку, сидел на краю воронки и плакал. А из штабного репродуктора лилась любимая песня Константина: - 'Немало я стран перевидел, шагая с винтовкой в руке. И не было горше печали, чем быть от тебя вдалеке...'
- Деда! Деда, очнись! Деда, что случилось? Почему ты плачешь? Опять с немцами воевал?...
Он проснулся и, приходя в себя, увидел, что находится в своей квартире, что сидит в любимом глубоком кресле... На стене напротив висит фотокарточка покойной жены Татьяны и пожелтевшая фотокарточка Кости - так и оставшимся девятнадцатилетним.
Повернув голову в сторону телевизора, увидел на экране дёргающуюся девИцу, которая с гуттаперчевой улыбкой пела: - 'Маленькая страна. Где она, где она?...'