На глаза повязку черную, за руки ведут из горницы.
  Эх, вы, души окаянные, ну чего ж так беспокоится?
  Я и сам шагать умею-то, сапоги блестят с подковами,
  а мне жарко дышат в шею и в затылок бестолково,
  тычут толи сталь нагана, толи рукоять обреза....
  Что ж творится-то на свете ? Мне ж обратно не воскреснуть-
  я ж не бог, не сын евойный, мне ж житье дано одно!!!!!
  Бесполезно ... А конвойный постучался вдруг в окно.
  Слышу, просит у мамаши толи спирту, толи водки.
  -За здоровье пить не будем,- отвечает, больно, горько,-
  А за у покой души-то надо выпить- как годится!
  Я стою, дышать не смею, знать настал мой час простится 
  с этим домом, со станицей, с милой Глашкой Воронцовой.
  Сердце начало тут биться слишком быстро- на крыльцо
  повалился я, немели руки, ноги. Вот беда!
  Что случилось? В чем тут дело? Не был трусом никогда!
  Я подняться попытался, конвоиру говорю:-
  "Подсобика, слышишь, братец, на ногах я не стою.
  Коль, расстреливать собрались- не позорьте при народе,
  у нас мирное село-то и расстрелы тут не в моде..."
  По плечу меня похлопав и убрав повязку с глаз, 
  Конвоиры отвечают: - "Пошутили в этот раз. 
  Мы брательники у Глашки - ты с сестрицей не штукуй,
  Коль сказал вчера женится, так изволь и не балуй!". 
  Я и обмер, вот так диво, не бывало раньше так,
  Чтоб сперва стрелять хотели, а потом в законный брак...
  Рассмеялся я и обнял крепко крепко двух сватов,
  И распили литру водки, как положено, потом.