No Издательство 'Русский Остров', оформление, 2016
Дьяков, Владимир
Лайки на охоте и дома: рассказы о лайках / В. Дьяков. - Владивосток : Изд-во 'Русский Остров', 2016. - 80 с.
Лайки - самые универсальные, наделенные высоким интеллектом охотничьи собаки, по внешнему виду и повадкам стоящие ближе всего к диким предкам, которые 'заключили союз' с человеком свыше 10 тысяч лет назад. Свою любовь к ним автор выразил в виде коротких рассказов, где лайки проявляют себя верными и надежными помощниками на охоте, надежными спутниками, всегда готовыми прийти на помощь другу-хозяину. В рассказах, вошедших в сборник, содержится немало полезной информации об особенностях поведения лаек в разных, порой критических, ситуациях.
Кому адресована эта маленькая книга? В первую очередь тем, кто еще не разучился читать и удивляться многообразию проявлений жизни. В том числе - любителям собак вообще и охотничьих в частности. Охотникам. Защитникам природы.
Д 93
Агзе, Азии, Амуру и многим
другим моим верным и
добрым четвероногим друзьям.
До встречи на Великой охоте!
ПРОЛОГ
- Смотри, волки! Два волчонка! Ух, ты - волки: волк и волчица! Настоящие сибирские лайки! А вы на них ездите? Вы их с Чукотки (Камчатки, Сибири, Севера) привезли? Неужели они у вас дома живут? А я думала, что лайки гораздо крупнее. Как же они медведей-то загрызают? Правда, что лайки ничего и никого не боятся? А как вы в лесу их находите?
Эти бесконечно варьируемые и другие вопросы возникали на протяжении многих лет почти на каждой прогулке, а также в электричке и в поезде, в вертолете и на катере, в городе, в лесу, в зимовье - везде. Их задавали разные люди, и относились они к моим постоянным спутникам - лайкам. Спрашивали взрослые и дети, мужчины и женщины, охотники и не охотники. Люди, у которых есть собаки, и те, кто никогда не держал в доме даже кошки. Никаких собак не разглядывают с таким доброжелательным интересом, как лаек. Сочетание волчьей стати с умными добрыми глазами влюбляет в них людей с первого взгляда.
Мода на различные породы собак капризна и переменчива. Доги, овчарки, боксеры, эрдельтерьеры, доберманы, шнауцеры, бультерьеры, мастифы... Волна популярности накатывает и вскоре перекрывается другой. Периодически возобновляется интерес к охотничьим собакам: сеттерам, фокстерьерам, спаниелям, таксам... И только лайка, устойчиво сохраняя высокий рейтинг среди всех пород, не подвержена капризам моды многие десятилетия.
4 5
Неприхотливая и самодостаточная, она может терпеливо переносить тяжелые климатические условия. Ласковая и малозаметная в доме, она бескомпромиссная до свирепости на зверовой охоте. Охраняет хозяина и добычу в тайге, громким лаем извещает о приближении постороннего к зимовью, машине, добытому зверю. Я грел о тело моей собаки отмерзающие руки, чтобы успеть зажечь спичку. Собаки нередко были единственными собеседниками в таежном безмолвии. Я страдал, когда страдали мои питомцы. И они всегда сопереживали мне, когда видели боль.
Я не поместил фотографии тех, о ком здесь рассказываю. Сначала хотел и кое-что выбрал. Потом понял - читатель не получит должного впечатления об этих собаках: нет горящих глаз, нет предельного напряжения... Лайки не любят позировать, поэтому, чтобы хорошо их запечатлеть, нужно потратить немало времени. Что же касается охоты, где возникает множество прекрасных эпизодов, надо или снимать, или охотиться. Я стрелял в матерого вепря с расстояния в
29 шагов. Кабан и поджимавшая его Буря смотрелись великолепно. Но ... представьте себе опушку леса, белый снег, сумерки с выплывающим месяцем и скорость происходящего. Думаю, вы поймете меня правильно. Лучше всего, чтобы кто-то третий это делал, но я не киногерой, и за мной не ездит съемочная группа, как правило, я не охочусь в компании, а с напарником, когда он есть, встречаемся рано утром и поздно вечером. Оправдываюсь перед читателем, но сам себе не прощаю потерю многих уникальных кадров, центральным персонажем которых должны были быть лайки.
В публикуемых рассказах внимательный читатель увидит не только характерные эпизоды из жизни лаек, но и мой опыт работы с ними. Возможно, это кому-нибудь пригодится. Для меня важно и другое. И, пожалуй, особенно важно. Я стремлюсь передать читателю свое ощущение сложного внутреннего мира, который присущ этим замечательным собакам. Хочу предостеречь от поверхностного отношения к их воспитанию, созданию для них оптимальных условий жизни. Предваряя, хочу дать несколько простых, но очень, с моей точки зрения, важных советов.
Нет времени - не заводите собаку.
Не заводите лайку по просьбе детей, даже если они этого очень хотят, купите им что-нибудь другое.
Нет денег, чтобы лечить и кормить ее, - сконцентрируйте свое внимание на членах семьи и не пытайтесь делить малое среди многих.
Вы не можете или не хотите ежедневно в быстром темпе проходить несколько километров - приобретайте собаку комнатной породы.
Вы живете в городе и на расстоянии километра нет места, чтобы собака могла побегать свободно или хотя бы на длинном поводке, - лучше выбрать не лайку.
Соразмеряйте свой возраст и силы, принимая решение о приобретении лайки. Для души и одиночества, охраны квартиры (звоночек для непрошеных гостей) лучше обойтись беспородной собакой мелкого и среднего размера, выращенной вами или подобранной в период трудных для нее обстоятельств. Собаки умеют быть благодарными и верными!
ГУАДИМА1
Было около 9 часов вечера, а я все скрипел лыжами по торосам и снежным наметам Сукпая, не ведая, когда можно будет отдохнуть. Я знал, что неподалеку должно быть зимовье, и надеялся в нем остановиться на ночлег.
1 Впервые опубликовано в журнале 'Дальний Восток', 2006, ?5
6 7
Синие тени от деревьев долго тянулись ко мне со стороны противоположного берега, но, так и не достав, враз исчезли, поглощенные сумерками. Белый снег еще удерживал остатки видимости, но справа и слева две стены леса стали непроницаемы и отгородили от меня весь другой мир.
Ноги равномерно двигались вперед-назад, издавая звук 'шурх-шурх, шурх-шурх'. Уши давно привыкли и не обращали на него никакого внимания. Правая рука лежала на цевье ружья, висящем спереди на ремне, перекинутом через шею и правое плечо. Левая - опиралась на тальниковую палку, срезанную в начале пути и служившую для сохранения равновесия, тормозом при спуске с возвышенностей, опорой при подъемах в гору; для кипячения чая в банке, для измерения глубины наледей... Станковый рюкзак на спине был привычной и неотъемлемой частью меня самого. Казалось, лиши этого груза, и я медленно начну отрываться от поверхности бренной земли и, может быть, не смогу передвигаться, зависнув над ней.
Какая только чертовщина не лезет в голову идущего по белому безмолвию, если она не загружена полезной работой. Но сейчас работают ноги - они главные, а не голова.
Однако вот что-то произошло за пределами видимости, и это 'что-то' насторожило меня, сразу поставив все на свое место: голову сделало главным органом, а ноги и прочее -
послушными исполнителями исходящих из нее сигналов. Не сбавляя хода, я покрутил головой влево и назад, в сторону реки и пройденной части пути. Это было единственное направление, откуда могло исходить нечто, встревожившее меня. Глаза задержались на черной точке, отделившейся от кромки противоположного берега и по дуге направлявшейся на мой след.
- Ух ты, - невольно вырвалась вслух мысль, тут же пришедшая в голову, - это же волк!
Точка выросла в размере, и, несмотря на темноту, было видно, что одинокий волк уверенно взял мой след и заходит со спины. Я был поражен его наглостью. Неужели он бешеный или настолько неопытен, что в одиночку хочет справиться с человеком? Сняв ружье, поставил в стволы крупную картечь. Волк уже был метрах в пятидесяти. На белом снегу лесной разбойник смотрелся великолепно. Бежал легко, но не быстро. Опущенная голова позволяла держать след и одновременно не выпускать меня из виду. Естественно, его глаза в сумерках видели отлично, не то что мои.
Я поднял ружье и уже потянул спусковой крючок, как в то же мгновение он метнулся под обрыв и пропал из виду. То ли я не мог разглядеть его темную шкуру на фоне лишенного снега обрыва, то ли он затаился в сугробе или воспользовался прибрежным торосом, как щитом. В любом случае я понимал: если он хочет мной ужинать, то надо нападать. Сам я сдаваться не пойду.
'Пусть крадется, - подумал я, - на белом снегу, да при встающей луне (в это время над лесом уже появилась сияющая корона лунного света, извещающая о скором выходе главного ночного светила) я его рано или поздно пристрелю'.
Держа ружье в правой руке, я уже совсем было приготовился продолжить путь, как вдали в ночном морозном воздухе послышалось тихое, но отчетливое: 'шурх-шурх, шурх-шурх, шурх-шурх'.
Это было интереснее, чем волк. Кто бы это мог быть? Таежная река не деревенская улица, по которой загулявший человек может идти и ночью.
Тем не менее по моей лыжне быстро скользил человек. Я уже увидел его и вскоре крикнул обычное приветствие, чтобы для него не было неожиданным мое пребывание здесь. Не останавливаясь, он пробежал мимо того места, где
8 9
скрылся волк, но тот как растаял, и подъехал ко мне вплотную. Скинув рукавицы, мы поздоровались.
Мой внезапный попутчик назвался Семеном Каляндзюгой, удэгейцем из пос.Гвасюги. Я слышал о нем, но встретил впервые. На вид ему было лет 50-55. Продубленное морозом и ветром коричневое лицо с раскосыми глазами и многочисленными морщинками, лучами расходящимися от их внешних углов. Спокойный взгляд черных, уже подернутых пеплом времени, глаз. Лицо типичное для 'наших американоидов', как называл этот народ В.К.Арсеньев.
Снаряжение обычное для старых охотников-удэгейцев: одностволка 32 калибра с перемотанным изолентой в нескольких местах прикладом, суконная куртка, войлочные короткие, как шорты, штаны и привязанные к поясу две отдельные 'штанины' - вайпты. На ногах - олочи из изюбриной кожи, на голове шапка - треух армейского образца. На поясе - нож, утопленный в ножны до середины рукоятки. Передвигался он на широких самодельных лыжах-голицах, помогая себе палкой, подобной моей.
В отличие от меня он знал, что я иду впереди него. Ему это сказал брат, работавший на постройке моста через Хор и проживавший в маленьком поселке, расположенном против устья Сукпая, а также мои следы, которые он 'читал' на всем пути, как и положено таежнику.
Пока мы разговаривали, я забыл про волка, но в этот момент его черная тень легла на лыжню в пятнадцати метрах от нас. Семен, видя, что я поднимаю ружье, усмехнулся:
- Думаешь волк, да? Это Гуадима, - сказал он с ударением на последнюю букву, - по-русски 'медведь'. Но его все волком считают. Особенно раньше, когда он молодым был. Потом еще увидишь, как он зюбрей гоняет. А сейчас домой скорей надо. Уже поздно. Чай пора пить, а то мы с тобой чего-то задержались.
С этими словами он заскользил вперед, да так скоро, что мне пришлось попыхтеть, чтобы не отстать. Пес легко обошел меня и, догнав Семена, пристроился сзади, чтобы не сходить с лыжни в рыхлый снег. Через четверть часа мы подошли к зимовью. У двери встретил нас радостным лаем Гуадима, как настоящий спортсмен, успевший сделать финишный рывок и оказавшийся у цели первым.
Пока разжигали железную печурку, снимали промерзшую заледенелую одежду, я покаялся Семену, что чуть было не отправил его собаку на тот свет.
- А, - усмехнулся Семен, - первым это я еще лет двенадцать назад хотел сделать! Ему тогда только полтора года было. Ну, как видишь, жив собака. Будем чай пить, расскажу об этом.
Вскоре закипел чай, я достал мороженое сало и сухари, Семен нарезал несколько колечек от похожего на сервелат изюбриного хвоста. По случаю знакомства я плеснул на донышко в кружки по 'пятьдесят' граммов спирта. Под доброе гудение постепенно вишневеющей печки, уже вполне согревшей середину небольшого рубленого зимовья, мы закусывали, пили крепкий ароматный чай, а Семен рассказывал мне о своей долгой жизни. И начал он с той проделки юного Гуадима, из-за которой тот впервые попал на ружейную мушку.
- На Сукпае, а здесь всегда охотились люди моего рода, бывали годы богатые на соболя, а бывали очень бедные. Потому что основной соболь здесь проходной. Один год может пройти через мой участок, а может и верхами обойти. Или еще как. Бывало сотню ловил, а иной раз и десяток за удачу считал.
В одну из таких пустых зим висело у меня здесь - он показал на одно из потолочных бревен в районе нар - один в один семь соболей, уже посаженных и высушенных, как
10 11
для сдачи положено. Тогда все в зимовьях открыто хранили.
И пушнину не прятали. Может, и не дали бы за них такой цены, ты знаешь, приемщики народ прижимистый - им тоже жить хочется, но я на четыреста рублей прицелился. Порченых, с оторванными лапками среди них не было - все пойманы ловушкой, а не капканом. Мех блестящий, хоть и с рыжиной, но темные и крупные. Пять котов и две самочки.
Пошел я с утра на осмотр ловушек: где приманку обновить, где поправить. А чтобы не гонять зря зверя и не следить на путике, - Гуадима дома запер. Иначе сбежит за мной, как не привязывай, - не терпел, чтобы его на охоту не брали. Гуадима обиделся: пока я уходил, слышал, как он выл и дверь царапал.
До вечера все обежал - лыжня накатанная, снега уже неделю не было, поэтому вернулся засветло. Захожу домой и вижу: соболя мои на полу валяются, и, как показалось, у всех что-нибудь оторвано, а два самых красивых - пополам раздербанены. Веришь, такой злой стал - себя не помню. Заорал, за ружьем кинулся, снаружи оно висело, где и сейчас его место, да пока патрон ставил, он в открытую дверь за мной следом скользнул и скрылся из глаз. Побежал за ним с ружьем, без шапки и рукавиц. Он без дороги, и я по его следу. А лыжи не взял - сто метров отмахал, а каждый шаг по колено и глубже, чувствую: все, надо домой идти, так мне его не догнать, и руки к стволу липнут. Мороз градусов тридцать. У нас в декабре только днем на солнце тепло, а к ночи всегда так.
Пока совсем не стемнело, у двери сидел, в щель смотрел, ждал, когда появится. Ружье круглой пулей зарядил -
такой медведя, изюбря стреляю. И здесь хотел разом кончить. Шибко злость взяла! Только когда руки стыть стали, ружье отложил, начал печку топить, а дверь не закрыл: надеялся, что подойдет. Ночью два раза выходил смотреть. У него из коры будка, как и сейчас, такая была. Не пришел. И утром не пришел, и в обед - так и не показался.
На другой день колю дрова, вижу: на реке метров за двести стоит, на меня смотрит. Долго стоял, потом лег. Не подходит ближе. Ладно, - думаю, - посмотрим, кто умнее. Ружье мешком закрыл и сам потихоньку в лес. Чтобы от него сбоку зайти - там метров пятьдесят будет. Оттуда достану. Но как ни крался, он меня услышал и на другой берег перебежал, под дерево лег. Между нами ни кустика. Плюнул с досады, пошел делами заниматься.
Посмотрел пушнину порченую внимательно. Кое-что привел в относительный порядок. Где подшил, где разгладил. Две шкурки без брака можно сдать - от собачьих зубов по две дырки только на брюхе оказались, я их лопаткой, из глазного отвилка зюбриного рога сделанной, затянул немного и тонкой ниткой прихватил крест-накрест; остальные - только браком пойдут, но совсем испорченных две - их ни под каким видом не примут. Однако и здесь придумал вырезать куски для шапки. В деревне есть такие умельцы: берут у охотников по дешевке пушнину, выделывают и из любых клочков всякие вещи готовят. Потом в Хабаровск пересылают, там теперь много наших, а те продают на базаре. Посчитал, рублей двести за все получить можно. Все же лучше, чем ничего.
На третий день Гуадима опять на реку приходил, на меня смотрел. До вечера там лежал, а к ночи исчез.
Утром смотрю: его следы у барака, мороженую тушку соболя грыз. Обычно собаку такое есть не заставишь, поэтому они так всю зиму и валяются у барака. Их даже мыши не любят. Видно, Гуадима здорово голодный. - Он помолчал немного, взял со стола сигарету, закурил и, спустя минуту, продолжил.
- Да и у меня уже мясо кончилось. Надо было идти на охоту. Злости на собаку поменьше стало. Больше о промысле думал. К вечеру четвертого дня вышел за дровами, а он, пес, метров тридцать от барака сидит. Я за ружье - он
12 13
подхватился и на реку убежал, метров за сто. Стоит. На меня смотрит. Поцелил для порядка, но понимаю - не попасть, да уже и сам стрелять расхотел. С тем и повесил ружье на стену. Чай пошел пить.
Пью, а сам о нем думаю. Хоть и молодой собака, а не бесполезный. В эту осень по зверю работать начал. Двух зюбрей с ним взяли: сам с мясом жил, считай, ползимы, на приманку что-то пошло, да в поселок на нартах килограмм восемьдесят отвез, продал мостостроителям по рублю за кило. Да и где сейчас нового взять? Опять же, этот тайгу понимает, а другого возьмешь - Агде, черт удэгейский, знает, что из него получится.
Выглянул за дверь, а он метров десять сидит и на меня смотрит. Не убежал и страху в глазах не выказал. Не стал я за ружьем тянуться - прошла досада. Вернулся в барак, налил в чашку половину сваренного для себя густого супа и ему вынес. А он уже у самой двери вертится, радость выказывает. На передние ноги припал, потянулся, вроде, кланяется. Поставил еду, думал, он сразу на нее набросится. Нет. Подошел ко мне, между колен голову свою волчью всунул и застыл. А у меня радость в душе, что не убил. Но ведь как он чувствовал все! Подойди на день раньше - и все, конец бы ему пришел.
После того случая я его больше ни разу не ругал.
И зимой и летом от меня не отходит. Лучшего помощника мне не надо. Да ты завтра и сам увидишь - пойдем зюбря стрелять, мяса нет, а твоего сала надолго не хватит. А теперь давай спать. Вижу, устал ты сегодня.
Надо сказать, я и в самом деле уже дремал, привалившись к бревенчатой стене избушки. Рассказ Семена доносился до меня откуда-то издалека. А после этих слов и вовсе - лег поудобнее на нары и вмиг провалился в глубокий и крепкий сон.
Проснулся я без четверти семь. Было тепло. Значит, Семен и ночью сам подкладывал дрова в печку, иначе бы холод разбудил меня раньше. Он сидел у стола и заряжал патроны. С десяток тонких, как мизинец, латунных гильз стояли от него справа, он меркой доставал из банки порох и высыпал в них. Затем достал с полки старую газету, отрывая от нее клочки, скомкал и заткнул вместо пыжей. Отставив в сторону четыре наполовину снаряженных патрона, в остальные он той же самодельной меркой насыпал по несколько свинцовых дробин далеко не идеальной формы. И вновь заткнул газетным пыжом.
Далее началось самое интересное. Взяв с полки тонкий свинцовый пруток, длиной сантиметров пятнадцать, он топором прямо на столе отрубил от него четыре кусочка. Потом обухом обстучал каждый, придав ему условно круглую форму, и вставил в гильзы, залив сверху растопленным стеарином от свечки.
- Этим ты собираешься стрелять изюбря? - с трудом сдерживая иронию, поинтересовался я.
- Зачем стрелять. Только пугать будем. Ты пей чай, - с серьезным видом ответил Семен, не отрываясь от своего занятия.
Заглянув в отставленный на край печки закопченный до черноты чайник со свежезаваренным чаем, я вышел из зимовья. Было еще темновато, светила луна, но утренний мороз враз освежил меня. Умывшись снегом, увидел за углом Гуадима, сосредоточенно грызущего изюбриное копыто.
Через двадцать минут мы быстро шли вверх по заснеженной реке. Семен - впереди, я - за ним. Гуадима - позади. Через полчаса вышли к остроконечным скалам, стоящим вдоль правого берега. С осыпями, покрытыми лишайником выступами, небольшими группами елей и кедров на обрывистых склонах и вершине, красноватым, рыжим, багровым
14 15
цветом камней, пропитанных окислами железа, обрамленные снежными шапками и местами с застывшими, как по волшебству, хрустальными струями родниковой воды - они производили потрясающее впечатление.
Пока я, не переставая автоматически двигаться, любовался живописными скалами, Гуадима куда-то умчался. Семен замедлил ход, достал берестяную коробочку с сигаретами 'Прима', вставил одну в самодельный мундштук и закурил.
Река в этом месте разбивалась на несколько русел и слева принимала довольно крупный приток. Тальниковые заросли на косах отделяли водные участки, сплетались с прибрежной растительностью, образуя труднопроходимые заросли. Солнце еще не взошло - скрывалось где-то за вершинами гор, но было достаточно светло. Семен присел на коряжину, торчащую изо льда. Я, не очень понимая, почему мы сначала спешили, а теперь без видимых причин топчемся на месте, и не решаясь задать эти вопросы, молча опустился рядом.
Семен, видимо, понял мое состояние и решил объяснить свои действия. Загасив в снегу сантиметровый остаток сигареты, он сказал:
- Когда Гуадима не было, я охотился один. Зюбрей здесь всегда много было. И на моем участке тоже, но зимой все на реке в тальниках, оттуда их трудно выгнать: с одной стороны заходишь, а он с другой убегает. Чтобы его добыть в одиночку, надо дня три гонять по следу, ночевать в снегу.
А если убьешь далеко, так еще и таскать мясо к бараку придется. Пока молодой был, это, вроде, не в тягость. А сейчас уж давно так не пробовал...
Он оборвал себя на полуслове и, сняв шапку, прислушался. Вдали на реке раздавался низкотональный лай собаки, но вскоре все смолкло. Семен надел шапку, достал еще одну сигарету, вставил в мундштук и спокойно заметил:
- А, Гуадима нашел его, теперь скоро печенку есть будем, сейчас на отстой гонит.
Семен докурил и вновь начал прислушиваться. Вокруг стояла первозданная тишина. Сидеть стало холодно, я встал, сделал несколько шагов туда-сюда. Проверил заряды в немало походившей со мной 16-калиберной двуствольной тозовке. Тишина. Семен вынул из ножен нож, из кармана суконной куртки небольшой плоский камешек. Начал водить по нему лезвием, издававшим тонкий свистящий звук, угасавший в ближайших зарослях. Прошло еще сколько-то времени.
Вдруг, как мне показалось, довольно близко, почти над нами, посыпались камни и раздался лай Гуадима. Я встал на лыжи и хотел тут же идти в том направлении. Семен молча покачал рукой из стороны в сторону. Я понял: 'Не спеши'. Сам он переломил одностволку и поставил в патронник один из своих чудных патрончиков, залитых стеарином. Лай опять затих, но минуты через три раздался с новой силой и больше не прекращался.
Семен двинулся в том направлении, стараясь идти как можно тише. Я делал то же самое. Лай был слышен отчетливо, но прошло еще немало времени, пока стало понятно, что мы находимся рядом. Семен жестом дал понять, что надо оставить лыжи и дальше следует соблюдать особую осторожность. Мы уже преодолели подножие одной из скал и по касательной двигались к ее середине. Крутизна склона резко возрастала, мы почти ползли, проваливаясь в снег. Кругом лежали горные обломки и камни - все в снежных шапках. Лай раздавался над самой моей головой. Но деревья и расположение горы не позволяли разглядеть, что делается над нами. Семен постепенно огибал скалу слева, стараясь не соскользнуть вниз по крутому склону. Когда он скрылся за выступом, я, повторяя его движения, стал пробираться следом.
16 17
Мое упорство было вознаграждено. Сначала я увидел, как Семен, спрятавшись за большим камнем на крутом склоне метрах в 15 от меня, изготавливается стрелять из своего перебинтованного изолентой ружьеца. Лай раздавался метрах в 30 надо мной. Я увидел, что красавец изюбрь - слегка пританцовывал, выставив перед собой пятиконцовые рога, на самом краю узкого скального мыса, которым заканчивался гребень горы. Перед ним, припадая на передние лапы, уже с хрипом лаял Гуадима. Изюбрь пытался рогами зацепить и сбросить собаку вниз, но пес всякий раз успевал отскочить, все время находясь перед ним. Бык настолько был занят борьбой с собакой, что не замечал Семена, сидевшего почти под ним.
Я приготовился стрелять из правого ствола, который был заряжен тяжелой пулей Бреннеке. Но в этот момент сизый дымок взвился над Семеном. Бык вздрогнул, и эта дрожь волной пробежала по его телу На мгновение он застыл с поднятой головой и закинутыми назад ветвистыми рогами, касающимися спины. Но тут же, качнувшись, потерял равновесие и покатился вниз, переворачиваясь через голову, сгребая камни и лавину снега.
Изюбрь скатился к самому подножию горы. Когда улеглась поднятая им снежная буря, я увидел громадного неподвижного зверя и стоявшего рядом Гуадима. Его седая от замерзшего дыхания и налипшего снега голова опускалась все ниже и ниже. Спина прогнулась. Видно было, как силы оставляли его. Он покачивался из стороны в сторону, хрипел. Глаза, обрамленные заиндевелыми ресницами и шерстью, помутнели и наполовину закрылись. Дрожь пробегала по телу, вываленный наружу язык был неестественно серым и сухим. Когда я был уже рядом, силы оставили его и он опрокинулся набок, откинув хвост и вытянув ноги.
Они лежали рядом - два героя этой таежной драмы. Один еще дышал, но силы оставили его. Ребра неестественно выпирали из-под шкуры, хриплые стоны раздирали грудь. Это был умирающий старик. Он на отлично сделал свое великое охотничье собачье дело. Он не просил скидки на преклонный возраст. Он сам выбрал сегодняшние страдания и был счастлив этим...
Семен уже разжег костер, набил снегом литровую металлическую банку с проволочной дужкой и повесил над огнем. Когда снег растаял и теплый пар стал подниматься над водой, он, вынув из своего крошечного сидора тряпицу и обильно смочив ее, выдавил немного влаги на язык Гуадима, протер забитые льдом ноздри. Затем вновь увлажнил тряпицу и повторил процедуру.
Тем временем я достал два кусочка сахара, растворил в малом количестве теплой воды и стал ложкой, отгибая щеку, вливать ее собаке на корень языка. Гуадима дернул головой и судорожно сделал глотательные движения. После того, как четверть кружки этого импровизированного физраствора я перелил собаке, дыхание у нее стало ровнее, глаза приоткрылись, и темные зрачки с благодарностью посмотрели на меня. Я сделал еще полкружки жидкости, но уже с тремя кусочками сахара. Гуадима, подтянув под себя ноги и приподняв голову, сам выхлюпал розовеющим языком сладкую жидкость. После этого пес свернулся кольцом, уткнул морду в пушистый хвост и задремал. Он был еще очень слаб, но жизнь уже вернулась в тело.
Через час, вволю попив чаю, мы приступили к свежеванию изюбря. Гуадима получил требуху и с наслаждением, отрывая лакомые куски, поедал ее.
... На следующий год в августе Семен Каляндзюга утонул у с.Гвасюги, опрокинувшись на ульмагде вблизи большого залома. Гуадима выплыл на отмель, и несколько дней его видели сидящим у лодочной пристани. Через неделю он тихо скончался на берегу Хора.
18 19
ЛЕШИЙ, ИЛИ ПРИКЛЮЧЕНИЯ
НА СУКПАЕ2
Леший не был чистокровной лайкой: в жилах его отца текла смешанная кровь амурских зверовых собак. В голодное для собак из таежного поселка Гвасюги лето 1976 года он стал моим спутником в путешествии по Сукпаю, наша встреча помогла ему выжить, а мне доставила радость дружеского общения и дала возможность глубоко задуматься над божественной прозорливостью природы, в незапамятные времена объединившей человека с собакой.
... В конце сентября 1976 года на Сихотэ-Алине пожары бушевали сильнее обычного. Не обошли стороной они таежные урочища рек Немпту, Мухен, Хор и его левых притоков Чуй, Матай, Кафэн, Катэн, Чукен, Кабули, Сукпай. В районе поселка Золотой у военных разнесло склад с боеприпасами, и на многие километры по тайге со свистом разлетелись неразорвавшиеся снаряды и гранаты. В свое время огонь настигал и находил их - новые взрывы сотрясали тайгу.
Ошалевшие от огня и дыма, внезапного грохота взрывов, метались дикие звери в поисках укрытия и, не найдя его, гибли, застигнутые огненной стихией. Гибли и люди. Внезапно подкравшийся огненный смерч выхватывал свои жертвы на окраинах поселков и на лесных кордонах. Горели отдельные зимовья и лабазы, оставляя охотникам в начале промыслового сезона обугленные пепелища. В одну ночь огонь пожрал половину поселка Дормидонтовка. От угарного
2 Впервые опубликовано в сокращенном виде под названием 'Двое в горящей тайге' в журнале 'Родное Приамурье', 2005, ?2
газа и нехватки кислорода задыхались жители Хабаровска. И сколько бы не дул ветер с Амура, он приносил только новый дым и не по сезону теплую погоду от жаркого дыхания повсюду горящих лугов и лесов.
Мой спутник, с которым мы продвигались по таежной реке, утром покинул меня. Ему приснился вещий сон, что поселок, где жили его родители, сгорел. Он ушел назад, а я в сопровождении Лешего двинулся вверх по течению реки, держась ее левого берега.
Кое-где была видна зверовая тропа, ведшая в нужном мне направлении, но больше всего приходилось ломиться сквозь заросли подлеска напрямик, по таежной целине. Леший бежал неподалеку, периодически показываясь на глаза, раза два я слышал его отдаленный лай. Вечером, в начале шестого, мы были, по моим расчетам, недалеко от впадения в Сукпай речки Сагды Биаса. Здесь я остановился, намереваясь немного отдохнуть перед последним на сегодняшний день переходом.
Пес расположился метрах в трех от меня. Деликатно уткнувшись мордой в лапу, Леший блаженно жмурил глаза, очень натурально делая вид, что его нисколько не интересует сухарь, который я грыз. Вдруг он насторожился, поднял голову, обратил ее в сторону от реки и стал принюхиваться, одновременно сводя вертикально поставленные уши, направляя их в том же направлении, что и нос. Понаблюдав несколько минут и ничего подозрительного не обнаружив, я откинулся на рюкзак, давая отдых спине, глядя, как высоко над облысевшими вершинами деревьев по выцветшему, словно глаза старика, небу бегут невесомые осенние облака. Кажется, на короткий миг я впал в забытье, гипнотизируемый этим идиллическим состоянием, и был выведен из него толчком в плечо. Скосив глаза, обнаружил пса, стоящего возле меня, как будто пытавшегося что-то сказать.
20 21
Решив, что он предлагает продолжить путь, и, не видя оснований торопиться, я доброжелательно проворчал:
- Полежал бы ты. Кто из нас главный? Тебе хорошо налегке бегать, а мне вон какую торбу тащить!
Наверно, я бы еще что-нибудь сказал. Люди, путешествующие в одиночку или, как я, с собакой, нередко вслух выражают свои мысли. Но тут обратил внимание, что небо совсем не ко времени и очень быстро, буквально на глазах, темнеет. Я взглянул на старый ручной хронометр - был ранний вечер, до сумерек оставалось часа два. Тем не менее, чувствуя необычность обстановки и видя тревогу Лешего, который нетерпеливо повизгивал и уже встал мордой в направлении, которым мы шли весь день, я поторопился взвалить на спину свою поклажу и двинулся в путь.
Едва ли мы прошли более сотни метров, как стало темно, будто поздним вечером. Перед глазами в воздухе что-то легкое кружилось, и сначала казалось, что это насекомые, вроде ночных бабочек-пятиминуток. Подставив ладонь, я ухватил в нее этих эфемеров и, поднеся к глазам, понял, что ошибся, это был пепел. Его становилось больше и больше, а тьма все непроницаемее. И тут, как нельзя более некстати, ноги вынесли меня к прижиму. Высокая крутая сопка, с подмытым рекой склоном, преграждала путь. Я слышал шум воды, но различал только ближайшие буруны на расстоянии не более пяти метров. В это время сквозь мрак я увидел над сопкой в небе багровые отсветы и услышал отдаленный шум приближающегося верхового пожара.
Двигаясь почти на ощупь по склону, я уткнулся в огромный кедровый комель. Лесной великан им цеплялся за скалу, а вершиной исчезал во тьме со стороны речного потока. У меня не было другого выбора, как вслед за Лешим, который уверенно прыгнул на ствол, вскарабкаться, цепляясь за ветки, еще не потерявшие хвою. Огонь ревел в кедровых и пихтово-еловых кронах на вершине сопки. Я видел под собой бушующую реку, чувствовал настигающий сверху жар. Это было преддверие Дантова ада, но вел меня в неизвестность не Вергилий, а мой четвероногий спутник. Мы оба передвигались на четвереньках: при этом я быстро, как только мог, а он так медленно, как требовала того моя скорость.
Было очевидно, как только огонь спустится к подножию, у меня будет два варианта: поджариться тут же на ветках или броситься в бурную реку. Второй из названных только на первый взгляд лучше первого - пытаться плыть, не видя берегов, в ледяной стремнине и, если повезет, оказаться без оружия, без еды, без теплой одежды, может быть, без огня где-нибудь в береговых зарослях... Губительно было и то, и другое. Поэтому, ползя за Лешим, я надеялся найти спасение там, где, как полагал, крона дерева притоплена рекой и ветви извиваются под напором течения, - единственная в этом положении относительно безопасная граница трех стихий: воды, воздуха и огня.
Вдруг пес рванулся вперед и исчез из виду. Я остался один и продолжал ползти, как улитка, прижимаясь к стволу и слегка изгибаясь, чтобы обогнуть ветви. Минуты через три понял: подо мной уже не река, а низкий песчаный берег, на который опирается сучьями вершина лесного исполина.
В этот момент зарево выплеснулось на обращенный к реке склон, стало светлее и жарче. Вершины кедров фейерверками разлетались во все стороны, огненные ручьи заструились вниз. Зрелище было фантастически красивым, но в тот момент было не до эффектов природы. Тем не менее, появилась надежда, что опасность позади, я спасся от огненной стихии, и сейчас надо, как можно быстрее, убежать в глубь суши, от реки и нестерпимого жара, с жутким треском и гулом, обрушивающимся с сопки. Леший нетерпеливо поджидал меня, и, как только я свалился с веток на песок, он тут
22 23
же направился перпендикулярно реке через заросли низкого краснотала. Я устремился вслед, но сразу потерял его из виду.
Убегая от охваченной огнем сопки, я был уверен, что вскоре поднимусь на высокий правый берег, там в безопасности отдохну и приготовлюсь к ночлегу. Можно представить разочарование, когда вместо ожидаемого я вновь вышел к реке. Приютившая меня земля оказалась островом - низкой песчаной косой, поросшей тальником.
Собаки не было видно. Изучать в потемках топографию было бессмысленно, и, радуясь избавлению от явной опасности, я вернулся в центральную наиболее высокую часть принадлежавшей мне по праву Робинзона суши и с наслаждением развьючился. Небо заволокло тучами. Тепла от пожарища было достаточно, появилась возможность с комфортом провести эту осеннюю ночь даже без костра, для которого здесь и дров то я не видел.
Не прошло и часа с момента спасения, как душевный покой был вновь нарушен. Часов около восьми или в начале девятого откуда ни возьмись закапал дождь, вскоре превратившийся в грозу. Небо сверкало, грохотало, потоки воды низвергались как во времена библейского Ноя. Я вымок до нитки. Ко всему прочему ощутил, что лежу не просто в луже, а в слое движущейся и все прибывающей воды. Собаки не было видно...
Закончилось это принудительное купание часа через два и так же внезапно, как началось. Пожар угас. Северный ветер разогнал тучи. Кое-где замерцали осенние звезды. Река гудела справа и слева, но вода спала, я оказался на мокром песке. Тело скрючило от холода. В голове одна мысль - нужен костер. Без него в мокрой одежде при температуре близкой к нулю можно было не увидеть утренних лучей солнца.
Достал фонарь-жучок, но пальцы не слушались, и воспользоваться им я не смог. Ногой зацепился за хворостину, застрявшую в тальнике. Проверяя пригодность для костра, -
надломил, она хрустнула. Вскоре наткнулся на несколько сухих прутьев, полузанесенных песком. Складывая их рядом с рюкзаком, увидел возникшего из темноты Лешего. Он подбежал, крутнулся у ног и отскочил в сторону, как бы зовя меня за собой. Я сделал полтора десятка шагов и увидел, что он всеми четырьмя лапами разгребает песок над бревном, выбеленным, точно кость. Стукнул рукояткой ножа - сухое. Вдвоем откопали для начала среднюю часть тополя, и я понял: теплом мы обеспечены! А дальше просто: вырубил выемку-седло, сгреб в нее стружки-щепки и запалил. Добавил свои прутики, что-то еще попалось под руку. Стало веселее.
А вскоре и чай закипел. Так мы с Лешим обсохли и поужинали, а потом и выспались сладко, пока солнце нас не разбудило.
...Прошло недели две. Лист с деревьев сошел почти полностью. Кедры да ели наряднее стали - зеленые ветви свои расправили. Снежок выпал и стаял, но кое-где в ямах да под обрывами сохранился - подбелил землю. На реке появились забереги, тонкий ледок похрустывал под ногами.
Идем с Лешим вдоль берега - река обмелела, отошла от скальных берегов. Где-то совсем по ровному бечевнику пройти можно, в другом месте - к обрыву прижался, с камня на камень переступил, и здесь ног не замочишь. Леший впереди бежит, а что-то интересное в лесу услышит, мгновенно в сопку умчится.
Как-то попали мы в скальную 'трубу'. Река здесь сопками зажата и петляет между ними. Чтобы ног не мочить и пустые километры не наматывать, полезли от реки вверх на седловину отрога, стремясь 'обрезать' очень крутую излучину. Попыхтели от души, пока вверх карабкались, а дальше бодренько так пологим склоном дружно бежим один за другим. Впереди Леший, я - за ним. Пес повернул за скальный выступ, а я еще нет. Слышу - лай и звук покатившихся
24 25
камней. Я - к выступу скалы, тут мне лохматое под ноги - Леший. Споткнулся через него и грохнулся как есть: лицом вниз, ружье подо мной, рюкзак станковый со спины на голову съехал. Ударился сильно, а тут еще кто-то на руку наступил, как дубиной огрел. Лай, треск, камни летят. Голову чуть из-под рюкзака выпростал, вижу: секач с Лешим друг за другом гоняются метрах в десяти. Кусты плотные вокруг, скальные останцы и осыпь - собаке трудно маневрировать, того гляди, зажмет ее кабан и распорет клыком.
Тут уж не до собственных синяков. Пса выручать надо. Он же из-за меня с кабаном ярится. Иначе бы уже сбежал. А в ружье - дробовые патроны. Приподнялся кое-как на локтях, взвел правый курок и выстрелил, не вынимая ружье из-под себя. Влепил в скалу весь дробовой заряд прямо перед собой. Эффект - потрясающий: грохот, осколки камней во все стороны. Кабан к такому был не готов. Прыгнул в сторону и в две секунды исчез. Леший за ним для порядка метров сто пробежал и вернулся - язык набок. Вот такая история.
НЕРАВНЫЙ БРАК
Начало мая 1994 года застало меня и мою любимицу -
красавицу западносибирскую лайку Агзу в Амурской области. Ей было четыре года, она была полна сил и женского обаяния. В нее влюблялись с первого взгляда не только собаки, но и люди. Стройное, пропорциональное тело. Ровно поставленный на спину тремя концентрическими кольцами хвост; песцовая серебристо-серая с чернью шерсть, белая пушистая горжетка на шее и кокетливый такого же цвета галстук, маленькие торчащие строго вертикально уши, реагирующие на всякий интересный звук. Крутой лоб, темно-карие глаза, абсолютно черная мочка носа и ослепительно белые зубы с по-волчьи длинными клыками. Таков неполный ее портрет.
Она знала о своей красоте. Год назад она впервые стала матерью, долго и привередливо перед этим выбирая своего суженого. Им стал пятилетний Байкал - житель Приморья, охотник и завсегдатай выставочных тусовок. Любовь к нему она сохраняла много лет и, встречаясь с ним после долгой разлуки, всегда выказывала ее самым нежным образом.
... Природа вновь готовила ее к пробуждению материнских чувств. У Агзы такое время наступало только раз в год. С одной стороны, мне хотелось, чтобы она вновь обрела радость материнства, с другой - я не был уверен, стоит ли делать это вдали от дома. Все решил случай.
Как-то мы шли с Агзой по лугу в долине Амура, вдали от жилья. В стороне по грунтовой дороге метрах в трехстах от нас бодренько бежал 'ЗИЛ-130'. Внезапно он свернул на луг и напрямик затрясся по ухабам в нашу сторону. Не доехав метров двадцать и резко вздохнув тормозами, машина остановилась. В тот же миг из кабины буквально посыпались собаки, оглашая округу заливистым лаем. Первым вылетел подвижный, как ртуть, рыжий кобель с яркими признаками карело-финской лайки. Затем еще четыре или пять разного вида и размера. Последним покинул кабину водитель, который, пока собаки разминали ноги и знакомились с Агзой, пояснил мне причину внезапного появления своей экзотической компании.
Водитель по имени Александр, охотник и большой любитель собак, был жителем деревни, расположенной в нескольких километрах от места нашей случайной встречи.
- Понимаете, - радостно говорил он, - у нас в округе километров на двадцать я всех собак в лицо знаю. Таких лаек, да и вообще лаек тут отродясь не бывало. Только мой, -
он кивнул в сторону рыжего кобеля, - и его потомство от
26 27
местных сук, которые себя на охоте проявили... Вот я и не удержался, увидев такую красавицу, подъехал к вам.
Мы разговорились. Он поведал мне историю появления у него рыжей лайки, которую он по-деревенски звал Шариком. Из Иркутска несколько лет назад к нему приехал свояк и привез в подарок молодого кобеля 'из питомника'.
- А документы, - спрашиваю,- родственник привез?
- Документы, нет, не привез.
- Возраст щенка какой был?
- Да не совсем, чтобы щенок. Может, год или полтора. Он сразу охотиться стал, хотя видно, что неопытный.
Осмотрел я собаку. По всем признакам, - карело-финская лайка. А сомнения гложут: чего ради из питомника отдали полувзрослую собаку? Почему без документов? Чистая кровь или метис в каком-то колене? И много других вопросов.
Хозяин искренне старался все припомнить, что рассказывал ему в тот вечер свояк, сидя за накрытым столом. Но ничего толкового добавить не смог. Тогда все, кроме факта появления собаки, о которой он давно мечтал, казалось второстепенным. Да и родственник почему-то ушел от ответа на прямой вопрос о том, сколько он заплатил за нее в питомнике. Бросил вскользь невнятное, мол, случай подвернулся, дороже вести было. На том и оставили тему.
Прошло около двух недель. После долгих сомнений я все же решился повязать Агзу с 'деревенским парнем', доверившись собственным знаниям, а больше - интуиции.
Наш избранник был в прекрасной форме, хотя и мелковат - стандарт карело-финских лаек уступает западно-сибирским. Ростом он был с Агзу, но мужское строение тела, приподнятое на передние ноги, и резвость компенсировали этот недостаток.
Агза его приняла. Они бегали по майским низкотравным душистым лугам и перелескам, еще не набравшим полной листвы. Гоняли болотную мелочь, в ворохе брызг переплывали небольшие озера. Он был счастлив. Она, как мне казалось, также была довольна его обществом. За ними на почтительном расстоянии повсюду следовала свора собак -
свита Шарика. Прошло время. Агза стала полновластной предводительницей стаи. Думаю, что, разговаривая между собой, они делились воспоминаниями о прежних охотах. Наверно, Шарик обещал осенью познакомить ее со своими угодьями и мечтательно щурил глаза:
- Вот тогда ты увидишь меня в лучшем виде, я буду искать и держать зверя, а когда он станет добычей, я принесу тебе и нашим детям лучшие куски мяса! Так поступали наши предки, этим искусством вполне овладел и я - не зря считаюсь лучшим охотником округи!
Я закончил дела, которые привели меня в Амурскую область. Пора было расставаться. Агза уже прислушивалась к тому, что происходило у нее внутри, и меньше интересовалась внешним. Движения стали плавнее, размереннее. Она уже порыкивала на чересчур непоседливых мужниных родственников... Теперь она не так интересовалась и самим Шариком. А он вовсю демонстрировал ей свою неиссякаемую энергию охотничьего межсезонья: пытался на лету ловить птиц; преследуя бурундуков, с разгона забегал на наклонно растущие деревья до нижних ветвей.
... Шестеро детей, неизменное число, как и в других браках, родились у Агзы 27 июля. Все сильные, энергичные. Им хватало материнского молока и они, вцепившись своими маленькими когтистыми лапками в набухшие соски, сосали почти неотрывно, набираясь сил день ото дня. Им было примерно полтора месяца, когда мать принесла из леса живого бурундука: маленькие охотники тогда впервые участвовали
28 29
в погоне и, вырывая друг у друга, наслаждались вкусом свежего мяса.
В положенный срок после того, как щенкам исполнилось два месяца и они стали маленькими, но вполне самостоятельными собаками, я раздал их. Старший Кара уехал под Хабаровск, вторая по рождению девочка - непоседливая Вьюга - в Амурскую область, в отцовскую стаю... У моих родственников остался второй сын - Бэл, а у меня - самая младшая - Буря.
И все-таки мысль о том, что мне неизвестна родословная отца, нет-нет да и досадовала меня. Достоинства собак из этого гнезда имели стопроцентный изъян: длинный список именитых предков матери Агзы и до кинологического неприличия короткая характеристика их отца - 'Шарик'! Конечно, для охотничьих собак, не стремящихся к племенному клубному разведению и выставочным жетонам, это принципиального значения не имело. Еще меньше это интересовало людей, которые по достоинству оценивали внешние данные собак, их неукротимую энергию и охотничью сноровку. Постепенно другими заботами мысли о родословной детей Шарика были оттеснены в дальние уголки памяти.
... В 1998 году, будучи в Иркутске в гостях у известного сибирского ученого профессора М., я увидел у него рыжего пожилого карело-финна, как две капли воды похожего на амурского 'Немо'3. Разговорились о собаках, и профессор поведал мне о своей печальной потере в начале 90-х гг. годовалого карело-финского кобеля: 'Привязал перед магазином, а когда вышел - его и след простыл'! Я уточнял детали, и они последовательно открывали иркутскую биографию чистокровной карело-финской лайки Витима, превратившегося на Амуре в Шарика. Тут уж наступил мой черед рассказывать взволнованному профессору о дальнейшей судьбе его любимца.
3 Немо - лат. никто.
Как мне показалось, пожилой пес, отец Витима, устроившийся у ног хозяина и слушавший это повествование, одобрительно кивал головой.
КАК БУРЯ СТАЛА БУРЕЙ
В июле 1994 года мы обосновались на обширной поляне, окруженной живописным горным лесом, в Кавалеровском районе Приморского края. Агза готовилась стать матерью. Она была беременна и по этой причине дольше обычного сохраняла зимнюю шерсть, вопреки обыкновению позволяла себе раскатать и свесить на землю роскошный хвост - все вместе это делало ее чем-то похожей на овечку. Ежедневно она уходила в лес, выбирала укромные места и копала под корнями больших деревьев ямы-логовы.
Я подкармливал ее по возможности говяжьим мясом и печенью. Но она и сама ловила в лесу мышей: иногда ела, но чаще делала это, подчиняясь инстинкту. Я понимал ее озабоченность и наблюдал со стороны, не вмешиваясь в ритуал, тщательно продуманный природой.
Утром 27 июля начались роды. Агза лежала в неглубокой яме, которую выкопала в нежилой палатке буквально накануне, волны пробегали по ее телу; она нежно брала в пасть появившегося малыша, клала перед собой, мгновенно зубами снимала пленку, первым делом открывая голову, перекусывала пуповину, вылизывала, перемещала это крошечное создание к соскам, затем съедала послед. В течение примерно четырех часов это повторилось шесть раз. Разместив на груди родившуюся последней рыжую крошечную девочку, Агза утомленно прикрыла глаза и задремала.
30 31
Первую неделю она почти не отходила от детей. Вынужденные отлучки составляли от пяти до десяти минут. Обилие белка в организме, полученного от съеденного последа, позволяло не думать о пище. Агза только пила воду и тут же стремглав мчалась на место, обходила логово против часовой стрелки, наблюдая малышей, и аккуратно ложилась, подставляя соски суетливо пищащей своре. Они - слепые, с маленькими округлыми пока ушками, отталкивая друг друга, лезли по головам и телам, стараясь захватить то место у материнской груди, которое принадлежало им по праву рождения. В результате почти всегда старшие оказывались ближе к задним ногам матери: там вымя наполнялось больше. Рыжей девочке и ее сестре Яшме всегда доставались только пятый и шестой соски - предпоследняя пара, наименее молочные из тех, что использовались. Но я следил - им хватало питания.
К одиннадцатому-двенадцатому дню жизни у маленьких собак начали приоткрываться веки, и сквозь прорези засияли черные бусинки глаз. Щенки увидели то, о чем до этого знали только по запаху. Но мир для них нисколько не увеличился. Он по-прежнему оставался размером и видом с мать. Они не покидали логово. Если мать была на месте, то, поев, они засыпали прямо на ней, в отсутствие - сбивались в плотную кучу и дремали; при этом всегда кто-нибудь более сильный старался залечь сверху, бесцеремонно расталкивая братьев и сестер головой и лапами.
Агза очень заботливо опекала детей и никогда не выказывала недовольства их поведением. Крошечные, но острые, как бритва, коготки щенят исполосовали ей вымя, живот и грудь. Терпение ее было потрясающим! Вся ее жизнь принадлежала им. Им и только им. Ни капли эгоизма. Она была не просто собакой, а символом матери. Убедившись в этом еще год назад, при первых родах, я полностью доверял ей и теперь.
Отвлекусь на мгновение, чтобы сказать: собачий мир очень напоминает мир людей. У собак есть такие матери, как Агза, но есть и другие. Как-нибудь я расскажу об этом подробнее. А здесь замечу, среди собачьих матерей мне были известны те, кто очень формально исполнял обязанности, и даже те, кто не мог (или не хотел!) нормально лечь для кормления и давил собственных детей, плюхаясь на них всем своим телом. В последнем случае это была немецкая овчарка, выросшая, как и ее мать, путем искусственного вскармливания и дважды таким образом раздавившая свое потомство.
... На следующий день с утра подул южный ветер, небо стало заволакивать тучами. Хмарь усилилась к полудню; бесформенные обрывки рыхлых, как мартовский снег, облаков цеплялись за верхушки высоких деревьев и, сорванные очередным порывом ветра, улетали прочь. Изредка начиналась морось, но тут же запасы влаги иссякали, и никакого озона, как бывает во время грозы, в воздухе не прибавлялось. Тяжелая тишина, нарушаемая только шумом листвы, сковала лес. Любой приморский житель знает: так приближается тайфун - свирепый посланник южных морей. Никто заранее не может точно предсказать, что донесет он до нас. Бывало всякое, и раз на раз не приходится.
К ночи ветер усилился и превратился в шторм. Деревья -
великаны кедры и могучие ели - стонали, скрипели, теряли вершины; высокие чозении, двухобхватные ильмы, подточенные возрастом или пожаром, с грохотом валились на землю, подминая, ломая молодую поросль; березы и осины на старых гарях изогнулись крутым коромыслом до самой земли, а те, что имели несчастье вырасти на очень крутых склонах и обрывах, опрокинулись вниз, увлекая за собой груды камней. Время от времени дождевой заряд обрушивался на землю, и уже стал слышен шум вздувшегося от избыточной влаги ручья, устремившегося в известную своим непростым
32 33
нравом речку Тадуши, помутневшую и накрывшую водой отмели-косы.
В начале двенадцатого ночи мне послышался звук, который диссонировал с тем, что было порождено бурей. Сначала я даже подумал, что ослышался, но звук повторился, хотя и слабее прежнего. Он напоминал чуть хрипловатый писк. Заинтригованный и встревоженный, я выбежал из палатки. Ветер свирепствовал, но сильного дождя не было. Несколько мгновений ничего необычного я не различал, но на всякий случай пошел в предполагаемом направлении к краю поляны, светя фонариком.
Неожиданно я почти наткнулся на Агзу, которая, видимо, услышав мои шаги, остановилась и застыла, опустив голову. Наклонившись, я разглядел у нее в зубах тельце щенка, вновь в этот момент издавшего громкий для такого малыша звук, среднее между писком и хрипом. Я протянул руку, и Агза, покорно разжав пасть, отдала мне его. Осветив дрожащее от испуга или прохлады тело, я понял, что это самая младшая ее дочь.
Я пошел в сторону палатки, где находилось логово. Агза покорно бежала сзади. Войдя, она тут же легла в обычной для кормления позе. Малыши, услышав ее появление, загалдели и устремились к ней. Кроме той, что я бережно держал в руках, все остальные щенки были на месте. Никаких признаков нездоровья у малышки я не заметил и аккуратно опустил в логово. Почувствовав рядом мать, она шустро добралась до свободного соска и сладко зачмокала, обхватив передними лапками вымя и нажимая его ритмично, как бы помогая выдавливать молочко.
Агза лежала как обычно. Я, поразмышляв несколько минут, так и не найдя объяснения причине ее ночного вояжа, гадая, чем он был вызван и чем должен был завершиться, но вполне спокойный за собак, ушел спать. Утром первым делом я пришел навестить моих подопечных: там было так, как я оставил ночью - все были на месте.
... После той ночи прошло еще недели две. Погода стояла преимущественно ясная, сухая и теплая днем и приятно-прохладная - ночью. Полная луна и крупные мерцающие звезды создавали праздничное настроение. Собаки заметно выросли и целыми днями, поев и подремав, играли друг с другом, затевая веселые потасовки и 'кусачки'. Агза наблюдала за ними, но никогда не вмешивалась. В этих забавах принимала участие и рыжая малышка, ничем, кроме ярко-рыжего, как у отца, окраса, не выделявшаяся среди других щенят. Она была немного мельче остальных, и доставалось ей, по моим наблюдениям, больше, но она огрызалась, кусалась и пробовала рычать ничуть не хуже старших.
Любопытство толкало собак на активное знакомство с миром, который, как они уже поняли, был по размеру больше, чем мать. Малыши решались покидать логово и бегали по всей палатке. Я открыл им полы входа, и они впервые увидели солнце, небо, деревья, но не рискнули сразу переступить незримую черту, отделяющую их от большого мира. Однако прошел день и первые, старательно нюхая землю и оглядываясь, покинули палатку. Следом и другие оказались среди травы, полевых цветов и мелких, еще незнакомых обитателей большого мира: кузнечика, черного блестящего жука, лягушки...
Дневная жара наконец-то к вечеру уступила место другому состоянию. Подул, завихрил маленькими смерчами ветер, крыши палаток и тенты дрогнули и запарусили. В верховых болотах, дав поспешный аккорд, смолк хор лягушек. По всему было видно, что приближается долгожданный дождь. Часа через два, к ночи, над нами собрались плотные черно-фиолетовые тучи и ударила роскошная летняя гроза, которая одновременно и радует, и пугает. Дождь лил как из
34 35
ведра. Гром раскалывал небо над самой головой. Голубовато-белые молнии хлестали во все стороны. Даже атеисты, коих у нас было немало, не сомневались, что Перун или Зевс мечут их в назидание грешникам. Наши брезентовые укрытия не выдерживали потоков воды, которые, несмотря на наличие тентов, в виде мороси, брызг, капель и струек все-таки проникали внутрь. Так все и уснули, найдя посуше угол и стараясь не высовывать на улицу нос.
Утром умытое дождем солнце выставило из-за сопки свои лучи. Все искрилось брильянтами, изумрудами и жемчугами. Каждая травинка была промыта, все жучки сверкали яркими красками. У каждого из людей было прекрасное настроение, под стать погоде.
Я, как обычно, пошел проведать собак. Агза лежала и кормила детей, но, увидев меня, радостно постучала по земле баранкой-хвостом. Это означало, по давно сложившейся нашей с ней не вербальной коммуникации, что все в порядке и она рада меня видеть, но поприветствовать может только, к сожалению, вот так, лежа. Собравшись уже идти по делам, я вдруг понял: на месте нет рыжей малышки. Я еще раз окинул взглядом собак, убедился - ошибки нет, осмотрел палатку, обошел ее вокруг - щенка нигде не было. Агза следила взглядом за моими поисками, но ничем не выражала беспокойства. Случайность тут исключалась. Своих детей она знала и могла безошибочно определить, все ли на месте, даже с закрытыми глазами. В голове появлялись одна за другой разные версии: 'Рыжулька могла отойти и заблудиться? - Нет, это невероятно. Схватила ночью сова или другой хищник? -
Тоже маловероятно: ночью щенки сами не покидают логово, да и Агза вела бы себя иначе: она никого, кроме меня, не подпускает к детям'.
Пока в голове прокручивались варианты, ноги сами понесли меня в лес, к ближайшему логову, которые Агза копала, готовясь к родам. Ни в первом, ни во втором никого не было. Третье пришлось поискать - не сразу вспомнил, где оно расположено. Там тоже никого не оказалось. Пошел к четвертому, самому дальнему, а под сердцем неприятный холодок: куда потом?!
Обрушив за шиворот дождевую воду с куста, закрывающего подход к логову, и почти не обратив на это внимание итак уже был изрядно мокрый от ходьбы по лесу, я заглянул в глубокую яму, расположенную между двумя горбато выпирающими из земли толстыми корнями-жилами столетнего дуба. На дне, свернувшись клубочком, мокрая, но живая, посапывала во сне моя потеря. Я встал на колени, опустил вниз руку и прикоснулся к малышке. Она вздрогнула и тявкнула, открыв свои черные глазки. Легкая дрожь пробегала по ее телу, видимо, от возбуждения, но, обнюхивая мои руки своим носиком-угольком, она вовсю упиралась лапками, стараясь освободиться. Я погладил ее бархатистую спинку, она успокоилась и доверчиво лизнула несколько раз палец, а затем, ухватив в рот мизинец, стала его сосать, довольно больно покусывая острыми молочными зубками.
Я принес в палатку щенка и показал его Агзе. Она смотрела на меня не мигая и не издав ни одного звука. Тогда я аккуратно положил малышку под брюхо матери, погладил ту и другую, говоря:
- Агзуша, Буря - твоя дочь, береги ее и больше не выбрасывай. Я оставлю ее у нас, и мы вместе посмотрим, что из нее получится.
После этих слов я отошел в сторону и стал наблюдать, что сделает Агза. Та, несколько секунд помедлив, лизнула дочь в голову, а затем тщательно вылизала ее целиком.
Больше никогда Агза не пыталась освободиться от маленькой яркой рыжей девочки, точь-в-точь копирующей масть отца и только с возрастом приобретшей чуть более
36 37
светлые оттенки на шее и груди, как воротник и галстук матери. А я растил малышку, назвав ее Бурей, в память об этих событиях, отказывая всем желающим приобрести ее. Претендентов на Бурю всегда было достаточно.
Много событий и приключений с ней связано. Не самые простые отношения сложились у нее и с Агзой. Но об этом... когда-нибудь позже.
ПЕРВАЯ ОХОТА4
В октябре приморский лес красив так, что от счастья слезу вышибает. И за что это мне, Господи, благодать такая! Справедливости ради надо сказать, что не только мне хорошо, но и другим всем не хуже.
Ну, а о собаках и говорить нечего. Те прямо голову от счастья теряют, готовы из собственной шкуры выскочить. Это я матерых имею в виду, таких как Агза и семилетний Байкал, ее первый жених. А о молодых, вроде Бури, словами не расскажешь. Кровь всех таежных предков бурлит и на охоту толкает, а что это такое, еще понимания нет. Вся охотничья биография пока - пара мышек, бурундук да десяток кузнечиков.
Осенний рябчик по земле ножками предпочитает топать. Корма здесь сколько хочешь. А врагов днем почти нет. Вот и копошатся они, как домашние куры, в лесной подстилке, порой и о крыльях, мне кажется, забывают. От человека какой смысл улетать - ходит он во много раз медленнее, а уж проворства и подавно никакого. Конечно, человек с ружьем их без труда достанет. Его надо бояться. Но откуда же рябчатам из летнего выводка знать об этом?
4 Впервые опубликовано в журнале 'Наш семейный очаг', 2005.
Поднимая увесистые кедровые шишки-падалицы на крутом склоне сопки, я как-то не заметил, где Буря подхватила след рябчика. Увидел только, как с противоположной стороны распадка по узкому гребню скалистого отрога со скоростью обреченного мчится рябчик, а в нескольких метрах от него - Буря. Её короткий хвост, обычно закрученный баранкой, вытянут назад, составляя продолжение спины. Из приоткрытой пасти вырывалось высокотональное завывание с повизгиванием.
Было очевидно - если рябчик не взлетит, ему не миновать собачьих зубов. И произойдет это через несколько мгновений. Все-таки у неё скорость намного выше, и расстояние между ними стремительно сокращалось.
Но у лесных жителей, наверное, свой бог есть. Он их хранит от истребления. А может, рябчик своими куриными мозгами так хорошо все рассчитал. Но только факт есть факт. Через десяток метров отрог заканчивался обрывом. С него и сиганул пернатый десантник, расправил крылья и спланировал куда-то в чащу. А у Бури ведь крыльев нет! Она все четыре лапы включила на торможение, да не тут-то было. Перевернулась через голову и полетела вниз.
Хорошо, не очень высоко оказалось. Выбралась она из зарослей лимонника, отряхнулась и помчалась за новыми приключениями.
МИРОТВОРЕЦ5
Жанну - матерую лайку из частного сектора Агза ненавидит много лет. Та ей платит тем же. Кто из них первым
5 Впервые опубликовано под названием 'Джек-миротворец' в журнале 'Наш семейный очаг', 2006, ?1.
38 39
начал войну, сейчас уже и они вряд ли помнят. Возможно, Агза по молодости лет и неопытности что-то нарушила из собачьего этикета, не проявив должной почтительности, например. Да, надо сказать, обычным мужским глазом причина просматривалась. Жанна была заметно старше, по-житейски опытнее, на охоту никогда не ездила, но выросла и всю жизнь прожила здесь между морским побережьем, Большим Оврагом, Крутой Сопкой, поросшей кустарником и одичавшими плодовыми деревьями, оставшимися от сгоревшей в незапамятные времена усадьбы. Агза была молода и до неприличия красива, родилась в настоящей тайге и с юных лет постигала охотничью науку, поэтому была азартна и уступать не привыкла ни зверю, ни тем более собрату того же пола. У Жанны был хозяин -
отставной майор, не очень озабоченный ее внешним видом: зимой и летом она ходила непричесанной и всю весну остатки зимней шерсти торчали из разных частей тела. Отцы ее детей часто менялись, поэтому в глазах у нее любовный огонек если и загорался, то на очень короткое время, а потом вытеснялся безразличием или злобой. Люди побаивались Жанну. Мало того, что она грозно лаяла на проходивших мимо, но и всерьез могла укусить. Опасались и чужие собаки, предпочитая обегать стороной ее владения. Агзу ее хозяин любил и любви своей не скрывал, а она отвечала ему полной взаимностью.
И в браке эта собака была счастлива, и ее огромные темно-карие глаза, словно спелые оливки, завораживали всех.
В общем, жили себе две собаки одной породы и одного пола, женского к тому же, похожей масти. Однако судьбе стало угодно свести их вместе. При первых встречах у них было несколько серьезных поединков. Но, говоря человеческим языком, кончались они из-за вмешательства хозяев с ничейным результатом.
Видимо, уразумев, что поединки при дефиците времени не эффективны, обе стали при каждой новой возможности использовать дополнительные силы: Агза - своих родственников брата Шамана и дочь Бурю, а Жанна - свору деревенских псов, среди которых пользовалась непререкаемым авторитетом. Однако коллективных разборок не припомню. Расходились, рыча, на свои территории, границы которых сложились сами собой, и нарушать их никто не стремился.
Жаннин сын, член материнской стаи - хромой Джек влюбился в юную Бурю. И каждый день ждал, восседая на высоком бугре, нашего появления. Пока я возился с гаражом и машиной, он прибегал к Буре и ухаживал за ней самым человечьим образом, только что цветы не дарил. Агзе это не нравилось, и она пробовала его прогонять. Он не сопротивлялся, но и не уходил. Вертихвостка Буря ухаживания старшего собрата принимала с удовольствием.
Потом на всю зиму Буря уехала на охоту с моим другом. Джек не оставлял надежды встретить ее и каждый день появлялся на своем обычном месте. Он осматривал и обнюхивал гараж и всех, кто имел к нему отношение, и в его взгляде был виден один и тот же вопрос: куда пропала Буря? С Агзой в эту зиму они несколько раз виделись. Отношения улучшились, но не более. Та его, что называется, терпела. Но к себе не подпускала и сама не подходила, даже чтобы обнюхать.
Однажды поздней весной, поставив машину, мы всей компанией шли домой. Агза в то время была кормящей матерью и предпочитала долго не задерживаться на улице. Она бежала без поводка метрах в сорока-пятидесяти впереди меня.
Вдруг из-за угла сарая вывернула Жанна, спешившая по своим делам и тоже не ожидавшая такой встречи. Она была не одна. Рядом бежали ее самые верные спутники - два вислоухих кобеля и Джек. Было видно, что соперницы оказались слишком близко друг к другу и в этой ситуации схватки
40 41
избежать не удастся. К тому же, судя по отвисшему вымени, у Жанны тоже были щенки. В таком состоянии собаки особенно агрессивны.
... Дуэлянтки припали к земле, чуть раскатали хвосты, приподняли верхние губы, обнажив клыки. Окрики не действовали: Агза их уже не слышала, а Жанна - тем более. Соперницы готовились к бою, и только глухое рычанье, исходящее из самых глубин организма, показывало полную решимость биться до победы.
Я побежал к ним, на ходу готовя поводок. Путь мой лежал в гору, и было очевидно - сцепятся они раньше, чем успею подняться.
И тут произошло что-то невероятное, никогда не виденное и не слышанное. Скажу честно, если бы мне кто-то об этом рассказал - я бы ему не поверил. Джек спокойно подошел к Жанне и очень решительно прижал пастью вздыбленную холку матери в тот момент, когда она уже изготовилась к броску. Не берусь судить о ее чувствах. Но было видно - она не вырывалась и даже не пыталась сопротивляться. Это неожиданное вмешательство удержало и Агзу от нападения.
Я видел мудрые глаза Джека, он смотрел на меня и на Агзу, и могу поклясться - телепатировал мысль, которую я понял на уровне подсознания: 'Не спеши, вопрос решен, все будет мирно'.
Я приблизился к своей собаке, защелкнул карабинчик на кольце ошейника, сказал: 'Домой!'
Агза выпрямилась, опустила загривок, собрала хвост в тугое кольцо и, не оглядываясь, побежала в гору. Пройдя метров десять, я повернул голову. Джек еще держал Жанну и, только встретив мой взгляд, отпустил ее.
Собаки во главе со своей предводительницей свернули за угол и скрылись в ближайшем проулке.
КТО КОГО?
Лайка особой смелостью и наглостью не знаменита. Но ум у нее быстрый. Редко когда в лобовую атаку идет. Разве что сука на суку, и то не на всякую. Но это отдельный разговор. А вот что я наблюдал однажды, возвращаясь с охоты.
... Сумерки еще не наступили, но сиреневые тени от кустов и деревьев на снегу уже потеряли дневную четкость. Мы выходили к стихийно разросшемуся в последние годы дачному поселку на реке Пачихезе. Молодые Агза с Шаманом, неудовлетворенные весьма скромными результатами охоты, продолжали работать, мотаясь по остаткам леса и пойменным зарослям метрах в двухстах от меня. Впереди открывалось широкое, давно заросшее бурьяном и прочими дикоросами поле, вдоль которого была видна переметенная снегом дорога. К ней я и направился, вынимая из ружья патроны и намереваясь там взять собак на сворку.
В этот момент впереди послышался заливистый и злобный лай Агзы и ответный низкий по тембру рык незнакомой мне собаки. В какое-то мгновение было ощущение, что псы сцепились. С противоположной стороны поля, от сопки, в направлении лая вылетел Шаман, перемахнул открытое пространство и скрылся в кустах, обрамляющих Пачихезу. Почти сразу там раздался многоголосый брех, разрушивший идиллическую тишину. Что там происходит и сколько участников, - понять было невозможно. Не успел я пробежать и нескольких метров, как из кустов друг за другом вылетели на поле Агза и Шаман, а за ними следом - две матерые немецкие овчарки. Теперь они были на виду, и появилось реальное опасение за здоровье преследуемых: мои были заметно мельче и явно в силу возраста менее опытные.
42 43
Агза бежала впереди, а легконогий Шаман держался метра на два сзади, как бы прикрывая ее. Преследовали их, как можно было предположить, кобель и сука. Они шли хорошим аллюром, но сука несколько отставала. Вся эта кавалькада умчалась в сопку, некоторое время их не было слышно и видно, затем псы вновь показались на открытой местности, но уже позади меня. Мои собаки бежали в прежнем порядке и не очень быстро. Позади, метрах в двадцати от них, наседал черный кобель. Его немецкой подруги не было видно. Расстояние неуклонно сокращалось, и в середине поля тот почти настиг Шамана.
В этот момент Шаман издал гортанный звук, резко метнулся в сторону и сбоку кинулся на пробегавшего мимо овчара. Тут же и Агза, резко крутнувшись влево, атаковала кобеля с другой стороны. Тот явно не ожидал такого поворота событий и, как мне показалось, был не готов сражаться с двумя наседающими лайками. Но численное равновесие вскоре было восстановлено - приблизилась черная подруга.