Аннотация: Рассказ по историческому сериалу "Вестники Времен".
Фэндом: А. Мартьянов - М. Кижина, сериал "Вестники Времен"
Рейтинг: NC-17
Disclaimer: Все права и герои принадлежат авторам. Ничего не имею, кроме развлечения.
Пояснения. "Вестники" - большой альтернативно-исторический сериал по мотивам Третьего Крестового похода (1189 - 1192 гг.). И в нем очень много всяческого рода шпиёнов и лазутчиков. Они тоже люди, со своими странностями, страстями и потребностями. А вокруг чужая страна и враги повсюду...
Дополнения: упомянутые исторические факты и личности отчасти соответствуют реальным прототипам. Где не соответствуют - вина целиком на совести автора рассказа.
Декабрь 1189 года от Р.Х.
Константинополь, столица Византийской империи.
Малые деяния порой приводят к совершенно неожиданным результатам.
Покупатель, вошедший утром в большую лавку пряностей и даров моря в начале Золотой улицы, выглядел диковато, ибо был по происхождению франкским варваром. Однако покупку он совершил самую обычную, связку засоленных крабьих лапок ценой в сорок фоллов. Немного пошатавшись по полуподвальному помещению и с любопытством поглазев на образчики товаров, долговязый франк удалился, шумно чавкая и выплевывая обсосанные клешни.
Невинную покупку можно было в точности уподобить шарику, скачущему в замысловатом эллинском механизме. Одно движение пальца и крохотное усилие вначале - и звенящий огромный колокол либо сходящий в море корабль в финале.
Так, содержатель лавки пряностей в середине дня отправил одного из малолетних подручных в итальянский квартал, в усадьбу тамошнего консула. С поручением - доставить бочонок заказанных давеча миног в винном соусе. А заодно шепнуть тому, кто выйдет принимать товар и расплачиваться, простенькую фразу "Нужно встретиться".
Посыльный исполнил все в точности, вручив хозяину сияющий кератий и ответ "Будет сделано". Медную монетку в двадцать фоллов мальчишка присвоил, здраво рассудив, что всякий труд должен быть оплачен.
Шарик катился, задевая рычажки и сдвигая противовесы. Миноги украсили стол знатного постояльца, жившего в доме консула, а краткое сообщение достигло его слуха. Постоялец озабоченно сдвинул белесые брови, размышляя, затем отдал несколько кратких распоряжений.
Итогом хлопот и трудов десятка незнакомых между собой людей стал конверт, тщательно засунутый под щелястую дверь непритязательного сарая в переулке на задворках площади Тавра. Сарай принадлежал разветвленному, голосистому и вечно бедствующему семейству, охотно сдавшему свою собственность в найм заезжему франку. Тому самому, что утром ходил покупать крабьи лапки.
Проведя весь день в гаванях, иноземец вернулся только к сумеркам. Наткнувшись на посылку, довольно кивнул лохматой головой и с хрустом сломал печать.
В пакете лежал причудливой формы бронзовый ключ с прицепленной к нему бляшкой. На бляшке красовалась глубоко вытравленная арабская цифра "семь". Строчки на отрезке пергамента лаконично поясняли: ключ означает оплаченное посещение общественных терм, что на улице святой Харисины. Приходить после полудня.
- Угу, - сказал сам себе франк. Глянул по сторонам, как бы в рассеянности стирая тупой стороной ножа буквы с отрезка телячьей кожи. Ключ он тщательно упрятал за пазуху, конверт и письмецо похоронил на квартальной свалке под слоем мусора.
* * *
У человека, поселившегося в развалюхе неподалеку от шумной площади Тавра-Быка, имелся десяток разнообразных имен на все случаи жизни и одно излюбленное прозвище.
Родился он за много тысяч миль от Византии, на севере острова Альбион, и за двадцать пять прожитых лет успел перепробовать уйму занятий - от вожака мятежников до мирского служителя Римской Конгрегации по чрезвычайным делам. Года три назад он вдрызг рассорился с былыми работодателями из Ватикана, перебравшись под руку Конрада Монферрата, маркграфа Тирского - вельможи с острым умом, большими амбициями и далеко идущими замыслами.
Во исполнение планов своего сюзерена некий уроженец гор шотландского Хайленда уже полгода обитал в столице византийских базилевсов, прикидываясь то беглым лучником франкской армии, то мирным рыбаком, то бездельником из числа тех, что вечно околачиваются у пристаней Золотого Рога в поисках работы или плохо лежащего добра.
Сам себя кельт называл Данни - в честь сказочных лазутчиков Малого Народца, обитающих на его родине, неуловимых, лукавых и коварных. Подлинным его именем было Дугал Мак-Лауд. Скотт предпочитал вспоминать о нем пореже. Королевский приговор о его повешении так и не был отменен, хотя со времен мятежа в Дингуолле минуло уже лет десять, и Старый Гарри, шлепнувший свою печать на грамоту, покоился в могиле. Данни - и все. Простенько, звучно, легко запоминается и столь же быстро стирается из памяти. Кто такой Данни? Ну, крутился здесь недавно такой... Туповатая франкская орясина, едва разумеющая греческому. Бревна на нем хорошо возить, а иным полезным работам он не обучен. Дикарь дикарем. Приходил, поглазел, ушел.
...В термы на улице святой Харисины - устроенные по римскому образцу, с большой общей фиалой-бассейном и двумя дюжинами маленьких отдельных кабинетов - шотландец явился едва ли не за час до назначенного срока. Служка при входе, подросток-араб, цепко глянув на предъявленную бирку, склонился в низком поклоне и молча провел гостя к нарядным, в золотых арабесках, дверям, украшенным той же цифрой "семь". С негромким щелчком повернулся в замке ключ, открывая доступ в маленький рай, предназначенный только и исключительно для праздного отдохновения. Отделанная зеленоватым мрамором ванна в полу, над которой склонилась безвестная эллинская богиня с точащим воду кувшином, кресла, кушетки, столик со снедью - и вся эта роскошь в полном распоряжении посетителя!
Взгляд Данни исполнился нехорошей задумчивости. Через мгновение задумчивость сменилась алчностью.
Тот, кто назначил и оплатил встречу, прибудет нескоро. Терять же время даром было не в привычках кельта.
Сцапав первый подвернувшийся кувшин, Данни опробовал его содержимое, довольно крякнул и настойчиво забренчал в медный колокольчик. Прибежавший на звон мальчишка выслушал требование гостя, отрицательно покрутил бритой головой и умчался за старшим прислужником.
Почтенный с виду и умудренный летами служитель терм поначалу тоже проявил несговорчивость, часто кланяясь и через слово, как молитву, твердя: "У нас приличное заведение" и "хозяин непотребств не жалует".
Однако заплясавшая в пальцах гостя новехонькая номизма стремительно повернула течение разговора в иную сторону. Когда же к монете добавилась ее родная сестренка, речь прислужника заструилась медовым потоком. Ее перемежали клятвенные обещания наилучшим и наибыстрейшим образом исполнить любые пожелания господина - и загодя предупредить его о том, когда в термы пожалует его компаньон, тоже франк родом.
Назначенный в дозор подросток-араб отнесся к своим обязанностям наплевательски. Увлеченно подглядывая в просветы между золотыми завитушками за происходящим в кабинете, он упустил миг, когда в коридор размашистой походкой вошел белобрысый иноземец. Здраво рассудив, что теперь колотить по створкам уже равно бесполезно, мальчишка тихонько улизнул. Пусть неверные сами разбираются между собой.
Невысокий, плотного сложения блондин с холодными светлыми глазами отомкнул дверь ключом с биркой "семь". Бесстрастно воззрился на удобно расположившуюся в неглубокой купальне парочку в нарядах Адама и Евы - полулежавшего Данни и сидевшую на нем верхом пухленькую чернявую красотку. Девица бойко подпрыгивала, отрабатывая полученную мзду и одновременно успевая трещать языком.
Запоздавший посетитель отступил в коридор, с негромким стуком прикрыв створку. Лицо его сохранило выражение полнейшего равнодушия. Спустя на удивление краткое время девица, закутанная в длинное одеяние нежно-розовых оттенков, с достоинством прошествовала мимо. В дверях она задержалась, послав Данни обворожительную улыбку и воздушный поцелуй.
- Без этого никак было не обойтись? - хмуро осведомился Амори д'Ибелен, войдя в кабинет во второй раз. Скотт сидел на прежнем месте, мечтательно глазея в потолок и довольно жмурясь. Совершив огромную уступку правилам приличия, он даже обмотал бедра полотенцем.
- Зато никаких подозрений, - жизнерадостно осклабился он, лениво салютуя вошедшему полупустой чашей. - Вот ежели бы я не пригласил эту милую деву, хозяин и прислуга сразу бы насторожились: почему дикий франк пришел в термы и пребывает в одиночестве? Не иначе, вынашивает злодейские замыслы! А потом к нему присоединяется соотечественник - и они начинают вынашивать эти планы вдвоем! А так все в порядке. Все знают, что варвары из Европы сами не свои до разврата и смазливых девчонок. Вы не переживайте, мессир барон, о вас я тоже позаботился. Как только свистну, дорогуша Мэри вернется с подружкой.
- Мэри, - удрученно повторил Ибелен, рушась в жалобно скрипнувшее кресло на львиных лапах. - С подружкой. Скажи честно, ты моей смерти добиваешься?
- "Мэри" выговорить проще, чем ее настоящее греческое имечко, - хмыкнул кельт. - Хотите, забавы ради я уговорю ее стать моей осведомительницей? Хотя она, как и милейший хозяин, наверняка верно служит эпарху Дигенису. Сколь поразительный человек, должен заметить! Все хором твердят, якобы из него давно песок сыплется, а бойкий старец успевает везде и повсюду сунуть свой любопытствующий нос...
- Данни, - Амори отыскал среди кувшинов на столе непочатый, вытащил пробку и, мрачно зыркнув по сторонам, отхлебнул прямо из горлышка, - сделай одолжение. Помолчи.
Шотландец заткнулся. Про себя он с тревогой отметил, насколько скверно выглядит его покровитель - осунувшийся, с залегшими под глазами коричневыми глубокими тенями и примерзшей к лицу маской скучающей вежливости. Кельту не требовалось расспрашивать, он и так знал причины, по которым тирский барон впал в столь плачевное состояние. Превосходная, обширная сеть лазутчиков, созданная трудами д'Ибелена, улавливавшая как дворцовые, так и городские новости, исправно снабжавшая Тир разнообразными и полезными сведениями, теперь зияла огромнейшими дырами и прорехами.
Данни лично проверил многие из звеньев умолкшей более месяца тому назад цепи, обнаруживая в условленных местах то обгоревшие руины, то людей, въехавших сюда пару седмиц назад, то компании бездельников с подозрительно шныряющими по сторонам глазами. Сеть объединяла людей самых разных положений и титулов, от нищих и торговцев, до служащих канцелярии градоправителя и придворных Палатия - и большинство из них постигли внезапные и трагические неприятности. Здание, возведенное Ибеленом, угрожающе раскачивалось, угрожая рухнуть и придавить своими обломками оказавшихся поблизости неосторожных.
Способность долго предаваться отчаянию отнюдь не являлась основной чертой характера Амори д'Ибелена. Правая рука Конрада Монферратского встряхнулся, подхватил с блюда серебряную палочку с нанизанным на нее местным лакомством, вываренными в меду персиками, откусил кусочек и, жуя, отрывисто бросил:
- Новости есть?
- Только скверные, - в нескольких словах скотт описал свои последние встречи и визиты, уныло подытожив: - Куда бы я не заглядывал, мне были не рады.
- Понятно, понятно... - Ибелен меланхолично покивал, мысля о чем-то своем. Данни не рискнул мешать его размышлениям, плеснув себе еще вина и отметив интересную игру света на мелких гранях чаши зеленого стекла. Подняв ее повыше и подставив под солнечный луч, кельт поворачивал сосуд так и эдак, добиваясь наиболее яркой вспышки.
* * *
Обладай он способностью прозревать чужие мысли также, как рассеянно созерцал колебания вина в прозрачной чаше, Данни бы весьма и весьма удивился. Всегда сохранявший хладнокровие и точно просчитывавший действия противников на несколько ходов вперед, Амори д'Ибелен пребывал в растерянности.
Поводом его волнений были вовсе не политические неурядицы и рушащиеся замыслы. И даже не сложнейшее поручение, которое ему придется вскоре изложить Данни - вероятно, обрекая шотландца на знакомство с византийскими тюрьмами и мучительную кончину.
Причина тревоги крылась в самом Данни.
...Амори д'Ибелен и Дугал Мак-Лауд искренне недолюбливали друг друга.
Молчаливое соперничество началось три года назад. В день, когда вернувшийся из поездки в Авиньон маркграф Конрад с довольной усмешкой сообщил своему верному и бессменному соратнику: он свел знакомство с прелюбопытной личностью. Бывшим конфидентом римской курии, пребывающим ныне в контрах с высокими покровителями. Знаешь, Амори, сей молодой человек - весьма ценное приобретение. Толков, сметлив, многое знает и что самое главное, обучен искусству менять облики и скрытно убивать. Истинная редкость, ассассин европейского происхождения! Англичанин, то есть шотландец. Увидишь, он тебе наверняка понравится.
Даниэль де Маллегрим, как представился незнакомец, не приглянулся Ибелену сразу и категорически. И чем дальше, тем больше. Данни платил ему той же монетой.
Амори не без оснований считал кельта изрядным пройдохой, совершенно незнакомым с понятиями дисциплины и уважения к вышестоящим. Вдобавок безмерно самоуверенным, дерзким на язык и всегда действующим по-своему. Да, нехотя признавал д'Ибелен, как лазутчик Данни почти не имел себе равных - но если бы скотт еще помнил свое место и не злоупотреблял доверием Монферрата...
В ответ шотландец за глаза и в глаза именовал тирского барона ходячим сухарем и бесчувственным идолищем, напрочь лишенным чувства юмора и радости жизни. Амори с неудовольствием отмечал, что их общий сюзерен охотно поддается влиянию яркого, склонного к авантюрам и бесшабашным поступкам Данни.
Злорадство не приличествует истинному христианину. Однако д'Ибелен, узнав, что кельт с треском провалил возложенное на него дело, испытал именно это скверное чувство. Маркграф Конрад впервые не на шутку разъярился на своего любимчика, отдав Данни под начало Амори и отправив обоих в Константинополь, где дела европейцев обстояли из рук вон плохо.
Оказавшись в Византии, скотт взялся за ум. Он по-прежнему исполнял поручения Амори так, как считал нужным - и д'Ибелен убеждался, что решение Данни всякий раз было вернее его собственного. Кельт прекратил бесконечные споры с Ибеленом, хотя не мог отказаться от привычки поддразнивать или беззлобно высмеять тирского барона.
Скрепя сердце, Амори запоздало признал, что былой конфидент римской курии может быть весьма полезен.
Но сегодня он внезапно обратил внимание на то, что Данни еще и красив, эдакой внушающей опасение красотой хищного зверя.
Д'Ибелен знал, что кельт пользуется большим успехом у дам, без зазрения совести используя соблазненных женщин в своих целях. Он своими ушами слышал перебранку Конрада и Данни. Монферрат гневался на то, что Данни наставляет рога мужьям и брюхатит девиц, не задумываясь о наживаемых врагах. Кельт фыркал, отмалчивался и только под конец рявкнул, что намного проще переспать с дурнушкой, убедив ее в нужный час открыть дверь, чем прокладывать себе путь по трупам.
* * *
"Да что же это такое творится?" - в который раз задал себе безответный вопрос Амори. Вопреки всем усилиям, его взгляд, пробежав по вычурной отделке кабинета, неизменно возвращался к привольно раскинувшемуся в купальне Данни. Точно греческая губка, взгляд дотошно впитывал малейшие подробности. Намокшие темно-каштановые пряди, густые и слегка вьющиеся; точные, скупые движения длинной руки, когда скотт лениво брал что-либо с бортика или наливал вино; уверенную посадку головы, разворот широких плеч, то, как перекатываются мускулы под кожей и даже небрежное покачивание ноги, заброшенной на ногу. Д'Ибелен словно впервые увидел своего подчиненного - собственно, ему никогда и не доводилось лицезреть Данни полностью обнаженным.
Мысль о том, что совсем недавно кельт занимался любовью с продажной девкой, странным образом заставила Амори испытать некое порочное возбуждение. Он поймал себя на том, что едва не спросил у Данни, хороша ли была доставленная ему девица?
Словно почуяв что-то, шотландец перестал вертеть чашу, вопросительно скосившись на примолкшего господина. Глаза у Данни были диковинные, переменчивого цвета. Когда кельт сердился или размышлял, зрачки становились карими. Если Данни пребывал в хорошем настроении или задумывал новую каверзу, его глаза приобретали зеленоватый оттенок неспелых орехов.
Из-под мокрой челки сверкнули два чистейшей воды изумруда, и д'Ибелен ощутил, что задыхается. Купальня жарко натоплена, из торчащей в стене золотой рыбьей морды изливается дымящийся кипяток, а он сидит, как пришел с улицы - одетым для холодной ноябрьской погоды. Неудивительно, что его разморило. Да, разговоры подождут. Он выставит разнежившегося Данни из бассейна, займет его место и на четверть часа избавит свой разум от необходимости мыслить.
- Вот это верно, - язвительно одобрил кельт, когда Амори распустил шнуровку на колете и потянул тяжелую суконную одежду через голову. - Еще немного, мессир, и вы точно сварились бы в этой парилке заживо. Как бы не злословили клеветники, у цивилизации есть свои преимущества. К примеру...
Не договорив, он набрал воздуху и с бульканьем сгинул под водой, съехав по мраморной стенке. Д'Ибелен хмыкнул. Когда Данни надоедала маска дикого варвара, недавно спустившегося с гор, он мог быть вполне достойным собеседником, многознающим и остроумным. Но как все-таки изгнать томительные и нелепые желания - узнать, каковы на ощупь волосы Данни... какое чувство появляется в его взгляде, когда он получает удовольствие... что испытываешь, прикасаясь к нему?..
"Не глупи, - одернул себя Амори, сражаясь с застежками на высоких сапогах. - Ты никогда не испытывал потребности в любви и не совершал ради нее идиотских поступков. Верная служба Конраду, терпеливо ждущая моих редких появлений Катрина и маленькая Беатрис - вот и все, что мне нужно от этой жизни. Ради всего святого, перестань таращиться на Данни, как спятивший от воздержания монах на юную козочку! Любому понятно: кельт предпочитает спать только и исключительно с женщинами. Блудницы, приличные девушки, замужние дамы - для него не существует разницы. Он сам ничуть не лучше шлюхи из портового лупанария. Служит тому, кто заплатит больше. У него нет ни чести, ни достоинства!"
"Зато у него зеленые глаза и сложение эллинского языческого божка", - еле слышно хихикнул тоненький голосок, безошибочно опознанный д'Ибеленом как коварный глас Искусителя.
"Умолки!" - грозно рявкнул на вражину тирский барон. Прошлепал босыми ногами по скользкому от влаги мрамору к краю бассейна, намереваясь прикрикнуть на скотта, чтобы вылезал поскорее.
Вынырнувший Данни смотрел на него снизу вверх, стоя на дне купальни и чуть запрокинув голову. Вода ручьями текла по его волосам и плечам, а взгляд был удивительно спокойным и слегка вопросительным, испытующим. Д'Ибелен почти смирился с тем, что долговязый кельт всегда косится на него с оттенком ехидного превосходства, а сейчас он вдруг оказался намного выше Данни. Новое ощущение раздражало своей несуразной неправильностью. Не вполне понимая, что делает, Ибелен присел на корточки, оказавшись с конфидентом лицом к лицу. Зеленые зрачки с искорками веселых сумасшедшинок глядели в светло-серые, непроницаемые, похожие на обкатанную гальку на морском берегу.
- Амори, - если в ровном голосе Данни и таилась насмешка, то упрятанная достаточно глубоко и тщательно. Никогда раньше он не называл своего работодателя по имени - только титулом либо фамильным прозванием. - Амори, у тебя вот-вот дым из ушей повалит. Если тебе позарез хочется поцеловать меня, сделай это и успокойся.
Кровь, прилившая к голове д'Ибелена, отдавалась в ушах частым перезвоном далеких колоколов. Искуситель хохотал во всю глотку, лихо пиная поверженную совесть и скованную по рукам и ногам пристойность. Отстранено и на удивление четко Амори заметил, что кисти у него не дрожат, но ладони и пальцы сделались ледяными, словно на морозе.
Протянув руки, он осторожно взял лицо Данни в ладони, ощутив частое биение жилки во впадинке под челюстью. Привлек ближе к себе и нерешительно прижался губами к другим губам, шершавым и твердым.
Спустя миг Амори скорее угадал, нежели услышал преувеличенно сокрушенный вздох кельта. Влажные тяжелые ладони опустились ему на плечи, губы Данни, сохранившие сладкий привкус выпитого недавно вина, приоткрылись в настойчивом призыве. Ошеломленный д'Ибелен не сразу осознал, что язык Данни юркой змейкой шмыгнул ему в рот, что кельт стаскивает его с бортика бассейна вниз, и что он сам страстно обнимает Данни - так, как никогда прежде не обнимал ни Катрину, ни ту полузабытую девушку из нормандского трактира, ставшую его первой женщиной.
* * *
Мало кто из героев, сто лет назад выступивших в первый из крестовых походов, подозревал, что нужно всерьез опасаться не сладкоречивых проповедников Аллаха, но очаровательной притягательности сарацинских нравов.
Те, что приходили следом за ними, ужасались, обнаружив былых суровых и непримиримых защитников святой веры обитающими во дворцах побежденных шейхов, в окружении неслыханной в Европе роскоши. Новые освободители Гроба Господня метали громы и молнии в тех, кто обзаводился гаремами, роднился с арабами и напрочь забывал о великой цели, приведшей их в Палестину.
А потом рьяные обличители распущенности нравов и пороков умолкали.
Ибо на собственном опыте убеждались: жизнь в захваченном дворце куда приятнее прозябания в походном шатре, торговать с сарацинами и персами намного прибыльнее и безопаснее, чем вести с ними войну... и вдобавок вокруг столько прекрасных, доступных за сущие гроши юниц и юнцов! Рожденных в Персии, Египте и Палестине, привезенных из-за Черного моря, на любой вкус, для любых услад!.. Содомия? Какая содомия? Здесь никто не ведал такого слова. Утонченные арабские философы и ценители красивой жизни высмеивали и опровергали прямолинейные суждения европейских монахов о смертных грехах. История брала свое - завоеватели сливались с покоренными, перенимая их образ жизни, привычки и излюбленные развлечения.
...Арабский правитель Джубайлы, союзницы Тира, преподнес в подарок маркграфу Монферрату сборник персидских стихотворений. Их перевели на норманно-франкский, и д'Ибелин без всякого удивления выяснил, что две трети изящных газелей воспевают красоту не дев, но юношей. Он привык к тому, что между слуг, предоставляемых франкским гостям радушными хозяевами, обязательно сыщутся два-три подростка изумительной внешности. Амори их избегал, вежливо, но непреклонно указывая мальчикам на дверь, однако знал, что его сюзерен Конрад преспокойно укладывает персидских красавчиков к себе в постель, пользуя их на манер девиц. Пару раз ему даже довелось нарушить уединение Монферрата во время подобных игрищ, если доставленные новости не терпели промедления. Де Шатильон, насколько Ибелен был осведомлен о привычках беспокойного соратника, тоже не брезговал сарацинскими забавами. Однако развлечения Рено часто оборачивались гибелью его случайных знакомцев, ибо Шатильон не ведал меры никогда и ни в чем.
Жизнь в Святой Земле научила д'Ибелена терпимости. Тот, кто не умел владеть собой, очень быстро покидал благословенную еврейским Иеговой и арабским Аллахом землю, переселяясь в мир иной.
Оттого привыкший всегда держать чувства в невидимой узде Амори д'Ибелен был искренне потрясен вспышкой яростного, всепоглощающего и дурманящего плотского желания, нахлынувшего на него в константинопольских термах, что на улице святой Харисины. В юности Амори довелось видеть, как обрушилась размытая половодьем плотина на Луаре. Сдерживаемая преградой река, разметав камни и бревна, привольно разлилась по равнине, уничтожив несколько деревень и залив мутной водой пахотные поля.
Сегодня он сам обратился бурлящей Луарой - стихией, не ведающей запретов и не подозревающей о таком слове, как благопристойность.
Первоначальное смущение и неловкость куда-то пропали. Вместе с ними упорхнул и отрез ткани, наброшенный на чресла кельта. Амори заполучил его целиком - сильного, гибкого, с растрепанной мокрой гривой, влажной горячей кожей и гортанным, низким смехом. Данни охотно уступал ему, ловко и незаметно устремляя клокочущий поток вожделения Амори в нужное русло, указывая и направляя то быстрым движением ладони, то прикосновением губ, то почти беззвучным шепотом. Бездумно следуя подсказкам, Ибелен целиком отдался впервые явленному ему греху вседозволенности.
Данни принадлежал ему. Разрешал делать с собой, что угодно.
В жадном исступлении Амори целовал податливое тело, прикусывая зубами кожу с такой силой, что оставались четкие полукруглые оттиски в багровых ореолах. Ласкал Данни, наслаждаясь удивительным, будоражащим ощущением упругих и твердых мышц торса под своими ладонями. Порой его пальцы натыкались на вмятины и бугристые дорожки шрамов - давних, затянувшихся, и полученных недавно. Амори запускал пальцы в волосы кельта, перебирая густые влажные пряди, запрокидывая голову Данни и алчно приникая к губам, всегда распахнутым навстречу новым лобзаниям. Д'Ибелен в жизни бы не заподозрил, что упрямый и своевольный подчиненный может быть таким - доступным, нежным и на удивление покорным.
Даже когда ладонь Амори опустилась вниз, завладев его восставшим достоинством, Данни не отстранился. Скотт уткнулся горячим лбом в плечо Ибелена, и, вцепившись согнутыми пальцами ему в плечи, восхитительно медленно качнул бедрами назад и вперед.
Инстинктивно Амори крепче стиснул кулак, заполненный возбужденной плотью Данни, и был вознагражден коротким судорожным вздохом, вырвавшимся из груди любовника. Теплая, ароматная вода плескалась вокруг их бедер, Данни двигался, Амори сходил с ума от раздирающей его плотской страсти. Ему хотелось, чтобы мучительно-сладкая пытка длилась вечно. Хотелось поведать Данни о том, что он испытывает, но сведенный немотой язык порождал только невнятное мычание.
Внезапно кельт вскинулся, уставившись расширенными и затуманенными глазищами в лицо Амори. Мокрые волосы прилипли к его лбу и вискам, искусанный рот кривился в безумной усмешке.
- Иди, - глухо пробормотал он, беспрестанно облизывая ставшие сухими губы. - Иди. Валяй. Не могу больше.
- Ч-что? - наконец с усилием выдавил д'Ибелен. - Что, Данни? Что ты хочешь?..
- Тебя, горе ты мое, - Данни повернулся, уперевшись обеими ладонями в скругленный бортик купальни. Ибелен невольно сглотнул, глядя на широкую, длинную спину с выступами лопаток и глубокой впадиной позвоночника, плоско сходящую в узкие бедра и поджарые ягодицы. - Неужто непонятно? Ты хоть знаешь, что делать?..
Не дожидаясь ответа, он выбросил руку назад, сцапав Амори за запястье и проведя его кистью между двух сухопарых полушарий. Указательный палец Ибелена наткнулся на маленькое отверстие в плоти, трепетавшее, словно испуганное крохотное сердце, и сам собой юркнул внутрь. Данни оцепенел, сгорбившись так, что длинные спутанные волосы упали на край купальни. Его дыхание сделалось коротким и частым, как у запаленной лошади.
Пальцы Амори отыскали собственный способ преодолеть разобщенность двух тел - разобщенность, казавшуюся невыносимой. Они находились в Данни, в его теле, плотно стиснутые тугой узостью прохода, едва позволявшего им шевелиться. Малейшее движение двух сложенных воедино перстов Амори вверх или вниз вынуждало Данни извиваться и ерзать, постанывая сквозь закушенную верхнюю губу.
Освоившись, Ибелен заподозрил, что его действия на самом деле причиняют кельту не подлинную боль, но болезненное удовольствие. Желая удостовериться, он сильнее шевельнул кистью, насильно вталкивая пальцы в неведомую, сопротивляющуюся, влажную глубину меж напряженных мускулов. Данни глухо, сдавленно охнул - и, качнувшись назад и вниз, сам подался навстречу погруженной в него руке.
Движения Амори становились размашистее и жестче. Теснота жаркой пещерки меж ягодицами Данни исчезала, раздаваясь вширь, позволяя пальцам захватчика вертеться, сгибаться и проникать все дальше. Когда их кончики тронули некое потаенное местечко, кельт судорожно выдохнул и резко, до хруста в позвоночнике, выгнулся назад. Мокрые каштановые пряди взлетели, хлестнув д'Ибелена по лицу. Данни колотила частая дрожь, веки его были крепко зажмурены, губы сошлись в одну тонкую линию. Амори не знал, каким подходящим словом можно было описать постоянно меняющееся выражение его лица, где стремительно появлялись и исчезали наслаждение, мука, страстное желание и отвращение к самому себе.
- Данни, - то ли произнес вслух, то ли подумал Амори. - Данни, ты распутная дрянь. А я ничуть не лучше, ведь я так хочу тебя. Наверное, я влюбился. До чего же нелепо и не ко времени...
Он извлек наружу пальцы, не устояв перед соблазном облизнуть их, познав горьковатый вкус тела Данни. Помогая себе рукой, пристроил изнывающий от похоти и нетерпения дрот напротив раскрытых темных врат. Мельком подумал, что гореть им обоим в геенне огненной, и, обхватив Данни за бедра, резким толчком погрузил себя в ад или в рай чужой плоти.
Растянутый пальцами тесный проход, ощутив постороннее вторжение, немедля сжался. Амори показалось, его достоинство угодило в ловушку меж двух сходящихся каменных жерновов. Горло перехватило, вместо рвущегося наружу крика он издал несуразный свистящий сип. Кельт отозвался коротким, звонким воплем, отразившимся от стен и потолка купальни, и задвигался, размеренными и сильными толчками помогая Амори войти в него.
В голове д'Ибелена все смешалось. Плеск льющейся воды, стонущие выдохи Данни, запах горячего мускуса из курильницы и нарастающее чувство полнейшего блаженства, сменившее мгновения ужаса и растерянности. Наклонившись вперед, он обоими руками обнял Данни, тиская ладонями его грудь и сжимая меж пальцев бугорки твердых сосков. Он торжествовал, ощущая, с какой сладостной готовностью отдается ему Данни - как человек, давно лишенный возможности предаться тому занятию, которое ему более всего по душе.
Движения Данни были схожи с ритмом набегающей на берег волны. Зарождаясь в раскачивании сгорбленных плеч, она устремлялась вниз по спине, расплескивалась прибоем, создаваемым общим рывком бедер, поясницы и ягодиц, и уходила вниз, скатываясь по вздрагивающим от напряжения ногам. Когда Данни проделал это в первый раз, Амори был уверен, что умрет от восхищения или будет испепелен нестерпимым жаром, вспыхнувшим внизу живота. Он дергал кельта за плечи, хрипло и бессвязно требуя повторения, желая вновь опять пережить захватывающий миг беспомощного падения и обрести крылья, чтобы взмыть в сияющие чистотой небеса. Данни едва заметно склонил голову - и Ибелен, закрыв глаза, добровольно низвергся в бездну и воспарил над нею.
Все больше входя во вкус порочного, головокружительного соития, Амори осознал, что алчет большего, нежели получает. Он был очарован и покорен Данни - и одновременно хотел причинить ему боль. Мечтал насладиться выполнением любого своего желания. Ибелен с грустью признавал, что в глубинах его души обитает склонность к жестокости, которой почти никогда не позволялось высовываться наружу и проявлять себя. Данни сам навлек на себя беду. Если бы кельт хоть немного сопротивлялся, не был таким доступным, таким притягательным... Не оказался настолько распущенным и развратным типом...
Стиснув локти Данни, Амори требовательно потянул их назад, понуждая аманта завести руки за спину и опуститься животом и грудью на скользкий бортик купальни. Мысленно он приготовился к тому, что сейчас Данни надоест быть покладистой лошадкой и он без труда скрутит не в меру разошедшегося господина и покровителя. Однако скотт подчинился, сплетя соединенные пальцы на крестце и замерев в позе манящей покорности. Длинные стройные ноги широко раздвинуты и чуть согнуты в поисках опоры. Упругий зад приподнят, открывая глубокую ложбину меж ягодиц и темно-розовую, влекущую звездочку входа, чуть сочащуюся влагой.
- Не двигайся, - надтреснутым, раздраженным шепотом не попросил, но приказал Амори. - Стой так. Не размыкай рук.
Цепко и грубо удерживая Данни за бедра, Ибелен беспрепятственно заскользил вперед и назад, произвольно меняя ритм, направление и силу толчков. Извлекая затвердевший, обвитый сетью кровеносных жил член наружу и тут же напористым движением на всю длину загоняя его обратно. Должно быть, думалось Амори, именно так стрела или клинок пронзают мягкую человеческую плоть, беспощадно разрывая ткани и мускулы, пока не наткнутся на твердость кости. Входя, он всякий раз устремлялся глубже и глубже, со шлепком ударяясь бедрами о ягодицы Данни и чувствуя, как того слегка подбрасывает.
Лишенный возможности отвечать бравшему его мужчине, Данни распластался на краю бассейна, мотая встрепанной головой из стороны в сторону. Он беспрерывно стонал, не в силах удержать томление наслаждающейся плоти за сомкнутыми губами и стиснутыми зубами - и низкие, с короткими придыханиями стоны звучали для Амори слаще гармонии небесных сфер.
Потайное отверстие Данни, поначалу столь тугое и узкое, теперь разошлось настолько, что без труда впускало в себя достоинство Ибелена, встречая каждую новую атаку отчетливым хлюпаньем. На напряженной спине Данни выступили мелкие капли пота, скатывавшиеся в ложбинку позвоночника и маленькую выемку над крестцом. Сведенные за спиной руки мелко, неостановимо дрожали, костяшки намертво стиснутых пальцев побелели. Д'Ибелен видел, как тяжелое, учащенное дыхание бурно вздымает ребра кельта, но не мог заставить себя остановиться.
Ему хотелось обладать Данни снова и снова. Изнасиловать, если тот не взмолится о пощаде. Умом Амори понимал: этого не будет никогда. У кельта хватит выдержки и сил дотерпеть до момента, когда пресытившийся его плотью господин будет вынужден кончить.
"Ничто хорошее не длится вечно", - философски подумал д'Ибелен, частыми и резкими толчками погружая дрот в разверстое, пышущее телесным огнем жерло и с облегчением выплескивая скопившееся семя. По его пенису пронеслась маленькая огненная лавина, щедро оросившая липким соком пещеру и ягодицы Данни.
Амори подался назад, извлекая славно потрудившееся и поникшее достоинство наружу. Точно лишившись невидимой опоры, обычно грациозный скотт неуклюже соскользнул в бассейн, подняв маленькую волну. Он так и остался сидеть, до пояса погрузившись в воду и совершая быстрые рукоблудствующие движения. Когда меж разведенных в стороны ног всплыло мутное облачко, Данни шумно выдохнул и откинулся назад. Мышцы, управляющие движениями подвижной физиономии, обмякли, веки приспустились, точно кельт дремал, привалившись плечом к стенке купальни. Он казался умиротворенным, полностью расслабленным и ничуть не оскорбленным. Похоже, Данни расценивал случившееся как весьма приятную для тела и души забаву.
* * *
Опустившись в теплую воду по соседству, Амори не удержался, неспешно проведя согнутым пальцем по лицу Данни - от выступа скулы вниз, к подбородку и шее, и снова наверх. Кельт лениво приоткрыл глаза, пронзительная зелень которых сменилась на мягкий коричный оттенок. Вкрадчивым кошачьим движением потерся щекой о ласкающую руку.
Простое действие тупым ножом полоснуло по сердцу Амори, неодолимой силой бросив его вперед. Он целовал лицо Данни, опущенные веки и искусанные губы, плечи и кисти рук с длинными, сильными пальцами. Целовал неторопливо, наслаждаясь каждым прикосновением губ к влажной, прохладной коже, безмолвно извиняясь за все, что вытворял с ним несколько десятков ударов сердца назад. Кельт оставался неподвижным, принимая запоздалую нежность Амори как должное вознаграждение. Его дыхание постепенно выравнивалось, выступившие на скулах алые пятна исчезали.
Сложив ладони ковшиком, Данни зачерпнул воды, плеснув ею себе в лицо, и смешливо фыркнул:
- Надо же, здесь привыкли к кошачьим воплям. Я-то надеялся, хоть одна любопытная душа сунется выяснить, кого насилуют. Либо же посетители и прислуга не могут оторваться от отдушин, созерцая парочку чокнутых франков... Амори, не впадай во вселенскую скорбь. Все, что ты делал, происходило по моему добровольному согласию. И мне это нравилось, - забросив руки за голову, он с хрустом потянулся и зевнул. - Не упрекай себя. Мне доводилось знавать наездников куда строже и суровее. Как видишь, я до сих пор жив.
- Надо полагать, это было в Риме? - Амори пришлось откашляться, прежде чем он сумел укротить взвившийся юношеским фальцетом голос и заговорить нормально. - Что, в Ватикане тебя обучали даже этому... заниматься любовью с мужчинами?
- Угу, - кивнув, кельт согнул ноги, обхватив их руками и водрузив подбородок на колени. Тон его преисполнился ехидства: - Прекрасная Целибат не выносит соперниц. Только принесенные ей обеты не превращают прелатов и клириков в евнухов. Под черными и алыми рясами монахи всегда остаются мужчинами. И, коли рядом с ними нет женщин, они вынуждены искать другой способ утолить свои желания. За счет таких, как я. Мы ведь всегда под рукой. Молодые, горячие, рвущиеся наверх и готовые платить любую цену.
Брошенная Данни легкомысленная фраза неприятно царапнула слух Амори, пробудив давние, смутные подозрения. Ибелен редко колебался перед выбором, но сейчас не знал, что предпочесть. Спросить? Второго подобного случая не будет... Промолчать, оставшись якобы в неведении, и потом терзаться сомнениями - да или нет? Черт возьми, какое, собственно, ему дело? Кельт полезен, почти честен - и после сладкого грехопадения он, Амори д'Ибелен, приложит все усилия к тому, чтобы они выбрались из Константинополя живыми и относительно невредимыми. Ради самих себя. Или ради их общего сюзерена?
- Данни, - Амори завладел рукой кельта, рассеянно водя пальцами по его ладони. Линия жизни, линии смерти и любви, по которым гадают ведающее скрытое хироманты. - Данни, скажи... Конраду ты тоже заплатил?
- Ох ты Господи, - кельт закатил глаза, досадливо скривился, однако кисть не вырвал. - Тебе что, приспичило выспросить это непременно сейчас? У тебя в заднице свербит? Мне в кои веки хорошо, а ты лезешь с ножом к горлу - спал я с твоим ненаглядным Монферратом или нет!
- Ответь, - упрямо повторил д'Ибелен, удерживая Данни за напрягшееся запястье.
- А как ты полагаешь, умник? - огрызнулся скотт. - Я удрал, обокрав тайники святош из папского окружения. Мне позарез был необходим высокий покровитель. Человек достаточно могущественный, чтобы не побояться гнева Рима. Сюзерен, служба которому позволит мне в будущем получить свободу, собственное владение и хоть немного золота. Я нашел такого - или же он отыскал меня. В обмен на вассальную клятву я предложил то, чем владел. Секреты Ватикана, свои умения убийцы. Конрад прекрасно знал, что мой подарок дорого стоит. Знал, что согласится и примет меня. Он изображал неуверенность, тянул с ответом - и я был вынужден положить конец его сомнениям. Сделал все, чтобы он остался доволен и оценил... кхм... мои разнообразные таланты.
Разыгравшееся воображение Данни без труда возвращает его назад, к временам трехлетней давности. Жаркое, пыльное лето Авиньона, открытая терраса загородной усадьбы, низкий стол, нетронутое угощение. Вечер, оранжевый ломтик луны над горами, тусклая россыпь звезд. Конрад, Коррадо ди Монферрато, как его здесь называют - вьющиеся черные локоны, темный клинышек бородки, обманчиво доброжелательная улыбка, статная фигура, длинные ноги, туго обтянутые узкими штанинами-шусс. Пальцы, сверкая камнями колец, отбивают на столешнице быстрый легкомысленный мотивчик.
- Все это до чрезвычайности занимательно, мессир Даниэль, - по подданству Монферрат германец, однако по рождению и воспитанию - истинный итальянец. Даже резкое норманно-франкское наречие в его устах приобретает вкрадчивый пришептывающий акцент коренных жителей Аппенинн. - И стоит куда дороже запрашиваемой вами цены. Но согласитесь, в обширном ворохе сведений и сплетен римской курии недостает крохотной изюминки. Эдакого пикантного завершающего штриха, венчающего композицию. Добавьте ее, поразите меня своей осведомленностью, мессир Даниэль - и, как выражаются ростовщики Ломбардии, мы лучшие друзья навеки.
"Изюминку ему", - мрачно думает Даниэль де Маллегрим, он же Данни. Он умеет с полуслова понимать намеки, и, как его уверяли, никто в замке Ангела не обладает способностью столь же грациозно опускаться на колени, как он. Каштановые с рыжинкой волосы рассыпаются по светло-желтой замше, ладонь покровительственно ложится на затылок, тихие, вкрадчивые звуки чмоканья. Губы и язык Даниэля ласкают нежно и искусно, однако без слащавого притворства, с подлинной страстью. Молодой человек искренне разочарован, когда Монферрат мягко, но непреклонно отстраняет его. Согнутый палец под подбородком заставляет Данни поднять голову, встретившись взглядом с будущим сюзереном.
Данни всегда будет завидовать и пытаться подражать умению Конрада в любой ситуации выглядеть достойно. Даже сейчас, когда он сидит в приспущенных до колен штанах, а его вздыбленный уд торчит маленькой колонной плоти.
- Даниэль - это ведь фальшивое имя? - с интересом вопрошает он стоящего меж его раздвинутых в стороны колен юношу. Высокого юношу с зелеными, как у египетского кота, глазами и слегка растрепанной каштановой шевелюрой. - А как ты предпочитаешь, чтобы тебя называли близкие друзья?
- Данни, - неохотно отвечает юнец.
- Это слово что-то означает? - допытывается ди Монферрато. Обычно Данни не поясняет смысл своего прозвища, отделываясь общими фразами. Сегодня он неуверенно пытается растолковать:
- Данни в наших горах - навроде барабао в Венеции. Или ахейских клурикарне. Их никто не видит, а они есть. С ними можно заключить сделку, но нельзя заставить их работать на себя. Порой они злые, порой коварные, но честные.
- А, фэайри, - совершенно правильно выговаривает заковыристое гэльское словечко Конрад, заставляя Данни удивленно заломить бровь. - Да, тебе удивительно подходит. Не возражаешь, если я буду так тебя называть? Не при посторонних, разумеется. Что ж, рискну... заключить сделку с одним из фэайри. Я принимаю твое предложение, - хмыкнув, он легко поднимается из кресла, жестом приказывая Данни встать. - Изъявления благодарности я предпочитаю выслушивать, лежа в постели.
"Странная тогда выдалась ночка, - считает нынешний Данни. - Мы оба изо всех сил старались поразить друг друга искушенностью и опытностью. Превратили любовь в сражение. Но я-то был моложе и продержался дольше. Конрад сдался. И по-прежнему всякий раз уступает. Ему приятно, хоть он и делает вид, будто злится на меня. Не то, чтобы я его любил без памяти... Мы просто здорово похожи. Я привязался к нему. А Амори считает, я нацеливаюсь на его место и решил взревновать - не зная толком, как это делается".
- Авиньон? - спросил сам у себя Ибелен и сам же ответил: - Да. Вы приехали оттуда вместе. Месяц ты прожил в Тире и почти на год уехал в Европу. Потом появился на две седмицы и снова пропал. Конрад отправил тебя в Англию, присматривать за Ричардом и его горбуном-канцлером. Стало быть, всякий раз, как ты наведывался в Тир...
- Ничего не было, - отрицательно покачал головой Данни. - Не знаю, что ты обо мне думаешь, Амори, и кем считаешь, только я не имею привычки гадить в доме своего хозяина. Авиньон - да. Признаюсь, каюсь. Две ночи в Неаполе в прошлом году. Неделя в Монферрато, когда его светлость ездил нынешним Рождеством в родные края, а мне было необходимо с ним встретиться. Вот и все наперечет мои с Конрадом грехи за три года. Можешь успокоиться, ты ему гораздо нужнее, чем я. Тебя он ценит за ум и преданность, меня... Не знаю, за что.
- За твое кельтское сумасшествие, - облегчение, испытанное Амори, могло сравниться только с недавним плотским удовлетворением. Может, Данни лгал каждым словом - но Ибелен великодушно соглашался простить ему эту ложь. Против воли у Амори вырвалось: - Что же теперь будет... с нами?
- Ничего такого, с чем не смогли бы справиться двое целеустремленных людей, - хмыкнул кельт. - Ты наконец поведаешь мне то, ради чего я сюда притащился. Когда же эта дверь закроется, все вернется на круги своя, - карие глаза засветились лукавством. - Может статься, через месяц или через год судьба опять приведет тебя ко мне. Вдруг тебе захочется изведать, каково это - не брать, но отдавать?..
"Мне уже хочется, - подумал д'Ибелен, утыкаясь лицом в раскрытую ладонь Данни и, как щитом, отгораживаясь ею от всего мира. - Только тебе совсем необязательно об этом знать".
* * *
Мак-Лауд ушел первым, заявив, что, во-первых, ему нужно крепко поразмыслить над услышанным, а во-вторых, его жилище на другом конце города. Франк удачно прошмыгнул мимо прислужника в дверях, низко кланявшегося компании богатых посетителей, по виду и платью - сарацин из Персии. Выскочив из теплого уюта терм, Данни съежился под хлестким порывом ледяного северо-восточного ветра, поглубже натягивая капюшон на мокрые волосы. Кельт заспешил вниз по улице святой Харисины, неотличимый от множества константинопольских прохожих, горожан и иноземцев.
В ладони Данни сжимал маленький трофей - бронзовый ключ с нумерованной биркой, злостно похищенный из купален. Содержатель терм не обеднеет от потери единственного ключа и вскорости закажет новый, а ему останется памятка о маленьком победоносном сражении. А еще - прекрасная возможность довести как-нибудь Амори до белого каления, украдкой показав ему этот самый ключ. Без слов, без напоминаний и требований. Бедолага Амори. Даже не подозревает, сколь лихо его провели. Однако дармовым угощением тирский барон не побрезговал. Задница Данни отзывалась на каждый шаг ноющим зудом, невольно вынуждая морщиться - д'Ибелен отлюбил его со всем прилежанием и старанием неофита.
"Купил, купил, - мурлыкал про себя кельт, перебегая по горбатому мостику и отворачиваясь от пригоршни дождевых капель, брошенных ветром в лицо. - Купил со всеми потрохами. Теперь дорогуша Амори трижды подумает, прежде чем рисковать моей драгоценной шкурой. Хотя бы временно прекратит зудеть мне в уши на каждом шагу - делай так, не делай того. Перестанет обвинять меня в том, что я посягаю на внимание его обожаемого сюзерена. Всего-то хлопот - немного лести, немного лжи и самую малость любви. И долой обузу с шеи! А я-то уже всерьез раздумывал, не учинить ли его светлости несчастный случай? Не-ет, верно говорили умные люди: против любви не попрешь. Ну и темперамент у тихони Амори, кто бы мог подумать..."
Д'Ибелен покинул термы спустя полчаса, отбыв в закрытом паланкине и не подвергая себя капризам погоды. Перед уходом он выслушал жалобу хозяина купален на спутника досточтимого господина, коварно утащившего ключ от дверей кабинета. Амори беспрекословно уплатил стоимость ключа и выразил желание приобрести второй. Исключительно в память о константинопольском гостеприимстве.
"Все франки полоумные", - Либри, владелец терм, уже не раз имел возможность убедиться в истинности этого предположения, а потому положил себе законом ничему не удивляться. Угодно было этой парочке сношать друг друга - их дело. Он позаботился о том, чтобы в коридоре под дверями седьмой купальни не бегали туда-сюда слуги и не проходили другие посетители. Хочет человек купить ключ на память - пожалуйста, со всем нашим удовольствием. А замок в дверях поменяем, какие вопросы?
"Знаю, ты наверняка меня обманул, - сидя на жесткой скамье паланкина, Амори вертел в пальцах бронзовый ключ, обращаясь за отсутствием Данни к изящной безделушке. Ибелен чувствовал себя уставшим, опустошенным и исполненным печального счастья. - Тебе просто было нужно, чтобы я перестал болтаться у тебя под ногами. Ты решил, что такой путь будет самым легким. Я не в обиде. Эта любовь стоила лжи. Теперь у меня есть ключ от земного рая. Порой там обитает распутный падший ангел с языческим прозвищем. Я видел то, чего не ведают другие - каким ты иногда бываешь. Я принесу тебе горе, Данни. Я велел "Пойди и убей", зная, что ты можешь не вернуться. Мои дни потекут сквозь пальцы в ожидании твоего возвращения. Пожалуйста, Господи, пусть он уцелеет. Творения Твои, мы грешны, бесконечно грешны в помыслах и делах своих, но я не раскаиваюсь в содеянном. Я занимался любовью с Данни, он сделал меня счастливым - и теперь я прошу о жизни для него.
Только желательно где-нибудь подальше от меня, пока я не лишился последних остатков разума".