Аннотация: на конкурс "Укол ужаса - 6". Номинация - 2.
Пляжный сезон
"Это лето во век не забыть мне.
Всё случилось для меня в первый раз.
Говорила ты мне на другом языке,
Не встречаемых раньше фраз".
(не помню где прочитал)
В начале лета я познакомился с двумя очаровательными женщинами - мамой и дочкой. Познакомился по объявлению. Им нужен был мужчина, без вредных привычек. Отвезти их на Форд-транзите в Воронежскую область. Пожить в одной из деревень. Помочь обстроиться, по хозяйству и быть свободным в выборе средств при исполнении хозяйских поручений. Я с радостью согласился. Крестьянствовать любил, а лето у меня было свободным.
Однако, когда мы приехали в эту самую деревню, дамы открылись мне с такой стороны, что я бежал от них в ту же ночь. - Они оказались, мягко выражаясь, не совсем нормальной ориентации по части гастрономии. И я должен был войти в их рацион, поскольку женщины любили побаловать себя шашлычками из свежего человеческого мяса.
Справиться со мной им бы труда не составило. Дочка Наташа в совершенстве владела восточным единоборством, и ей было без разницы - перерубить ребром ладони берёзку, или сломать мне шею.
Мама, Алёна Алексеевна, напротив - была тихой, погруженной в литературное чтение женщиной. Причём женщиной очень миловидной, стройной, с открытым добрым взглядом. Но рассчитывать на её защиту я не смел, и потому бежал первой же ночью.
Вернувшись в Петербург, вновь погряз в Интернете. Время от времени заглядывал на сайт 'Частные объявления', но ничто подобное из того, с чем столкнулся в начале лета, мне не попадалось.
Постепенно успокоился. Но чем больше покой овладевал мною, тем пристрастней мне хотелось увидеть ту, замечательную семейную пару - маму и дочку. Меня тянуло к ним, как Раскольникова тянуло к месту трагедии. И вот однажды не вытерпел и, как-то под вечер, набрал номер телефона, которым воспользовался один только раз.
К моему удивлению, трубку тут же сняли и знакомый голос Алены Алексеевны произнёс: - Вас слушают.
Я представился и, наврав три короба, объяснил свой побег из деревни:
- Ночью был срочный звонок из редакции, и мне пришлось уехать.
Не знаю, поверила ли мне Алёна Алексеевна, но трубку не бросила. А очень даже мило со мной пообщалась.
На моё предложение встретиться она ответила отказом ссылаясь на чрезмерную загруженность от работы в издательстве. В тоже время, не желая, по-видимому, меня расстраивать, предложила встретиться с дочерью. Я согласился и Наташа тут же взяла трубку. Мы договорились встретиться в японском ресторане 'Две палочки'.
Встретились с Натальей на улице, под фонарём. Встретились, как давнишние знакомые, не подавая даже вида о том, что мне известна её, не совсем обычная, ориентация по части меню.
В ресторан вошли под тихий перезвон наддверных колокольчиков из бамбука. Зал был поделён на кабинки огороженными ажурными перегородками обтянутыми матовым пергаментом. Внутри кабинки стоял низенький стол и там, где у нас должны располагаться стулья, лежали подушки.
Я остановился. Как трапезничать за таким столом, как следует сидеть на подушках - мне было невдомёк. Наталья, видя мою нерешительность, перешагнула через стол и, без всякого смущения, расположилась 'по-турецки' на одной из подушек. Мне оставалось только последовать её примеру и я, так же 'по-турецки', расположился напротив.
Откуда-то сверху чуть слышно, разносилась любимая мелодия моей юности 'Koi-no Bakansu':
У моря у синего моря,
Со мною ты рядом со мною,
И солнце светит лишь для нас с тобой,
Целый день шумит прибой...
Не успел я оглядеться, как моя молодая хозяйка произнесла, ни к кому не обращаясь:
- Пожалуйста, два нихонсю, два су́си с креветками, два glacé. Пока всё.
Я огляделся. Вокруг никого не было.
- Ты с кем это беседовала, дочь моя? - обратился я к своей знакомой.
В это время одна из перегородок с тихим шелестом отъехала в сторону и вошла женщина славянской внешности, в чёрном кимоно с яркими розами и яростно наштукатуренным, под японку, лицом. В руках у женщины был поднос, содержимое которого тут же оказалось на столе. Женщина, всё так же молча, удалилась в почтенном поклоне.
- Здесь не принято звать официанта. Заказ можно сделать по внутренней связи.
- Так что - нас будут подслушивать? Всё, о чём мы тут говорим?
- Исключено. Для того чтобы сделать заказ, нужно поднять два пальца вверх. Оператор, увидев этот жест на мониторе, тут же включит связь и можешь заказать что угодно. Хоть гэйся.
- А ты бы не могла выражаться по-русски? С японской терминологией я не в ладах.
- Правильно про тебя Maman говорила, что ты заторможенный. Ну, ничего, придётся мне(!) повышать твой культурный уровень. Не возражаешь?
- Я-то не возражаю, но как к этому отнесётся Алёна Алексеевна?
- Maman у меня 'самых честных правил'. В мою жизнь не лезет. Как и я в её. Кстати, ты много потерял тогда, когда дал от нас дёру. Maman многому могла бы тебя обучить. Да, и я бы в долгу не осталась, если бы проявил себя как мужчина. А то: - мужик 'бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла; бежал он в страхе ..., где кровь черкесская текла'.
Испугался, что ли? Небоись - мы своих не трогаем...
И тут мой взгляд упёрся... Наталья сидела напротив. Сидела 'по-турецки', положив руки себе на колени. И я бы не придал этому значения, но она была в платье. В коротком платьице, с декольтированным вырезом и обнажённой спиной. То, что я увидал, описанию не подлежит, но возбуждает очень сильно. Я тут же стал пунцовым.
Заметив направление моего взгляда и мою реакцию на увиденное Наталья откровенно рассмеялась:
- Ой, какие мы стеснительные. Боже мой! И это в твоём-то возрасте? Мне казалось, что тебя уже ничем не удивишь. Ты что стринги никогда не видел? Ну, ты и серый...
Ничего, съездишь со мной на море, я тебя отучу краснеть. А теперь давай 'вздрогнем'. Мы с тобой сюда не 'лясы точить' пришли.
- Ну, что вздрогнули?
На море Наталья поехала без меня. Не потому, что не хотел окунуться в его лазурных водах, нет. А потому, что не был в себе уверен. Я знал, чувствовал, что Наталья, если захочет, сделает со мной что захочет. Поэтому остался, зная наверняка, что только в этом случае, честно смогу смотреть в глаза Алёны Алексеевны. Наталья поехала со своей институтской подругой - Клавой. Очень симпатичной девчушкой, Наталье под стать. Я познакомился с ней, когда провожал их в аэропорту.
Своё одиночество я скрашивал писаниной обо всём, что видел, слышал. Обо всём, что как-то затрагивало мои эмоции. Время от времени я перезванивался с Алёной Алексеевной, ни разу не помышляя с ней увидится. Мне было бы также трудно устоять и перед её чарами, если бы я увидел в них интерес к себе как мужчине. Слава Богу, этого не происходило. Поэтому наше общение ограничивалось звонками.
Всякий раз, разговаривая с Алёной Алексеевной, я просил передавать привет дочке и пожелания хорошего отдыха. Так прошло около двух месяцев.
И вот, однажды...
Мы встретились с Натальей в том же японском ресторане, в котором я не был ни до, ни после нашей встречи. Одета она была в брючный костюм чёрного цвета. И лицо у неё было с печатью глубокого трагизма. Что-то произошло у неё на побережье. А вот что?
Расположившись, я заказал сакэ, суши, гляссе. Приготовился слушать.
Наталья, высморкавшись в батистовый платочек, утёрла проступившие слёзки и рассказала всё без утайки.
- Устроились мы с Клавдией славно - в частном секторе. Погода была замечательной и мы целыми днями пропадали на нуди́стском пляже. Нам было хорошо и безмятежно. Не раздражали даже местные самцы подглядывающие за нами в бинокли из гостиниц.
Погода располагала к отдыху и дальше, но через месяц мы поняли, что денег нам не хватит, чтобы 'оторваться по полной'. Надо было срочно раздобыть на прожитиё из расчёта ещё на один месяц. А как? Не 'на панель' же идти к этим образинам... Мы стали листать газеты, рассчитывая найти себе работу без отрыва от отдыха. И нашли. Требовалась уборщица во дворец к местному олигарху.
Пришли. Сказали, что по объявлению. Нас пропустили. И тут выяснилось, что место есть только для одной из нас. Клавдия осталась, а у меня взяли данные, на тот случай если потребуюсь. Больше я Клавдию не видела. Ни на следующий день, ни через неделю.
Тогда я поняла, что произошло что-то нехорошее. Пришла по адресу указанному в газете, а мне сказали, что никакой Клавки тут не было и быть не может. Спорить было бесполезно. Уж этих людей я изучила прекрасно. И в полицию идти не стоило. Могли бы упрятать в горах и 'с концами'. Я решила сама добыть доказательства пребывания Клавдии в этом доме.
Той же ночью перемахнула через забор.
Там магнолия рядом росла, вот я по ней и залезла. А внутри овчарки дефилируют друг за другом. Три штуки их было. Меня увидели и молчком, словно волки, галопом ко мне. Вот если бы они сразу все на меня накинулись, то я бы здесь не сидела. А так, по одной, я им всем хребты поломала. Без 'И-я-а-а!'.
Потом к дому пробралась. Заперто всё. Только на втором этаже балконая дверь приоткрыта. Ну, я по водосточной трубе и поднялась.
В спальне тихо так было. Только посапывал кто-то на кровати. Я в коридор и вниз по лестнице. У них вся челядь на первом этаже почивала. Дверь приоткрыла, а там баба из местных. Я к ней. Рот прижала ладошкой, та рыпаться начала. Я ей 'поддых' и спрашиваю про Клавдию. Та, башкой закивала и рукой на дверь показывает. Заложницу свою впереди пустила. Та дверь отворила, и мы по ступенькам в подвал.
Пленница моя свет включила - комната огромная. Стены инеем покрыты. На полу тропинки в снегу протоптаны. Под потолком трубы в стены вделанные. На трубах крючья скользящие закреплены. А на одном таком крюке моя Клавдия висит. Под рёбра ей крюки поддели. С каждой стороны по одному.
Я сперва не поняла ничего. А потом пригляделась - там этих тушь с десятка полтора. Некоторые уже начатые. У кого ног нет, у кого рук. И все уже распотрошённые. Только Клавдия моя целёхонькая ещё. Висит и не дышит. А так - как живая. Даже улыбка на лице у неё сохранилась.
И такая меня ярость обуяла, что я, не помня себя, заложнице своей вмиг шейные позвонки, одним ударом... Она даже не поняла ничего. Рухнула, как подкошенная. Лежит в ногах у меня, а я на Клавдию смотрю и комок у меня в горле.
Надкусила я заложнице вену яремную. Крови напилась и наверх пошла. Никого в живых не оставила. Вволю душеньку отвела. Всех порешила. И мальчонке олигарховскому, двумя пальцами, шейку куриную переломила. Потом собрала всех, и на крючьях, в том подвале развесила.
Надо было запалить всё, к чёртовой матери, да поздно сообразила. А возвращаться во дворец не хотела. Вот такие дела, Николаич.
Утром газету местную открыла. А там, на последней странице, объявление - требуется уборщица помещений на дому. Точно такое же, как мы с Клавдией читали. Только убирать там было уже не для кого. Если только труповозку вызывать.
Потом я прознала, кто тот 'князь', что во дворце жил. Он, оказывается, гостиничный комплекс содержал. А при нём сеть ресторанов. Так в тех ресторанах самые важные 'тузы' кормились, кроме отдыхающих. Кормились и шашлыки, чем всех потчевали, хвалили. Таких шашлыков, - говорили - на всём побережье нет.
Теперь уже никогда не будет.
Мы сидели с Натальей, как два родных человека. Я прекрасно понимал её состояние. Приходилось и мне друзей терять. Одно только мне было невдомёк, что она чувствовала, когда сама занималась заготовкой человечины на свои гастрономические изыски.