Приближался день двойного дня рождения: нашего сына Чарли и самого господина Джонсона. Супруг решил устроить вечер по этому поводу. Он заказал семейный портрет и ежедневно к нам стал захаживать художник. Муж выбрал одного из лучших в Берлине. Сперва мистер Джонсон хотел, чтобы за эту работу взялся сам Йохан Кристоф Фриш, вице-директор берлинской Академии искусств. Уважаемый господин принёс свои извинения и оправдался чрезвычайной занятостью. Тогда выбор пал на Пауля Жозефа Бордо. Это был пожилой портретист, известный и дорогой швейцарский мастер. Он недавно вернулся в Берлин, где ранее долгое время жил и учился.

Господин художник оказался общительным мужчиной, подвижным и пребывающим ежедневно в прекрасном расположении духа. Часы, проведённые в его обществе, скрашивали мой день. Ещё одним преимуществом было то, что Херр Бордо писал портреты пастелью, а не маслом. Супруг полагал, что запах масляных красок может быть губительным для моих легких.

А раз уж муж что-то решил, то... Впрочем, мне сие было совершенно неважно.

Сегодня мы получили весточку от миссис Мэнверинг. Она писала о своей готовности отправиться в путь и обещала обязательно, всенепременно позаботится о книгах, заказанных для маленького Чарли. Если дороги позволят, то долгожданная гостья предполагает отправиться в путь в начале сентября и спустя примерно три недели неспешного путешествия планирует оказаться у нас до дня Рождения маленького Чарли и достопочтенного господина Джонсона.

Какая радость! Какое счастье! Мы уже истосковались по её обществу. Я предвидела, как дом наш наполнится стенаниями о тяжкой судьбе, ежедневными утренними, дневными и вечерними потоками слёз и воспоминаниями о "дражайшем мистере Мэнверинге", "невинном сыне Божием, попавшим в сети исчадья ада"... Под геенной огненной подразумевались, несомненно, объятия Леди Сьюзен.

Не буду более описывать свои приготовления к прибытию сей дамы. Мысли мои были заняты организацией праздника 27 сентября. Наиболее вероятным вариантом развития событий был обед, на который приглашались знакомые семьи с детьми. На вечер были же запланированы танцы и ужин. Какая же это невероятно сложная задача - расположить в нашем небольшом доме не менее пятидесяти гостей!

Ох... в такие моменты мне хотелось сказаться немощной и слечь на наделю. Увы, я не могла себе этого позволить.

20 сентября

Лишь одна неделя остается до праздника, а у меня ещё толком ничего не готово. Мои заботы пополнились полученным сегодня полным сожалений отказ от музыкантов, которых я подбирала с такой тщательностью! Все они простудились на воскресном концерте, где бушевала непогода. Скрипачи страдают от жара, трубач - от ангины. Что может быть печальнее ангины, если ты трубач?

Где же, скажите на милость, мне искать музыкантов, когда до званого вечера осталось всего ничего?

В тот самый момент, когда я читала эту злосчастную записку, сообщающую мне о "музыкальной" эпидемии, дворецкий сообщил мне о прибытии миссис Мэнверинг. Безусловно, я должна была немедленно встретить её, отбросив все дела и заботы. Что же мне делать? Боже, помоги мне, грешной!

После кратких объятий и всяческих вежливых фраз, сопутствующих встрече двух женщин, соединенных пусть и сомнительными, но всё же родственными узами, я отправила гостью переодеться перед чаем. Сама же я направилась к единственному человеку, способному спасти меня из сложившейся ситуации - господину Шпаку.

В это время мой дорогой Чарли усердно писал под диктовку научный текст. Мне было так жаль прерывать занятия, но выхода у меня не было никакого.

- Дорогой господин Шпак, - отозвала я гувернера из комнаты. - Прошу Вас помочь мне! Я нахожусь в безвыходном положении, - и я наcкоро объяснилась.

Учитель ответил, что неделя - это ничтожный срок для того, чтобы найти достойную замену музыкантам, но он подумает, что можно сделать.

Мне оставалось лишь надеяться на это, и я горячо поблагодарила нашего незаменимого гувернёра.

Вечер мой прошёл в тщетной попытке развлечь усталую и меланхоличную гостью. О чём уж тут писать, мой дорогой дневник.

21 сентября

После завтрака душенька миссис Мэнверинг (в старомодном платье мышиного цвета) полным тоски голосом заметила, что выполнила мою просьбу и, кликнув свою горничную, приказала той подготовить сундучок.

- Милочка, я лично собрала все книги для маленького Чарли, - печально вздохнула гостья. И твоя экономка передала мне кокой-то узелок. Очень тяжёлый. Что там у тебя? - с любопытством смотрела на меня гостья, попивая чай.

- Некоторые украшения, которые я хочу надеть на день рождения мужа, - ответила я. - Как Вы добрались? Наверняка, невероятно устали? - сочувственно поинтересовалась я. - Ох, милочка! Вы не представляете себе, как я страдала! - и гостья принялась детиться своими мучениями.

Позднее я нашла время показать книги господину Шпаку. Он с интересом рассматривал литературу, привезённую из Англии.

- Благодарю Вас, мадам! Безусловно, это бесценные книги для мастера Джонсона, - он чуть помедлил и затем сказал: Мадам, касательно неприятной ситуации, сложившейся с музыкантами...

Я сразу оживилась.

- Не знаю, подойдёт ли Вам этот вариант, но всё же осмелюсь предложить. Есть тут одна школа, воспитанники которой - дети сироты, их обучают музыке. Старшие - очень усердны и прилежны. Через год они должны будут покинуть приют и строить жизнь уже самостоятельно. Уверяю Вас, я слышал их- они играют ничуть не хуже, чем хвалёные придворные скрипачи.

Я растерялась - "что скажет муж на такой поворот?". Но делать больше нечего.

- Господин Шпак, благодарю Вас за Ваш труд! Я бы хотела прослушать этих музыкантов. Давайте назначим, скажем, на завтрашний вечер. Так, чтобы господин Джонсон тоже смог высказать своё мнение. Удобно ли это? Сие было устроило Господина Шпака и он обещался всё подготовить.

На том и порешили. Теперь у меня появилась возможность наконец разглядеть долгожданный сверток, подготовленный моей лондонской экономкой. Укутанная в бархатный лоскут деревянная шкатулка, которую я не брала в руки долгие годы и даже однажды подумывала сжечь её содержимое, чтобы никому не достались мои воспоминания и письма.

Внутри, под личной корреспонденцией, лежал дневник моей юности, страницы которого пожелтели от времени.

22 сентября

"Вчерашний вечер... Фанни... Наши гости... Всё это меркнет. Я проснулась сегодня утром и ещё даже не открыв глаза, произнесла его имя: Генри Уильямс... Почему я столько думаю о нём в последнее время? Мне только кажется, или он правда дарит мне тайком улыбки, переглядывается, когда никто этого не замечает? Или же я это всё придумала себе сама?

Вот кто-то стучит. Должно быть, Фанни..."

Можно ли себе представить, что вот здесь, сейчас, я сижу в столице Пруссии на кушетке в своей спальне, столько уже всего произошло в моей жизни, и я держу в руках то, что писала много лет назад, когда всего сегодняшнего не было и в помине? Но надо идти. Чуть позже, когда я разрешу все дела, я сяду спокойно и прочту всё от начала до конца. А пока что - грядущий праздник, подарки - столько дел, столько дел!

Чуть погодя добавляю, дорогой дневник - музыканты оказались великолепны. Супруг был слишком занят (или же его вновь стала мучить подагра?) и он оставил это важное решение за мной. А мне оставалось лишь сердечно благодарить господина Шпака за его предложение. Праздник не за горами...