Отец был для меня кумиром. Кем-то недосягаемо-далёким и всегда определённо правым. Во всём. Если кто-нибудь осмеливался перечить его мнению, высказанному моим детским ротиком, я остервенело сражалась, отстаивая его правоту. Для меня не существовало другой истины.

Его кабинет, на втором этаже нашего дома, сколько себя помню, был загадкой. Таинственной комнатой, куда никому нельзя было заходить. Через щёлочку в замочной скважине я могла видеть огромный телескоп, стоявший у окна. Чёрный, блестящий. И ряды книг на стеллаже, ровные, корешок к корешку. Краешек стола, покрытого картой морей, точно скатертью. И стакан-пенал, в котором неряшливой россыпью стояли пучки карандашей и ручек.

По ночам, страдая от бессонницы, он часто сидел там, и свет, струящийся из-под двери, призрачными бликами ложился на лестницу. Я, как мышка, могла сидеть рядом и прислушиваться к его мерному дыханию и тому царапающему звуку, с которым касается отточенный карандаш листа бумаги.

По выходным мы с отцом ходили в лес. Иногда. Тогда мы брали с собой нашу собаку, немного картошки, две баночки пепси-колы (тайком от мамы, конечно же!) и спички. Мы отправлялись в таинственное путешествие по разноцветным просторам осеннего леса, всякая тропинка становилась у нас настоящей Тропой Приключений, каждой мы давали своё имя и потом отмечали её на особой, только нам известной карте.

Зимой мы катались на лыжах. Скользили по лыжне, вьющейся между ёлок: он впереди, я - поодаль, еле успевая за ним. Счастливая! Мы соскальзывали с горки и потом снова терялись в лесу, бежали бегом по коньковой трассе, а потом вновь исчезали между деревьев, двигаясь уже по параллельным вмятостям на снегу. В марте мы собирали берёзовый сок, вставали рано утром, бежали на лыжах к берёзовой роще, а потом, вечером, накатавшиеся, уставшие и счастливые, плелись обратно и с наслаждением выпивали целую бутылку. Благодарили берёзу и шли домой. К горячему ужину. Субботним пирогам. Или воскресной курице в яблоках. Нас встречала мама...

Потом однажды я влюбилась. Это было самое первое, самое светлое чувство. Такое, с которым живут потом долгие годы, вспоминая волшебный трепет сердца. Он носил белые рубашки. У него была очаровательная улыбка. Я позабыла обо всём на свете! И рассказала папе. Папа улыбался. Он ничего не ответил. Мы не говорили с ним об этом больше никогда. Он просто знал, и я знала, что он знает. И ещё я знала, что кроме нас двоих никто в этом мире ни о чём не догадывается.

Время летело. И я поступила в институт. Мама была совершенно недовольна моим выбором. Я расстроилась. Но отец просто положил свою большую руку на моё плечо и кивнул. И я поняла, что что бы я ни сделала в жизни, он любит меня. Он знает, что я не наделаю глупостей. Он в меня - верит!

Когда я кусала себе губы до крови от отчаяния, не успевая, сходя с ума от потоков информации, он садился со мной за один стол, и мы до утра чертили, решали и считали. Он верил в меня. Даже несмотря на то, что моя зачётка, уже помятая, с округлившимися уголками, была не так идеальна, как мне бы того хотелось. Мне это было всё равно. И ему тоже. Отец всегда говорил мне, что отметка - это не то, что остается у человека. Зачётку потом заберут, а на записи в дипломе никто и никогда не посмотрит. Остаётся то, что ты понял и принял. И я свято верила ему.

Когда я защитила диплом, меня увели замуж. Я стояла у дверей ЗАГСа, бледная и напуганная. Это событие, скатившееся, как снежный ком с высокой горы, ухнуло на меня так внезапно, что я не успела оглянуться. Я смотрела на своего избранника и не верила своим глазам. Колени дрожали.

Отец держал меня за руку. Он отвёл меня в сторону от гостей и спросил, действительно ли я этого хочу? Он впервые в жизни задал мне такой вопрос и из моих глаз посыпались жалкие слезы отчаяния. Я молчала.

- Скажи ему и подойди ко мне, - наказал он. Это были самые сложные слова в моей жизни. Это было самое сложное слово в моей жизни. Я сказала "прости", и вернулась к отцу.

Папа вывел меня из дверей, усадил в свою машину, а сам скрылся в здании ЗАГСа. Его не было вечность. Когда он пришел и сел за руль, я спросила его про ресторан, про сорок гостей и бешеные деньги, потраченные на всё это удовольствие.

Но отец ничего не ответил мне. Мы ехали домой, где я, сбросив белое платье, нырнула в замызганные камуфляжные штаны и куртку. Наспех побросав вещи в багажник, мы умчались ловить рыбу на далекие озера. Я не думала ни о чём. Мы ловили рыбу и варили уху, играли на гитаре, смотрели на звёзды и болтали обо всём на свете. О вселенной, о жизни, о Боге, о политике и истории, об эволюции и плавучих островах. Мне казалось, я никогда ещё не была так близко. Озеро мерцало зеркалом, росли камыши и летали полчища кровожадных комаров. Эта неделя, проведенная с отцом в первозданной дикости, была самым светлым событием всей моей жизни. Он верил в меня. Он прощал мне мои ошибки.

Вернувшись к прежней жизни, я вышла на работу. Я зарабатывала копейки, расстраивая маму, которая мечтала о моей карьере. Я проводила на работе сутки. Возвращаясь домой, я мышкой поднималась в свою спальню, тайком заглядывая в замочную скважину заветной папиной комнаты. Там всё так же стоял блестящий телескоп и книги поблёскивали корешками в вечернем свете настольной лампы. Отец сидел за столом и работал. Строгий. Серьёзный. Я боялась скрипнуть половицей, чтобы не отвлечь его. Миллионы вопросов бурлили в моей голове, но я знала, что не могу, не могу тревожить его. Я очень его любила.

И вот однажды, спустя несколько лет, я должна была уйти. Навсегда из этого дома. Я стояла с большим чемоданом и держала в руках ключи от своей машины. Отец научил меня водить...

Я стояла в дверях, оглядывая лестничный пролёт, прихожую и кусочек кухни. Мир, в котором я жила, менялся на глазах.

Отец обнял меня.

- В добрый путь, - сказал он, положив свою большую руку на моё плечо. Он верил в меня. Я знала это. Теперь я могла спокойно шагать. Сама...