Идеальная геометрия зданий. Гениальная простота линий и блоков. Гармония асфальтовых идолов и неба, закованного в стёкла многоэтажных титанов, сдерживающих груз электропроводок и кабелей, сосущих тонны информации в секунду и наполняющих ею обставленные со строгой рациональностью, абсолютно отдельные от всего мира, удовлетворяющие средние потребности быта человека, квартир и голов. Добровольное пожизненное заточение в самих себе. Торопливое течение асфальтовых рек, как-то незаметно поглотивших вожделенные берега намеченных целей, юношеских мечтаний и детских фантазий. Снующие в тени высотных зданий, забывшие о том, что стоит лишь поднять голову и там вверху, далеко за пределами крыш, можно увидеть солнце, коснуться ресницами резвящегося ветра и ощутить на губах его нежный и лёгкий вкус. Упёршиеся лбами в свою цель и упорно не желающие замечать её, протянуть к ней руку, коснуться её. Рвущиеся в небеса и рвущие их лишь ради короткого мига ощущения собственной значимости и загадочности, которой предостаточно и в маленькой травинке, растущей на васильковой поляне, притаившейся в лесной чаще. Ставить вопросы и получать ответы - их суть. Но Загадки, имея ответы, должны остаться неразгаданными, чтобы дать жизнь Волшебству. Подарить миру надежду. Мечту, которая будет сбываться Всегда, вместо того чтобы закончится наутро. Неужели нельзя просто чувствовать природу вещи, не препарируя её? Научиться дарить радость ближним и радоваться вместе с ними...
Спросите о ком это я? Не понятно? Тогда не стоит обременять себя лишними мыслями.
Мне всегда было приятнее бродить по Городу ночью. При искусственном свете неоновых огней он особенно добродушен. Согласитесь глупо зажигать фонарь в степи - ведь если безоблачное небо не освещает заря утра, либо же отправляющееся на покой солнце или томно-бархатистый свет луны, то в вышине всегда мечется весёлая стайка неугомонных звёзд, норовящих пощекотать вас за нос и не дать уснуть. Даже если небо затянуто тучами, то свет этих задорных сорванцов непременно пробьётся сквозь любую завесу. Потому в степи, или в лесу, или в горах, или у реки нет места фонарям, лампам или прожекторам. Другое дело огонь. Он галантный кавалер для ночи. Он обходителен, учтив и никогда не допустит, чтобы дама продрогла, иначе весь шарм ночного воздуха, что так пьянит и будоражит воображение, пропадёт в один миг. Ну а огонь в Городе - это катастрофа. Паника, шум, гарь и ни о какой романтике речь уже не идёт. А потому искусственный свет для Города в самый раз - и паники нет, и страшно не так, как может быть лишь в каменном мешке посреди ночи.
Хотя, пожалуй, я несправедлив к Городу. Его ночных улиц я боюсь куда меньше, чем Его граждан...
Особенно мне нравится Город во время дождя. Ничто так не радует слух, как музыка серебристых капель-струн, наполняющая всё вокруг свежестью и чистотой. Дождь словно приоткрывает украденные и погребённые под слоем пыли краски мира, предоставляя солнцу возможность явить их обновлёнными и какими-то особенно яркими. Есть в дождливом Городе свой особый, такой умиротворяющий, восторг. Ведь сколько уюта в том, чтобы, возвращаясь в тёплый дом и слушая застенчивый перестук капель по крыше глядеть в окно - зыбкую завесу, сотканную из тонких струек, согревая руки и горло, чашкой горячего чая. Поразительный у дождя дар - сочетать в себе противоположности. Когда ты смотришь на него со стороны, то чувствуешь, насколько тебе повезло, что ты не снаружи, что вокруг тепло, на кухне кипит чайник, а любую воду в доме можно контролировать естественным движением руки, поворачивающей вентиль крана. Всё подвластно, всё в твоих руках. Можно предсказать и перекроить по собственному желанию всё вокруг. Дождь - лишь докучливая монотонная пелена за окном, от которой легко укрыться в стенах своей крепости.... Но стоит оказаться в круговерти стихии и внутри снопом искр от потревоженного ночного костра вспыхивает радость, задорное веселье, словно мчишься наперегонки с каплями, продолжая начатую много веков назад древнюю игру с дождём. Нет иллюзии власти над ним, но есть стремление, желание, борьба и уверенность в своих силах. Быть на равных и стать победителем - что может быть почётнее!
Своей прозрачностью дождь перечёркивает все досужие разговоры о серости, ведь его чистоте позавидует любое строение в Городе. Каждый раз горожане здание за зданием пытаются окунуть Город в серость, что так мила им, что дарит им силу и власть, о которой они мечтают даже во сне, что уравнивает их, верно перераспределяя силы для следующего выпада.... Но дождь приходит всегда.
В общей монотонности скованного болезнью тела Города вспыхивают яркие пятна тех, кто за верную службу серости получил право сменить неприглядность на пёстрый, режущий глаз наряд и иллюзию, что им не придётся больше быть пушечным мясом. По сути же, каждый из них становится эпицентром новой язвы, которая в своей слепой прожорливости поглощает тело Города и оказавшихся поблизости нерасторопных горожан с удвоенным рвением.
Жалость унизительна по отношению к Городу, а потому, когда я гляжу на него - мне грустно. Словно обглоданный до половины огромный зверь раскинулся Он, бессильный противиться, безвольный, держащийся из последних сил под натиском полчищ муравьёв, растаскивающих его тело по лоскутам. Скоро они доберутся до Его сердца, и тогда Он умрёт. Порой мне кажется, что так будет лучше для Него, но я понимаю, что тело Его давно мертво, а духу не суждено упокоиться, снедаемому вездесущими паразитами, обречённому на вечные муки. Я знаю, что когда-нибудь крылья Его снова раскинутся над этими холмами, что были Его домом на протяжении столетий и свободный Он взмоет ввысь, пронесётся над устьем восхода и, нырнув в небеса, покинет этот мир, чтобы продолжить свой Путь. Но Он не сделает этого сам.
Глупый мотылёк с самоубийственным рвением стремится к намеченной цели... Намеченной, но позабытой? Вспомнить, я должен вспомнить!
Я не помню, когда впервые посмотрел на небо. Знаю лишь, что нет никакого момента прозрения, мига, когда выныриваешь из глубин навстречу солнцу, первого глотка свежего ветра после длительного заточения в узилище. Есть лишь целенаправленное длительное скатывание в бездну, когда зрячие добровольно отказываются замечать малейшие проявления Красоты, вплетённые золотыми нитями в ткань этого мира. Ещё неумелыми руками они берут ножницы и кроят всё, что окружает их. Умение придёт вместе с серостью, прорывающейся сквозь тонкую подкладку, сплачивая уже не зрячих, а муравьёв в одно большое лезвие, под которым стонет тело Города. Самое большое заблуждение заключается в том, что нет обратного пути. Просто нет сил идти против толпы. Даже самым стойким не сдержать натиска собранной за века Машины. Да и нет собственных сил, есть лишь одолженные на время у муравейника.
Я не был отмечен Небом, мне просто очень хотелось его видеть.... Я не восстал и не оторвался от общей массы, не вырвался из лап серости, я просто не попадал туда. Я тянулся к Красоте в малейших её проявлениях, всячески оберегал их, терпеливо ожидая тех, кто станет рядом со мной. Но были лишь муравьи, стремящиеся и эти крупицы замуровать в фундамент своего логова. Бесцельное стяжательство стало их натурой, и никто не смог бы вспомнить для чего это нужно. Никто даже не задался вопросом: а нужно ли это? Словно стремящиеся окунуться в языки пламени бездумные мотыльки, помнящие лишь о цели, забывшие про значимость результата и его последствий. И я, такой же мотылёк, рвущий струны в надежде что-либо изменить, но никогда не знавший великого замысла Создателя миров. А потому тонкая нить моего ночного полёта зависла, словно в ожидании, и я застыл на узкой грани между муравейником и небом. Но я ищу Путь.
Возвращаясь вечерами домой, я знаю, что за мной по пятам следует Зверь. Плавно вплетается он в изгибы улиц, скользя своим чешуйчатым телом по залитым асфальтом венам Города, и ждёт. Он будет выжидать, ведь в его распоряжении всё время этого мира, и не сделает шага, если только я не отыщу начала Пути. Часто я проверяю: смогу ли опередить его. Заходя в подъезд и нажимая кнопку лифта, я стараюсь успеть по ступеням подняться на свой этаж до того, как створки распахнутся, извергая зловоние Зверя, и его хитиновый панцирь заскрежещет по перилам за моей спиной. До следующего раза я в полной безопасности, но он будет ждать меня в подъезде, на улицах, в шахтах лифтов, канализационных трубах и в глазах горожан.
Я бы сказал, что чувствую себя узником Города, но опять понимаю, что Он сам пленён, и к стенам этой тюрьмы нельзя прикоснуться. Потому что сомкнулись они вокруг сердец тех, кто ходит по этим улицам, зажигает в домах свет с наступлением ночи, но ничто не в силах разогнать тот морок, что застит их глаза, испытывают жажду, но души их останутся бесплодными землями, подёрнутыми коркой, не пропускающей ни капли столь вожделенной влаги, даруемой дождём. Лишь страх, Зверем поселившийся в них, живуч и плодится день ото дня с всё возрастающим голодом. Сложно сдерживать в себе Зверя, бороться с ним, пытаясь посадить на цепь, усмирять его. Но сложнее не впустить его в себя, сопротивляться его напору извне, ведь найдя дорогу внутрь однажды, уже он станет сажать нас на цепь и сдерживать нас самих, всё чаще занимая наше место в истинном положении вещей, бросая нам лишь кости и объедки, которыми мы, в бесправии рабов станем тешиться.
Я не рою подкопов, потому что не хочу стать беглецом или изгнанником этого мира. Я не строю рельсов для железной дороги, способной увезти меня отсюда, потому что, сколько я ни пытался, я не могу осилить их сам. Да и не могу я надеяться на то, что поезд однажды придёт за мной. Потому я протаптываю тропинки. Тщательно и размеренно, осторожно, чтобы не смять всю траву, чудом проросшую вокруг муравейника, начиная от самого сердца, я каждый день становлюсь на тропинку и иду до тех пор, пока не остаётся лишь лёгкий намёк на неё. Тогда я прислушиваюсь к серебряным нитям в груди и чья-то заботливая рука, ласкающая их, увлекает меня в неизведанную и манящую, застывшую в дымке лёгкого ночного тумана, чащу, полную чарующих ароматов и неслыханных доселе мною напевных звуков. Так день за днём я продвигаюсь к своему огоньку и, как мотылёк, не жду от него ни смерти, ни счастья, ни забвения. Я просто чувствую, что пока должен лишь найти его, а затем сердце укажет мне верный шаг.
Сегодня, вместе с первыми вестями о том, что весенние армии уже на подходе, ветер с севера принёс новый, едва уловимый аромат. Аромат давно позабытый, но такой желанный, аромат Путешествия, аромат Дороги. Кажется, я ожидал его всю свою жизнь. Тропинка словно влекла за собой, уводя всё дальше, пока я не вышел на залитую луной фиалковую поляну. В серебристом свете бархат фиалковых листьев мерцал крохотными искорками, будто подсвечивая каждый цветок, звал вглядеться в них пристальнее. Кажется, Луна так близко прильнула к земле, что её ореол осветил всё вокруг будто днём. Как прекрасна она была в обрамлении ночных фиалок. Словно крохотные колки большой лунной арфы они протянули к ней едва заметную для глаза пелену сплетённых в единый луч струн. Как грациозная Принцесса в окружении щебетуний фрейлин Луна сама распустилась в эту ночь фиалкой. Она повела лепестком (или бровью?) и вмиг на поверхности её вспыхнули завораживающие образы, высветив все золотые нити на ткани мира в округе, образовав золотой шатёр над головой. Ароматы ромашки, лаванды и амбры захлестнули меня, едва не лишив чувств, и тонкий, нежный и мягкий, аромат фиалок, словно порыв весеннего ветра, ударил в лицо. В призрачном сиянии проступили величественные черты, увидев которые теряешь себя и лишь через множество лет понимаешь, что именно в этот миг влюбился, и чувство это пылает в тебе чистейшим огнём, рождая, словно в земных недрах, прозрачнейшую слезу Любви. Изящные линии ног, округлость упругого бедра, нежащаяся в лунном свете прекрасная фиалка, живот, подобный лику луны, две чаши, напоённые молочным светом, мягкий поворот плеча, тонкая шея, страждущая поцелуев, чувственный подбородок, пухлые губы, манящие своей спелой сладостью, буйный всплеск каштановых волос и глаза цвета гречишного мёда, что рождают мысль о жарком солнце, мягком и страстном в своих порывах. Такова была Луна, и Мотылёк, наконец, отыскал своё пламя. Хотелось, очертя голову, броситься к Ней, укрыть тонкими, невесть откуда взявшимися, крыльями, окружить заботой, вниманием, заставить забыть обо всём мире и сиять лишь для Мотылька!
Но скрежет хитинового панциря за спиной сразу же привёл в чувство. Бросившись на землю, мне чудом удалось избежать удара клешни, расщепившего надвое ствол молодого тиса. В висках стучали молоты, а в сердце закипала ярость. Только не теперь, когда я нашёл! Только не сейчас, когда я вспомнил! Я откатился назад, застыв посреди поляны и вдруг заметил, что Зверь не преследует меня, мечущийся в тени деревьев и стенающий в бессильной злобе. Вот оно! Он всегда ожидал меня лишь там, где сокрыт лунный свет, где ночь бессильна перед слугами серости, а камень в фундаменте муравейника оборачивает ловушкой любые попытки противиться. Здесь же, в средоточии сотен лун, распустившихся в фиалках, ему не достать меня. Он слишком долго выжидал или просто недооценил, как скоро я смогу найти нужную тропинку. Но он отнюдь не собирался сдаваться, угрём пробираясь сквозь тень всё ближе и всё яростнее срывая хвостом пласты земли. И в миг, когда он завис надо мной, готовый завершить давно задуманное, струны лунной арфы запели, и луч от Луны лёг в мою протянутую руку, пронзая тело Зверя острой сталью. Чёрная жижа закипела на проломленном панцире, и Зверь забился в конвульсиях. Клинок ловко выскользнул из его тела и он, извиваясь словно змея, скрылся во тьме среди деревьев. Едва ли что-то способно убить Зверя, но он ещё долго не выйдет на охоту, пока раны его будут затягиваться. Шпага в моих руках блеснула лунным светом, и этот свет отразился вокруг звоном серебряных бубенчиков. Гарда, подобная свернувшейся виноградной лозе оплетала кисть руки, делая лезвие естественным её продолжением. Лёгкая, как лунный луч, из которого родилась, Тонкая Лоза Осени, легла в ножны вишнёвого дерева, появившиеся у меня на поясе.
Принцесса была по истине прекрасна, но бездумно уцепиться за неё означало стать муравьем, тянущим в свой угол одну из немногих жемчужин Красоты, оставшихся в мирах. А тропинка всё сияла, указывая дорогу в колыбель солнца, туда, где кроется начало Пути.
Луна или Фиалка, Пленница серебряных струн, заботливая рука, что влекла меня к себе всю жизнь, позволь же мне увлечь Тебя за собой на встречу мириадам миров. Мы становимся на Путь, крепко держась за руки, и Ветер с Огнём лёгкими одеждами трепещут вокруг нас. Мы оставляем этот мир, потому что таков исход всех Лун и Мотыльков, но Наша цель прозрачна, а помыслы свободны и чисты. Мы уходим и уносим в сердцах Город, чтобы бесчисленное количество раз находить его друг в друге и друг друга в Нём. Ибо таков Наш Путь.