Дворникова Дарья Сергеевна
Психушка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Психушка - реальная история из жизни одной девочки. 16-ти летняя девочка попадает в психиатрическую клинику после неудачной попытки суицида. В произведении описываются душевные переживания подростка и обстановка, царящая в больнице. И это лишь начало длинной истории под названием "Мне казалось, что смерти нет". Это психологическая драма, но она не лишена комичных моментов, ибо такова сама жизнь...
  Весь вечер я лежу на диване и глотаю парацетамол, пытаясь сбить противную температуру. А тем временем перед глазами проносится чья-то жизнь. Неужели моя? Или это бред воспаленного сознания?
  Я вижу больничную палату и девочку 16-ти лет. Зеленоватый свет электронных часов освещает её запястье, и лезвием, вынутым из одноразовой бритвы, она остервенело режет вены. Она не знает, что делать это надо вдоль... режет поперёк, задевая сухожилия.
  Потом слышу крик соседки по палате, какой-то неясный шум, вижу медсестру и санитарку. Они грубо хватают эту девочку, даже не пытаясь успокоить, и тащат в кабинет главврача. И тут я понимаю, что эта девочка - я!
  Дальше всё, как в тумане. Мне обрабатывают рану, оскорбляют, не стесняясь в выражениях, угрожают психушкой. А я сижу и молчу... Мне нечего им сказать.
  Наряд из психиатрической клиники приезжает раньше, чем родители; меня забирают и везут на Каширское шоссе, в тапках и в больничном костюме, в кармашке которого лежит маленький плюшевый мишка, мой единственный друг.
  В приёмной огромная женщина с потными руками грубо сдирает с меня одежду, суёт старую дырявую сорочку и рваный байковый халат. Я плачу и прошу отдать медвежонка. Но она, будто не слыша, продолжает толкать меня в спину - по направлению к облупленной чугунной ванной, стоящей посреди кабинета. Свет в кабинете жёлтый, впрочем, как и вода... Зачем я здесь? Наверное, это сон!
  Но это не сон. Я чувствую, как её пальцы впиваются в моё мокрое, распаренное тело, чувствую, как ноет моя порезанная рука, и как пульсирует центральная вена на другой. Это так странно, ведь несколько дней назад вену мне удалили, оставив на руке два глубоких, до самой кости, уродливых шрама. Но, как таковой, боли нет, ни снаружи, ни внутри... Просто всеобъемлющая пустота.
  Кое-как я надеваю безобразные лохмотья, которые оказались велики размера на три, а то и больше, и санитарка тащит меня по длинному тёмному коридору, в котором стоит неприятный запах сырости и плесени. Я не сопротивляюсь, иду покорно, и только изредка дрожащим голосом повторяю:
  - Пожалуйста, верните медведя!
  Меня заводят в палату, до отказа забитую бабами, в таких же безобразных сорочках и халатах, как у меня. Воняет мочой и потом. Кто-то храпит, кто-то стонет, а кто-то тихо сидит на кровати, покачиваясь из стороны в сторону.
  Санитарка указывает мне на шконку, стоящую вплотную к соседней. По узким лабиринтам проходов я добираюсь до места назначения. Я почти отчаялась получить медвежонка обратно, но огромная женщина всё-таки залезает в карман своего засаленного медицинского халата, достаёт потной рукой моего плюшевого друга, и швыряет мне прямо в лицо.
  Я проваливаюсь в тревожный сон, полный страхов и кошмаров.
  Открываю глаза. Где я? Кто я? И я ли это вообще? Столько вопросов, но не кому их задать.
  - Простите пожалуйста, - обращаюсь с сморщенной неприятной старушонке, которой оказалась моя соседка. Она вскрикивает, хватает свои тапки, лежавшие под подушкой, и убегает прочь! Разбуженные её криком, другие бабы тоже начинают подниматься со своих коек, достают из-под подушек тапки, и всовывают в них мозолистые ноги с жёлтыми ногтями. Что за чёрт? Зачем они держат тапки под подушкой? Неужели и я скоро начну вытворять подобное?
  При дневном свете я разглядываю обстановку палаты. Лучше бы я этого не видела. Там, где стены соединяются с потолком, штукатурка осыпалась, в углах прочно обосновалась чёрная плесень, с которой явно никто не боролся. Грязные серо-коричневые подтёки доходят до самого линолеума. Рядом со входом стоит деревянный стол и две лавки, намертво привинченные к полу. И среди всего этого "великолепия" бродят потерянные сонные бабы, больше похожие на зомби из фильмов ужасов!
  Заходит санитарка и хриплым противным голосом командует.
  - Умываться!
  Бабы суетятся, толкают друг друга, пытаясь как можно скорее пролезть в узкий дверной проём. Я выхожу последней.
  В огромной ванной комнате, обложенной кафелем поносного цвета, много народу. Оказывается, кроме нашей, на этаже ещё много палат. Я вижу молодых женщин, ссутуленных старух, толстых, тощих, уродливых и не очень. Но всех объединяет одно: бессмысленное выражение лиц и пустые глаза.
  Никто не обращает на меня внимания, и я, слившись с толпой, заплываю обратно в палату. Интересно, когда меня выпустят отсюда? Ведь совершенно очевидно, что я здесь по чудовищной ошибке. У меня с ними нет ничего общего!
  Бабы рассаживаются за столом. Брякая железной посудой, рябая красномордая санитарка с грохотом вкатывает в палату тележку. Она наваливает в металлические шлёнки баланду блевотного цвета и швыряет их на стол. Это похоже на кормёжку скота... Но психи не особо переживают на этот счёт, и принимаются жадно заглатывать пищу. Закончив раздачу баланды, санитарка кидает на стол хлеб, и плюхает рядом масло, поделенное на квадраты. Начинается давка. Бабы пытаются ухватить кусок побольше, распихивая соседей локтями. Я стою в стороне и смотрю. Мне не хватило места, да я и не голодна. Я жду, когда придёт врач, и меня выпустят отсюда.
  Но врач так и не приходит. Вместо него появляется круглая медсестра в сопровождении санитара, похожего на огромного орка. Они обходят палату, раздавая психам таблетки, разложенные по маленьким пластиковым стаканчикам. Бабы открывают рты, дабы показать, что всё проглотили.
  Подходит моя очередь, мне протягивают стаканчик, наполненный таблетками. Я говорю: "Это, наверное, не мне. За мной сегодня приедут родители". Круглая тётка грубо отвечает: "Пей!". Слёзы текут градом, я отпихиваю её руку и случайно рассыпаю таблетки. Она командует: "Толик, давай!", и я моментально оказываюсь в горизонтальном положении, с заластанными за спиной руками. Здоровенная игла впивается мне в зад. Но Толик не отпускает, он плотно вжимает меня в вонючий матрас, и держит так до тех пор, пока моё тело не начинает сводить судорогами. Голова неестественно закидывается назад и влево, крючит пальцы на руках и на ногах, колени как будто вывернуты наизнанку. Я успеваю подумать: "Твари! Галоперидол! За что?". Во рту становится сухо, картинка уплывает, потом выключается свет. Как хорошо! Наконец-то тихо. А может пустота в глазах, это не так и страшно? Уж не страшнее того, что происходит вокруг.
  Свет снова включается ближе к обеду. Снова багровая санитарка брякает посудой, снова мечет на стол шлёнки, полные блевотных харчей. Я молча иду к столу, сажусь, распихивая других баб, хватаю кусок чёрного хлеба, потом ещё один. Мне плевать, что кому-то не достанется. Мне нужна вода! Где вода? Я хочу пить!
  Санитарка разливает какую-то жидкость в железные кружки. Хватаю первой! Залпом выпиваю, потом начинаю жадно заглатывать хлеб. Крошки сыплются изо рта, но меня это уже не волнует.
  К баланде я не притронулась, а сразу пошла к своей койке, достала из кармана халата медвежонка, прижалась к нему щекой и закрыла глаза. И всё-таки зачем они кладут тапки под подушку? Надо непременно это узнать.
  Просыпаюсь от того, что кто-то грубо толкает меня в бок.
  - Вечерний обход, - прошипела круглая медсестра.
  Наконец-то! Врач! Теперь-то меня точно отпустят, и я поеду домой! Перед глазами всплывают лица родителей. Мне влетит! Точно влетит! Но это не важно. Мысленно прокручиваю предстоящий диалог. Я уже знаю, что скажу. Я точно пообещаю больше не уходить из дома! Я маму буду слушать. Никаких притонов! Я восстановлюсь в институте, ведь ещё не поздно. Я... я...
  Мои мысли прервал голос врача.
  - Так, попытка суицида? Сопротивлялась? Таблетки выкинула? Назначьте инъекции. Родителям... нет, нельзя... Посещение, когда, состояние стабилизируется. Посмотрим... Не раньше, чем через неделю.
  - Доктор! Я по ошибке. Это какое-то недоразумение... Я нормальная!
  Он безразлично посмотрел сквозь меня, пробормотал:
  - Тут все по ошибке. И все нормальные, - затем встал и направился к соседней койке.
  В моей груди, как в огромном барабане, катаются сотни, нет тысячи металлических шариков с шипами. Они мешают дышать, цепляются друг за друга и разрывают изнутри мою плоть. Я не могу плакать, не могу кричать. Мне даже не страшно, просто больно. Сердце стучит в ушах, ноги, будто наполнены свинцом. Я ничего не слышу и не вижу, меня тошнит, но нет сил даже пошевелиться.
  На ужин рагу из серого картофеля; в нём плавают ошмётки чего-то, похожего на жилки из низкосортной тушёнки. И снова хлеб. Только вечером он чёрствый и заветренный. И снова круглая медсестра с уродливым орком. На этот раз для меня два шприца и несколько таблеток. Я не сопротивляюсь, сама подставляю под укол пятую точку, пью таблетки. Минут через десять наступает ощущение пустоты, и я проваливаюсь в колодец, на дне которого лежит мой плюшевый мишка. Он укоризненно на меня смотрит, и я понимаю, что забыла его покормить. Зачем я сюда спустилась? Наверное, я должна была что-то найти. Но только не помню, что именно. Но это не важно, об этом я могу подумать завтра.
  Просыпаюсь утром с мыслью о том, что им меня не сломать. Пытаюсь найти в кровати моего плюшевого друга, но его нигде нет. Внутри всё переворачивается, я впадаю в ярость, начинаю перетряхивать постель. Пусто. Толкаю бабку, лежащую на соседней койке.
  - Где мой медведь? Говори, падла!
  Она молча таращит на меня глаза и ехидно улыбается. Я понимаю, что это она, ведь больше некому! Я хватаю её за ухо и стаскиваю с подушки, она начинает истошно орать. Просыпаются бабы, кто-то тоже начинает кричать спросонья, затем в палату влетают санитары, грубо командуют:
  - Ти-хо! - но психи уже неуправляемы, они воют на все лады, как множество пожарных сирен. Кто-то плачет. Бабка тычет в меня пальцем, другой рукой держится за красное ухо, продолжая всё так же истошно орать.
  - Она! Она! - задыхаясь, кричу я, - Она украла моего медведя! Она сумасшедшая!
  На подмогу прибегают ещё двое здоровяков. Один уводит бабку, другой что-то говорит воющим бабам, и они начинают потихоньку замолкать.
  - Ну-с, и что за кипиш?
  - Да вон, малая чудит!
  Это про меня что ли? Душа уходит в пятки, пульсируют виски, а сердце вновь бьётся в ушах.
  - Говорю вам, бабка медведя украла! Она больная!
  Санитары начинают громко ржать.
  - Неужели больная? Ха-ха-ха! Удивила!
  Перетряхивают постель, и находят моего медведя у бабки в наволочке.
  - Ну! Что я говорила!
  Однако то, что я говорила, было уже не важно. В палату входит заспанный и злой дежурный доктор. Несколько секунд они перешёптываются с санитарами, один уходит. Возвращается с двумя шприцами.
  - Доигралась, малая! Тише будь!
  Две иглы, одна за другой, вонзаются в мою плоть. В этот раз свет выключили быстрее, чем обычно. Нет, им всё равно меня не сломать!
  Банный день.
  После конфликта с бабкой и последовавшими за ним уколами, память стала меня подводить, но это событие я помню отчётливо. Вроде бы это был третий день моего пребывания в психушке.
  После завтрака всем раздали таблетки, мне сделали очередной укол, от которого картинка перед глазами побледнела и расплылась. Я впервые вышла из палаты прогуляться по коридору.
  Все бабы были очень возбуждены. Санитарки забирали их небольшими группами, человек по восемь, и вели в огромную ванную, в которой, помимо раковин находились души, привинченные к стене. Бабы выходили розовые и довольные. На этаже непривычно шумно, ведь сегодня банный день!
  Я стою у стены на полусогнутых, меня подкидывает из стороны в сторону, как при сильной качке. В "баню" меня не позвали. Не положено, ведь я тут меньше недели. Я смотрю в дальний конец коридора, туда, где находится дверь душевой. Вдруг эта дверь с грохотом распахивается, и оттуда выбегают бабы с истошными криками. Кто-то орёт "Мужики!", кто-то визжит "Спасите!", а кто-то просто голосит во всё горло. Мыльные, абсолютно голые бабы скользят по коридору, падают, наступают друг на друга, их безумные глаза блестят. Они похожи на стадо перепуганных буйволов, за которым гонится целый прайд львов. Но гнался не прайд. Трое санитарок в абсолютно мокрых халатах бежали за бабьим стадом, а из противоположного конца коридора на подмогу уже спешили двое оркоподобных здоровяков, которые перекрыли вход в палаты. "Это была славная охота!", - пронеслось у меня в голове, после чего одна из пробегавших мимо баб задевает меня локтем, я теряю равновесие, поскальзываюсь на мыльной пене и падаю, со всей силы ударяясь затылком об пол. Я слышу, что в отделение прибывает подкрепление, слышу, как ловят взбесившихся баб, как кладут их на "вязки". Наверное, им сделали уколы, потому что крики постепенно затихают. Ко мне кто-то подходит, но я не понимаю, кто именно, ведь картинки перед глазами нет, а только какие-то непонятные цветные пятна. Меня поднимают крепкие мужские руки. Неужели и меня тоже "распластают" за компанию? Но санитар довольно дружелюбно спрашивает:
  - Больно?
  - Не очень, - отвечаю, - просто не вижу ни фига!
  По голосу понимаю, что это Толик. Стоило расшибить себе башку, чтобы услышать хоть одно доброе слово в свой адрес. Как я благодарна ему за это "больно"! Я готова падать так по три раза на дню, только чтобы кто-то подошёл и спросил "Больно?". Слёзы текут из моих ничего не различающих глаз.
  Толик занёс меня в кабинет врача и усадил на кушетку. Я чувствую, как сухие шершавые пальцы касаются моей левой руки. Это доктор меряет мне давление. Оно оказывается очень низким, и мне делают внутривенную инъекцию. Картинка постепенно начинает проясняться. Мне показалось, как будто кто-то вынул огромные ватные тампоны из моих ушей. Звук стал настолько громким, что я даже испугалась. Шуршание бумаг, которые перебирал доктор, резало слух. Он поднял на меня глаза и начал разговор.
  - Ничего страшного. Это всего лишь побочное действие лекарств. Сейчас тебе лучше?
  - Да, - говорю, - спасибо.
  Интересно, почему вдруг ко мне поменялось отношение?
  Он продолжил.
  - Сегодня приезжал твой отец. Такого уважаемого человека подводишь. Нехорошо.
  Ах вот оно в чём дело! Папа приезжал! Папа! Значит он обо мне не забыл! И слёзы потекли ручьём. Я рыдала, плечи ходили ходуном, а грудную клетку раздирало изнутри от переизбытка воздуха, который я заглатывала при всхлипываниях.
  Врач не тревожил меня, а дал прореветься. Потом спокойно, как ни в чём не бывало, продолжил свою мысль.
  - Выписать мы тебя, конечно, не можем. Тебя направили из больницы по официальному запросу, за этим следует обязательная постановка на учёт. Вот так, шуточки шутить... Дошутилась... На. Отец передал.
  Он сунул мне пакет, в котором лежали какие-то печенья и конфеты. А я была так счастлива, ведь уже не чувствовала себя всеми покинутой и одинокой. Я точно знала, что родители меня всё-таки любят. Стоило сюда попасть, чтобы в этом убедиться.
  Папа приезжал! Он точно что-нибудь придумает. Он всегда знает, что делать... С этими мыслями я покрепче обняла медвежонка, подаренного мне папой незадолго до операции, и провалилась в сон. Снилась мне бабка, гоняющаяся за медведем, снился львиный прайд, атакующий в бане голых баб, снился Толик, который был главным Орком на службе у Саурона, снился Мордор и Всевидящее Око, оказавшееся вставным глазом главврача. Но сны эти были уже не пугающими, а даже забавными. Ведь сегодня приезжал папа!
  
  Со следующего дня меня перевели на таблетки, отменив ненавистные уколы. Сознание немного прояснилось, и я пошла на разведку. Оказалось, что в нашем отделении был холл, а в холле был телевизор. Правда он находился на полке, почти под потолком, чтобы во время неуправляемых припадков психи не разбили экран и не покалечили друг друга. Но его почти никогда не включали, ведь психиатрическая лечебница была переполнена, и маленький холл не вмещал всех желающих потаращиться в ящик. Причиной столь бурного наплыва пациентов явился апокалиптический бред, обострившийся у многих шизофреников на пороге тысячелетий. А год был 2001-й. Да... как выяснилось, загреметь в психушку легче лёгкого. Вот выписаться... но я пока не знала, как это - выписаться из психушки.
  Делать было абсолютно нечего, и я начала знакомиться с психами. Моё внимание привлекла девушка лет 25-ти. Она показалась мне более одинокой и несчастной, чем другие. Тело её было перекрючено, как при ДЦП, при ходьбе колени касались друг друга, а ноги как-то безвольно волочились позади её накренённого вперёд туловища. Речь её была тягучей и невнятной, как будто она одновременно жевала сотню жвачек, при этом пытаясь произносить слова. Но взгляд! Взгляд её был довольно ясным, и в глазах читалась затаённая боль. На контакт она шла неохотно. Может потому, что ей было тяжело говорить, а может она не хотела делиться своей болью или считала меня слишком мелкой и неразумной для беседы. Однако я подкупила её своим искренним к ней интересом. Сперва мы молча сидели в тесном холле, потом она согласилась выслушать мою историю. Я рассказала ей про свои проблемы с психоактивными веществами, про реабилитационный центр и то, что он мне не помог, про неудачную инъекцию и утрату "центряка" на правой руке, про попытку суицида и бабку, укравшую медведя. Она слушала внимательно, не вставив ни единого слова.
  Приближалось время приёма вечерних лекарств. После этого психам запрещено выходить из палат. Я стала прощаться, и вдруг вспомнила про тапки!
  - Зачем? - спрашиваю, - зачем вы кладёте тапки под подушку?
  Она попыталась улыбнуться, но вместо этого её лицо передёрнуло судорогой.
  - Иа ньэ кла-а-ду, - невнятно ответила она.
  Она не кладёт тапки! Так почему тогда она тут? В этом есть какая-то загадка...
  Я засыпала с мыслью о том, что когда-то эта девушка была очень красивой. По крайней мере мне так показалось. Как она очутилась в этом чудовищном месте? Почему её никто не забирает? Я обязательно это узнаю. Завтра. И мы с медведем погрузились в глубокий сон.
  На следующий день девушка сказала, что её зовут Вероника. А вот то, что она поведала потом, повергло меня в настоящий шок. Оказалось, что в свои 18 лет она заняла 1-е место на конкурсе красоты в одном из Российских регионов. Всё как положено: корона, признание, контракты и поклонники! Её приметил один видный криминальный авторитет из Москвы, забрал с собой в столицу. У неё было всё, кроме штампа из ЗАГСа. Не принято в воровском мире вступать в официальный брак. Но Веронику это совсем не тревожило. Она искренне любила своего благодетеля. Спустя некоторое время она узнала, что любимый употребляет героин, и в тайне от него стала таскать "отраву". Оправдывала она такое поведение тем, что многочисленные походы по ресторанам и передвижение исключительно на авто плохо влияют на фигуру, а ей так хотелось оставаться вечно прекрасной и желанной. И всё ради него! Когда же он узнал, было слишком поздно - доза была большой, кумары слишком сильными. Он уступил Веронике. Пусть это будет её эликсиром стройности!
  Потом было громкое уголовное дело, суд и статья за бандитизм. Ему дали 20 лет особого режима, а её уютный мирок рухнул в одночасье. Закрыли и всех его "близких", так что помощи просить было не у кого. Веронику кумарило. Сперва ушли все сбережения, затем машина, украшения, дорогая техника...
  Барыги быстро прознали, что провинциальная красотка осталась без защиты. Так она оказалась на панели. Как-то раз сутенёр продал её компании бандюков, которые, напившись, захотели группового секса. Она сопротивлялась. Ей изуродовали и тело, и лицо. Вероника потеряла "товарный вид" и стала не выгодна прежнему хозяину. Её продавали с точки на точку, денег было в обрез, и на героин уже не хватало. Она пересела на мульку - самый низкосортный психостимулятор, который имеет кучу побочных эффектов, ведь он содержит марганцовку, разрушающую мозг. Вот так королева красоты осталась никому не нужной калекой. Она пыталась покончить с собой, но сердобольная старушка, у которой Вероника снимала койку, вызвала скорую. Девушку откачали и поместили в психушку. Отец давно умер, мать запила после его смерти, да и не знала, где её дочь. И вот уже полтора года моя новая знакомая живёт в этом вонючем крохотном отделении психиатрички на Каширке, спит на проссаном матрасе и ест блевотные харчи, даже от вида которых меня бросает в дрожь.
  Я сидела не в силах пошевелиться. Во рту пересохло, мерзкий комок стоял в горле. Вот так судьба! И никакой надежды, что что-то поменяется. Никакого просвета. Единственная радость - это крошечная книжная полка, висевшая в углу тесного холла. И ожидание, что у кого-то из вновь прибывших психов окажется с собой книга. Но нет! Психи поступают сюда в периоды обострения заболеваний, и книг в таком состоянии не читают...
  Как же мне её было жалко! Я бы непременно забрала её с собой, и заботилась о ней. Но мама будет против, да никто и не отпустит Веронику. Она понимала, что ей суждено прожить тут остаток дней, и лишь изредка мечтала о том, что когда-то её любимый освободится и непременно её найдёт. В такие дни она становилась особо тревожной, много плакала и требовала у санитаров разрешения отправить письмо в колонию, чтобы он знал, куда за ней приезжать. Тогда ей кололи двойную дозу аминазина, она отключалась и забывала, что ей надо что-то писать.
  Так и сейчас, она заплакала и, совершенно забыв обо мне, поковыляла к дежурной сестре. Сестра вызвала санитаров, и Веронику увели...
  
  Прошло всего-то 5 дней с момента моего "заключения", но мне они показались вечностью. Веронику перевели в палату для особо тяжёлых пациентов, и в холле она больше не появлялась. Врач со мной не беседовал, но на ежедневных обходах ставил галочку о моём удовлетворительном состоянии. Я жила одной лишь надеждой на то, что папе удастся вызволить меня отсюда.
  Бабка больше не пыталась украсть моего медведя, и вообще вела себя очень уважительно по отношению ко мне. Я пробовала записывать свои мысли, но они, словно ртуть, разлетались от меня в разные стороны, моментально растекались и видоизменялись. Я не успевала зафиксировать, о чём я думаю, прежде, чем мысль исчезала окончательно. Да и из-за таблеток сложно было удержать ручку в руках.
  Приближалось время обеда, как вдруг меня позвали.
  - К тебе пришли, - сухо сказала медсестра.
  Может меня поведут на ЭКГ? А может наконец-то пришёл хирург? Я не спеша всунула ноги в тапки, и пошла в другой конец коридора, туда, где меня должны были ожидать. Зрение было расфокусировано, но каким-то 6-м чувством я почувствовала, что это не врач. Это... Это папа приехал!
  Когда он зашёл в отделение, его взгляду открылась удручающая картина. В переполненном коридоре толпились бабы, желавшие посмотреть на незнакомого человека. Для них это большая редкость - увидеть постороннего. Сюда мало кого и мало к кому пускают, да и большинство психов давно вычеркнуты из жизни людьми, некогда с ними знакомыми, а зачастую и самыми близкими. Санитарки разгоняли встревоженных пациенток, те делали вид, что уходят, но потом вновь высовывались из своих палат. Когда мед персонал ослабил бдительность, бабы начали подступать ближе. Одни тянули к папе свои дрожащие руки, другие просто ходили кругами, что-то бормоча. Молодая женщина бросилась перед ним на колени и протянула какую-то бумажку. Глаза её бегали, она тревожно оглядывалась, как будто совершала какое-то преступление.
  - Я умоляю вас, позвоните! Прошу! Я нормальная, меня держат тут насильно! Не отпускают! Я прошу! - она шептала одни и те же фразы, цепляясь за край папиного пиджака.
  Другие бабы, услышав, что она разговаривает с незнакомцем, тоже осмелели, они повторяли, что находятся тут по ошибке, что их не отпускают; кто-то утверждал, что это заговор. Тихий шёпот перерос в жужжание пчелиного улья, а потом и вовсе превратился в крик. Но санитары уже крутили разбушевавшихся баб, а медсёстры готовили свои седативные "чудо-инъекции".
  Папе вспомнился миф про Геракла, поплыли картинки из некогда увиденного им фильма. Ему представлялся мрачный Харон, переправляющий тени умерших по реке Ахеронта в царство Аида, представлялся и сам Геракл, к которому мёртвые протягивали свои руки с мольбами забрать их отсюда. Виски сдавило, галстук стал слишком сильно давить на шею, а воздуха катастрофически не хватало. Он понял, что ему необходимо присесть.
  Я, задыхаясь, бежала по длинному коридору!
  - Папа! Папочка! - слёзы текли из моих глаз.
  Я бросилась ему на шею. Но у нас в семье не принято слишком бурно выражать эмоции, поэтому я быстро взяла себя в руки, и села на соседний стул. Да и под действием лекарств даже самые сильные и искренние чувства ослабевают и притупляются. Мне столько всего хотелось сказать пока я бежала, и вдруг все мысли исчезли. Примерно минуту мы сидели молча. Я точно не помню, что он мне говорил, но помню, что не ругался, не упрекал, а выдавил что-то вроде:
  - Да, ну и дела. Ну ты даёшь.
  Может быть он тоже не мог подобрать подходящих слов. А может был слишком шокирован атакой буйных баб, тянувших к нему руки. От всего происходящего он находился в крайне подавленном состоянии. И вместо искренней беседы двух близких людей, получился какой-то бессвязный формальный разговор.
  Мы обсуждали мою дальнейшую жизнь и условия, при которых я могла бы покинуть сие место. Папа сказал, что о моём возвращении домой не может быть и речи, ибо я снова подсяду на наркоту. Сказал, что чуда больше не будет, и в следующий раз мне точно ампутируют руку. Мы говорили об упущенных возможностях, о том, что мне всё-таки надо отучиться в институте и много ещё о чём. Но в моей голове крутилось лишь то, что я не смогу попасть домой. Всё остальное было не важно.
  В итоге папа заявил, что подыскал мне на Пироговке клинику нервных болезней имени Корсакова, что там совершенно другие условия, а при хорошем поведении на выходные отпускают домой. Мне не оставалось ничего, кроме как согласиться, ведь места, худшего, чем это, представить было сложно.
  Папа дал мне пакетик с разными вкусностями, и я прямо там начала его разворачивать. Я не обращала внимания на девушку, бродившую рядом. Но когда я зашуршала целлофаном, она прямой наводкой направилась ко мне, схватила за край халата и начала повторять, как заведённая:
  - Я хочу есть! Дай покушать!.. Я хочу есть! Дай покушать!..
  Глаза её были пусты и бессмысленны, и только изредка в них вспыхивал огонёк, подобный тому, который вспыхивает в глазах голодного зверя, завидевшего добычу. Я поняла, что она не отступится, и дала ей шоколадную конфету. Она быстро её заглотила, и снова вцепилась мне в рукав.
  - Дай покушать! Дай покушать!
  Но я уже не отождествляла себя с этими несчастными психами, которым приходится коротать тут свои годы. Я почуяла, что час выписки близок, и во мне вдруг проснулась непонятная жестокость. Я была зла, что не попаду домой, и решила отыграться на этой несчастной. Я со всей силы оттолкнула её.
  - Пошла вон, больная дура! Чтоб я тебя тут больше не видела!
  Несчастный и запуганный зверёныш во мне спрятался, а стала просыпаться прожжённая девица, которая уже строила планы, как бы обмануть родителей, и снова свалить из дома. Я забыла про то, что собиралась сказать маме, забыла, что обещала Богу исправиться. В кровь вплеснулась такая доза адреналина, что она даже перебила действие лекарств. Мне хотелось вскочить и разнести эту психушку к чёртовой матери. Но моя внутренняя девица хитра, она знает, что ещё не время. Я успокаиваю бурю внутри себя, и перед папой не подаю даже виду, что в моей голове зреет коварный план! Отпускают на выходные! Этого-то мне и надо!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"