Мою жену зовут Мария Макаровна Сажина, она сейчас солидный человек, главный агроном тепличного хозяйства. А двадцать лет назад, когда я с ней познакомился, была... Как бы помягче выразиться, девушкой своеобразной, говоря на чистоту - легкомысленной, не искренней. Через что чуть было не расстроилось, едва начавшись, наше с ней знакомство.
Много нервных клеток я тогда потерял, мог даже умереть.
Расскажу всё по порядку. Дело в том, что каждой весной, в мае месяце, я брал отпуск и ехал к деду Афанасию Карповичу, в деревню Александровка. Помогал сажать картошку, наслаждался видом пробуждающейся природы. Так было и в тот год.
В автобусе, что вёз меня от железнодорожной станции, заметил девушку в бежевом плащике. Узкая талия, широкие бёдра. Волосы цвета льна. Коса ниже пояса, брови вразлёт, глаза синие, как небо, с озорной искоркой. Одним словом, красавица. Опять же, отметил про себя, что и она на меня поглядывала с интересом. Сошла она вместе со мной в селе Отрадное. Робея перед её красотой и понимая, что сделался красным, как рак, я всё же подошёл к ней и поздоровался. Она ответила на моё приветствие и ждала, что за ним последует. Пересиливая смущение, я процедил что-то, в том смысле, что хочу с ней познакомиться. Она хмыкнула, назвалась Марьей. Сказала, что живёт в селе, работает на ферме дояркой и убежала. Больше ничего не удалось узнать. Но у меня в Отрадном жила родственница, тётя Галя, и я у ней надеялся навести справки.
От села до деревни Александровка три километра. Я надел рюкзачок, взял в обе руки сумки и зашагал по скользкой после дождя глинистой дороге.
Афанасию Карповичу, по его просьбе, я привёз московскую выпивку и закуску. У него на старости лет началась вторая молодость, проснулась тяга к спиртному и женскому полу. И пока я нанимал тракториста, да следил за вспашкой, дед взял бутылочку беленькой, две бутылки креплёного вина. Балычок, селёдку и зашагал к знакомой старушке в Отрадное. Его "невесту" звали баба Дуся, я её хорошо знал. Проживала Евдокия Ивановна в ближайшем доме от остановки автобуса.
Весь световой день я провёл за посадкой картошки, умаялся. Время спать ложиться, а Афанасия Карповича моего нет. Загулял добрый молодец. Поздно вечером поплёлся я за дедом. По дороге подобрал меня грузовик. В кабине развалясь, сидели двое подвыпивших москвичей. Они строили дачникам дорогу, на самосвале возили песок и гравий. Сами имели участки на дачах, но жили в Отрадном. А водитель, Максим, как выяснилось за разговором, квартировал в доме у бабы Дуси. Подвёз прямо к крыльцу.
Афанасия Карповича я нашёл пьяным и расслабленным. Оставив его отсыпаться, отправился в обратный путь.
Тот же грузовик догнал меня по дороге в деревню и шофёр Максим снова предложил подбросить. В кабине у него сидел всё тот же хмельной приятель, у которого в ногах располагался огромный бидон браги.
Бидон закинули в кузов, долго усаживались, освобождая мне место, оба курили, матерились и дышали перегаром. Когда я в Александровке выбрался из кабины на свежий воздух, то показалось, что вырвался из ада и попал сразу в рай. Свежий ветер, пение соловья.
Утром объявился дома дед. Он жадно пил простоквашу, много говорил. Среди прочего рассказал и о шофёре. С его слов я узнал, что у Максима в Москве жена и дочь, а здесь, в Отрадном, он живёт с дояркой Марьей.
- Как с Марьей! - вырвалось у меня, - Молодая, с косой?
- Да, молодая и коса у неё имеется, - безразлично подтвердил дед.
Меня словно обухом по голове ударили. Я чуть не умер от этого известия. Хотя никаких далеко идущих планов на девушку ещё не имел. А может, обманываю себя? Но я точно знал, что не хочу, чтобы такое небесное создание сожительствовало с известным мне доброжелательным водилой.
После откровений Афанасия Карповича я всю ночь не спал, думал о Марии. Возвышенная, светлая и связалась с хмырём. Рушилось моё представление о мире. Я и плакал, и проклинал её. Обзывал про себя всяческими ругательными словами. В конце концов сильно затосковал.
Кругом красота, но насладиться ею в полной мере я не мог. Впал в такое состояние, что не замечал, как пролетали дни, а то и целые недели. Опомнюсь от тягостных мыслей, гляну на календарь. Ба! Уже четырнадцатое мая.
Выйду вечером на крыльцо. Ветер холодный, запад розовый. Соловьи, словно соревнуясь, во все колена поют, заходятся. А вдалеке, за деревней, в лесу слышен глухариный ток. И всё это в звенящей тишине. И листочки и травка уже появились, но духа жизни ещё нет. Всё в природе ещё как бы искусственное, не одухотворённое. Пришла в гости соседская кошка Мурка. Раньше не брала дохлых мышей из мышеловки, брезговала. А тут посмотрела на мышь голодными глазами, затем испытующими на меня. Дескать: "Закон я знаю. Кто мышь поймал, тот и ест". Опять на мышь кинула взгляд и снова на меня, уже по-другому посмотрела, как бы спрашивая: "А сам-то, что, точно не будешь? Ну, как знаешь". Схватила добычу и проворно, по-воровски, в чём раньше замечена не была, убежала, опасаясь, что я передумаю и мышью придётся делится.
Вскоре Мурка стала ходить за мной, как привязанная. Дрова рублю, она отойдёт на безопасное расстояние. Сядет и смотрит, как я это делаю. Куда ни пойду, она всё со мной. И всё преданно в глаза глядит. Мне даже смешно было. Я как младший сын мельника, которому кот достался. До того дошло, что пришёл сосед и стал мне выговаривать.
- Мурка теперь у нас богатая стала, - говорил Сергей Михайлович, - такого друга заимела. На хозяев уже и не смотрит. Ты и в самом деле её тушёнкой и парным молоком потчуешь, как твой дед говорит?
- Да нет. Даю дохлых мышей из мышеловки. Вот и всё угощение.
- Надо же. И за это такая любовь. Смотрю я иной раз на свою Мурку и думаю, куда до неё Иову Многострадальному. Она каждый год теряет своих детей, то слепых крох, то подростков, не переживших зиму. И всё мне прощает. Она неисправимая оптимистка, жизнь свою кошачью каждую весну начинает с белого листа. Красива, терпелива, любвеобильна и бессловесна. Была бы она человеком, женщиной, женился бы на ней, не задумываясь.
На календаре пятнадцатое мая. Соловей с кукушкой на пару стараются. Тишина, похолодание. Вишня цветёт с девятого мая, всё ещё цветы держатся. Черёмуха только расцвела. Дожди, сильные ветры. Кукушка так громко кукует, словно топорищем по ушам бьёт: "Гу-ку! Гу-ку!".
Время летело, на календаре уже было двадцать девятое мая. Яблоневый сад весь в белых и розовых цветах. Небо синее, как на картине, ни облачка. И стоит гудение от миллиона пчёл, перелетающих с цветка на цветок. Такая благодать, что не передать словами. Цветы повсюду - и на земле, и на ветках яблонь, рядом с головой, но пчёлы мирно собирают нектар, не кусают, не трогают. На этих же ветвях сладкоголосые птицы, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Сидят и поют. Но разве это не красота, не рай земной? А на душе у меня тоска. Хожу, сутулясь, как старик, так, словно меня бетонной плитой придавили.
Сосед вечно или косит траву, или стучит, отбивая косу. Словно других дел у него нет. Когда сил уже не осталось сносить своё мучение, собрался я в Отрадное, якобы за молоком. А на деле хотел поговорить с тётей Галей, расспросить про Марью.
Узнав, что я иду в село, сосед попросил и ему взять три литра молока.
Я шёл в Отрадное по глинистой дороге. После дождя дорога сделалась скользкой, ноги в сапогах разъезжались, как у начинающего фигуриста коньки на льду. Пока ждал дойки, долго говорил с внуком тёти Гали, маленьким мальчиком Андреем. Он мне показывал газетные вырезки, на которых были изображены автомобили, демонстрировал дробь, которую резал на грузила. Мне дали молоко, а соседу отказали. Тётя Галя сказала: "Надо на утро внуку оставить". Хотел спросить её про Марью, но язык к нёбу прилип. Банку с молоком взял, а вопросы, столько мучавшие меня, так и не задал. Но всё выяснилось само собой.
Я возвращался в деревню, и тут со мной поравнялся "ЗИЛ". Грузовик остановился, из открытого окошка кабины выглянул Максим и крикнул:
- Привет, пешеходам! Опять по грязи ноги топчешь. Садись, подвезу.
В кабине, рядом с водителем, сидела худосочная рябая девица с косичкой не толще крысиного хвоста. Максим её мне представил:
- Краля моя, Марья - искусница. На самом деле она доярка, коров на ферме за титьки дёргает, а мне всё не разрешает подёргать за свои.
- Дурак, - сделав вид, что обиделась, прикрикнула Марья и ударила Максима кулачком.
С меня в этот миг "бетонная плита" свалилась. Никого в эту минуту я не любил сильнее, чем этого подвыпившего Максима и его рябую Марью.
Мне снова стали снится светлые, лёгкие сны, в которых много воздуха и жизни. Я спал и чувствовал, что улыбаюсь. Спал, как в детстве. Когда нет смерти, нет ничего дурного ни в тебе, ни вокруг.
А что же моя Марья? Расспросив тётю Галю, разыскал девушку. Радости моей не было предела. Мария, видя это, легко пошла на контакт. Призналась, что дояркой не работала, является студенткой третьего курса Тимирязевской Академии. А солгала потому, что в транспорте ни с кем не знакомится. Мало ли, кто я такой. Знала бы, дурёха, что я через её наивное враньё чуть было жизни не лишился. Но я о своих переживаниях благоразумно умолчал. Простил ей всё, любил уж очень.
Год мы с ней хороводились, потом, как положено, расписались. Двадцать лет прошло, живём душа в душу. Но чего греха таить, заноза в сердце осталась, временами саднит. Вот вам всё это рассказал, может, легче станет.