Аннотация: Посвящено моему двоюродному деду Петру Георгиевичу Кыркунову, который был танкистом во времана второй мировой войны. Откорректировано 3 мая 2010 года
Это случилось, когда я была еще маленькая. Не сказать, что с семьей моей двоюродной бабушки Веры мы часто встречались, вовсе нет. Мы приезжали к ним редко, всей большой семьей (я, моя сестра Марина, папа и мама). Зато мы с сестренкой всегда проводили интересно время, слушая рассказы и разговоры взрослых и играя в старинные фарфоровые статуэтки. А еще я побаивалась дядю Петю, что-то в нем проявлялось такое, что заставляло меня сторониться общения с ним.
В тот день мы с мамой приехали к бабушке Вере (хоть я всегда и называла ее тетей, как и ее мужа - дядей) только вдвоем. Дядюшка очень тяжело болел и уже не вставал с кровати. Квартира у них небольшая, заставленная мебелью, потому казалась еще меньше: комната, коридор да кухня. Мама с тетушкой ушли возиться на кухоньку, а меня попросили пока посидеть с дядей Петей. Я сидела очень тихо, как мышка, и смотрела на дядюшку. А он молча страдал. Мне очень хотелось уйти из комнаты, чтобы не видеть как он мучается. В детстве я много болела, потому видеть болезнь другого человека не любила. Но бессознательное сострадание, а еще мамина просьба заставляли меня сидеть на стуле около кровати.
Я молча смотрела на Петра Георгиевича. Он тяжело дышал, проскальзывая по мне своим мутным невидящим взглядом, и очень тихо, почти неслышно постанывал. А потом вдруг словно проснулся и хрипловато спросил:
- Вера?
Я затаилась, не зная что сказать, как реагировать. Но потом решилась и тихо ответила.
- Нет, дядя Петя, это я - Женя.
Он несколько минут сосредотачивался, вглядываясь в мое лицо:
- Ну, здравствуй, Женя. Ты здесь зачем?
- Меня мама оставила, - ответила я, вжимаясь в стул.
- Мама... А хочешь я тебе расскажу про войну?
Вопрос был настолько неожиданный, что я не сразу даже поняла его. Как это расскажет про войну? Зачем? Но слово "да" вырвалось как-то само по себе.
К сожалению, я не помню того рассказа в подробностях. Зато помню, как дядя Петя говорил все громче и громче. Он начал махать ослабевшими руками, вспоминая, как загорелся танк, как жар быстро нагрел металл, и хотелось только одного - СПАСЕНИЯ. Я помню, что он почти кричал, когда рассказывал про эвакуационный люк, находившийся в днище этой военной машины. Их танк сел на кочку, и люк застопорило. Руки его дергались и дрожали, скрюченные пальцы судорожно двигались, словно вновь и вновь пытались открыть тот злосчастный люк. Дядюшка так и не рассказал, как он смог выбраться. Рассказ его оборвался резко, словно кто-то выключил военную кинохронику. Тетушка Вера и мама беспокойно заглядывали в комнату, пока дядюшка рассказывал. Тетушка несколько раз просила его не кричать и успокоится, потому что ему вредно волноваться, но ничто не могло остановить этот поток воспоминаний. Ничто, кроме беспамятства. Дядюшка осел на подушки, обе женщины засуетились вокруг него, поправляя постель, давая какие-то лекарства. А я сидела тихая и потрясенная. И мне уже не хотелось убежать, мне хотелось остаться.
Суета и беготня быстро закончились, дядюшка уснул, гулко дыша и постанывая, мама и тетушка ушли в кухню. Я сидела и смотрела на руки Петра Георгиевича. Эти руки всегда пугали меня больше всего. Широкие, с обожженной кожей, скрючившимися пальцами, сплавленными ногтями, похожими на зеленовато-серые камушки. Теперь мне было очень жалко эти руки, голые и незащищенные от огня. Руки, которые перенесли столько боли. Я осторожно погладила кончиками пальцев по левой руке, покоящейся на белом одеяле. А потом набралась смелости и взяла ее обеими своими руками, бережно и осторожно. Хотелось защитить эту исстрадавшуюся руку...
После дядюшка еще не раз вот так просыпался, и мы разговаривали, вернее он рассказывал. Он рассказывал одно и то же: то как он горел в танке. И его потревоженные руки опять трясли и дергали невидимый люк, а голос срывался на крик. Жизнь в этом сильном человеке угасала, подкладывая ему напоследок одно единственное, самое страшное воспоминание. Воспоминание, которое затмило собой все!
Дядюшки уже давно нет в живых, но я никогда не забуду его исколеченые войной руки и тот ужас, который почувствовала через его рассказ. Ужас страшной работы, награда за которую - ЖИЗНЬ.