Зовут меня Тарас Гусаков. Имя моё мне никогда не нравилось, но это полбеды. Беда в том, что я долго считал себя плохим человеком. Плохим сыном, отцом, другом, соседом. Но вот грянули девяностые со своими плюсами и минусами, и сразу всех со всеми примирили, или поссорили, - кому как нравится. Заниматься самобичеванием времени не осталось. Закружило, понесло, оказался я с другом на вещевом рынке. Но рассказ мой не об этом. А о том, как я вдруг узнал, что являюсь хорошим человеком.
Как, скажите мне на милость можно узнать, что ты - хороший человек? Я думаю, только услышав эту беспристрастную оценку от людей незаинтересованных, независимых в своих суждениях. Например, таких, как ближайшие родственники или коммунальные соседи. Вы думаете, такое невозможно? Скажете: "Всё это попахивает ненаучной фантастикой". Ах так? Тогда я вам представлю более беспристрастного свидетеля. Как вы посмотрите на то, что уверять меня в том, что я - хороший человек, стал рогатый муж моей любовницы, за минуту до уверения готовый разорвать вашего покорного слугу на маленькие кусочки? Как вам такое доказательство? Можно ли не поверить подобному свидетелю? Звали обманутого мужа Олегом Жулиным.
В своё оправдание замечу, что познакомившись с его женой, Жулиной Оксаной и влюбившись в неё без ума, я ей сразу предложил выйти за меня замуж. Оксана сама предложила: "Давайте не будем торопиться, узнайте меня получше. Да и я к вам ещё должна привыкнуть".
И стал я вести себя так, как она просила, то есть не стал форсировать события, полагаясь на случай, который не замедлил представиться.
Признание в том, что я хороший человек от её мужа, были услышаны мною вечером выходного дня четырнадцатого апреля тысяча девятьсот девяносто шестого года. Но что бы всё до конца прояснить я должен сказать пару слов о своей родне и соседях, да и повествование своё о случившемся начать часа за три до признания Олега.
Итак, обо всём по порядку.
Оксана с Олегом продавали охладители воздуха, - кондиционеры, посменно работая в магазине бытовой техники "Уют". Жили в нашем подъезде на первом этаже. В день воскресный, четырнадцатого апреля, когда Жулин был на работе, пригласил я Оксану в гости. Достал из запасов коробку шоколадных конфет, сели мы с ней в комнате пить чай.
Впервые приходя в дом к незнакомому мужчине, всякая женщина испытывает маленький стресс, нервничает, переживает. Оксана не стала исключением. Возможно, поэтому так обрадовалась, заметив на конфетах белый налёт. Не преувеличу, сказав, что аж вся просияла. Совершенно успокоившись, Жулина стала объяснять, что хоть коробка и новая, конфеты в ней старые.
- Когда конфеты долго лежат, то у них бывает жировое или сахарное "поседение". Это значит, конфеты в коробке пролежали минимум полгода, - тоном знатока просветила меня Оксана.
- Так вы учились на пищевом факультете? - поинтересовался я.
- Нет. Я училась в торгово-экономическом техникуме, и там нам преподавали товароведение продовольственных и непродовольственных товаров.
- Так вы и по колбасам специалист?
- И по колбасам, - засмеялась Жулина. - Но я ничего не помню. Давно это было. А в институте я рисовала чертёж мебельного магазина.
- В институте на кого учились?
- На бухгалтера. Плехановский закончила, экономический факультет. По образованию я - экономист.
- А зачем чертёж мебельного?
- Вы меня об этом спрашиваете? Такая была курсовая. А диплом назывался: "Фонды экономического стимулирования". Как заставить человека работать.
- Название такое? - удивился я.
- Нет. Это я вам объясняю, чтобы поняли смысл. Тогда же у нас в стране был хозрасчет, всё это было очень актуально. У подруги был диплом по "издержкам обращения".
- Что такое "обращение"?
- Грубо говоря, это расходы.
- Понятно, - томно прошептал я, привлекая Оксану к себе с намерением поцеловать.
- Не торопись, - отстраняясь сказала она взволнованным голосом. - Полотенце в ванной есть?
- Махровое, вишнёвого цвета.
- Я на минутку, - сказала Жулина и перед тем, как удалиться, в качестве извинения чмокнула меня в нос.
Не успела Оксана закрыть за собой дверь в ванную комнату, как из кухни выбежали мой отец и мой сын. Они занесли в туалет стремянку, оставленную строителями после ремонта. Эдакую деревянную конструкцию, похожую на высокий табурет с удлинённым сидением, чтобы через окно в стене между туалетом и ванной любоваться красотой обнажённой женщины, принимающей душ.
Сопротивляться этому безобразию было невозможно. Но я всё же предпринял попытку им как-то помешать. Схватил отца за руку, призывая семидесятипятилетнего старика одуматься, но тот, сняв с головы бейсболку, ударил меня ею наотмашь.
- Отстань, - озорно смеясь, сказал отец, забираясь вслед за внуком по ступеням наверх. - У тебя ещё будет время полюбоваться, а у нас всего пять, от силы десять минут.
Я смирился с творящимся безобразием, отправился в комнату стелить постель.
2
Живу я с отцом и сыном в восемнадцатиметровой комнате в трехкомнатной коммунальной квартире.
Отец мой, Михаил Васильевич Гусаков, ушёл от нас с матушкой двадцать лет назад, когда мне было двадцать три года. Был я уже взрослым, но, как после его ухода выяснилось, совершенно несамостоятельным человеком. Отец оставил нам дом в деревне, сад, что называется, живи и радуйся. Но на самом-то деле сад был его детищем, а для меня он превратился в настоящую обузу.
Решив отдохнуть летом месяц от этой обузы, я с другом съездил в Крым, в город Судак. Там познакомился с прекрасной хабаровчанкой. Оказывается, оставил ей и адрес и фотографию. Через двадцать лет по этим следам нашёл меня сын Максим, который приехав в Москву, разыскал меня и стал жить в моей комнате, так как прозябание в Хабаровске его не устраивало.
В тот же год ко мне вернулся отец. Всё как-то сразу. Я, конечно, обрадовался, но у меня и в сорок три года остались нерешёнными те вопросы, которые нормальные люди "закрывают" в двадцать.
Познакомился и влюбился в Оксану, она, как вы уже знаете, замужняя. Муж её, Олег, - бывший спортсмен, ростом два метра, вес сто двадцать килограмм. О её муже рассказ впереди.
Отец ушёл от нас неожиданно, никаких предпосылок для этого не было. Он всегда был смешлив, весел. Как мне казалось, счастлив в браке. Насадил огромный фруктовый сад, вырастил его и вдруг пропал. Позвонила какая-то незнакомая женщина и сообщила, что отец остаётся жить с ней и к нам больше не вернётся. Я даже лица этой женщины никогда не видел. Она так и осталась для меня загадкой. Мама с ней встречалась, разлучница передала ей сумку с вещами отца. То есть, что называется, отрезал так отрезал. Переоделся в новую одежду, а от вещей, напоминавших ему жизнь с нами, избавился. Но не выбросил, не сжёг, его поколение бережливо, отдал прежней семье. И мама его вещи хранила, предлагала донашивать мне.
Странное было ощущение, человек жив, но как будто умер, разом ушёл из нашей жизни без намёков и предварительного объяснения. Да и впоследствии объяснения не последовало. Ни объяснений, ни извинений. Как ни пытался я отца разговорить на тему: "Что это было?", он только отмахивался.
Как странно устроен человек. Была бы жива мама, я бы отца на порог не пустил. Не исключаю, что даже побил бы. После его ухода были такие трудные годы, что не хочется и вспоминать. Но вот я остался один. Мама умерла, и я в полной мере узнал, что такое быть сиротой, ощутил, что это такое, - ужас одиночества. И когда, словно воскресший с того света, чтобы меня поддержать, вернулся отец, вместо того, чтобы указать ему на дверь, как я это мысленно сотни раз за эти годы проделывал, я уткнул склоненную голову в его грудь и пролил потоки счастливых слёз.
Отец смешно был одет. Живя с нами, он носил строгие костюмы, а тут предстал в джинсах, в джинсовой куртке, джинсовой рубашке, на голове - красная бейсболка с белой надписью "Суперстар". Внешне он ничуть не изменился, словно двадцати лет и не было.
Собственно, поэтому и сына, внезапно появившегося, я не смог оттолкнуть. Его доводы, что он приехал в Москву для того, чтобы найти отца и жить вместе с ним, были мне понятны. Для того, чтобы что-то понять и кого-то простить, подчас надо многое пережить, приобрести собственный опыт.
До того, как мы с другом вышли на вещевой рынок и я стал зарабатывать, дни в нашей семье проходили однообразно. Примерно так. Гусаков-старший, развалившись на диване, вслух читал журнал объявлений, мы с Максимом его слушали.
- Услуги: "Стрижка собак всех пород, - Не торопясь, смакуя каждое слово, читал Михаил Васильевич. - В продаже имеются носки, варежки и свитера из собачьей шерсти. Гостиница, для собак. Домашнее содержание, уход, забота. Дрессировка собак, работаю со злобными и запущенными, по любому курсу, послушание, защита, развитие хватки, злобы. Ветеринарная помощь круглосуточно. Вакцинация, терапия, хирургия, акушерство, лечение инфекционных заболеваний. Ритуальные услуги по высшему разряду. Азиата, овчарку, ротвейлера, сенбернара, бульмастифа, бульдога, а также собак других пород, взрослых и щенков, возьму в хорошие руки или помогу пристроить. Не перекупщик. Внимание лицам корейской национальности. В продаже всегда имеется свежее собачье мясо, шапки и шубы из собачьего меха".
Письма: "Живу среди добрых людей". Это, что из тюрьмы, что ли? "Владею сетью магазинов, имею дом на Кипре, являюсь обладателем чёрного пояса по каратэ, а счастья нет". Тут уж тебе ничем не поможешь.
Знакомства: "Аккуратная, добрая, симпатичная москвичка. Женщина бальзаковского возраста. Блондинка. Брюнетка. Буду рада знакомству. Виктория. Вы решили избавиться от одиночества? Девственница. Девушка двадцать один год. Для серьёзных отношений. Есть почти всё. Ищу свою половинку. Молодая, обаятельная вдова. Москвичка приятной внешности. Не позволяли встретиться нам с Вами земные неизбежные преграды, но вглядывались в небо мы ночами, и там соприкасались наши взгляды. Художник мой, откликнись. Нерастраченную ласку, нежность, любовь подарю. Познакомлюсь для создания семьи. Православная. Привлекательная. Приятная в общении. Приходите свататься, я не буду прятаться. "Золотая рыбка", стройная и нежная, немного странная, исполнит любое желание симпатичного, жизнерадостного бизнесмена тридцати лет, который ездит на Мерседесе, с интеллектом и получает втрое, жду эротическое фото. Ласковая и верная пантера, знакомство без интима".
Работа и зарплата: "Работа без специальной подготовки. Доноры мужского семени". О! Вот это работа. А написали "без подготовки". Я всю жизнь специализировался, учился, готовился, чтобы ответственно к этой работе приступить.
- Значит, готов? - краснея, полюбопытствовал я.
- Всегда готов! - заверил Михаил Васильевич.
- Ну-ка, дай сюда объявление, - попросил Максим. - Может, и я на что сгожусь. У-у. Тут и отца не примут, - разочарованно произнёс сын. - Это работа, дед, не для нас. Нужен мужчина двадцати пяти - тридцати пяти лет, физически и психически здоровый. Без выраженных фенотипических признаков. Любой национальности и вероисповедания, но только граждане России.
- Написано "граждане России". Почему же не подходим? - включаясь в семейное обсуждение, поинтересовался я.
- Потому. Тебе сорок три, деду семьдесят пять, мне двадцать. Возраст у нас не тот. Есть другая вакансия. Нужен человек для приготовления обедов. Но, женщина.
- Парик надеть и работать, - подсказал дед.
- Парик париком, но её, должно быть, ещё и по женской части использовать хотят, - высказал я своё предположение.
Повисла напряжённая пауза.
- Тогда не подойдёт, - наконец промямлил Михаил Васильевич.
- Долго же ты думал, - засмеялся Максим.
- Жаль, что донором нельзя, я бы расстарался, - убеждал нас и самого себя Гусаков-старший. - Время сейчас бесстыжее, вытворяй, что хочешь. А, мы и в это время умудрились оказаться отверженными. Видно, на роду у нас это написано.
3
У моего сына Максима есть мечта - он хочет пробежаться по потолку. Не смейтесь. Его сверстник и товарищ Вадим Дёгтев носит свободные сатиновые штаны, те, что были в моде в тридцатые-пятидесятые, делает сальто-мортале и уже имеет в своей комнате один след на потолке. При этом вся стена, по которой он бегает, подбираясь к рекордам, запятнана и изодрана следами, оставленными его спортивной обувью. Что говорит об упорстве и целеустремленности Вадима, возвышая Дёгтева в глазах моего сына до самых небес.
Да-да, не удивляйтесь. Я знаю главную мечту своего сына, Максим поделился ею со мной.
- Сделай помост с наклоном в сорок пять градусов, доходящий до половины стены, - посоветовал я ему, - реализация задуманного приблизится. Но сначала научись акробатике, подобно твоему кумиру Дёгтеву, а иначе позвоночник сломаешь.
Не удержался от комментариев и наш дед.
- А следы на потолке, - сказал Михаил Васильевич, - я думаю, Вадим твой сделал так. Взял кеды, обмакнул их в краску и руками прижал к потолку. Тебе такой вариант в голову не приходил? Мы в школьном туалете так делали.
Максим на деда, а заодно и на меня, обиделся и больше не делился со мною мечтами.
Всех я жалел, всех любил. И у всех - отца, сына и Оксаны была своя правда. Не было своей правды только у меня. Не мог я всё никак оправдаться ни перед Господом Богом, ни перед самим собой.
4
Чтобы окончательно прояснить то, что произошло в воскресенье четырнадцатого апреля на кухне, надо хотя бы в двух словах упомянуть о наших коммунальных соседях. Мир менялся на глазах, и соседи менялись. Появились в нашей коммунальной квартире такие замечательные люди, как Геннадий Гаврилович Гармошкин и Анастасия Антоновна Коробова.
Геннадий Гаврилович, человек творческий, пенсионер. До пенсии работал то ли дирижером симфонического оркестра, то ли главным режиссером академического театра, то ли директором областной филармонии. Обыкновенно с этих должностей люди на пенсию не уходят. Если куда и уходят, то только в мир иной. Но новое время писало свои законы. Сослуживцы или подчиненные, кому как нравится, провожая Гармошкина на заслуженный отдых, подарили ему со значением надувное кресло. Дескать, раньше ты был нашим начальником, имел под собой кресло твёрдое, устойчивое, а теперь привыкай к надувному, на котором чтобы хоть как-то усидеть, хочешь-не хочешь, придётся трудиться, надувать его. Чтобы он на них не накинулся с кулаками на прощальном вечере, прибавили к подарку слова, услышанные ими от продавца: "На нём ещё можно в бассейне плавать".
Геннадий Гаврилович в бассейн не ходил. Он сидел днем и ночью на надувном кресле и смотрел телевизор. Другой мебели на тот момент в его комнате не было, - переломал, придя в бешенство, так как не согласен был с решением руководства о его отправке на пенсию.
Надувное кресло, на котором он сидел, постепенно сдувалось, а у него не было ни сил, ни желания его надувать. В конце концов Гармошкин оказался лежащим на полу.
- Я перестал стараться о своём улучшении, - бормотал Геннадий Гаврилович себе под нос, повернувшись набок лицом к стене, - и мне всё хуже и хуже. Если бы знали вы, Тарас Михайлович, как много я потерял. Прежде желания мои были чистые, понятия честные, поступки добрые. Я читал мудрые книги и радовался, имея примером Толстого и Чехова, Чайковского и Рахманинова. Теперь же читаю бульварные романы, жёлтую прессу, восхищаюсь злыми комментариями журналистов и слушаю шансон. Разговоры и дела мои стали постыдны. Я потерял самое главное, - перестал любить добро и правду. Вы, наверное, думаете, что потери бывают только вещественными? Нет, есть потери худшие, - духовные. Теряются чистые помыслы, хорошие желания, доброе поведение. И людям, потерявшим всё это, всегда бывает скверно. Я замечаю всё это за собой даже теперь, когда заблудился. Знаю, что кончу плохо. А ведь было время, когда я боялся только одного. Как бы не перестать правильно мыслить, говорить, поступать. Я сам себя сейчас обкрадываю ежеминутно.
- Так самое время вам опомниться и спасти себя, - заметил я ему, ставя рядом с его изголовьем миску с горячим супом. Я приносил ему продукты, чтобы он не умер с голоду. - Почему вы не хотите спасти себя от себя самого?
- Утрачена совесть, - садясь на полу и принимаясь есть, ответил Геннадий Гаврилович, - связь с Богом потеряна, драгоценный вы мой человек.
- Так ищите её, восстанавливайте связь. Заставьте себя. Направьте свой рассудок в правильную сторону.
- Не знаю, война что ли бы началась, - ожесточаясь на мои слова, проворчал Гармошкин, меняя тему разговора, - или какие другие всемирно великие события. Чтобы наши дела, наша тухлая жизнь наконец померкла в их очищающем свете и перестала существовать.
- В свете ядерного взрыва? - не выдержал я. - Страшные вещи говорите.
- Что может быть страшнее моего теперешнего существования. Как там соседка наша, "Коробочка"? Жива? Всё ещё возится со своими горшками с геранью? Из-за них я не могу на кухне находиться, задыхаюсь.
- Я передал ей вашу жалобу, и она унесла герань в свою комнату.
- Значит, "садов Семирамиды" больше нет?
- Почему же, она старается, как может. Украшает кухню новыми цветами.
Геннадий Гаврилович побледнел.
- Не к моим ли похоронам готовится?
- Вы всем говорите, что скоро умрёте. Может, и в самом деле, стала готовиться, - не выдержал я занудства Гармошкина.
- Конечно, вы считаете, что я занимаюсь самораспятием, - продолжал сосед. - Да, мне это свойственно, и ничего меня уже не изменит.
- Трудиться вам надо, Геннадий Гаврилович. Если и не творчеством, то обычным трудом себя занимать. Чтобы силы уходили, а вместе с силами и дурные мысли.
- Да-да. Именно такая жизнь ко мне приблизилась, - визгливо закричал Гармошкин. - Когда не чувствуя радости, не видя ясных перспектив, придётся, как вол на пашне, впрягаться в ярмо и тянуть лямку постылых будней. Ни тебе самосозерцания, ни углубленного анализа поступков, - ничего этого уже не будет. Боюсь, я - один из тех, кто не выдержал пробы на жизнь. Такие, как я, недостойны топтать землю своими ногами. Не утешайте меня, мне от ваших слов только горше становится и сильнее не хочется жить.
- Будет завтрашний день. Быть может, он принесёт что-то новое. Новые мысли, желания. Не торопитесь ставить крест на своей жизни.
- Добрый вы человек, Тарас Михайлович. Мало того, что будущего у меня нет, у меня такое ощущение, что и прошлого не было. Просто какое-то "царство безнадежности". Это будет даже похуже тоски. Вы-то переживёте это непонятное, непрошеное время, в котором всякая жизнь словно остановилась. Нет смыслов, нет ничего. Всё, конечно, вернётся, только я до этого не доживу. Мёрзну, чувствую близкую смерть. Знаете что? Куплю-ка я на последние деньги себе блудницу. Осуждаете? Дело ваше. Но знайте, я не дотронусь до неё пальцем. Просто положу её рядом, сам даже раздеваться не стану. Дыханием её согреюсь. О! Слышите? Даже от одной правильной мысли я уже весь трепещу. Звеню, как натянутая струна. Едва сдерживаю порывы поднимающейся во мне молодой крови.
- Ты же старик. Откуда у тебя кровь молодая? - раздался из коридора смех и голос нашей соседки Коробовой Анастасии Антоновны, которую Геннадий Гаврилович презрительно обзывал "Коробочкой".
- Любовь делает мою кровь молодой, - крикнул в сторону коридора Гармошкин. - Любовь превращает старика в юношу. Любовь творит чудеса. Паралитики встают на ноги, мертвецы поднимаются из гробов. Решено! Пущу к себе жить бабу, надо же кому-то пол подметать.
И Геннадий Гаврилович вскоре привёл молодую симпатичную женщину. На всю ночь заперся с ней в общей ванной, смеялся, плескался там. Моим новым станком для бритья обрил ей волосы, где только можно, о чём потом, не без удовольствия, доложила мне моя родня, наблюдавшая вместе с соседями по лестничной площадке за "спектаклем главного режиссёра" через известное вам окошко.
Гармошкин в ванной смеялся нездоровым смехом, то и дело кричал, обращаясь к своей молодой знакомой: "Стой на месте, я тебе денег дам!". Вскоре он женился на ней, стал прилично одеваться, взбодрился, купил новую мебель и беседы наши стали носить совершенно иной характер.
Иной раз сидим с ним в его комнате за круглым столом, покрытым белой скатертью, пьём чай, и Геннадий Гаврилович, глядя на молодую жену, витийствует:
- Надо быть смелым, признать раз и навсегда, что впереди тебя ожидает "ничто" и жить спокойно, без очарований и разочарований.
- Мыслящий человек не станет жить, если признает, что впереди его ждёт "ничто". Это глупость какая-то, - вырвалось у меня.
- Вы правы, но нас настолько отравили атеистическим воспитанием, что мне легче так. Занимаясь творчеством на какое то мгновение отвлекаешься и кажется, что смерти нет. Но опять наступает бессонная ночь, и вся радость от творчества испаряется. Живёшь, терпишь, зная, что ночь пройдёт, как уже не раз проходила. Но временами ночь превращается в вечность, и в голову приходят крамольные мысли: "А что, как не будет рассвета?". И тогда я кричу. Но крик мой не слышен, потому что он внутри меня. Но от этого крика, поверьте, сердце рвётся ничем не меньше, чем от настоящего. И кровью сочится, страдает душа. Но признаюсь вам, не могу представить этого мира без себя. Кажется, что я был всегда, даже тогда, когда меня не было. И буду всегда, даже тогда, когда над моей могилой водрузят деревянный крест. А с другой стороны, как же это я буду жить без себя самого?
- Не надо считать себя только лишь туловищем, и всё будет в порядке. Противоречия исчезнут, - позволил я себе замечание.
- Вы так смело об этом рассуждаете, потому что молоды, и исполнение вашего "смертного приговора" далеко, где-то там за горами, лесами. А мой-то приведут в исполнение с минуты на минуту. Ну не в этом году я умру, так в следующем.
- Зачем же вы тогда на мне женились? - спросила, краснея, молодая его жена. Ей не нравились подобные разговоры.
- Никто не знает ни дня, ни часа своего, - постарался я её успокоить. - Вспомните Пушкина. У него четыре старика несут гроб с молодым человеком.
- Спасибо, утешили, - засмеялся Гармошкин.
Соседка наша, Коробова Анастасия Антоновна, которой Геннадий Гаврилович дал прозвище "Коробочка", была молода, красива, с нею жили дети, Коля и Маша. Работая официанткой в ресторане, она познакомилась и вышла замуж за известного богатого человека, будучи ещё совсем девочкой. Родила от него детей, а затем в неё словно бес вселился. Прокляла мужа за то, что он "влюбил" её в себя и украл у неё молодость. Её потенциальное счастье в браке со сверстником. Настояла на разводе. Запретила видеться отцу с детьми, запретила помогать ей, отказалась от алиментов. Пребывая в этом состоянии, оказалась у нас в квартире, в девятнадцатиметровой комнате с окном на север. Появились у неё навязчивые мысли погубить себя и детей. По её словам, только тут она немного одумалась. А если всю правду говорить, одумалась только тогда, когда явственно услышала у себя в голове посторонний голос, участливо ей советовавший: "А ты повесься".
Пришла она тогда ко мне и всё рассказала. А до этого ходила мрачная, нелюдимая, как говорится, клещами слово из неё не вытащишь. Выслушав её, я ей сказал всё, что думал. Предложил наплевать на советы "лукавого", сходить в церковь на исповедь. Извиниться перед мужем, сказать, что во всём виновата, и если у него есть желание, то пусть видится с детьми, платит алименты, покупает им игрушки. "Впрочем, скажи", - учил я Анастасию, -"что на этом не настаиваешь, понимая, что поведением своим много крови ему попортила".
Впоследствии она так и сделала. Муж тотчас откликнулся, приехал и забрал их всех к себе.
5
Еще одна немаловажная деталь моего рассказа. Я придумал объединяющий суп. В огромной двадцатилитровой кастрюле я варил кости и на костном бульоне делал суп. Сначала каждый приносил кто картофелину, кто морковку, и за это всем полагалась приличная порция. Да ещё с собой в стеклянной банке брали. Затем как-то само собой получилось, что приносить ингредиенты для супа перестали, но приходить за порциями не забывали. И более того, к нам в квартиру потянулись соседи с лестничной площадки. А Соня Рыжова, студентка консерватории и Наталья Николаевна Хвостикова, школьная учительница, приходили с других этажей.
Собственно, из-за вновь приходящих я и стал варить суп в двадцатилитровой кастрюле. До этого мы в ней квасили капусту. А после смерти матушки она стояла на балконе без дела.
Предложив объединяющий суп, я этим хотел как-то сплотить людей, вернуть им надежду на будущее, дать им уверенность, что в любом случае не умрут они с голода. И чудо произошло. Люди стали собираться на нашей кухне, - беседовали, смеялись. Цель - сплотить людей, зажечь огонь в их потухших глазах, в конце концов, была достигнута.
В тот выходной день, четырнадцатого апреля, о котором я начал рассказывать, Оксана Жулина настолько хорошо узнала меня, за три часа, проведённые вместе, что наотрез отказалась идти домой. О чём кто-то, имеющий чуткие уши, тотчас доложил её мужу, вернувшемуся с работы.
Ничего не подозревая, оставив Ксюшу в комнате, я вышел на кухню и присев на табурет, стал размышлять о том, как бы поделикатнее сообщить Жулину о его отставке.
Сидел и улыбался, глядя на то, как мило беседуют соседи и мои близкие родственники, вспоминал слова, сказанные Оксаной: "Я останусь здесь навсегда. На подстилке, как собачонка, спать готова, но к мужу больше не вернусь".
И тут вдруг, дверь у нас в квартире не запирается, прибежал на кухню гигант Олег Жулин, находясь в крайней степени бешенства. Заметив своего обидчика и долго не размышляя, он кинулся на меня с кулаками.
Я находился в состоянии благости и даже бровью не повёл. Но соседи, родные и близкие, сообразив, в чём дело, не щадя живота своего, все разом кинулись на мою защиту. Я видел это своими глазами. Это был единый порыв. Все разом, без предварительного сговора, что, собственно, гиганта и остановило, ничего подобного он не ожидал. На нём повисли все, даже малые дети, Коля и Маша.
Когда по моей просьбе его отпустили, он окинул всех удивлённым взглядом, посмотрел на меня в упор и сделал признание, о котором я вам говорил.
- Да ты, оказывается, хороший человек, - сказал, в воцарившейся тишине, обманутый муж.
Этого, признаться, я никак не ожидал услышать. Не скажу, что мы с ним обнялись, но что всё кончилось миром - это правда.
С Ксюшей после того, как она получила развод, мы поженились, живём хорошо. Но это, как пишут в романах, уже совсем другая история.