Моя беременная подруга отдыхала, лежа на боку на кровати в большой комнате в доме моих родителей. Ее живот был огромным, подходил срок родов. Мы рассеянно смотрели в окно и говорили о чем-то своем, когда морская вода снаружи неожиданно поднялась, заполнив всю улицу между двумя пятиэтажками и хлестнула волной в стену, почти достав до нашего раскрытого окна на третьем этаже.
- Там мальчик! - вскрикнула подруга, бросившись к окну. И действительно, когда мы перегнулись через подоконник, увидели, что вода схлынула, а за раму вцепился мальчуган лет пяти или шести. Выглядел он напуганным и избитым. Схватив его за обе руки, мы втащили ребенка внутрь. Он был ошарашен, но держался довольно смело. Не плакал и храбро смотрел нам в глаза.
- Боже, да у него голова разбита! - воскликнула Нина, указывая на сбегающую на его лоб струйку крови.
Мальчик неловко коснулся рукой головы и раздвинул вющиеся, слегка слипшиеся волосы, и тогда я увидела, как кровь бьет небольшой струйкой в такт пульсу.
- Черт, у него серьезная рана, - произнесла я.
- Да, придется зашивать, - и подруга бросила на меня взгляд, исполненный надежды.
- Черт, - огорчилась я, отчетливо понимая, что делать это придется мне. Ведь больше некому: только меня все считали внештатным врачом, готовым не глядя прооперировать пациента кухонным ножом и швейными ножницами. Так уж повелось в нашей семье, среди моих друзей, да среди всех, кто меня знал. Увы, ни одного настоящего врача среди этих людей не было. Я представила, как штопаю мальчика обыкновенными нитками обычной швейной иголкой, без всякой там стерилизации, в домашних условиях с кучей микробов и без анестезии, и неприятная горечь разлилась по моему языку.
- Надо его хоть коньяком напоить, - предложила я, глядя на Нину, и мысленно прося прощения за такое кощунство. Но ведь под рукой все равно не было ничего более подходящего.
- Коньяком, - запнулась Нина, но больше ничего не добавила, вновь посмотрев на мальчика.
А вот выражение лица у ребенка мне совсем не понравилось: оно было каким-то слишком уж понимающим, взрослым и лукавым.
- Я найду все необходимое, - произнесла Нина, направляясь к двери, - а ты займись парнем. Промой ему рану на голове.
- Спасибо за инструкции, - едва не заметила я вслух, но вовремя сдержалась. Нина любила покомандовать, но сейчас была не та ситуация, чтобы выяснять отношения. Я показала мальчишке, чтобы проходил, и повела его в сторону ванной.
Когда мы остались одни, он даже не пискнул, пока я промывала ему рану. И, казалось, его абсолютно не тревожила перспектива грядущего зашивания. Глаза ребенка хитро поблескивали, и теперь в этом блеске была отчетливо различима злоба.
- Может, он все-таки сильнее ударился, чем мы могли себе представить, - успела подумать я, а потом, обернувшись, у порога ванной увидела то, что заставило меня полностью забыть и о мальчишке, и о его проблемах.
Там была моя мама, и она улыбалась мне так, как умела она одна: с нежностью, заботой, бескорыстной любовью и легкой примесью тоски. Я глядела на нее, на какие-то секунды зависнув в ступоре, а потом улыбнулась в ответ, обезоруженная ее появлением и ранимая, как никогда.
Ее уже много лет не было с нами, она умерла. Но сейчас, когда она явилась, я смотрела в ее глаза, и ничего на свете не хотела сильнее, чем того, чтобы она была жива, рядом со мной и любила меня, как прежде. Только теперь невероятная тоска и боль, благополучно похороненные под маской сильного человека, прорвались наружу, и я тяжело прислонилась к косяку двери.
Мальчик гадко захохотал, и мама исчезла. В его лице не осталось ничего детского, он вел себя, как взрослое расчетливое чудовище. В его взгляде читалась неистощимая ненависть и садизм.
- Ты там скоро? - услышала я голос Нины с кухни и, пошатнувшись, сделала шаг вперед.
В коридорчике перед кухней, в падающем на нее со спины свете, стояла мама, и ее уложенные, но слегка выбившиеся из прически светлые волосы, образовывали ореол вокруг головы. Меня снова накрыло волной тоски.
- Как такое возможно? Это ты? - спросила я в тщетной надежде, почти детской в своей наивности и искренности.
- Нет, идиотка, конечно же не я, - передразнивая, ответила мама голосом мальчика. Это он, мелкий подонок, сознательно создавал видения, питаясь моими страданиями, наслаждаясь ими. Демон в обличье ребенка.
Но улыбка и это давно забытое лицо - все было таким настоящим. Мне так ее не хватало. Я рухнула на колени, и тоска согнула меня пополам, заставив разразиться рыданиями. Я понимала, что все это дело рук мальчика, знала, что она не настоящая, но было уже поздно. Все это уже не имело значения: я столько времени держала все внутри, я ведь так и не заплакала с тех пор, как ее не стало. Теперь я плакала за все эти годы, и не могла остановиться - и мне было плевать, что мальчик смотрел и заливался смехом. Не нужно было Нине вытаскивать этого ублюдка, пусть бы сдох там снаружи, когда ушла приливная волна.
Как же я любила ее и люблю... Я плакала и плакала, раскачиваясь взад-вперед, пока не проснулась на истерзанных простынях в крепко сжимающих меня мужских руках.
* * *
- Тише, тише, - шептал хриплый голос. Саша еще несколько раз дернулась в его руках и, наконец, затихла. Слезы по-прежнему катились по ее лицу, но это уже было неважно. Она сумела вырваться из цепких объятий сна и осознать реальность. Лунный свет затапливал комнату, полупустую, с матрасом и спортивным инвентарем в углу. Руки, которые ее держали, оказались руками мужчины, который никогда еще в этой жизни не был с ней нежен, поэтому от неожиданности Саша замерла и насторожилась. Они не были раздеты, не занимались каким-нибудь очередным ненормальным сексом - он просто держал ее в руках, очевидно, возвратившись из клуба. От него заметно тянуло дымом и выпивкой.
- Тебе приснился кошмар, - Тим отстранился, почувствовав, что она пришла в себя.
- Сон, это был сон, - как заклинание повторила Саша. Образы из сна были еще слишком реальны, и эмоции, вытавщившие на свет воспоминания, которые, казалось, вообще не должны были существовать. Она рано потеряла мать, вернее даже было сказать, что она ее совсем не знала - ту женщину, что выносила и родила изоморфа во плоти. Женщину, поглощенную Тинни, или все же захваченную им не до конца? Саша явственно различала любовь и нежность во взгляде матери, которые не могли принадлежать мужчине. Даже такому безумному, как ее отец.
- Что тебе снилось? - голос Тима вырвал ее из раздумий.
- Прошлое, - прошептала Саша, качая головой, - далекое прошлое, моя настоящая мать. Я полагала, что совсем не помню ее.
- Ты выросла в интернате? - спросил Тим.
- Нет, в приемной семье. Но я всегда знала правду.
- Тебя оставили?
- Нет, - поспешно отозвалась Саша, - мама умерла, почти сразу после моего рождения.
- Мне жаль, - Тим снова оказался рядом, и было так странно ощущать его молчаливую поддержку, впервые без насмешки или ненависти.
- Тебе? - не удержалась Саша от сомнения в голосе.
- Какой ты представляешь мою семью? - вдруг спросил он. И Саша впервые задумалась на эту тему: она не представляла ее вовсе, ей не приходило в голову заниматься подобным. Наверное, жестокой, бешеной, с ножами и кастетами в детских кроватках вместо погремушек. Что еще можно было предположить?
- Когда я был мелким, - глухо заговорил Тим, - к матери прибился очередной мужик. Поначалу у него даже были деньги, на выпивку и не только. Они часами пили в нашей квартире с его друзьями, а я сидел в кроватке. Знаешь, стандартная такая, с решеткой вместо стенок. Я мог орать, мог звать, мог обделаться, но им не было до меня дела. Тогда я понял, что могу рассчитывать только на себя.
Саша молча слушала, не смея прервать неожиданную откровенность Тимура.
- Потом был другой мужик, третий, десятый. Я рос, но практически ничего не менялось. Кроме того, что очередной сожитель стал давать по шее и ей, и мне. Тогда я понял, что все люди по природе своей - ублюдки. Просто одни ублюдки - трусливые, а другие - те, кто ими правит.
- И ты стал тем, кто правит.
- Нет, я стал самым редкостным из ублюдков, не скрывающим своей сути.
- Но есть же добрые люди, и храбрые...
- Не смеши, - резко оборвал ее Тим. - Я видел этих храбрых людей. Поставь их к стенке, приставь к голове дуло пистолета - и они наделают в штаны. Предложи добрым достаточно денег, и они сдадут тебя с потрохами. Доброта и храбрость - не более чем маски лицемерных ублюдков. Срывать их и показывать им самим их истинные лица - вот настоящая жизнь.
- Значит, это ты делаешь? - взволнованно проговорила Саша и чуть отползла от Тима. - Твоя любимая работа.
- Да, я люблю свою работу, - его голос вновь стал отстраненным и чужим.
- Мне жаль, - проговорила Саша, когда молчание затянулось.
- Чего тебе жаль?
- Твоего детства, и своего.
- Глупости, - бросил он, поднялся и пошел в ванную.
Саша слушала, как шумит вода и думала о том, кто сделал Тима таким, каким он стал. Его мать, отсутствие настоящего отца или вереница всех тех мужчин, что обижали мальчишку: кто пренебрежением, кто ненавистью, а кто и тяжелым кулаком? Глядя на свою мать, он перестал уважать женщин, воспринял жестокость, как единственную модель обращения с ними; глядя на мужчин, возненавидел оставшуюся половину человечества и стал поклоняться одному единственному идолу - насилию.
Саша еще раз прокрутила в голове свой сон, и не смотря на все его странности, стала подозревать, что снова побывала в чужом теле. У нее никогда не было беременной подруги Нины, а у ее родителей, даже приемных, - такой квартиры. И она никогда не занималась заштопыванием человеческих тел. Очевидно, сходство их судеб заставило Сашу на какое-то время раствориться в той другой жизни. Она передернулась, вспоминая некоторые моменты сна, и, перевернувшись на другой бок, закрыла глаза, пытаясь вновь уснуть под шум из ванной.
После разговора с Тимом ей почему-то больше не страшно было отключиться, что бы ни поджидало по другую сторону. Теперь она знала, что Тим ее разбудит, если что-то случится. Ублюдок без маски? Что ж, по крайней мере, она могла положиться на него в некоторых вещах.
* * *
- Все это дурно попахивает, - рассуждал Сергей Витальевич, расхаживая по их небольшому офису, который они, тем не менее, арендовали недалеко от центра. Костя давно уже обратил внимание, что Витальевич питал странную привязанность к старым районам города.
- Все стало плохо с тех пор, как приехал этот длинноносый француз.
- Чего ты на него взъелся? - удивился Сергей.
- А разве не из-за него случились все эти неприятности? - горячо заметил Костя, а старший лишь неопределенно пожал плечами. С одной стороны парень был прав, а с другой, Витальевичу чисто по-человечески было жаль Дюпре. И потом, с ним так душевно было заседать до глубокой ночи на кухне, - Сергей протяжно вздохнул.
- Чует мое сердце, разгонят нас после всего этого. Столько мороки с этой регистрацией фирмы - и все ради чего: чтобы просуществовать каких-то несчастных полгода? А аренда - мы еще должны за 3 месяца.
- А зачем Вы торопились с арендой, Сергей Витальевич? - возразил Костя. - Я Вам говорил, что можно и с виртуальным офисом прекрасно существовать.
- Не понимаю я такого, виртуальным, - передразнил его Витальевич. - Если есть контора, должен быть телефон и офис. Даже у захудалого сыскного агентства должно быть место, куда можно прийти, где можно подумать и поработать, документы хранить, в конце концов.
- Документы прекрасно можно хранить в электронном виде.
- И фото подозреваемых ты тоже будешь показывать в электронном виде? - возмутился Сергей.
- С нормальным финансированием это тоже не проблема.
- Боюсь, о финансировании мы можем забыть, - Виатльевич взял в руки карандаш и рассеянно постучал им по столу. - Хорошо еще, что мы никак явно не связаны ни с головным офисом, ни с каким другим филиалом. Такое себе ЧП и все - пойди догадайся, что такое.
- К слову, почему ЧП?
- Юрист, которую мне сосватала Жанна, бухгалтер с моей прошлой работы, сказала, что так проще всего. Я хотел изначально зарегистрировать общественную организацию, но там были какие-то сложности с переводом денег из центрального офиса. Так что она предложила мне на выбор два варианта: благотворительная организация и ЧП.
- Благотворительная? - обалдел Костя. - А это тут причем?
- Нет никаких статей прибыли и прочего, а соответственно налогов. Только поступления средств на счет, и для тех, кто переводит деньги - проще.
- Ну, и что же помешало? - заинтересовался Костя.
- Да там устав и род деятельности должен быть соответствующий. Проще всего оказалось ЧП.
- ЧП Доренко, - кивнул Костя.
- А что ты хотел? - завелся Сергей Витальевич. - ЧП "Изоморф"?
- А ремонт нельзя зачесть в счет аренды? - Костя окинул взглядом выкрашенные в серо-голубой однотонные стены и серый ковролин на полу.
- Я говорил с владельцем, - понурился Витальевич. - Ему все равно. Говорит, забирайте свой ремонт с собой.
- Да уж, - почесал Костя затылок.
Запертые в одной комнате в течение долгих и бессмысленных рабочих дней, они уже не могли придумать, чем еще себя занять, и лишь настороженно поглядывали на телефон, а Костя - на почту, в ожидании, когда до них долетят хоть какие-нибудь новости. Иногда Косте казалось, что лучше бы их расформировали, и как можно скорее, иногда он был более оптимистичен и представлял себе, как его приглашают работать в Голландию или Париж, вместо Дюпре, и он, с сожалением глядя на покинутого всеми Витальевича, собирает свои немногочисленные пожитки для путешествия в новый мир и новую жизнь, полную опасностей и приключений. Но потом его взгляд возвращался из далеких сказочных мест на землю и вновь упирался в унылый шкаф из ДВП и простенькую офисную мебель. О них забыли - это был факт. После облавы (а точнее нельзя было назвать учиненный Коэном и его подручными разгром) и столкновения с бандитами, о них так никто и не вспомнил. Лишь один телефонный разговор с раздраженным главой из аэропорта, во время которого Сергей Витальевич сообщил, что им не удалось найти девушку, - и все.