Есть такая порода людей, любителей истории, которые обожают рассуждать на тему 'а что было бы, если бы всё пошло не так?' Этим грешим и мы, свидетели события, о котором пойдёт речь в этом рассказе.
В один из долгих зимних вечеров, сидя за чашкой чая в уютной комнате Музея истории науки и техники ОИЯИ (что на улице Флёрова, бывшей Школьной), мы затронули тему атомной энергии. Тема возникла не случайно: приближалось 75-летие знаменательного открытия, изменившего ход истории. В январе 1939 года в научных журналах появились две статьи, взбудоражившие мировое физическое сообщество и положившие начало атомной эры. Авторы первой, немецкие радиохимики Отто Ган и Фритц Штрассманн, сообщали о неожиданном появлении лантана и бария после облучении урана нейтронами. Это означало, что ядра урана делились практически пополам; тогда это казалось невероятным. Авторы второй статьи, Лизе Мейтнер, получившая информацию приватным порядком ещё до публикации первой, непосредственно от Гана, и её племянник Отто Фриш, дали объяснение этому явлению с точки зрения физики. Оказалось, что при делении ядер выделяется колоссальная энергия, в миллион раз больше, чем при сгорании такой же массы угля. А уже через два месяца итальянский физик Энрико Ферми, эмигрировавший в США, обращается к военным с письмом, в котором говорит о возможности образования цепной реакции и создании атомной бомбы.
Как пошла бы история, что стало бы с человечеством, если бы цепную реакцию деления ядер открыли на несколько лет позднее, или, что ещё интереснее, на несколько лет раньше? А в том, что такая возможность была, сомнений не нет. Сказал же Ферми в 1939-м: 'Мы могли это сделать ещё в 1934 году'.
Как водится, мнения быстро разделились, Увлёченные жарким спором, мы не сразу заметили, как в проёме двери появилась фигура человека. Он стоял в коридоре, не решаясь переступить порог.
- Заходите. Дверь в музей всегда открыта.
- Не хотел прерывать вашу дискуссию, - сказал незнакомец. Теперь, когда он вошёл, можно было разглядеть его подробнее. Это был пожилой мужчина плотного телосложения, незапоминающейся внешности. В руках он держал потрёпанный портфель.
- Приехал навестить двоюродного брата, он сейчас в больнице, и вот, прогуливаюсь по вашему городу. Увидел вывеску 'Музей', решил зайти, - смущённо пояснил запоздавший посетитель.
Он представился учителем географии на пенсии, жителем одного маленького городка Тверской губернии. Как обычно в таких случаях, мы вкратце изложили ему историю города, института, продемонстрировали экспонаты (в том числе, некоторые - в действии) и подарили на память буклет, который он, помявшись, взял. Чувствовалось, что зашёл он не за этим. Его не взволновал рассказ о достижениях наших физиков, о самом тяжёлом магните в мире, вошедшем в Книгу рекордов Гиннеса, о пионерской работе боголюбовского аспиранта, положившей начало квантовой хромодинамике, о драматической судьбе дубненского диссидента Поликанова. Он остался равнодушным к первому и единственному в мире пульсирующему реактору. Так же его оставили равнодушным наши пламенные рассказы о синтезе трансуранов, о нашей гордости - 'дубнии' и флеровии' в таблице Менделеева, он даже не отреагировал на шутку, обычно имевшую успех у посетителей: 'Наши сверхтяжёлые элементы - самые сверхтяжёлые элементы в мире'. Казалось, этого человека больше занимает его портфель. То он ставил его на стул, то снова брал в руки, как будто решая, что с ним делать.
Мы предложили ему чаю. После первой чашки он как будто оттаял, а потом, видимо, решившись, извлёк из портфеля и выложил на стол жёлтую папку. Мы посмотрели на папку, потом на её обладателя.
- Там всё написано, - пояснил учитель. - Никто до вас этого не читал.
Мы переглянулись. Одна и та же мысль нас обоих. Может быть, он и учитель, но...
- Читайте. Не буду вам мешать, - сказал странный посетитель, защёлкнул портфель, взял со стола шапку и направился к выходу.
- Постойте, куда же вы?!
В ответ хлопнула входная дверь...
Что было делать? Природное любопытство быстро взяло верх. В папке оказалась старая школьная тетрадь - такая, знаете, традиционная, с таблицей умножения на задней обложке; там же лежала половина белого плотного листа бумаги для ксерокса с неровным следом от ножниц. На белом листе неровным изломанным почерком было начертано:
'Событие, о котором рассказано в этой тетради, случилось давно. Может быть, я запоздал со своим рассказом, но что поделаешь, чрезвычайные обстоятельства заставляли меня молчать. К тому же я не физик, и я думал, кому какое дело, кто первым и когда увидел, как делятся ядра урана, мне, например, это не казалось чем-то важным. И только недавно, посетив ваш город, город физиков, город фундаментальной науки, я взглянул на эту историю с другой стороны, увидел её другими глазами, вашими глазами, и понял, что не имею права оставлять эту историю в тайне - историю, которую мне довелось услышать от человека, с которым я случайно познакомился в Европе. Жаль, что не расспросил его подробнее, а теперь и не спросишь - скорее всего, его уже нет в живых'.
Мы раскрыли тетрадь. Посеревшие от времени тетрадные странички были старательно исписаны правильным, почти каллиграфическим почерком. Мы погрузились в чтение.
ИЗ ТЕТРАДИ УЧИТЕЛЯ:
'При Советской власти практиковалось направлять в научные загранкомандировки вместе с физиками сотрудников разведки - под видом тех же физиков. Вот и меня, в то время секретного работника отдела науки ЦК КПСС, отправили в такую командировку - приставили 'опекать' (по-нашему - 'пасти') одного известного учёного из Обнинска на международной конференции по ядерной энергетике.
Это был 1971 год, конец сентября; конференция проходила в Монте-Карло. Ну, вы знаете, что это за город. Кто-то сам был там, а кто-то помнит его ещё по клубу кинопутешествий Юрия Сенкевича. Он оживает с наступлением сумерек. На улицах вдруг появляются хорошо одетые дамы и господа, чтобы вскоре исчезнуть за дверями роскошных ресторанов и театров. Нам же, 'русико туристо', оставалось только наслаждаться роскошью магазинных витрин. Правда, организаторы конференции всё-таки позаботились о ночном досуге учёных: каждый получил сертификаты на три бесплатных посещения знаменитого монте-карловского казино. Теперь об этом можно рассказать: и я там был! Вышел оттуда с положительным сальдо в 30 франков, что равнялось тогда стоимости трёх обедов в дешёвом ресторане, но уже без сертификатов. И вот мы с моим подопечным физиком из Обнинска стоим у ярко освещённой витрины магазина женского белья; физик, дитя природы, резвится, отпуская неосторожные шутки о развитом социализме и загнивающем капитализме, а я рассеянно слушаю его и думаю о том, что хорошо бы иметь ещё немного валюты на подарок жене.
Около нас остановился высокий пожилой человек в широкополой шляпе. Несмотря на тёплый вечер, он был в длинном элегантном пальто. Он, не скрывая, прислушивался. Мой физик проявил похвальное благоразумие и замолчал, да и я невольно напрягся: советский человек, отправленный в зарубежную поездку строгой партийной комиссией, должен был избегать случайных знакомств и опасаться провокаций.
Он заговорил, и я не сразу понял, что он говорит на русском.
- Продолжайте, господа, - произнёс незнакомец, старательно произнося слова. - Я давно не слышал русскую речь.
- Вы русский? - осторожно поинтересовался я, не добавив опасного слова 'эмигрант': могло статься, что мы уже 'в разработке'.
- Нет, я не русский. Моя первая жена была русская. Могу я заказать вам вопрос?
- Можете говорить по-английски, - вырвалось у моего беспечного подопечного. Я с укором взглянул на него, но было поздно: началась длительная беседа у витрины магазина. Точнее, это был монолог незнакомца; он рассказывал о себе, о своей жизни, ему явно хотелось выговориться, а что в таком случае может быть лучше случайных людей, с которыми больше никогда не встретишься?
Я мало что помню из этой его исповеди. Да это и неважно. Самое интересное для нас он рассказал уже потом, когда мы сидели в уличном ресторанчике, которых полно на улицах Монте-Карло. Да я и не всё понял, хотя необходимая подготовка в английском языке была. Понял только, что воспитание наш случайный знакомый получил на улицах Палермо и Рима, рано приобщился к миру криминала и смысл жизни видел в аферах и авантюрах. Убегал от полиции, скрывался от конкурентов, и, как он выразился, в поисках клиентов и счастья объездил весь глобус.
- Нашли? - спросил мой физик.
- Что?
- Счастье.
- Нашёл! Обеспечил себя и детей. Дочь занимается наукой, профессор физики, сын пробует себя в искусстве. Сам наслаждаюсь спокойной жизнью пожилого человека в богатом доме, со слугами. Здесь, в Монако, не нужен паспорт, за много лет ко мне никто не пришёл - ни чиновник, ни налоговик, ни полиция...
Проезжающий автомобиль полоснул светом фар.
- Ecco, questo, si! - воскликнул новый знакомый, непроизвольно перейдя на родной итальянский язык при виде бирок участников конференции на наших пиджаках. - Удивительное совпадение: я познакомился с русскими физиками-ядерщиками как раз в 70-ю годовщину рождения великого Ферми! Разрешите представиться: синьор Федерико, вы можете меня так называть.
- Да что вы, я и закон Архимеда не смог в школе одолеть! Но с синьором Ферми я встречался, да, довелось. Беседовал... Откровенный вышел у нас тогда разговор. Он на многое открыл мне глаза. А знаете что? Давайте заглянем вон в то кафе, на углу. Посидим, вспомним великого человека. Согласны? За мой счёт!
Я отказался, опасаясь провокаций, но тут моему физику словно шлея под хвост попала: 'Упустить такой шанс - узнать нечто новое о Ферми, да вы что, мне этого никогда не простят!'. Нельзя было отпускать его одного. И под напором с двух сторон: 'За великого человека, синьор!' - 'Упустить такой шанс!' - 'Мне этого никогда не простят!' - 'За мой счёт, господа!' - я сдался. И вот мы в маленьком уютном кафе на одной из улиц Монте-Карло. В этот вечер, 29 сентября 1971 года, мы услышали рассказ об одной удивительной встрече - из тех, что выпадают человеку один раз в жизни, да и то не всем.
- Дело было в 1936-м, в Риме... Мы с ребятами угнали автомобиль, маленький такой жёлтый 'Пежо'. Да, точно, в 1936-ом, перед этим мы как раз отмечали моё 25-летие... Спрятали машину в укромном местечке, номера перебили, а чтобы перекрасить - до этого у нас руки не дошли, ну и полиция нас быстро накрыла...
Федерико (тогда его звали иначе) арестовали, а остальные скрылись, и пришлось держать ответ ему одному. На следствии он узнал, что 'Пежо' принадлежит профессору Ферми. Фамилия ему ничего не говорила, но профессорское звание внушило уважение к потерпевшему, и он чистосердечно во всём признался. Правда, ничего не сказал о конверте, найденном им под сиденьем автомобиля; в нём были какие-то бумаги с формулами и рисунками, похожими на ветвистые деревья; он счёл их недостойными внимания, и в материалы следствия они не вошли. Чистосердечное признание, впрочем, ему не помогло - он получил по полной, и впоследствии никогда не делал таких признаний.
В тюрьме его неожиданно посетил Ферми. 'Грация, синьор профессор!' - приветствовал потерпевшего Федерико. Но тому было явно не до обмена любезностями. 'Где конверт?' - быстро, без предисловий спросил он. 'Какой конверт?' - 'Который вы нашли в машине!' - 'Ну, было дело, и что?'. - 'Прочитали?' - 'Боже правый, что бы я там понял?!!' - 'Где он?' - уже спокойнее повторил свой вопрос Ферми. 'Видите ли, синьор, я его... как бы это сказать... гм... использовал'. 'Что значит использовал? - не понял Ферми, потом догадался и рассмеялся так, что в глазок уставился надзиратель. 'Вы никому его не показывали?' - 'Клянусь Мадонной! Никому! А что, это так важно? Вы кого-то боитесь?' - 'Вам лучше не знать. Да и никому лучше не знать. Хорошо ещё, что конверт попал такому как вы, а если бы.... - Ферми оборвал себя и, немного помолчав, добавил: - Да-а... Умнику хватило ума, чтобы не похвастаться перед всем миром, но хватило глупости, чтобы это хранить, а дурак не смог отличить бриллиант от стекляшки, но ему хватило ума это уничтожить. Вот уж действительно, союз ума и дури спасёт мир! Будь здоров, малыш, и больше не попадайся'. С этими словами Ферми ушёл, а его собеседник ещё долго ломал голову над тем, как профессор угадал его прозвище Малыш.
Выйдя на свободу, Малыш вернулся к прежним занятиям и забыл о всей этой истории, жёлтом 'Пежо' и заумном профессоре. Но в августе 1945-го, когда американские бомбардировщики стёрли с лица Земли Хиросиму и Нагасаки, а газеты всего мира запестрели сенсационными заголовками и громкими именами, на первой полосе одного из бульварных изданий он увидел знакомую фамилию. И сразу вспомнил о конверте, формулах, о встрече в тюрьме, и что-то зашевелилось в его голове, он начал догадываться, чего мог опасаться профессор и о чём он не договаривал. А девять лет спустя все радиостанции Земли сообщили о преждевременной кончине лауреата Нобелевской премии, создателя первого ядерного реактора профессора Энрико Ферми. И тогда синьор Федерико решил рассказать всё дочери, студентке физического факультета. Нет, он не обманул Ферми. Он действительно уничтожил конверт вместе с его содержимым. Но Ферми не знал, а он не имел случая ему сказать, что обладает абсолютной памятью. Он никогда ничего не забывал. И в разговоре с дочерью с фотографической точностью воспроизвёл увиденное в уничтоженном конверте Ферми. Дочь была поражена: 'Папа, ты же стоял у истоков создания атомной бомбы!'.
Странное дело, слушая этого ничем не примечательного человека, бывшего уголовника, я не мог отделаться от ощущения, что он растёт в моих глазах. С чего бы это вдруг? А потом я понял. Видимо, вблизи великих людей даже самые невзрачные люди обретают какую-то значительность.
- Почтим же память великого Ферми, гениального физика, моего соотечественника, вместе с которым мы, пусть и ненадолго, уберегли человечество от атомной катастрофы! - предложил синьор Федерико, и мы выпили.
Повинуясь внезапному порыву, я добавил:
- И за мир во всём мире!
И мы выпили ещё. И ещё. Потом физик сказал тост. Потом я. Потом не помню... На следующий день, когда летели обратно, в Союз, физик места себе не находил, маялся всю дорогу, бедняга, сам был не свой. Всё твердил: 'Вот сенсация так сенсация! Ну почему я не спросил у него адрес!'. Я уговаривал его как ребёнка: 'Вот и хорошо, что не спросил'. Убеждал, что лучше молчать об этой встрече, да и вообще забыть о ней. Кто его знает, кто он, этот гражданин Монако, человек с непогашенной судимостью. А может, он тайный агент. Или сумасшедший. А может быть, он просто дурачил нас? А мы расскажем и снова окажемся в дураках, а то и где-то похуже... 'Что значит похуже?' - спросил физик. Я промолчал. У меня у самого на душе скребли кошки... Молчать? Или доложить? Судьба решила за нас - на второй день после приезда в Москву физика насмерть сбил автомобиль. Кстати, автомобиль был жёлтого цвета. Совпадение, конечно, понимаю, но на меня оно подействовало. И я твёрдо решил молчать. Записал для себя эту историю, как Ферми тогда... И забыл, куда сунул тетрадку...'
На этом записи обрывались. Какое-то время мы сидели молча. Вот так история с географией! Что это? Розыгрыш? Бред сумасшедшего? Или, может быть, всё так и было на самом деле? Мы не находили ответа. Оставалось только ждать возвращения странного посетителя. Но он так и не вернулся - ни в тот вечер, ни на следующий день, ни через неделю. И мы сочли, что наш долг перед Историей - предать эти записки гласности. А уж что в них правда, а что вымысел, решайте сами.
Е. Шабалин, А. Расторгуев
Дубна, январь-май 2014
Рисунок из журнала "Искатель" за 1966 год, N 3.
Иллюстрация к рассказу Зубкова и Муслина "Немая исповедь".
![[]](/img/e/e_s_a/envelope/zubkowimuslin.jpg)