За те две недели, что Вадим Викторович Нелепов провёл в городской больнице, он сдружился с медицинской сестрой Лизой Лисицыной. Всякий раз, как она заступала на дежурство и наступала ночь, они уединялись в процедурном кабинете, пили чай и беседовали.
Вот и на этот раз, больные спали в палатах, а они, несмотря на позднее время, бодрствовали.
- Мы с тобой, Елизавета, за время знакомства, обо всём на свете успели поговорить. Но я так и не узнал, где ты раньше трудилась? - поинтересовался Вадим Викторович.
- В Наро-Фоминской больнице работала. Так же медсестрой в отделении кардиологии, - весело и охотно защебетала Лисицына. - Такой странный врач у нас там был, любил покойников. Человек уже умер, а он над ним давай колдовать. Меня заставлял искусственное дыхание покойникам делать рот в рот. Мертвец уже холодный, я же чувствую щекой. И нос, и лоб. Уже холодный пот выступил. То есть все признаки смерти налицо. А врач знай себе, старается, грудь ему качает. Из морга ребята звонят потом, смеются. Спрашивают: "Зачем вы людям рёбра ломаете?". А что на это ответишь?
- У вас там какой-то хирург работал, который любил ампутацию. Говорят, по его вине, пол-города без рук и без ног ходит.
- Да, был такой. Он только и знал одно слово: "Резать". Это его излюбленное слово. А ты откуда знаешь про него?
- Работал с хорошим парнем из Наро-Фоминска. Он мне про хирурга рассказал, называл его врачом-вредителем.
- Все вы мужики - вредители. За это вас бабы и любят. Признайся, была у тебя в молодости, какая-нибудь преступная любовь. Ведь у каждого взрослого мужчины должно быть что-то эдакое.
- А тебе про меня всё знать интересно.
- Расскажи, я тебя умоляю.
- Отчего же и не рассказать, ведь ты ж от этого меня любить не перестанешь?
- Не перестану, - искренно призналась медсестра.
- Ну, слушай, сказку на ночь. Всё началось задолго до того, как случилось непоправимое. Помню, как с другом Колькой мы пошли на танцы, увидели на танцах Катю. Помню, как друг с ней танцевал, познакомился, пошёл её до дома провожать. Затем в подробностях, мы же с ним друзья, не разлей вода, он рассказывал мне о том, как лишил её девственности. Затем я был свидетелем на их свадьбе. Помню Катю в белом свадебном платье. Наша свадебная "Чайка" чудь лоб в лоб не врезалась в грузовую машину "КАМАЗ", когда мы возвращались из ЗАГСа. Быть может, для всех это был бы лучший исход. Все бы сразу в рай попали.
Затем забирали Катьку из роддома с ребёнком, она готовила на меня и на мужа обед, так как с Колькой мы работали в одной бригаде. Она подстригала и мужа, и меня. С чего же всё началось? Со снов. Мне стали сниться эротические сны. В этих снах не было никакого голого тела, они были, так сказать, психологические. Снится друг Колька, его жена Катя и я сам себе снюсь. Все мы сидим за столом, разговариваем, смеёмся, вдруг мне удаётся какая-то шутка. Над ней все хохочут. Друг встаёт из-за стола и идёт к холодильнику за второй бутылочкой. В этот момент Катька пододвигается ко мне и на ухо шепчет: "Ты сделаешь мне ребёночка?". Я от неожиданности вздрагиваю, отстраняюсь, смотрю ей в глаза и понимаю, что она не шутит.
Такие сны мне стали сниться. Потом друг мой Колька сделался легкомысленным, стал жене изменять. Жену забросил. По привычке обо всём мне рассказывать, сообщил, что с супругой совсем не спит. "Один раз в месяц и то по обещанию". Катерина становилась всё краше, всё соблазнительнее. Она флиртовала со мной, Колька не воспринимал это всерьёз. Он знал, что я не стану покушаться на жену друга.
Катя чувствовала, что муж ей изменяет, по-своему это переживала, но платить ему той же монетой она не могла. Я стал замечать, что временами она впадала в депрессию, переставала следить за собой, готовить, мыть посуду. Сидела, в прямом смысле слова, опустив руки. А то вдруг всплеск эмоций. Нарядится, энергия бьёт из неё ключом, готовит, стирает, всем рада. Всем улыбается, даже мне. Только Николаю было всё равно, какая она, - совершенно потерял к жене интерес.
Как то сидел я у них на кухне, пил чай. Их собака Магда лежала у моих ног. Из ванной вышла Катя в махровом розовом халате, прошла на кухню и, остановившись рядом со мной, стала гладить босой ногой лежащую собаку. Ножка в разрезе халата мелькала беленькая, ровная. Мелькала, открываясь взору всё выше и выше. Сначала гладила она собаку бездумно, но заметив мой внимательный взгляд, стала махать ножкой бойчее, получая от этого видимое удовольствие. Тогда-то в моей голове и зародилась крамольная мысль о близости с женой друга.
Я Николаю как-то намекнул, что и о жене нельзя забывать. Он мне в шутку возьми и скажи: "Нет у меня сил. Ты, как наш ближайший друг должен взять эту обязанность на себя". - "Ну что ж, помогу" - отшутился я. И в тот же день купил шампанское его жене, которое мы пили втроём. Получилось всё, как в том сне. Друг пошёл после шампанского за водкой, а я наклонился и сказал Катьке на ухо: "Хочу, чтобы ты родила мне сына". Катя пожаловалась на меня мужу, но он за меня заступился: "А кто ему ещё родит сына? Я сам ему предложил такой вариант". - "Ах, так! Тебе всё шутки шутить! Дошутишься! Дождёшься, что твоя жена и в самом деле станет спать со всякими моральными уродами".
Ишь, думаю, какое негодование, какой всплеск эмоций. А ведь это она не мужа, это она себя усмиряет, уговаривает, что изменять нельзя. А натура-то требует, и плоть требует своего, того, что не получает. Думаю, погоди, будешь ты скоро моей. И взялся я всякие скабрёзности рассказывать. Я их и раньше Николаю рассказывал, а теперь стал при Катьке это делать. Она сначала бранилась на меня, уходила. А потом свыклась, стала оставаться в нашей компании, слушать с деланным безразличием, а потом и с неподдельным интересом. С того времени стал я с ней совсем беззастенчивые речи вести. Стал в шутку ей говорить: "Тебе нужен мужик, но не следует заводить его на стороне. Приходи ко мне, и никто об этом не узнает. Что называется, для здоровья". Она на мои шутки не реагировала, но потом стала мой трёп поддерживать. "Ты посмотри на себя в зеркало, герой-любовник, - говорила она, - Да как же надо себя не уважать, чтобы с тобой в одной постели оказаться. И потом, я честная женщина и ты меня своими скверными предложениями не доставай" - "Так мне в тебе это и нравится, что честная. А мужа не бойся, ему всё равно. Да мы ему об этом и не скажем" - "Я мужа не боюсь. Я греха боюсь" - "Боишься, что грех понравится?".
Вот такие мы с ней беседы вели, безрезультативные конечно, но, как известно, вода капает и камень поддаётся. Попросил я её как-то, зная, что друг в отъезде, приготовить мне, больному, бульон. Сказал, что у меня гастрит, желудок не в порядке. Она приехала, приготовила бульон и собиралась уже уходить. "Куда ты торопишься? - спрашиваю, - Муж в командировке, (Они в Подмосковье гравий возили, дорогу строили. Колька спал там с доярками, о чём мне со смехом и во всех подробностях рассказывал), ребёнок в лагере. Побудь с больным, подежурь у его больничной койки. Живот потрогай, может, язва у меня открылась. Может, скорую помощь мне надо вызвать. Она и потрогала. И не только живот. Когда раздевал её, она дрожала и плакала. Словно не на ложе плотской любви её приглашаю, а на эшафот. Признаюсь, были мысли швырнуть её тряпки ей в лицо и сказать: "Убирайся". Но уж слишком долго я этой минуты ждал. Предвкушал наслаждение от соития и не обманулся в своих ожиданиях. Что легко достаётся, не ценится. А тут я год, если не два вокруг неё ходил, облизывался. И наконец, получил, чего хотел. Ей, как мне показалось, наше возлежание не понравилось. Мне обычно женщины за постельные труды руку целовали, а она звонкую оплеуху отвесила. Думал, на прощание. Действительно, потом целый месяц мы с ней не виделись, не общались, не говорили. Думал тем, что было всё наше интимное общение и ограничится. Но через месяц я и в самом деле заболел, простыл. Попросил Кольку привезти курицу. Он послал жену, ни о чём не беспокоясь.
Я удивился, увидев на пороге не своего друга, а его жену, Катерину. Вела она себя смело, так, словно между нами ничего и не было. Строго со мной разговаривала, позвонила мужу. Сказала, что звонит от меня и заедет к Настеньке, своей престарелой тётке, завезёт ей таблетки, у неё и переночует. Спокойно так говорила, я сам поверил в то, что так оно и будет. А она, положив трубку, достала из сумки домашние тапочки, халат, переоделась во всё это и принялась готовить куриный суп. Затем налила его в одну тарелку, второй у меня не было и мы из одной тарелки его ели одной ложкой. Ложку мне даст, ложку себе возьмёт. Не боялась заразиться от меня гриппом. Да и грипп в тот же миг куда-то исчез. В ту ночь мы наслаждались друг другом так, как могут наслаждаться только взрослые люди, сознательно погрузившиеся в глубины плотского греха. Грешили, не задумываясь о последствиях, не думая ни о чём. И где-то полгода продолжалось наше плотское счастье. А потом она забеременела, сделала неудачный аборт, стала лечиться, страдать и под горячую руку проболталась мужу, что ребёнок был не от него. Колька, он парень лёгкий, можно назвать его счастливчиком. Всё легко ему в жизни давалось, с лёту, без видимых усилий. Он и это известие воспринял на первый взгляд с юмором. Но потом так же ласково, как и всегда, сказал мне, чтобы я к ним в гости больше не приходил. Что я, куда ни кинь - предатель, а предателям нигде не рады. Он пытался и тогда, в последней нашей беседе шутить, всё свести к юмору, к шутке. Но случившееся, несомненно, было для него ударом. Предала и жена, и друг. Жену он простил, а меня нет. Так я остался без лучшего друга. Жена его тоже забыла ко мне дорогу. Излечилась и потом ему родила ещё троих детей. Знакомые передавали, что живут они дружно. Так-то вот бывает в жизни, моя юная подруга.
- Хороший отрезвляющий удар получил ваш друг Колька, сразу мозги на место встали. А вы, если всё, что сейчас рассказали, правда, большой подлец и негодяй.
- Ты же сама просила такую историю, вот я и расстарался. Я же прожил долгую, пёструю, жизнь. Были в ней не только подлость и предательство, но также имелось место и подвигу.
- Про подвиги не хочу слушать. Не люблю, когда мужик сам себя расхваливает, - сказала Лиза и, расстегнув верхнюю пуговку на своём халатике, села на колени к Вадиму Викторовичу.
- Да погоди же ты, - Нелепов ссадил Лисицыну с коленей, - Посиди со мной рядом, на кушетке, поговори с больным человеком. У меня же больное сердце, ты об этом забыла?
- Ты сам сказал, что уже здоров и тебя в больнице попросили задержаться только для того, чтобы увеличить процент выздоравливающих, а иначе бы ты давно собрал вещички и ушёл. Говорил?
- Говорил. И всё же с сердцем не шутят. Успокойся. Послушай меня. Я тебе вот, что скажу. Медсестра, - это не профессия для умной, красивой, серьёзной, целеустремлённой девушки.
- Я знаю. Я уже решила. Я хочу стать врачом, - опустив глаза, призналась Лиза. - В следующем году буду поступать в медицинский.
- Не советую.
- К чему вы ведёте? - переходя на "вы", поинтересовалась медсестра.
- Веду я к тому, что выбрав благородную профессию, ты, в конце концов, утратишь благородство, а возможно, и профессиональные навыки. И станешь человеком, отрицающим всё доброе и хорошее в себе и в окружающих тебя людях.
- Зачем ты портишь настроение себе и мне. Давай жить настоящим. Я тебе обещаю, что как только надоем тебе, так сразу же исчезну из твоей жизни.
- Сейчас ты пообещаешь мне всё, что угодно. Но я же не ребёнок. Я знаю, что всё будет не так. Будут мучения, которым станет не видно конца.
- Откуда такая уверенность?
- Да огромная жизнь прожита. Я тебе о себе не рассказывал?
- Нет.
- Давай, расскажу. Быть может, послушав, одумаешься.
- Расскажи, - согласилась Лиза, - Но сначала давай, поедим. Или хотя бы "чайковского".
Вадим Викторович вскипятил воду, заварил чай. Включили электрокамин, неведомо откуда взявшийся в процедурном кабинете. И глядя на фальшивые языки пламени, облизывающие фальшивые дрова, Нелепов сказал:
- Ты не дождёшься от меня искренности. Я боюсь.
- Чего?
- Наверное, потерять тебя.
- Ты и жить со мной не хочешь и потерять боишься.
- Я же говорю. Ты не дождёшься от меня искренности. Я жалкое, двуличное существо. Я трус... Я очень люблю тебя Лиза. Но я недостоин тебя.
Лиза подошла и осторожно обняла Вадима Викторовича.
- Ну что ты? Нам ничего же не мешает, - стала успокаивать любимого девушка, - Я Лисицына, а не Капулетти. Ты Нелепов, а не Монтекки. Мы любим друг друга, мы всё преодолеем. Всё простим друг другу. Всё выдержим. У нас будут красивые дети, поскольку родятся от взаимной любви.
- Я ловлю себя на мысли, что слышу от тебя заученный текст, какой-то пошлой средневековой пьесы. Причём, не только текст мужской роли, а именно мой. Если разобраться, всё это я тебе должен говорить, пытаясь увлечь, соблазнить. А я говорю твой текст, так сказать, женский: "Ты мне сейчас всё пообещаешь...". Это какая-то несуразная, пошлая игра. Всё действительно встало с ног на голову. В эпоху перемен мужчины и женщины меняются местами.
- Как это понимать?
- Женщины занимают места мужчин, а мужчины в лучшем случае места женщин, а в худшем случае места на кладбище. Да-да. Я тебе всё расскажу. Мы или вместе выберемся, или я уже окончательно пропаду. В первый раз, что ли?
Лиза кивнула.
- Девочка моя, я на этот раз по-настоящему погибну, если ты меня предашь.
- Не предам, - уверенно пообещала Елизавета, - Верь женской интуиции, всё будет хорошо. Расскажи мне про свою первую любовь. Я не стану тебя к ней ревновать.
- Станешь.
- Всё равно расскажи.
- Ну, как об этом расскажешь?
- Попробуй, начни.
- Её звали Верой. Она поразила меня своей красотой. Я мог любоваться ей бесконечно. Это было какое-то колдовство. И потом ещё вот что. Она была со мной предельно откровенна. Любящие женщины, я это заметил, открываются предмету своего обожания полностью. Зачастую даже в ущерб себе. Они любят, верят, надеются. А я, несовершенный чурбан, никогда не мог так же безоглядно ответить чувством на чувство. Всё время мешал рассудок. Так было и с Верой. Она безоглядно отдавала себя мне, рассказывала свою жизнь. Это обязательная черта любящей женщины. Она раскрывает тебе все свои карты. Доверяется. Но что с меня было взять? Я тогда был молокососом. Я жадно брал, думая только о себе. Необразован был, как и всё моё поколение, неосторожен. Не думал о её здоровье, не берёг её. Где-то год продлился наш роман и завершился внезапно. За этот год я прожил огромную жизнь.
- Общие слова говоришь. Хитришь?
- А что я должен тебе рассказывать? Я могу рассказать подробно. Так ты, пожалуй, что от такого рассказа с ума сойдёшь. Да и я вместе с тобой. Я боюсь. И вообще, моя жена - литература. Если я ей стану изменять с тобой, то она нам за это отомстит.
- Я не против твоего брака с литературой. Я в служанки прошусь. В услужение. Я вам буду помогать.
- Сейчас ты всё пообещаешь, а потом свалимся в пропасть греха, и ты из служанок захочешь стать хозяйкой. Я всё это проходил. Мне бы надо тебе сначала рассказать о Иване Никитиче Редкове, дедушке, предсказавшем мне, восьмилетнему мальчику, мою писательскую судьбу. О серой школьной форме, которую я носил до третьего класса и о серых школьных буднях. Об огромной жизни до армии, в армии и после армии. О роковой встрече с Верой. Затем весь мой Театральный период. О желании светлого, красивого, возвышенного. Обо всех моих попытках стать актёром, вплоть до поездки в Ярославль. В театральное училище имени Волкова. Где мне сказали: "У тебя есть все донные. Хочешь учиться? Учись". И я понял тогда, что мечте моей пришёл конец. Понял, что всё это время я обманывал себя и на самом деле не хочу быть актёром. Затем был подвиг. Говорю об этом прямо, так как, по прошествии многих лет, могу судить об этом трезво. С двадцати четырёх по двадцать девять лет. Без женщин и спиртного я трудился, не разгибая спины, не поднимая головы от письменного стола. Смысл подвига был написать книгу, которая спасёт человечество, пусть даже ценой собственной жизни. Тяжёлая была работа. Книгу написал, но не умер. Да и книга, которой хотел спасти человечество, оказалась никому не нужной. Ни в одной редакции даже в руки её не взяли. Но я за то время, пока писал её, сделался другим человеком. Убедился на собственном примере, что никакой подвиг не напрасен. Затем был рынок. Восемь месяцев и целая жизнь. После рынка сел я за второй роман и сказал себе: "Теперь, имея деньги и опыт, закончу начатую книгу за три года. А до сорока лет и ещё две напишу". То есть к сорока годам у меня должно было быть четыре романа. А на деле как был один законченный, так один и остался. Второй всё ещё остаётся недописанным.
- Садись, дописывай. Я тебе помогу.
- Дело в том, что ты-то мне и мешаешь. Только я соберусь с мыслями и силами, как мне посылается плотский соблазн.
- Я могу обойтись и без телесной близости.
- Посмотри на себя в зеркало. Разве можно, находясь рядом с тобой, не думать о телесной близости? О наслаждениях, которые сулят твои объятия.
- Так насыться мной и, охладев, примись за дело.
- На словах всё гладко, в жизни так не будет. Так не бывает.
- Смелее. Ты же писатель. Ты столько раз умирал от водки, от простуды. А теперь боишься любящей тебя женщины. Рискни. Авось, и на этот раз обойдётся.
- Я рискну. Честное слово, рискну. Но не сегодня. Ладно? Все эти воспоминания. Все эти желанные сердцу слова, эмоции. Всё это мне очень дорого, но я сегодня опустошён.
Стали беседовать на отвлечённые темы. Лиза рассмеялась своим воспоминаниям.
- Что ты вспомнила, поделись.
- Сегодня выписывали мичмана, деда Максима. Он у нас каждый год раза по три лежит. Наша техничка, его жена, баба Маша заехала за ним на такси. Она, надо тебе знать, на вид - живая смерть, кожа, да кости. Лицо - череп, обтянутый кожей. Да ещё накинула на себя мужнин, морской, чёрный плащ с капюшоном.
- Плащ-палаткой называется этот плащ.
- Да ещё, додумалась, купила в хозяйственном магазине косу и прямо с ней давай бегать по больнице. Я сама, как увидела её в отделении, - вздрогнула. Небо чёрное из-за туч, громыхает, сверкают молнии. И она в таком виде по отделению бегает, своего благоверного ищет, чтобы с ним вместе на дачу ехать. Забежала в двадцать восьмую палату, там наделала переполох. Учитель танцев, Борис Парфёнов, как увидел старуху с косой, закричал не своим голосом: "Уйди, Костлявая, ты ошиблась!" - "Не кричи. Чего разорался, - окинув палату взором, парировала баба Настя, - сама вижу, что старика моего здесь нет". Развернулась и ушла. Вечером к Парфёнову пришла жена с гостинцами. Слышу, Борис Сергеевич ей серьёзно так говорит: "За мной, Наташа, сегодня Смерть приходила" - "Ты меня разыгрываешь?", - смеётся Наташа. "Да нет же. Старуха в чёрном капюшоне и сейчас перед глазами стоит. Представь себе, я даже ценник на её косе успел рассмотреть" - "Тогда это точно Смерть. Интересно узнать, почём на том свете косы?". Но Парфёнова даже это не успокоило.
Рассказывая про техничку, Лиза хохотала.
- Это готовый рассказ. Даже, если ты всё это выдумала.
- Такое разве придумаешь, я тебя с бабой Машей познакомлю, она мои слова подтвердит.
- Так весело про старуху с косой в кардиологическом отделении может рассказывать только молодая, совершенно здоровая медсестра Лисицына.
- Так ты напишешь об этом?
- Я же не Булгаков, не Аверченко, не Зощенко. Они бы что-нибудь из этого выкрутили. Но сюжет сам по себе банальный. Старуха с косой, - ну и что?
- Скучный ты человек. Если бы я писала рассказы, я писала бы только весёлые вещи, от которых хочется жить. Тебе разве не было смешно, когда ты меня слушал? Я заметила, ты улыбался.
Лиза расстегнула нижнюю пуговку на своём халате и снова взгромоздилась на колени к Нелепову.