Столетов Анатолий.
Милостыня осени

День проносился в суете и гаме,
Мочился, где попало, дождь-нахал.
А я ходил по Невскому ногами
И носом ветер Балтики вдыхал.

Окно, что прорубили на помойку,
Придавленное куполом небес,
Давало в перспективе птицу-тройку,
Проглядывавшую сквозь дождь, не бес

Труда, и с ним не бог безделья
Обламывал мой разум до утра.
И молча в речку черную глядел я
Незрячими глазницами Петра.

Ни времени, ни вечности не жалко,
Когда туда взираешь в забытьи
С моста. И сладкий запах катафалка
Баюкал все фантазии мои.

Дремал тихонько Зимний на Дворцовой,
Нева точила города брусок.
Сквозь лица проступал сюжет Донцовой.
И Спас мне метил пулею свинцовой
В никак не остывающий висок.

Все было здесь пропитано духовным,
Здесь в каждом камне тлен был и распад.
Подачкою во мраке переходном
Купюры листьев плыли невпопад.
Так актом отпущения грехов нам
Дарован был, как нищим, листопад.

Дразнилка


День можно было обозначить славным,
Но дождь - скотина Невский обоссал
И потому передвигался я ногами
Не по- пластунски, как всегда мечтал.

В проруху, с перспективой на помойку,
По кумполу свинцовому небес,
Гнал прямо к парадизу птицу-тройку,
Весь перепачканный мочой и калом бес.

Возможно, просто празднуя безделье,
Иль похмелённый недостаточно с утра,
Но недостачу сходу углядел я -
Глаз не было в глазницах у Петра.

А их не так-то просто унести
Эх, ничего вам, питерцы, не жалко,
Живёте, милые, как будто в забытьи
Ротом вдыхая ароматы катафалка.

И путаете Фальконе с Донцовой
И вам, робяты, даже невдомёк,
Что Зимний не сбежал с Дворцовой
Лишь оттого, что намертво продрог.

Его бы на часок, другой в духовку 
Тлен пережечь, остановить распад,
Но печь купюрами топить неловко,
Да и размерчик явно не формат.