Ренко Джордж : другие произведения.

Империя лжи. Холуйское искусство. Надзиратели

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Формированием ложного благовидного образа зверского по своей сути режима призваны были заняться как свои доморощенные деятели партийного искусства, так и некоторые соблазнённые и обманутые представители искусства мирового.
  На полицейской бумаге верже
  Ночь наглоталась колючих ершей -
  Звезды живут, канцелярские птички,
  Пишут и пишут свои РАППортички.
  
  Сколько бы им ни хотелось мигать,
  Могут они заявленье подать,
  И на мерцанье, писанье и тленье
  Возобновляют всегда разрешенье.
   (О.Э. Мандельштам, октябрь 1930)
  
  "Навстречу из-за огромного стола, заваленного бумагой и тростями для наказаний, выскочил длинный угловатый человек, лысый, с провалившимися глазами, затянутый в узкий серый мундир с нашивками министерства охраны короны. Это и был прокуратор Патриотической
  школы высокоученый отец Кин - садист-убийца, постригшийся в монахи, автор "Трактата о доносе", обратившего на себя внимание дона Рэбы.
   Небрежно кивнув в ответ на витиеватое приветствие, Румата сел в кресло и положил ногу на ногу. Отец Кин остался стоять, согнувшись в позе почтительного внимания.
   - Ну, как дела? - спросил Румата благосклонно. - Одних грамотеев режем, других учим?
   Отец Кин осклабился.
   - Грамотей не есть враг короля, - сказал он. - Враг короля есть грамотей-мечтатель, грамотей усомнившийся, грамотей неверящий! Мы же здесь...
   - Ладно, ладно, - сказал Румата. - Верю. Что пописываешь? Читал я твой трактат - полезная книга, но глупая. Как же это ты? Нехорошо. Прокуратор!..
   - Не умом поразить тщился, - с достоинством ответил отец Кин. - Единственно, чего добивался, успеть в государственной пользе. Умные нам не надобны. Надобны верные. И мы...
   - Ладно, ладно, - сказал Румата. - Верю".
   (А.Н. и Б.Н. Стругацкие, "Трудно быть богом")
  
  Отчетное собрание Союза писателей Тульской области. Докладчик: "При царской власти в Тульской губернии был всего один писатель. Сейчас их 1321!". Вопрос из зала: "А что за писатель был при царе?" Докладчик, тихо: "Лев Толстой".
   (Неизвестный автор)
  
  
  БЮРОКРАТИЧЕСКОЕ РУКОВОДСТВО ЛИТЕРАТУРОЙ:
  
  ПРОЛЕТКУЛЬТ
  ГЛАВЛИТ
  ЛЕФ
  ВАПП
  РАПП
  ВОАПП
  МБРЛ
  МОРП
  ВСЕРОСКОМДРАМ
  РЕФ
  ЛИТФРОНТ
  СП СССР
  
  НАДСМОТРЩИКИ:
  
  ЛЕОПОЛЬД АВЕРБАХ
  ВЛАДИМИР ЕРМИЛОВ
  ВЛАДИМИР КИРШОН
  ИВАН МАКАРЬЕВ
  АЛЕКСЕЙ СЕЛИВАНОВСКИЙ
  ВЛАДИМИР СТАВСКИЙ
  НИКОЛАЙ ТИХОНОВ
  АЛЕКСАНДР ФАДЕЕВ
  АЛЕКСЕЙ СУРКОВ
  КОНСТАНТИН ФЕДИН
  
  
  После захвата власти и победы в гражданской войне перед большевиками встали очередные насущные задачи: превратить крестьянство и городской пролетариат в бессловесных рабов, согласных жить в нищете и безропотно выполнять любые приказы новой власти. Насилие играло в процессе подавления стремления подвластного населения к достойной жизни и сохранению элементарных человеческих свобод решающую роль: военный коммунизм, красный террор, продразвёрстка, кровавые подавления крестьянских и городских восстаний, коллективизация, раскулачивание, голодоморы, индустриализация, бурное развитие системы лагерей - все эти меры приносили свои плоды.
  
  Но большевикам этого было недостаточно. Для полной перестройки сознания народных масс был необходим абсолютный контроль над всеми видами воздействия на психику подневольного человеческого материала: периодической печатью, литературой, библиотеками, изобразительным искусством, музыкой, театром, кино, и т.д. Провозглашённый партией принцип партийности литературы и искусства подразумевал превращение всех средств художественного воздействия на сознание людей в инструмент пропаганды и агитации.
  
  Линия партии коммунистов-большевиков никогда не была прямой, постоянно колебалась в зависимости от целей и идеологических предпочтений её вождей. Хотя одна основополагающая идея всегда оставалась неизменной - это удержание власти любой ценой. Все остальные компоненты партийной политики менялись либо под давлением внутренних процессов или ситуации на международной арене, либо по личному решению хозяина страны.
  
  Так, например, по инициативе Ленина, находившегося в тот момент в абсолютном меньшинстве, в 1918 году был заключён "похабный" сепаратный мир с Германией. Тот же Ленин, напуганный размахом крестьянской войны и Кронштадтским восстанием, в начале 1921 года был вынужден смягчить красный террор и развернуть внутреннюю политику большевиков на 180 градусов - от военного коммунизма к НЭПу.
  
  На протяжении нескольких лет после Октябрьского переворота и захвата власти Ленин и его окружение в соответствии с догматами марксистской идеологии делали ставку на мировую революцию. В то время, когда в собственной стране царили голод и разруха, в Европу направлялись никем не контролируемые потоки награбленных ценностей для разжигания революционной борьбы, попыток свержения национальных правительств и захвата власти прокоммунистическими партиями. Частично это удавалось, но только на очень короткое время.
  
  Так, менее месяца просуществовала Баварская советская республика на юге Германии весной 1919 года.
  Венгерская советская республика, провозглашённая в марте того же 1919 года большевистским ставленником Белой Куном, прожила чуть дольше - целых 133 дня.
  Разгромом закончилась попытка установления большевистского режима в Польше путём военного вторжения в 1920 году.
  Восстание гамбургских коммунистов в октябре 1923 года было подавлено, едва начавшись.
  Вышло так, что средств и человеческих жизней было ухлопано много при нулевом результате.
  
  Сталин, будучи в отличие от идеологических фанатиков-ленинцев криминальным прагматиком, в 1925 году объявил официальной доктриной советского государства построение социализма в одной отдельно взятой стране. На самом деле его настоящие планы были гораздо масштабнее: на базе полного подчинения, вплоть до абсолютного порабощения, населения СССР, превратить всю страну в один колоссальный военный лагерь, восстановить тяжёлую промышленность, создать мощный военно-промышленный комплекс и огромную, хорошо вооружённую армию, после чего "мощным ударом" и "малой кровью" захватить и присоединить к Советскому Союзу всю Европу.
  
  Для достижения этой грандиозной конечной цели и проводились чудовищные по размаху и жестокости коллективизация, раскулачивание, индустриализация и милитаризация огромной страны, организовывался голодомор и создавался невиданный по размерам ГУЛАГ. Однако весь этот бесчеловечный кошмар во всей своей наготе был бы невыносим для закабалённого народа и выглядел бы откровенно безобразно для руководства западных государств, в то время как Сталин с подручными всеми силами стремились к легитимизации своего режима именно в глазах развитых стран Запада. Поэтому совершенно необходимо было прикрыть дьявольскую суть коммунистического концлагеря покрывалом правдоподобной лжи, представив СССР равноправным экономическим и политическим партнёром.
  
  Формированием ложного благовидного образа зверского по своей сути режима и призваны были заняться как свои доморощенные деятели партийного искусства, так и некоторые соблазнённые и обманутые представители искусства мирового.
  
  Для внутреннего потребления хорошо выдрессированные писатели были обязаны придерживаться следующих установок:
  
  1.Описывать тяжёлую жизнь простого народа при проклятом царизме.
  2.Показывать бедственное положение трудящихся в странах капитализма, безжалостную их эксплуатацию и несправедливости социального устройства капиталистического общества.
  3.Убеждать читателей в том, что первая в мире страна, строящая социализм, находится в окружении враждебно настроенных капиталистических государств, только и мечтающих её уничтожить.
  4.Внедрять в сознание читателей представление о бесконечной ценности социалистической революции.
  5.Расписывать всеми красками счастливое будущее, которое наступит после построения социализма в СССР.
  6.Воспевать подвиги большевиков во время Гражданской войны.
  7.Разоблачать преступления и злодейские намерения внутренних врагов: бывших белогвардейцев, кулаков, служителей культа и прочих нахлебников и эксплуататоров простых тружеников.
  7.Прославлять мудрость, благородство и бескорыстие главного партийного начальника и других руководителей партии и правительства.
  8.Пропагандировать идеи марксизма и коммунистической идеологии.
  9.Петь дифирамбы доблестным сотрудникам ЧК-ОГПУ-НКВД, выявляющим затаившихся врагов советской власти и "перековывающим" их в честных тружеников путём применения к ним методов принудительного труда.
  10.Пробуждать энтузиазм масс и воспитывать в них чувство патриотизма и готовность пожертвовать собственным благополучием и даже жизнью во имя построения прекрасного и справедливого социалистического общества.
  11.Превозносить экономические и политические успехи, достигнутые под мудрым руководством партии большевиков.
  12.Рассказывать читателю о судьбе осчастливленных советской властью малых народов, проживающих на территории СССР.
  13.Прославлять трудовые подвиги передовиков производства.
  14.Воспитывать в людях готовность доносить на своих знакомых и даже близких родственников.
  15.Оправдывать преступления власти и преуменьшать масштабы злодеяний, объясняя их перегибами на местах, политической необходимостью и т.п.
  16.Воспитывать любовь к вождям, энтузиазм и жертвенность у молодого поколения.
  17.Чтобы подобные "произведения искусства" не выглядели совсем уж бесстыдными агитками, в них можно было вводить лирические мотивы и описания красоты русских пейзажей.
  
  И надо сказать, что подобная обработка незрелых мозгов малограмотного в своей массе населения успешно работала. Поскольку в то время не существовало иных средств массовой информации, кроме газет и одной государственной линии радиопередачи на весь СССР, а кино было редкостью (и тоже сплошной пропагандой), уровень доверия к печатному слову был несравнимо выше, чем в более поздние периоды истории совдепии.
  
  В произведениях, предназначенных на экспорт, советские писатели были должны:
  
  1.Превозносить достижения социализма и расхваливать замечательную жизнь в СССР.
  2.Скрывать злодеяния большевистской власти.
  3.Вскрывать язвы капитализма, показывать тяжелую жизнь трудящихся и подвергать критике несправедливое устройство общества в западных странах.
  
  Для управления и контроля над всеми видами искусства создавались и постепенно усовершенствовались административные органы, осуществлявшие партийное руководство культурной жизнью огромной страны. В области литературы таким учреждением стала сформированная в 1925 году Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), впоследствии игравшая ведущую роль в более объемлющей организации - Всесоюзном объединении ассоциаций пролетарских писателей (ВОАПП), образованном в 1928 году. В дальнейшем, а именно - в 1932 году, все писательские организации были реформированы и объединены в единый Союз писателей СССР. Кое-кто из руководителей РАППа заняли высокие посты в Союзе писателей, а некоторые из тех, кто не пришёлся ко двору, были впоследствии репрессированы и даже расстреляны. В общем, привычный ход событий для коммунистического СССР. Продолжалось это в разных вариациях вплоть до горбачёвской перестройки и почти до распада самого совка.
  
  Про тех писателей, кто не хотел сдаваться диктату большевистской орды, мы поговорим в отдельной статье. Здесь же речь идёт о палачах свободной мысли, о тех, кто верноподданически, с ажиотажем и гиканьем загоняли русскую литературу в прокрустово ложе коммунистической идеологии. О тех, кто заставлял остальных "собратьев" по перу лгать, называть чёрное белым, оправдывать и прославлять преступления власти, массовые убийства и всеобщее доносительство.
  
  БЮРОКРАТИЧЕСКОЕ РУКОВОДСТВО ЛИТЕРАТУРОЙ
  
  Сразу после Октябрьского переворота в большевистской России появились и со временем продолжали множиться многочисленные бюрократические организации, призванные управлять не только советскими, но частично и зарубежными "революционными" писателями: ПРОЛЕТКУЛЬТ, ГЛАВЛИТ, ЛЕФ, ВАПП, РАПП, ВОАПП, МБРЛ, МОРП, ВСЕРОСКОМДРАМ, РЕФ, ЛИТФРОНТ, СП СССР.
  
  ПРОЛЕТКУЛЬТ (Пролетарская культура) - союз пролетарских культурно-просветительских организаций. Организационное оформление произошло на 1-й Петроградской конференции 16-19 октября (29 октября - 1 ноября) 1917 с включением союза в систему Наркомпроса. Руковолителями и теоретиками Пролеткульта были А.А. Богданов, П.И. Лебедев-Полянский, Ф.И. Калинин, В.Ф. Плетнев и др. Пролеткульт стремился создать особую "пролетарскую культуру" на пренебрежительном отношении к культурным ценностям прошлого. Его характерной особенностью было соединение в своих рядах старой интеллигенции и рабочей молодёжи. В 1918 было зарегистрировано 147 губернских, районных и фабрично-заводских организаций пролеткульта. <...> К 1919 в пролеткультовском движении участвовало уже около 400 тысяч человек. <...>
  Теоретические основы и практика пролеткульта оценивались, как правило, в связи с его совпадениями и отклонениями по отношению к официальной доктрине марксизма. (1)
  Распущен в апреле 1932 года постановлением ЦК ВКП(б).
  
  ГЛАВЛИТ - распространённое название центрального государственного органа, осуществлявшего предварительную цензуру в РСФСР и СССР в 1922-1990 годах. (Название этой организации неоднократно менялось).
  Главлит и его меќстќные орќгаќны осуќщеќстќвќляќли предќваќрительную ценќзуќру всех виќдов пеќчатќной про-дукќции (книќги, гаќзеќты, журќнаќлы, плаќкаќты, этиќкетќки и пр.). <...> Главлит подќверќгал предќва-рительной ценќзуќре такќже киќноќсцеќнаќрии, текќсты раќдиоќвеќщаќния, драќмаќтиќчеќских, муќзыќкальќных, цирќкоќвых и эсќтќрадќных выќстуќпќлеќний; конќтроќлиќроќвал деяќтельќность всех библиотек, книжќных маќга-зиќнов и тиќпоќграќфий. <...> Соќставќлял и выќпусќкал для заќкрыќтоќго польќзоќваќния спиќски книг, подќле-жавќших исќклюќчеќнию из обќщественных бибќлиоќтек и книќгоќторќгоќвой сеќти (на их осќноќве форќмиќро-ваќлись бибќлиоќтечќные "спецќхраќны"), а такќже пеќречќни свеќдеќний, не подќлеќжавќших огќлаќшеќнию (ими руќкоќвоќдствоќваќлись ценќзоќры в цеќлях соќхраќнеќния государственной и воќенной тайќны). Часть функќций Главлита выќполќняќли орќгаќны РКП(б) - ВКП(б) - КПСС. (2)
  
  ЛЕФ (Левый фронт искусств) - творческое объединение, существовавшее в 1922 - 1929 годах в Москве, Одессе и других городах СССР. ЛЕФ считал себя единственным настоящим представителем революционного искусства и конкурировал на этом поле с пролетарскими группами "Октябрь" и "ВАПП".
  Ядро ЛЕФа - бывшие футуристы В.В. Маяковский (лидер объединения), Н.Н. Асеев, О.М. Брик, С.М. Третьяков, Б.А. Кушнер, Б.И. Арватов, Н.Ф. Чужак.
  Основные принципы деятельности ЛЕФа - литература факта (пропаганда отмены вымысла в пользу документальности), производственное искусство, социальный заказ.
  Многие лефовские теоретики, такие как Третьяков, вообще предлагали заменить литературу журналистикой.
  
  ВАПП (Всероссийская ассоциация пролетарских писателей) - существовала с 1920 по 1928 год.
  В 1921 утверждена Наркоматом просвещения в качестве головной литературной организации.
  Ей принадлежала руководящая роль в создании кадров пролетарской литературы, их организационном объединении и выработке творческой программы. В 1928 году вошла в ВОАПП, изменив своё название на РАПП.
  
  РАПП (Российская организация пролетарских писателей) - была оформлена в январе 1925 года как основной отряд ВАППа.
  "Генеральным секретарём РАПП стал Л.Л. Авербах. Главными активистами и идеологами РАПП были писатели Д.А. Фурманов, Ю.Н. Либединский, В.М. Киршон, А.А. Фадеев, В.П. Ставский, критик В.В. Ермилов. Вопреки названию, большинство руководителей РАПП имело непролетарское происхождение.
  В РАПП состояло более 4 тысяч членов. После образования ВОАПП (Всесоюзное объединение Ассоциаций пролетарских писателей) в 1928 году РАПП заняла в нём ведущие позиции.
  К 1930 г. все остальные литературные группировки были практически разгромлены, и РАПП усилила директивный тон. Например, резолюция от 4 мая 1931 призывала всех пролетарских писателей "заняться художественным показом героев пятилетки" и доложить об исполнении этого призыва-распоряжения в течение двух недель". (3)
  
  "Партия поддерживала пролетарские литературные организации, видя в них одно из орудий культурной революции. <...> Вульгарный социологизм и догматизм рапповцев мешали верному пониманию задач и перспектив развития советской литературы... <...> Рапповское требование "диалектико-материалистического метода" в литературе, отождествлявшее философские и художественные методы, выражая упрощённое понимание творческого процесса, приводило к псевдофилософской схоластике в критике. Ошибочными были лозунг "союзник или враг" (1931), отталкивавший писателей-"попутчиков", требование "одемьянивания" поэзии и "призыв ударников в литературу"". (4)
  
  "Внутри РАПП обострилась борьба за власть и усилились идеологические разногласия, и вскоре такое положение перестало устраивать партийное руководство". (3)
  
  Постановлением ЦК ВКП (б) "О перестройке литературно-художественных организаций" от 23 апреля 1932 РАПП и ВОАПП (Всесоюзное объединение ассоциаций пролетарских писателей) были ликвидированы. Многие члены РАПП, как и др. литературных организаций, вошли в созданный тем же постановлением Союз писателей СССР". (4)
  
  ВОАПП (Всесоюзное объединение ассоциаций пролетарских писателей) - существовало с 1928 по 1932 год. Включало в себя РАПП (РСФСР), ВУСПП (Всеукраинский союз пролетарских писателей), а также ассоциации писателей Белоруссии, Закавказья, Туркменистана, Узбекистана и группу "Кузница". Был распущен в 1932 году вместе с РАППом и Пролеткультом постановлением ЦК ВКП(б).
  
  МБРЛ (Международное бюро революционной литературы) - создано в 1925 году. 1-я конференция МБРЛ (Москва, 1927) приняла политическую платформу и основала печатный орган - "Вестник иностранной литературы" (на русском языке). Членом организации мог быть каждый писатель, выступающий против фашизма, угрозы империалистической войны и белого террора. В 1930 реорганизовано в МОРП. (5)
  
  МОРП (Международное объединение революционных писателей) - существовало с 1930 по 1935 год. 2-я конференция революционных писателей (Харьков, 1930) реорганизовала МБРЛ в МОРП с печатным органом "Литература мировой революции" (1931-32, на русском, немецком, французском, английском языках). Работа МОРП велась по национальным секциям и группам. В МОРП принимали участие Л. Арагон, И. Бехер, Т. Драйзер, А. Барбюс, Б. Брехт и другие. В 1935 МОРП прекратил своё существование; его сменили новые формы международных связей передовых писателей мира, например Международный конгресс писателей в защиту культуры (Париж, 1935). (Там же)
  
  ВСЕРОСКОМДРАМ (Всероссийское общество советских драматургов и композиторов, Всероссийское общество композиторов и драматических писателей) - творческое объединение советских драматургов и композиторов, действовавшее в 1929-1933 годах. <...>
  Объединение занималось творческими вопросами (чтение и обсуждение произведений членов, организация диспутов по актуальным вопросам театра и драматургии), ведением общественно-политической работы среди авторов и вопросами охраны авторских прав своих членов. Значительным новшеством общества стало введение с 1931 года системы контрактаций, когда государство стало выступать заказчиком сочинений, то есть покупателем художественной продукции.
  Секция композиторов Всероскомдрама на основании постановления ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года "О перестройке литературно-художественных организаций" вошла в состав вновь созданного Союза советских композиторов. В 1933 году объединение было преобразовано в Автономную секцию драматургов при Оргкомитете Союза советских писателей". (6)
  
  РЕФ (Революционный фронт) - мёртворождённое дитя Маяковского, попытка его создания в 1929 году провалилась с самого начала.
  
  ЛИТФРОНТ (Литературный фронт) - литературная группировка советских писателей, критиков и учёных-филологов. Формально существовал с августа по ноябрь 1930 года. Выступал с критикой творческих установок и методов администрирования, практиковавшихся РАПП. (7)
  
  СП СССР (Союз писателей СССР) - основан в 1934, ликвидирован в 1991.
  "Создан в 1934 году на Первом съезде писателей СССР, созванном в соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года. Союз заменил собой все существовавшие до того организации писателей.
  Из Устава Союза писателей в редакции 1934 года (устав неоднократно редактировался и изменялся): "Союз советских писателей ставит генеральной целью создание произведений высокого художественного значения, насыщенных героической борьбой международного пролетариата, пафосом победы социализма, отражающих великую мудрость и героизм коммунистической партии. Союз советских писателей ставит своей целью создание художественных произведений, достойных великой эпохи социализма".
  
  Согласно уставу в редакции 1971 года, Союз писателей СССР - "добровольная общественная творческая организация, объединяющая профессиональных литераторов Советского Союза, участвующих своим творчеством в борьбе за построение коммунизма, за социальный прогресс, за мир и дружбу между народами".
  
  Уставом давалось определение социалистического реализма как основного метода советской литературы и литературной критики, следование которому было обязательным условием членства СП. <...>
  
  В структуре СП существовали различные подразделения, осуществлявшие функции управления и контроля. Так, все заграничные поездки членов Союза подлежали утверждению со стороны иностранной комиссии СП СССР. <...>
  Численный состав Союза писателей СССР менялся от 1 500 членов в 1934 до 9 920 членов в 1989 году. <...>
  
  Писатель мог быть исключён из Союза писателей "за проступки, роняющие честь и достоинство советского литератора" и за "отступление от принципов и задач, сформулированных в Уставе Союза писателей СССР". На практике поводом для исключения могли служить:
  критика писателя со стороны высших партийных инстанций. Пример - исключение М.М. Зощенко и А.А. Ахматовой, последовавшее за докладом Жданова в августе 1946 г. и партийным постановлением "О журналах "Звезда" и "Ленинград"";
  публикация за рубежом произведений, не опубликованных в СССР. Первым по этому мотиву был исключён Б.Л. Пастернак за издание в Италии его романа "Доктор Живаго" в 1957 г.;
  публикация в "самиздате";
  открыто выраженное несогласие с политикой КПСС и Советского государства;
  участие в публичных выступлениях (подписание открытых писем) с протестами против преследования диссидентов.
  
  По политическим мотивам из Союза писателей были исключены А. Синявский, Ю. Даниэль, Н. Коржавин, Г. Владимов, Л. Чуковская, А. Солженицын, В. Максимов, В. Некрасов, А. Галич, Е. Эткинд, В. Войнович, И. Дзюба, Н. Лукаш, Виктор Ерофеев, Е. Попов, Ф. Светов.
  В знак протеста против исключения Попова и Ерофеева из СП в декабре 1979 года В. Аксёнов, И. Лиснянская и С. Липкин заявили о своем выходе из Союза Писателей СССР". (8)
  
  Приведённые выше описания функций, исполняемых различными советскими литературными объединениями, свидетельствуют о полном и всестороннем контроле высшими партийными органами литературным процессом и использовании его исключительно для пропагандистских целей.
  
  Далее возникает вполне логичный вопрос: кто же персонально руководил советским искусством вообще и литературой в частности? Какими методами это руководство осуществлялось? А также - кто из партийной верхушки, то есть членов ЦК, контролировал этих руководителей? Вот несколько кратких характеристик наиболее известных надсмотрщиков над стадом советских писателей.
  
  
  НАДСМОТРЩИКИ
  
  ЛЕОПОЛЬД АВЕРБАХ - литературный критик и комсомольский деятель, племянник Якова Свердлова, женат на дочери соратника Ленина В.Д. Бонч-Бруевича, а его сестра Ида была замужем за начальником ГПУ Генрихом Ягодой.
  
  "Из пятого класса гимназии уходит на комсомольскую работу. Был избран членом ЦК комсомола первого созыва, затем - секретарём Московского комитета РКСМ, редактором "Юношеской правды" (1920).
  Член РКП(б) с 1920 года. Работал за границей по линии Коммунистического интернационала молодежи.
  После возвращения из-за границы Авербах был назначен редактором журнала "Молодая гвардия" по рекомендации Троцкого, несмотря на что вскоре стал ориентироваться на конкурентов последнего - вначале на Бухарина, затем на Сталина. Редактировал газету "Уральский рабочий". Был членом редколлегии журнала "На посту", а с основания журнала "На литературном посту" - его ответственным редактором. Проводил в журнале политику вытеснения писателей, которых считал "попутчиками", вместе с В. Билль-Белоцерковским и В. Киршоном травил Михаила Булгакова". (9)
  
  Писал пропагандистские публицистические статьи на литературные темы, активно занимался молодёжным коммунистическим движением и вопросами культурной революции.
  
  А вот как характеризовал этого деятеля "культуры" бывший личный секретарь Сталина Борис Бажанов:
  "У четырех братьев Свердловых была сестра. Она вышла замуж за богатого человека Авербаха, жившего где-то на юге России. У Авербахов были сын и дочь. Сын Леопольд, очень бойкий и нахальный юноша, открыл в себе призвание руководить русской литературой и одно время через группу "напостовцев" осуществлял твердый чекистский контроль в литературных кругах". (10)
  
  Авербах принимал активное участие (был соредактором вместе с М. Горьким) в издании вышедшей в 1934 году печально известной книги "Беломорско-Балтийский канал имени Сталина", прославлявшей рабский труд заключённых.
  Был одним из основателей РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей) и с 1926 по 1932 год генеральным секретарём ВАППа (Всероссийской ассоциации пролетарских писателей). Позднее до самого ареста - первым секретарём Орджоникидзевского райкома партии в Свердловске.
  4 апреля 1937 года арестован и 14 августа того же года расстрелян. (9)
  
  
  ВЛАДИМИР ЕРМИЛОВ - советский литературовед, критик, один из руководителей РАППа, главный редактор "Литературной газеты" (1946-1950).
  "Проводил "линию партии" в литературе. Непременный участник всех "проработочных кампаний" 1920-1950-х годов. В конце 1920-х годов вместе с командой борцов против "кумачёвой халтуры", "фальши" и "буржуазного идеализма попутчика" травил Владимира Маяковского и был тем самым критиком, с которым "недоругался" поэт, сожалевший об этом в своей предсмертной записке.
  Константин Симонов охарактеризовал его как подручного Александра Фадеева". (11)
  
  В 1944 году "был арестован молодой литератор Аркадий Викторович Белинков. Ему было предъявлено обвинение в том, что он создал клеветническое произведение под названием "Черновик чувств. Антисоветский роман". Рукопись этого романа была послана на экспертизу известному литературоведу профессору В.В. Ермилову, который соответствующим образом его отрецензировал.
  Рецензия, разумеется, носила характер сугубо литературоведческий и заключалась такими словами: "Людей, подобных Белинкову, по меткому выражению товарища А.Я. Вышинского, следует расстреливать как бешеных собак". (Сообщено мне (Бенедикту Сарнову. Дж.Р.) покойным А.В. Белинковым, которому рецензия В.В. Ермилова была предъявлена, когда решался вопрос о его реабилитации.) (12)
  
  "Из письма В.В. Ермилова А.А. Жданову, 10 сентября 1939 года:
  Считаю своей партийной обязанностью обратить Ваше внимание на то, что журнал "Литературный критик", как мне кажется, все более рискует стать центром политически вредных настроений среди литераторов. Одним из главных сотрудников журнала является писатель Андрей Платонов, автор нескольких враждебных произведений... <...>
  
  Донесение в секретно-политический отдел главного управления государственной безопасности СССР, 5 октября 1939 г.
  Платонов Андрей Платонович - писатель. Пушкинский бульвар, дом Герцена, кв. 27. <...>
  По мнению Платонова, общие условия литературного творчества сейчас очень тяжелы, так как писатели находятся во власти бездарностей, которым партия доверяет. К числу таких бездарностей относятся Фадеев и Ермилов. <...>
  
  Заключая шестую книгу своих мемуаров "Люди, годы, жизнь", Илья Эренбург признался, что никогда не любил Сталина, никогда не верил, что Бухарин, Мейерхольд, Бабель - предатели. Зная и понимая многое, он тем не менее молчал.
  Эта робкая попытка объясниться у Ермилова вызвала бурю гражданского негодования. Он разразился статьей, смысл которой сводился к злорадным риторическим вопросам:
  - А-а, вы, значит, понимали, что происходит? Так какое же право вы имели молчать! Мы-то о сталинских преступлениях знать не знали и ведать не ведали! Мы любили Сталина, верили ему! Мы молчали, потому что ничего не понимали. Да, мы были слепыми, наивными. Но мы были искренни. А вы, стало быть, всю жизнь лицемерили? Кривили душой?!
  Особая пикантность ситуации состояла в том, что цену Ермилову все отлично знали. Поэтому вскоре после появления его статьи родилась и повсеместно повторялась эпиграмма:
  
  Один - молчал.
  Другой - стучал.
  
  <...> никто из славной когорты наших литературных бойцов не колебался вместе с линией партии так ретиво, так упоенно, так суетливо, забегая далеко вперед и постоянно выставляя себя более роялистом, чем сам король, как делал это он - Владимир Владимирович Ермилов. <...>
  
  Когда Владимир Владимирович завершил свой земной путь, гроб с телом усопшего бойца был установлен, как это полагалось ему по чину, в Малом зале ЦДЛ.
  В этом зале провожали в последний путь самых разных литераторов. Нередко зал в таком случае бывал переполнен до отказа, и толпа провожающих, не поместившихся в зале, заполняла весь вестибюль писательского клуба. А иногда пришедших отдать последнюю дань усопшему бывало совсем мало: всего-навсего пятнадцать-двадцать человек, сиротливо теснившихся у гроба. Но за многие годы я знаю только один - единственный! - случай, когда проводить "дорогого покойника" не пришел никто.
  У гроба Владимира Владимировича Ермилова не было ни души. (Кроме, разумеется, служащего литфонда, постоянного тогдашнего устроителя всех писательских похорон.) (13)
  
  
  ВЛАДИМИР КИРШОН - советский писатель, публицист, драматург, поэт, сценарист, редактор.
  "С 1925 года один из секретарей РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей) в Москве, был в числе наиболее радикально настроенных коммунистических литфункционеров, участвовал в борьбе с попутчиками, вместе с В.Н. Билль-Белоцерковским, Л.Л. Авербахом травил Михаила Булгакова. Предлагал "поставить к стенке" философа А.Ф. Лосева.
  
  Пьесы "Рельсы гудят" (1927) и "Чудесный сплав" (1934) - прославление "социалистического строительства". В 1931 выпустил пьесы "Город ветров" о 26 бакинских комиссарах и "Хлеб" о борьбе партии за социализм на примере хлебозаготовок. <...> В своих произведениях воспевал "тип нового руководителя, стойкого большевика" и воспевал коллективизацию. <...>
  
  В апреле 1937 года, после объявления об аресте бывшего наркома внутренних дел СССР Генриха Ягоды, в опалу попала группа приближённых к нему литературных функционеров - Леопольд Авербах, Александр Афиногенов и другие. Среди них был и В. Киршон. <...> Арестован 29 августа 1937 года по письменному доносу П.Ф. Юдина. Обвинён в участии в контрреволюционной террористической организации. <...> Был казнён 28 июля 1938 года". (14)
  
  
  ИВАН МАКАРЬЕВ - советский критик, литературовед, один из идеологов РАПП.
  "Автор критических статей по вопросам советской литературы, а также книг: "О художественном показе героев труда", "Показ героев труда - генеральная тема пролетарской литературы" (обе - 1932). <...>
  С 1936 по 1943 год находился в заключении. После освобождения жил в Норильске. <...> Реабилитирован в 1955 году. В 1956 году вернулся в Москву.
  В литературных кругах Москвы периода "ранней оттепели" была известна история с публичным оскорблением действием Макарьевым Александра Фадеева, бывшего друга и соратника по РАПП, чья подпись стояла под списком осужденных писателей, где значился и Макарьев. <...>
  Покончил жизнь самоубийством 13 сентября 1958 года, вскрыв себе вены. (15)
  
  
  АЛЕКСЕЙ СЕЛИВАНОВСКИЙ - советский литературный критик, журналист, редактор. Один из виднейших деятелей РАПП.
  "Будучи активным деятелем РАППа, выступал в печати с резкой критикой Б.Л. Пастернака, называл Гумилева "русским фашистом", но особенно отметился в травле М.А. Шолохова". (16)
  
  "В редакцию пришел рапповский критик Селивановский. Ему поручили отыскать Мандельштама и сказать ему, как его на данном этапе расценивает РАПП. Оказалось, что РАПП относится к Мандельштаму настороженно: наконец-то он стал советским человеком (иначе: служит в газете), но почему-то не написал ни одного стихотворения, то есть не продемонстрировал сдвигов в своем сознании. <...> Я никогда не видела Мандельштама в таком бешенстве. Он окаменел, губы сузились, глаза уставились на Селивановского. Он спросил, почему РАПП не справляется, как протекает у него половая жизнь, какие приемы в этой области рекомендуют РАПП и Цека, применим ли здесь классовый подход... <...>
  
  Селивановский по-настоящему испугался - я видела это по его лицу. Он хотел что-то сказать, но Мандельштам не позволил. Ему пришлось несколько минут слушать поток бешеных речей, а потом увидеть спину Мандельштама. Селивановский, один из самых мягких из рапповской братии, вероятно, подумал, что Мандельштам опасный сумасшедший. Тем более то, что ему поручили передать, являлось знаком благоволения, а писатели принимали такие знаки почтительно и с радостью. Это было почти предложением сотрудничества, выраженным на языке Авербаха и Фадеева. <...>
  
  Селивановский пытался что-то сказать, что это буржуазная точка зрения и разговоры о так называемой свободе творчества... Писатель всегда работает в пользу того или иного класса... Но это были отдельные писки, которых Мандельштам не слушал. На слово "творчество" он матюгнулся и ушел в ресторан, зацепив по дороге меня. <...>
  
  Селивановского мы больше не видели. Думаю, он доложил куда следует об этом "приятном" разговоре. Хоть он и не был зловредной фигурой, "докладывание" считалось обязательным, тем более что Мандельштам назвал в неподобающем контексте некоторые важные учреждения. Селивановский кончил там же, где все или многие: судьба человека не зависела от того, что он думал и говорил". (17)
  
  "В 1936 А. Селивановский был исключен из ВКП(б) и из СП СССР, а 15.11.1937 арестован и 21.04.1938 осужден Военной коллегии Верховного суда СССР по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации. 21 апреля 1938 года расстрелян на полигоне "Коммунарка"". (16)
  
  
  ВЛАДИМИР СТАВСКИЙ (настоящая фамилия Кирпичников) - литературный функционер, один из руководителей РАППа, с 1934 года член президиума, с 1936 по 1941 генеральный секретарь Союза писателей СССР. Участник Второго международного конгресса писателей (Мадрид, июль 1937 года).
  
  "В 1928 выпустил очерковую повесть "Станица", в 1930 - "Разбег", в 1932 - "На гребне", в которых воспевал борьбу классов во время коллективизации". (18)
  
  "15 августа (1936 год. Дж.Р.) было объявлено о начале нового открытого процесса над Каменевым и Зиновьевым. Началось оголтелое газетное улюлюканье. Страницы газет были заполнены откликами "трудящихся". Все они единодушно требовали для обвиняемых смертной казни. Вот заголовки этих тогдашних газетных откликов: "Врагам народа нет пощады!", "Сурово наказать гнусных убийц!", "Омерзительная шайка бандитов!", "Раздавить гадину!", "Расстрелять убийц!"
  
  Писатели, разумеется, не остались в стороне от этого всеобщего воя и визга. Можно даже сказать, что их голоса звучали громче других. Собственно, иначе и быть не могло, ведь они были "бойцами идеологического фронта" - как же было им не стать застрельщиками этой начавшейся новой идеологической кампании!
  
  21 августа в "Правде" появилось пространное письмо писателей. Заголовок его гласил: "Стереть с лица земли!". Текст письма тоже не отличался какими-либо стилистическими изысками. На том же убогом железобетонном языке, на каком были изложены требования всех прочих "трудящихся", писатели требовали того же, чего требовали все.
  Под письмом стояло шестнадцать подписей. Некоторые из подписавших это воззвание теперь уже прочно забыты, но имена многих из них кое-что скажут и сегодняшнему читателю.
  Перечислю всех:
  
  В. Ставский, К. Федин, П. Павленко, Вс. Вишневский, В. Киршон, А. Афиногенов, Б. Пастернак, Л. Сейфуллина, И. Жига, В. Кирпотин, В. Зазубрин, Н. Погодин, В. Бахметьев, А. Караваева, Ф. Панферов, Л. Леонов.
  Из тех, кто забыт, двое были тогда крупными партийными функционерами: В. Ставский - генеральным секретарем Союза советских писателей; В. Кирпотин - заведующим сектором литературы отдела культпросветработы ЦК ВКП(б)". (19)
  
  "В тридцать седьмом году, когда был процесс по делу Якира, Тухачевского и других, среди писателей собирали подписи под письмом, одобряющим смертный приговор. Пришли и ко мне. Я (Б.Л. Пастернак. Дж.Р.) отказался дать подпись. Это вызвало страшный переполох. Тогда председателем Союза писателей был некий Ставский, большой мерзавец. Он испугался, что его обвинят в том, что он недосмотрел, что Союз - гнездо оппортунизма и что расплачиваться придется ему. Меня начали уламывать, я стоял на своем. Тогда руководство Союза приехало в Переделкино, но не ко мне, а на другую дачу, и меня туда вызвали. Ставский начал на меня кричать и пустил в ход угрозы. Я ему ответил, что если он не может разговаривать со мной спокойно, то я не обязан его слушать, и ушел домой.
  
  Дома меня ждала тяжелая сцена. 3. Н. (Зинаида Николаевна Нейгауз-Пастернак. Дж.Р.) была в то время беременна Леней, на сносях, она валялась у меня в ногах, умоляя не губить ее и ребенка. Но меня нельзя было уговорить. Как потом оказалось, под окнами в кустах сидел агент и весь разговор этот слышал..." (20)
  
  Известны доносы, написанные Ставским в 1937 году на имя Сталина о "грубых политических ошибках" Шолохова и в 1938 Николаю Ежову о "похабных и клеветнических" стихах Мандельштама:
  "Куда более крупным и надежным цепным псом, чем нервозная и хлипкая здоровьем и.о. главного редактора "Литературной газеты" Войтинская, был генеральный секретарь Союза писателей СССР Владимир Ставский. Это он в марте 1938 года докладной запиской под грифом "Сов. секретно" просил наркома НКВД Ежова "помочь решить... вопрос об Осипе Мандельштаме", "авторе похабных клеветнических стихов о руководстве партии и всего советского народа". <...>
  
  Недавно явился на свет огромный архивный том объемом в более чем тысячу страниц под названием "Между молотом и наковальней. Союз советских писателей СССР. Документы и комментарии. Том 1.1925 - июнь 1941 г." (М.: РОССПЭН, 2010). Среди прочего там впервые опубликованы некоторые так называемые дневниковые записи В. Ставского, по существу "записки палача", которые он вел в самые жуткие времена ежовщины - массовых посадок и расстрелов 1937-1938 годов. Наспех прочерченные карандашом страницы записных книжек и листки бумаги напоминают скорее не излияния личных чувств, а наблюдения тюремного надзирателя или деловые заготовки для очередных доносов и наметки предстоящих расправ.
  
  Записи такого рода: "Эренбург - правая рука Бухарина". "ЛенССП оказался крайне засорен врагами народа..." "Серапионовы братья", обласканные Троцким, что-то недоговаривают". "Приговоры над врагами - Народные приговоры". И так далее, в той же стилистике. А рядом (противоречива человеческая душа!), после всяких "врагов народа": "А ведь какая прекрасная жизнь! Какие грандиозные победы! И какая еще предстоит грандиозная борьба". (21)
  
  
  НИКОЛАЙ ТИХОНОВ - русский советский поэт, прозаик и публицист, общественный деятель. Герой социалистического труда (1966), лауреат Международной Ленинской "За укрепление мира между народами" (1957), Ленинской (1970) и трёх Сталинских премий первой степени (1942, 1949, 1952). <...>
  
  В 1935 году впервые поехал в Западную Европу с советской делегацией на конгресс в защиту мира в Париже. Неоднократно выступает с политическими заявлениями, поддерживающими линию советского руководства.
  
  Участник советско-финляндской войны 1939-1940 годов. <...> Во время Великой Отечественной войны работал в Политуправлении Ленинградского фронта. <...>
  
  В послевоенный период Тихонов пишет меньше, что было связано со значительными общественными нагрузками. В мае 1947 года в рамках борьбы с космополитизмом Николай Тихонов обрушился с критикой на изданную еще в 1941 году книгу И.М. Нусинова "Пушкин и мировая литература", обвинив автора в том, что Пушкин у него "выглядит всего лишь придатком западной литературы", в преклонении перед Западом, в забвении того, что только русская литература "имеет право на то, чтобы учить других новой общечеловеческой морали", назвав автора "беспаспортным бродягой в человечестве". <...>
  
  С 1949 года Тихонов был председателем Советского комитета защиты мира, в 1950 году стал членом бюро ВСМ (всемирного совета мира. Дж.Р.). Побывал в составе советских делегаций в ряде стран Европы и Азии. В 1944-1946 годах был председателем правления СП СССР, с 1946 года - заместитель генерального секретаря СП СССР. Депутат ВС СССР 2-9 созывов с 1946 года, ВС РСФСР и Моссовета. Заместитель председателя комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства. <...>
  Подписал Письмо группы советских писателей в редакцию "Правды" 31 августа 1973 года о Солженицыне и Сахарове". (22)
  
  "В 1996 году исполнилось сто лет со дня рождения Николая Семеновича Тихонова. Если бы он прожил столько, сколько Лермонтов и умер в 1923 году, он остался бы в русской литературе как автор двух великолепных сборников стихов - Орда (1920) и Брага (1921-1922) и поэмы Шахматы (1923). Проживи он еще несколько лет, потомство запомнило бы его поэмы Выра, Красные на Араксе, Дорога (1924-1927) и сборник Поиски героя (1923-1926), еще десятилетие спустя вышли книги Стихи о Кахетии (1935) и Тень друга (1936).
  На этом поэт Николай Тихонов кончился. <...>
  
  Ему было сорок с небольшим. Прожил он еще столько же, четыре десятилетия. Куда что подевалось? Словно и не было ничего в этом литературном чиновнике и бездарном графомане. <...>
  ... в какой-то исторический момент ложь, выражавшаяся в молчании, переросла в ложь активную, красноречивую. Красноречивую - здесь это не описка, а характеристика лакейской позиции, которой, в сущности, от Тихонова никто не требовал. Позволив себе откровенную ложь, он стал обыкновенным демагогом и, как сказано выше, графоманом. <...>
  
  Россия, Украина - дружба вечна,
  И с детства я к тому уже привык,
  Чтоб слышать рядом прелесть русской речи
  И украинский сладостный язык.
  Отечества нам сладок запах дыма,
  Родной души - незримая краса,
  Народов наших дружба нерушима,
  Как наши земли, наши небеса.
  
  Ни один самый злой пародист не смог бы придумать такого издевательства над поэтической личностью Тихонова. Впрочем, он и в первые послевоенные годы отличился в жанре холуйского славословия. В цикле Стихи о Югославии (1946) читаем:
  
  А ночь как душа раскрыта,
  И в звездных ночей красе
  Поют они песню о Тито,
  О Сталине песни все.
  
  Опозорены хорошие слова - ночь, душа, звезды, песни - тютчевские, мандельштамовские слова. Вот оказывается, какую дешевку из них можно сделать. Тихонов упражнялся именно в этом - в опошлении высокой лексики русской классической поэзии:
  
  Вновь над Кремлем заря горит,
  В огне просторы снеговые,
  И Сталин миру говорит
  О гордом жребии России...
   (1945)
  
  Заря, снеговые просторы, мир, жребий. А что из этих слов сложилось? Дело не только в том, что содержание всех этих строк лживое, но еще и в их вопиющей поэтической бездарности. Что же во всем изложенном замечательного? Разве мало было в России слабых, тусклых, прочно забытых, даже бездарных стихотворцев? Кто сегодня станет читать поэтов, когда-то - несколько десятилетий назад - печатавшихся во всех журналах, толстых и тонких, и выпускавших сборник за сборником? Назову наудачу Бронеслава Кежуна, Виссариона Саянова, Льва Ошанина, Алексея Суркова (кроме стихотворения Землянка - "Тлеет в тесной печурке огонь...", без которого не обойдется ни одна антология), Степана Щипачева, Анатолия Софронова, Николая Грибачева, Александра Коваленкова. Однако Николай Тихонов - явление совсем другого порядка. Он был настоящим, даже первоклассным поэтом. <...>
  
  Чтобы стать автоэпигоном, надо было пойти на множество уступок, позволить себе соблазниться разными почестями. Пример Тихонова поучителен: вот что может случиться с праведником, если он поддастся соблазнам сатаны! Что же сатана ему посулил, а потом и преподнес? Николай Семенович Тихонов: депутат Верховного Совета РСФСР, депутат Верховного Совета СССР, председатель советского Комитета защиты мира, руководитель Союза писателей - сначала в Ленинграде, потом и в Москве, то есть в масштабах СССР, председатель Комитета по Сталинским премиям (это на нем, Тихонове лежит ответственность за присуждение дававшей много власти Сталинской премии Суркову и Софронову, Бабаевскому и Бубеннову, Кочетову и Михалкову), трехкратный лауреат Сталинской премии первой степени (в 1941 году - за поэму Киров с нами; в 1949 году - за сборник Грузинская весна; в 1952 году - за циклы Два потока и На Втором всемирном конгрессе мира), кавалер всех возможных орденов, активный участник всех вдохновленных Сталиным погромных кампаний, например, антисемитской кампании "борьбы против космополитизма" в 1948-53 годах. Вот сколько надо было отвалить Тихонову власти, почета, денег, чтобы он продался сатане и отказался от поэтического дара. Такова история современного Фауста. <...>
  
  Тихонов ни слова не сказал в защиту Зощенко, в поддержку Вс. Иванова или Мих. Слонимского. Он пользовался плодами своих уступок сатане, может быть, и страдая в душе от собственной низости и от утраты поэтического таланта, но не принеся ни единой жертвы во имя совести или чести. <...>
  
  "Гвозди бы делать из этих людей..." Тихонов осуществил в собственной биографии свой лозунг - он сделал из самого себя гвоздь, вбиваемый в стенку партией. Правда, ему за то, что он согласился стать гвоздем (Сталин говорил о винтиках), неплохо заплатили. Но это, в сущности, деталь. Важно то, что идея безыдейного исполнения начальственных распоряжений лежала в основе казарменного социализма". (23)
  
  
  АЛЕКСАНДР ФАДЕЕВ - многолетний начальник над всеми советскими писателями, верный слуга партии, непримиримый поборник принципа партийности в литературе, автор многочисленных доносов на советских писателей и критиков, в том числе и на своих бывших друзей, пламенный сталинист, покончивший с собой через три года после смерти "отца народов".
  Лауреат Сталинской премии 1-й степени (1946), кавалер двух орденов Ленина (1939, 1951) и ордена Красного Знамени (1922). Член ЦК ВКП(б) (1939-1956). Лауреат премии Ленинского комсомола (1970 - посмертно). (24)
  
  Александр Фадеев вступил в партию большевиков в 17 лет в 1918 году. В следующем, 1919 году, вступил в Особый Коммунистический отряд красных партизан. Комиссарил - в конце Гражданской был комиссаром 13-го Амурского полка и комиссаром 8-й Амурской стрелковой бригады. Участвовал в подавлении Кронштадтского восстания.
  
  "В начале 1920-х, совсем молодым, он некоторое время работал в Замоскворецком райкоме ВКП(б) под руководством Розалии Землячки. Она умела выковывать борцов - и Фадеев на всю жизнь сохранил восторженные воспоминания о знаменитой большевичке. В 1925 году он писал ей:
  
  "Я Вам чрезвычайно благодарен, вся эта "учеба" Ваша вошла в плоть и кровь, стала чем-то неотделимым. Ведь многие внутренние процессы и во мне, и в целом ряде товарищей, которых мне приходилось наблюдать, совершались незаметно для Вас, а это было - буквально - рождение и воспитание большевика, освобождение его от пут прежнего воспитания - остатков мещанства, интеллигентства и проч.". (25)
  
  Напоминаю: это та самая Розалия Землячка, которая вместе с венгерским коммунистом Белой Куном в 1920-м руководила расстрелами более ста тысяч бывших солдат и офицеров Русской армии Врангеля, поверивших обещанию амнистии, объявленной командующим южным фронтом Михаилом Фрунзе, и мирного населения, критически настроенного к власти большевиков.
  
  "На досуге Фадеев занялся беллетристикой, о которой он заявил: "В большевистском понимании художественная литература есть могущественная служанка политики" ("Правда" от 10.1.1931). Политике большевиков он и служил. Повесть "Разлив" (1924), романы "Разгром" (1927) и "Последний из удэге" (1930-1940) посвящены захвату Дальнего Востока большевиками. "Последнего из удэге" автор писал с 1929 по 1940 г., но так и не смог закончить. Жизнь изображается в этих произведениях по одной схеме. Все чуждые советской власти "социальные элементы" (офицеры, священники, промышленники, некоммунистическая интеллигенция, обеспеченные крестьяне) показаны как выродки, достойные лишь уничтожения. Им противопоставлены идейные большевики, которые перевоспитывают темные, но стихийно революционные народные массы в духе коммунистической идеологии". (26)
  
  "Сталинская эстетика исходила из того, что назначение художественной литературы состоит в том, чтобы правильно отражать жизнь. А правильно - это значит, в соответствии с тем, чему учат классики марксизма. ("Учение Маркса всесильно, потому что оно верно".) Что же касается современных писателей, то они должны отражать и выражать то, на что указывает партия (то есть - он, Сталин), поскольку партия (то есть - он, Сталин) всегда права.
  Именно так и представлял себе истинное назначение советского писателя Александр Фадеев". (13)
  
  В 1926-1932 годах Фадеев был одним из организаторов и идеологов РАППа.
  
  "23 апреля 1932 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление "О перестройке литературно-художественных организаций".
  Формулировка эта была чистейшей воды эвфемизмом. На самом деле речь шла - не больше и не меньше, - как о разгоне ("ликвидации", как это было там сформулировано) РАППа.
  Известие это грянуло, как гром среди ясного неба. И у лучших тогдашних российских писателей и поэтов (так называемых попутчиков) оно вызвало ликование. О том, что отстранят от руководства литературой РАПП, власть которого еще вчера была непререкаемой, они не смели и мечтать. Не приходилось надеяться даже на то, что эта унижавшая, гнобящая, растаптывающая их своим пролетарским сапогом абсолютная власть хоть немного ослабнет. <...>
  
  В подготовке проекта этого постановления для вынесения его на Политбюро, кроме Л.М. Кагановича, которому это было поручено, участвовали "вожди" РАППА - Л. Авербах и Ф. Панферов. В протоколе заседания Политбюро, принявшего и утвердившего это постановление, упоминались также и другие влиятельные рапповцы: Киршон, Фадеев, Макарьев.
  Все это давало некоторые основания умозаключить, что пресловутое постановление означает лишь перемену вывески. "Литературная война" не отменяется. Просто она вступила "в другую фазу". Изменится только форма, а существо дела останется прежним: руководить литературой будут те же "неистовые ревнители". Только теперь они будут заседать не в РАППе, а в "коммунистической фракции" Союза советских писателей". <...>
  
  "Человеком власти Фадеев стал очень рано. Руководить привык смолоду и дело это любил.
  Когда в 1934-м создавался Союз писателей СССР, он претендовал на роль одного из главных его руководителей. И очень старался, чтобы его от этой роли не оттеснили". (27)
  
  Александр Фадеев "в Союзе писателей СССР:
  1934-1939 - заместитель председателя оргкомитета;
  1939-1944 - секретарь;
  1946-1954 - генеральный секретарь и председатель правления;
  1954-1956 - секретарь правления".
  (24)
  
  Соответствовать такой высокой должности было совсем непросто. Во-первых, надо было передавать подчинённым ему писателям и поэтам мнение партии относительно единственно правильного направления развития литературы на каждый конкретный исторический момент. Выступая перед коллегами-литераторами, руководителю приходилось выражать свою мысль предельно чётко, в формулировках, не допускающих двусмысленного толкования:
  
  "Литература прошлых классов создала невероятное разнообразие жанров. Рабочий класс, ведущий за собой миллионы крестьян, выдвинул и выдвигает такое количество талантливых людей, что мы по обилию оттенков, жанров, манер письма должны затмить всю прошлую литературу. <...>
  Я думаю, что за всю историю человечества не существовало более величественного коллектива. То есть партии, которая вобрала в себя лучшие силы народа и с их помощью ведёт весь народ, народы всех наций, к справедливой жизни, к коммунизму". (28)
  
  Во-вторых, за коллегами-писателями надо было неустанно следить, поправлять их, если они уклонялись от линии, диктуемой в каждый конкретный момент мудрым партийным руководством, усмирять строптивых, выявлять неблагонадёжных и даже иногда наказывать таких упрямцев.
  
  "Писательский вождь изъяснялся чеканными формулами, был голосом власти. Нередко - громил тех, о ком еще недавно с не менее высокой трибуны отзывался с уважением. Надо, значит, надо, и прочь сомнения. Фадеев был истовым приверженцем идеи... <...>
  
  "Во время процесса по от начала до конца сфальсифицированному делу "Параллельного антисоветского троцкистского центра" (1937 год. Дж.Р.) вместе с А.Н. Толстым, П.А. Павленко и другими подписал письмо, где в т.ч. говорилось: "Требуем беспощадного наказания для торгующих родиной изменников, шпионов и убийц". . а уже лично 25.1.1937 выступил в "Правде", где говорил о "кривляющихся перед судом бесстыдно-голеньких ручных обезьянах фашизма"". (18)
  
  С 1938 по 1954 год, с небольшим перерывом, Фадеев возглавлял Союз писателей СССР - с 1946-го был и председателем правления, и генеральным секретарем организации. Тогдашний писательский союз - это от 2 тыс. до 4 тыс. "перьев, приравненных к штыку". И главное - это идеологическая опора государства. В те годы шли споры о "партийности в литературе", а Фадеев был живым олицетворением этой самой партийности". (25)
  
  Вот как вспоминают генерального секретаря Союза писателей СССР люди, хорошо знавшие его лично:
  
  Борис Леонидович Пастернак (в разговоре с А. Гладковым в Чистополе в 1942 году):
  "В Переделкине Фадеев иногда, напившись, являлся ко мне и начинал откровенничать. Меня смущало и обижало, что он позволял себе это именно со мной... Фадеев лично ко мне хорошо относится, но, если ему велят меня четвертовать, он добросовестно это выполнит и бодро об этом отрапортует, хотя и потом, когда снова напьется, будет говорить, что ему меня жаль и что я был очень хорошим человеком. Есть выражение "человек с двойной душой". У нас таких много. Про Фадеева я сказал бы иначе. У него душа разделена на множество непроницаемых отсеков, как подводная лодка. Только алкоголь все смешивает, все переборки поднимаются...". (29)
  
  Валерий Яковлевич Кирпотин:
  "Во время юбилея Низами я оказался в одной машине с Фадеевым и Тихоновым. В колхозе зарезали барана. По восточному обычаю барана резали у ног Фадеева, главного гостя. У барана выкатились печальные глаза. Фадеев наклонился и внимательно следил за происходящим.
  Я сказал:
  - Гляди, он смотрит!
  - Подумаешь, если надо, я кого угодно зарежу, - сказал Фадеев.
  
  Шутка прозвучала мрачно. На самом деле резал, конечно, Сталин, а Фадеев должен был держать "баранов" за горло. Вождь был коварен. Он требовал, чтобы каждый ордер на арест был подкреплен визой или даже характеристикой руководителя учреждения.
  Медлить или задумываться было нельзя. Надо было отдавать чужую голову или класть свою. Приходилось отрекаться и выдавать на заклание давних друзей и закадычных приятелей... И все это стало пахнуть кровью". (30)
  
  Несмотря на загруженность организационными проблемами, Фадеев находил время и для творчества:
  
  "В 1945, подчиняясь конъюнктуре, написал крайне слабый роман "Молодая гвардия" о героях-комсомольцах. Роман сразу же был признан чуть ли не величайшим произведением страны и широко разрекламирован советской пропагандой". (18)
  
  Вышедший в свет в 1946 году роман немедленно получил Сталинскую премию.
  
  "Однако в "Правде" от 3 декабря 1947 г. ему было указано, что в "Молодой гвардии" нет главного - "руководящей, воспитательной роли партии...". По воспоминаниям В.В. Вишневского, Фадеев ответил: "Критику понял... Переживаю глубоко... Буду вновь работать над романом, буду писать один, другой, третий раз... Выполню указание партии". Указание было выполнено к 1951 г.: первая редакция "Молодой гвардии", в которой молодежным подпольем руководили комсомольцы, сменилась второй, где руководящая роль отведена партии". (26)
  
  Кроме того, что роман был включён в школьные учебники по литературе, ""Молодая гвардия" получила беспрецедентные семь Сталинских премий (три из которых - первой степени): роман Александра Фадеева, спектакль Николая Охлопкова в Московском театре драмы, фильм Сергея Герасимова, картина Павла Соколова-Скали "Краснодонцы", опера Юлия Мельтуса, оперный спектакль в Ленинградском малом оперном театре и симфоническая поэма "Краснодонцы" Аркадия Мазаева. Это было абсолютным рекордом". (31)
  
  "Стоя во главе Союза писателей СССР, Александр Фадеев проводил в жизнь решения партии и правительства по отношению к своим коллегам: М.М. Зощенко, А.А. Ахматовой, А.П. Платонову. В 1946 году после доклада А. А. Жданова, фактически уничтожавшего Зощенко и Ахматову как литераторов, Фадеев был среди тех, кто приводил в исполнение этот приговор". (24)
  
  "После знаменитого августовского - 1946 года - постановления ЦК (о Зощенко и Ахматовой) Сталин изменил структуру Союза писателей. Вместо Председателя (им был Н.С. Тихонов) Союз теперь стал возглавлять генеральный секретарь (на эту должность был назначен А.А. Фадеев), а вместо Президиума был учрежден секретариат". (13)
  
  "В марте 1947 года Пастернака все чаще стали упоминать на разных писательских собраниях в обычном тогда "проработочном" духе. Неожиданно с резкой речью против него выступил А. Фадеев, который, конечно, лучше, чем кто другой, знал, "кому быть живым и хвалимым, кто должен быть мертв и хулим"". (19)
  
  Кому быть живым и хвалимым,
  Кто должен быть мертв и хулим,
  Известно у нас подхалимам
  Влиятельным только одним.
   (Б.Л. Пастернак, "Ветер. Четыре отрывка о Блоке")
  
  "В последние годы жизни Фадеев работал над романом "Черная металлургия". На своем юбилейном вечере (1951 г.) писатель так определил замысел этого произведения: "Я хочу спеть песню о нашей партии, как вдохновляющей и организующей силе нашего общества". В письме Сталину от 31 марта 1951 г. он обещал воспеть в этом романе "гигантскую стройку коммунизма", изобразить современную жизнь как победу "партии и комсомола". В план романа входило и изображение врагов народа и их разгром". По замыслу Фадеева, эти внутренние враги должны были мешать внедрению в жизнь важного технического изобретения. Закономерно, что столь неправдоподобный замысел остался невоплощенным. (26)
  
  "... роман "Черная металлургия", над которым он работал последние годы своей жизни, завершить он не смог. И совсем не потому, что был по горло загружен административной работой:
  
  "Дело в том, что я задумывал, сочинял и начинал писать его в 51-52 гг., когда многие вопросы стояли, вернее, выглядели по-иному, чем сегодня. В центре моего сюжета находилось одно "великое" техническое открытие и борьба вокруг его осуществления. Но это "великое" открытие оказалось чистой "липой", взращенной высокопоставленными карьеристами, которые ввели тогда в заблуждение и правительство. Кроме того, большую сюжетную роль играла в моем романе борьба с группой так называемых "врагов народа", что было мной не выдумано, а взято из реальных материалов. К счастью для этих людей и к неудаче романиста, дело этих "врагов" тоже оказалось "липой". Но ведь я, на основании двух этих сюжетных линий, построил всю основу своего романа и целую серию характеров. Теперь все это приходится менять, переделывать, и это, конечно, ужасно нелегко, потому что человек за несколько лет работы привыкает и к своей теме, и к своим героям, и изменить это "на ходу" невозможно. Фактически роман мой остановился, и мне пришлось изучать материал наново, искать новых людей, новые сюжетные линии и прочее". (32)
  
  Доносительство тоже входило в обязанности генерального секретаря Союза писателей СССР:
  
  "Из докладной записки секретарей ССП СССР А.А. Фадеева и В.Я. Кирпотина секретарям ЦК ВКП(б) "Об антипартийной группировке в советской критике"
  10 февраля 1940 г.
  
  В ЦК ВКП(б) - тов. Сталину
  тов. Молотову
  тов. Жданову
  тов. Андрееву
  тов. Маленкову
  
  Группе покровительствует работник литературного отдела "Правды" Трегуб <...>
  Руководящими лицами в группе являются Г. Лукач, Мих. Лифшиц, Е. Усиевич. <...>
  В группу входят В. Кеменов, Гриб, Сац, М. Розенталь (редактор "Литературного Критика"), Ф. Левин (зам. редактора "Литературного Критика" и редактор "Лит[ературного] Обозрения"), В. Александров, Андрей Платонов, автор литературного пасквиля на колхозное движение "Впрок". Близки были к группе недавно арестованные критики Малахов и Рагозин. <...>
  
  В своей "Докладной записке секретарям ЦК", разоблачающей "антипартийную группировку", окопавшуюся в редколлегии журнала "Литературный критик", Фадеев и Кирпотин делали вид (а может быть, даже и искренне в это верили), что защищают, отстаивают некие основополагающие принципы марксистско-ленинской эстетики. Но что, собственно, это такое - марксистско-ленинская эстетика? Существовала ли она на самом деле?" (13)
  
  "Заявление генерального секретаря ССП А.А. Фадеева секретарям ЦК ВКП(б) об участниках "антипатриотической группы критиков" В.Л. Дайреджиеве и И.Л. Альтмане"
  21 сентября 1949 г.
  
  В ЦК ВКП(б)
  Товарищу Сталину В.И.
  Товарищу Маленкову Г.М.
  Товарищу Суслову М.А.
  Товарищу Попову Г.М.
  Товарищу Шкирятову М.Ф.
  
  В связи с разоблачением группок антипатриотической критики в Союзе советских писателей и Всероссийском театральном обществе, обращаю внимание ЦК ВКП(б) на двух представителей этой критики, нуждающихся в дополнительной политической проверке, поскольку многие данные позволяют предполагать, что эти люди с двойным лицом".
  
  В подобострастном стиле, с массой мелких подробностей, услужливо Фадеев излагал далее биографии своих коллег. Не пощадил он и бывших товарищей по пролетарскому движению, теперь уже репрессированных, расстрелянных. Доносительство распространялось не только на "грехи" сегодняшнего дня, - Фадеев вспоминал и прошлое, сожалея, например, что в свое время кому-то оставил партийный билет, что кто-то в своей книге цитировал "врага народа" А. Селивановского (бывшего близкого товарища Фадеева по РАПП).
  
  "Дайреджиев В.Л., член ВКП(б) с 1919 года. Дайреджиев появился в литературной критике в период существования РАПП как активный "деятель" антипартийной группы Литфронт, вожаками которой были враги народа Костров, Беспалов, Зонин. В начале 30-х годов выпустил троцкистскую книгу "На отмели" с предисловием ныне арестованного А. Зонина, книгу, содержащую клеветнические утверждения о перерождении партии. Трудно себе представить, как в те годы Дайреджиев сохранил партийный билет, будучи автором этой вражеской книги". <...>
  
  Столь же впечатляюще доносительной была справка об И.Л. Альтмане:
  
  "Альтман И.Л. родился в гор. Оргееве (Бессарабия). Свой путь начал с левых эсеров в 1917-18 гг. В ВКП(б) вступил с 1920 года. Принадлежал к антипартийной группе в литературе Литфронт. Свою литературную деятельность начал с большой работы о Лессинге, в которой проводил взгляд о приоритете Запада перед Россией во всех областях идеологии. Будучи перед войной редактором журнала "Театр", проводил линию на дискредитацию советской драматургии на современные темы, совместно с критиками Гурвичем, Юзовским и т.п., в частности напечатал заушательскую статью Борщаговского против пьесы Корнейчука "В степях Украины". За извращение линии партии в вопросах театра и драматургии был снят с должности редактора журнала "Театр" постановлением ЦК ВКП(б)". <...>
  
  Даже в поведении Альтмана на проработочных собраниях Фадеев усмотрел "двурушническую позицию". Попытки Альтмана сохранить достоинство он оценил как измену: критик-де "нигде в печати и на собраниях не выступал" против космополитов, "извиваясь ужом между поддерживаемой им на деле антипатриотической линией и партийной постановкой вопросов. Благодаря этой своей двурушнической линии, Альтману удалось создать в литературной среде представление о его, якобы, большей близости к партийной линии, чем у его друзей-космополитов, хотя на деле он проводил наиболее хитро замаскированную враждебную линию". <...>
  
  "Записка генерального секретаря ССП СССР А.А. Фадеева секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову "Об очищении репертуара театров от идеологически порочных и антихудожественных произведений":
  "Секретариат Союза Советских Писателей СССР просит ЦК ВКП(б) дать категорическое указание Главлиту и Комитету по делам искусств при СМ СССР:
  
  а)о запрещении издания и публичного исполнения произведений, написанных лицами, осужденными за контрреволюционную деятельность;
  б)о более активном пересмотре (с участием Союза советских писателей СССР) действующего репертуара театров и эстрады и очищении его от идеологически порочных, антихудожественных и устаревших произведений.
  Генеральный секретарь Союза советских писателей СССР А. Фадеев". (33)
  
  "... только из одного поселка Переделкино, где строились писательские дачи, брошено в ГУЛАГ на смерть и муки двадцать крупнейших писателей России, и каждый -- каждый! -- арест был завизирован Александром Фадеевым или даже подготовлен им. <...>
  
  Кроме Фадеева, Симонова и еще двух-трех имен, <...> основными исполнителями сталинских погромов 1946 - 1953 годов были известные писатели, которые никогда не существовали.
  
  Анатолий Суров - полуграмотный, вечно пьяный "охотнорядец", никогда не скрывавший своих пристрастий. Позднее специальная комиссия Союза писателей установила, что он не написал ни одной строки. За него "творил" писатель Я. Варшавский, отовсюду изгнанный голодавший "космополит". А. Суров нанял его для "творческих нужд"...
  Суров был лишен авторства. Но, конечно, пропасть ему не дали, определили на руководящее место во Всесоюзном радиокомитете...
  
  Аркадий Первенцев -- фигура не менее зловещая. Двоюродный брат Маяковского, огромный, бритоголовый. "Шофер из душегубки" - называли его тогда.
  Первую книгу Первенцева "Кочубей", изданную в 37-м году, начисто переписал литературный редактор. Она отличалась по художественному уровню от всех других созданий Первенцева настолько, что и без того становилось совершенно ясно: "Кочубей" написан другим человеком...
  Скольких людей погубил этот несуществующий писатель, писатель-призрак, кричавший на талантливых критиков - профессоров университета: "Долго ли будут они своими мышиными зубками, своими ядовитыми чумными зубками подтачивать здание советской драматургии?!"
  
  Орест Мальцев - фигура фиктивная до такой степени, что даже в справочнике Союза писателей о лауреатах Сталинских премий, в графе "за что получена Сталинская премия" - прочерк...
  Хотя известна и его книга, и рыжеватый инвалид войны Володя Гурвич, сын одного из основателей американской компартии, которого по заведенной МВД схеме вначале выталкивали с работы, а затем выселяли вместе с матерью из Москвы как тунеядца...
  Чтобы не умереть с голода, Володя Гурвич схватился за первую попавшуюся работу - писал заказанный Оресту Мальцеву роман "Югославская трагедия" - о "кровавой собаке Тито"... Когда с Тито помирились, роман изъяли из всех советских библиотек, и Орест Мальцев оказался писателем - лауреатом Сталинской премии без единого литературного труда...
  
  Писатели, которые никогда не существовали, стали "опричниками" Фадеева и Симонова...
  Литературная опричнина губила советскую литературу с яростью.
  "...Их было более шестисот - ни в чем не повинных писателей, которых Союз послушно отдал их тюремно-лагерной судьбе...", - повторяет Солженицын в своем письме IV съезду СП официальные данные, объявленные в свое время с трибуны Союза писателей.
  Как видим, и Солженицын еще не знал в те дни всей правды.
  Союз писателей не только "отдал", он и заталкивал литераторов в тюрьмы. А от вернувшихся с каторги ссыльных бедолаг требовал молчания или предательства". (34)
  
  "Анна Берзинь, в 1937 году попавшая в концлагерь, по возвращении в 1953 году прямо и открыто всюду заявляла: "Всех нас посадил Сашка!" Мне передавали, что, когда Саша увидел ее в клубе Союза писателей и дружески, как к пострадавшей, подошел к ней, Берзинь демонстративно не подала ему руки". (35)
  
  "Таких встреч тогда у него было много. И не все они кончались так мирно. Некоторые из вернувшихся с того света бывших его друзей и приятелей при встрече с ним вели себя агрессивнее.
  Что он при этом думал? Что чувствовал? Мучился угрызениями совести? Или продолжал верить, что, как говорил Сталин (передавали такое его высказывание), "история нас оправдает"?
  Никаких прямых его высказываний на эту тему - ни покаяний, ни попыток оправдаться". (27)
  
  "... один из вернувшихся (из лагеря, попавший туда по доносу Фадеева. Дж.Р.), бывший его дружок и соратник по РАППу - критик Иван Макарьев плюнул ему (Фадееву. Дж.Р.) в лицо при встрече". (19)
  
  "Весной 1953 года, вскоре после смерти Сталина, Фадеев направил "в верха" нервическую записку: поделившись своими тревогами в связи с упадком литературы, он попросился в отпуск, чтобы освободить время для работы над "Черной металлургией". <...> Но Хрущев и Маленков - новые лидеры державы - не соизволили его даже принять. Опытный политик, он быстро понял, что оказался в изоляции. Руководство Союзом фактически перешло к поэту Алексею Суркову. <...>
  
  Вроде бы Фадеев и хотел сбросить с плеч управленческие заботы, однако отставка не принесла ему счастья. Он привык вершить судьбы литературы, привык к вниманию властей, а тут сразу очутился, что называется, за бортом. <...>
  На ХХ съезде Фадеев не был избран членом ЦК: он откатился на ступеньку ниже в партийной иерархии, стал лишь "кандидатом". А из лагерей и ссылок возвращались коллеги, побывавшие по ту сторону революционной целесообразности. Реабилитированные". (25)
  
  "В мае 1956 г. Фадеев застрелился из револьвера, оставшегося у него со времен гражданской войны. В день самоубийства во двор переделкинской дачи Фадеева въехали машины... В комнату вбежал начальник тогдашнего МГБ Серов...
  - Письмо есть? - прорычал он Ажаеву.
  Ажаев вынул из кармана письмо, и Серов буквально вырвал его из рук.... После этого, не повернув головы в сторону несчастного самоубийцы, Серов и его приближенные так же стремительно вышли. Три черные машины взревели и скрылись. Фадеев их не интересовал. Их интересовало письмо... <...>
  
  Предсмертное письмо Фадеева в ЦК КПСС впервые было опубликовано 20 сентября 1990 г. в еженедельнике ЦК КПСС "Гласность" (Известия ЦК КПСС. Љ 10, 1990. С. 147-151). Приводим полный его текст:
  
  "Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы - в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли, благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40-50 лет.
  Литература - это святая святых - отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа, и с самых "высоких" трибун - таких как Московская конференция или XX партсъезд - раздался новый лозунг "Ату ее!" Тот путь, которым собираются исправить положение, вызывает возмущение: собрана группа невежд, за исключением немногих честных людей, находящихся в состоянии такой же затравленности и потому не могущих сказать правду, - выводы, глубоко антиленинские, ибо исходят из бюрократических привычек, сопровождаются угрозой, все той же "дубинкой".
  С каким чувством свободы и открытости мира входило мое поколение в литературу при Ленине, какие силы необъятные были в душе и какие прекрасные произведения мы создавали и еще могли бы создать!
  Нас после смерти Ленина низвели до положения мальчишек, уничтожили, идеологически пугали и называли это - "партийностью". И теперь, когда все это можно было бы исправить, сказалась примитивность, невежественность - при возмутительной доле самоуверенности - тех, кто должен был бы все это исправить. Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных. Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находятся в роли париев и - по возрасту своему - скоро умрут. И нет никакого стимула в душе, чтобы творить...
  Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, одаренный богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединенная с прекрасными идеалами коммунизма.
  Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плелся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком, неисчислимых бюрократических дел. И даже сейчас, когда подводишь итог жизни своей, невыносимо вспоминать все то количество окриков, внушений, поучений и просто идеологических порок, которые обрушились на меня, - кем наш чудесный народ вправе был бы гордиться в силу подлинности и скромности внутренней глубоко коммунистического таланта моего. Литература - это высший плод нового строя - унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти - невежды.
  Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни.
  Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение трех лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять.
  Прошу похоронить меня рядом с матерью моей. А. Фадеев". (36)
  
  Даже решившись на самоубийство, привыкший всю жизнь лгать, Фадеев и в предсмертном письме не смог написать правду, искренне раскаяться в своих грехах и предательствах, а пытался переложить свою вину на "руководство партии", вдруг оказавшееся "самоуверенно-невежественным", на власть каких-то "людей неталантливых, мелких, злопамятных", каких-то непонятных "нуворишей от великого ленинского учения". И даже на оказавшегося "сатрапом" Сталина, перед которым он всю жизнь пресмыкался.
  
  "Сам Фадеев, осознав себя в конце жизни полным банкротом, всю вину за то, что, подводя итоги, оказался у разбитого корыта, возложил на партию, которой всю жизнь верно служил. То есть - не на саму партию, конечно, - даже на пороге смерти разорвать свою связь с этой священной коровой он не посмел, - а на тех, кто ее, эту партию, представлял <...>
  
  "Меня превратили..." - пишет он. Но истинное его горе в том, что не "его превратили", а он сам превратил себя в то, чем стал". (13)
  
  "Кто они, - эти "нувориши от великого ленинского учения"?
  Да те самые "вожди", вчерашние соратники Сталина, каждому слову которых он всю жизнь внимал почтительно-раболепно, потому что каждое их слово выражало для него волю партии. Ну, а про "сатрапа Сталина" и говорить нечего. Если даже порой он и не понимал смысла его решений, всегда был уверен, что решения эти - бесконечно мудрые, единственно правильные. <...>
  
  Подобно тому, как "они" всю вину за случившееся взвалили на него, так он взваливает ее - на них. "Меня превратили..."
  Но на самом-то деле ОН САМ превратил себя в эту "лошадь ломового извоза". А главное даже не это, а то, что играть роль такой "лошади", изнемогающей "под кладью бездарных, неисчислимых бюрократических дел", ему нравилось. Ни за что на свете не согласился бы он добровольно сбросить с себя эту кладь, отказаться от этой якобы тяготившей его и ненавистной ему роли. <...>
  
  В этом своем предсмертном письме он, как мы помним, жаловался на то, что его превратили в чиновника, который "всю жизнь плелся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком, неисчислимых бюрократических дел".
  Но - ни слова о том, что его превратили в палача". (27)
  
  В этом своем предсмертном письме Александр Александрович не смог утаить своей обиды на людей, которые уже три года правят государством, но так и не нашли за эти три года времени его принять. Он называет их невежественными нуворишами и противопоставляет им Сталина, который "был хоть образован". Но ведь эти нувориши не упали с неба. Это - те самые люди, которые при жизни Сталина были ближайшими его соратниками, верными исполнителями его воли". (13)
  
  "... застрелился Фадеев, как мы знаем, отнюдь не "от пьянства", а совсем по другим причинам. И наше сочувствие застрелившемуся было бы куда сильнее, если бы он застрелился тогда, когда ему по должности приходилось подписывать согласие на аресты бывших друзей, а не тогда, когда они вдруг стали возвращаться "с того света"". (19)
  
  
  АЛЕКСЕЙ СУРКОВ - русский советский поэт и литературный критик, общественный деятель, педагог, журналист, военный корреспондент. Лауреат двух Сталинских премий (1946, 1951), Герой социалистического труда (1969), кавалер четырех орденов Ленина, ордена Октябрьской революции, ордена Красного знамени, двух орденов Красной Звезды, ордена "Знак Почёта", множества медалей.
  Участник Гражданской войны, Польского похода, подавления Тамбовского крестьянского восстания.
  Член Центральной ревизионной комиссии КПСС (1952-1956), Кандидат в члены ЦК КПСС (1956-1966). Депутат ВС СССР (с 1954 года) и ВС РСФСР. Член ВСМ (Всемирного Совета Мира). С 1949 года заместитель генерального секретаря, в 1953-1959 годах - первый секретарь Союза писателей СССР. (37)
  
  В народе (с лёгкой руки Твардовского) известен под кличкой "гиена в сиропе".
  
  Автор нескольких хороших текстов, например, текста популярной песни:
  
  Бьётся в тесной печурке огонь,
  На поленьях смола, как слеза.
  И поёт мне в землянке гармонь
  Про улыбку твою и глаза.
  Про тебя мне шептали кусты
  В белоснежных полях под Москвой,
  Я хочу, чтоб услышала ты,
  Как тоскует мой голос живой.
  
  Ты сейчас далеко-далеко,
  Между нами снега и снега.
  До тебя мне дойти нелегко,
  А до смерти - четыре шага.
  Пой, гармоника, вьюге назло,
  Заплутавшее счастье зови.
  Мне в холодной землянке тепло
  От твоей негасимой любви.
  
  (в оргинале было "от моей негасимой любви", но Марк Бернес спел "от твоей негасимой любви" и это прозвучало ещё лучше, теплее)
  
  и нескольких томов дубовых патриотических и откровенно холуйских текстов, например:
  
  На просторах Родины чудесной,
  Закаляясь в битвах и труде,
  Мы сложили радостную песню
  О великом друге и вожде.
  
  Сталин - наша слава боевая,
  Сталин - нашей юности полет.
  С песнями, борясь и побеждая,
  Наш народ за Сталиным идет.
  
  Солнечным и самым светлым краем
  Стала вся советская земля,
  Сталинским обильным урожаем
  Ширятся колхозные поля.
  
  Краше зорь весеннего рассвета
  Юности счастливая пора.
  Сталинской улыбкою согрета,
  Радуется наша детвора.
  
  Нам даны сверкающие крылья,
  Смелость нам великая дана.
  Песнями любви и изобилья
  Славится Советская страна.
  
  И т.д., и т.п.
  
  "Это был злой, хитрый, опасный человек, типичный аппаратчик", - характеризует Суркова в своих воспоминаниях переводчица Л.З. Лунгина". (37)
  
  Выразительную характеристику многолетнему пастырю совписов (советских писателей) дал в книге под названием "На лобном месте" писатель Григорий Свирский:
  
  "Он был самым зловещим карателем той поры, бывший поэт Алексей Сурков, заявивший во всеуслышанье: "Этот ренессанс надо задавить..."
  Александр Фадеев застрелился. Константин Симонов, того хуже, напечатал Дудинцева. Целый год пропадал затем, удалившись в Ташкент, в комфортабельное изгнание.
  Алексей Сурков почувствовал: пришел его час...
  Рывок Яшина и Дудинцева из рабочих колонн соцреализма, едва ль не массовый побег писателей "за рамки дозволенного", испугали правителей так, что надолго исчезли книги, содержащие критику "нового класса" - властительных бюрократов.
  Венгерское восстание подлило масла в огонь...
  Для борьбы с писателями - главной "заразой" - были брошены номенклатурные каратели, которых Никита Хрущев, как известно, окрестил "автоматчиками"...
  Каратели-автоматчики по сигналу тревоги, по звонку из ЦК, кидались на "опасную" книгу, строптивую речь писателя-вольнодумца. На что прикажут. <...>
  
  Таланты в консерваторы не нанимаются. Разве что от страха!
  Нет, повторю еще раз, после февраля 56-го года не делятся писатели России на "консерваторов" и "либералов". Потому, может быть, выдержки из стенограмм, в которых "консерватор" Сурков давил новоявленный "ренессанс", заслуживают внимания: Сурков - пустейшее сердце - был рупором ЦК и КГБ одновременно, разражаясь в силу этого заемными протокольными тирадами:
  
  "На страницах печати появлялись иногда завуалированные, иногда и открытые призывы к отказу от социалистического реализма как основного творческого метода советской литературы. Если несколько лет тому назад замалчивался опыт таких, например, литераторов и деятелей искусств, как Мейерхольд, Таиров, Булгаков и Бабель (спасибо секретарю СП, подтвердил свою причастность к преступлению. - Г.С.), - то в недавнее время отдельные критики и литературоведы ударились в другую крайность, преувеличивая значение творческого опыта этих деятелей театра и литературы, огульно амнистируя их действительные ошибки и заблуждения (?! - Г.С.).
  
  Были попытки канонизации творчества Б. Пастернака и некоторых близких ему по направлению современных поэтов. Марина Цветаева шумно возводилась в ранг едва не самого выдающегося русского поэта XX века".
  Нет уж, он, секретарь Союза писателей СССР Алексей Сурков, не позволит тронуть табель о рангах!
  Этак где вдруг окажешься!.. <...>
  
  Я не знаю, впрочем, ни одной талантливой книги, на которую не кидался бы в те годы овчаркой Алексей Сурков. Рвал в клочья писателей не за страх, а за совесть, мстил талантам за свое творческое бесплодие." (34)
  
  С нескрываемым презрением относилась к Суркову вдова Осипа Мандельштама Надежда Яковлевна:
  
  "Я назвала свою фамилию секретарше, и она доложила обо мне Суркову. В приемной ждали люди, вернувшиеся из лагерей. Сурков тогда занимался их устройством. На доклад секретарши Сурков пулей вылетел из кабинета. Он кинулся ко мне и спросил, кем я прихожусь Мандельштаму. Узнав, он сказал, что примет меня через несколько дней, так как очень занят, попросту завален работой... Я прекрасно понимала, в чем дело. Прежде чем разговаривать со мной, Сурков должен был выяснить наверху (я не знаю, до каких вершин он доходит), как относиться к Мандельштаму и что говорить вдове. <...>
  
  В разговорах Сурков всегда ссылался на таинственную ипостась "они". Он говорил: "Я не знаю, как "они" на это посмотрят" или: "Я не знаю, будут ли "они" печатать Мандельштама". Я заметила, что "они" считают, думают, полагают... Однажды я спросила: кто же это "они"? "Ведь для меня "они" это вы". Он был крайне удивлен - мы так приятно разговаривали, и для него, поэта, вдова погибшего поэта была дамой, которую он однажды принял без очереди. Потом я поняла, что мир состоит из этажей и те, кто выше, называются "они". Сурков ходит на один из невысоких этажей, и ему тоже говорят, что надо доложить и выяснить, как "они" на это посмотрят. Над следующим "они" перекрытие, а затем снова "они". Я нахожусь внизу, еще ниже Зинаиды Капитоновны, и для меня ее шеф - олицетворение таинственного "они". У Суркова не те "они", что у человека, именуемого "некто в штатском". О мнении других "они" Сурков узнает от "некто в штатском". Кругом "они", и Сурков мечется, улещивая писателей, ведя классовую борьбу и вымаливая у тех, кто "они", кое-какие подачки для своих подопечных. В классовой борьбе он должен сохранять кадры. Один писатель на семью из трех (жена и сын) потребовал квартиру в четыре комнаты. Сурков не мог ему отказать: "Иначе он может скатиться в контрреволюцию". Сурков рассказал мне этот прискорбный случай и пожаловался, как трудно управлять литературой и стоять у кормила. Четырехкомнатные квартиры предоставляются только тузам. Человек часто причисляет себя к тузам раньше, чем "они" его заметили. Отказать в квартире нельзя, потому что будущий туз возьмет да скатится, а это скандал, и допускать его нельзя. У него копошится тайное подозрение, что Пастернаку следовало вовремя расширить жилплощадь и тем самым предотвратить сочинение романа. <...>
  
  Суркову нелегко подхватывать писателей, которые норовят "скатиться" или "уйти", еще труднее заниматься классовой борьбой и воевать с призраками, но самое трудное - распределять реальные блага: квартиры, дачи, пакеты и пайки - кому в конверте, кому в кульке... Нельзя винить его, что он пускает струи сиропа на патоке и уснащает речь окающими звуками, как Алексей Максимович, а иногда кусается и ест падаль. Я бы не хотела очутиться на его месте: трудно..." (17)
  
  Задача воспитания подсоветских литераторов в духе патриотизма и горячей любви к родной коммунистической партии и её вождям была очень непростой. Писатели и поэты народ творческий, свободолюбивый, то и дело норовят сделать шаг вправо или влево из колонны единомыслия, за ними глаз да глаз нужен. Но Алексей Сурков был пастухом опытным и всегда пристально следил, чтобы ни одна овца не отбилась от стада:
  
  "Первый съезд Союза советских писателей открылся 17 августа 1934 года и продлился до конца месяца. <...> В трехчасовой вступительной речи Бухарин говорил о "поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в СССР". Среди тех, кого он выделил и похвалил, был Пастернак. <...> Для защитников популистской, лояльной к власти поэзии это была ересь. Алексей Сурков, поэт-песенник и подающий надежды функционер, завидовавший Пастернаку и ненавидевший его, в ответной речи возразил, что искусство Пастернака - не образец для подражания для растущих советских поэтов. <...>
  
  "Огромный талант Б. Л. Пастернака, - сказал Сурков, - никогда не раскроется до конца, пока он не отдастся полностью гигантской, богатой и сияющей теме, [предложенной] Революцией; и он станет великим поэтому, только когда органически впитает Революцию в себя". <...>
  
  Когда начала появляться новая, тревожащая проза и поэзия, Сурков со страниц "Правды" предупреждал о вреде подобных экспериментов и учил писателей их долгу. "Партия всегда напоминала советским писателям, что сила литературы лежит в близости к жизни народа, от которой она не может быть отделена... Мы боролись против подчинения литературы чуждым влияниям или влияниям, которые больше не наши - против буржуазного национализма, против великодержавного шовинизма, против антипатриотической деятельности космополитов". (38)
  
  "... У нас есть много разговоров между людьми, -- продолжает Сурков, - что в США есть духовная жизнь, а у нас нет, хотя эти пошляки обывательские (?!) не знают, что в США отсюда и досюда есть границы более жесткие, чем у нас, что Говарда Фаста не запрещают, но ему создают такие условия существования, что его книги физически почти никто не читает". (Какой самобытный и образный язык у русского по крови. -- Г.С.)
  
  Но особенно самобытен и народен Сурков, когда отталкивает Михаила Шолохова, претендента на его, Суркова, роль пустого сердца:
  "... Нужно... чтобы партия литературе верила, что литература может быть хорошим помощником партии, а что это не собрание мертвых душ, что это не собрание хвастунов, и чья бы корова мычала, а Михаила Александровича молчала, так как он сам залез в казну на 300 тысяч целковых..."
  
  Не от себя говорит Алексей Сурков - это уж точно, коль грозится - ни много ни мало! -- даже разогнать Союз писателей СССР, если он не утихнет.
  
  "...Выступает Николай Б. и начинает Фадеева поносить и меня учить, как будто он в литературе Толстой, а я извозчик с Тверской улицы... Нам на следующем пленуме Союза писателей придется думать о том, как быть с Союзом писателей..."" (34)
  
  "Нападки на Пастернака в 1947 году нашли свое воплощение в доносной статье Суркова в газете "Культура и жизнь", считавшейся "рупором Жданова". Некоторые представители интеллигенции называли ее "Братской могилой". Сурков обвинял Пастернака в "реакционной идеологии, оглядывающейся назад", в том, что он "говорит об Октябрьской Революции с враждебностью и даже ненавистью" и что его поэзия - "прямая клевета" на советскую действительность. Кроме того, он утверждал, что у Пастернака "скудные духовные ресурсы", не способные "дать рождение крупной поэзии"". (38)
  
  О том, насколько опытным чиновником был Алексей Сурков, свидетельствует в своих воспоминаниях Надежда Мандельштам:
  
  "Однажды, когда я сидела у Суркова, в кабинет ворвалась, чуть не рыдая, секретарша, очень добрая и славная женщина, но, к несчастью, как все преданные секретарши, зараженная начальственными идеями. Ей только что сообщили "оттуда", что ночью зловредные станции, не признающие нашей цензуры, передавали поклеп на социалистический реализм. Требовалось дать отпор. Сурков даже не спросил, в чем заключался поклеп. "Отпор" был у него готов заранее. Он распорядился напечатать бумажку о том, что девяносто девять с десятыми (как на выборах) процентов населения поддерживают социалистический реализм и читают только книги, написанные этим методом. Секретарша побежала стучать на машинке, а я спросила Суркова, откуда он взял такую точную цифру. "По сведеньям библиотек", - не задумываясь ответил Сурков. Из современной литературы в библиотеках выдается только "социалистический реализм", свой или переводной, так что сведенья Суркова точные. Другой вопрос, сколько процентов населения пользуются библиотеками. Приходится сделать допущение, что в стране со стопроцентной грамотностью библиотеками пользуются девяносто девять с десятыми населения. Сурков верит статистическим данным с искренностью функционера, который знает, зачем функционирует". (17)
  
  Одному, понятно, с такой писательской оравой не справиться - между 1954 и 1959 годами число членов Союза писателей СССР возросло с 3700 до 4800 человек. Необходимо иметь под своим началом группу надёжных опричников. Как говорил в своё время гениальный вождь и учитель: "Кадры решают всё". Однако, наиболее проверенные и убеждённые правоверные писатели почему-то всегда оказывались тупыми солдафонами с нулевым творческим потенциалом и авторитетом в литературной среде не пользовались. А надо было привлечь на свою сторону настоящих, талантливых "инженеров человеческих душ". К сожалению, на этом пути возникали непреодолимые трудности, поэтому приходилось работать с тем материалом, который был доступен и готов на любые подлости:
  
  "Есть ли какая-либо закономерность в том, что правофланговыми карателей-автоматчиков неизменно становились то бывший поэт, то бездарные драматурги типа Софронова?..
  Неужели власть даже и не пыталась опереться на таланты? Хватала тех, кто под рукой?
  
  Ничего подобного! ЦК понимал, что бездарям никто не верит. Знал, в частности, что последователей Суркова в литинституте окрестили "сурковой массой".
  И долгие годы искал мэтра, авторитет, талант, который помог бы набросить на литературу намордник...
  
  Первый, кого после войны пытались приобщить к карателям, был... кто бы вы думали?.. Борис Пастернак. Это было вскоре после опубликования государственных пасквилей на Зощенко и Ахматову... В доме Пастернака появились тогда никому не известные вежливые мужчины с военной выправкой в штатском и от имени правительства попросили Бориса Леонидовича выступить против Анны Ахматовой, заклеймить позором ее "антинародную поэзию".
  
  Борис Леонидович испуганно замахал руками:
  - Что вы?! Что вы?! Мы с ней друзья! Старые!.. -- Он еще долго что-то говорил, и тогда один из государственных мужей сказал, вставая, холодно и угрожающе:
  Между прочим, ваши стихи тоже непонятны народу...
  - Правильно! Правильно! - обрадованно вскричал Пастернак. - Это еще ваш Троцкий говорил!..
  
  Больше Пастернака не трогали. Передали заботу о нем... все тому же безотказному Алексею Суркову, который вскоре и выступил с разгромной статьей, уличая Пастернака в чужеродности... <...>
  В тот день, когда появилась в "Правде" эта сурковская статья, пожалуй, впервые для нашего поколения обнажилось полное сращивание аппарата КГБ и Союза писателей СССР. У нас начало складываться убеждение, что это вообще одно и то же учреждение, только отделы разные. <...>
  
  Или вот, к примеру, плодовитый номенклатурный критик Борис Соловьев!
  Лицо у Соловьева рыхлое, глаза рачьи, выпученно-бессмысленные, по краям толстых губ пена, которую он то и дело снимает уголком платка.
  Соловьев -- знаток Блока и всей запретной, любимой им поэзии 20-х годов. Это его отдушина... На отдыхе, развалясь на прибрежном песке, он декламирует забытых поэтов часами, обрызгивая пеной слушателей. "Я сегодня, гражданин, плохо спал, Душу я на керосин променял..." О, он прекрасно знает, что такое настоящая литература!.. И торопится донести властям на каждую книгу, в которой улавливает правду. Впервые он широко прослыл наемным убийцей еще в 48-м году, опубликовав статью "Поощрение натурализма", в которой он разжаловал русский критический реализм в опасный натурализм.
  На сколько книг он донес с тех пор? Скольких писателей убил? <...>
  
  Естественно, Борис Соловьев был брошен на талантливые книги немедля. Вслед за Сурковым. А за ним и другие. Скажем, Дмитрий Еремин, "разоблачитель" яшинских "Рычагов", тихий, безликий "неизвестный писатель", как его называли. Или, к примеру, Сытин, вежливенький, улыбчивый бородач, постоянный руководитель чего-нибудь. То он парторг Союза писателей, то зам. председателя комитета по кино.
  О главной службе Сытина мы узнали только из статьи Анатолия Кузнецова, опубликованной в Англии. Сытин оказался руководителем доносчиков, "стукачей" в Союзе писателей. Он ведал внутренним сыском.
  
  Остальные борцы с крамолой были такого же типа.
  Название их грозно-панических статей в "Литературке" говорят сами за себя: "Смелость подлинная и мнимая", "Идти в ногу с эпохой", "Без четких позиций" и пр. Чем большую высоту набирала литература, тем чаще и оглушительнее звучали очереди карателей...". (34)
  
  Те литературоведы, кто пытался сказать о Суркове что-то положительное, вспоминали, как он боролся за то, чтобы публиковали Ахматову, заступался за попавших в немилость писателей и их родственников. Наверное были и такие эпизоды в его биографии, но чаще непогрешимая линия партии перевешивала душевные порывы:
  
  "Прежде всего Сурков отрекся от Левы Гумилева. Он сказал: "С Гумилевым дело сложно - он, вероятно, мстил за отца..." Когда-то наверху решили вместе с отцами уничтожать и сыновей, чтобы они не стали мстителями. Отказываясь помочь сыну, у которого убили отца, и издеваясь над матерью, самое простое использовать формулу о мстителях. Я совершенно убеждена, что Сурков ни в каких мстителей не верил, а просто умывал руки. Лева освободился после XX съезда, когда поехали специальные комиссии, выпускавшие лагерников на волю. Остались в лагерях только люди с большими сроками, которые, вероятно, никаких "преступлений" не совершили, но, испугавшись угроз и пыток, подписали дикие протоколы.
  
  Э.Перштейн, ходившая тогда к Суркову (в начале 1956 г), передает его слова так "Знаете, мясорубка мясорубкой, нарушения законности, конечно, были и в деле Л Гумилева, но все-таки он, видимо, совершил государственное преступленье" (см. Горизонт 1989 Љ6)". (17)
  
  К Пастернаку Сурков всегда испытывал неприязнь, не только из-за разницы в творческих потенциалах, но и в личном плане, что было обусловлено просто неприятным для него стечением обстоятельств:
  
  "3 апреля 1946 года Пастернак принимал участие в вечере поэзии, куда пригласили московских и ленинградских поэтов. Пастернак опоздал, и аудитория разразилась аплодисментами, когда он попытался незаметно пройти на сцену. Выступавший в то время поэт вынужден был прервать чтение до тех пор, пока Пастернак не сядет на место. Перебитого и, несомненно, раздраженного поэта звали Алексей Сурков; в его лице Пастернак нажил непримиримого врага. Именно Сурков говорил, что Пастернаку, чтобы стать великим, необходимо впитать в себя революцию.
  
  Разрыв казался не простым совпадением, когда примерно то же произошло почти через два года, когда Сурков выступал на "Вечере поэзии" в Политехническом музее, посвященном теме: "Долой поджигателей войны! За прочный мир, за народную демократию!" Зал Политехнического считался одним из самых больших в Москве; он был настолько переполнен, что люди сидели в проходах, а на улице толпились те, кто не мог попасть в зал. Сурков приближался к концу стихотворного обличения НАТО, Уинстона Черчилля и всяких западных агрессоров, когда аудитория взорвалась аплодисментами - как будто невпопад. Покосившись через плечо, Сурков снова увидел Пастернака. Незаметно пробираясь на сцену, он снова лишил Суркова заслуженных похвал. Он вытянул руки, чтобы утихомирить толпу и позволить Суркову продолжать. <...>
  Большая группа слушателей последовала за ним после вечера домой. Сурков кипел от злости. Во время войны он сделал себе имя топорными патриотическими стихами". (38)
  
  Особенно ярко проявился "гиенистый" характер Суркова в процессе травли Пастернака после публикации за рубежом его романа "Доктор Живаго" и присуждения ему Нобелевской премии:
  
  "... никому наши властители не позволяли вмешиваться в их дела и иметь свое собственное суждение. С этой точки зрения стихи О. М. были настоящим преступлением - узурпацией у власть имущих права на слово и мысль. Для врагов Сталина так же, как и для его клики. Эта поразительная уверенность вошла в плоть и кровь наших властителей; право на суждение определяется и будет определяться положением, чином и рангом. Еще совсем недавно Сурков мне объяснил, чем плох роман Пастернака: доктор Живаго не имеет права судить о нашей действительности. Мы ему не дали этого права". (39)
  
  "Сурков заявил, что доктор Живаго не смеет судить о революции. Он был убежден, что Октябрьская революция может обсуждаться только "победителями", а у прочих и тем более у пострадавших права на суждение нет. <...> Он так привык к молчанию и так называемому единомыслию, что искренно считал его единственно возможным и нормальным для общества состоянием". (17)
  
  После того, как выяснилось, что в СССР роман Пастернака по политическим причинам не может быть опубликован, автор передал его текст итальянскому издателю Фельтринелли. При этом Пастернак предусмотрительно известил своего издателя о том, чтобы тот не верил никаким письмам или телеграммам, написанным на любом языке, кроме французского, потому что предвидел, что на него будет оказано мощное давление. "Дело Живаго" курировал заведующий отделом культуры ЦК Поликарпов.
  
  "Поликарпов и Сурков встретились с Пастернаком <...> Разговоры велись напряженно, но сдержанно; и Поликарпов, и Сурков просили Пастернака послать телеграмму Фельтринелли с требованием вернуть рукопись. Пастернака предупредили: отказ действовать приведет "к очень неприятным последствиям". Поликарпов и Сурков подготовили текст телеграммы к Фельтринелли, которую должен был отправить Пастернак... <...>
  
  В октябре Сурков поехал в Италию в составе делегации советских поэтов. На самом деле он пытался воздействовать на Фельтринелли. Прихватив переводчика, он ворвался в издательство на улице Андегари. Его крики на русском были слышны на всей улице. Сурков <...> размахивал перед лицом издателя телеграммой Пастернака.
  
  "Я знаю, как такие письма делаются", - сказал Фельтринелли. На стене за его плечом висела фотография Пастернака. Сурков давил на него целых три часа, но ушел ни с чем. Фельтринелли заявил, что он "свободный издатель в свободной стране". Он сказал Суркову, что, издав роман, он отдаст дань великому произведению советской литературы. Роман - свидетельство правды, сказал он, даже если московские бюрократы от культуры его не поняли. <...>
  
  Сурков не собирался сдаваться; он перешел к угрозам. Он дал интервью газете итальянских коммунистов "Унита", в которой Фельтринелли одиннадцать лет назад работал внештатным корреспондентом. В первом публичном комментарии советского официального лица о "Докторе Живаго" он предложил факты "со всей искренностью": роман Пастернака был отвергнут его товарищами, потому что в нем клеветнически описана Октябрьская революция. Пастернак согласился с критикой и просил итальянского издателя вернуть ему рукопись, чтобы он мог ее переработать. Но, несмотря на просьбу автора, роман, если верить сообщениям в прессе, выйдет в Италии против воли его автора.
  
  "Холодная война затронула и литературу, - продолжал Сурков. - Если это свобода, увиденная западными глазами, я должен сказать, что у нас на нее другая точка зрения". По словам интервьюера, Сурков "давал понять, как ужасно, по его мнению, все происходящее". Сурков продолжал: "Итак, уже во второй раз, во второй раз в истории нашей литературы, после "Красного дерева" Бориса Пильняка книга русского будет вначале издана за границей".
  
  Напоминание о Пильняке, казненном соседе Пастернака, было прямой угрозой. Суркову не привыкать было к крайностям государственного насилия. Годом раньше он сказал в интервью одной югославской газете: "У меня на глазах исчезали друзья, писатели, но в то время я считал это необходимым, требованием революции". Фельтринелли сказал Курту Вольфу, американскому издателю Пастернака, что слова Суркова нужно цитировать как можно шире и "следует задействовать "Тайм" и "Ньюсуик". <...>
  
  В декабре, на очередном съезде писателей, Сурков заговорил о "прогнившем внутреннем эмигранте" Пастернаке и назвал Пастернака "отступником, которого наш праведный гнев изгнал из славной семьи советских писателей". (38)
  
  После смерти Пастернака под пресс Софьи Власьевны (так диссиденты называли советскую власть) попали последняя любовь поэта Ольга Ивинская и её дочь Ирина. Им инкриминировались строжайше запрещённые в СССР для частных лиц валютные операции, так как Ольга получала от итальянского издателя Фельтринелли гонорары за "доктора Живаго". Обе были осуждены и отправлены в лагерь.
  
  "Ни у кого не было сомнений в вердикте, но, когда объявили сроки заключения, все были поражены их суровостью - восемь лет принудительных работ для Ивинской и три для Ирины.
  "Нью-Йорк таймс" назвала приговор "чистым актом мести" против "ближайшей соратницы и близкого друга Бориса Пастернака, которая стала вдохновительницей романа "Доктор Живаго" и послужила прообразом его героини, Ларисы".
  
  Рассел, пожилой философ, выступавший за одностороннее ядерное разоружение, писал Хрущеву, что преследование Ольги и Ирины "чрезвычайно затрудняет мой призыв к лучшим отношениям с Россией".
  
  В бой ринулся Сурков: он дал интервью газете французских коммунистов "Юманите". Он выразил удивление в связи с тем, что получает письма от таких писателей, как Грэм Грин. "Вы вмешиваетесь и требуете освобождения преступниц, о которых вы ничего не знаете... Речь идет о незаконных сделках с валютой, и дело никак не связано с Пастернаком, который был великим поэтом. Надо сказать, что его семья не имеет никакого отношения к этой грязной истории. Все слухи оскорбляют память писателя. Если бы за границей хотели почтить его память, то не стали бы взбаламучивать грязь вокруг него только потому, что среди его друзей была авантюристка".
  
  Кроме того, Сурков написал Дэвиду Карверу, генеральному секретарю Международного ПЕН-клуба, что Ивинская "рекламировала свою близость с Пастернаком" и "несмотря на преклонный возраст (48 лет), не переставала заводить параллельных и частых близких отношений с другими мужчинами". (38)
  
  Во всей красе проявил Сурков свою лицемерную сущность и по отношению к Александру Твардовскому. Через год после снятия с поста редактора и разгрома "Нового мира" Твардовский перенёс инсульт, приведший к потере подвижности и речи, а в больнице у него обнаружился запущенный рак лёгких. 18 декабря 1971 года писатель умер. Суркова он ненавидел всю жизнь.
  
  "Когда Твардовский умер, его семья просила Суркова не скорбеть над гробом...
  Увы, все шло... по предсказанию покойного Юзовского. Выступал Сурков у гроба Твардовского. Протягивал к гробу свои белые пролетарские руки.
  Несколько человек поднялись и вышли. Не вынес кощунства и Солженицын, сидевший в зале, возле вдовы Твардовского". (34)
  
  Непримиримую позицию дубового партийного функционера занимал Сурков и в процессе травли Солженицына:
  
  "Последнее высказывание Суркова, которое до меня дошло, относится к Солженицыну. "Я, конечно, понимаю, - сказал Сурков, - что Солженицын крупный писатель, но "если враг не сдается, его уничтожают"..." Уместная цитата из Горького все равно что ссылка на самый высший этаж дома, где сидят "они". Таково значение литературы в нашей стране". (17)
  
  
  КОНСТАНТИН ФЕДИН - один из главных пастухов советского писательского стада, всю жизнь верой и правдой служивший своим хозяевам. За то был обласкан властью, пожалован привилегиями и осыпан наградами.
  
  Русский советский писатель и журналист, специальный корреспондент. Первый секретарь (1959-1971) и председатель правления (1971-1977) Союза писателей СССР. Член АН СССР и Немецкой академии искусств (ГДР) (1958). Герой Социалистического Труда (1967). Четыре ордена Ленина, орден Октябрьской Революции, два ордена Трудового Красного Знамени, Орден "За заслуги перед Отечеством" 1-й степени (ГДР), золотой орден "Звезда дружбы народов (ГДР), куча медалей и Сталинская премия первой степени. (40)
  
  Федин с самого начала принял сторону большевиков (в этом читатель убедится в дальнейшем). При этом никакие злодеяния, творимые новой властью над беззащитным народом, эту его позицию поколебать не смогли.
  
  В 1933-1934 Федин активно участвует в подготовке Первого Всесоюзного съезда писателей, являясь членом оргкомитета. Заслуги и преданность Федина большевистской власти были оценены и в 1937-м он, в числе других верноподданных писателей, проживал в новом писательском доме с парадным из мрамора-Лабрадора и, по свидетельству Надежды Яковлевны Мандельштам, "любил красное дерево целыми гарнитурами".
  
  Кстати, интеллигентом, как вспоминает Николай Васильевич Панченко, Надежда Яковлевна Федина не считала:
  "Интеллигентом, если обобщить наши разговоры, может быть крестьянин (Поля Степина из Тарусы - определенно интеллигентка) и может не быть академик (ну, хотя бы Лысенко или даже Федин, у которого, говорила Н.Я., от нормального интеллигента только очки и вставные зубы). Это не социальная группа, но высшая степень, к чему стремится человек, но не всегда достигает". (41)
  
  А вот притча на ту же тему от Бенедикта Сарнова:
  "Однажды в гостях у Вячеслава Шишкова Константин Александрович Федин сказал мечтательно:
  - Если бы мне дали carte blanche, какой замечательный роман я бы написал о нашей сегодняшней жизни!
  - Нет, Костинька, - сказал Вячеслав Яковлевич. - Не написал бы.
  - Это почему же? - возмутился Федин.
  - Потому что настоящие-то писатели, - сказал Шишков, - карт-бланшу не просят.
  
  Василий Гроссман, Александр Солженицын, Варлам Шаламов, Юрий Домбровский, Лидия Чуковская, Евгения Гинзбург не просили "карт-бланшу" и не ждали, чтобы им поручили написать "Жизнь и судьбу", "Один день Ивана Денисовича", "В круге первом", "Раковый корпус", "Архипелаг ГУЛАГ", "Колымские рассказы", "Хранитель древностей", "Факультет ненужных вещей", "Софью Петровну", "Крутой маршрут". Все эти книги были написаны потому, что их авторы просто не могли не написать о том, что им выпало пережить". (13)
  
  В своей книге "Загадки советской литературы" Юрий Михайлович Оклянский, ученик Федина, прилагает немалые усилия для того, чтобы по мере возможности представить чиновника от литературы Федина в более-менее приглядном виде. Однако, как известно, факты - упрямая вещь. Они так и норовят просочиться между строчками, пахнущими отбеливателем:
  
  "В порядке подготовки общественного мнения либо для острастки автора в двух ведущих партийных органах, а затем на писательских собраниях в июле 1944 года был устроен показательный разгром новой двухтомной мемуарной книги Федина "Горький среди нас". Это было, не надо гадать, последнее предупреждение...
  Чуть ли не пять лет после этого Федин жил в обстановке страха и ожидания нового удара. Происходило это в то самое время (1943-1948), когда он работал над романами дилогии "Первые радости" и "Необыкновенное лето". В ту самую долгую полосу обостренных внутренних поисков компромисса, согласия со сталинской системой, которая бы дала ему возможность жить и писать. А, может быть, и просто существовать на белом свете.
  
  Но раньше, в 30-е годы, Федин пытался купить себе похожее право относительно малой ценой. Прежде всего, усиленной верноподданной критикой язв капиталистического Запада, которые действительно имеются в наличии. Тем самым в художественном тексте косвенно или, на худой конец, скупыми мазками воздавалась дань восхваления их антиподу - якобы безупречной социалистической системе и столь же будто бы образцовой советской державе. К полезному для режима творчеству романиста добавлялось часто услужливое поведение автора на некоторых общественных постах, на которые его выдвигали, да отдельные, "в кон", "актуальные" высказывания в речах и газетных выступлениях. <...>
  
  Это выразилось в безудержном восхвалении лично Сталина в самом пухлом из всех романов Федина (почти 700 страниц текста) - "Необыкновенное лето" (1945-1948). Автор торопливо вписал в эту книгу о событиях Гражданской войны специальную главу, которую назвал "Эпилог к военным картинам".
  Там расписан небывалый полководческий гений будущего вождя народов. Внешне малоприметный рябой сорокалетний грузин, прибывший в качестве члена Реввоенсовета на Южный фронт, кстати, вовсе не летом в соответствии с названием романа, а в середине октября 1919 года, по этой главе судя, в мгновение ока оказывается победителем опытнейших профессионалов белых военачальников - генералов Деникина, Мамонтова и Шкуро... Революция спасена. Необыкновенное, переломное лето 1919 года свершилось. А на двух последних страницах романа Сталин, начальственно и отечески пожимая руку, уже напутствует на дальнейшие подвиги одного из главных и достаточно живо изображенных персонажей - молодого саратовского большевика Кирилла Извекова..." (21)
  
  В знаменательном 1949 году (год 70-летнего юбилея "отца народов") Федину удалось угодить "Хозяину":
  
  "Главным событием 1949 года в стране было 70-летие И.В. Сталина. Здание Музея революции возле Пушкинской площади в Москве превратили в Музей подарков вождю. Каждый трудовой коллектив, каждый честный советский патриот, а тем более писатель, по-своему должны были отметиться и внести собственную лепту в это грандиозное торжество всего прогрессивного человечества.
  
  Федин тоже сделал, что мог. И хлопоты его не пропали даром. Дилогия его романов - "Первые радости" и "Необыкновенное лето" - в том же 1949 году была удостоена Сталинской премии первой степени, а былые его политические проступки и прегрешения больше не упоминались. С этого момента автор, что называется, снова стремительно пошел в гору...
  Новые посты и назначения стали пролетать, как полустанки за окном поезда. А в мае 1959 года он очутился уже в апартаментах первого секретаря Союза писателей СССР. Лиха беда начало (как, впрочем, видим и не начало то было). Карьерные ухватки и приемы, видоизменяясь по формам и видам, копились и оттачивались с годами.
  И так бывало у Федина не только в сталинские времена, со Сталиным, но и с Хрущевым и далее". (21)
  
  23 октября 1958 года Нобелевский комитет присудил премию Пастернаку за его роман "Доктор Живаго", вышедший годом ранее в Италии, в издательстве Фельтринелли, поскольку издать роман в СССР оказалось невозможно:
  
  "В середине сентября (1956 года. Дж.Р.) редколлегия "Нового мира" прислала Пастернаку длинное, подробное письмо с отказом печатать "Доктора Живаго". В основном критиковал роман Константин Симонов, прославленный поэт. Еще четыре члена редколлегии, в том числе ближайший сосед Пастернака, Константин Федин, предлагали внести в роман существенные исправления и дополнения. Письмо подписали все пять членов редколлегии. <...>
  Федину в особенности не нравились суждения Живаго о его современниках. В словах и мыслях Живаго он видел слова и мысли самого Пастернака и его высокомерие гения. <...>
  
  Один из биографов Пастернака отмечал, что авторы письма либо упустили, либо не заметили "самой страшной ереси романа: соединяя художественными средствами эпоху сталинизма с ранней революционной историей, Пастернак (за много лет до "Архипелага ГУЛАГ" Солженицына) намекал на то, что тирания последних двадцати пяти лет стала прямым продолжением большевизма". Для Пастернака сталинизм, культ личности и массовые репрессии не были "искажением" ленинского курса, как принято было говорить в хрущевские времена. Нет, все это стало естественным продолжением системы, созданной Лениным. Ни на что подобное нельзя было намекать даже в письме с отказом.
  С особенной горечью Пастернак увидел под письмом подпись Федина: соседа по Переделкину он считал другом". (38)
  
  "Шабаш тогдашних злоречий возбуждала пресловутая большевистская нетерпимость: "Кто не с нами, тот против нас". Плюс оскорбленное, почти крепостническое чувство - какое право имел автор книги, отвергнутой внутри страны, печатать ее за рубежом?! То, что сейчас кажется азбукой литературной жизни, выглядело тогда как государственная измена. <...>
  
  Разумеется, поведение Федина в истории с романом "Доктор Живаго" было соглашательским, двойственным, далеким от мужественности... Федин не вступился за своего близкого друга. Не разъяснил значение его искусства, не призвал к терпимости. И это было не только проявлениями малодушия. Многого он, видимо, уже и сам внутренне не понимал, завороженный идеологическими шаблонами соцреализма и марксистскими догмами, в утверждении которых принимал участие. В этом смысле с Фединым повторился приступ духовной слепоты, который испытывал после возвращения в СССР в последние годы жизни его учитель Горький". (21)
  
  Сразу после публикации романа началась травля Пастернака, в которой по указаниям из партийных верхов принимал участие и считавшийся близким другом Пастернака Федин. Ситуация накалилась до предела после присуждения Пастернаку Нобелевской премии. По приказу сверху Федину пришлось заставлять Пастернака от премии отказаться:
  
  "Сухо поздоровавшись, Федин сразу поднялся в кабинет к Пастернаку. Он сказал Пастернаку, что пришел с официальным, а не дружеским визитом. "Я не поздравляю тебя. Сейчас сидит у меня Поликарпов (заведующий отделом культуры ЦК КПСС. Дж.Р.), он требует, чтобы ты отказался от премии".
  "Ни в коем случае", - ответил Пастернак.
  Они шумно спорили; в записке отдела культуры ЦК утверждалось, что Пастернак держался воинственно, "категорически сказал, что не будет делать заявления об отказе от премии, и могут с ним делать все что хотят". Затем Пастернак попросил дать ему немного времени на раздумья, и Федин дал ему два часа. Поликарпов, взбешенный отсрочкой, вернулся в Москву.
  Федин позже передал Поликарпову, что Пастернак так и не пришел с ответом. "Это следует понимать так, что Пастернак не будет делать заявление", - подытоживал Поликарпов. <...>
  
  Уйдя от Пастернака, Чуковский зашел к Федину, который сказал ему: "Сильно навредит Пастернак всем нам. Теперь-то уж начнется самый лютый поход против интеллигенции"". (38)
  
  В 1959 году Константин Федин становится первым секретарём Союза писателей СССР вместо А.А. Суркова:
  
  "По советским ранжирам это была министерская должность. Федину предстояло пройти через все спирали и "волчьи ямы" высшего "придворного" сановника. Даже для крупных писателей участь, конечно, не новая. <...>
  Он не годился быть руководителем государственного масштаба, какими, скажем, по свойствам натуры до него были прежние писательские руководители "сталинского разлива" - пламенный "комиссар" и генсек А.А. Фадеев или даже убежденный коммунист А.А. Сурков.
  Но именно в подобном сговорчивом "рыхлом" зицпредседателе, с незапятнанной литературной репутацией, власти тогда и нуждались. И Федин с годами настропалялся, изловчался исполнять взятую роль. Мелкими делами, культуртрегерством, совершая множество благородных и полезных дел, он как будто сводил баланс, отвлекал в сторону, задабривал собственную совесть, стараясь возместить то, от чего уклонялся и чего не исполнял по главному счету". (21)
  
  Травля Пастернака и исключение его из Союза писателей быстро добили его. Пастернак скончался 30 мая 1960 года. Федин, живший в соседнем доме, на похоронах не появился:
  
  "В доме соседа Пастернака Константина Федина, сменившего Суркова на посту секретаря Союза писателей, были задернуты шторы. Федин сказался больным, но его отсутствие восприняли как оскорбление. Двое присутствовавших на похоронах схлестнулись над гробом Пастернака из-за неявки Федина. Один оправдывал Федина, утверждая, что он на самом деле тяжело болен и ничего не знает. Второй сердито парировал: "Он прекрасно видит из окон, что здесь происходит".
  
  Вениамин Каверин был так возмущен, что позже написал Федину: "Кто не помнит, например, бессмысленной и трагической, принесшей много вреда нашей стране истории с романом Пастернака. Твое участие в этой истории зашло так далеко, что ты был вынужден сделать вид, что не знаешь о смерти поэта, который был твоим другом и в течение двадцати трех лет жил рядом с тобой. Может быть, из твоего окна не было видно, как его провожала тысячная толпа, как его на вытянутых руках пронесли мимо твоего дома?"" (38)
  
  Юрий Оклянский утверждает, что Федин действительно был так сильно болен, что не мог не только выйти на улицу, но даже подойти к окну. Может так, а может и нет.
  
  В начале 1960-х, во время "оттепели", персонаж "Первых радостей" и "Необыкновенного лета" Извеков снова появляется в романе Федина "Костёр". Чтобы не отставать от новых веяний, большевик Извеков становится у Федина невинной жертвой ежовских репрессий:
  
  "У меня хранится письмо К.А. Федина от 23 июля 1962 года - ответ на мою статью в журнале "Сибирские огни", посвященную как раз первой книге романа "Костер". Из письма видна суть возникшего у нас тогда спора об изображении "психологического удара", перенесенного политическим "штрафником" Извековым в самую истребительную пору ежовщины.
  
  Федин взялся за актуальную тему. Однако же по остроте анализа романисту далеко до почти одновременно с ним печатавшегося "Одного дня Ивана Денисовича" Солженицына. Безвинно проштрафившийся участник Гражданской войны Извеков проходит кругами "чистки" все-таки в щадящем режиме. Нет здесь ни садистов-следователей, ни ночных арестов, ни тюрем, ни пыток, ни бескрайних обителей ГУЛАГа... Представлены лишь однотонные, как близнецы, типовые кабинеты и безмолвные коридоры тогдашних высших партийных инстанций - ЦК ВКП(б) и его Центральной Контрольной Комиссии. С оклеветанным коммунистом беседуют в конце концов его же партийные товарищи". (21)
  
  В последний период своей писательской и общественной деятельности, когда он стал председателем Союза писателей СССР, Федин, по словам Бенедикта Сарнова, "снискал себе на этом поприще прозвища "Чучело орла" и "Комиссар собственной безопасности"". (13)
  
  "Он (Федин. Дж.Р.) действительно выступил в секретариате Союза писателей против публикации романа А.И. Солженицына "Раковый корпус", хотя ранее приветствовал публикацию в "Новом мире" "Одного дня Ивана Денисовича". Он также подписал Письмо группы советских писателей в редакцию газеты "Правда" 31 августа 1973 года о Солженицыне и Сахарове". (40)
  
  "Разговор происходил на даче Федина. Я передал свое впечатление от чтения (речь идёт о "Раковом корпусе". Дж.Р.) и с некоторым пафосом произнес фразы в защиту писателя, которого после общего успеха "Одного дня Ивана Денисовича" теперь начали подвергать травле.
  
  Федин, выслушав меня, откинулся на спинку высокого кожаного кресла. Некоторое время испытующе на меня смотрел, потом произнес неожиданно резко и сухо:
  - Вы знаете, вот мы будем отмечать пятидесятилетие Октябрьской революции. В девятнадцатом году я был в осажденном Юденичем Петрограде, можно сказать, в пекле Гражданской войны... А он против Советской власти. Как же я могу его поддерживать?" (21)
  
  В этом высказывании Константина Александровича просматривается его убеждённость в наивысшей ценности революции и в правильности выбранной им позиции, заключавшейся в верности партийной политики, которой он следовал в течение всей своей жизни. Для него было бы чем-то чудовищным хотя бы на секунду предположить, что победа Юденича могла стать для России благом. Что если бы, заняв Петроград, Юденич приказал бы повесить на фонарных столбах на всеобщее обозрение Ленина, Троцкого, Зиновьева, Каменева и всю остальную большевистскую свору, то судьба огромной страны могла пойти по совершенно другому, более благоприятному для неё пути - без подавлений восстаний, голодоморов, коллективизации, раскулачивания, индустриализации, Большого террора, не было бы жертв Второй мировой войны и многого другого. Но при этом Федину пришлось бы признать, что вся его жизнь была ошибкой, если не преступлением. Что он всю жизнь лгал, холуйствовал и подхалимничал, оправдывая неисчислимые злодеяния людоедской власти. Это, конечно же, было выше его сил. Поэтому он с лёгкостью убеждал себя в оправданности политики коммунистов и своей роли в укреплении существующей власти. А Солженицын, естественно, оказывался врагом режима и, тем самым, лично Федина.
  
  "О том, как одаренный и даже крупный художник в специфических условиях советской власти переставал быть собой, убивая не только свой дар и художественную индивидуальность, но даже теряя свои профессиональные качества, на страницах этой книги говорилось уже не раз. А.Н. Толстой, написавший безликую и бездарную повесть "Хлеб". Юрий Олеша, о падении которого Аркадий Белинков рассказал с обстоятельностью, быть может, даже излишней. Николай Тихонов, утративший даже профессиональное умение "ставить слово после слова". Константин Федин, последний роман которого даже в редакции публиковавшего его журнала смогли прочесть только корректоры". (27)
  
  "В те более ранние годы, к которым главным образом привязано нынешнее повествование, мои тогдашние литературные кумиры А.Т. Твардовский и К.А. Федин, в меру масштабов личностей, идейной убежденности и силы характеров каждого, но все-таки так или иначе колебались вместе с линией партии". (21)
  
  Юрий Оклянский на страницах своей пухлой книжки (382 страницы) прилагает немалые усилия для отбеливания грехов своего наставника. С ним принципиально несогласен писатель и мемуарист Григорий Свирский:
  
  "Елизар Мальцев столкнулся со своим учителем Фединым у входа в Дом творчества в дни разгрома "Нового мира".
  Константин Федин улыбнулся своему ученику. Мальцев преградил ему путь и резко спросил, понимает ли он, Федин, что творит.
  -- Вы не только "Новый мир" убили, вы убили целое направление в русской литературе!
  У Федина дрожали губы...
  
  ...Я не знал в Союзе писателей СССР человека, которого бы ненавидели столь яро и единодушно. Его презирали и правые, и левые, и "болото", готовое ради корысти возлюбить все и вся. Даже коренников "палаческой гильдии" Грибачева и Софронова, даже Кочетова и Суркова презирали меньше. Обыкновенные конвойные овчарки, не более того. Ринутся, на кого прикажут.
  Константин Федин пошел в каратели не от нужды. Вряд ли кто-либо мог принудить его стать "генеральным опричником"... В ЦК партии поняли, что он готов на все.
  
  Остается понять, казалось бы, непостижимое.
  В кровавые сталинские времена Константин Федин не растерял славы порядочного человека. Он и в самом деле никогда не бывал ни штатным оратором проработочных кампаний, ни "литературным консультантом" НКВД, -- словом, он брезгливо отстранился в свое время от когорты фадеевых -- ермиловых.
  Почему же в шестидесятые годы, когда не было уж ни Сталина, ни Молотова, а затем и Хрущева, почему он, Константин Александрович Федин, бывший "серапион", пустился во все тяжкие? Чем объяснить этот страшный распад личности?
  
  Конечно, прежде всего, оскудением и утратой таланта. Последний многословный фединский роман "Костер" можно дочитать до конца, по меткому замечанию московского критика Л., только по приговору военного трибунала. <...>
  
  Однако кому не известно, как много значат в жизни писателя его тылы. Скажем, против чего возражает или на чем настаивает любимый им человек. Удерживает от бесчестных поступков: "Ты не сделаешь этого!" или, напротив, подталкивает к ним: "Что завтра твои дети будут есть?!"
  
  Нравственному крушению бесхарактерного, недоброго, самолюбивого Константина Федина в большой степени способствовала смерть его первой жены, Д., (Доры Сергеевны Фединой, урождённой Александер. Дж.Р.) прямой, честной женщины. <...>
  ...Со смертью Д. Константин Федин перестал стыдиться своих поступков. Одно осталось: "Дайте умереть спокойно!"?
  Тогда-то и пристало к нему это прозвище - "Чучело орла". <...>
  
  ... Сломленный, почти всегда нетрезвый и остроумный поэт Михаил Светлов, кормившийся переводами с языков народов СССР, однажды был остановлен в Клубе писателей бесталанным толстяком-туркменом, который начал упрекать Михаила Светлова в том, что тот "перевел его стих совсем-совсем неправильный".
  - Будешь шуметь, - весело сказал подвыпивший Светлов, - я переведу тебя обратно.
  Сколько их появилось в литературе, таких новоявленных "литературных баев", созданных талантливыми русскими поэтами-переводчиками.
  
  Когда-то была нужда в акынах, славящих Сталина; поэты-переводчики "создали" Джамбула и Сулеймана Стальского... От современных джамбулов реже требуют славословия, чаще - участия в травле талантов.
  Богатейшие, в своих республиках, домовладельцы и хозяева бесчисленных отар, эти безымянные литературные баи в Москве, на писательских съездах, стали опорой любого мракобесия...
  
  Тот же Михаил Светлов, имея в виду и эту "странность" культурно-национальной политики, придумал такую игру. Открывается, на любой странице, "Справочник Союза писателей", в котором перечислено около восьми тысяч фамилий. Играющий должен проглядеть фамилии писателей на странице и сказать, что эти писатели создали... Назовет - выиграл десятку. Не назовет - покупает Михаилу Светлову сто граммов.
  Михаил Светлов от такой игры никогда не трезвел.
  
  И немудрено! Вместе с Фединым и под его началом травили Солженицына, загнали в опалу, а затем в эмиграцию, а Твардовского довели до смерти... Абдумомунов, Шарипов, Мусрепов, Яшен, Кербабаев и т. д. и т. п. Что дали миру они, вознесенные в секретари, парторги, редакторы? Чем знамениты? В библиографических справочниках иногда можно отыскать тусклые названия их книжек, давно канувших в Лету.
  
  Чудную игру придумал веселый циник Михаил Светлов. Беспроигрышную.
  Даже если кто-либо из опричников вдруг прошумит книгой-однодневкой, как Корнейчук или Вадим Кожевников, все равно, как точно заметил Вениамин Каверин, "писатель, накидывающий петлю на шею другого писателя, - фигура, которая останется в истории литературы, независимо от того, что написал первый, в полной зависимости от того, что написал второй"...". (34)
  
  
  Список источников:
  
  1. "Пролеткульт", статья в электронной библиотеке ИФ РАН, "Новая философская энциклопедия".
  2. Энциклопедия "Всемирная история", https://w.histrf.ru/articles/article/show/glavlit .
  3. "Российская ассоциация пролетарских писателей", статья из Википедии.
  4. Л.К. Швецова, "РАПП", https://www.booksite.ru/fulltext/1/001/008/095/484.htm .
  5. А.Н. Николюкин, "МОРП", https://www.booksite.ru/fulltext/1/001/008/074/972.htm .
  6. "Всероскомдрам", статья из Википедии.
  7. "Литфронт", статья из Википедии.
  8. "Союз писателей СССР", статья из Википедии.
  9. "Авербах, Леопольд Леонидович", статья из Википедии.
  10. Б.Г. Бажанов, "Воспоминания бывшего секретаря Сталина", Франция, Третья волна, 1980.
  11. "Ермилов, Владимир Владимирович", статья из Википедии.
  12. Б.М. Сарнов, "Сталин и писатели. Книга 2", М., ЭКСМО, 2008.
  13. Б.М. Сарнов, "Сталин и писатели. Книга 3", М., КоЛибри, 2018.
  14. "Киршон, Владимир Михайлович", статья из Википедии.
  15. "Макарьев, Иван Сергеевич", статья из Википедии.
  16. "Селивановский, Алексей Павлович", статья из Википедии.
  17. Н.Я. Мандельштам, "Воспоминания. Книга 2", М., Вагриус, 2006.
  18. К.А. Залесский, "Империя Сталина: Биографический энциклопедический словарь", М., Вече, 2000.
  19. Б.М. Сарнов, "Сталин и писатели. Книга 1", М., ЭКСМО, 2008.
  20. З.А. Масленикова, "Портрет Бориса Пастернака", М., Присцельс, Русслит, 1995. Цит. по: Б.М. Сарнов, "Сталин и писатели. Книга 1", М., ЭКСМО, 2008.
  21. Ю.М. Оклянский, "Загадки советской литературы. От Сталина до Брежнева". М., Вече, 2015.
  22. "Тихонов, Николай Семенович", статья из Википедии.
  23. Е.Г. Эткинд, "Литературное самоубийство Николая Тихонова", https://www.persee.fr/doc/slave_0080-2557_1999_num_71_3_6624 .
  24. "Фадеев, Александр Александрович", статья из Википедии.
  25. А. Замостьянов, "Выстрел в писательском поселке", https://xn--h1aagokeh.xn--p1ai/journal/17/vyistrel-v-pisatelskom-poselke-c1.html .
  26. С.В. Волков (составитель), "Черная книга имен, которым не место на карте России", М., ПОСЕВ, 2004.
  27. Б.М. Сарнов, "Сталин и писатели. Книга 4", М., ЛитРес, 2018.
  28. "Гении и злодеи. Александр Фадеев", https://www.youtube.com/watch?v=v9Ur9QXK-58 .
  29. А.К. Гладков, "Встречи с Пастернаком", Париж, YMCA-Press, 1973.
  30. В.Я. Кирпотин, "Ровесник железного века", М., 2006. Цит. по Б.М. Сарнов, "Сталин и писатели. Книга 4", М., ЛитРес, 2018.
  31. Е.А. Добренко, "Поздний сталинизм. Эстетика политики. Книга первая", М., Новое Литературное Обозрение, 2020.
  32. Из письма А.А. Фадеева А.Ф. Колесниковой 23 апреля 1955 года. "Александр Фадеев. Письма", М., 1967. Цит. по Б.М. Сарнов, "Сталин и писатели. Книга 3", М., КоЛибри, 2018.
  33. Галина Белая, "Случай Фадеева", https://www.docsity.com/ru/sluchay-fadeeva/1142072/ .
  34. Г.Ц. Свирский, "На лобном месте", М., КРУК-престиж, 1998.
  35. В. Герасимова, "О судьбе Александра Фадеева. Беглые записки", Вопросы литературы, 1989, N 6, с. 126. Цит. по Б.М. Сарнов, "Сталин и писатели. Книга 4", М., ЛитРес, 2018.
  36. Торчинов В.А., Леонтюк А.М. "Вокруг Сталина. Историко-биографический справочник". Санкт-Петербург, 2000.
  37. "Сурков, Алексей Александрович", статья из Википедии.
  38. П. Финн, П. Куве, "Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу", М., Центрполиграф, 2015.
  39. Н.Я. Мандельштам, "Воспоминания. Книга 1", М., Вагриус, 2006.
  40. "Федин, Константин Александрович", статья из Википедии.
  41. Н.В. Панченко, в книге Н.Я. Мандельштам, "Воспоминания. Книга 1", М., Вагриус, 2006.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"