Аннотация: "Бирюзовое небо детства". Глава "Тату".
На одно плечо цветок,
Бабочку на попу.
И понравлюсь я тогда
Любому остолопу.
Полина Ли
В Бога душу мать!
Как же тело целовать?!
Тут насмотришься такого!
Что не сможешь ночью спать...
Из интернета
Тату
Мое первое знакомство с татуировкой состоялось в начале лета пятьдесят четвертого. С опозданием в полгода, после пяти с половиной лет службы на Черноморском флоте вернулся домой мой двоюродный брат Иван. На следующий вечер тетка Мария нарезала сала, достала кислую потемневшую прошлогоднюю капусту, наварила картошки и пожарила яичницу.
В отдельной тарелке - порезанный зеленый лук, политый подсолнечным маслом. На луке выделялись темно-серые крупные кристаллы соли. Мама принесла горшочек с тушеным мясом, залитым топленым жиром. Сосед и родственник Петро Твердохлеб, живший через забор, выложил на стол коричневый шмат копченой подчеревки, сплошь усыпанной "коляндрой" (кориандром).
В центре стола стоял мутно-зеленый графин с самогоном. Перед взрослыми на столе были такие же мутные, как графин, стопки. Через полупрозрачное стекло на дне стопок просвечивала зеленая буква Т.
После войны на все сельские торжества, крестины, поминки, посуду занимали у родственников и соседей. Чтобы не перепутать, посуду метили буквами, кружками, палочками. Каждая хозяйка метила своим клеймом и цветом. Стопки на столе принадлежали тете Оле, двоюродной сестре отца, а фамилия по мужу ее была Твердохлеб. Я до сих пор храню несколько, уже покрывшихся сеткой трещин, тарелок и стаканов, где маминой рукой нарисованы наши метки.
Меня, восьмилетнего, усадили напротив моряка. Высокого, широкоплечего, смуглого. Отрастающие крупные кудри выбивались из под бескозырки. Под черной матросской робой с синим воротником выделялась полосатая тельняшка. Перед тем, как наливать гостям, Иван снял бескозырку и аккуратно повесил ее на гвоздик под собственным портретом, тоже во флотской форме. Иван на портрете был мало похож на Ивана за столом.
Когда Иван начал разливать самогон по стопкам, я увидел на его левой руке синий якорь необычайной красоты, обвитый веревкой. Весь вечер я зачарованно смотрел на якорь. Казалось, он был живой и слегка шевелился на руке Ивана. Даже появление на столе испеченной в печи румяной курицы и голубцов не отвлекли мое внимание от созерцания татуировки.
Наутро, не успев позавтракать, я уже был у Ивана. Уже в белой робе он стоял перед открытым чемоданом. На его внутренней крышке были наклеены портреты красивых мужчин и девушек. Некоторые, как будто, были мне знакомы.
- Артисты, - пояснил Иван.
Все встало на свои места. Между артистами расположилась длинная фотография, на которой был изображен длинный военный корабль с пушками.
- Это твой пароход? - спросил я.
- Это не пароход, это крейсер.
Слово крейсер мне было известно. Я уже смотрел "Крейсер Варяг" два раза. Сначала на детском сеансе, а позже вечером Нянэк открыл узкое окно на сцене и мы скопом тихо проскользнули на сцену. Разместившись на полу, мы смотрели этот фильм уже с другой стороны белой простыни, заменявшей экран.
Я всмотрелся. На крейсере было написано: "Бесстрашный". Я посмотрел на Ивана по другому, с бесконечным уважением. На дне чемодана я увидел кусок черной суконки, на которой были пришпилены четыре сдвоенных буквы ЧФ и маленькие золотистые якоря. Я не мог оторвать от них глаз. Иван взял суконку и, отогнув проволочки с обратной стороны, снял маленький якорек и проколов карман моей рубашки, закрепил якорь.
Надев бескозырку, он поправлял ее, глядя в зеркало, покручивая и надвигая ее на лоб. Только сейчас я заметил, что на длинных лентах бескозырки золотыми буквами было написано: "Черноморский флот". Нагнув голову и, придерживая бескозырку рукой, он вышел во двор. Я за ним.
- Подожди меня, - сказал он и пошел вглубь двора мимо стога соломы и кучи кукурузных объедков.
Выйдя из-за стога, Иван пошел дальше и, дойдя до старой яблони-дички, долго смотрел на нее. Возвращался он медленно, поглядывая и в сторону соседей. Во дворах никого не было. Высоко перепрыгнув узенький мелкий ровик, вышел на улицу. Я последовал за ним.
С нижней части села шли двое: мужчина и женщина. Они были еще далеко, у Маркова моста. Иван вышел на середину дороги, постоял и вернулся. Посмотрел вдоль электрических столбов, вкопанных в прошлом году, с одной, потом, наклонившись вбок, с другой стороны, как бы проверяя насколько ровно они вкопаны, перевел взгляд на провода.
Пара снизу приблизилась. Это был, вернувшийся еще в позапрошлом году, служивший танкистом, Иван Адамчук с молодой женой. Повернувшись, Иван направился к ним. За несколько шагов, сняв бескозырку и, откинув широко левую руку с бескозыркой далеко в сторону, правой поздоровался с тезкой, энергично встряхивая. Затем обнялись так, что бескозырка оказалась за спиной бывшего солдата, по мужски трижды расцеловались.
- Красиво! - подумал я, потрясенный.
Но главное мое потрясение было впереди. Вернувшись в дом, Иван взял зеленую мыльницу, зубной порошок и щетку. Накинув полотенце на плечо, вышел на узкую площадку перед фасадом дома.
Накинув на куст сирени полотенце и, разложив все остальное на табурете, стоявшим под кустом, долго и энергично чистил зубы. Прополоскав рот и горло, дал мне кружку с водой. Я лил воду сначала на ладони, потом на шею. Мылся он размашисто, громко, со стоном, фыркая. Я вылил на него всю воду из ведра, стоявшего на завалинке.
Когда он стал вытираться, я увидел нечто, от чего у меня захватило дух. На его груди, почти во всю ее ширину, красовался крейсер "Бесстрашный", точь в точь как на фотографии в чемодане. Крейсер плыл, качаясь на татуированных волнах, волнующимся при каждом движении рук моряка.
Тщательно вытерев крейсер с волнами, Иван долго укладывал, причесывая, свои крупные кудри. Я же неотрывно смотрел на крейсер. Тогда же, я твердо решил стать моряком. Ничего, привыкну. Ведь там, наверняка, всем матросам рисуют такие корабли.
Вернувшись домой, я снял якорь с кармана рубашки и, приложив его на то место, где был якорь Ивана, послюнявив, обвел его химическим карандашом. Убрав якорек, я разочаровался, так как нарисованный якорь получился толстым и некрасивым.
Через пару дней, когда были почти смыты следы карандаша, я нарисовал якорь сам, проводя тем же карандашом по еле различимому контуру. Так я повторил несколько раз, с разочарованием убеждаясь, что мои якоря, в отличие от Ивановых, линяют. Я решил подождать до службы на крейсере, твердо полагая, что краска там особая, морская.
После второго класса, я встретил возле клуба Калуцкого Флорика, Мищишина Сашу и моего двоюродного брата Борю Мищишина. Они что-то оживленно обсуждали, протягивая друг другу руку. Я подошел поближе. На руке каждого красовалась татуировка. У каждого своя.
У Флорика на руке красовался якорь, а против большого пальца выделялась красиво изогнутая, с тенями и завитушками буква Ф. Сашины и Борины произведения были поскромнее, но тоже впечатляли. Татуировки им сделали в Дондюшанской МТС (Машино-тракторная станция), где проходили практику их старшие друзья, учащиеся в училище механизации.
На сердце полегчало. Незачем ждать флота и армии. Это можно сделать недалеко, в Дондюшанах, в МТС. Я решил проверить, на всякий случай, мнение отца по поводу улучшения моего облика татуировкой. Начал издалека. Рассказал о Флорике. Отец меня раскусил сразу.
- Этим делом занимаются последние босяки, - сказал он. - Просто некому их хорошо отлупить широким ремнем, а потом послать в поле прашевать целый день на жаре. Поумнеют враз.
Ремня мне не хотелось, прашевать еще больше. Я решил подождать до лучших времен. Чтоб не терять напрасно время, я подробно расспрашивал всех, у кого видел татуировки, где их делали и как это делается. Все оказалось предельно простым.
Надо взять три иголки, сложить их вместе и от ушек аккуратно и плотно промотать один ряд нитки, не доходя на толщину спички до острых концов. Перед остриями игл намотать ниткой небольшую булаву, чтобы тушь набиралась побольше и не стекала. Я тренировался, наделав кучу строенных устройств, макал их в тушь.
Боли я уже не боялся. Орал при воспитательных воздействиях только для того, чтобы криком сообщить, что я все понял и больше не буду. Но как только я подносил иглы к моей левой руке, что-то меня останавливало.
Прошел еще год. Снова настали долгожданные летние каникулы. Зайдя в сарай к Тавику, что-то мастерившему, я увидел на руке против большого пальца идеальной формы небольшой кружок. Это была буква О. Означало оно Октав - официальное имя Тавика.
- Татуировка или нарисовал?
- Татуировка. Сделал, когда был в Баксанах, у бабушки. Там все с татуировками.
Вопрос для меня был решенным. Тавик в моих глазах был очень большим авторитетом, чтобы с ним не считаться.
Решившись, я сделал новое приспособление, купил свежую черную тушь. Солнечным утром, после ухода родителей в поле, я разложил все необходимое на крыльце. От возбуждения слегка подташнивало, руки подрагивали. Обмакнув иглы в тушь, уколол левое колено. Ваткой, слегка смоченной тройным одеколоном, протер. На коже никаких следов. Значит надо колоть глубже. Наконец получилась нормальная точка. Можно начинать. Дрожь в руках полностью исчезла.
Наметив против большого пальца контуры буквы Ж, я начал колоть, регулярно вытирая лишнюю тушь. Сначала провел среднюю прямую черточку. Затем точками наметил концы косых отрезков. Посередине прямой черточки с обеих сторон проставил точки. Соединить крайние точки с боковыми посередине было уже делом времени и терпения.
В это время, шедший по дороге мой очередной троюродный брат по линии мамы, Васюта Гудема ( фамилия моей бабушки Явдохи в девичестве была Гудема ) зашел ко мне в гости. Глядя, чем я занимаюсь, он застыл, как вкопанный, следя за процессом. Затем подошел Женя Гудема, двоюродный брат Васюты. Толпа зрителей росла. Все были минимум на год младше меня. Пришедший позже всех Дорик Климов был младше меня почти на четыре года.
С облегчением я закончил букву Ж. Приподняв длинные отцовские трусы, стянутые резинкой под мой размер в поясе, я оголил левое бедро. Проверив еще раз качество точки на колене, на середине бедра стал наводить контуры якоря.
- Йййяа сам не смогу, - заикаясь, сказал Васюта. - сделай такое и мне.
Я уже заканчивал татуировать якорь. Выходил он бледнее и неказистее буквы Ж на руке. К тому же трудно было понять, что получилось: якорь или реактивный самолет. Но мнение зрителей было единодушным: нормально!
Васюта уже держал вытянутой левую руку. Я засомневался:
- Что скажет твой отец?
- Я не скажу. А потом он и не заметит.
Я взялся за дело. Скоро его буква В была готова. С опытом нарастал темп и качество. За Васютой дружно потянулись другие руки. Я работал в поте лица.
Известные педагоги утверждают, что детей бить нельзя. В моей семье в детстве, бывало, доставалось старшему - Олегу. Младший - Женя вырос практически не битым. Я уже давно принес им свои извинения. Повторяю их и этими строками. Понимаю, детей надо воспитывать без физического наказания.
Как психотерапевт скажу: Все наши комплексы родом из детства. И никто предположить не может, каким боком во взрослом состоянии выйдет физическое воспитательное воздействие в детстве. Ведь существуют психические ответные реакции отрицания, подражания и игнорирования, а также и бесчисленное количество их сочетаний в разных пропорциях.
А теперь посудите сами. Я делал тату в антисанитарных условиях, на пороге дома, не спросив мнения родителей.
Сегодня, зная, как распространяются сывороточный гепатит, сифилис, СПИД и другие инфекции, как можно оценить и реагировать на исколотые одним, без стерилизации инструментом, минимум десять пар детских рук? Но этот вопрос через шесть десятилетий.
А тогда... Вечером родители пришли с поля. Все как обычно. Сделали по двору оставшуюся работу. Мама, я запомнил, сварила картофельный суп с домашней, заготовленной загодя, лапшой. Уселись вокруг широкой скамейки. Я всегда сидел лицом к улице. Ужин был в разгаре.
Краем глаза я заметил, что справа с нижней части села, ковыляя, идет отец Васюты и тащит самого Васюту, упирающегося изо всех сил. В груди екнуло. Оторвав взгляд от Васюты, я увидел, что со стороны верхней части села Антось Климов ведет Дорика. Моя реакция была мгновенной. Я не выскочил, как пишут, а буквально взлетел из-за стола. Я помчался через огород, в поле, куда-нибудь, только подальше и побыстрее.
Домой я вернулся за полночь, когда по всему селу погасли огни. Дверь на ночь не запирали. Сдвинув осторожно марлю, навешенную от комаров, я прокрался к своей кровати. Стараясь не скрипеть, лег, вытянулся. Сердце колотилось. Думал, что не усну. Но как-то внезапно провалился в глубокий сон и проспал до позднего утра. Родители уже давно ушли на работу. День прошел, как год.
Вечером пришли с поля родители. Все как обычно. Поужинали. Против обыкновения, долго и тщательно кочаном, обрушенным от кукурузы, с мылом я обдирал ноги. Лег спать. Уже по настоящему не мог уснуть. Так, в тягостном ожидании возмездия , было прожито несколько дней. В один день, когда я уже расслабился, отец, насыпая в поддерживаемый мной мешок крупу, неожиданно сказал:
- Еще раз что-то подобное вытворишь, тупым ножом сам вырежу у тебя кожу там, где ты испортил ее детям!
Лучше бы он меня побил. Было бы значительно проще и понятнее.
Свою наколку на руке я носил до десятого класса. На уроке химии во время лабораторной работы я тайком отлил во флакончик с пробкой чистой серной кислоты. В течении нескольких дней я травил кожу на месте татуировки. В итоге на руке на всю жизнь осталась лишь небольшая, прерывистая линия. Точку на колене и якорь на бедре я оставил. Под брюками не видно.
Оставил как памятник собственной глупости. Оставшиеся участники коллективного тату, за исключением двух, живы.
Меченые нашей общей, а больше моей мальчишьей бездумностью, они до сих пор носят эти далеко не украшающие знаки.