Начало настоящей истории, своими корнями уходящей в глубокое прошлое, для меня приходится на осень пятьдесят седьмого года. Брат Алексей учился на первом курсе медицинского института, а мне шел двенадцатый год. Была первая пятница после начала второй четверти в пятом классе. Дату того дня легко установил в интернете - 15 ноября. Ближе к вечеру мама затопила, построенную отцом год назад, баню:
- Пойдешь мыться первым! Потом мы с отцом.
- Почему не в субботу, как всегда?
(Когда меня "гнали" в баню, мой мозг внезапно озаряли ценные идеи. В памяти всплывал перечень других, более актуальных на тот момент, предстоящих занятий. Начав же мыться и распарившись, несмотря на неоднократные напоминания мамы, включая стук в дверь, я с трудом заставлял себя выйти в предбанник и снять с крючка вешалки длинное вафельное полотенце).
- Завтра идем на свадьбу. Женится Саша Папуша, он мой двоюродный брат.
О том, что Саша мамин двоюродный брат, я знал. Его младшая сестра Тамара училась со мной в одном классе. Будучи старостой класса, часто подчеркивала, что она моя двоюродная тетя. Самым старшим братом в их семье был Иван Федорович, наш учитель математики и физкультуры. Жених Саша, закончив Харьковское авиационное училище, служил штурманом дальней бомбардировочной авиации. Во время одного из полетов у него случилось язвенное желудочное кровотечение. Учебный полет сразу же прервали. После приземления штурмана срочно увезли в хирургический госпиталь, где была проведена срочная операция. После выписки Саша был уволен в запас. Вернулся в Тырново, где шесть лет назад в числе первых трех моих земляков в 1951 году закончил среднюю школу. Первое время работал киномехаником. Потом перешел в дом пионеров, где руководил несколькими техническими кружками: от авиамодельного до радиоконструирования. После переезда в Кишинев до выхода на пенсию работал кино-инженером на Молдавском телевидении.
В отличие от некоторых ребят, чинно ходивших к родственникам на свадьбы с родителями, я предпочитал ходить один. Как только до моих ушей донеслись звуки духового оркестра, я спешно направился на долину. Людей было мало, танцев еще не было. Каждую прибывающую семью музыканты встречали исполнением марша. Чтобы мне не сыграли марш, полагая, что за мной идут родители, я обошел свадьбу с тыла, огородом за низенькой, крытой темно-серой соломой, хаткой старой Регорчихи.
Родственники и соседи сновали из дома в брезентовую палату. Накрывали длинный, сбитый из кольев и досок, свадебный стол. Настилали разнокалиберными по размеру и разного рисунка, собранными со всей нижней части села, скатертями и клеенками. От, живших через дорогу, соседей - Адамчуков, Ткачуков и Кордибановских на цветастых покрывалах в палату понесли множество огромных буханок свежеиспеченного хлеба. Аромат только что извлеченного из печи горячего хлеба заполнил всю магалу.
Я пристроился к группе сверстников, стоявших возле помоста с оркестром. Добрая половина музыкантов была мне знакома давно. Впереди оркестра, картинно изгибаясь, отставив ногу, наклонив влево кудлатую голову и прижав подбородком к плечу скрипку, играл плопский скрипач цыган Миша Бырля. Широко растягивая меха огромного аккордеона, старался его соплеменник Коля Бонтиш. На тромбоне играл наш сосед Олесько Брузницкий. За огромным барабаном с желтыми сияющими тарелками сидел одногодок и приятель жениха Сяня Тхорик. Сзади стояли трубачи. Напротив скрипача Бырли стоял известный дондюшанский аккордеонист Алик. Фамилии его я тогда не знал. Это был Мукомилов, муж старшей сестры невесты, которую в селе в те годы от мала до велика звали Любой. На флейте и аккордеоне попеременно играл самый младший брат Зины - Толя.
Стоявшие отдельной плотной группой подростки, а за ними и взрослые утверждали, что такой многочисленный оркестр на елизаветовской свадьбе играет впервые. Якобы плату за игру заберут с собой только Бырля и Бонтиш. Остальные оркестранты - родственники и друзья "перепьют" (подарят) молодым эти деньги на обзаведение. Много позже я узнал, что второй младший брат Зины - Филя, игравший практически на всех музыкальных инструментах, в это время служил в вооруженных силах. Люба не играла. Вдвоем с соседкой, модисткой Дашей она наряжала невесту.
Прибывшие гости скоро заполнили широкий косогор двора. В калитке показались и мои родители. Прижав локтем, мама несла, завернутый в длинное расшитое полотенце, каравай. У отца из глубокого кармана его выходного серо-зеленого кителя торчало горлышко, заткнутой кукурузным кочаном, бутылки с самогоном. В те годы хлеб и самогон на свадьбы несли все приглашенные родственники.
Музыка стихла. Танцевавшие разошлись, обнажив широкий овал двора. Барабанщик зазвенел тарелками. Последовала стихающая барабанная дробь. В дверях показалась, вся в белом, невеста Зина. Грянул оглушительный марш. В ушах засвербело. Отделившись от группы парубков, которых в селе называли "дружбами", к крыльцу направился жених. Протянув руку, Саша помог Зине сойти с крыльца. Сзади, чуть приподняв, подол платья поддерживали две девочки. Саша повел невесту к центру двора. Музыка на мгновение смолкла и почти сразу послышалась танцевальная мелодия. Молодые стали танцевать. К молодоженам одна за другой присоединялись молодежные пары.
Люба, скрестив руки на груди, стояла на крыльце и наблюдала за танцующими. К ней подошла двоюродная сестра жениха, учительница пения и младших классов Тамара Ивановна. Наклонившись к уху Любы, она что-то сказала. Выслушав, Люба кивнула. Когда смолкла очередная мелодия, Люба подошла к Алику, своему мужу и потрогала шлейку аккордеона. Алик, освободившись от инструмента, помог Любе закинуть ремни инструмента за плечи. Пробежав пальцами по клавишам, Люба, прикрыв глаза, замерла. Снова пальцы отрывисто пробежали по клавишам и ... полилась мелодия, которую я тогда слышал впервые.
Саша повернулся к Зине и наклонил голову. Правой рукой жених бережно обнял талию невесты. На левую отставленную Сашину ладонь легла рука Зины. Единственная пара закружилась. Со стороны группы плотно стоявших девушек послышалось:
- Вальс жениха и невесты!
Действительно, кроме молодоженов, никто не танцевал. Такое тогда я видел впервые. Музыканты, опустив инструменты, внимательно слушали. Взгляды гостей пробегали по танцующим и неизменно возвращались к играющей Любе. С царственной непринужденностью она неподвижно стояла в прежней позе, полуприкрыв глаза, вытянув и без того длинную шею. Казалось, она высматривала в небе нечто, видимое только ей. При всей миниатюрности ее фигуры, огромный аккордеон в ее руках казался воздушным. Меха его, казалось, расширялись и сжимались самостоятельно, без видимых усилий хозяйки. Тонкие пальцы легко летали по клавиатуре. Казалось странным, что так стремительно и отрывисто бегающие по клавишам пальцы извлекали такую плавную, волнообразно плывущую и кружащуюся в воздухе чарующую мелодию. В груди я ощутил незнакомое мне дотоле печальное и одновременно торжественное томление. Было ощущение, что вместе с молодыми, кружась в воздухе, плыву и я. Когда Люба закончила играть, стоящие полукругом женщины, не стесняясь, вытирали набегающую слезу.
Через много лет, услышав снова, я с волнением узнал эту мелодию. Это был вальс "Под небом Парижа" Юбера Жиро.
Изгнание из ... хора
Осенью шестидесятого я учился в восьмом классе средней школы при Дондюшанском сахарном заводе. Любу я увидел первого сентября и узнал мгновенно. Я помнил ее вальс жениха и невесты на Сашиной свадьбе. Сейчас, в первый день учебы, она играла напутствие первоклассникам. Я тогда узнал, что полное имя ее Любовь Михайловна. Рядом с ней я увидел ее сыновей: Гарри и Эдуарда Мукомиловых. Так случилось, что приятельские в школе отношения с Гарри, позже, с годами, в основном благодаря его талантливым стихам, переросли в дружеские отношения.
(Пусть простит меня читатель за цинизм, но на склоне моих лет к мужской дружбе я отношусь с большой требовательностью и, пожалуй, со значительной долей настороженности. Об однополых взаимных симпатиях даже говорить не приходится. У психически здорового человека такие отношения вызывают , как минимум, брезгливость. Опыт многих десятилетий убедил меня в том, что настоящая дружба всегда бескорыстна. Это в равной степени относится к мужчинам и женщинам. Как только межличностное взаимодействие приобретает характер односторонней выгоды, дружба растворяется в меркантильных устремлениях одного из участников приятельских отношений. Взаимодействие приобретает характер эксплуатации и паразитирования, словно, растущие на старых деревьях омела, Иван-да-Марья, повитель (повилика) и некоторые грибы. Занятие радиолюбительским конструированием в юности, когда отдаешь последнюю дефицитную, но пока не использованную деталь - достоверное свидетельство бескорыстия. Имеющий верных друзей, уверен, что при необходимости они всегда так же бескорыстно помогут. А в настоящую дружбу между мужчиной и женщиной, особенно если они молоды и здоровы, как заявил мой старинный, умудренный жизненным опытом, товарищ, верится с трудом). Не будем спорить ...
К октябрьским праздникам школа готовила большой концерт. Особое место в жизни школы занимал хор. Хоровой коллектив школы не имел равных в большом тогда районе. На республиканских смотрах художественной самодеятельности хор стабильно занимал призовые места.
Руководил хором уже совсем пожилой учитель музыки и пения Сильвиан Леонтьевич Флорин (Филькенштейн). Это был неутомимый труженик музыкального искусства, настоящий подвижник. Кроме занятий в школе, у него постоянно было около полутора десятка учеников, которых он обучал играть на баяне, аккордеоне и скрипке. Репетиции хора регулярно проводились по вторникам и пятницам.
Фаина Александровна Казьмина, директор школы, о хоре заботилась постоянно. Сильвиан Леонтьевич, несмотря на его вспыльчивый характер, частые крики во время репетиций, был предметом ее особой заботы. Из числа вновь прибывающих из окрестных сел в школу учеников Фаина Александровна постоянно выискивала резервы для пополнения хора. Не обошла она своим вниманием и меня.
На первой же репетиции в спортзале раздали, написанные четким ученическим почерком тексты песен. Наизусть я их выучил быстро. В хоре петь было легко. А перед праздниками участников хора освобождали даже от математики.
Хор был многочисленным, в несколько длинных рядов. В первом ряду, периодически перемещаясь, стояли запевалы. Запомнилась девочка по фамилии Король. Даже меня, несведущего в музыке, поражал ее необычайно сильный и чистый голос. Чуть побоку на стуле сидела аккомпаниатор хора Любовь Михайловна.
На обычном стуле она, как и три года назад стояла, сегодня сидела все с той же царственной непринужденностью. Ее тонкие пальцы, извлекая ленты чарующих мелодий, легко летали по клавиатуре аккордеона. В первом или втором ряду, в зависимости от репертуара песен, стояли ее сыновья: Гарик и Эдик. В школе дуэт братьев называли Робертино Мукомиловы.
Звенящие голоса их уносились вверх и, казалось, разрывали потолок спортзала, когда они запевали только что прозвучавшую песню из кинофильма "Прощайте голуби":
Вот и стали мы на год взрослей,
И пора настает.
Мы сегодня своих голубей
Провожаем в прощальный полет...
Любовь Михайловна играла, чуть приподняв голову. Ее застывшие в полуулыбке губы были очерчены контрастирующей узкой каймой алой помады. Периодически, то ли в знак одобрения, то ли отмечая какую-либо неточность, слегка суживались ее глаза...
Мне определили место в третьем ряду вторым или третьим с правого края. Всего в хоре было пять рядов. Я уже не помню, какую песню мы разучивали в тот день. Но она мне нравилась. Пел я ее вдохновенно, с увлечением, во весь голос.
Во время репетиций Сильвиан Леонтьевич имел привычку ходить вдоль рядов хора и прислушиваться. Потом часто следовало перемещение хористов в другой ряд, реже в запевалы. Остановился однажды Сильвиан Леонтьевич и возле меня. Наклонив голову и заложив руки за спину, долго и внимательно слушал. Я старался. А вдруг попаду в запевалы? Не боги горшки обжигают!
В самом конце припева Сильвиан Леонтьевич внезапно выпрямился, обеими руками схватил меня за плечо и, вырвав из ряда, с силой стал выталкивать к двери, крича и брызгая слюной в сторону входившей в спортзал Фаины Александровны:
- Фалш! Слуха нет абсолутно! Голосом не владеет! Какой идиот его сюда привел? Вон отсуда! Чтобы я тебя болше не видел! - вместо слова "фальш" Сильвиан Леонтьевич всегда говорил "фалш", а вместо звука Ю произносил У.
Фаина Александровна промолчала. Я пошел на урок...
Такое было время
В восьмидесятом, занимаясь заочно в аспирантуре, я готовился к защите диссертации. Приходилось много времени проводить за рулем. Сдача кандидатского минимума по философии и иностранному языку в Кишиневе, по специальности в Тернополе, оформление документов в Киеве. Конференции в Одессе, Черновцах, Ужгороде, Ялте ... Однажды, возвращаясь домой из Тернополя, в Черткове по невнимательности я проехал под недавно установленный "кирпич" - запрещающий знак. Обошлось, никто не остановил. Зато в витрине магазина "Охота и рыболовство" увидел складные бамбуковые удилища. Ехать дальше, не притормозив, было свыше моих сил. Времени у меня было более, чем достаточно. Свернув в переулок, я вошел в магазин. Выбор рыболовных снастей был богатым: от крючков и блесен до удилищ и спиннинговых катушек. Выбирая будущую снасть, я получал истинное наслаждение.
Для начала я отобрал удилища по цвету. Для качественного удилища годятся только побеги из зрелого бамбука. Цвет должен быть светло-коричневым, поверхность глянцевая. Забраковал удилища с микро-трещинами и дефектами узлов. Выбрал равномерно сужающиеся побеги с круглым сечением. Из магазина я вышел с великолепным легким прямым эластичным трех-коленным удилищем. В собранном виде длина его составляла четыре с половиной метра. Связанные секции удилища я уместил между передними сиденьями моего "Жигуленка". Тонкий конец последней, самой тонкой секции слегка упирал в заднее стекло.
... Кицман, Черновцы, Бричаны, Единцы ... Проезжая первое по маршруту в нашем районе село Редю-Маре, на развилке, ведущей в село, откуда узким ручейком берет начало река Рэут, я увидел Владимира Илларионовича Килата, Корбульского мельника. За плечом он держал наполовину наполненный мешок.
С Владимиром Илларионовичем я был знаком несколько лет. Впервые он пришел ко мне на прием с жалобами на снижение слуха. При осмотре его слуховые проходы были заполнены серными массами. С помощью крючка я попытался захватить пробку и удалить ее. Но не тут-то было. Крючок легко погружался в инородное тело и также легко, не захватив пробку, извлекался. Я, приготовив раствор, попытался промыть. Без успеха.
- Словно воск. - вслух подумал я.
- Так и есть! Воск! - спокойно сказал пациент. - Только с мукой. Я работаю мельником. Целый день сплошная мучная пыль ...
- А воск? - спросил я. - Нежели пропитанную воском бумажную воронку подожгли?
- Да! Кума посоветовала. Они с моей Анютой пропитали воском +бумагу, свернули воронку, вставили в ухо и сверху подожгли. Я почувствовал, что теплый воск попал в ухо. Подумал, что так должно быть. Но горящая трубка пробку не вытащила. Они попробовали на другом ухе. Меня сразу сильно обожгло и я прекратил процедуру. Вот, пришел к вам.
(На приеме нередко приходилось сталкиваться с результатами подобного знахарства. За долгие годы работы я ни разу не видел, чтобы так распространенный среди населения "метод лечения", дал положительный эффект. Кроме того, он оставляет за собой массу осложнений. Самое неприятное происходит, когда расплавленный воск заливает слуховой проход и приклеивается к коже слухового прохода и барабанной перепонке одновременно. Тогда, как говорят, хоть вой от бессилия. Воск из головы не выплавить!).
С небольшими перерывами на отдых я медленно продвигался вглубь сначала одного, потом второго наружного слухового прохода. Владимир Илларионович стоически терпел. Примерно через час после окончательного промывания Владимир Илларионович облегченно произнес:
- Кажется с рождения не слышал так хорошо! Спасибо!
Смазав слуховые проходы, я сказал:
- Через неделю желательно подойти на контроль. Пробки вызвали раздражение кожи слуховых проходов. Возможно еще раз надо будет промыть и смазать.
- Вы не рыбак? - уходя спросил меня Владимир Илларионович.
- Раньше ходил часто. Сейчас редко, времени не хватает.
Попрощавшись, пациент ушел.
Через неделю Владимир Илларионович прибыл на контроль. Уши были в полном порядке. Уходя, пациент оставил на кушетке, завернутый в газету и перевязанный шпагатом, круглый диск диаметром около тридцати сантиметров. Догадавшись, что это круг макуха, я не стал отказываться и поблагодарил Владимира Илларионовича.
- Когда используете, приезжайте в любое время, можно домой. А если понадобится смолоть муку или сделать подсолнечное масло, приезжайте без предупреждения. С 4-5 часов утра я уже на работе.
Макух в качестве наживки, по крайней мере для меня, Владимир Илларионович делал отдельно, практически без шелухи, в меру прожаренный, очень ароматный. Словно козинак, только без сахара! Несколько раз я завозил к нему от отца подсолнечник для масла и пшеницу для помола. Он не давал мне возможности самостоятельно сгрузить мешки и перенести их на весы:
- Вам нельзя тяжелое поднимать! Руки будут дрожать. По себе знаю. А ухо дело тонкое!
Кивком головы приглашал, ожидающих своей очереди, заказчиков. Тихо, но так, что невозможно было ему отказать, просил ожидающих сельчан разгрузить мою машину. Все в точности повторялось при погрузке.
При возвращении домой салон машины заполнял дурманящий аромат еще теплого подсолнечного масла и макуха. Каждый раз на подъеме за перекрестком память включала воспоминания детских лет.
(Свежее масло отец всегда привозил в большой алюминиевой фляге. Так и оставляли, пока не осядет на дно фус (темный, почти черный осадок на дне бидона с примесью воды). Набрав в чистую стопку, мама тонкой струйкой свежего подсолнечного масла орошала хлеб и слегка присыпала солью. Мой рот наполнялся слюной. Когда мама уходила в огород, я, отрезав краюху хлеба, макал ее в бидон плашмя почти до середины толщины краюхи, чуть солил, затем еще присыпал сахаром. Старался все делать, не оставляя следов. Но мама каждый раз по непонятным мне признакам все замечала и выговаривала вопросами:
- Опять хлеб в масло макал? Закиснет! Что будем кушать целый год? Не мог тоненькой струйкой из бутылки или стопки побрызгать?
Орошать хлеб из бутылки я мог, но ... Струйкой хлеб орошался неравномерно, медленно. А мне хотелось быстрее! Окунать было легче, но, главное, хлеб пропитывался маслом равномерно и гораздо быстрее. В жизни мне всегда не хватало терпения ...)
Подъехав к перекрестку, где стоял мельник, я остановился и открыл дверцу:
- Здравствуйте! Садитесь, Владимир Илларионович! Подвезу домой!
- Это вы? Добрый день! Сразу не узнал. Спасибо!
- Что вы с мешком за спиной пешком? А машина ваша?
- Моя машина неисправна, пришлось ехать с попуткой. Забрал с Редю-Марской мельницы, уже ненужные им, приводные ремни.
- Что они так расщедрились?
- Сейчас мы один колхоз. Они на каждую операцию поставили отдельные электродвигатели. У меня система приводных ремней с самого начала работы мельницы рассчитана на, купленный кукоаной в Англии, мотор. Все операции через ремни осуществляются от мотора. Мне ремни еще послужат. Я их сшиваю сам.
Я не стал спрашивать, кто такая, купившая мотор, кукоана. Мы тронулись. Осмотревшись, Владимир Илларионович увидел удилище:
- Сейчас я вижу, что вы настоящий рыбак! Только макух для такой удочки не подходит. Для удочки нужны черви, мамалыга ...
- Еще как подходит для макуха, дядя Володя! Вместо того, чтобы раскручивать леску с тяжелым грузилом и макухом, резать леской пальцы или одевать перчатку, сейчас на удилище используют спиннинговые катушки. Безопасно, заброс дальше и точнее. И вываживать рыбу легче! Что случилось с вашей машиной?
- Надо менять целиком главный тормозной цилиндр. Манжеты менял без толку. Подтекают. Надо менять в сборе. Желательно поменять и трубки. Я сам старый водитель. Но надо ехать в Бельцы или в Кишинев.
- Кажется я смогу помочь вам сегодня, дядя Володя! Успеем!
- У вас от старого "Москвича" остались исправные запчасти? Я куплю у вас!
Ответить я не успел. Преодолев подъем, мы подъехали к перекрестку на выезде из Редю-Маре в сторону Корбула. На обочине стояла женщина с аккордеоном в чехле за плечами. Я узнал ее издали. Это была Любовь Михайловна Мукомилова - бессменный аккомпаниатор школьного хора, преподаватель музыкальной школы, аккордеонист, в исполнении которой я впервые услышал мелодию вальса "Под небом Парижа". Я притормозил. Любовь Михайловна сдернула с плеча шлейки. Я открыл дверь, чтобы выйти и помочь ей с инструментом. Любовь Михайловна покачала кистью:
- Я сама!
Перегнувшись через спинку сиденья, я принял у нее инструмент и уложил его по другую сторону удилища. Расположившись справа от удилища, Любовь Михайловна поздоровалась:
- Спасибо большое! Я была в метрах тридцати от перекрестка, когда проехал единецкий автобус. Сейчас либо на попутке, либо ждать полтора часа атакский!
Владимир Илларионович повернулся и, как мне показалось, слишком пристально посмотрел на сидящую на заднем сиденье женщину:
- Извините! Я вас помню. Мне было двенадцать лет, когда вы играли на барабане и пели!
У женщины на мгновение округлились глаза. Она пожала плечами:
- Возможно. У нас большая музыкальная семья. У родителей нас было семь детей. Под руководством покойного отца мы играли и пели в церквях, на свадьбах и кумэтриях (крестинах). Нас часто приглашали на празднование храмов различных сел. Наш отец был известным музыкантом, Миша Кацер! Не слыхали?
- Не только слыхал, но и видел его несколько раз, слушал его скрипку. Он наш, корбульский! Но тогда вы играли на барабане и пели за мельницей, у кукоаны Маврокордат. Это было перед приходом русских в сороковом. Мне было двенадцать лет. Когда убрали подсолнечник, умерла ваша мама. А отец ваш умер в сорок пятом. Мне было уже семнадцать лет.
- Верно, когда в сороковом умерла мама, мне было шестнадцать. Самому младшему Толе тогда было всего лишь два с половиной годика.
Мы въехали в райцентр. Любовь Михайловна попросила:
- На Чапаева остановите, пожалуйста! Я тут рядом живу.
- Я знаю. - сказал я. - Знаю ваших ребят Гарри и Эдика. Ваша сестра Зина жена Саши, двоюродного брата моей мамы. Я помню на их свадьбе ваш вальс "Под небом Парижа".
- Правда? Как тесен мир! Спасибо большое!
Я притормозил. Владимир Илларионович вышел, открыл дверь и подал Любови Михайловне аккордеон. Усевшись, спросил меня:
- Тормозной цилиндр у вас дома? Неудобно вас тревожить после дальней дороги.
- Цилиндр в Тырново. Туда и едем. Оттуда я отвезу вас домой.
Была половина пятого, когда мы въезжали на территорию "Сельхозтехники". Заведующий складом запчастей Василий Алексеевич Цуркан закрывал склад на полчаса раньше. Увидев меня за рулем, замок с контролькой навесил на гвоздь. Крикнул рабочему склада:
- Леостин Иванович! Задержись на минуту!
Мы покинули машину. Рабочий, направившийся к боковой калитке домой, нехотя вернулся. А завскладом Вася, подойдя к моей машине, поздоровался с Владимиром Илларионовичем и ..., как изваяние, застыл. Со мной поздороваться забыл. Вася увидел, несколько часов назад купленное мной в Черткове, удилище.
С Васей я познакомился на цаульском озере, называемом в селе "Ла Одае". Ловили рыбу в том озере только по личному письменному разрешению тогдашнего директора совхоза Виктора Семеновича Ольмады. Кроме двух удочек, использование других снастей исключалось. Проштрафившиеся, независимо от административного или партийного ранга на водоемах Цауля становились персонами нон-грата. Малька-сеголетка завозили из питомников Куболты и Приднестровья. Рыба была кормленой, совершенно не пахла тиной. В конце июля - начале августа в качестве идеальной приманки для карпа служила кукуруза молочно-восковой спелости.
С Васей годы сблизили нас в основном по рыбацким делам. Из Киева и Москвы я привозил ему крючки, только появившуюся японскую леску, блесны. Позже я оперировал его дочку, потом у жены случился осложненный гайморит. Понадобилась срочная операция ночью. До утра мог развиться менингит.
- Вася! Я к тебе по делу!
Было впечатление, что Вася меня не слышит. Открыв дверь, он бережно вытащил из салона удилище.
- Вася! Мы на минуту!
- Сейчас! Сейчас! ...
Вася целиком был поглощен развязыванием секций удилища. Мы с Владимиром Илларионовичем терпеливо ждали. Наконец Вася развязал, связанное мной в трех местах, удилище. Проверив прочность посадки колец на бамбуке, собрал секции воедино. Осмотрел узлы. Опробовал каждый стык. Посадка штекерных соединений была тугой:
- Я-то для себя выбирал!
Вася довольно энергично потряс удилищем. Поддев тонким концом, висящий под стрехой, телефонный провод и прокручивая удилище, проверил гибкость по кругу. Наконец Вася разобрал удилище по секциям. Не связывая колен, открыл замок клети, где хранились особо ценные и дорогие запчасти и узлы. Я начал догадываться, что домой уеду без удилища. Вася закрыл клеть на замок ...
- Удилище остается. А теперь говори, что надо? Проси, что нужно?
И без того немногословный, Владимир Илларионович молча скромно отошел в сторону.
- Вася, для четыреста двенадцатого "Москвича" нужен главный тормозной цилиндр, все рабочие, главный и рабочий цилиндр сцепления и полный комплект трубок! - я решил не мелочиться.
- Леостин Иванович! Сложите все в этот ящик!
- Василий Алексеевич! - из глубины складского помещения раздался голос Леостина Ивановича. - Все есть! Но из "Коммуниста" вчера выписали и оплатили единственную в наличии переднюю левую короткую трубку. Завтра должны забрать!
- Сюда ее! В ящик! С "Коммунистом" я разберусь!
Вася снова открыл клеть и вынес единственную противотуманную фару, оснащенную, несколько лет назад появившейся, галогенной лампой:
- Ты, вижу, так и не поставил фару заднего хода? Врежешься когда-нибудь задним ходом ночью в стену или столб. Будешь менять бампер, а то и лонжероны вытягивать! Бери!
Я открыл багажник. Погрузив с Леостином Ивановичем деревянный ящик с тормозными принадлежностями, Вася мельком еще раз осмотрел салон. Он словно видел сквозь завязанный мешок:
- Это не трансмиссионные ремни?
- Да! - неторопливо ответил Владимир Илларионовича. - Для мельницы ...
Вася бесцеремонно развязал мешок:
- Старье! Леостин Иванович! Наверху в самом углу широкие ремни! Возьми бухту двухслойного 120 на 8 и сбрось вниз!
Вскоре после гулких шагов по деревянному настилу чердака вниз полетела и подняла тучу пыли тяжелая бухта нового, опломбированного с заводским паспортом, ремня.
Я видел, что, несмотря на постоянную сосредоточенность и невозмутимость, Владимир Илларионович пребывает в некой растерянности, словно не верит своим глазам.
- Грузите, Леостин Иванович! - и повернувшись ко мне, Вася спросил:
- В Цауле у меня разрешение на двоих с удочками. Когда опробуем твой подарок?
- Я позвоню тебе, Василий Алексеевич!
- Мы в расчете? Претензий нет?
Мы оба рассмеялись. Владимир Илларионович озадаченно молчал. Попрощавшись, в сторону проходной калитки пошел Леостин Иванович.
- Бывай!
- Нет! Я подъеду с тобой до райцентра. В ресторане день рождения одного нашего товарища. Обратно приеду с "Сельхозхимией". Я договорился.
До леса ехали молча. После поворота Владимир Илларионович спросил:
- А как с оплатой? Это такая сумма!
- Как только Василий Алексеевич взял в руки удочку, я понял, что больше мне ее не видать. Вот и разменяли! - сказал я.
В восьмидесятом слова "бартер" в обиходе не было.
- Да! Но это для вас какая сумма! - повернулся Владимир Илларионович к Васе. - Как вы восстановите? Это раз. На прошлой неделе наш завхоз был у вас. В числе прочих запчастей просил и этот ремень. В бухгалтерии "Сельхозтехники" посмотрели картотеку и сказали, что в наличии нет и до конца года не будет! Как это?
- Практически все или почти все взятое вами, официально не числится. Все давно выписано и оплачено. Излишки мы поднимаем, как правило, на чердак. Приезжает, допустим, снабженец или механик колхоза выписать в период пахоты сцепление тяжелого трактора в сборе. А может еще что-либо дефицитное и неотложное! В бухгалтерии по картотеке нет. Кто-то возьми и шепни:
- Есть выход! Можно выписать. Только надо выписать блок К-750. Это к примеру. Плюс сплошная неразбериха в стране со снабжением. - раскрывал советские снабженческие секреты Вася. - Эти главные "Москвичевские" тормозные цилиндры, трубки и сцепления попали к нам по железнодорожным накладным как пружины для сеялок. Открыли контейнер, а там запчасти для легковушки.
- Два года назад по железной дороге прибыли пять вагонов с тракторами Т-40. - продолжал Вася. - На каждой платформе по три трактора. Итого - пятнадцать. А в сопроводительных документах указаны только двенадцать тракторов. Технику разгрузили, трактора отогнали на площадку. Согласно разнарядке представители хозяйств с доверенностями приезжают и своим ходом уезжают в колхозы и совхозы. А три трактора так и остались не востребованы. Сначала пылились под открытым небом. Затем загнали под навес. Потом на одном из откормочных предприятий такой-же, только с работающим мотором, Т-40 свалился в трехметровую яму, наполненную навозной жижей. Тут в пруд машина попадет или зальет при наводнении, считай надо перебрать весь автомобиль. А работающий трактор в жиже? Одна слава, что дверки не было вообще, и тракторист успел выскочить. Что делать? Кто-то снова шепнул:
- Есть трактор! Только мальчишник на день рождения Александра Порфирьевича в воскресенье в лесу надо организовать на сорок-пятьдесят персон, да госномера на утопленном тракторе открутить, отмыть и прикрутить на новый.
Перевели трубу жижепровода из цехов в соседнюю яму, а из первой берут и по полям брызгают жижу, как удобрения. Достали номера, отмыли. А трактор-утопленник так и остался в навозной жиже. И по старым документам трактор катает без ремонта второй круг. Второй трактор ушел в "Дорожный отдел" за асфальтирование без документов и оплаты территории складов под навесами. С третьим трактором отдельная история. В течение трех выходных дней на октябрьские праздники последний Т-40 испарился. И следов никаких. Трактор не продашь, деньги за него не возьмешь, дома хранить не будешь, иначе сразу загремишь. Видимо магарычем обошлись, поменяли в каком-то хозяйстве. А деньги - ни-ни! Небо в клеточку будешь разглядывать несколько лет. А так, риска никакого!
- А в конце квартала, года? Отчетность, списание? ...
- Без проблем. В колхозах списание вообще не представляет сложности. А если накапливаются долги колхоза перед государством, то в конце года задолженность списывается ... Государство богатое ... и доброе.
- Живем при коммунизме и сами о том не знаем ... - неторопливо подал голос дядя Володя. - Это какая богатая страна! Тащат - и никак не растащат ... Извините, даже не знаю, как правильнее сказать ...
-Так и есть! - сказал Вася. - Николаевич! Останови, мне здесь выходить!
По дороге в Корбул Владимир Илларионович спросил меня:
- У Васи какая машина? Волга? Лада? ...
- У Васи четыреста двенадцатый "Москвич", как и ваш, только оранжевого цвета ...
До самой мельницы Владимир Илларионович молчал. Видимо переваривал в своих мыслях увиденное и услышанное за последний час. Мы разгрузили машину, распрощались и я поехал домой.
Отступление автора
(Единственной вещью, доставшейся мне лично от Васи за бамбуковое удилище, была противотуманная фара, которую я закрепил в качестве фары заднего хода и подключил на следующий день. Уже в ноябре восьмидесятого та галогенная фара избавила меня от крупных неприятностей, а возможно и спасла мне жизнь.
... Во второй половине ноября темнело быстро. Проезжая из Тернополя в Молдавию, я решил заправиться при въезде в Чертков. После Черткова дорога на Залещики почти прямая, спуски чередуются с подъемами. Скорость была приличной, вокруг ста километров в час. В самом начале одного из подъемов фары моей машины выхватили из темноты то ли черную, то ли темно-вишневую "Ладу". У машины стояла девушка в синем спортивном костюме с ведром в одной руке и шлангом в другой. Она приподняла руку с ведром. Я понял, что она просит остановиться и налить ей бензина. А у меня полный бак.
- Налью девочке бензина. Мне не то, что до Дондюшан, мне до Кишинева хватит. А то остановится какой-нибудь подонок. Еще и поиздевается над девчонкой в лесу, да еще ночью. - подумал я.
Я стал тормозить, но скорость была высокой и машина немного пошла юзом. Остановился я в метрах 40-50 впереди "Лады". Включил задний ход. Включилась, естественно, и лампа заднего хода. Мощность галогенной лампы в несколько раз больше обычной лампы накаливания. Это меня и спасло. В ярком свете противотуманной фары я увидел, выскочивших из кюветов по обе стороны трассы, трех молодых людей, так же одетых в спортивные костюмы. Осознав, что они освещены, все застыли, как вкопанные. А в моей памяти только сейчас всплыло напутствие, ныне покойного, брата перед моим отъездом домой:
- Нигде в дороге не останавливайся, пассажиров не бери, даже если это милиционер в форме, но не стоит на освещенном установленном месте. Преступники работают группами. Останавливают, снимают колеса и все, что успеют. А то и машины поновее совсем угоняют. А сам в лучшем случае будешь лежать в лесу связанным до утра!
Дальше все происходило вне моего сознания, на рефлексах. Я включил первую. Вторая, третья, четвертая ... Странным было в те минуты мое состояние. Как будто все происходило не со мной. Словно и я не я! Стала незнакомой дорога. Изменились все звуки. Стали глуше, что ли? Казалось, и дыхание мое изменилось. Я осознавал, что за мной никто не гонится. Наоборот, пытавшиеся остановить меня люди, скорее всего, уже скрылись в противоположном направлении. Тем не менее, я, как говорят, давил на газ.
Так, в гонке с самим собой я проехал несколько километров. Кинув взгляд на спидометр, я сбросил газ. Стрелка показывала за сто десять. В те секунды у меня началось сильное сердцебиение. Останавливаться я не хотел, или боялся? Километров десять я проехал с черепашьей скоростью, не более сорока. До рвоты стала одолевать липкая сухость во рту. Нарастала жажда. Несмотря на то, что я не водохлеб, тогда, казалось, за глоток воды я отдал бы все. Населенные пункты на Тернопольщине расположены довольно густо, но тогда казалось, что я еду в ночи бесконечно долго. Как назло, ни одной встречной машины. А может просто, прошло совсем мало времени?
Наконец, за очередным пологим перевалом показались огни села. Я окончательно сориентировался: Свидова. За ним Толстое. В Толстом я увидел здание, на фронтоне которого было написано: "Кафе-бар". Решил зайти и взять с собой бутылку минеральной воды. Лишь выйдя из автомобиля, увидел, что неосознанно остановился у столба под двойными яркими фонарями. В кафе за столиком сидели двое подвыпивших. Перед ними была целая батарея пустых бутылок из-под пива. Широкая витрина бара была уставлена запотевшими бутылками со славившимся тогда Тернопольским светлым пивом.
Я не фанатичный поклонник пива, но тогда я попросил открыть бутылку. Не отдавая себе отчета в том, что мне предстоит еще более 250 километров ночной дороги за рулем автомобиля, я осушил бутылку на одном дыхании. Попросил вторую, таким вкусным показалось мне тогда пиво. Лишь выпив половину второй бутылки, вспомнил что я за рулем, а впереди два круглосуточных поста ГАИ: В Новоселье (Мамаевцы) на Ивано-Франковской развилке и на восточной окраине Черновиц.
Оставив на столике недопитую бутылку, я вышел. Удивительно, но моя тревога улетучилась. Жажда была утолена. Осталось совсем "немного": проскочить два круглосуточных поста ГАИ. Проехав в Новоселье железнодорожный переезд, я старался ехать с предписанной скоростью - до 30 км. в час. Метров за пятьдесят до поста я увидел, что оба дежурные ГАИшники ужинают наверху. В мою сторону они не посмотрели. Как нашкодивший кот, я аккуратно обогнул круг и по оставшемуся участку села длиной более трех километров я ехал в направлении Черновиц с черепашьей скоростью. Лишь выехав за село, нажал на акселератор. Когда проехал Черновицы, издали увидел, что сама будка ГАИ и окружающая ее площадь не освещены. Никого! Повезло!
Так, подаренная, ныне покойным, Василием Алексеевичем Цурканом галогенная противотуманная мощная фара, установленная как фонарь заднего хода, избавила меня от вероятных серьезных неприятностей.
Чудны дела твои, Господи!
После памятного визита в "Сельхозтехнику" к Владимиру Илларионовичу на маслобойку я попал примерно через месяц. Мой давний приятель, работавший главным конструктором на Бельцком заводе "Рэут", тогда им. В.И.Ленина, часто ездивший на рыбалку на озерах Барабой, попросил меня достать свежего качественного макуха. Сразу же после его звонка я поехал в Корбул. На мельнице был непривычно тихо. Владимир Илларионович возился с трясуном засыпки.
Поздоровавшись, я изложил мою просьбу. Закончив крепить пружину, Владимир Илларионович неторопливо вымыл руки. Пригласил меня в "контору" - небольшую комнатушку в стоящем рядом с мельницей, домике. Пригласив присесть, мельник не потянулся, как обычно, под топчан за макухом, а медленно подошел к окошку, на подоконнике которого стояла широкая чашка и моток шпагата. Дядя Володя взял чашку с торчащими загнутыми концами двух "цыганских" игл для ушивания мешков. Положив их на подоконник, наклонил чашку. На ладонь мельника выскользнул осколок. Тогда я подумал: от разбитого заварочного чайника.
Неторопливо протер пальцами глазурованный, округлой формы, белый черепок. Выпуклая поверхность его была рельефной и ярко раскрашенной. Владимир Илларионович долго молча разглядывал осколок. Потом повернулся ко мне:
- Доктор! Вы помните ту женщину, которую вы подвозили из Редю-Маре до Дондюшан?
- Конечно, помню. Я ее знаю более двадцати лет.
- А я ее знаю более пятидесяти лет ...
- Яркая женщина! - сказал я. - В молодости, вероятно, она была очень красива!
- Она и сейчас красива! Она старше меня на четыре года, а выглядит намного моложе ... - дядя Володя, помолчав, добавил со значением. - Не простая женщина!
- Конечно не простая! Она очень талантливый музыкант, великолепно поет, руководит хором.
- Я не о том ... Музыкант она от отца, Миши Кацера! А вот ее мама! - Владимир Илларионович надолго замолчал. - ... Она не знает по настоящему, кто была ее мама. Мне кажется, что и сама ее мама, ее звали София, толком не знала, кто она? Скорее всего уже никто не узнает. Уже давно нет в живых тех, кто мог о ней что-либо конкретно рассказать. Старики рассказывали, что маму этой женщины привезли в семнадцатом году семнадцатилетней девочкой в Корбул из Миргорода родственники Маврокордато. Объявили ее экономкой имения. Единственный свидетель всему вот этот осколок с гербом. Знала о многом, жившая в Корбуле, помещица, кукоана (госпожа, хозяйка) Алисандра (Александра Тимофеевна Маврокордато).
- Совсем мальчишкой я бегал на мельницу. Мне было интересно и я помогал рабочим. Мельница и маслобойка тогда уже была безвозмездно переписаны кукоаной Маврокордато на Никифора Черватюка. Заметив, что я, двенадцатилетний, помогая, без разрешения не ел облущеных семечек, Никифор разрешил лакомиться. Когда я уходил домой, он сам насыпал мне в карман отборных лущеных крупных семян. Сама кукоана Алисандра (Имя Александры Маврокордат Владимир Илларионович произносил на свой манер - Алисандра) уже доживала последние годы в домике здесь, на склоне за маслобойкой.
Владимир Илларионович бережно протянул мне осколок разбитого фаянса:
- Это был фарфоровый буст молодой женщины или девушки (слово бюст Владимир Илларионович произносил по молдавски - буст). В семнадцатом году, рассказывала кукоана Маврокордато, сопровождающие девушку родственники этот бюст привезли из Умани. По дороге из Миргорода они на три дня остановились в Умани. Потомки настоящих хозяев уже были за границей. Расспросив сопровождающих о девушке, старый управляющий отдал им этот буст, сказав при этом, что это собственность Софии. Женщину, с которой ваяли буст тоже звали Софией. Это имя было написано снизу бюста несмываемым карандашом.
- Кого изображал тот бюст? Кто была та женщина?
- Маврокордато! Возможно, какая-то родственница мужа нашей корбульской кукоаны Алисандры Маврокордат.
Фамилия Маврокордато мне встречалась ранее. Но я тогда практически ничего не знал об княжеском роде Маврокордато, его ответвлениях и однофамильцах. Читал, что господарский род Маврокордато при турках правил когда-то Молдовой и Валахией.
- Как выглядел бюст этой женщины, дядя Володя?
Поданный мне Владимиром Григорьевичем осколок фарфора, я рассматривал долго, пытаясь вникнуть в суть изображения. Прошло более сорока лет, а герб на осколке фарфора стоит перед моими глазами в мельчайших подробностях. Остается загадка. Кто была та, изваянная из полупрозрачного тонкого фарфора, молодая женщина?
На тонком, просвечивающем насквозь в разных цветовых тонах и оттенках осколка фарфора, сохранившего часть правой груди, был изображен цветной герб. Округлая, с четкими, не выступающими над поверхностью кожи краями, под ключицей у самого грудинно-ключичного сочленения, черная родинка. На фоне нежных пастельных тонов остатков плеча, груди, рядом с насыщенно черной родинкой по центру, чуть ниже яремной вырезки в цветном изображении выделялся родовой герб княжеский герб.
О том, что, продемонстрированный старым мельником осколок фарфора и есть вариант герба Маврокордато, я узнал совсем недавно, когда стал собирать материал для настоящей книги. Небогатая, но притягивающая взор, насыщенная, преимущественно кроваво-красного и желтого с золотым, контрастная цветовая гамма. Небольшое содержание серебристого с голубым оттенком, цвета, оказалось единственным представителем пастельного серо-голубого оттенка.
Прямоугольный, желто-золотой щит рассекает простой греческий равноплечий красный четырехконечный крест. Не восьми-, не шестиконечный, а именно простой четырехконечный крест. В правом верхнем секторе, отрезанная и перевязанная серебрянной лентой, голова мавра. Дворянский коронованный шлем с пятиконечной звездой. Нашлемник венчают три, фаллической формы, страусиных пера. Среднее, направленное вверх, перо красного цвета. Оба боковые пера, направлены в разные стороны. Гербовый намет - красный с золотым. Внизу - завитая золотая лента с начертанным красным цветом девизом рода на русском языке: - "Преданность и любовь".
(Через много лет, когда я стал изучать историю рода Маврокордато, мне стало ясно, что указанный вариант герба был задуман и исполнен в России. Скорее всего, это произошло после того, как родственник корбульских Маврокордато в 1887 г. почетный попечитель 2-й Одесской гимназии, директор попечительского о комитета о тюрьмах, титулярный советник Матвей Фёдорович Маврокордато (1863-1935) подал прошение в Департамент Герольдии о признании его в правах потомственного дворянства по пожалованному ему 01.01.1887 ордену Св. Владимира 4-й степени).
К прошению был приложен проект герба с разъяснениями о том, что греческий крест должен указывать на его происхождение из Греции, оторванная чёрная голова мавра должна напоминать о победах предков над сарацинами и маврами и что именно за эти победы к их фамилии Кордато была присоединена приставка "Мавро".
Указом Правителя в 1888 году императора Всероссийского, царя Польского и великого князя Финляндского Александра 111, Матвей Федорович был утвержден в правах потомственного дворянства, а в 1890 году был Высочайше утвержден его герб.)
Продолжение рассказа мельника
(Со времени рассказа Владимира Илларионовича на мельнице прошло более сорока лет. Тогда я предполагать не мог, что буду писать о тех событиях. Содержание разговора помню в подробностях. Особенность же речи, замешанный на смеси из русских, молдавских слов сейчас воспроизвести в точности невозможно. Иногда в речи мельника проскальзывали украинские слова и целые фразы. Жена Владимира Илларионовича, тетя Анюта была украинкой. Пусть простит меня читатель, но повествование очевидца событий восьмидесятилетней давности и последних лет барыни Маврокордато я постараюсь изложить в его неторопливой манере и последовательности. Постараюсь донести до читателя события тех лет в максимальной близости к действительности уже в собственном изложении на полностью доступном читателю языке. Надеюсь, читатель меня поймет. (Автор).
- В январе сорокового, когда мне исполнилось двенадцать лет, кукоана Маврокордато заболела. - рассказывал Владимир Илларионович. - У нее был, как я понял, больной желудок и сильно мерзли ноги. К тому же она стала плохо видеть. Никифор Черватюк, почти ежедневно насыпал в мешок кожь (лузги) и посылал меня топить в печке домика кукоаны Маврокордато. Лузгу я сыпал на решетку плиты. Сама решетка на зиму вставлялась в гурарь (печная дверка с поддувалом), отлитый из чугуна. На верхней большой дверце полукругом выделялась выпуклая надпись на румынском языке: Scoala de meserii s. Corbul (Ремесленная школа с. Корбул).
(В следующий мой приезд в Корбул по следам Маврокордато, знакомый с школьных лет, ныне пенсионер, в прошлом мастер профтехучилища Григорий Дмитриевич Мититюк показал мне точно такую дверцу с поддувалом, которую хранит дома как сувенир. Дверца с поддувалом и решеткой была отлита в литейной мастерской, строительство которой в свое время финансировали супруги Матвей Николаевич Маврокордато и Александра Тимофеевна Маркова (Маврокордато), которую долго называли хозяйкой тех мест.- рассказывал далее мельник. - Я бывал у кукоаны очень часто. Когда я собирался бежать на мельницу, мама давала для нее кусок мамалыги с брынзой, кашу. Так делали все жители села. Когда-то очень богатая, к этому времени она была уже довольно бедной слепнущей женщиной. Полностью беззубая, часто болеющая кукоана обожала горячую поджаренную мамалыгу. Когда на решетке в плите начинала гудеть горевшая лузга, я наливал в сковороду подсолнечного масла. Свежее ароматное масло в небольшом глиняном кувшинчике всегда приносил сам Никифор. Когда масло на сковороде начинало трещать, я ложил на сковороду ломти порезанной дома мамой, мамалыги. Поджарив до розовой корочки, на большом расписном блюде я подавал больной кукоане мамалыгу с брынзой в постель. Кукоана Алисандра приступала к еде, лишь вытерев мокрым полотенцем лицо и руки. Потом вытиралась сухой половиной того же полотенца. Перед едой долго молилась. Я выносил полотенце во двор и растягивал его на пражине (шесте), висящей между сливой и вишней. Во время еды, кукоана иногда, проглотив мамалыгу, подолгу дремала.
- Ко мне она привыкла настолько, что в моем присутствии, закрыв глаза, начинала что-то рассказывать, словно разговаривая с собой. Она мне почему-то поверила с того дня, когда Никифор впервые привел меня к ней. К старости кукоана стала бояться людей.
(Во время моей поездки в Корбул Григорий Дмитриевич Мититюк рассказал, что в селе из поколения в поколение передают рассказ о том, что в начале тридцатых годов Александру Тимофеевну Маврокордато пытались задушить, чтобы обворовать ее дом и забрать оставшиеся ценности и деньги. Жандармерия искала преступника долго, но так и не нашли. Скорее всего это был кто-то из чужих, не сельских).
- Меня она называла Владимиром, а не Володей, как обычно называли меня в селе. Для меня было непривычным то, что она со мной, двенадцатилетним мальчиком, всегда говорила как со взрослым, серьезно и сдержанно.
Семейный визит
В начале марта сорокового снег растаял за два дня. Было тепло, все дороги, особенно в низине, где стоит мельница, развезло так, что колеса каруц (повозок) погружались в грязь по ступицу. Возле самой мельницы металлические ободья деревянных колес перемесили грязь особенно глубоко. Жидкая грязь, бывало, переливалась через голенища сапог. За два дня до Явдохи (Евдокия, Авдотья, Докия, возвращение зимы, 14 марта) к утру землю сковало морозом, который держался до двадцатых чисел марта. Увязшие с вечера в грязь полозья саней и колеса каруц примерзли так, что полозья и колеса приходилось выдалбливать из мерзлой грязи топорами и ломиками. Некоторые лили на ободья горячую воду. Почти каждый день трусил легкий снежок, но крестьяне окончательно сменили сани на каруцы.
На Явдоху кукоана попросила меня позвать Никифора. О чем-то долго с ним говорила. Покинув домик Маврокордато, Никифор запряг, жующих из опалки овес, лошадей и уехал. Отсутствовал он недолго. За время его отсутствия в плите сгорело чуть больше половины мешка, подсыпаемой мной на решетку топки, лузги. Через окно было видно, как Никифор отряхнул с плеч начавший падать снежок. Потом долго обметал сапоги. Войдя в комнату, приблизился к кровати кукоаны:
- Миша со старшими в Климауцах. София сказала, что все вместе сами придут в субботу.
- Благодарствую, Никифор, - кукоана никогда не забывала по любому поводу благодарить Никифора, да и меня, когда я уходил от нее домой. - Прошу тебя, привези их всех на нашей большой рессорной бричке!
Никифор учтиво поклонился и вышел.
В субботу я не закончил топить плиту, как услышал стук колес по колеям в замерзшей грязи перед мельницей. Послышался топот множества ног и звонкие голоса. Дверь открылась и вместе с клубами пара с холодным воздухом вошла София. На руках она держала маленького, примерно полтора-два года, мальчика. За другую руку держался мальчик постарше. За ними, подталкивая друг друга весело ввалилась целая ватага детей с музыкальными инструментами в руках и за плечами.
За младшими шел Жоржа. Он был старше меня на целых десять лет. В одной руке он нес трубу, в другой держал небольшой барабан с блестящим трензелем (треугольник). Самая старшая сестра Оля держала под мышкой небольшую гармонь.
Последним вошел Миша Кацер со скрипкой в футляре. От самого порога он снял шапку и низко поклонился. Выпрямившись, Миша (так в селе и округе его называли взрослые и дети) подошел к постели кукоаны. Снова поклонился и, взяв в свою руку иссохшую морщинистую, всю в мелких коричневых пятнах руку, приложился к ней губами. До этого, видевший их не раз, я, казалось, впервые увидел, как красивы супруги. Чуть выше среднего роста, из за роскошной волнистой шевелюры, Миша мне, сидящему на низкой скамеечке, казался огромным. Открытое чистое лицо, на котором выделялись пышные черные, завитые кончиками вверх, усы. Софию я видел часто. Она регулярно ходила в церковь.
Кроме самых маленьких я знал всех. Мы и Кацеры жили в центре села и вся детвора на закате собиралась и играла на площади у церкви. Оля казалась уже совсем взрослой девушкой. Люба, которую мы с вами знаем, была на четыре года старше меня. Зина моя ровесница, Она все время пела. Нина, несмотря на то, что ей не исполнилось десяти лет играла на гармони. Впрочем, на гармони играла вся семья. Потом я узнал, что Филе тогда было шесть лет, Толе только два годика.
В довольно просторной комнате сразу стало тесно. Я поднялся, чтобы уйти, несмотря на то, что визит Кацеров для меня был очень любопытным. Из разговоров взрослых я знал, что кукоана Маврокордато и семья Кацеров много лет были в состоянии ссоры, хотя истинных причин в селе никто не знал. Догадки были разные. Одни поговаривали, что в экономку Софию с первого взгляда влюбился кто-то из богатых Барбакарей, другие утверждали, что что к кукоане собирались заслать сватов не менее зажиточные Черватюки. А София, которой едва исполнилось семнадцать, увидев, играющего на скрипке в день храма села полу-нищего Мишу Кацера, в тот же вечер ушла с ним в низенькую, крытую соломой касуцу и осталась там навсегда. Злые языки поговаривали, что все Кацерень (так их издавна называли в селе) тянутся от оседлых полуцыган (цыгань корчиць).
Кукоана Алисандра, увидев, что я собираюсь уйти, рукой указала мне сесть на место. Я сел и, набрав полный совок лузги, высыпал на решетку топки. Видимо не рассчитал, насыпал больше, так как из гураря и поддувала пыхнул дым. Не переносившая в доме дыма, кукоана даже внимания не обратила. Ее глаза перебегали с детей на их родителей, потом снова поочередно рассматривала детей. Миша, отдав Софии футляр со скрипкой, подошел к кровати и встал на одно колено:
- Йертаци-не, майка (простите нас, матушка)!
Вслед за Мишей к кровати подошла София:
- Простите нас, матушка!
- Завтра прощенное воскресение. Бог простит и я прощаю. И вы простите меня.
Кукоана указала Софии на стул у кровати. Попросила подвинуться ближе. Кое что из разговора я понял. Беседа проходила попеременно на русском, украинском и еще, каком-то незнакомом мне языке. Скорее всего, это был французский, так как некоторые слова были похожи на молдавские.
- Скоро тут будут советы. Сердцем чую. Берите детей и езжайте в Одессу. Там тоже будут русские, но вы до их прихода покинете страну. Я дам, принадлежащие тебе документы. О них я тебе говорила, когда ты сбежала ... Но ты была глухой. Я хранила их в надежде, что ты одумаешься и вернешься. Ты выбрала другую дорогу. Мне это незнакомо. У меня никогда не было детей. Я мечтала, что ты станешь моей приемной дочерью. С этими документами тебе будет открыт путь в другую жизнь. В швейцарском банке на твое имя лежит вклад. Вам одних процентов хватит для жизни. Уезжайте!
София отрицательно покачала головой:
- Мы останемся здесь. Тут выросли мои дети ...
Потом разговор снова перешел на незнакомый язык. Я видел, что кукоана сердится. София слушала спокойно и каждый раз отрицательно качала головой. Потом кукоана сменила тему. Голос ее стал звучать спокойнее. Она снова осмотрела по очереди детей, потом задержала долгий взгляд на отце семейства.
- Смотри, я исполнила свой долг. Решение за тобой!
София снова отрицательно покачала головой:
- Я остаюсь. Мы так решили. У нас все есть ...
Поправив одеяло на кукоане, София с некоторой робостью попросила:
- Разрешите, мои дети сыграют вам?
Кукоана устало смежила веки и согласно качнула головой.
Дети быстро разобрали инструменты. Впереди и чуть сбоку встал отец семейства. Оля не играла. Она отошла и села на стул у окна. Миша трижды притопнул ногой и слегка ударил смычком по струнам. Полилась мелодия. Жорж играл на, невесть откуда появившемся, кларнете, Нина играла на гармони, которую принес Жорж. Потом они запели. Мне кажется, это были какие-то церковные песни. В перерыве между песнями Люба легко подняла барабан с треугольником и закинула ремни за плечи. Миша тронул струну пальцем и снова зазвучала музыка, Но эта музыка была веселой. Люба ударила в барабан и запела. На второй строчке куплета к ней присоединилась Зина. Потом запели все. Особенно азартно била в барабан, пела и пританцовывала Люба. Это я запомнил навсегда.
Было видно, что кукоана, оживившаяся при звуках музыки вначале, быстро устала. Я уже давно знал, что если у кукоаны Алисандры опускаются губы и морщится над носом кожа, значит она устала и сердится. Словно почувствовав ее усталость, стихла музыка. София взяла из рук Оли большое расшитое полотенце, в котором был огромный каравай хлеба, наполненные и прикрытые плоскими блюдами, тарелки и глиняный горшочек. Подойдя к кровати, положила принесенное на столик и развязала полотенце:
- Это вам! От всех нас ... Еще раз простите!
Кукоана Маврокордато пристально и долго смотрела в глаза Софии. Потом снова перевела взгляд на, стоявших вдоль стены, детей и мужа Софии. Затем спросила:
- Сколько их у тебя?
- Семеро.
Наконец, тихо-тихо, так, что я с трудом разобрал, но запомнил, кукоана сказала по-русски совсем непонятно:
- Одержимая, как все Маврокордато ... Только каждый по своему ...
Попрощавшись, вся семья с музыкальными инструментами покинула дом. Поддерживая друг друга дети и родители спустились по скользкому склону на площадку перед мельницей, где, засунув головы в опалку, лошади жевали овес. В это время из сторожки вышел Никифор и пригласил всех садиться в бричку.
После того как София с детьми и мужем ушли, кукоана попросила поправить ей подушку. Откинувшись, прикрыла глаза. Я заканчивал топить плиту, когда кукоана приподнялась и села на кровати. Показала на, стоявшую на комоде, резную деревянную коробку:
- Подай мне ларец, Владимир!
Я исполнил просьбу кукоаны и снова сел на табуреточку у плиты. Алисандра Тимофеевна долго искала под подушкой. Наконец вытащила связку ключей. Выбрав самый маленький, открыла ларец. Одела очки. Долго перебирала и рассматривала какие-то документы. Потом попросила подать ей вилку. Поддев вилкой, убрала замаскированное второе дно и вытащила светло-коричневую кожаную, сложенную вдвое, тисненую с обеих сторон, папку. С обратной стороны глубокое круглое тиснение было заполнено сургучом. Сорвав сургуч с тонкими ремешками, раскрыла папку и стала рассматривать бумаги, Мне было интересно и я, скосив глаза, наблюдал. Кукоана долго рассматривала пожелтевшие фотографии:
- Дмитрий старался, царство ему небесное ... - кукоана трижды мелко перекрестилась.
- Остальные документы были с разными гербами. - рассказывал далее Владимир Илларионович. - На одном плотном листке был герб, похожий на нарисованный на осколке, но не ручаюсь. - мельник глазами показал, на стоящую на подоконнике, чашку.
Вставив потайное дно на место, уложила пачку бумаг в ларец. Закрыла на ключ и велела мне вернуть ларец на комод. Потом еще раз внимательно пересмотрела кожаную папку и фотографии с бумагами. Редко поднимавшаяся с постели, преимущественно по нужде, кукоана встала и подошла к плите. Я подставил шатающийся и скрипящий резной стул. Кукоана села и долго смотрела на пламя:
- Подбрось лузги, Владимир!
Я, подсыпал, стараясь быть аккуратным, чтобы плита опять не пыхнула дымом и посмотрел на папку вблизи. Кожа казалась новой, только на углах были незначительные потертости.