Аннотация: первоначально очерк носил название "Две фотокарточки"
И мелькают города и страны,
Параллели, меридианы...
(из песни)
Накануне моего прибытия в Америку созвонились с сыном по Skype. Он настоятельно просил приехать к нему, причём не позднее 2..-го ноября. Это не представляло трудностей - отпуск я мог взять в любое время.
При выходе из самолёта меня встречали группа людей и сын. Рядом стоял автомобиль "Линкольн". Быстро в аэропорт, быстро паспортный контроль, быстро на взлётное поле...
Нас ждал самолёт, похожий на большого паука, но с крыльями и двумя турбодвигателями. Самолёт был собственностью фирмы, где служил сын. Ему предстояло слетать в командировку в Париж, Тель-Авив, Сидней и вернуться назад.
Самолёт почти беззвучно летел над океаном.
В кабине, расположенной несколько ниже и впереди, несущих двигатели, крыльев, не шумнее, чем в салоне движущегося отечественного автомобиля. Было просторно. За иллюминаторами светало уже второй раз за время моего путешествия. Я только проснулся в по-настоящему удобном кресле. Почувствовал себя бодрым и несколько проголодавшимся. Напротив меня сидели сын и его референт Жанна.
Сын что-то сказал ей на английском языке. Девушка поднялась и через пару минут появилась, двигая перед собой сервировочный столик с закусками, вином и моей любимой "Сибирской" Ладожского рОзлива.
Обед продолжался долго. Мы много разговаривали и с сыном, и с Жанной, которая очень прилично 'шпрехала' на русском, и остальными участниками нашего вояжа. Разговоры были обо всём, но только не служебные. В основном расспрашивали меня о новой, для моих попутчиков, России. Сын так же интересовался моей работой за рулём городского автобуса - не жалею ли я, что расстался со своей инженерной деятельностью.
Что я мог сказать? - такова "се-ляви". Нужда, "научит пироги есть". Не нужны сегодняшней России специалисты. И рабочие-профессионалы не нужны. Россия замерла в раздумьях, каким путём ей следовать дальше, после глобальных свершений в государственном строе.
А пока она размышляет, народ приспосабливается, кто как может.
В Париже, на взлётном поле, к нам подъехал микроавтобус.
Мы расселись в отгороженном от водителя салоне. Попутчики, в своих разговорах уже на деловые темы, перешли на американский английский, а я с интересом рассматривал всё, что мелькало за занавесками салона. Не скажу, что Париж произвёл на меня ошеломляющее впечатление. У нас в Питере, на Васильевском, нисколько не хуже. А местами этот город, ради которого часть человечества готова "увидеть и умереть", напоминал нашу зачуханую, запутанную узкими улочками, Петроградскую сторону.
В гостинице, встреча с которой вызывала во мне понятную тревогу, нас никто не остановил при входе, паспортов не спрашивал. Мы транзитом проследовали к лифту - большому, объёмному, неоправданно нарядному, с множеством финтифлюшек внутри кабины и поднялись на третий этаж. В пятикомнатном номере нас расположилось трое. Мы с сыном и Жанна. У той была отдельная, очень уютная, небольшая, комната.
Сын несколько скуксился войдя в апартаменты, а вслух сказал:
- Сойдёт! Сутки и так перекантуемся.
И ушел в тупиковую комнату, где Жанна уже названивала по телефонам, соединяя его с разными организациями. Через дверной проём я увидел стоящий по центру залы огромный стол с суконным верхом, где стояло множество телефонов, монитор компьютера, письменные принадлежности и вычурная настольная лампа времён Людовика какого-то. Все окна в комнатах были наглухо занавешены гобеленовыми шторами. На стенах висели картины с видами загородных пейзажей. Между картин натыканы бра времён того же неизвестного мне Людовика. Разрисованный потолок и мягкие, с длинным ворсом ковры на полу. Но общее впечатление от комнат было несколько гнетущее.
Не зная чем заняться сел в глубокое мягкое кресло и подумал про себя: - 'Вот так вот жить я бы не согласился. Это сколько же времени потребуется жене, чтобы содержать все эти помещения в образцовом порядке?'
Спал я долго. По всей видимости, сказалась усталость от самого длительного перелёта в моей жизни.
В туалетной комнате было всё: и махровое полотенце, и множество всяких непонятных мне флаконов и флакончиков. Не было только обыкновенного куска туалетного мыла.
Принял душ. Побрился, лежащей на стеклянной полочке, электробритвой "Браун". Вылил на себя две пригоршни, вкусно пахнущей туалетной воды и вышел из спальни в зал.
К моему удивлению я был один во всей этой роскоши. На столе стояли накрытые сферическими крышками судки с завтраком. Всё было горячим и удивительно вкусно пахло. Расположившись за столом, я остро почувствовал, что мне чего-то не хватает. Встал. Подошёл к вделанному в стену холодильнику и увидел там множество всяческих напитков, среди которых, в первых рядах, стояла "Сибирская" Ладожского рОзлива.
Всё съесть я не смог, хотя и приучен был не оставлять еду после себя. Это повергло меня в сомнение по поводу известной мне европейской сдержанности во всём. Закурив "Русский стиль" я откинулся в кресле и задумался: - 'И что дальше?'
Звонок из кабинета сына заставил меня несколько вздрогнуть. Я не хотел подходить, но телефон наяривал, как на автодозвоне. Подняв трубку услышал голос сына:
- Будь готов. Сейчас уезжаем.
Еще через тридцать минут в номер вошли Жанна с сыном, и я узнал, что встреча "на высшем уровне прошла в тёплой и дружественной обстановке". Что все дела уже позади. А впереди нас ждёт встреча с Израилем.
Израиль - это не другая страна.
Израиль - это даже не страна вообще. Это другая планета населённая гуманоидами очень похожих на людей. Выживать в такой жаре нормальный человек не может. А здесь ОНИ ещё и перемещаются, работают, ходят по магазинам, гуляют не торопясь по улицам городов, плавно переходящих из одного в другой и разделённых только указателями с названиями на иврите, английском и арабском языках.
Наш путь от трапа самолёта до дверей микроавтобуса марки "Хендай", показался мне пыткой в несколько минут. Только в салоне снабжённым кондиционером я сумел вздохнуть полной грудью. В сопровождении "Мерседес"а, с американским флажком на правом переднем крыле, мы, соблюдая все скоростные режимы и правила дорожного движения для транспортных средств, неспешно катились по дорогам и улицам городов, встречавшимся на нашем пути.
Окна салона были тонированы, но это не мешало видеть всё, что проплывало мимо меня. Пальмы, пальмы, пальмы... Множество цветов высаженных вдоль трассы. Кучно стоявшие вдоль тротуаров деревья с развешанными на ветках апельсинами, мандаринами, лимонами. Заросли широколистных кустов со свисавшими внутри них гроздьями бананов. Аккуратно подстриженные газоны, зелёные изгороди и необычная, для восточных стран, чистота на асфальтовом покрытии дорог и брусчатке тротуаров.
Я всматривался в окружающее меня диво и чувство, что я въехал в Рай, всё больше и больше вселялось в меня. Даже не верилось, что вся эта действительность не сон и мне это не грезится.
Постепенно, но со временем всё явственней и явственней, непонятный шум наполнял окружающее меня пространство. Мы подъезжали к морю. Настоящему Средиземному морю, по которому плавали аргонавты, бороздили просторы пираты, грозно переваливались на волнах турецкие корабли обеспокоенные вторжениями Русского флота под командованием адмирала Ушакова...
Вот мы и на месте.
За вереницей машин неслышно закрылись створки ворот, и неимоверная тишина окружила нас. Выйдя из салона автобуса, мы оказались на территории просторного двора с двухэтажным зданием на прибрежном утёсе. И здание, и утёс скрадывали от нас шум вечно подвижного моря.
Я огляделся. Всё здесь было не так, как мыслилось мне ещё несколько минут назад. Никаких пулемётов на крыше дома, полицейских в многогранных фуражках с внушающими ужас пистолетами на поясах, солдат в касках и камуфляже с автоматическими винтовками на груди. Лишь только звёздно полосатый флаг по центру здания говорил о том, что мы находимся на территории Американского консульства. Навстречу к нам направлялся плечистый, под два метра ростом, мужчина в лёгкой светлой рубашке и таких же шортах. Бейдж, прикреплённый к карману рубашки, говорил о его принадлежности к служащим этого тихого уголка.
Остаток дня сын провёл со мной, не отвлекаясь ни на какие дела.
Мы сидели на балконе, напоминающем скорее террасу для принятия солнечных ванн. Напротив меня, в лёгком халатике, положив ноги на плетёный пуф, сидела Жанна, устремив свой взгляд в бесконечную даль моря. Вадик так же не был расположен к разговору и, как мне казалось, о чем-то напряжённо думал, время от времени отпивая через трубочку джин-тоник, в котором плавали кусочки льда. Я не посмел отвлекать ребят своими впечатлениями, отщипывал от виноградной грозди удивительно вкусные ягоды и не мог поверить, что всё окружающее происходит со мной. Одно только ощущение не давало мне покоя - я не чувствовал себя раскрепощено. Не чувствовал себя, как говорят в России, "в своей тарелке". Всё окружающее казалось чужим, инородным. Чего я, как не всматривался, не заметил за сыном.
На следующий день, рано утром, и сын, и Жанна уехали на вчерашнем "Мерседесе". Пожелав мне не скучать он предупредил, что выходить за пределы консульства я не имею права. В Израиле опять "непонятки" то ли с Палестинцами, то ли с Ливийцами, то ли с Египтом, и вполне возможно усиление паспортного контроля на всей территории. Я вздохнул нарочито, подумав про себя, что мне и здесь хорошо.
Весь день провёл на пляже. Средиземное море оказалось настолько обворожительным, что вылезать из его вод совершено не хотелось. Только к полудню я поднялся на террасу, почувствовав некоторый голод. Стол для меня был уже накрыт. Всё было горячее, неимоверно вкусным и только одно меня удручало - не было со мной моей "Сибирской" Ладожского рОзлива.
Набравшись наглости, я спустился ниже этажом, где были, всякого рода, служебные помещения. В вестибюле я увидел вчерашнего великана. Подошёл к нему и, как мог, постарался высказаться о своём желании. Как не странно, но меня поняли. Через минуту великан вернулся. В руках у него была плетёная корзинка(?), в которой, вместе с салфетками(?) лежала не распечатанная бутылка финской(?) водки. Я взял корзинку и поднялся к себе. Как говорят у нас в России: - За не имением гербовОй пишут и на таковОй! - и с лёгким треском свернул синюю винтовую пробку. Под пробкой оказалась ещё одна пробка - пластмассовая. Недоуменно пожав плечами, задумался: - "А эту пробку как вытащить?". В размышлениях потряс бутылку и перевернул её к верху донышком. Из пластмассовой пробки, тонкой струйкой полилось содержимое. Опа-на! Ну, буржуи проклятые! И нагородят же премудростей разных.
Отобедал на славу. Единственно, за что было обидно - вся эта прелесть прошла в одиночестве. Я пожалел, что со мной не было моего шурина. Вот с кем мы всегда находили темы для разговоров, воссоединяясь изредка по торжественным дням, плавно переходящих в поздний вечер.
Вадик, как ни странно, приехал поздно.
На весь средиземноморский край уже спустилась ночь с множеством звёзд и неимоверно большой луной. Луна эта, как немытое блюдо, повисла над морем, протянув свою дорожку прямо к моим ногам. Я бродил по влажному песку пляжа, не обращая внимания на полусонные волны, которые ласкали мои босые ноги, как когда-то в юности на берегу Волги. Тишина и покой вселились в меня после дня полного ощущений неизвестных мне ранее.
- "Эх, вот здесь бы и жить с женой. Ни тебе магазинов, ни тебе чадящего автобуса, ни салонной ругани пассажиров из-за спины". Лепота!
Только после полуночи сын вышел на террасу, где я полулежал в шезлонге в ожидании, что он вспомнит обо мне. Он был явно чем-то обеспокоен. Что-то у него "не срасталось".
- Что? - он не рассказывал, а я не смел спросить.
Утром следующего дня я поинтересовался: - Как долго мы здесь пробудем?.
- Постараюсь в неделю уложиться, - последовал ответ. - А ты не скучай. И помни о своём полулегальном положении. Как единица ты отмечен в штате нашей команды. Но поскольку визы у тебя нет - довольствуйся тем, что имеешь.
Только в последний день пребывания в Израиле сын позволил себе отвлечься на меня.
На уже знакомом "Мэрсе" мы с утра съездили в Яффу, где мне удалось пройтись по узким улочкам, сказочного своей стариной, города.
И снова под нами водные просторы океана. Мы летим в Австралию.
Сын сдержал слово и закончил дела в Израиле к концу текущей недели. Не скажу, что мне надоело находиться на территории огороженной забором и морем. Каждый день приносил новые ощущения, впечатления и до конца ими я так и не насытился. И потом - мне доставляло удовольствие наслаждался ничегонеделанием. После изнурительной работы за рулём Питерского автобуса это то, что так было необходимо. Физически я отдыхал. А это было наиважнейшим.
В Австралии приземлились на непонятном для меня аэродроме.
Назвать эту укатанную земляную поверхность континента аэродромом "рука не поднималась". Самолёт подрулил к одному из трёх ангаров и замер в тишине. Ни самолётов, ни снующей спецтехники, ни людей. Только на среднем из ангаров, над диспетчерской башней, развевался тёмно-синий флаг с английским крестом в углу полотнища. Тишина и безлюдье несколько удивили меня. Но посмотрев на своих попутчиков, понял, что мы находимся там, где и должны были оказаться.
Поднимая шлейф пыли к нам приближался автомобиль, издали похожий на внедорожник. Вадик пригляделся: - Иди встречай Анжелку, - сказал он и рассмеялся моей растерянности.
Да, это была она. Она - моя дочь, которую я не видел столько времени и уже не чаял увидеть. Запылённый "Гранд-Черокки" подрулил к самолёту, и из него, не спеша, вышла стройная женщина, в полувоенном обмундировании, с распущенными волосами и в жокейской шапочке. Я стоял, вглядывался в эту женщину и не узнавал ту, которая внесла в мою жизнь столько радости, тревог, душевных мук.
Похудевшая, возможно выросшая, с широкими плечами и стройной талией, в галифе и лаковых сапогах, женщина подходила к нам, а я не знал что делать. В этот миг был настолько растерян, что не мог ни о чём, ни думать, ни говорить, ни, даже, шага шагнуть.
Женщина подошла.
Поздоровалась со всеми на английском. Обняла и поцеловала Вадика, и я заметил, что они, оказывается, одинакового роста. Потом, будто губкой кто стёр улыбку с её лица, женщина повернулась ко мне и что-то произнесла, опять же на английском. Я стоял, как рядом с чужим человеком. Женщина сделала шаг и протянула руку. Ответив на рукопожатие я вглядывался в её лицо и, о странно, не находил в нём ничего мне ранее знакомого. Если только всё тот же взгляд слегка исподлобья.
Подхватив мою сумку с необходимым запасом сменного белья и туалета, Анжела повернулась к Вадику и перебросилась с ним несколькими фразами. Потом повернулась ко мне, и я услышал совершено не знакомые мне интонации: - Поехали, сэр! Нас ждут дела.
Я оглянулся на Вадика. Тот помахал мне рукой и прокричал в след: - Я буду вечером, ближе к девяти.
Мы ехали по пустынной местности, напоминавшую мне приволжские степи. Только не было здесь ни оврагов, ни балок. Не было и привычного сиреневого перелива зарослей ковыля, который, как море заполнял, порой, степные просторы знакомые мне в юности. Время от времени встречались островки деревьев разбросанных в беспорядке то тут, то там.
Анжела молчала. Молчал и я. Молчал не потому, что мне нечего было спросить, сказать. Молчал потому, что хотел, чтобы она первая заговорила со мной. Но этого не случилось. Так мы и ехали, около пяти часов не проронив ни словечка друг другу.
- Вот мы и приехали, - сказала дочь. - Это ранчо, где живёт моя семья. Надеюсь, тебе здесь понравится.
- Я тоже хочу этого.
- А ты изменился, - вроде бы как беспредметно, резко сменила она тему разговора. - Ты теперь всегда такой, или только передо мной решил характер показать. Дома, наверное, так и живёшь по указке жены?
Анжела оказалась дитём скоропалительной любви.
Не дай Бог кому-либо влюбиться так, как это случилось со мной.
Красивая, как Софи Лорен. Стройная как... Походка, мимика, жесты рук - всё выдавало в ней королеву. Вот на этой королеве я и женился в свои 22 года. А в 23 - развёлся. По инициативе королевы.
Через три месяца появилась Анжела. Вот только не стала возражать королева, чтобы дочка со мной осталась. Так и стали мы жить втроём - я, дочь и моя школьная (тогда ещё) подруга, с которой мы поженились в 1971 году.
Училась Анжела исключительно хорошо. Жена говорила, что это ей от меня перешло. Я, всё Анжелино детство, учился заочно в институте. Вот дочка с первого класса и сменила меня за письменным столом, и училась, училась... Читала много. Особенно о животных. И больше всего о лошадях.
- Они такие умные, Женя, - говорила дочка, отказываясь называть меня папой.
Я не возражал.
В 80-м, Анжеле уже одиннадцать лет исполнилось, находились мы в Тувинских степях (это рядом с Монголией). Вот там я впервые увидел свою дочку скачущей по её бескрайним просторам. Зрелище было бесподобное. А у меня дух от волнения захватывало.
Анжелка родилась в 1969 году. Точнее это была не Анжелка, а Галя. Галя, Галочка, Галчонок. Это потом, когда она получала свой первый в жизни паспорт, она, настояв на своём, сменила имя.
Сызмальства она была спокойным и уравновешенным ребёнком. Молчалива. Даже чересчур. Умела всегда и везде развлекать себя сама. Никогда не плакала, не капризничала. Только однажды я увидел на её личике тихие слёзы. Она хотела надеть кофточку от куклы Маши на плюшевого мишку Миша. Кофточка была явно мала и на Мишу не налезала. Видя расстройство дочери, я разрезал ножницами спинку кофточки и решил сделать в ней вставочку из лоскутков во множестве лежащих в дочкиной коробке.
Когда Анжела (тогда ещё Галя) поняла ход моих мыслей, она вытребовала у меня рукоделие и сама вшила вставку, несколько раз уколов пальчики. Но не одна слезинка больше не упала с её ресниц.
Училась Анжела отлично с первого класса. Серьёзности её, сосредоточенности, мог бы позавидовать и взрослый человек.
В пятом классе собрали всех отличников (в основном девочек) и повели на 23 февраля поздравлять курсантов ВВМУ находящегося недалеко от нашего дома. Вы бы видели, как мы обрядили нашу дочурку: белые лакированные туфельки на каблучках, белые колготки, школьное тёмно-коричневое платьице, белый передничек с рюшечками и два огромных белых банта на хвостиках косичек, ниспадающих в разные стороны. Такой мы её и сфотографировали.
Такой она и вспомнилась, когда я летел в Австралию надеясь увидеть её уже в 1998 году.
Затем, в первый выходной после 23 февраля, в квартире звонок раздался. После обеда. Анжела у себя в комнате запершись была, а на звонок выбежала. Только я у дверей раньше оказался. Открываю, а там курсант первого курса из того самого ВВМУ где Анжела была.
- Здрасте...
- Здрасте.
- Анжелу можно?
- Пожалуйста.
Анжелка этого курсоча за рукав шинели схватила и к себе в комнату бегом.
Минут через пять выходят.
- Можно мы в зоопарк сходим?
- Идите.
И так пролетело пять лет. Только летом Анжела со мной по экспедициям ездила. Со мной и Вадиком, конечно же. Летом Костя, так звали её друга, в дальних походах морскую практику проходил.
А потом и дочь, и Костя в один год с учёбой закончили. И после выпускных торжеств, пригласили нас с женой в гости к Константину. С родителями познакомиться.
Отец - контр-адмирал в отставке. Мать - преподаватель английского в Костином училище. Порядочная, интеллигентная семья. Ничего не скажешь. Только задачку житейскую дети наши задали - о-ё-ёй!
- Я на Дальний Восток решил распределяться, - сказал Костя. - Хочу Анжелу с собой забрать. Ждём вашего решения. Хотя, мы уже давно для себя всё решили.
Так и уехала Анжела от нас с женой.
Только Костя во флоте недолго отслужил. После того как Отчизна стала военными специалистами разбрасываться, снял Костя кап-лейские погоны и... Сперва в Японию. Потом в Австралию. Там и живут они до сих пор. Дочка у них народилась. А теперь-то Анжела бабушка уже, наверное.
Люди они вполне состоятельные. Разводят элитных скаковых лошадей для турниров.
- Одна такая лошадь подороже "Мерседеса" будет, - сказала мне доча показывая своё житьё-бытьё.
Но встреча куцей какой-то оказалась. Сыну на Австралию три дня было отпущено. Поэтому мы даже насмотреться друг на друга не успели, ни то чтобы поговорить. Заняты они всегда "буржуи" эти. Всё в делах, в делах. Но всё равно радостно мне было за дочку, что у неё так прекрасно жизнь сложилось. Теперь у меня на столе две фотографии стоят: там, где она с бантиками и другая - где в сапогах со шпорами, в бриджах и рубашке военного покроя. А вместо бантиков на голове жокейская шапочка.