Каких только встреч в моей жизни не было. Но самая странная случилась всё в том же девяносто втором году. Мне было тридцать лет, работал в шведско-российско-австрийской фирме. Только что похоронил жену.
В поисках укромного места, свернул с Тверской, а там, в закоулке, целая ватага молодых девиц. Да все разодетые, нарядные.
Я остановился и невольно заинтересовался происходящим. Во дворик медленно въехал серебристый "Мерседес", и тут же, как по команде, перед ним выстроились мои красавицы. Их было с десяток. Из автомобиля вышли молодые люди и стали выбирать подруг на вечер.
Ко мне подошел сутенер.
- Чего, земеля, смотришь? Завидно? А ты не жмись, себе тоже возьми. Девки хорошие. Если приплатишь, то и с поперечной тебе найду. Улыбаться будет, так сказать, на всех уровнях. Не шучу. Бери, пока подешевели. Они до семнадцатого сотню баксов стоили, а сейчас всего шестьдесят.
- Ну, что вы, они мне и даром не нужны, - сказал я, и вдруг сердце моё дрогнуло. Один из "мерседесовских" выбрал ту, которую отдать ему я никак не мог.
- Уговорили. Мне нужна та, в синем платьице.
- Проснулся, - присвистнул сутенер, - ее уже взяли. Выбирай, брат, другую. Вон их сколько еще осталось.
- Я не шестьдесят, а двести долларов заплачу.
- Чего? А ну, покажь.
Я достал и показал деньги. Сутенер тут же, не мешкая, молнией метнулся к "мерседесовским" и стал их уговаривать выбрать другую.
- Братаны, оставьте эту шкуру, у нее сегодня проблемный день. Намаетесь, проклянете все на свете. Возьмите самую лучшую, от себя отрываю.
Он жестом подозвал к себе высокую, которая в общем строю не стояла, пряталась в подъезде.
- Она такое умеет, - расхваливал он ее, пока та подбегала.
- А мы и лучшую возьмем и проблемную, - смеялись "мерседесовские", - проблемную посадим за руль, и она повезет нас через "роттердам" в "попенгаген". Поведёт в шоколадные цеха свои, на экскурсию.
- Вопросов нет, - согласился с ними сутенер и, получив с ребят деньги за двоих, неспешно подошел к Тимуру. Было заметно, как на скулах у него ходили желваки.
- Тю-тю, земеля, увезли твою Забаву Путятишну. Она тебе кто? Сестра? Жена? - устало поинтересовался он. - Чего ты уперся? Ну, это быдло можно понять, они себе уши накачали и думают, им все позволено. Но ты-то интеллигентный человек, ты же должен уметь с любой ладить. Ну, что, зёма, уговорил?
- Меня Тимуром зовут, - зачем-то соврал я.
- Очень приятно. Роман. Ну, не смотри ты на меня так. Хорошо. К тем двум еще сотню накинешь, и я тебе предоставлю её в целости и сохранности. - Сутенер рассмеялся. - Ишь, сказанул. В целости они уже давно не наблюдаются. Короче. Три бумаги, и она твоя.
Я кивнул, и Роман тут же достал из-за пазухи мобильный телефон и, не глядя, набрав номер, сказал:
- Серебристый "мерин", в нем четверо. Номер...
Он продиктовал номер. Через пятнадцать минут в арку двора въехал знакомый уже серебристый Мерседес. Из него вышли все те же молодые люди. Они были сильно раздражены.
- Что за дела, в натуре? - обратились они к сутенеру. - Мы только выехали, нас тут же менты повязали. Документы проверили, шкур отобрали.
- Вот шакалы! - закричал Роман, матерно ругаясь, - им и башляешь, и девок даешь, они еще и клиентов грабят. Ну, менты, они и есть менты - сучье племя. Но, с другой стороны - это судьба. Ей богу, намаялись бы. Выбирайте других, они все у меня вкусные. А выезжайте не там, где ехали, а в эту арку и по дорожке налево.
- Смотри, в натуре! - не унимались ребята.
- А я... А моя в чем вина? Я ведь тоже мог бы засомневаться. Кто знает, может, вы их уже отымели, выкинули и за другими приехали, или к корешам пересадили. В нашем деле без доверия нельзя. Я же вам верю. Верьте и вы мне.
- Много говоришь, - огрызнулись ребята.
Они выбрали двух других, сели с ними в машину и уехали по указанной сутенером дорожке.
Как только Мерседес скрылся за поворотом, Роман открыл дверь своего авто и сказал:
- Садись, Тимур, поехали в ментуру.
У Романа был нервный тик, дергались щека и глаз, да и говорил он, на нервной почве, заикаясь.
Когда ехали в "ментуру", глядя на его дергающуюся щеку, я спросил:
- Тяжелая, наверно, работенка? Никогда не хотелось сменить?
- Сменить? А на что? В ОМОНе я был два года, в "личке", личной охране, год проторчал. Надоело. Ушел. Живешь чужой жизнью, ни выходных тебе, ни проходных. А тут чего? Бандюки свои, менты свои, бобла немерено. Работка не пыльная. От добра добра не ищут. А что еще нужно? Бывает, заезжают отморозки. Одни приехали, взялись права качать. Я повалил одного на землю, стал душить, он аж посинел. Заскочил в машину, только их и видели. Случается, приезжают и дикие менты, но и с ними тоже вопросы решаем. Жить можно. Я здесь родился и вырос, сам себе хозяин. Всех знаю, все меня знают. Отец был заместителем начальника отделения милиции. Туда, кстати, едем. На этой территории, если я даже кого и убью, мне ничего не будет. Вот и приехали.
В помещение отделения милиции Роман, действительно, вошел, как к себе домой. Со всеми радушно поздоровался, в особенности с одним пожилым капитаном, с которым о девушках разговор и завел:
- Где, Палыч, мои курочки?
- Как полагается, в курятнике.
Девушки сидели в железной клетке для задержанных.
- Не трогали?
- Обижаешь, Роман. Мы люди дисциплинированные. Только по взаимному согласию или с разрешения... - Он так и недоговорил, с чьего разрешения, рассмеялся. Смеялся недолго, перестав смеяться, Палыч вдруг поинтересовался:
- Как, эти верблюды двугорбые не воняли?
- Да, не особо. Я им такую пургу там нагнал. Они кричат: "Менты козлы!", и я кричу: "Менты козлы!". Поверили.
Палыч улыбался, слушая Романа, но затем улыбаться перестал и стал его наставлять.
- Вообще-то нельзя допускать, чтобы голос на тебя повышали. Я считаю, за это надо обязательно наказывать. И потом объясни ты мне, старому, что это за слово такое "менты"? Я смысла не пойму.
- У нас, когда я был в ОМОНе, оно расшифровывалось так: "место нашей тревоги", - растерянно пояснил Роман, явно не ожидавший подобной реакции на свои слова.
- Не понимаю. Эти слова: "мусор", "легавый" - они для меня ясны. Я их даже за оскорбление не воспринимаю. МУСР - это аббревиатура Московского уголовно-сыскного розыска. Так было даже при батюшке царе. После революции слово "сыскной" убрали, остался МУР. А легавыми называли из-за значка на отвороте пиджака. Там был у сотрудников приколот кругленький значок с изображением морды охотничьей собаки, легавой. Мол, не уйдете, все одно, достанем. Из-за этого "легавыми" звали. А что за "мент"? Да, еще употребляют в ругательном смысле. Хоть убей, в толк не возьму.
- А я и сам, Палыч, другого смысла не знаю. Знаю "место нашей тревоги". Но как это в ругательном смысле можно? Не знаю. Я тебе, помнится, должен был. Вот сотня баксов, мы в расчете. Давай мне курочек моих, а то им здесь, смотрю, понравилось. Пригрелись на жердочке, не хотят уходить.
- А что? У нас, как дома. Оставил бы, Роман, одну, для дела. Она бы нам задание сделать помогла. Длинноногую не прошу, понимаю. А вот эту бы, страшненькую.
- А что, может, оставим? - обратился Роман ко мне с издевательским вопросом.
У меня чуть было ноги не подкосились. Я от неожиданности даже рот открыл, хотел выматериться.
- Шучу я, успокойся. Видишь, Палыч, этих никак нельзя. Сейчас для задания других пришлю. Враг будет повержен.
- Смотри, Ромка, не обмани, - смеясь и в то же время заискивая, говорил Палыч. И вдруг, ни с того ни с сего, он треснул кулаком по зубам мужичка сидевшего в клетке вместе с девушками и успевшего уже задремать.
А прокомментировал своё действие так:
- Ты что же думаешь, Воропаев, можно безнаказанно жену обижать? Думаешь, управы на тебя не найдем?
Чтобы не видеть все это безобразие, я развернулся, пошел на выход, но заблудился в коридорах. Забрёл в грязную и вонючую комнату, где на полу, прямо в форме милиции, лежал пьяный сотрудник. Его приятель, так же еле державшийся на ногах, увидев меня, стал кричать:
- Чего? Куда? Куда лезешь?
Тут, на моё счастье, объявился Роман и вывел из смрада на свежий воздух.
Пока шагали к выходу, он говорил:
- Беги скорей отсюда, а то насмотришься, будет уже не до чего.
Получив свои триста долларов и усадив меня с девушкой в такси, Роман на прощанье сказал:
- Заглядывай, Тимур-завоеватель, буду тебе рад. А с этой делай чего хочешь, только, не убивай.
С этими словами дверцу и захлопнул.
В такси, по дороге ко мне домой, ехали молча. Девушка заметно нервничала, грызла ногти. Поднимаясь по лестнице, остановилась на освещенной площадке и попросила сигарету.
- Не курю, - сказал ей я.
- Вообще-то я тоже, - затараторила она, пристально всматриваясь в мои глаза и стараясь понять, что я за человек. - Даже представить себе не могу, как это другие курят. У нас только и слышу: "Привыкла, не могу бросить". Что значит "привыкла"? Да, от этого дыма кони дохнут. К наркоте, говорят, привычка большая, если уколоться. Не знаю. Сомневаюсь. Я и простых-то уколов с детства боялась, а тут коли в себя всякую дрянь мерзкую затем, чтобы пьяной потом ходить. Иди, купи себе бутылку и напейся. Зачем иголкой вены сверлить? У нас девчонка по имени Зулейка. Вообще-то она Людка, а Зулейкой зовется просто так, для шарма, для красоты. Клиенты любят яркие имена. Меня же тоже не Анжелой, а Аллой зовут, но дело не в том. Вот эта Людка-Зулейка не может жить без кофе. Когда свободна, за сутки может выпить сто чашек кофе. Организмы у всех разные, по всякому люди живут. Я и одной чашки кофе выпить не смогу. Вот семечки - это да. Это моя страсть. Семечки если раз попробуешь, то уже не сможешь оторваться. Хочешь?
Алла достала из кармана пригоршню семечек.
- Что у тебя за семечки? - стал приглядываться к ним я.
- Обычные, от подсолнуха. Хочешь? Возьми.
- Только немного.
Войдя в холостяцкую мою квартиру, Алла все не могла успокоиться, всему удивлялась.
- Какой большой коридор! Какая большая комната! Какая большая кухня!
Я поставил на плиту чайник и спросил:
- Есть хочешь?
- Нет. Есть ничего не хочу, худею. Сегодня я уже поела. Съела банку сгущенки и выпила таблетку слабительного.
- Слабительного? Может, в уборную хочешь?
- Нет. Все нормально. Шампанского хочу или водки, немного.
- У меня нет спиртного.
- Сходи, купи. Трезвая в постель не лягу.
- Я не собираюсь заставлять тебя спать со мной.
В глазах у девушки появился ужас.
- А что же тогда ты со мной будешь делать? - еле слышно спросила она.
Алла побледнела, спала с лица и уже совсем другим, не похожим на свой, голосом, жалобно залепетала:
- Вы обо мне плохо не думайте. Я вас смогу удовлетворить. Я умею все. Могу "госпожой", могу "рабыней". Я обычно прошу клиента рассказать о своей службе в армии. Если он начинает рассказывать, как над ним издевались старослужащие, я его начинаю лупить чем попало, вхожу в образ госпожи. А если с упоением рассказывает, как сам издевался, то я тогда играю роль рабыни. Об одном прошу, не убивайте меня, пожалуйста. Я еще совсем молодая, жить хочется.
Алла заплакала.
- Да, что ты! Что ты! И пальцем не дотронусь, - стал утешать ее я. - Объясни, почему ты меня так боишься?
- Сама не знаю. Боюсь, а объяснить почему, не могу.
- Ну, успокойся. Слушай, ты можешь мне суп сварить? Какой-нибудь домашний, настоящий?
- Спрашиваете, - всхлипывая и утирая слезы, говорила Алла. - А можно нескромный вопрос задать?
- Любой. Какой угодно.
- Если нельзя говорить, то не говорите. Я всегда из-за своего любопытства страдаю. Кто вы по профессии?
- Учился в МЭИСе, Московском электротехническом институте связи. После института работал в ЦКБ, центральном конструкторском бюро при Министерстве связи. Шесть лет я там проработал, до девяностого года и перешёл в шведско-российско-австрийскую фирму, которая разрабатывает различную аппаратуру. Я специалист по разводке печатных плат. Чтобы было понятнее: разводка - это конструирование. А печатная плата - это стеклотекстолит, на котором установлены микросхемы, резисторы, конденсаторы. И их выводы соединены металлическими, металлизированными дорожками на печатной плате. Это уже тот продукт, который имеется в любой аппаратуре.
- Ой, у нас Любка-Кулебяка тоже училась в институте, но только не на связиста, а на юриста. Она, дура, на руке себе большую татуировку сделала. Кольцом через все предплечье колючую проволоку наколола. Вот судья или прокурор из нее бы вышел, с такой-то татуировочкой. Неужели, правда, связист?
- Чистая правда. Инженер - конструктор.
- Ой! Поклянитесь, что не опер и не мент.
- Клясться не буду. Даю тебе честное слово.
- У-у-у. Прямо камень с души. Я их терпеть не могу.
- Неужели хуже бандитов?
- Ха. Бандиты, что. Вот ОМОНовцы, опера. Вот это настоящие беспредельщики. Любку, ту, что с татуировкой, о которой рассказывала, высунули в окно с четырнадцатого этажа и держали одной рукой за ногу. Сама рассказывала. Хорошо, что не бросили, а могли бы и бросить. Про них столько наслышана. Это такие же бандиты, только с погонами и ущемленным самолюбием. Они вроде и власть, но им не дают вдоволь украсть. Понимаешь?
- С трудом. Чем тебе милиция не хороша?
- Всем. Ментов знать надо. Шакалы они самые настоящие. Трусливые, шакалы. Если стрельба, разбой, кого-то убивают, грабят, там их нет. Будут рядом, убегут, ни за что не вступятся. Они там, где можно, что-нибудь безнаказанно поиметь или пьяного обворовать после получки. Тут они первые. Хуже всего то, что именно такие менты всем и нужны, всех устраивают. А иначе как объяснить, что такая у нас милиция.
- Не все же такие. Нет, я с тобой не согласен.
- Ты с ними еще не сталкивался. Столкнешься, вспомнишь меня. А я почему-то просто уверена была, что ты какой-нибудь убийца. Бывший Ромкин сослуживец, вернувшийся откуда-нибудь из "горячей точки". Они там все отморозки без крыши. Мозги у них там закипают, в этих "горячих точках".
- Нет. Я простой инженер.
- А почему тебя Ромка назвал завоевателем?
- Наверное, он имел в виду того древнего Тимура, что из человеческих черепов горы выстраивал. В Третьяковской галерее была? Там картина такая есть.
- Нигде я не была. Москву только из окон такси и видела. Все койки, кавалеры да квартиры. Так тебя на самом деле Тимуром зовут, или есть еще другое, настоящее имя?
- Да, есть. На самом деле меня зовут Михаилом
- Я услышала и не поверила. Клиенты себе часто имена придумывают. По сути своей такие же проститутки, даже хуже. Разве что деньги у них есть, а у нас нет. Морального же превосходства никакого. Зачем же ты, Тимур - Миша, такие деньги платил? Суп я тебе, конечно, приготовлю, но уж слишком он дорогой выйдет.
- Не хотел, чтобы мерзавцам досталась.
- Всего-навсего? Странный ты какой-то. Мне, признаться, везет на дурачков. То цыган, назвавшийся Будулаем, всю ночь на гитаре играл, пел свои песни. То был еще очкарик, профессор, тот все истории рассказывал.
- Какие истории?
- Разные. Про поезд, который зашел в туннель и пропал, растворился в толще времен. Пропал до революции, а появился в наши дни, да так и ходит, курсируя, по железным дорогам, пугая честных тружеников. О том, что у погибшей Медузы Горгоны осталось две сестры, которые до сих пор людей превращают в камни. О людях-саламандрах, способных жить в огне без ущерба для здоровья. На которых даже одежда не сгорает. Домашним, видимо, надоел, а я сидела всю ночь, слушала. И она остался доволен, нашел, наконец-то свободные уши.
- Ты на жену мою покойную похожа. Я ее любил.
Я достал из шкафа и показал Алле несколько Ритиных фотографий.
- Да. Поразительное сходство, - удивилась Алла, - а отчего она...?
- Врачи ей запрещали рожать, но она не представляла себе семейную жизнь без ребенка.
- Почему?
- Потому, что любила меня и считала, что семья без продолжения не семья.
- Взяли бы в детском доме ребеночка.
- Как ты не понимаешь. Она хотела сама родить и родить от меня. Это же так понятно, так просто.
- Просто, - передразнила Алла. - Вот и умерла.
- Да. Умерла.
- Зачем же ты ей не запретил? Почему?
- Не знаю. Наверно потому, что я тоже любил ее и, так же, как и она, мечтал о малышке. Я так же, как все мы, надеялся на авось. Думал, все будет хорошо. Думал, что все обойдется.
- Не обошлось?
- Не обошлось.
- А родители? Родители что говорили?
- О-о, родители. Родители не то, что против родов, они против самого нашего брака были. И мои, и ее. Как, собственно, и все родители на свете. Родители не хотят, чтобы их дети женились и выходили замуж, они хотят, чтобы дети всегда оставались маленькими, и всегда были при них. Наверно так устроены все люди. Меняют гнев на милость лишь тогда, когда уже ничего не исправить.
- А ребенок жив остался?
- Да. Девочка. Назвал Аннушкой. Она сейчас у матери, то есть у тещи. Завтра у меня выходной, поведу в зоопарк. На улице уже светло. Ты, Алла, давай, ступай потихоньку. Я перед тем, как за дочкой ехать, хоть часочек-другой вздремну. Не обижайся на меня, что выгоняю. Как в песне поется? "Мы странно встретились"?
- И странно разойдемся, - грустно закончила Алла. - А суп я вам так и не сварила.
- Не страшно. Я научился сам себе готовить. На, возьми деньги на такси. Прощай, не помни зла.
- Я ей завидую, - закрывая за собой входную дверь, сказала Алла. 2008 г.