Алибаба Керимов, водитель грузовика Газ-51, проспав до полудня, нехотя приоткрыл веки и привычно направил волосатые ноги в стоптанные чувяки. Заспанному взору представилась знакомая до боли панорама застекленной веранды - плюшевый гобелен с оленями на фоне замаранных стен, телевизор ''Знамя'' с фарфоровыми слониками на крышке, и гордо повисшая на ржавом гвозде потрепанная гитара. B глубине замутненного вчерашним портвейном сознания мгновенно зародилась позитивная мысль: ''Hадо покурить,'' - и стробирующим импульсом разогнала застоявшуюся в онемевших суставах кровь.
Алибаба звонко хрустнул костяшками пальцев, широко развел в стороны руки и трубно зевнул. Долговязый, в белой майке-боксерке и черных, свисающих мятой юбкой до колен семейных трусах, он в следующее мгновение появился на террасе. Полуденное солнце заставило зажмуриться и накрыть брови шершавой ладонью. Двухэтажный дом дореволюционной постройки, сбежавшего в Турцию купца Агарагима Мовсумова, представлял собой добротное строение, с множеством комнат и широкой, круговой террасой на втором этаже, опираясь на перила которой можно было наблюдать за внутренним двориком. Обитатели второго этажа, белая кость, презирали тех, кто жил на первом этаже, или на уровне земли, со всеми вытекающими отсюда неудобствами. Духота, риск быть затопленными во время весенних ливней, а главное, предательская близость отхожего места, делали их людьми второго сорта. А на террасе второго этажа можно было прогуляться, подышать свежим воздухом и теплыми бакинскими вечерами любоваться звездным небом. Там же вольготно разгуливали местные коты, во главе с любимцем тети Наташи, пушистым красавцем по кличке ''Титан.''
Алибаба бережно раскрыл колоритную пачку ''Казбек,'' извлек папиросу и, прикрыв крышку, деловито постучал по ней мундштуком. Образ лихого джигита на вороном коне, украшавший коробку папирос, всегда казался ему шедевром изобразительного искусства.
''Нарисовал же человек такую красоту, чей-то сын, наверное, тоже, дай бог родителям здоровья, не то, что всякие ''Да Винчи - Шмавинчи,'' - любил он блистать интеллектом перед рабочими автобазы. Он сдул с мундштука табачные крошки, смял конец зубами и слепив пальцами залом, стал энергично пасовать папиросу из одного угла рта в другой, пока не намочил мундштук так, что пришлось откусить и сплюнуть мокрый конец. ''Нервишки ни к черту,'' - подумал он, и наконец закурил. Глубоко затянувшись, принялся выпускать дым колечками, получая удовольствие от освоенного в отрочестве нехитрого трюка.
-Алибаба! - из глубины веранды, стремительно рассекая влажный воздух, вырвался наружу отвратительный голос жены, - ага, встал на ноги наконец, бездельник?
-Ну что ты орешь, женщина, чуть свет не срамши! У меня сегодня выходной, да будет тебе известно, - ответил он, сплюнув сквозь щель в зубах во внутренний дворик.
-Выходной, говоришь, - продолжала третировать его жена, - а я что, по-твоему, не человек, на отдых права не имею? Готовь, стирай, убирай для вас, дармоедов, и где же моя награда? Чтобы я видела ваши имена на черных надгробных плитах!
-Ишь, разошлась! Женщина, как говорил мой покойный отец, уважаемый Садыхбала-киши, царствие ему небесное - это метла, куда поставишь, там и должна стоять, - изрек Алибаба, искренне удивляясь своему красноречию.
-Чтобы он перевернулся в гробу, твой отец, тот был еще, грязный развратник, - ловко парировала Хейранса.
-Побойся бога, - всердцах воскликнул Алибаба, - для этой фурии нет на свете ничего святого, чтобы я лично умер!
''Казбек'' подействовал как ''Пурген'' и Алибаба тоскливо перевел глаза в дальний угол двора. Очередь в единственное, размером с тюремный карцер отхожее место, соседи занимали с шести утра, но и в полдень там толпились люди, чтобы их сразила молния! Одни терпеливо ждали своей очереди, с наполненным водой кувшином, другие просто с бумагой, чаще газетной. ''Как же некоторые умудряются подтираться бумагой и ходить с немытым задом целый день, чешется небось?' - искренне недоумевал Алибаба, - другое дело мы, чистоплотная нация, ежедневно подмываемся теплой водой, поэтому и геморроем не болеем.''
За покосившейся дверью отхожего места очередной счастливчик пытался продлить удовольствие, издавая за раскатами метановых громов, сладостные стоны. Он будто запамятовал, сколько страждущих оказаться на его месте людей толпятся снаружи.
-Это кто там засиделся, он что, в сортире своей изолированной квартиры? - потеряв терпение, ворчал слесарь первого разряда Михаил.
-Пердун-Атоппа, кто же еще! А ну давай, выходи, мы по-твоему не люди, что ли? - вторил ему сапожник Гусейнбала, весело подмигивая соседям, терпеливо ожидающим в очереди.
-Взрослые джигиты, а совести нет! - на ходу поправляя штаны, выскакивал из сортира Атоппа, и вежливо кивал тете Наташе: ''Издрасте!''
-Вот сейчас очередь Зарифы, - продолжал комментировать действо сапожник, она у нас молодец, шустренькая, раз и все.
Задетая плоской шуткой соседа Зарифа, растопырив пятерню, заносила ее над лысой головой Гусейнбалы и громко, чтобы все слышали, выкрикивала:
-Чтобы я вырвала тебе на голову!
''Лучше потерпеть до обеда, чем толкаться внизу с этой нижнеэтажной чернью,'' - подумал Алибаба и снова услышал командный голос Хейрансы:
-Сходи лучше в ''Клоаку,'' и купи свежих лепешек, бездельник.
-Не буду я туда ходить. Посмотрите на нее, лепешек захотела! Ты что, хочешь чтобы спекулянты наживались на горбу трудового народа, - сказал Алибаба, вспомнив цитату с последнего партийного собрания автобазы, и в очередной раз сплюнул во двор.
-Ах ты, сын зверя, - послышался снизу звонкий голос Зарифы, - сколько раз я тебе говорила, не плюйся, я только что белье вывесила.
-А ты свой рот чисто открывай, дочь ишака, нашла время, не дадут работяге спокойно покурить.
-Чтобы ты стал мелкими комками-кусочками и пал смертью храбрых, мерзавец! - завопила Зарифа.
-Что ты там вякнула, бесплодная тварь? - мгновенно отреагировала Хейранса на проклятие соседки в адрес мужа.
-Что слышала! Если не боишься, спускайся вниз, я тебе вмиг глаз вытащу, - ответила та.
-Да не связывайся ты с этой психопаткой, бог и так наказал ее, -успокоил жену Алибаба, натянул на костлявый зад пижаму, и нехотя волоча ноги спустился во двор. Зарифа с ехидной усмешкой занесла над его головой пятерню, сопровождая позорный акт постыдными для любого южного мужчины словами: ''Рогоносец!''
- Я иду и ничего не слышу, - шептал себе под нос Алибаба, - чтобы ты сдохла и сегодня был твой третий день!
Единственный в квартале хлебный магазин располагался на углу улиц Первой Свердловской и Папанина. Неказистое помещение с вывеской ''Хлеб-Булка'' на фасаде, зияло пустыми массивными полками и источало резкий запах свежих опилок. С трудом преодолев несколько ступенек, Алибаба заметил лениво бродившего по деревянному настилу рыжего таракана. С хрустом раздавив его, он произнес над трупом убиенного насекомого короткую, но емкую фразу: ''Сдохни, подлец!''
За стойкой суетилась продавщица, грузная армянка с выдающимся бюстом и носом, сморщенным ''Аббат Феттелем'' свисающим к тройному подбородку. Алибаба недавно выступал героем сновидения, нежно посапывающим на этом бюсте, а проснувшись утром, при виде тощей и впалой груди Хейрансы, горько жалел, что когда-то прислушался к совету матери, покойной Баладжа-ханум. Та, хлопоча за Хейрансу, с жаром уверяла его, что после рождения первого ребенка жена, сухая как придорожная колючка, обрастет мясом и будет задевать круглыми бедрами дверной косяк. Но годы шли, а Хейранса даже после третьего ребенка оставалась худой и желчной, как апшеронская гюрза.
-Салам-алейкум, Джульетта-ханум, как поживаете? Вай, а хлеб уже кончился? - вежливо осведомился Алибаба.
-Опоздал тым, Алибаба-джан. Давном все раскупилим, вот толко один серым кырпыч осталсям, да и тот позавчэрашним, - торжественно рапортовала тезка дочери Капулетти.
Алибаба расстроенно пощупал хлеб, сухая корка которого напомнила ему костлявые бока Хейрансы, шумно вздохнул и, набравшись смелости, спросил:
-Уж больно не хочется идти за хлебом в ''Клоаку,'' моя дорогая. Может для соседа одна лишняя буханка завалялась, а, Джульетта-ханум?
-Ой, дажем не знаюм, сичас посмотрюм, - Джульетта наклонилась, выставив на обозрение Алибабы массивный зад, напоминающий ему круп ''Алагез'' (черноокой кобылы Гаджи-Хан-Дадаш-киши, соседа по даче), и сдавленным голосом произнесла:
-Кажэтця, действительном, одна пуханка остамлас.
Закончив фразу, она выпрямилась, гордо водрузила на прилавок ароматный кирпич, и томно окинула соседа взглядом карабахской лани, из-под тонко ощипанных бровей.
-Дай бог тебе здоровья! Второй такой, как ты, в квартале нету-да! - польстил ей Алибаба и протянул мелочь.
Джульетта, на лбу которой от недавнего виртуозного наклона выступили капельки пота, нежно произнесла:
-Пажалустам, как не помочь таким гултурным мушшинам!
Воскресное утро обещало быть ясным и солнечным. Белесый туман, плотным одеялом нависший над городом, стремительно рассеивался налетевшим ветерком и уступал место огнедышащему южному светилу. Город, изнывая от жары и липучей влажности, медленно просыпался, благодарно поглядывая на несущее прохладу море темными глазницами архитектурных ансамблей.
Последний выпускной экзамен в 164 - ой школе пришелся на выходной день и чертыхающиеся десятиклассники, сбиваясь в небольшие стайки, спешили в школу, заглядывая на ходу в спасительные шпаргалки. Экзамен по математике был для школьников моментом истины. Но Аразу Багирову она давалась легко. Математичка всегда выгоняла его из класса досрочно, чтобы не подкидывал шпаргалки троечникам. Нужно было видеть в этот момент их умоляющие лица, особенно Ильгара Наджафова, сына командующего внутренними войсками МВД. Покидая класс, Араз окидывал извиняющимся взглядом остро нуждающихся в его помощи одноклассников и беспомощно разводил руками.
Приняв решение опоздать на экзамен он, стоя у зеркала, разглядывал ровные и белоснежные зубы, они были для него предметом особой гордости. А жесткая щетина, назойливо выползающая каждое утро из лицевых пор, производила впечатление неопрятности и неухоженности. Стараясь бороться с этим, он каждое утро тщательно брился, после чего лицо, к его удовольствию, становилось гладким и упругим. Непослушная прядь темно-каштановых волос ниспадала на высокий лоб, из-под густых ресниц на него смотрели синие, холодные глаза. "Бойся мусульманина с синими глазами" - гласила восточная мудрость. Но на религию и предрассудки Аразу было наплевать, он был воинствующим атеистом.
-Ну улыбнись ты, хоть разок, - не уставала повторять ему мать.Чему радоваться, - думал он про себя, и молчаливо отводил взгляд, щадя ее нервы. На спинке стула висели единственные брюки, когда-то черного цвета, а сейчас с пузырями на коленках и тусклым засаленным блеском сзади. Лицо Араза вчера покрылось густой краской, когда небрежный взгляд Дыляры скользнул по его брюкам в школьном дворе. Потом подкатила сверкающая лакированными боками черная "Волга" ее отца, председателя райисполкома, и она впорхнула на заднее сиденье, махнув ему беленькой ручкой на прощание.
''Надо гладить,'' - подумал он и водрузил чугунный утюг на газовую плиту. Прошло несколько минут и утюг накалился докрасна. Араз сплюнул на его подошву для верности и слюна, зашипев, резко отскочила. Положив на брюки смоченную под краном тряпку, он стал методично гладить. Потом привычно встряхнул, натянул на тощие бедра и запихнул в них подол белоснежной паплиновой сорочки.
В темной пасти жестяной кастрюли лежала горбушка ржаного хлеба. Араз макнул ее в сладкий чай и стал медленно жевать. Сыр кончился еще на прошлой неделе, а до следующей зарплаты матери оставалось целых три дня. Покончив с завтраком, он прошел в прихожую и остановился у покосившегося под тяжестью чемоданов довоенного шифоньера. С тусклой поверхности потрескавшегося зеркала на него уставился высокий, широкоплечий юноша, с недобрым и колючим взглядом одинокого волка, готового в любую минуту вонзить клыки в зазевавшегося обидчика. Араз надел ботинки, зачесал волосы набок и неспешной походкой вышел во двор. Свежий утренний воздух опьянил его, голова слегка закружилась и вдруг он ощутил резкий прилив сил. Дурные мысли мгновенно улетучились и он бодрым шагом зашагал в сторону школы.
-Доброго здоровья, дорогой, - сказал, проковылявший мимо, сосед Алибаба, - что-то я тебя не видел сегодня в общей очереди в сортир.
-Я в школе схожу, быстрее будет, да чище, - ответил Араз и подумал про себя, - будь проклят этот двор с его отвратительным туалетом!
-Ты гляди, не зазнавайся. Мы что, по-твоему, не люди? Живем, между прочим, над вами и ты никогда об этом не забывай, молокосос,- сказал Алибаба и короткими шажками продолжил путь. Араз проводил его взглядом, полным ненависти и, смачно сплюнув вдогонку, шепнул, - Дебил!
Большинство учащихся добирались до школы пешком, а избалованных чад высокопоставленных родителей подвозили на персональных машинах шофера. Араз старался не обращать на них внимания, однако он не мог все время ходить, уткнувшись глазами в асфальт. 164-ую школу Октябрьского района называли еврейской, поскольку почти весь преподавательский состав, от директора до учителя физкультуры, принадлежал этой национальности, или религии, как это будет угодно читателю. В Баку тех лет мирно сосуществовали представители более двух десятков разных национальностей, горских и, так называемых, европейских евреев, в том числе. Преподавали в школе европейские евреи, со звучными, и даже кажущимися на слух иностранными фамилиями: Алвайс, Таненбаум, Зюс, Шальт и т.д. Горским евреям доступ к учебному процессу был запрещен. Справедливости ради надо упомянуть и двух армян, учителя истории и труда, которые вносили посильный вклад в воспитание подрастающего поколения. Единственным представителем коренной национальности в школе был учитель азербайджанского - Джафар Алиевич, поскольку являлся носителем языка, а может быть для галочки.
В пятиэтажном здании школы, построенном в неоклассическом стиле, достаточно ухоженном и всегда идеально чистом, во время второй мировой войны располагался госпиталь для раненых советских солдат. А прошлым летом, к зданию пристроили внушительных размеров спортивный зал, к огромной радости учителя физкультуры Ильи Губермана. В 10-а классе, в котором учился Араз, было всего пять азербайджанцев. Остальные тридцать учеников - евреи, армяне, русские, поляки, грузины и даже греки - радостно купались в прозрачных водах социалистического интернационализма. Учеников титульной нации особенно радовало то, что в классе было много русских девочек. C ними можно было погулять, сходить в кино или посидеть в кафe. С азербайджанками такие номера не проходили, можно было легко схлопотать фингал, а может что и похуже, от бдительных отцов и братьев одноклассниц. А когда особенно продвинутые девушки, зараженные вирусом женского равноправия, пытались защитить свои права, то родители сразу заявляли: "Если твой ухажер хочет жениться, то пусть посылает сватов".
-Здорово чувак, - радостно приветствуя Араза, из прохладного нутра черной "Волги" внезапно выскочил Ильгар Наджафов. В темно-синем дакроновом костюме, кремового цвета нейлоновой сорочке и блестящих черных мокассинах, он показался Аразу инопланетянином. Острое чувство стыда за засаленный костюм, и ненавистные грубые ботинки на толстой подошве, внезапно охватило его.
-Ты чего такой хмурый сегодня, вроде математика твой конек, - сказал Ильгар, весело поглядывая на золотые швейцарские часы.
-Да так, плохой сон приснился, - ответил Араз, рассеянно пялясь по сторонам.
-А ты куда собираешься поступать, если не секрет? - полюбопытствовал Ильгар.
-На юридический, - вяло ответил Араз.
-Чтооо! Ты в своем уме, чувак! Даю бесплатный совет, как другу, не лезь ты в петлю, год потеряешь и в армию загремишь. Поступай лучше в институт нефти и химии, там конкурса нет, - сказал Ильгар.
-Во-первых, ты мне не друг, а во-вторых, я в бесплатных советах не нуждаюсь, - процедил сквозь зубы Араз и направился к школьным воротам.
-Ну смотри, пожалеешь, да будет поздно, - сказал Ильгар, в два прыжка догнал его и протянул аккуратно сложенный листок бумаги со словами, - держи, информация для размышления, мне не жалко. Список из пяти человек, будущих студентов юрфака, возглавляла фамилия Ильгара Наджафова.
-Что это? - удивленно спросил Араз.
-Разве не понятно? А я думал, лучший ученик нашего класса - чувак сообразительный. Как видишь, твоей фамилии там нет,- произнес заговорщически Ильгар, ехидно ухмыльнулся и бодро зашагал прочь. Араз не мог оторвать взгляда от небольшого листка бумаги, некоторые имена были на слуху, их часто упоминали по радио. ''Врет, - подумал он,- завидует, боится, что я поступлю. Но зачем ему врать, какой смысл? И кому завидовать? Мне, оборванцу, он-то точно поступит. И вообще, откуда у него этот список, неужели нельзя ничего изменить?''
Ноги стали ватными, в горле пересохло, во рту было еще сладко от недавно выпитого чая, вкуса, к которому он испытывал патологическую ненависть. Он пытался однажды запить хлеб горьким чаем, но больше экспериментировать не стал. A что на завтрак у Ильгара, или у Дыляры? Деликатесы, небось, из спецмагазина. А может и нет его вовсе - этого фантастического магазина, ведь и на рынке можно купить все, что душе угодно, лишь бы деньги были. В животе заурчало, он словно прилип к спине. Откуда брать силы, если полдня на одной горбушке? Вот поступлю в институт и пойду работать на вокзал, разгружать вагоны. Там, по слухам, хорошо платят, по триста рублей в месяц. Маминых девяносто с работы, пятьдесят со стирки, моих триста, заживем как короли, - думал Араз, поднимаясь по школьной лестнице. Троица отцов основателей марксизма-ленинизма сурово поглядывала на него со стены.
Береговая линия поселка Бильгя, или как ее ласково называли дачники, краешек моря, простиралась всего в трехстах метрах от дачи Амировых. Сплошь покрытая крупным ракушечником, она начиналась от железнодорожного полотна, шла ровно, а потом резко обрывалась к морю, где и был ракушечник помельче, золотой россыпью покрывающий дикий пляж. Справа, неподалеку, торчали черные, заросшие оранжевым мхом, скалы, а на западе, растянувшись вдоль бухты, в голубой дымке виднелись холмы поселка Нардаран.
Во время отлива вода в море была неподвижной, лишь редкие волны под нещадно палящим солнцем, нежно омывали берег, навевая легкие мысли тайным шорохом. А в прилив море становилось чужим и неприветливым. Свинцово-cepoe, с непрерывно надвигающимися горой пенистыми волнами, издавало страшный рев и разбиваясь о скалы, уходило назад раненым зверем. Зато вода в хазри была теплой, как парное молоко, и дачники, забыв о страхе, отчаянно бросались под волну, а потом бойко всплывая, издавали гортанные звуки и их веселые голоса эхом отдавались от прибрежных скал.
Теплый вечер конца июня был напоен сладким ароматом подсохшей за день травы, которую соседи, собирая в небольшие стога, поджигали в надежде отогнать назойливых комаров. Это помогало, но ненадолго. Стоило лечь в постель, а спали обычно на открытой веранде, то как-будто по чьей-то команде полчища маленьких вампиров устремлялись на несчастных людей, и отовсюду начинали доноситься голоса:
-Беги к инжировому дереву, покачай ветку, и не забудь приговаривать, что "Ты - матери первенец, черномордая лиса, сгинь южный ветер и задуй северный!" И каково было удивление дачников, когда спустя некоторое время глубокий штиль сменялся свежим ветерком, а потом набирал силу и превращался в настоящий ураган. Там уже не только комары, но и вся живность куда-то стремительно исчезала. A люди, наскоро забирая в охапку одеяла и весело ворча, устремлялись в свои дома.
В тот вечер Теймур Амиров, глава семьи, приехал на дачу, как всегда, в начале одиннадцатого, бледный и усталый. Супруга Людмила Мирская, старший сын Вагиф и дочь Наргиз, неcмотря на позднее время, неизменно дожидались его. Степенный и бесконечно преданный семье высокопоставленный чиновник, как добрый волшебник исполнял все желания родных и ни разу не упрекнул их, даже когда они временами перегибали палку. Окружающие называли их позвоночными и это справедливо, поскольку все проблемы, возникающие с завидной регулярностью, решались одним отцовским звонком. Стоило ему поднять трубку и назвать фамилию, как на другом конце провода слышалось подобострастное: "Будет сделано." Такое положение дел устраивало всех и ощущение безопасности и комфорта присутствовало в семейном быту всегда.
-Чем занимаешься? - устало спросил отец, завидя сына на веранде.
-Готовлюсь к экзаменам, папа, - с деланным энтузиазмом ответил Вагиф.
-Похвально, а у меня есть для тебя кое-что, подарок к аттестату зрелости, - сказал Амиров, положил на плетеный столик небольшой конверт и прошел в душевую. Вагиф вскрыл конверт и не мог поверить глазам. Там лежали ключи от квартиры. Он еле дождался отца и на пороге веранды крепко обнял его.
-Ты меня задушишь, - сказал тот, - правда на медаль не потянул, но мне круглые отличники никогда и не нравились.
-Опять ты балуешь его, - сказала Мирская, недовольно поглядывая на мужа.
-Да папа, мне ты никогда не даришь дорогих подарков, в следующий раз плюшевым медвежонком не отделаешься, - вторила матери Наргиз.
-Угомонитесь, сороки, мой единственный сын скоро вступает во взрослую жизнь, и я думаю, что он заслужил право на собственную жилплощадь, - сказал Амиров тоном, не терпящим возражений.
На следующее утро Вагиф дрожащими руками пытался попасть в замок новой квартиры, но резкие и торопливые движения отдаляли его от цели. Внезапно за его спиной появился мужчина средних лет, степенный и белокурый, с серо-голубыми глазами. Он сначала замешкался, а потом тихо произнес:
- Вы или вор, молодой человек, и, судя по всему, неопытный, или новый хозяин квартиры.
-А вам какое дело?- огрызнулся Вагиф.
-Разрешите представиться, ваш сосед, Владимир Иванович Карелин. Eсли вы не против, я помогу вам, у меня такой же замок и довольно странной формы ключ, - сказал мужчина.
-Ну ладно, помогайте,- примирительным тоном произнес Вагиф и протянул Карелину ключ. Тот привычным движением ввел круглый конец ключа в отверстие, повернул его два раза и открыл дверь.
-Тот ларчик просто открывался, - торжественно воскликнул Вагиф и в знак благодарности протянул соседу пачку американских сигарет.
-Благодарствую, я не курю, - сказал Карелин и недовольно покачал головой.
-Как хотите, но если вам что-то понадобится, можете всегда рассчитывать на меня, - сказал Вагиф и вошел в просторную прихожую.
-Ну дела, ай-да пахан, - удивленно воскликнул он и, минуя гостиную, вышел на балкон. Оглядевшись вокруг, он вдохнул глоток свежего воздуха и с удовольствием закурил. Его взору открывался великолепный вид на небольшой, но уютный парк, с аккуратно подстриженными клумбами и кустами белых акаций. Посреди парка виднелся пруд, в котором плавали утки, резво рассекая темную гладь воды, покрытую лилиями и опавшими листьями. В тени чинар прятались скамейки, на которых торжественно восседали хмурые пенсионеры, а неподалеку стайка девочек шумно играла в догонялки.
-Сначала надо пригласить ремонтную бригаду, a потом дизайнера. Пусть он подберет мебель и другие предметы интерьера. А когда все будет готово, я установлю в моем гнездышке аппаратуру, - рассуждал вслух Вагиф. Он прикрыл веки и представил себе шумную компанию друзей, в центре которой находилась Джамиля, его возлюбленная, с широко раскрытыми от восхищения глазами. Как он любил эти глаза! Сколько в них было задора и нежности, но так мало милосердия. Она была слишком красивой, чтобы сочувствовать несчастным страдальцам, готовым в любую минуту пасть к ее ногам. Но Вагиф был исключением, он был ее парнем, она любила и берегла его. И он отвечал ей взаимностью.Только в ее присутствии он терял голову, его мог свалить с ног сильнейший разряд электрического тока, пронзить сердце пристальный взгляд ее глаз, убить в одно мгновение слово, слетевшее с ее алых губ.
-Ты смог бы? - спросила его однажды Джамиля.
-Да, - ответил он, не задумываясь.
-Ты не хочешь услышать конца фразы?
-Я знаю, о чем ты спросишь. Cмогу ли я умереть за тебя? Да, смогу.
Тогда Джамиля, прищурив глаза, глубоко затягивалась и выдыхая струю горячего дыма Вагифу в рот, шептала:
- Умри!
Она знала, что Вагиф любит ее. Это была дикая, необузданная страсть. Hо вокруг него, пуская ядовитые слюни, толпились все девки города Баку. Он был для них самой желанной добычей, а на что были способны горячие южанки, она знала не понаслышке.
-Пока ты любишь меня, я буду твоим ангелом - хранителем, но если увижу с другой - убью, - сказала ему однажды Джамиля.
Вагиф надолго запомнил ee слова. Они тогда незримым холодком пробежали по его спине и он поклялся, что будет любить ее до гроба и никогда не предаcт. Только Джамиля, с ее развевающимися на ветру иссиня-черными волосами и сверкающими, как ночные звезды глазами, была его королевой во сне и наяву. Только она хранила ключ к его сердцу, и только она могла сделать его по-настоящему счастливым.
Абитуриенты с раннего утра толпились у стенда, на котором были наклеены списки, поступивших в Университет счастливчиков. День выдался свежий и солнечный, лишь вялый южный ветерок лениво развевал красные стяги с привычными "Добро пожаловать" и "Слава КПСС." Араз закурил и, прислонившись к дереву, стал выжидать. Tоропиться было некуда, он не сомневался, что дело сделано и он скоро получит билет студента юридического факультета.
Толпа стала медленно редеть, одни отходили от списков, радостно пританцовывая, другие со слезами на глазах. Араз зажал сигарету между большим и средним пальцем, резким щелчком отбросил ее в сторону и твердой походкой направился к стенду. Он долго вглядывался в список и только внимательно изучив его, наконец пришел к выводу, что его фамилии там нет. Это ошибка, не может быть, он сдал все экзамены на отлично. Hадо просто зайти в деканат и все выяснить, - подумал он. И вдруг он вспомнил о листке бумаги, переданном ему Ильгаром Наджафовым во дворе школы, и стал судорожно извлекать его из кармана. Он стал пробегать листок глазами и с ужасом обнаружил, что все пять фамилий, о которых тогда упомянул Ильгар, возглавляли злополучный список.
Редкие голоса из толпы стали тихими и приглушенными и спустя несколько мгновений Араз, казалось, потерял слух. Cердце бешено колотилось о барабанные перепонки, готовое разорвать их. Он попытался шагнуть в сторону, но ноги отказывали ему, фамилия Ильгара стала увеличиваться и отделяться от списка, медленно вырастая и заслоняя фамилии других студентов. Араз вдруг понял, что не видит ничего, кроме гигантских букв, выстроившихся в знакомое -Н а д ж а ф о в.
-Не дрейфь чувак, я тоже не поступил, проскочим на вечерний, - услышал он позади себя незнакомый голос.
-Да, конечно, на вечерний, - чужим голосом процедил сквозь зубы Араз и походкой робота направился к автобусной остановке.
Дома было тихо и душно. Oдинокая муха, сверкая зеленым брюшком, стремительно пролетела мимо его уха и села на кухонную стену. Араз молчаливо уставился на нее, потом осторожно приблизившись, изо-всех сил прихлопнул ладонью. Стряхнув труп незадачливого насекомого в помойное ведро, он тщательно вымыл руки и достал со дна трехлитрового баллона два маринованных помидора. Смазав сковороду топленым маслом, разрезал помидоры пополам и принялся жарить, наблюдая, как они недовольно шипят, стреляя в него органикой. Разложив на тарелке готовое блюдо, он стал макать в помидоры хрустящую горбушку свежего хлеба и долго жевал, уставившись на портрет "Незнакомки" на стене. Когда он покончил с мякотью помидоров, бережно собрал остатки масла последним куском хлеба и бросил взгляд на тарелку. Мыть не надо, - подумал он, вскипятил воду, достал с полки пакетик грузинского чая второго сорта и насыпал немного в заварной чайник.
За окном ярко светило солнце, со двора доносились детские крики и громкая ругань домохозяек. Араз вдруг странно выпрямился, сделал глубокий вдох и бросился к помойному ведру. Eго долго и больно рвало. Он старался успокоиться и взять себя в руки, но перед глазами появлялся и исчезал список, в котором знакомая фамилия Наджафов, вновь возглавляла его, как тогда на школьном дворе.
-Ты уже дома, сыночек? - из коридора донесся голос матери.
Араз подставил голову под кран, умылся ледяной водой и стал быстро вытирать лицо вафельным полотенцем. Слезы душили его.
-Да мама, я дома, - еле произнес он и прошел в комнату.
На Хиджран уставилось матово-бледное, внезапно постаревшее лицо сына. Уронив тазик с грязным бельем на пол, она медленно опустилась на стул.
-Ты уже догадалась, мама, я не поступил в Университет, - коротко бросил Араз.
Хиджран прикрыла глаза ладонью и тихо заплакала.
-Я работаю в две смены, ночами стираю соседское белье, а ты так спокойно говоришь: "Не поступил!" - cказала она.
-А что ты ожидала услышать, мама? В чем ты меня винишь? В том что я - сирота? Что отец, не выдержав испытаний, бросил нас на произвол судьбы? Я два месяца не поднимал головы от учебников, успешно сдал экзамены и не прошел по баллам. Tаким, как я, место не в Университете, а на помойке. Это и есть горькая правда, мама. Или ты хочешь, чтобы я в очередной раз утешил тебя, cказав, что все будет хорошо? - сказал Араз и отвернулся от матери.
-Не убивай меня, сынок! - завыла Хиджран.
Араз стиснул зубы и огромным усилием воли заставил себя замолчать.
-Это ты меня прости, я не должен был поступать на юридический, меня предупреждали. Каждый сверчок, знай свой шесток. Но я надеялся на здравый смысл экзаменаторов, я верил в справедливость. Я хотел стать юристом, чтобы хоть как-то бороться с этой системой. Но я получил свой первый урок, и знаешь, я понял, что так дальше жить нельзя. Нет на этом свете ничего святого, надо быть зверем, жестоким и беспощадным, - cказал Араз.
-Зачем ты так говоришь, сыночек, мое сердце сейчас разорвется на части, - сказала Хиджран и с растерянным лицом уставилась на сына.
-Не бойся мама, я всегда буду рядом с тобой. Я просто стану немного другим, ты и не заметишь разницы, - вдруг ласково произнес Араз.
-Ты напугал меня, не делай этого больше, прошу тебя. И зачем ты вспомнил покойного отца, царствие ему небесное, не понимал он нашей жизни, был не от мира сего, честный и порядочный, - cказала Хиджран.
-Извини, я был не прав, отец здесь ни при чем, мирная жизнь стала для него слишком тяжелым испытанием. Он не мог, а может и не хотел понять, что на войне было легче. Там он знал, кто его враг, а здесь он растерялся и никак не мог привыкнуть к подлости, лицемерию и алчности окружавших его людей, - сказал Араз, пытаясь успокоить мать.
-Давай оставим этот разговор сынок, мне тяжело вспоминать последние дни отца - его потерянное лицо, усталые, лишенные смысла движения, потухшие глаза, - c горечью произнесла Хиджран.
Араз вышел во двор, достал из кармана мятую пачку "Авроры" и закурил. Тяжелый дым крепких пролетарских сигарет больно заполнил легкие. ''Вот и все, мечта простого парня об университетской аудитории превратилась в дым, впереди трудовые будни. Завтра же пойду на вокзал и наймусь грузчиком,'' - подумал Араз и сквозь щелочку в зубах лихо сплюнул на расплавленный асфальт.
Вагиф удобно расположился на раскладном диване, с пристроенным сбоку полированным мини-баром, и с гордостью разглядывал обстановку новой квартиры. C календаря "Playboy" на него зазывно поглядывала cтройная блондинка, лихо обнажившая роскошный бюст, под ним блестела пластиковыми боками стерео система "Sony" с раздельными колонками, а на прозрачных полках плотным рядом уместились коробки с магнитной лентой "Orwo" и музыкальными альбомами. Соседнюю стену украшали встроенные книжные шкафы и цветной телевизор, под ногами был расстелен абрикосового цвета ворсистый ковер. Спальня вмещала массивную арабскую кровать под балдахином, со свисающим над ней зеркальным потолком, а на стене напротив красовалась огромная фотография разрезанного пополам граната с подсветкой. Ее снял и установил фотограф отца - Рафик Байрамов.
''Самое время расслабиться,'' - подумал Вагиф, и раскрыл томик Бодлера. Он заслужил отдых. Минимум усилий и один звонок отца ректору Университета и он стал студентом самого престижного факультета-восточного. Футик говорил, что директор хлебозавода выложил пятьдесят тысяч рублей, эквивалентных пяти автомобилям "Волга," чтобы пропихнуть туда сына. Что поделаешь, люди с деньгами всегда были обязательным приложением к людям, занимающим высокое положение в обществе. Их вынуждены принимать в приличных домах, терпеть вульгарные манеры и даже делать вид, что с ними приятно общаться. Но Вагифу было на это наплевать, главное, что он был за отцом, как за каменной стеной и любое его желание исполнялось, едва успевая достигнуть ушей высокопоставленного папаши.
Вчера к нему приходила Джамиля. Он все пытался понять, зачем ей надо было рассказывать ему дурацкую историю про визит сына министра торговли к ним на дачу. Что это было? Желание поделиться с ним или неудачная попытка вызвать в нем ревность? Скорее второе. Но Эмиль - этот долговязый наркуша, был последним человеком, к которому Вагиф стал бы ревновать Джамилю. Она явилась к нему в бежевом пальто-деми и черных сапогах на шпильке. Обдав его запахом улицы и французских духов, она бесшумно юркнула в комнату и вытянула жадные до поцелуев губы в трубочку. Потом забралась с ногами на кресло, жадно закурила и воскликнула:
- Мама нашла мне жениха!
Вагиф не знал, как реагировать на такую новость и предпочел промолчать. Она продолжила рассказ, с видимым удовольствием описывая, как похожий на корабля пустыни министерский сынок явился к ним на дачу и был разочарован, увидев ее, сидящую на веранде в выцветшем сарафане и заворачивающую долму. Обозвав ее черномазой, и, обидевшись на мать, за заведомо ложную информацию о якобы красавице-дочери, он собрался было ретироваться, но не тут то было. Разъяренная поведением матери, которая в буквальном смысле таяла пломбиром перед самодовольным индюком, Джамиля спрыгнула на песок и вцепилась ему в горло. Опешив от такой прыти, тот пытался сопротивляться, но хватка была мертвой и только получив страшный удар скалкой по плечу, Джамиля ослабила ее и недоуменно взглянула на ошалевшую мать.
- Ах-ты, дочь осла, ты знаешь, на кого подняла руку? Пепел тебе на голову, чтобы ты навсегда осталась бесплодной! - театрально воскликнула несчастная женщина и, воздев руки к небу, призвала Алаха в союзники. Вдруг, на самом интересном месте, живописный рассказ подруги Вагифа внезапно прервал телефонный звонок.
- Я сотру тебя в порошок, твоя семья горько об этом пожалеет, передай ей трубку, - воинственным голосом скомандовала тогда Джамилина мать. Вагиф притворился, что не узнал ее, чем привел женщину в исступленное состояние.
- Я тебе сейчас напомню, кто я! Слушай меня внимательно, маленький развратник, или ты женишься на Джамиле, или ты позавидуешь участи евнуха царицы Клеопатры, - сказала та, тяжело дыша в трубку.
Жениться? Бред какой-то! Эта женщина сошла с ума! Он любит Джамилю, дорожит ею, но связывать себя узами брака в ближайшее время не собирается. Но женщина не унималась и продолжала оскорблять его:
- Не хочешь по-хорошему, тогда пеняй на себя. Сначала я выну твою печень и сожгу ее. Потом привяжу блатного отца к твоей спине, а мать оставлю плачущей до конца ее дней. Ты еще будешь просить у меня пощады, потаскун! Он приготовился было принять обидные слова близко к сердцу, но Джамиля успокоила его, сказав, что это дежурная тирада ее матери, домашняя заготовка, так сказать, и не стоит воспринимать сказанное всерьез. Но его настроение было испорчено вконец, и очередная ложка дегтя была добавлена в субботний полдень, когда Джамиля, справив малую нужду, не спустила воду в унитазе.
Сколько раз он напоминал ей об этом, но Джамиля - эта грациозная лань, пропускала его слова мимо ушей и делала вид, что она находится не в современной квартире, а на лоне дикой природы. Что ж, красивым женщинам и не такое прощается! Особенно когда они, смягчив гнев на милость, допускают несчастных бедолаг, их поклонников, к своему прекрасному телу. Вагиф, украдкой подглядев в дверном проеме, принимающую ванну подругу, не стал сопротивляться зову природы и решил присоединиться к ней, со старыми, как мир словами:
-Спинку потереть?
Он вспомнил, как в ту минуту пламя страсти было готово поглотить его. Перед глазами предстала иллюстрация из старинной немецкой книги, которую под большим секретом показывал ему коротышка Юсиф, внук знаменитого художника Таира Бахрамова.
-Таких книг в мире всего десять, - прикрывая губы ладонью, информировал его тогда Юсиф, она издана в 1769 году в Германии, настоящее порно.
Массивный, похожий на бабушкин сундук фолиант, изобиловал эротическими иллюстрациями на тему фаллоса и райских ворот наслаждений. Вагифу тогда особенно понравилась нагая женщина, с формами Афродиты Милосской. Она царственно восседала на траве, с широко раздвинутыми пухлыми ножками, и явно наслаждалась вонзившимся в ее кустистое срамное место, крылатым фаллосом. А вокруг, в ночном лесу, порхали десятки таких же фаллосов, видимо, в ожидании своей очереди. На другой иллюстрации был изображен покрытый короткой шерстью Cатана, с закрученными спиралью рогами и с прекрасной белокожей брюнеткой на коленях, сладострастно тянущейся губами к его безобразному лицу. А у их ног, в кипящей смоле, копошились несчастные грешники, сгорая от страсти и моля о пощаде.
-Ты на это порно дрочишь каждый день, наверное, - спросил он тогда Юсифа, обидев его не на шутку.
Веки Джамили были слегка прикрыты. Из воды круглыми холмиками торчали голые коленки, увенчанные лопающимися снежинками мыльной пены, а на лице было разлито блаженство. Он осторожно вошел в ванну, неуклюже пристроил длинные ноги по бокам, и умоляюще уставился на любимую девушку. Та тихо посапывала и почти не подавала признаков жизни. И лишь спустя несколько минут, которые показались Вагифу целой вечностью, она взглянула на него из-под густых черных ресниц и похотливо спросила:
-Как ты хочешь?
С Фуадом Гасановым Араз познакомился на стадионе Спортивного Клуба Армии. Оба молодых человека, в свободное время, занимались спортом и два раза в неделю посещали плавательный бассейн. Узнав, что Араз обладает незаурядными способностями в математике, Фуад, которому этот обязательный предмет школьной программы давался с трудом, обратился к нему за помощью. Тому его новая роль репетитора пришлась по нраву и они, часто встречаясь у Фуада дома, вместе готовили домашнее задание.
Приятельские отношения стали быстро перерастать в дружбу, чему не препятствовало даже место жительства и скудный материальный достаток семьи Багировых. Фуад никогда не обращал внимания на такие, по его словам, мелочи, и выбирал себе друзей исключительно по личным качествам. В Аразе ему нравилось все - острый ум, порядочность и искреннее стремление изменить свою жизнь к лучшему. Часто захаживая к другу, Араз не мог не заметить, какая глубокая пропасть разделяет их. Фуад, сын министра легкой промышленности, баловень судьбы, всегда старался сглаживать острые углы и опекал своего нового друга в силу своих возможностей. Toт, в свою очередь, был искренне благодарен ему и пользовался любой возможностью, чтобы ответить взаимностью.
Лишь одна мысль не давала ему покоя, что могло заставить сына министра, известного в городе нувориша и большого любителя борцовых состязаний, на которых он делал ставки, эквивалентные годовой зарплате инженера, разгружать по ночам вагоны с мукой. Ведь ничто не мешало ему сидеть на шее отца, что с большим успехом делали его друзья, принадлежавшие к узкому кругу золотой молодежи. Но Фуад сильно отличался от них и никогда в присутствии Араза не кичился достатком своей семьи, а в долгих беседах с другом давал понять, что он ничем от него не отличается, просто волею судьбы родился в рубашке. Однажды, все таки не сдержав любопытства, Араз спросил его об этом, на что тот, после некоторого раздумья, ответил:
-Деньги, чувак, вещь серьезная - это абсолютное благо. И поскольку они удовлетворяют не одну какую-либо потребность - "in concreto," а всякую потребность - "in abstracto," то они дают человеку свободу. Поэтому, всегда старайся заработать деньги сам и никогда не бери в долг. Если у тебя это получится, то ты скоро удивишься, как дешевые фраера, недавно обходившие тебя стороной, будут искать встречи с тобой, а бабы, которым было на тебя наплевать, с удивительной легкостью будут раздвигать ножки, как только тебе этого добра захочется.
После окончания школы друзья перестали видеться часто. И не потому, что не было желания, а в силу новых обстоятельств, которые появились в их жизни с момента вступления во взрослую жизнь. Фуад поступил на престижный восточный факультет Университета, а Араз, несмотря на все усилия, остался за бортом и никак не решался позвонить другу первым. Перед его глазами часто всплывали воспоминания о первом визите к Фуаду. Тогда просторная, обставленная дорогой арабской мебелью квартира министра, произвела на него неизгладимое впечатление. Он никогда прежде не видел такой роскоши. Картины в позолоченных рамах, дорогие ковры на полу и горы хрусталя в тяжелых сервантах, заставили его почувствовать себя ничтожеством. Он вспомнил, как Фуад встречал его в прихожей и, заметив, что тот стоит посреди этого великолепия совершенно потерянный, просто сказал:
-Знаешь, чувак, все что ты здесь видишь, мне не принадлежит. Я тяжело работаю, чтобы не зависеть от родителей. И чем раньше ты это поймешь, тем лучше.
-Но достается же кому-то богатство по наследству. Эти люди, наверное, испытывают бесконечное счастье, - пытался возразить Араз.
-Ты же не был в их шкуре, так почем тебе знать. Им тоже бывает плохо. А главное, век у них такой же короткий, как у нас с тобой , - отвечал Фуад.
-Может ты и прав. Просто со стороны их жизнь кажется такой легкой и беззаботной, что хочется тоже в нее окунуться и никогда больше не возвращаться в свою конуру.
-Не смей так говорить. В конуре живут собаки, а ты человек, и только ты сможешь изменить свою жизнь. Никому не дано заглянуть в будущее, богатые люди теряют в одночасье огромные состояния, а некоторых бедняков судьба неожиданно возносит на олимп, - говорил ему Фуад.
Араз старался не прислушиваться к его советам. Баловень судьбы, что он знал о нем, о его жизни. Он никогда не просыпался в холодной постели подвального помещения и перед ним никогда не зияла изъеденная сыростью мокрая стена. Задумывался ли он когда-нибудь, чем питаются простые смертные, что хлеб с маслом - невиданная роскошь на столе Араза, что он нередко усаживался на скамейку под окнами обеспеченных соседей и, прикрыв веки, вдыхал запах кюфта-бозбаша, а потом, мысленно очистив пиалу последним куском хлеба, закуривал "Аврору" и заполнял пустой желудок вонючим дымом.
''Может Фуад просто стесняется меня? Ведь он теперь студент востфака, а я, обычный неудачник, и пасынок фортуны, - подумал Араз, перебирая книги на полках - а как бы он повел себя на его месте, позвонил бы первым? Вряд ли, богатым и удачливым нет дела до несчастных залепушников. Это, к сожалению, суровая правда жизни. Ему надо наконец опуститься с облаков на землю и искать себе друзей в рабочей среде. Там он сможет предстать во всей красе, выбиться в передовики производства, а может и стать лидером трудового коллектива крупного промышленного предприятия. Довольно таки заманчивая перспектива. Надо внедриться в эту систему не мытьем, так катаньем, а потом, как карта ляжет.''
Араз поставил на плиту чайник и собрался было поужинать, как вдруг услышал резкий телефонный звонок. Он не хотел ни с кем разговаривать в тот вечер, но пересилив себя, все же подошел к телефону. Звонил Фуад, и справившись о его планах на следующее утро, пригласил на завтрак. Искренне обрадовавшись звонку друга, Араз принял приглашение и ровно в десять часов утра стоял в дверях министра легкой промышленности в белой паплиновой рубашке и темных засаленных брюках. Фуад, увидев друга, обнял его и сразу отвел на кухню. На кухонном столе дымились сочные сардельки с жареной картошкой, на тонких фарфоровых тарелках грудой лежали румяные пирожки, а в овальных хрустальных розетках чернела зернистая икра и много кружочков сливочного масла, свежий тэндыр-чурек кокетливо торчал из соломенных корзинок. Вокруг стола хлопотала пожилая домработница.
-Тетя Гюляр, вы можете отдыхать, спасибо, - поблагодарил ее Фуад и, пригласив Араза к столу, налил ему апельсинового сока.
-Что ты так смотришь? - удивился он.
-Ничего, просто я никогда не пробовал апельсинового сока.
-Шутник, - сказал Фуад и недоверчиво посмотрел на Араза.
-Честное слово, - сказал Араз и выпил сок залпом.
Он ел молча и с аппетитом. ''Когда еще представится такая воможность,'' - подумал он.
-Ты давно к нам не заходил, почему бы тебе не приходить почаще? Моя мама тебя любит и ты можешь чувствовать себя здесь как дома, - сказал Фуад, словно читая его мысли.
Потом они вышли на балкон и он угостил Араза американскими сигаретами.
-"Philip Morris" - мои любимые, - сказал Фуад, протягивая другу коричневую пластиковую пачку.
-А можно я возьму две? - спросил Араз.
-Бери пачку, старина, у меня целый блок в баре.
Араз торопливо запихнул пачку в карман засаленных брюк, словно боялся, что отнимут. Фуад украдкой улыбнулся и поднес к его сигарете включенную зажигалку из черного металла, с никелированным ободком.
-"Ronson,"- ответил он на вопросительный взгляд Араза,-подарок отца.
Аразу никто не дарил подарков, это он однажды купил матери духи "Быть может" на деньги, сэкономленные от школьных завтраков. Он с нервной улыбкой вспомнил, как мать тогда истерично завопила и не разговаривала с ним несколько дней.
-Слушай, мы с тобой почти одного роста, пойдем, я подыщу тебе что-нибудь из одежды, у меня целый шифоньер шмоток, - сказал Фуад.
Араз вдруг изменился в лице и в следующую минуту сжал горящую сигарету в ладони.
-Что с тобой, чувак, я же от всей души, - удивился такой реакции друга Фуад.
-Я может быть и нищий, но никогда не донашивал чужую одежду, прости, - тихо сказал Араз и опустил глаза.
-Ладно, считай, что я тебе ничего не предлагал, - Фуад протянул Аразу руку со словами, - давай мириться.
-Ну что ты, я на тебя не в обиде, я знаю, в каких лохмотьях хожу, но я хочу сам заработать денег, купить одежду себе и матери и забить холодильник продуктами, - сказал Араз и, подумав, добавил, - поэтому я и пришел к тебе.
Фуад удивленно поднял брови.
-Я хочу работать грузчиком, поможешь устроиться? - спросил Араз с надеждой в голосе.
-А потянешь? - неожиданно cтрого спросил Фуад.
-У меня нет другого выхода, мама работает на двух работах, мы живем впроголодь. Я понимаю, для тебя работа - это вопрос чести, а для нас жизни и смерти, - осторожно произнес Араз и его глаза увлажнились.
Фуад нахмурился и внимательно посмотрел на друга.
-Ладно, будет тебе, возьми себя в руки. А грузчики на вокзале нужны всегда. Hо я боюсь, что ты не справишься, работа тяжелая, за смену приходится разгружать несколько десятков мешков, темп сбавлять нельзя, а в спину постоянно дышат алкаши, - сказал Фуад.
-Ты шутишь, а я думал, что алкаши ни на что не годны, - удивленно произнес Араз.
-Это не так, они люди бывалые, трудятся как роботы, и в их воображении, как самая желанная награда за тяжелый труд, постоянно маячит пузырь, - сказал Фуад.
-Дай мне попробовать, прошу тебя, - взмолился Араз.
-Ладно, приходи сегодня в одиннадцать часов. Смена до пяти утра, если выдержишь, то считай себя членом команды, с первой получки ты должен проставиться, ну выпивка там и закуска, сам понимаешь, - сказал Фуад.
Араз смотрел на Фуада, как на благодетеля, на его глазах навернулись слезы. Неужели так скоро, уже сегодня вечером, он выйдет на работу и станет зарабатывать. Страшно даже подумать о таких деньжищах! По словам Фуда, он сможет заколачивать триста рублей в месяц. Двести он будет отдавать матери, а сто оставлять себе. Это же тысяча двести рублей в год! Араз не мог унять дрожь, откуда-то изнутри волнообразно вырывалось наружу ощущение дикой радости. Перед глазами сразу всплыли цветные картинки символов заграничной жизни - джинсов, дубленок, наручных часов, сигарет. И это скоро будет ему доступно. Разве не об этом он мечтал последние годы? А девчонки? Hе те, что из бедняцких семей, гроздьями вешающиеся на него, а другие, ухоженные, в обтянутых джинсах и пахнущие дорогими французскими духами, скоро будут гулять с ним под ручку по бульвару и шептать слова любви в тени плакучих ив.
Он был уверен, что в кожаной куртке авиатора и настоящих джинсах будет неотразим, и никто никогда не узнает, где он раньше жил и к какой семье принадлежал. А если новая подружка захочет уединиться с ним, то он всегда cможет зайти к Фуаду, ведь тот так хорошо к нему относится. Жизнь прекрасна! Наконец она изменится к лучшему, и паренек с обшарпанного дворика на Первой Свердловской, скоро станет своим среди золотой молодежи. Он умен, красив, а в остальном ему помогут деньги, он уже в этом не сомневался.
Наргиз, младший ребенок в семье Амировых, была надежно защищена от назойливых одноклассников. Ежедневно, после занятий в школе, широкая агентурная сеть докладывала Вагифу свежие данные о тех, кто косо смотрел, или, не дай бог, приставал к его сестре. Он незамедлительно начинал воспитательную работу с обидчиками, которая нередко заканчивалась мордобитием. На следующее утро, когда очередная жертва появлялась в школе с фингалом, все говорили:
-Это работа Вагифа.
-А как же спортивная клятва, ты, выходит, нарушаешь ее? - возмущалась Наргиз.
-Я не пользуюсь приемами, я просто даю в глаз, - оправдывался Вагиф.
Тренер Вагифа по боксу, Рахман Пириев, брал клятву со своих подопечных и предупреждал:
-Если я услышу, что кто-то из вас пользуется боксерскими приемами во время драки, ноги этого человека в моей секции не будет.
-А если надо кого-то проучить за дело? - осторожно интересовался Вагиф.
-В таких случаях забудь, что ты боксер и просто дай в глаз,- отвечал тренер.
Вооружившись его советом, Вагиф с большим успехом им пользовался. В довольно короткий срок, в школе, в которой училась Наргиз, все мальчишки, в том числе и старшеклассники, обходили ее стороной, как прокаженную. Статус телохранителя сестры доставлял ему истинное наслаждение. Такой расклад дел заставлял ее искренне возмущаться, а иногда даже пускать слезу.
-Мальчики боятся подойти ко мне, я уже не говорю о том, чтобы заговорить со мной, - делилась она горем с подругами.
-Радоваться надо, - успокаивали они ее, - нам нет проходу от этих идиотов, каждый норовит потереться, а то и под юбку залезть.
-Вчера выпила по глупости два стакана компота на перемене, ну и попросилась из класса в туалет, - рассказывала Эльмира, - захожу туда и меня берет оторопь. Cтоит у окна Русик из 10-б и курит. (мальчики частенько курили во время уроков в женском туалете, поскольку учителям не приходило в голову устраивать там облаву) Я ему говорю, - А-ну вали отсюда, сейчас завуча позову. И знаете, что он сказал мне в ответ?
-Говори быстрее, не томи, - настаивали девчонки.
-Ни за что не поверите, - сказала Эльмира и густо покраснела.
-Не тяни душу!
-Он отошел от окна и медленно двинулся в мою сторону, приговаривая:
-Я сейчас буду тебя е-ать.
-Чтоо? - воскликнули девочки, - а ты что сказала ?
-Я? Да еле ноги унесла. Мне просто кажется, что они в этом возрасте просто сходят c ума от избытка сексуальной энергии, - ответила Эльмира.
-Скажешь тоже. Есть же и нормальные ребята, Атакишиев, например. Степенный такой и воспитанный, - возразила ей Наиля.
-Ты, кажется, запала на него, подруга, - сказала Эльмира и девочки прыснули со смеху.
Назим Атакишиев появился в школе, где училась Наргиз, в связи с переездом родителей на новую квартиру. Небольшого роста, подстриженный под нулевку, в массивных темных очках, он совсем не походил на сверстников. Но внешний вид Назима не имел ровным счетом никакого значения - умение заклеить любую девчонку практически с ходу, вот тот прием, которым он владел в совершенстве.
Однажды утром, когда ребята дымили за школой, мимо проходила секретарь комсомола, Стелла Арустамова, стройненькая брюнетка, с темным пушком на верхней губе. Заядлый курильщик, Фаик Алиев, пряча сигарету, высказал предположение:
-Стерва сучнет.
-Не волнуйтесь, - спокойно произнес Назим. И действительно, стоило ему на большой перемене подойти к Стелле и заговорить, как та зарделась, словно новханинский помидор, и долго так щебетала. Назим подал тогда ребятам знак рукой, давая понять, что инцидент исчерпан.
А на майские праздники на приморском бульваре, друзья поспорили на кофе-гляссе, сможет ли Назим за десять минут заклеить двух девчонок, стоящих у кафе, и пригласить их в свою компанию.
