Кухня. Обычная такая. За столом на диванчике я. Прыщавый лоб под уебанской челкой. Синяя, чуть подванивающая синтетическая футболка run asics, кремовые шорты, сползающие с жопы. Слева от меня распластался (самое точное слово) мой бухой в говнину кент - Марч. С черноточечного носа так и норовят упасть очки. Красная футболка СССР, что досталась, походу, ему от бати, а тому от деда - выстирана и выглажена с такой щепетильностью мелкого буржуа, что красивей было бы облить её дерьмом. Приподнятая кверху, как на виселице по статье за уебанство, губа. То ли участвовала в удержании очков, то ли просто являлась результатом врожденного поражения головного мозга. Понятно одно - общий образ нелепости этого персонажа закрывала именно эта губа.
Вот, на столе полупустая бутылка водки. Какие-то ошмётки какой-то еды, фантиков чокопая до пизды. Вижу, наливаю водку тонкою струёй, как наливают блатные с 90-х в армянский ресторанах.
Этому лохопеду не хочется пить. Хочется получить эффект, занять себя максимальное время. Смотреть куда-то, слушать что-то. Чтобы не смотреть туда и слушать то...
Хотя оттуда ничего не видно. Да и не слышно...
...Просто...
За дверью со стеклянными вставочками и, через просторную прихожую, ещё за дверью, со вставочками точь-в-точь такими же, мой друг ебет мою Любовь.
Играет, вроде, Легенды Про "Не последний трек", бухопластун издаёт вздохи, охи и причмокивания. И водка. Льётся и льётся - никак рюмка не нальётся. А оттуда - ни звука. Ни скрипа кровати, ни возгласостонов, ни пососов - ничего. Будто сам воздух там, за дверью со стеклянными вставочками и, через просторную прихожую, ещё за дверью, со вставочками точь-в-точь такими же, куда-то ушёл, оставив их наедине.
Жизнь всегда двигается звучно. Насколько звучно - не важно - тогда он слышал все. И как дитка на улице достает конфетку из фантика, и как барахтаются от водки мозговые клетки Марка.
Но оттуда - ничего.
Вот, вижу, с краев уже капает. Синефутболый уебан берет рюмку в одну руку, двушку "Доброго" - в другую. Водочная лужа на столе дрогает от прорывного выдоха.
...Ну ничего. Водка выветривается... Водка-то выветривается. Она... Да... Выветривается, - бредит лох, пялясь глазами поверх рюмки, сквозь кухонную плиту, куда-то туда-туда. Заливает забвение себе в горло и смачно запивает соком.
- Го бухать, я заебалась, - сказала Она.
- Ну можно, давай, - ответил я в этом блядском вотсапе, в котором, хорошо, можно скрыть радость. Тому, что будешь с любимым человеком в одном помещении. Близко и почти наедине. Один хуй - вы будете вместе. Час. Два. А может и пять.
я любил Её. Это была моя первая мечта, первая любовь. Называю своё чувство именно этим словом, да. Если называешь у себя это в голове любовью - значит любишь. И все на этом. Дальнейшие разговоры пошлы и бессмысленны.
я сидел на жопе в кустах френдзоны и ждал, пока Она расстанется со своим кротко-коротким, пидаростриженным велосипедом и поймет. Поймет, какой я хороший. Как я умею любить. Надеялся, что придет время, и она тоже меня полюбит. Верил в это, и вырви тогда из меня эту веру, надежду - зови как хочешь - перестал бы быть человеком.
Пару часов назад до того я ехал в маршрутке по Краснодарскому час-пику. Было душно и противно от людей и просиженных их жопами сидений. Зарядки оставалось 5%, и между передачами денег водителю - за проезд, людям - сдачи, я перелистывал нашу переписку. Ревниво прикидывал время между сообщениями, пытался выловить какие-то романтические нотки, искал нужный подтекст в каждом смайле, каждой запятой. Каждая Её буква была свята.
"А что для тебя важнее? Любить или быть любимой?"
5%-4-3... я ждал ответа.
Надеялся, что Она щас скажет: "Быть любимой". я цветасто признаюсь ей в чувствах. Она прочтет и ахуеет. Подумает, сдерживая улыбку внезапной эврики, и поймет, что я - тот, кто был Ей нужен - всегда был рядом. Поддерживал, успокаивал, приободрял. Всегда любил.
И мы начнем встречаться. Она будет всё больше и больше ко мне привязываться. А как-нибудь будет возвращаться с нашего свидания, и почувствует, что и шаркать ногами без меня рядом - не хочет. Влюбилась.
И мы будем вместе всегда. По 3 раза в день - выгул моего брата. Будем втроем кататься на велосипедах. А когда он, завидев белку или собачку, отъедет подальше - будем целоваться. Как влюбленные, счастливые, не одинокие люди.
Нормальные люди.
-
Любить.
-
ответила Она без скобки, точек, вообще без ничего. Так отвечают рукой, свободной от дрочки хуя пиздатого парня - парню уебанскому. Наверное, я Её конкретно заебал. Конечно, оно понятно. Но когда Она прибегала ко мне после очередной ругани со своим, я опять зажигался надеждой. На счастье. На счастье, для которого я если и старался что-то сделать - получалось только хуже.
Вечная проблема влюбленных. Если б ты, читатель, так её не любил, вы были бы вместе. Ты её заебываешь, когда нужно поступать взвешенно и грамотно. Почему развести левую телку на просто еблю легче, чем добиться взаимности в любви? Вы не вместе именно потому, что ты её любишь. Ты одинок, потому что любишь, умеешь любить.
И вот, Она зовет меня бухать. Понятно же, что ничего не выйдет, но соглашаюсь.
Ну а что делать? Только безвольно поддерживать эту мне - больную, Ей - выгодную связь.
Так вот, мы договорились о синьке. На хате у кента. я заранее позаботился обо всем: позвонил классухе и сказал, что заболел, но звонить маме не нужно, потому что она заболела ещё сильнее. Купил ствол водки в магазине Кукуруза, из которого без водки, а человеки старше 5-ти лет, ещё и без пиздюлей - уходят редко. Спрятал бутыль на 1 этаже под лестницей, в уборщических прибамбасах: веником, совком, хуевком.
- Позови еще кого-нибудь, веселее будет. Вон, давай Антоху.
- Да давай, че нет, - ответил. Как не позвать брата.
На следующее утро я попрощался с мамой и вышел из дома. Через 10 минут, 7:15, я был на хате. Мама Марка ушла, ее духи - еще нет. Мы курили и готовились к синьке.
- Ты где? - звоню Ей.
- Да вот, с Антоном встретились, скоро будем, - Ответила.
- Ну, заебись. Ждем.
- Вот же кипеловка будет, - выдыхал с дымом кэмела желтого эти слова Марч, мечтательно смотря вниз на гаражи с надписями "Хуй", "Витя-пидарас", "Маша - шлюха". На дом, с которого спрыгнул 12-летний пацан, потому что его платный танк в World of tanks взорвали. На конопляное поле и груду металла-дерева за ним, из которой таджики делают дом, да никак не доделают.
Заходят.
- Ну что, алкашики, пьем? - залетает Она и разувает свои модные кроссы. За ней заходит Антоха и неодобрительно, чуть поднимая брови, машет головой из стороны в сторону.
Мы поздоровкались и пошли на кухню. Разложились, разлились. Синька. Всё как обычно. Они вели себя, как обычно. Как обычно пытался и я. Но внутри, чуть под диафрагмой, как-то волнительно трепетало. Это чувство блокировало обычную радость от распития водки, проведения времени в компании друзей. Хотелось либо получить радость без грани, либо такой же силы грусть.
Но я пытался казаться прикольным челом. Шутил, вроде, как обычно, но получалось как никогда невпопад. я не понимал, что здесь делают Марк и Антон. Тут должны быть только мы с ней. Наедине. И больше никто.
Как обычно. Обычно. Обычно.
Она, походу, так не думала. Разгорячённо обнимала всех своих вниманием, ответами, вставками и рассказами. Как это заведено на синьках с кучей пацанов и одной дамой, всё внимание было на Ней. Когда удавалось чья-то шутка, она в потоке угара смотрела на Антона. Сперва прямо в глаза, потом переводила взгляд в точку между губами и носом.
я знал, что это значит. Но все мостился к Ней. Бедный котик пытался вызвать жалость, не умея вызвать любовь. Не помню, под каким предлогом, скорее всего алкогольным - самым беспалевным из - я положил голову ей на колени. Физически уставая от безысходности, как старик Фирс в последней сцене Вишневого сада. Она отстраненно поглаживала меня по моим с(с)альным волосам и болтала с Антохой. Марк облокотился перелистывавшей песни рукой на колено задранной ноги. Кроме водки и песен его, кажется, ничего не ебало.
Так продолжалось рюмок 7-8. Потом мы развеселели и пошли в спальню отжиматься. Судя по степени несуразности, идея была моя. я и Она. Мы рядом. На одном полу. Марч снимает и смеется. В этом рассказе, как и на всех синьках, он будет картонным человечком, человечком "sos-button", что появляется только в такие моменты, когда для полноты картины чего-то не хватает. То снимает угар на телеф, то приносит гандоны, то мешает пельмени.
я делал вид, что пьян. Падал лицом в пол, пытался скрыть красное от розового трепета лицо, твердый от такой близости хуй. Беспалева, когда все от чего-то рассмеялись, заправил писю влево и ждал, пока упадет.
Через время физические страсти вновь утратили своё внешнее проявление, и я вернулся на кухню. Они на балконе. Она ему что-то увлеченно рассказывает, он курит. Я прошел мимо спящего на диванчике Марка. Были он, Она и я.
Хмель всё больше меня охватывал. Всё больше хотелось Её обнять. Отстранить Её от Антона, этого балкона, квартиры, вообще от всего мира. Оставить нас только двоих в одной непроницаемой капсуле. Быть там только вдвоем, только вместе.
Даже не помню, даже и не слушал, что Она ему втирала. Обнял её. Просто обнял и всё. Она ответила на это машинально полуобнятием. Так увлеченно разговаривающий по телефону человек даёт кассиру карту на безналичную оплату.
я чувствовал, что Ей похуй, но отказывался верить. я надеялся, вот-вот, что-то произойдёт, и Она изменит отношение ко мне. Откроются глаза, и Она наконец меня увидит. я отказывался и от эмоций, и от здравого смысла. С каждым Её жестом в сторону Антона становилось всё тяжелее.
Но я боролся. я надеялся.
Хотя, скорее, полюбит Она меня или нет, мне тогда было всё равно. Эта мысль была слишком далека. Хотелось обнимать Её, и круто было бы, если б Она тоже хотела. Но всем нутром я был здесь, в объятии с ней. Тяжело сконцентрироваться на чём-то другом, чём-то конкретном.
Сзади, на кухне, сильно хлопнула дверь. Она резко дёрнулась из моих объятий и прыгнула к Антону. Обняла его сзади и выглядывала из-за его дрыщавой фигуры.
Сквозняк.
Страх был надуман, подсознание девушки в отношениях так прикрывало симпатию к другому. Прикрытие спадало, симпатия росла - и всё это хмель.
я сказал шутливым, тупорыло-добродушным голосом, как у Амирана, что, мол, не парьтесь, это просто ветер. Антону как было, так и сейчас похуй, он курит. А Она поняла, что это было, но сползать с него не хотела.
я держался, я надеялся.
С балкона. Мы прошли мимо спящего на диванчике Марка, сели. Были он, Она и лишний.
Начали пить уже серьёзно. Наша водка кончилась, спиздили ещё у бати Марка. С каждой рюмкой Она всё больше подлизывалась. Когда я очередной раз пришел с поссания, Она уже сидела на моём стуле. Увидела меня, пересела, типа уступила другу место. Но уже не на свой стул, а рядом с Антоном. Между ним и спящим Марком.
Спасибо, бля.
Мы обсуждали то ли Её отношения, то ли еще какую-то хуйню.
- Я не знаю, честно, что с нашими отношениями происходит. Мне то хорошо, то мне плохо. Хуй знает, честно, что делать...
Она жаловалась, Она хотела ласки и любви. От того человека, который Ей действительно нравится. Использовала всё - взятие рюмки со стола, открытие банки с огурцами, крошки чокопая - всё чтобы ненароком прикоснуться к нему, попросить помощи.
Антон не знал, как на это реагировать, это было явно. Зато знал, что я к ней имею. Ему хуево, он хотел уйти. Но от льстивой обстановки уйти бывает сложнее, чем оставить купленную шмаль до пятницы. Он использовал её симпатию, как бензозаправку. Топливо уже переливает через края, но ты льешь. Льёшь и льёшь впрок. Впрок бестелочной жизни и мыслей о суициде.
А мое нутро пыталось откреститься от эмоций и удержать надежду.
- У тебя такие волосы красивые. Нежные, - погладила Она его против шерсти, - такой весь милашка-симпатяшка. - я слушал это и улыбался. Марч то просыпался с новым треком, то опять засыпал.
Она тоже хотела в непроницаемую капсулу. Но только не со мной.
Блять, Она так мостится, ничего не стесняется!..
...
Хотя чего стесняться? Ведь в нормальном мире у нормальных людей все так и происходит. Ты набухиваешься, тебе нравится мальчик или девочка, а значит и ты ему нравишься. Вы вместе напиваетесь, робко стреляете друг в друга глазами, обмениваетесь натренированными вопросответами, и где-нибудь на балконе или опустевшей кухне начинаете сосаться.
Но то не мой случай.
я явно мешал им. Она хотела его. Он хотел сосаться и ебаться. Почему я влюбился в человека, который меня не любит - а Она, Любовь моя, и кент мой - должны от этого страдать? Это я виноват. я. И должен страдать от этого я.
Но вдруг ! И я надеялся. Без этой надежды я мог сделать что-то плохое.
Сделаю?..
Вот, синефутболый уебок лежит с ней. ему хочется обнять Её, успокоить, спасти от синьки. Но он боится. Робко, типа в алкогольно-тактильный невзначай, обнимает Её и полубоком утыкается головой в подушку, хуем - в кровать. Она тяжело дышит в его плечо и, пару раз в минуту открывая глаза, пялит куда-то сквозь всё. Пытается рассмотреть свои мысли в алкогольном тумане.
- Русик. Ты такой хороший. Спасибо тебе, - и начинает плакать.
- Тебе спасибо, - опять открыл рот пацан. Когда надо было молчать.
- Мне так плохо, - Она плачет, все плечо, и, вот, уже грудь пацана, в Её слезах.
- Хочешь, сходим в туалет?.. - спрашивает, нежно, как дочь, поглаживая по волосам.
- Нет. нет, я хочу. Русик. Где Антон? Позови его...
- ...
- Прошу. Позови его, - всхлипывает.
- Да, да. Сейчас он придет. Сейчас.
я знал, что надо действовать. Но Как?
Господи, как же я Тебя люблю! Как же я хочу быть твоим единственным защитником и спасителем. Нахуй тебе этот Антон, он же хуй на тебя клал! И парень твой тоже! Я - единственный. Кому на тебя не плевать. Всегда было не плевать! Какой Антон?!
- Антооооошенькаааа!
Кружится голова. Даже не знаю - от собственнической злобы, романтического трепета, просто от беспомощности... я отказывался от испытывания эмоций. Это всё чувствовал какой-то другой руслан. И подпусти тогда эти мысли к себе, я бы в ту секунду что-то сделал: избил Антона, убил её, спрыгнул с окна - хз, но что-то бы сделал. И все это за такую малость - ты любишь человека, а он тебя нет.
Тут заходит Антон.
- Что? Что такое? - и садится к нам на кровать. я все так же лежу еблом в подушку, максимально правдиво изображая бухого в салат.
Она отцепляется от меня, перекатом-переползом оказывается головой у него на колене. Обвивает его тело руками и смотрит на него сверху-вниз. Так влюбленно, так самозабвенно, что и рвать ей перехотелось и пьяна она была, кажется, не от водки.
У меня нет никаких шансов. Ей так плохо.
Я хотел кричать, но не мог. Я отказался от испытывания эмоций, а любое, хоть чуть активное действие, сорвало бы барьер. Не знаю, на что рассчитывал, но я лопнул прыщ у себя на лбу. Гной брызнул, кровь стала заливать подушку, лицо.
Дымка. Дымка. Дымка.
Тут уже стоит Марк, что резко проснулся и не выглядел бухим. Смотрел на меня через свои очки и кричал. Будто срывая обиду за все прошлые подъебы.
Антон подключился к смеху, но ей это было все равно. Она посмотрела на это всё никак. Даже не брезгливо. И не хотела отцепляться от чуть поддавшего в мою сторону Антона.
я заливался кровью и гноем, и надежда моя выливалась, уходила. Все, не могу я ничего сделать. Не способен я на то, чтобы влюбить в себя.
Выходил в умывальник под возгласы Марка
"Свинья долбоеееееб аааххахахахха"
И её
"Антошенькааааа... Антооооон"
Надо смыть с себя кровь и гной. Продукт распада надежды.
Когда я вышел из ванной было тихо и спокойно. Только ослабевающий стон её надрывал тихую звуковую гладь.
Я зашел к ней. Так сильно хотелось её обнять. Хотелось быть её рыцарем. Не трахать, не целовать, а просто защитить. От кого - хуй знает - но защитить.
Но надежды уже не было. Я понимал, что ни на что не способен. Осталась только жалость к ней. И стыд.
Как же стыдно было, как же я ненавидел себя. И все за то, что я не родился таким, каким нужно. Таким, каких любят женщины. Таким, какой нужен ей. Родился никаким. И за это надо расплачиваться.
Но не ей. Она больше не будет страдать. Никто больше не пострадает от этого.
Так и не смог к ней прикоснуться в последний раз. Вышел из комнаты.
Я знал, что должен сделать.
- Вась, все норм? - спросил он, скорее, из соображений дежурных. Надо было что-то сказать, заполнить расстояние между нами, что все сокращалось и сокращалось.
Он пялил в телефон, сложив нога на ногу в американскую четверку. Марк спал. В комнате только я и он. Справа, на столешнице, боковое зрение зацепило нож... вилку... Я сближался все быстрее. Это было нужно. Я должен.
- Брат, ты чего? - спрашивает.
- Вась, ты должен пойти к ней, - сажусь между ним и Марком.
- Нахуя? Ты ебнулся?
Я вздыхаю, держу слезы всеми шлюзами.
- Рус. Ты сейчас иди к ней. Она бухая. Будь с ней. Это твой шанс.
- Брат... Ты должен выебать ее. Ради меня.
- В смысле? Ты ебнулся? Я не пойду.
- Это часть плана. Ты сейчас пойдешь и выебешь ее. Так она отвяжется от своего. Потом через время ты пошлешь ее нахуй, и тут появлюсь я. Она влюбится.
- Ты долбоеб. Какой блять план? И не говори такие вещи.
- Ты слушай. Сейчас ей нравишься ты, - продолжаю грузить хуйню, все больше захлебываясь в обиде, как в болоте, - надо это использовать...
- Ты реально долбоеб. Хуйню несешь.
Я уговаривал его так полчаса. Играли легенды про, из спальни она все так же стонала. Рядом сопел Марч. Из дерганий мира, что видит глаз - только шевеление водки в бутылке.
- Брат, подумай хорошо, - как я его загрузил, - Ты уверен, что это нужно? - он согласился. Поверил в этот бред и пошел.
Придумал я эту хуету с планом не чтобы завоевать её. Просто не хотелось признаться миру в том, что мне больно. У меня все по плану. Человек с таким читательским опытом не может ошибаться. И на ту секунду я убедил в этом всех. Но не себя.
Не хотелось вставать между любовными порывами человека и объектом. Я чувствовал себя лишним.
Рил, вот, не знаю, как полно описать этот мотив. Это что-то больше, чем сохранить лицо или сделать хорошо тому, кого любишь. Скорее, это попытка избавиться от чувства вины. Вины за то, что ты родился не таким, и теперь мешаешь. Мешаешь тем, кого любишь.
И никакой глубины чувств не вышло. Просто признание в уебанстве.
- Давай брат. Удачи, - сказал я ему, выходящему.
- Ты реально ёбнутый, - ответил он мне, сидящему.
За дверью со стеклянными вставочками и, через просторную прихожую, ещё за дверью, со вставочками точь-в-точь такими же, мой друг ебет мою Любовь.