Мое первое близкое знакомство с самопалом и "боевое крещение" произошло в девятилетнем возрасте во дворе двоюродного брата Тавика (Октавиана) Твердохлеба. Я возвращался с "хозяйства", где располагались так милые моему сердцу кузница, конюшня и тракторная бригада. Самая короткая тропка, ведущая от хозяйственного двора к правлению колхоза, проходила по меже Тавикового огорода и двора с подворьем Ткачуков. У сарая Тавик с друзьями, наклонившись над табуреткой и споря между собой, что-то живо обсуждали. Приблизившись, я увидел большой самопал, изготовленный из толстой трубки. Длина его была не более двадцати сантиметров, но широкий толстостенный ствол внушал уважение.
Скоро я понял, что, заряженный, соскобленной внутрь ствола с целого коробка спичек, "серкой", самопал не стрелял или, как принято говорить на языке "оружейников," не брал. Перепробовали, казалось, все. Набивали в запальное отверстие сбоку серку, несколько раз вводили в отверстие раскаленную иглу. Оставалось последнее средство - разобрать самопал и раскалить трубку на примусе. Но для этого необходимо буравчиком вынуть туго забитый бумажный пыж и выколотить горох. В противном случае, раскаленной на примусе трубке, грозил разрыв. Но буравчика не было ...
Отложив в сторону самопал, друзья стали заряжать другой, уже не раз испытанный. Я же впервые в жизни взял в руки самопал и, копируя старших товарищей, стал осваивать ремесло оружейника. Обломал спичку, вставил ее в ложе и прижал к запальному отверстию. Затем, повторяя нехитрые приемы мои наставников, чиркнул спичечным коробком по головке спички. Не успел я отвести руку, как самопал выстрелил. Отдача была внушительной. Сева, стоящий в двух метрах от меня, схватился за лицо. Остальные мгновенно повернулись ко мне. На их лицах была растерянность и удивление:
- Вот легкая рука! - вырвалось у Андрея Суфрая.
На Севу еще не обращали внимания. Все были рады, что отпала необходимость в полной разборке самопала.
В это время застонал Сева. Все повернулись к нему. Все лицо Севы было разукрашено мелкими круглыми красно-фиолетовыми кровоподтеками от гороха, которым был снаряжен самопал. Несмотря на обилие гороха, глаза Севы остались целы. Правда, две горошины ударили в двух-трех сантиметрах от глаза. Растерянность сменилась истерикой. Убедившись, что глаза целы, все, показывая пальцем на Севино лицо, без умолку хохотали. Мне же было не до смеха. Я ждал возмездия. Но Сева пообещал расквитаться со мной в другой раз.
Все время, пока кровоподтеки меняли цвет с фиолетового на зеленый, а потом на желтый цвет до полного исчезновения, Сева обещал мне разукрасить из самопала, заряженного солью, другое место. Но я уже был спокоен. Несмотря на то, что Сева был старше меня почти на пять лет, самопальном деле он был больше зрителем.
Зато я потерял, как говорят, покой и сон. Убедившись в легкости своей руки, я упорно искал дефицитную в то время трубку для собственного самопала. Мне повезло. Готовую уже трубку подарил мне Тавик, найдя для себя другую. Лишь собрав оружие, я понял истоки Тавиковой щедрости.
Запальное отверстие было настолько широким, что при выстреле из него вылетала струя огня. Пламя сбивало спичку и обжигала мне большой палец правой руки. Кроме того, сплющенная часть трубки была с трещиной, что создавало опасность разрыва самопала.
Я укоротил трубку, расплющив конец ее только после нагрева. Запальное отверстие сделал соответствующего диаметра с помощью трехгранного напильника и швейной иглы. Конструирование новых самопалов и их совершенствование превратилось в навязчивую идею. Я делал самопалы, испытывал их и терял к ним интерес.
Готовый самопал я менял на не обработанную еще трубку, уже полностью представляя себе мое следующее детище. Случавшиеся неудачи и поиск новых решений конструкции запальных устройств и крепления трубки подвигали меня на "теоретические" изыскания и совершенствовали мои практические навыки.
К одиннадцати годам я стал общепризнанным авторитетом и экспертом самопалостроения даже среди подростков, много старше меня. Заранее я мог предположить угрозу разрыва трубки, оптимальный вариант крепления ее на рукоятке. И все это в условиях практически полной конспирации, так как реакция моего отца, закончившего войну в Берлине, была вполне предсказуемой.
Постоянное совершенствование самопалов заставило меня нарушить сезонность увлечения этим небезопасным занятием. Я делал и испытывал самопалы круглый год. Испытания, особенно зимой, были чреваты многими трудностями. Испытания я проводил в основном по воскресеньям. Отец тогда без выходных работал в кормо-добывающей бригаде на ферме. По воскресеньям работали до обеда. Мама, приготовив с утра обед, часто уходила к сестрам - тетке Раине или Любе.
Двор для испытаний не подходил, так как звук выстрела разносило далеко. Испытательский азарт был настолько велик, что я часто совершал непростительные ошибки. Однажды я провел испытание в каморе - огромной кладовой. Лишь только когда раздался оглушительный выстрел, я вспомнил, что камора заполнена занесенными на зиму ульями с пчелами.
Отец неоднократно предупреждал, чтобы зимой я не шумел в каморе. В противном случае пчелы прекращают спячку и начинают усиленно поедать запасы меда. В результате пчелы гибнут от голода весной, либо начинают поносить еще зимой. Да я и сам читал об этом в книге "Пчеловодство". На этот раз обошлось. Видимо пчелы не успели испугаться.
На чердаке сарайчика у тетки Марии я нашел трубчатую вилку с багажником от немецкого велосипеда. Изучая находку, я с удовлетворением обнаружил, что трубку не надо плющить. Да и крепление было практически готовым, надо было только правильно прожечь рукоятку.
Это было уже новое решение. Поскольку я не был уверен в прочности сварки, то залил тыльную часть трубки свинцом от непригодного, выброшенного соседом за сарай, мотоциклетного аккумулятора. Лишь потом, замерив глубину ствола, пропилил запальное отверстие. Жестяными хомутами закрепил ствол на рукоятке. Выпросив у, работавшего конюхом, соседа сыромятой кожи, для прочности красиво обмотал хомуты и гвоздики в один слой желтым шнурком
Закончил работу в воскресенье с утра. Зарядил. Положив перед собой, долго разглядывал свое новое "военно-техническое" детище. Оно было самым красивым и внушительным из всего созданного мной до сих пор. В животе нарастала нудьга от предвкушения предстоящего выстрела. Перебрал и отмел все возможные варианты испытаний. Взгляд упал на плиту, над которой уходил на чердак дымоход.
- Выстрелю в дымоход. Звука на улице не будет, да и дым унесет через трубу, - подумал я.
Сказано - сделано. Чиркнув коробком по спичке, быстро направил самопал вертикально в трубу. Грохнул выстрел, за которым из дымохода посыпалась масса сажи. На беду, мама почему-то оставила в конфорке чугунок с борщем полуоткрытым. Основная масса сажи посыпалась в широкий чугунок.
Веником смел сажу в плиту. Казанок снял и вылил борщ в большую эмалированную миску. Ложкой и пальцами выбрал крупные и средние кусочки сажи. Черпаком снова перелил борщ в казанок, оставив черную мелочь с остатками капусты.
Но тут оказалось то, чего я не мог предвидеть. Борща стало меньше. Почти вес жир, плавающий наверху, был впитан сажей и выброшен за сарай. Долил воды из чайника. Добавил две ложки топленого свиного жира. Но аппетитный румянец жира куда-то исчез. Сойдет! Часть смальца плавала комом поверх борща. Пришлось снова топить плиту. Осмотрелся. Вроде все, как было. Крышку на казанке установил точно, как оставила мама. Спрятав самопал, побежал на улицу играть.
Вскоре пришла мама, а вслед за ней и отец. Сели обедать. Мама налила всем по тарелкам. Взяв кусок хлеба, я ел так, что, как говорят, за ушами трещало. Несмотря на неприятный привкус, да и запах был другим. Отец взял ложку, другую. Отставил ложку:
- Что за борщ сегодня у тебя? - недовольно спросил он маму.
Я молча продолжал с аппетитом уплетать борщ. Отец взял ложку и стал перемешивать борщ. Обнаружив черные крупинки, спросил маму:
- Ты что, оставила борщ открытым?
Все пришли к выводу, что сажу, возможно, потревожила галка, усевшаяся на дымоход греться. Только мама потом долго осматривала плиту, периодически оглядываясь в мою сторону.
Мы даже не отдавали себе отчета, но стремление делать все новые и новые самопалы заставляло нас переступать закон. Даже через шестьдесят с лишним лет трудно и стыдно признаться, но за нами оставался неподвижный трактор, после того, как из него была выломана топливная трубка, новый неисправный колхозный ранцевый пульверизатор. Длинного латунного наконечника от пульверизатора хватило на целых пять самопалов.
Даже с большой натяжкой невозможно было назвать борьбой с самогоноварением разрушение двух исправных самогонных аппаратов. Выстрелы раздавались на Куболте, в лесополосах, за колхозными складами, на стройке новой школы... Когда стреляли за конюшней, молодняк начинал беспорядочно метаться по загону, часто сбивая с ног друг друга.
На борьбу с огнестрельными опытами в село не раз приезжал на мотоцикле участковый Ткач. Он подолгу разбирался, откуда трубки, у кого самые удачные и безотказные самопалы. Но мы успевали вовремя выбрасывать самопалы, а разговоры не давали большой пользы. К этому времени во мне укрепилась нестандартная криминальная черта: в случае опасности или разоблачения я не убегал. Наоборот, я выходил вперед, работая, как говорят, на опережение ...
Не обходилось без неприятностей. Будучи у двоюродной сестры Лены, работавшей медсестрой, наткнулся на банку с порохом "Сокол", принадлежавшим ее мужу Дюне - "Сазонту", фельдшеру медпункта. Недолго думая, отсыпал немного в карман. Зарядив уже испытанный самопал из латунной трубки, после школы зашел в дощатый школьный туалет и выстрелил. Боли я не почувствовал, только отдача была сильнее. Кисть залило кровью. Трубка у самого изгиба была разорвана на лепестки с бахромками. Выбросив разорванный самопал в очко туалета, я зажал пальцами левой руки кровоточащую рану между большим и указательным пальцем.
Пока не стемнело, бродил по лесополосе, прикладывая к ране, начинающие желтеть, кленовые листья. Придя домой, долго мыл руки с мылом. Мама в это время доила корову. Ужиная, я держал руку раной к себе. Крови уже не было. Мама заметила неладное утром за завтраком:
- Что случилось??
- Споткнулся и ранил об железный прут возле стройки.
- Сходи обязательно в медпункт. Пусть Лена перевяжет. Как бы заражения не было, - сказала мама.
Медпункта я как раз и боялся. Особенно, если рану увидит Дюня. Но заражения тоже не хотелось. После школы я заточил спичку и острием копался в ране, выковыривая частички несгоревшего пороха. Вечером, когда открылся медпункт, я пошел туда. Лучше бы я туда не ходил! Едва взглянув на рану, Дюня, злорадно хихикнул:
- Так вот, кто воровал мой порох!
Сумели договориться, что родителям не обязательно знать, что произошло на самом деле. Прошло более шестидесяти лет, но промежуток между моими большим и указательным пальцами до сих пор украшен множеством мелких рваных рубцов.
Один случай лежит в моем сердце тяжким грузом до сих пор. Летом мама осталась дома для того, чтобы замесить глину и сделать первую наброску потолка в пристройке, куда предполагалось перевести кухню. Мама долго месила глину с половой. Затем с силой кидала глину к потолку и размазывала ее. Сделав наброску, пошла в дальний конец огорода прашевать.
А у меня случилось "неотложное" дело. Два дня подряд не "брал" мой новый самопал. В пристройке, где мама только что накидала потолок, я разжег примус и положил на него трубку самопала. Трубка была массивная, заряд был более, чем достаточный. Оставив трубку накаляться, я вышел во двор. Раздался выстрел, за которым послышался гул. Вбежав в пристройку, я увидел, что вся глина лежит на полу. Убрав примус и трубку, я бездумно убежал из дому.
Вернулся, когда начало темнеть. А летом окончательно темнело в начале одиннадцатого. Мама отмывала руки от глины и, плача, рассказывала отцу, что вся ее работа оказалась на полу. Далеко после обеда мама начала все с нуля. Закончила в десять часов вечера. Сказать, что мне было стыдно, значит ничего не сказать. Но рассказать родителям правду мне мешал страх.
В последние часы маминой жизни, когда она лежала с обширным инфарктом, ко мне приходило желание исповедаться перед ней за совершенное много лет назад. Но мне снова мешал страх. Страх того, что мой рассказ усугубит мамино состояние.
Мне скоро семьдесят пять. Самопалы давно не представляют для меня интереса. Потеряло свою актуальность охотничье огнестрельное и любое другое оружие. Но! До сих пор! Увидев металлическую трубку, помимо воли и желания оцениваю, в какой степени она сгодится для самопала. Когда попадаю в лес, лесополосы, в бывшие колхозные сады, ловлю себя на том, что глаза мои украдкой рыскают по развилинам и изгибам ветвей:
- Эта развилка в самый раз для рогатки, а изгиб соседней ветки подойдет для рукоятки самопала. Вон тот участок ветки подойдет для ручки ножа в виде головы и шеи коня. Боковая ветка после обработки станет рукояткой "финки" и будет смотреться как голова и клюв утки. А предпоследняя верхняя множественная развилина дикого черешневого дерева превратится в палку для гутания (метания) в кепку или в булаву для выпаса коров ...
В разговоре по скайпу Женя как-то покаялся, что до сорока лет, глядя на ветки деревьев, видит в них будущие очертания ручек ножей и рукояток самопалов.