Аннотация: Я пришла в свой старый дом, где жила когда-то с родителями. Он был мрачнее прежнего и казался пустым, вместо стекол на ветру развевалась оторванная клеенка. На черной земле лежали мои разбитые куклы.
--
Давид не женился на Лизе
У Мири была всего одна комната. Очень большая и светлая комната с двумя огромными окошками без подоконников. Под одним из окон снаружи цвело розовыми цветами какое-то дерево. Мири жила здесь совсем недавно и даже не знала, что это за дерево и будет ли какая польза от того, что оно так густо цветет. Сегодня утром, к одиннадцати, она уже проснулась и была очень удивлена солнцу, которое светило необычайно насыщенно. Комната была залита солнцем как блюдце, наполненное медом. Кружевные узоры от штор украсили деревянный пол и низ стены, ломаясь плинтусами. Мири глубоко вдохнула, надеясь что сможет согреться изнутри. Свет был настолько густым, что ему удавалось протащить с собой сквозь стекло запах цветов того дерева, которое было видно из окна. Мири решила, что это поразительно. Так же поразительно насыщенно, как и её существование в этой комнате, где было всё, кроме уборной: лежащий на полу матрац, две раковины, столешница, три стула и маленький квадратный дубовый стол под тем окном, из которого видно вишнево-розовые цветы упомянутого молодого дерева, которое её почему-то до сих пор не интересовало.
Мири открыла форточку и села за стол, чувствуя усталость от слишком длинного и утомительного сна. Стол нагрелся от солнца, широкий луч светил ей прямо в лицо, не давая открыть глаза. Она закрыла лицо руками и прилегла на теплый стол, думая о том, как мало дня ей осталось. На той стороне стола, которая была в тени, стояла небольшая банка мёда и мешочек с сушеными ягодами и бордовыми лепестками чайной розы. Мири так разлеглась, что локоть её коснулся мешка, тогда она и вовсе сползла со стола и включила электроплиту на столешнице. Прогнувшись назад, потягиваясь, Мири представила себе как звучит свисток кипящего чайника.
В хлебнице не было хлеба, там лежало три печенья. Мири искренне его ненавидела - печенье слишком сухое и слишком сладкое, чтобы есть его с медом. Она разозлилась на печенье и пошла к двери. Едва она коснулась ручки, как дверь отворилась и чуть не ударила её по лбу. Пришел кто-то. Мири недовольно посмотрела на него, чтобы сделать это ей пришлось задрать подбородок, она выглядела гордо, - мужчина был очень высоким. Присутствие гостя не остановило её на пути к уборной.
Вернувшись в комнату, Мири увидела, что пришедший мужчина сидит на стуле напротив того, на котором только что сидела она сама. Это обрадовало её, Мири любила то место, которое больше всего освещалось по утрам солнцем. Ей нравилось, когда оно светило ей в глаза и на лицо. Сегодня же было абсолютно особенное утро, и сияло не так как всегда: сиянье солнца было похоже на гречневый мед в её банке. Густой и темный свет его имел запах цветов дерева. Это было необычно. Обычно же солнце светило цветом липового меда и не имело никакого запаха. Даже тепло его бывало временами каким-то мятным, не греющим.
- Я сегодня буду пить обычный черный чай, - сказала Мири, она даже и не смотрела на своего товарища.
- Завари мне ягод с розой, Мири.
- Это мои розы. Если я захочу, то заварю тебе черного чаю.
- Я не пью черный чай.
- Тогда я, пожалуй, заварю тебе розовый.
Мири сделала шаг в самую темную часть кухни, где вот-вот уже должен был закипеть чайник и подать сигнал. Став возле плиты, она сложила руки и, отвернувшись от гостя, наблюдала за чайником. Высокий человек тоже сидел себе и смотрел в окно. Чайник всё не закипал; казалось, для Мири это большая сложность - просто стоять. Она переминалась с ноги на ногу, потом намочила красную кухонную тряпку и вытерла и так чистую столешницу.
Чайник закипел. Горячая вода наполнила чашки, в которых сию же секунду окрасилась в темно-коричневый с оранжевым оттенком и ярко-бордовый цвета. Мири поставила чашки на столик в центре так, чтобы гость мог выбрать: вдруг он передумал и теперь хочет черного чаю. Но он не передумал, большой рукой он потянулся к белой чашке с ягодно-цветочным чаем и стал пить его горячим. Мири недовольно посмотрела на него, но сделала это тайком, потом она взяла свою чашку и стала греться об неё. Чашка была слишком горячей, чтобы греться, так что Мири то прижимала к ней руки, то резко убирала их. Она опустила голову и вглядывалась в крепкий чай.
- Он ведь не приходит, - утвердительно спросил человек, на голове у которого была шляпа, и он даже не думал снимать её. Одет он был в кожаную куртку, и её тоже снимать не собирался.
- Конечно, его же не существует, - ответила Мири, краснея.
- Уезжай. У тебя слишком много денег, чтобы ходить в уборную во дворе.
- Но я ведь даже не знаю, будет ли толк от этих цветков. Стоит ли ждать плодов или может оборвать их сейчас и высушить тебе для чаю.
- Нет, эти нельзя трогать. Пускай растут. Ты разве не знаешь, что это Малюмтея. Её плоды развиваются долго, вызревают больше года, скорее около двух, и это уже после цветения. Странное дерево, на нём растут кислые яблоки, из которых выходит очень крепкий и вкусный чай.
- Чай - это чай. Яблоко - это яблоко.
- Ну, значит, напиток из сушеных яблок выходит.
- Значит, да. Какое глупое дерево. Цветет целый год.
- Не то, чтобы оно цвело. Отцветет скоро и будет просто стоять.
- Как я.
- Не совсем, на счет дерева я практически уверен: оно принесет кислых яблок. А ты мало ли, до чего достоишь.
- Можешь быть уверен, как только будет возможность, я тоже принесу тебе кислых яблок.
Они оба замолчали. Чай Мири остыл, и она потихоньку стала пить его. Чтобы не стошнило, она съела одно печенье с медом, два оставшихся съел гость. Он хрустел своим печеньем без меда и пристально рассматривал Мири. Ему казалось, сегодня она была совсем некрасивой. Лицо слишком бледное, губы не яркие. Домашний выцветший зеленый халат чудно давал свой цвет её коже, превращая Мири в тридцатилетнюю фарфоровую куклу. От солнца краска потускнела, ресницы стали реже. Глаза исцарапались и больше не блестели. Мири заметила, что он смотрит:
- У меня вчера очень болела голова. Она болела всю ночь. Возможно я не в лучшем виде.
Он не отреагировал, на несколько секунд отвел взгляд и стал пить свой розовый чай, потом снова вернулся к Мири. Сегодня она казалась ему меньше обычного, будто стала чуть ниже и тоньше. Он знал её в детстве, тогда она была полнее и ярче, последние три года ему приходилось наблюдать совершенно другую Мири. Эта Мири не нравилась ему, слишком чужая, слишком маленькая, до прозрачности; чересчур строгая и совершенно для него непонятная. Дома он видел её в изодранной одежде, злую, медлительную почти каждый день. Выходила она совсем редко, когда уж очень нужна была еда.
- Ты ела вчера?
- Нет, у меня же голова болела, что ты спрашиваешь?
- Это неправильно. Я бы принес тебе хлеба и мяса, но лучше выйди сама. Ты сидишь тут под солнцем, но оно не то. Стоит выйти на улицу, там хорошо. Весна.
- Я выхожу во двор.
- Тебе нужны прогулки, может тогда и не будешь болеть.
- Я почти никогда не болею. Моя голова болела и там, не смотря на прогулки.
- Неужели здесь тебе настолько хуже.
- Мне одиноко. Я считала, что мне было одиноко там, но теперь стало еще более отвратительно. Там я сначала была такой глупой, что не сразу поняла, что я чужая и что мне никогда не быть им равной. Здесь я была странной всегда, и теперь, вернувшись, я чувствую себя гораздо более изолированной. Там я была своей чужой, тут я чужая, хоть и своя. Не знаю. Не хочу я никуда идти. Принеси мне хлеба и мяса.
- А овощи у тебя есть?
- Ты съел моё последнее печенье.
- Я понял. Мири, что у тебя с волосами?
- Я случайно подожгла прядь о плиту, - Мири подошла к гостю и развязала красную ленту на волосах.
Мужчина взял руку Мири и осмотрел. Ногти были, действительно, длинными. Руки у неё красивые, бледные, мягкие, с длинными тонкими пальцами.
- На ногах то же самое?
- Оставь меня в покое. Я разберусь. И ты не прав, не то же самое. На ногах ногти растут гораздо медленнее.
- Я пойду. Зайду после работы, принесу тебе поесть. Ты, может, всё-таки выйди прогуляться.
- Нет. Иди. Не хочу я гулять. Там люди.
- Как хочешь, везде люди.
- Не раздражай меня своими заявлениями. Они все смотрят на меня. Эти люди, довольные своим ничтожным положением. Я помню некоторых из них в то время, когда у них еще оставались какие-то амбиции, какие-то мечты, желания, стремления. Теперь их нет, они счастливы как свиньи в грязи, и смотрят на меня с ненавистью за то, что я хотя бы попыталась.
- Твое дело. Сиди дома, наблюдай за своим деревом.
Огромный человек ушел, и Мири осталась одна со своим деревом за окном. Она села снова за стол, чувствуя облегчение, взяла круглое большое зеркало на подставке и стала всматриваться в соё лицо. Она думала о том, что у неё совсем не плохая кожа, хоть и выглядит сегодня бесцветной, ей бы не помешало поесть и вдоволь нарадоваться отсутствию боли. Губы высохли, обычно они яркие и четко очерченные, сегодня мелкие веснушки заметнее проступают, и цвет губ приобрел синеватый оттенок. Глаза черные и больше, вокруг них кожа сейчас казалась сильнее пигментированной и, конечно, отеки. Глаза опухли, вчера Мири скорее всего много плакала, то ли от того, что было больно, то ли она чувствовала себя отчаявшейся и не хотела больше ждать, надеясь понять, в чем от неё польза. Затем она стала осматривать свои волосы, взяла и отрезала обгоревший кончик черной блестящей завитой пряди. Мири считала себя красивой. Она знала, что не все с этим согласны, но почему-то уверенности в собственной прелести от этого знания меньше не становилось.
Мири умылась и даже обрезала ногти. Скорее всего, она решила выйти на улицу. Там её ждали противные взгляды людей. На самом деле, может быть они и не смотрели на неё по-особенному, но она сама злилась из-за своей неудачи и стыдилась собственного неоцененного превосходства. Она набрала в ложку мёда и положила в рот. Он был очень сладок, и она сморщилась. Есть было нечего, а хотелось сильно, Мири злилась на дерево за то, что оно цветет тогда, когда на других деревьях уже полно спелых плодов. "Мне стоит назвать тебя. Только я не знаю, как. Я могла бы дать тебе своё имя, но оно не достаточно хорошо для тебя. Ты - прекрасное дерево, я еще никогда не видела, чтобы кто-нибудь из ваших цвел так густо и пушисто. Дай мне время подумать, и я непременно вернусь с чем-нибудь стоящим, обещаю. У тебя будет самое замечательное имя, не то, что Малюмтея, это они совсем не здорово придумали".
Мири одела платье кремового цвета, узорно расшитое мелкими золотистыми бусинами и обула свои любимые туфли. Они были уже довольно старыми и потертыми, но, тем не менее, очевидно, некогда дорогими. Тут не шили таких туфель, простых, крепких, удобных и красивых. Мири верила в то, что эти туфли волшебные и надевала их только тогда, когда ей очень хотелось чуда. Она надеялась, что придет день и эти туфли приведут её к нему. Чуда она ждала очень давно и с огромным нетерпением.
Мири заметила, что обрезанная прядь была, естественно, короче остальных и очень выгодно смотрелась. Это её обрадовало, и она почувствовала благодарность к плите за то, что та подтолкнула её к стрижке. Она растрепала волосы, которые сами легли нужным ей образом.
Мири вышла во двор, но там было холодно и она сразу же вернулась обратно за кофтой. У неё как раз была кофта из шерсти ангорского кролика, которая как нельзя лучше подходила к платью, к тому же была еще и теплой.
Теперь девочка была совершенно готова, губы снова стали ярко-красными, глаза казались больше обычного, бледность сменилась румянцем из-за стыдливого страха показываться на людях. Её ладони потели, а пальцы слегка дрожали. Мири думала о том, как пойдет в единственный маленький магазинчик на другом конце города, где нет ни одного её знакомого. Они все, знакомые, ассоциировали её с тем пятнадцатилетним ребенком, которым она была, когда уехала отсюда. Гордым и странным. Из родных у Мири был только брат, Роберт. Он и приходил сегодня в полдень. Мири любила его, но, она сама понимала, что любила его тем, кем помнила, но не тем, кем он стал. Любила по привычке, не зная его самого. Говорить с ним было не о чем, жить здесь ему не нравилось, но и уезжать не хотелось. Мири не могла понять его. Он не мог понять её. Роберт утверждал, что не имеет возможности уехать, он обижался на Мири за то, что имея огромное количеств денег, она снимает однокомнатный дом с уборной во дворе и даже не думает о переезде. "А как же он меня найдет?", -- спрашивала в ответ Мири. Роберт же был уверен, что никто её искать не будет, только вот сказать ей об этом не решался. Он надеялся, что она и сама об этом догадывается и не видел смысла в том, чтобы озвучивать свои догадки и опасения относительно её тамошних знакомых.
Роберт был очень высоким и сильным, он работал в местной шахте. Мири не знала, что он там добывает. У него не было своей семьи, и он не стремился её создавать. Роберту было уже тридцать пять лет и он, казалось, смирился с бессмысленностью своего существования. От остальных в этом городе его отличало только то, что он не пытался искать радостей и удовлетворения во всем том пошлом и ничтожном, в чем находили они своё. Он жил пресно и невесело. Жил один, довольствуясь рыбалкой, работой и посещениями Мири с целью проверить, есть ли у неё еда. Мири было жаль Роберта, но она не знала даже как самой себе помочь, что уж говорить о брате. Ей казалось в его жизни всё слишком сложно, она знала, что его семья и вероятные товарищи где-то там за стеной. Они навечно разделены своим неравенством. В сём виновен лишь случай, а случай силен, не то что Мири.
Мири видела себя сейчас слабой. Ей казалось, что она полубог лишенный своей божественности. Совсем не божество, но всё же наделённая воспоминаниями неподобающими нынешнему статусу. Она столько всего знала, но по этой стороне стены её знания были бесполезны и бессмысленны. У неё поначалу было желание обучать всех смышленых тому, что знает сама. Но за три месяца поисков не нашлось ни одного желающего учиться. Сейчас она шла по улице мимо каких-то огромных темных мужчин, они поглядывали на неё и шептались. Ей стало противно, и она растянула рукава кофты до кончиков пальцев, пытаясь спрятаться.
Мири шла быстро-быстро, хотелось поскорее выйти за границы своего района. Она размышляла, почему не сняла домик в той далекой части города, куда ходит в магазин, и вспомнила, что боялась, что брат перестанет заходить к ней. Он очень уставал после работы, и она не стала бы сознательно утруждать его еще более. Она злилась всякий раз его приходу, и очень расстраивалась, когда он не приходил.
Как хорошо, что среди дня мало кто решался комментировать её вслух, но выйди она на улицу ближе к вечеру - упившиеся соотечественники теряли всякий стыд. Мири очень их боялась и презирала. Они казались ей мертвыми и бесцветными. Представления об их жизни вызывало физическое чувство тошноты.
Вдали стало видно купол храма синего цвета, возле него и располагался тот маленький магазин, куда шла Мири. Она глубоко вздохнула и, казалось, её туфли стали веселее стучать по тротуару.
- Мири! Какая встреча! - Мири испуганно оглянулась. Из красной машины с откидным верхом вышел полный бородатый старичок невысокого роста. Это был Авраам Линкольн. Только вот, что он здесь делал?
- Я очень рад, что не пришлось тебя искать. Я тут впервые и совершенно не имею никакого понятия о том, куда идти, ты мой единственный местный знакомый.
- Да я и сама не всё здесь знаю. Куда Вам нужно?
- Мне нужно к парку Дружинников. Там неподалеку живет моя внучка, и я хочу забрать её домой.
- Очень непривычно Вы разговариваете, Авраам Львович.
- Я следую правилам.
- Как раз Вам-то это ни к чему. Ну да ладно. Я шла в магазин, так как у меня нечего съесть к меду и чаю. Я хочу хлеба и мяса. И еще овощей.
- Ты шла сюда за продуктами? Так ты рядом где-то живёшь?
- Нет. Не совсем, просто тут спокойнее. Подождёте минутку? Я скоро.
- А куда мне деваться? Подожду, разумеется, что мне без тебя делать? Жду.
Мири быстро со всем справилась, затягивать не хотелось. Взяла то, что понравилось: огромный кусок копченого мяса, огурцы, помидоры, лук и гречку.
- Ты говорила, тебе нужен хлеб.
- Как это Вам удалось разглядеть в моих пакетах отсутствие хлеба? Я передумала, не понимаю, какой в нём смысл.
- Не знаю, может поправишься?
- Я возражаю. Думаете, я ищу каких бы то ни было изменений? У меня всё замечательно. Полный порядок.
- Как Роберт?
- Грустит.
- Я могу чем-нибудь помочь ему?
- Нет, что Вы. Кто его теперь воспитает? Он тут никому не брат, а если Вы подумали о том, чтобы забрать его, то там его и вовсе съедят. Он стал здесь глуп, наивен и ленив.
- Ты поедешь со мной? Ты ведь не глупа, не наивна и лени я в тебе не помню.
- Я очень ленива, наверное, потому могу считать себя наивной и глупой, у меня сил нет разбираться в вещах и людях, я от слабости и лени всему верю. Я так глупа.
Авраам Линкольн замолчал. Он вел свою красивую красную машину уверенно и со злостью. Они быстро подъехали к дому Мири возле парка Дружинников.
- Хотите есть?
- Я? Нет, спасибо, дорогая.
- Тогда Вам придется ждать меня, я три дня не ела и собираюсь возместить ущерб.
- Осторожнее только.
- Вечером придет мой брат, хотите я вас познакомлю?
- Нет необходимости, я ненадолго.
- Так чего Вы хотели? Давайте я стану крошить салат, а Вы рассказывайте.
Авраам издал звук похожий на кашель и поправил ворот коричневой рубашки. Он выглядел очень чистым, каким-то может быть даже стерильным. Его борода поседела не везде, в центре она всё еще была черной. Густые волосы кто-то тщательно уложил в прическу.
- Мири, что бы ты ни думала, я всегда был на твоей стороне. Я считаю, для тебя очень важно вернуться. Линделлы предлагают тебе хорошее место.
- Я уже говорила, дедушка Авраам, что не стану у них гувернанткой. Я не хочу, я пробовала. Это самое грустное место. Я хочу жить для себя, и уж точно не для чужих детей, воспринимающих меня как препятствие на пути к собственной свободе.
- Что же ты делаешь тут? Могу поспорить, что тут ты и вовсе бесполезна: для других, для себя. Что сделала за эти три года? Роберт писал мне...
- С чего это Роберт стал к Вам писать? Знакомить вас с братом, вероятно, нет необходимости.
- Я попросил его докладывать о твоей жизни всё, в мельчайших подробностях.
- И Вы знаете, верно, что я подожгла нынче волосы от плиты?
- Это и заставило меня приехать. Я боюсь за тебя, Мири.
- Не нужно тревожиться. Я не поеду с Вами. Те деньги, которые у меня есть, их вполне достаточно для моего существования здесь до тех пор, пока я не решу умереть от старости. Оставьте меня. Я хочу, чтобы вы поняли, что Давид воспитал не слугу себе в моём лице.
- Ну и точно не жену.
- Ещё бы, даже речи быть не может. К чему вы это, вообще, сказали?
- Я не хочу, чтобы ты слишком уж возвышалась в собственных глазах. Твои родители утратили своё положение, им нечего было оставить тебе в наследство.
- Нам.
- Вам в наследство. Так это и происходит, они потеряли всё не по случайности, а только потому, что утратили своё свойство. Им, изначально, нечего было вам оставлять.
- Не Вам оценивать, насколько ничтожными были мои родители. Простите, господин, но Вас бы сейчас здесь не было, и мы не вели бы этого бессмысленного разговора, не спаси они Вас в своё время, и кто знает, где бы тогда были Ваши внуки.
- Они были слабыми, ты сейчас проявляешь ту же слабость. Это ведь твоё решение - вернуться сюда. Тут твоё место.
- Именно. Так что, прошу Вас, не зовите меня назад.
- Мне жаль, что гибнут здесь твои способности. Ты не рисуешь, пять картин за три года - это невероятно мало, это меньше малого. Ты не играешь на арфе. Более того, у тебя нет арфы.
- Авраам Львович, я никогда в жизни не играла на арфе. Я даже и не думала этому учиться.
- Мне казалось, ты училась игре на арфе восемь лет. Чем ты тут занимаешься? Ты читаешь и плачешь. Я могу поспорить, что ты пьешь.
- Нет, дедушка Авраам. Я не пью, тут Вы ошиблись. Уходите, у меня от Вас аппетит ухудшается, а я не могу позволить себе не есть еще и четвертый день.
- Давид не женился на Лизе.
- Замечательно, можете передать ей мои поздравления.
- Когда ты приедешь?
- Мне некуда ехать, у меня нет денег по тамошним меркам, у меня нет опыта, у меня нет друзей, нет семьи, что самое главное. Единственное в жизни, что у меня осталось - мой брат, и он живёт здесь. А прислугой Вам я не буду. Меня воспитывали наравне с Лизой Линделл, я была лучше неё, потому и полагаю справедливым свой отказ быть нянькой её племянникам. Полагаете, Давид возьмет меня горничной? Я тут подумала, что нянькой вашему племяннику я быть соглашусь. Я перед ним, кажется, в долгу.
- Какую глупость же он сотворил, взяв такого волка как ты на нашу сторону. Ты должна была гнить вместе с братом. Будь где хочешь, - Авраам громко встал из-за стола, шаркая тяжелым стулом о пол.
- Нет погодите! Я хочу к нему в прислуги. Возьмите меня сейчас же с собой! - Мири выглядела слишком серьезной, в ответ на её тон Авраам Львович покраснел, и она засмеялась, схватившись за живот. - Уходите, не то я описаюсь!
Авраам ушёл. Мири удалось разозлить его, ей было интересно станет ли он после этого еще платить Роберту за информацию о ней; еще ей стало грустно от того, что она не играет на арфе, и от того, что пишет так мало картин.
Мири стало тоскливо потому, что, возможно, она больше никогда не увидит Давида, не сможет объяснить ему, что не смотря на то, что решила уехать, она бесконечно благодарна ему за то, что из всех он выбрал её, забрал в мир её родителей и позволил чувствовать себя местной там так долго. Ей было приятно, что он увидел в ней что-то благородное, что-то близкое себе, и она заплакала. "Давид не женился на Лизе. Давид не женился на Лизе, ну и что, женится на ком-нибудь другом, может даже богаче и красивее Лизы, пусть я таких не знаю".
Мири села на пол в угол под столешницей, там было темно и неудобно, она прижалась к стене и ей казалось, что она прячется так от всего плохого, от обоих чужих миров, и от чужих в них людей, которые мнят себя мудрыми и своими. Кто знает, долго ли она так сидела, в конце концов, пришел Роберт. Он приказал Мири успокоиться и встать, затем, осмотрев комнату, он заметил, что она так и не поела. Роберт приготовил салат, сварил гречку и порезал мясо аккуратными кусочками. С собой он принес для неё хлеба, сырный пирог и 5 шоколадных кексов.
- Ешь, Мири, что это ты тут терпение теряешь. Посмотри на своё дерево, оно целый день цветет, пока солнце не сядет, и не возмущается тому, что у других уже вовсю рвут абрикосы.
- Я его так и не назвала. Забыла.
- У тебя клетчатая салфетка смята, кто-то приходил? Кто-то отвлек тебя от обеда, Мири?
- Авраам Львович сегодня приезжал, он сказал, что Давид не женился на Лизе.
- Какая жалость. Ешь.
Мири проглотила маленький кусочек мяса и у неё заболело горло, было очень неприятно. Роберт понял, что ей нужно чаю и сию же минуту включил плиту.
- Ничего, сейчас пройдет. Попробуй начать с теплой каши, а я тебе сделаю чаю. Черного.
- Ну нет, я, пожалуй, хочу ягодный, - Роберт улыбнулся, даже не посмотрев на сестру.
- Роберт, я хочу арфу. Можно мне арфу?
- Но, Мири, у нас тут никто не продаёт арф. Никто ведь на них не играет. А ты умеешь?
- Нет, я хотела еще учиться...
- Кто же тебя научит, даже если я тебе её сам сделаю?
- А ты можешь? Можешь сделать мне арфу?
- Да. Я могу сделать арфу, но я не уверен, что смогу быть твоим учителем. Мне понадобится время, чтобы самому разобраться. Еще придется взять отгул на работе, чтобы найти чертежи в архиве библиотеки. У тебя будет арфа. Конечно.
- За что ты мне всё это?
- А для кого мне еще жить? Мне в радость тебя беречь.
- Какая прелесть. Почему бы тебе не жениться. Вон Давид не женился на Лизе, она, значит, свободна и расстроена.
- Это не смешно, Мири. Я знал Джейн, старшую сестру Лизы. Ты, наверное, не помнишь, мы тогда еще жили с родителями и с дедом. Всё было хорошо. Я, когда вспоминаю то время, оно ассоциируется у меня с тортом. Не потому, что я ел тогда часто торты, нет, просто потому, что всё тогда казалось таким вычурным и сладким как кремовые завитки.
- Ты очень смешной, - Мири улыбалась.
- Мы с Джейн были друзьями. Она гораздо прелестнее сестры, и на много умнее.
- Роберт, я знаю Джейн. Я работала гувернанткой у её детей целый год. Не так она и умна. Ты ничего не потерял.
- Ты думаешь, тут я могу рассчитывать на кого-нибудь хоть в половину такого же чудесного как Джейн?
- Нет, конечно. Нам с тобой, Роберт, показано умереть непременно в одиночестве. Ну или в компании друг друга. Мира для нас нет, есть мир, в котором мы родились и есть другой, в котором нас заставляют погибнуть. Но я еще подожду.
- Подожди. Тебе еще чай пить.
- Ты мне арфу всё-таки сделай, не забудь, - Роберт улыбнулся и теперь уже посмотрел на Мири.
--
Арфа
Роберт соорудил для Мири великолепную арфу, и теперь каждое утро она, просыпаясь говорила себе, что сегодня точно станет арфисткой. Спала Мири, по прежнему, допоздна, а ложилась ближе к утру. Роберт был рад, что у сестры нет никого по соседству, и никто не слышит, как она репетирует. Мири увлеклась своей арфой, часами она повторяла комбинации аккордов снова и снова, желая достичь совершенного звучания, но выходило отвратительно.
Роберт разобрался с инструментом за несколько дней, через неделю он уже играл как мастер. Мири как-то проснулась необычайно веселой, ей почему-то не слишком хотелось играть на арфе, она просто погладила свой огромный инструмент с невероятно живыми резными узорами. Ей казалось, написанные братом картины, оживают, битвы разыгрываются снова и снова, и всякий раз побеждает кто-то другой: то армия с правой стороны инструмента, то с левой, а то и вовсе какой-нибудь один маленький худой персонаж. Какое чудо, Мири радовалась тому, что, наконец, поняла: она никогда не сможет играть на арфе хорошо. Тогда она уселась за свой квадратный стол и, закончив к вечеру, могла уже с гордостью сказать, что за эти три года нарисовала шесть картин. Еще ей очень хотелось верить, что завтра их станет семь или восемь, но сегодня сил на это уже не осталось. Ей не терпелось поделиться с Робертом своей радостью, своим ответом на загадку арфы. Авраам Линкольн, конечно, просто ошибся упомянув арфу в разговоре с Мири, но как же он всё-таки был прав! Он приехал, чтобы вернуть Мири своим внукам по их многочисленным избалованным просьбам, а, сам того не зная, возможно подарил какой-то смысл существованию Мири и Роберта. Мири пока не была еще в этом уверена, но она как будто напилась таким количеством терпения, что хватит еще надолго.
Время шло, а Роберта всё не было и не было. Уже восьмой час, а он всё не приходит. Мири не мыла чашки, а брала всякий раз чистую с полки, так что на столике их скопилось уже около шести. Она теперь очень жалела, что не купила себе телефон, сейчас бы она позвонила ему, связалась бы с кем-нибудь из шахты, узнала бы, где он. Но она не знала. Ни номеров, ни имён, ни даже адреса брата. Вдруг ей стало необычайно страшно, что вдруг он больше никогда не придет? Она вспоминала, какие у него огромные сильные руки, как он никогда не снимал свою шляпу, как пил только свой ягодный чай. Мири этот чай не очень любила, но сама, для него специально, уже два года подряд собирала цветочки и ягодки. В конце концов, Мири посмотрела на свою красивую арфу и горько заплакала. Она упала со стула на коленки, чтобы почувствовать, как может быть еще больнее, подползла к арфе, прижалась к ней и зарыдала, обнимаясь.
Вдруг Мири услышала странный скрип, потом отворилась дверь и вошел Роберт с огромной штуковиной, завернутой в старые газеты.
- Роберт! Ты живой! - подпрыгнула к нему навстречу Мири.
- Я сделал еще одну арфу. Посмотри, как тебе? Ты ведь долго там жила, на их стороне, что думаешь?
Мири стала снимать газеты. Скрывающаяся под ними арфа была невозможной с той точки зрения, что явно оказалась лучше той, которая была у неё, но как же такое возможно, она ведь искренне считала свою совершенной?
- Роберт, этого не может быть! Как тебе удалось такое сделать? Что это за камушки? Да как вообще? Как ты мог так быстро?
- Да не так и быстро, я не ходил на работу всё это время. Начал её в тот день, когда отдал тебе свою первую. Она красива, правда?
- Нет, тут необходимо какое-то другое слово. Роберт, как мне жаль, что я никогда не смогу играть на ней так, как она того заслуживает. Ты должен найти человека достойного своего инструмента.
- Что?
- Ну найти человека, играющего так же великолепно, как и ты сам.
- И что? О чем речь? Тут нет таких.
- Ищи их там. Хочешь я сама позвоню Аврааму Линкольну? Только мне нужен телефон, Роберт, - Мири покраснела.
- Ты говорила, тебе некому звонить.
- Я была очень не права.
Удивительно ли, но Роберт бросил работу. Мири честно отдала ему половину денег, привезенных с собою с той стороны. Конечно же, не стоит и ожидать, чтобы брат безропотно их принял. Они уговорилась: Роберт работает и живёт за деньги Мири, но потом возвращает всё до копейки, продав свои чудные арфы. Для Мири и это казалось не плохим решением, время мало её занимало, а Роберт всё куда-то спешил. Через два месяца у него в мастерской стояло уже около дюжины великолепных резных арф.
- Авраам Львович, здравствуйте. Это Мири. Вы можете сейчас говорить?
- Да, Мири. Ты что передумала?
- Не совсем, у меня к Вам есть небольшое дело. Ваш приезд ко мне многое изменил в моей жизни. Я бы хотела попросить прощения за своё истерическое поведение и поблагодарить Вас.
- Забудь, какое у тебя ко мне дело? Ты отвратительно тактична, кстати.
- Прошу прощенья. Вы сказали тогда, что я забросила свою арфу. Так вот, я вернулась к ней и поняла, что не зря не играла. Да, я зря играла. Совершенно зря. У меня ужасно выходит. Помогите мне продать мою арфу, тут ведь никто не играет.
В конце концов, Мири продала свою арфу недорого. Но её это ничуть не расстроило, у неё был совсем другой план. К сожалению, Роберт о нём не догадывался и очень грустил.
Продавая арфу, Мири отдала предпочтению тому клиенту, который лучше всех играл. По-правде сказать, были люди, предлагавшие ей за инструмент огромные для мира Роберта деньги. Она всем отказывала, пока не приехал за инструментом худощавый семнадцатилетний мальчик со светлыми волосами и ясными голубыми глазами.
В день продажи арфы, Мири захотелось гулять, но так как она была одинока и напугана, гулять она решила в своём дворе. Для прогулки было выбрано темно-синее бархатное платье и всё те же счастливые туфли. Мири так увлеклась идеей улицы, что даже волосы убрала очень красивым образом. И протянула через них нитку старых разноцветных слегка подвыцветших бус. Она вытащила на улицу свою арфу и пыталась что-то играть, как вдруг её попытки прервал громкий рев мотора. Она подняла голову и увидела, подъезжающий ко двору автомобиль металлического зеленого цвета, как жук-бронзовка. Через минутку к калитке подошел мальчик:
- Вы просто ужасно играете, мисс.
- Да, я знаю, потому я именно продаю арфу, а не покупаю. Ваша машина чрезвычайно громко ездит, как Вам удалось прослышать мои погрешности?
- Их я услышал бы даже будь я на самолете. Можно я осмотрю инструмент?
- После того замечания, могу считать его практически Вашим.
- Вдруг он мне не понравится?
- Вы шутите? Это лучший инструмент на планете.
- Какова его цена? Видите ли, она может мне не подойти.
- Сколько Вы готовы заплатить с учетом того, что Элиас Ким предлагает мне за неё сто восемьдесят тысяч?
- Нет, пожалуй мне такое не по карману, - Мири заметила, что он искренне расстроен и глубоко уязвлен.
- Я же спросила, сколько Вы готовы предложить. Назовите цену, которую считаете справедливой.
- Справедливой я считаю цену Кима или цену тысяч так в двести, но заплатить смогу разве двадцать, семнадцать может...
- Хорошо. У Вас при себе деньги?
- С собою у меня есть пятнадцать. Я, честно говоря, даже и это не собирался тратить. Но я могу завтра занести еще две тысячи, хотя какую же я глупость говорю.
- Бери арфу за двенадцать. Это не плохое число, или даже за десять, только дай мне соё имя и название коллектива, чтобы я могла проследить за тем, где ты её будешь использовать и кому позволишь слушать свою музыку.
- Я выступаю на посольских концертах и... в клубе свободных музыкантов.
- Не знаю, что это, но, надеюсь, аудитория там велика.
- О да! Там собираются лучшие.
- Это теперь твоя арфа. У неё нет имени, так что я к ней не привязана. Забирай её скорее.
Мальчик утащил арфу к себе в машину и уехал. Мири была очень довольна.
Месяц спустя Роберт сидел у себя дома и глядел в окно, его прогнали с подработки на вокзале, и это его печалило. Около двадцати превосходных инструментов прятались в углах его дома, но не было на них абсолютно никакого спросу. Сегодня Роберт искал себе другую работу, ему позволили разгрузить машину с продуктами для овощного отдела рынка, но это лишь временно, пока болеет постоянный грузчик. Он был очень хмур и злился на Мири за то, что она, не желая делать ничего самостоятельно, сломала всё в его такой и без этого скорбной жизни. Предыдущая работа, в шахте, оказалась самым важным для него, ибо только там он чувствовал, что полезен. Смена счастья от любимого труда последних месяцев на разочарование в нетерпении создавало для его сердца резкий контраст, наводило толстой кисточкой линию разрыва между тем, что он может произвести и тем, что от него готовы принять. Роберт размышлял о вреде мечтательности, он сидел на табуретке и приземлял себя разумом всё ниже и ниже, но это было не легкой задачей, учитывая то, как высоко велела ему подняться сестра. Зачем он, вообще, её послушал. Но, как бывает в справедливых историях, минуты самого глубокого отчаяния непременно должны смениться новой надеждой, пусть даже не яркой. Такая функция у терпения, оно выручает тебя на время. Кто не сломался, будучи печален, непременно заслуживает на продолжение своих страданий, если они невинны. Вины же на Роберте не было никакой. Он всецело предался работе, и на сто процентов проиграл. Так ему казалось. К сожалению, в этот вечер ничего для него не изменилось. Зато на следующую ночь кто-то постучал в дверь. К Роберту не часто заходили, и только по вопросам работы. Сейчас, когда работы у него больше не было, он понятия не имел, кого там ждать.
- Здравствуйте. Простите мне мой ломаный язык, я не слишком опытна, - за дверью стояла высокая женщина в черном дорожном плаще с капюшоном, закрывавшим большую часть лица. Её голос был очень тих и приятен. Она еще ничего толком не сказал, а в сердце Роберта уже входил неведомый сладкий покой.
- Здравствуйте, по-моему, Вы говорите лучше многих здешний.
- Я слышала, Вы делаете великолепные арфы. Я посещаю один клуб, кружок музыкантов, как-то так будет правильно. Один талантливый мальчик недавно прибрёл... купил арфу. У Вас. Я бы тоже хотела сделать заказ. Я много заплачу за то, чтобы мой приезд остался тайной для пограничников, - она делала паузы между словами, немного неуклюжие, но всё же ритмичные. Она говорила, как человек, идущий по узкому мостику и пытающийся балансировать.
- Как же Вас пустили?
- У меня есть допуск, но я бы не хотела, чтобы кто-то знал. Это не потому, что я нарушаю. Просто не хочу.
- Конечно, я бы на Вашем месте тоже стыдился. Проходите, если не боитесь.
- Что Вы, - женщина смело вошла в хмурый дом Роберта.
- Вот смотрите. У меня в каждом углу по арфе. Я бы мог посоветовать арфу, лучше всего подходящую именно для Вас, но, к сожалению, я о Вас ничего не знаю, более того Вы до сих пор в капюшоне. Но я наверное понимаю Вас, мне часто тоже лень снять шляпу, - Роберт водил её по комнатам своего большого дома с низкими потолками, и откидывал накидки с каждой арфы.
- Мне нравится каждая, - тихо сказала женщина.
- Позволите мне Вам помочь? Обещаю, что Ваш приезд останется в тайне.
- Да, - её решимость куда-то пропала, а голос дрожал. - Помогите мне.
- Выпьете чаю?
- Выпью.
- Какого Вам? У меня на случай припасено немало вариантов. Смотрите, зеленый, мятный, липовый, розовый, черный, ягодный.
- Ягодный чай - это разве чай?
- Согласен, не чай. О, у меня даже есть прошлогодняя малюмтея.
- Правда? Это мой любимый заварной напиток. Можно две кружки его, пожалуйста.
- Да, пожалуйста.
Роберт заварил сушеных яблок, запах был ярким и бархатистым, ни на что не похожим, немного кисловатым. Женщина сняла капюшон. Роберту показалось приятным её худое бледное лицо, её кожа, видимо, никогда не сталкивалась с горячим народным солнцем. Её солнце было, прозрачным, заботливым и очень далеким. Она не просто была с той стороны, она была кем-то весьма важным. Роберту показалось, что его дом посетило сейчас совершенно волшебное существо. Он боялся теперь подойти к ней, боялся, что чай будет слишком горячим. Казалось, её мог ранить даже здешний воздух. Она была ненастоящей с виду, как мраморная. Глаза ярко-синие, каких не бывает, волосы густые и блестящие, красно-каштанового цвета. Ни одного пятнышка, ни одной родинки, ни одной веснушки. Роберту стало интересно, где и как там таких выращивают. Высокая, очень тонкая - в ней не было никаких недостатков. Её даже языку местному обучили, хотя таких обычно берегут от всего, что ассоциируется со здешними краями.
Роберт постоял несколько секунд в замешательстве, он замер с чайником в руке, потом вспомнил, что именно казалось ему таким невесомым в гостье, догадался, откуда этот странный страх от того, что её присутствие здесь может быть нарушено одним неверным жестом, одним единственным шагом. Она была такой как его мама. Голубоватый оттенок, перламутровый отлив кожи, здоровые длинные волосы, ясные глаза. Эта мысль немного освободила Роберта и он смог сделать чай и сесть подле женщины за своим дубовым столом.
- Давно Вы играете?
- Всегда. Я даже не помню, когда начала. В три года со мною уже занимались. Мне больше всего на свете нравится исполнять музыку. Я хорошо играю, - Роберт улыбнулся в ответ. В том, что она говорила была доля наивности Мири. Они, к счастью, обе не сталкивались так близко с миром, в котором, неизвестно почему, пришлось столько лет жить ему.
- Можете больше ничего не рассказывать, мне не нужны Ваши тайны. Я наверняка понял, который из инструментов сделал для Вас. Та белая арфа с синими рисунками, у неё тонкие изгибы, Вы их осилите, они по вашей руке. Вот попробуйте прямо сейчас её, - женщина тут же встала и пошла к предложенному ей инструменту.
Она играла так же, как и выглядела. Роберту впервые лет с четырех почему-то вдруг захотелось плакать, хоть он этого и не сделал бы ни в коем случае. Еще он захотел уйти с ней, но и такого желания он бы ни за что и не озвучил, не то чтобы предпринять. Потом было чувство счастья, порожденное совершенством действа, разворачивавшегося в его доме. Какая прелестная музыка. Он играл совсем по-другому, хотя я не думаю, что хоть сколечко хуже. Роберт снял шляпу и потрепал свои красивые длинные прямые черные волосы. Некоторые волосы впутались слегка в густую бороду, и он их отъединил, расправляя плечи, очень широкие плечи. Женщина прервала игру:
- Вы не можете быть здешним. Я правильно сказала? Местным?
- Да, всё правильно Вы сказали, но не правы на счет того, кем я могу быть, а кем не могу являться. Я живу всё-таки здесь.
- А родились?
- Родился в Лесах Дария, в южной их части.
- Я тоже, - почти неслышно выдохнула девушка. - Я тоже могла бы сейчас оказаться тут. Как трудно, наверное, Вам.
- У меня хватает сил выполнять свою работу, - Роберт сказал это, а потом вспомнил, что больше работы у него нет.
- У меня с собою три миллиона на ключике, возьмете ведь?
- Что, сколько? - Роберт весело рассмеялся. - Нет, столько я не возьму. Я понимаю, что Вы хотите самую дорогую арфу в мире, но это всё же не она. Может потом, когда опыта наберусь побольше, вырежу для Вас и за три миллиона, а пока забирайте её за сколько-нибудь поменьше.
- Как странно, - она покраснела, и глаза её заблестели от стыда. Казалось, она заплачет.
- Ну что Вы! Я не Вас хотел обидеть, я просто хотел сказать, что в три миллиона себя не оцениваю.
- Я возьму арфу без Вас. Вы правы, без Вас арфа должна обойтись мне дороже, - взбодрившись, улыбнулась девушка.
- Давайте свои три миллиона. Пущу их на арфы.
- Не забывайте только есть, иначе, я не верю в то, что арфы будут достойными.
- Как хорошо, что вы в порядке и Вам весело.
- Когда мне зайти за лучшей арфой? Я спрашиваю потому, что это нечто невообразимое, а мне такого не хватает. У меня, понимаете, всё что угодно и так есть. Только вот такой арфы еще не было.
- Жду Вас, когда эта надоест.
- Нет, это долго. Я новую арфу раньше хочу.
- Тогда дайте мне месяц другой.
- Договорились, господин.
- Я Роберт, Вы, наверное, знаете.
- Да, но разве можно называть по имени человека, когда он сам тебе его не называл.
- Пожалуй.
- Пожалуй, можно или, пожалуй, нельзя?
- Пожалуй, Вы правы, какого бы мнения не придерживались, - поморщился Роберт.
Женщина ушла, а он остался очень счастливым мастером.