Ефимова Марфа : другие произведения.

02 Проективная геометрия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Что с того, что у случайно познакомившихся друг с другом юноши, девушки, старика и матери-одиночки в наличии кучи проблем и добрые, не очерствевшие души? Как их действия повлияют на иные слои реальности?


Оглавление
Параллельная линия номер 1.
     Глава 1. Паша Сухотин.
     Глава 2. Ленка.
     Глава 3. Паша и Альфия выручают Ленку. Паша помогает Альфие.
     Глава 4. Альфия. Старик выручает Пашку.
     Глава 5. Старик спасает сына Альфии. Комлев начинает расследование.
     Глава 6. Пашка тайно помогает старику. Виталий Николаевич.
     Глава 7. Комлев опрашивает свидетелей. Ленка и Альфия спасают Пашу.
     Глава 8. Старик помогает Ленке. Женское коварство.
     Глава 9. Над Альфией сгущаются тучи.
     Глава 10. Кафе "Симпозиум".
     Глава 11. Сюрприз для Виталия Николаевича.
     Глава 12. Виталий Николаевич облегчает Ленкину душу. Никанор Сидоров.
     Глава 13. Следы ведут в Лугу.
     Глава 14. Пять зубочисток и мятная резинка. Ленка спасет Альфию.
     Глава 15. Перстень с двенадцатью камнями.
     Глава 16. Комлев ставит точку.
Параллельная линия номер 2.
     Глава 17. Лагху Набха Ваюх и Джарья, дочь господина Крунчи.
     Глава 18. Таинственные свамины.
     Глава 19. Сестра Хема из приюта для убогих духом.
     Глава 20. Дадати из-под кровати.
     Глава 21. СВЯТАЯ ИУЛИТА.
     Глава 22. "Бездвижен град...".
     Глава 23. Джала, таящий фамилию.
     Глава 24. Четверо на Душке в гости к Гршу Кумбхе.
     Глава 25. Рукоположение СВЯТОГО ХРИСТОФОРА.
     Глава 26. На модуляторе к Собору Шести Владык.
     Глава 27. Господин Маникам и СВЯТОЙ КУКША.
     Глава 28. Гносеотека Атхианы.
     Глава 29. Отчаяние СВЯТОГО КУКШИ.
     Глава 30. Заточение Джарьи.
     Глава 31. Набха, Дадати и Шесть Владык.
     Глава 32. СВЯТЫЕ ПЕТР, ПАВЕЛ и кающийся КУКША.
     Глава 33. Соискание в Иовелеоновом игрище.
     Глава 34. Битва.
     Глава 35. Искупление вины СВЯТЫМ КУКШЕЙ.
     Глава 36. Последние пояснения.
Эпилог. Точка схождения.
Параллельная линия номер 1.

Глава 1. Паша Сухотин.

   За окном безумствовало солнце, прогревало город необычным для начала мая тридцатиградусным жаром, слепило не знающими удержу, не стесненными ни единым облачком лучами. А по Неве величаво проплывали огромные льдины с семейками уток и вмерзшими пучками сена. Утки казались тоже вмерзшими, так как сидели неподвижно, медитируя на темную воду. Если бы не изредка вскидывающиеся селезни, неспешно приподнимающиеся на лапках только для того, чтобы тут же осесть в прежней позе, можно было бы подумать, что ледоход тащит на себе куски ладожского пространства, заколдованного, закоченевшего зимой и вырванного из привычного места ожившим вдруг течением.
   Пашка Сухотин смотрел на Неву и на городскую неожиданную жару из окон офиса. Кондиционер гонял холодный воздух, приходилось кутаться в походную куртку и хлюпать носом. Шеф, Владимир Сергеевич, любил именно такую прохладу, которая, если честно, Пашке казалось и не прохладой, а диким морозом. Но шефу, грузному маслянистому человеку, было комфортно, и поэтому все мерзли. Впрочем, иногда то Пашка, то секретарша Ирочка, то Вадим, то Андрюха, то Мила не выдерживали, переводили на более теплый режим, отогревались кое-как, чтобы через полчаса услышать жалостный стон начальника, утирающего обильно проливающийся пот. С начальником начинал стонать и жаловаться на нехватку воздуха Саня, так же парень достойной комплекции. Эти стоны непременно завершались выворачиванием ручки в сторону охлаждения, и все повторялось сначала. Партия теплых и партия холодных боролись за комфорт с переменным успехом. Все зависело от того, к кому примкнут Лида и Михаил Николаевич. Лида была девушкой спортивной, и если у нее с утра был фитнес, то она вставала под флаги прохладных веяний, а Михаил Николаевич мог впасть в состояние полнейшего погружения в раздумья, и тогда напрочь выбывал из игры.
   У стола рядом с дверью копошился Максим. Он в своей коронной манере отличника-аккуратиста складывал в коробку диски, книги, бумаги, нехитрую посуду и прочую ерунду, которой обрастаешь потихоньку на любом рабочем месте. Пашка молча наблюдал за его действиями, а чтобы соблюсти приличия переключался изредка на вид за окном. Работа не шла, мыслям не прикажешь. Увольнение Максима для Пашки не обещало ничего хорошего, по крайней мере, пока не найдут нового сотрудника. Все проекты, которые вел Максим, наверняка, достанутся Пашке, а, значит, и командировки, и нервные клиенты в придачу. Максиму особенно везло на заказчиков - один другого бешенее.
   Максим собрал пожитки, вздохнул и пошел прощаться со всеми. Пожимая Пашке руку, он сказал:
   - Ну, если что, звони, помогу, расскажу чего у меня и где.
   - Думаешь, на меня все твое навесят? - забеспокоился Пашка.
   - Не думаю. Уверен. - ответил с улыбкой Макс. - Не строй дурачка, сам прекрасно знаешь шефа.
   И точно, едва только Максим закрыл за собой дверь, Владимир Сергеевич присел рядом с Пашкой.
   - Павел, - застенчиво сказал он, - может, возьмешь "Слона" и "Русские аттракционы"? А? Максим выложил всю документацию по ним на второй сервер...
   - Не могу, - заупрямился Пашка. - У меня уже три проекта, мне хватит. Я и так в Новгород и Челябинск постоянно езжу, еще и с карусельками этими по всей стране мотаться. ВладимСергееич, давайте аттракционы кому-нибудь менее загруженному отдадим.
   Шеф пожал плечами:
   - Я не против, отдай кому-нибудь.
   И ушел в свой кабинет.
   Пашка заскрежетал зубами. "Отдай кому-нибудь"... Кто же по доброй воле возьмет? Как всегда шеф самоустранился от разрешения назревающего конфликта.
   - Лида, возьми карусельки, - попросил Пашка без особой надежды.
   - Нет, Павличек, не возьму, - отказалась Лида. - Для работы с железками мужик нужен. А что я - приеду вся такая воздушная, "ну, где тут у вас контроллеры", "как там поживают ОПС-сервера"? Со мной же никто и говорить не захочет. Но я готова тебе помогать. Сделать тебе отчеты?
   - И не смотри на меня, - бросился в атаку Саня, когда Пашка перевел на него взгляд. - У меня жена вот-вот родит, а бабушек у нас нет. Братан, я тебе сочувствую, но у меня и своего добра выше крыши - одни эти собесы чего стоят...
   Михаила Николаевича просить не полагалось, он служил гением и по совместительству главным архитектором, дела рутинные его не касались. Андрюхе было рановато поручать - стажер без году неделя. Оставался Вадим Старостин.
   - Выйдем, - обратился к нему Пашка после некоторых колебаний.
   Вадим пожал плечами, поднялся с очевидной неохотой.
   - У тебя только один проект, - произнес Павел за дверью.
   Вадим, засунув руки в карманы брюк, снисходительно оглядел Пашку с головы до ног, подобно чисто пацану с раёна.
   - Ну и? - спросил он так же снисходительно.
   - Будет правильным, если аттракционы возьмёшь ты.
   - Почему?
   - Потому что ты единственный не сильно загруженный.
   Вадим подошел поближе и негромко пропел:
   - Павлуша, любезный, смотри как получается в чистом остатке: ты работаешь восемь часов в день, и я работаю восемь часов в день. Тогда какая разница, по сколько у нас проектов? У тебя их сто сорок восемь? Ну и делай их сто сорок восемь лет, какие проблемы?
   Пашка возразил раздраженно:
   - Дело не во времени, а в ответственности. Её у меня будет в сто сорок восемь раз больше. Я через пару месяцев просто загнусь от нервов.
   - А вы, юноша, трудитесь над собой. Занимайтесь там йогой какой-нибудь, в баньку ходите.
   - Вадим, я серьезно. Так же нечестно, когда у одного все, а у другого ничего...
   Вадим сощурил глаза:
   - Ты хочешь сказать, что я, ленивое чмо, валяю дурака и ничего не делаю? Что пока другие трудятся, как пчелки, я раскладываю пасьянсы и сижу в "Контакте", чем превесьма успешно достигаю высот в околачивании груш? Ну, Павлуша, ты это хочешь сказать?
   Павел смутился:
   - Нет, конечно, я вовсе не имел это в виду, ты передергиваешь. Я же просто по человечески прошу тебя взять один из максовских проектов. Я возьму один, и ты возьмешь один, поровну и справедливо.
   - Справедливо делать то, что начальство велит. Если чиф поручил тебе, значит, у него были причины поручать именно тебе. Так что, мил человек, иди с ним терки тереть, и не стоит взывать к моей больной совести... Пойду покурю, пока ты набираешься смелости.
   Вадим хлопнул Пашку по плечу и вразвалочку пошел по коридору.
   В груди у Пашки засосало, так всегда бывало, когда он чувствовал свое бессилие. Никаких особых причин у Владим Сергеича не было, и Старостин это знал, оттого противнее было все это осознавать. Понятно, почему ушел Максим, и почему ушли еще трое до него, несмотря на очень приличную зарплату.
   В кабинет к шефу Пашка вошел в совершенно кипяще-раздраженном состоянии. Владим Сергееич с напряженным лицом бодро колотил по клавиатуре.
   - Как будет по-английски "непреодолимые условия"? - спросил он, не отрываясь от экрана, а когда Пашка только открыл рот, быстро добавил, - Нет, нет, нет, только не форс-мажор!
   - Не знаю, - сердито ответил Сухотин, - посмотрите в гугл-переводчике.
   - Точно! - воскликнул шеф, будто Пашка открыл ему нечто поразительное.
   - Владимир Сергеевич, можно поговорить с Вами насчет нагрузки? - продолжил Пашка.
   Шеф поднял ясные глаза:
   - Ну, да, а в чем дело?
   Пашка чуть не задохнулся от ярости: в чем дело! Действительно, какие проблемы? Проблем нет! Их никогда нет! У всех все зашибись!
   - Я не могу вести пять проектов, это очень тяжело. Отдайте что-нибудь кому-нибудь другому, у нас достаточно сотрудников.
   Шеф задумался, потом спохватился:
   - Да ты садись, садись, Паша... Надо подумать...А что тяжелого? Выполняй себе спокойно, то одно, то другое, никто же не торопит.
   - Писать так можно, но когда начнется внедрение, меня будут дергать со всех сторон, мне же не разорваться! А как сразу в пять мест для установки ездить?
   - Не переживай, мы уже ищем нового сотрудника, а пока... Пока работай... Кстати, я сейчас буду бронировать турбазу, варианты такие: под Лугой или под Приозерском, что посоветуешь?
   - Владимир Сергеевич! - взвыл Пашка. - У Старостина только один проект, он почти никогода не ездит в командировки, ну почему Вы не хотите ему передать хотя бы часть моих дел?
   - Честно? - спросил шеф, и тут же пояснил, - Потому что ты делаешь лучше. Ты ответственнее, аккуратнее и пишешь почти без ошибок. А Старостин может завалить самые важные моменты. И именно поэтому, Павел, ты и получаешь больше его.
   Со стороны шефа это было явным лукавством, потому что да, в ведомости Пашкина цифра отличалась от цифры Вадима, но разница была настолько несущественной, что говорить о ней не стоило, ибо она ничуть не соответствовала разнице в прикладываемых усилиях. Пашка, еле сдерживая готовую хлынуть наружу обиду, сквозь сжатые усилием воли зубы произнес:
   - Ну, "Слона"-то ему можно отдать? Там не очень сложно, одни лишь документы. Там запарывать нечего, там только объёмы.
   - Ну, если он согласится, то можно.
   - Да не хочет он брать!
   Шеф развел руками:
   - Так как я могу заставить? У нас не крепостное право.
   - Тогда я тоже отказываюсь! Чем я хуже?
   - Ты лучше, - душевно сказал ВладимСергееич, - за это тебя и ценим. Павлик, иди, пожалуйста, мне за сегодня надо отчет в штаб-квартиру наваять. Я и так до полуночи постоянно засиживаюсь. Хорошо?... И про турбазу опроси народ...
   Паша угрюмо плюхнулся на свое место. Старостин уже вернулся и с еле заметной усмешкой бросил на него мимолетный взгляд.
   - Что, не вышел каменный цветок? - поинтересовалась Лида. - Хочешь печеньку? У меня их есть.
   У Лиды всегда были печеньки, конфеты, плюшки и шоколадки. На редкость прожорливая девица, подумал Пашка, и счастливая - поела, и все проблемы если не разрешились, то уж точно помельчали.
   - Как в тебя такую тощую все влезает? - вздохнул Пашка. - Давай свою печеньку, старушка, ибо я в печали.
   Пашка слопал Лидино угощение, чем слегка притушил изъедающее изнутри чувство. Приступил к работе, но через час не выдержал и открыл сайт поиска работы. Он почитал вакансии, покачал головой - то, что предлагалось, висело уже давно, ничего нового, и с весьма неважными условиями. Уходить на жалованье в три раза меньшее нынешнего не имело смысла, хватало бы только на кредит. Три месяца назад Пашка купил свою первую машину, и она крепко связывала его по рукам и ногам.
   - Блин, как я замерз! - ринулся к кондиционеру Андрюха. - Я погрею немного, а то сил нет!
   Пашка снова поглазел на льдины и на уток и на приезжих зевак, что толпились на набережной и взволнованно тыкали пальцами в сторону Невы, а затем решительно вывесил свое резюме на трех порталах - все надоело, все нечестно, надо увольняться. Это решительное действие вернуло Пашку в рабочее состояние, он закрыл браузер и с головой ушел в текущую программу.
   Шеф Владимир Сергеевич Курносов был душкой. Он никогда ни на кого не повышал голос и даже не укорял. Зато он виртуозно умолял и заглядывал в глаза. Отказать его проникновенным просьбам было невозможно. Он приходил раньше всех и покидал офис последним, порождая в подчиненных комплекс нерадеющих за общее дело разгильдяев. Он проводил в своем кабинете по двенадцать часов в день, но никому не разу не сделал выговора за опоздания. В сущности, жизнь в конторе держалась не благодаря, а несмотря на ВладимСергееича, поскольку сам ВладимСергееич скромно устранился от прямого должного руководства. Если бы не совестливость высокоорганизованных сотрудников, все бы давно накрылось медным тазом, так как Владимир Сергеевич очень успешно манкировал всеми тремя составляющими управления: он не ставил внятные задачи, не распределял грамотно ресурсы и не слишком контролировал исполнение. Он интеллигентно просил съездить поговорить с заказчиком, и на этом умывал руки, потому что считал, что далее как-то само все устроится. Все устраивалось, куда же деваться, но исключительно нервами, слезами и потом тех небезразличных сотрудников, на кого падал умоляющий взор шефа.
   Некоторым было как с гуся вода. Вадим, например, или Лида умели игнорировать бровки домиком Владимира Сергеевича. Они вели ровно один проект каждый, и никакая сила на свете не могла их заставить взять более. Это правильно, размышлял Пашка, так и надо относиться к делу, здоровье не казенное, но сам так жить не мог. Его просили взять еще программуську, и он брал. И Саня брал, несмотря на беременную жену. А еще Максим с год тянул лямку с этими дурацкими аттракционами, не выбираясь из командировок и создавая продукт прямо в самолетах и гостиницах. А до Макса - Игорь, Леша и Петр Николаевич. Они все уволились, не выдержали вечного аврала, и даже очень хорошее жалованье не удержало их на месте.
   Вот и сейчас - казалось бы, чего проще: возьми ответственность и прими решение, мол, Вадим, ты берешь одно задание, и ты, Павел, тоже одно задание, и никто бы не ругался, не дулся, не чувствовал себя обиженным. Надо, так надо, и все тут. Но нет, Владимир Сергеевич упорно избегал волевых решений, категорически не желая никого обделять и предоставляя сотрудникам самим разбираться в конфликтах. В итоге, думал Пашка, обиженными оказывались все: и те, на кого навалилась куча работы, и те, кому удалось отбиться от нее, испортив отношения с коллегами.
   "Меридиан" был американской софтверной фирмой со множеством филиалов в разных странах. Центр стратегического управления, тот, что шеф называл штаб-квартирой, располагался в Бостоне. Филиалами в других странах заведовали исключительно местные люди, самое высокое начальство одаривало визитами нечасто, зато требовало еженедельные подробные отчеты. Владимир Сергеевич был большим мастером составлять их. В сущности, он ничего больше и не делал, как ставил подписи и сочинял репорты. Как он попал на свою должность для всех было загадкой, однако ж держался на ней уже лет десять.
   Пашку Сухотина приняли в "Меридиан" сразу после института. Пашка успешно прошел тестирование и собеседование, и был незамедлительно зачислен в штат с приличным жалованьем, чем очень гордился, поскольку всем известно, как непросто устроиться вчерашнему студенту без опыта работы. Первый месяц в "Меридиане" Пашка летал от счастья - это было именно то, о чем он мечтал. Серьезные промышленные системы, солидные заказчики, сложные проекты - все, как у больших! Было трудновато, но легкий, гибкий ум, быстрая реакция на новое и упорство ощутимо продвинули его профессиональное развитие. Через год он уже самостоятельно вел свой проект, а через два - тянул основную массу работы. Пашка вообще был легким человеком. Он молниеносно учился, мгновенно собирался и никогда не копил обиды - ни на себя, ни на других. Свои ошибки принимал в расчет, но не пережевывал их бесконечно, чужие - прощал и выбрасывал побыстрее из головы. Иногда ночью, перед сном, его посещали мысли о том, что надо научиться быть твердым и добиваться от людей нужных целей, но сам же и понимал, что со своей бесконфликтностью и своим ничем не отягощенным отношением к жизни скорее плюнет на все и сделает, что надо, сам, причем без всяческого напряжения и с требуемой точностью. И что удивительно - многие вокруг заряжались его легкостью, отчего иногда случались удивительные вещи: сантехники без дополнительной мзды успешно меняли стояки, инспектор ГИБДД на экзамене изливал душу и не замечал огрехов, белочки в парке - и те скакали по штанам и куртке его и потрошили карманы.
   На Владимира Сергеевича Паша зла не держал. Да, он его постоянно раздражал, вызывал мимолетный гнев и недолгую обиду, но, скорее, эти чувства были не из-за бестолковой личности Владимира Сергеевича, а из-за невозможности устроить так, чтобы дело текло быстро, ровно и мощно, и чтобы у этого дела не возникали помехи, неизбежно появляющиеся в случае нечестности и несправедливости.
   Пашка временами смотрел на ВладимСергееича, и не мог отделаться от ощущения, что тот живет в каком-то параллельном мире - настолько неадекватно тот воспринимал проистекающую реальность.
   - Да нет, Пашка, - возражал Сухотину Саня, - ты слишком хорошо думаешь о людях. Шеф ни фига не оторван от действительности, он вполне осознанно манипулирует тобой, он специально сбивает с толку, чтобы ты запутался и засомневался, и вышло бы, что он прав. Вообще, это его обычная практика, если ты еще не знаешь.
   Разговор этот произошел, когда очень интересно вышло с сетью обувных магазинов, собирающейся заказать в "Меридиане" систему расчета премий. ВладимСергееич сам соизволил съездить к клиенту, после чего метнул на Пашкин стол три листочка хаотичных записей и не слишком понятных схем.
   - Надо дней за десять сделать набросок системы, - сказал шеф, - чтобы показать, как она будет выглядеть, какими функциями будет обладать, ну, в общем, примерно обозначить.
   - А Михаил Николаевич техническое задание составил?
   Шеф поморщился:
   - Не надо ТЗ, это надолго, нам поскорее нужно, мы договорились к концу месяца демонстрацию представить. Ты прикинь все сам, ладно? Учти, что нам не обязательно дать им идеальный работающий вариант. Так, только показать, намекнуть идею.
   Пашка неохотно, но взялся за работу, так как мотивы были вполне понятны - надо было заманить клиента, посулить ему золотые горы. Пара дней ушла на разбор требований и проектирование, поскольку заметки ВладимСергеича не отличались полнотой и ясным пониманием целей. Пашке самому пришлось созваниваться с обувной дирекцией и выяснять, чего им все-таки нужно. Обычно этой работой в конторе занималась Мила Зайкова, обстоятельная девушка приятной наружности, но ввиду срочности Пашка решил сократить цепочку создания продукта. Так же сам Пашка выполнил на скорую руку работу системного аналитика Михила Николаевича - по той же причине. Затем бросился кодировать, и не выходил из офиса раньше полуночи. Все получалось тяп-ляп, огрехи проектирования прикрывались заплатками, повсюду ставились подпорки и затычки. Зато ровно через десять дней Пашка с гордостью предъявил симпатичную и превесьма полезную на вид программу. Пашка лично составил шефу шпаргалку, куда нельзя тыкать, чтобы система не падала и не вылетала с ошибкой, шеф устроил смотрины изделия потенциальным заказчикам, те остались довольны, и жирненький контракт был подписан.
   Два или три дня ВладимСергеича не было, в его отсутствие Пашка выдохнул и сел с Михаилом Николаевичем проектировать все заново, по уму, чтобы не приходилось штопать дырки и подпоясывать разваливающийся код. В самый разгар разборки своей халтуры Пашка обнаружил за своей спиной шефа, в его руках вновь порхали листочки, и выражение лица его было вновь чрезвычайно позитивно-деловитым.
   - Вот алгоритм расчета, надо его побыстрее встроить в систему, - с энтузиазмом изрек шеф.
   - В какую систему? - не понял Пашка. - Нам пока не во что встраивать.
   Шеф искренне изумился:
   - Но ты же уже написал! Мы же это показывали!
   - Это же не работает! - в свою очередь удивился Паша, - Вы же сами сказали, набросок системы! Так сказать, идея.
   - Я сказал?! - вопросил шеф с самым неподдельным ужасом. - Павел, о чем ты? Все работает! Давай, принимайся за движок!
   - Владимир Сергеевич!... - завелся Пашка, но тот упорхнул. Впрочем, выпорхнул на секунду обратно:
   - Павел, я тебе премию выписал! За своевременную сдачу первого этапа.
   Премия была кстати, но и картина была чрезвычайна далека от той, что нарисовал в своем воображении шеф. Расползающуюся дырявую массу, гордо именуемую "программой" вылечить было невозможно - только убить и начать все заново. А времени, как всегда, не было, и в планах, составленных с самого высокого потолка, значилась разработка алгоритма, а не вычищение авгиевых конюшен. К тому же Пашка оказался в довольно щекотливом положении: не взять премию было нельзя, сие не пропустили бы американцы, устроился бы дикий скандал, а возьмешь - и вроде как признал, что все идет правильно. Пашка нравственную дилемму разрешил просто, хотя и в ущерб своему здоровью - в течении месяца оставался работать во вторую смену, чтобы все переписать начисто. Устал он тогда так, что однажды не выдержал, свалился с жесточайшей простудой. На больничном три дня подряд спал, а потом снова вышел на работу. Вечером Саня затащил Пашку в бар, заставил его выпить кружку пива, после чего сказал:
   - Ты это брось, брателло, так и рехнуться недолго. Ну чего ты жопу рвешь?
   - Мы обещали написать быстро, - набычился Паша. - А я не могу быдлокод сдавать...
   - Шеф обещал, - уточнил Саня, выпустив к потолку струю дыма. - Не мы, а шеф. Вот пусть он и ломается, а у тебя одна жизнь, запасной нет.
   Паша согласился:
   - Да, Саня, ты прав, просто, понимаешь, шеф слегка оторван от жизни... Он как чудачок-ботаник с сачком.... Навыдумает себе что-нибудь, и потом верит в это. Не могу я такого одуванчика подводить.
   Вот тогда-то Саня и рассмеялся и высказал мнение о манипуляциях со стороны ВладимСергееича. Пашка покачал головой:
   - Да, ну, какие там манипуляции! Он просто не отслеживает ситуацию. Потом, Саня, смотри, он мне премию выписал, он всегда разрешает на работу не приходить, если дело какое, не достаёт с опозданиями и не устраивает дурацких совещаний, голос никогда не повышает, не самодур какой...
   - Вопчем, ангел, - подвел итог Саня.- Ну, ладно, Пабло, твое дело. Хочешь видеть все в розовом, отговаривать не буду. Еще по кружечке?
   Пашка мотнул головой, он не слишком уважал спиртное, и к пиву относился равнодушно.
   Разговор с коллегой Паша не воспринял серьёзно, однако когда наутро ВладимСергеич невинно поинтересовался, когда же движок расчета будет готов, обнаружил, что внутри клокочет и кипит, да так, что в ответ смог выдавить только змеиное шипение:
   - Я не успеваю, очень много работы. На меня же еще и "Пегас" наезжает, мы им давно обещали прикрутить систему заявок.
   - Ага, - сказал шеф, хлопая ресницами, - понятно. Давай-ка так, бери Лиду в помощь, у нее не слишком срочные дела. Лидочка, ты слышала? На время переходишь в распоряжение Сухотина!
   У Пашки аж челюсти свело, он дернулся:
   - Я сам справлюсь, ВладимСергеич, не беспокойте Лиду!
   - Нет, нет, не скромничай, ты, действительно, очень загружен, а у Лиды сейчас ничего неотложного нет.
   Паша уронил лоб на клавиатуру и вздохнул протяжно и печально. Хуже полного завала была только работа с Лидочкой. Нет, она была хорошим старательным человечком, спортсменкой, симпатяшкой, но...
   Художественный вкус у Лидочки был отменный, по этой причине контора не держала своего дизайнера - Лидочки вполне хватало. Пикантность ситуации была в том, что на крупных промышленных заказах особая красота практически не нужна, а нужно разумное и ясное строение системы, но с логикой у Лидочки были явные проблемы. Пашка никогда не понимал, зачем барышни идут в программисты, инженеры и физики. Он не отказывал им в уме, не считал их дурочками, просто ему казалось, что мир женщин совсем иной, с иными законами устройства, не с теми, на которых зиждется существующая вокруг реальность. Женщины, считал Пашка, плывут как бы параллельно, над землей, и там, где требуется ковыряться в потрохах грубой материи, женщинам как-то не пристало, что ли, опускаться до этого. Пашка, конечно, был идеалистом, он по-своему пытался оправдать профессиональную несостоятельность Лидочки, и ни разу не заикнулся перед шефом насчет целесообразности ее пребывания в "Меридиане". И потом, Лидочку взял на работу сам Владимир Сергеевич. Чем он руководствовался, опять же было непонятно.
   Паша уже успел насладиться совместной деятельностью с Лидой в предыдущем проекте. Михаил Николаевич сочинял общую канву, составлял архитектуру, но детали обычно отдавались на откуп самому программисту. Пашка тогда сам написал четкую спецификацию и исчерпывающие пояснения для Лиды, той осталось только кодировать по поставленной задаче. Сам Павел думал, что окольных путей выполнения этой работы просто не может быть, однако при приемке Лидиных изысканий, даже не рассердился - изумился - настолько бестолково и путано было все сделано.
   - Лида, ты читала спецификацию? - спросил Пашка, хотя ответ был вполне известен, ибо по каждому пункту вылезала горсть нестыковок, ошибок и отступлений от цели.
   - А то как же! - задорно улыбнулась Лида и практически наизусть процитировала документ.
   Пашка задумался. Озадачился он тогда невероятно, так как не смог взять в толк, как можно читать бумажку и не понимать, что на ней написано. Верный Саня заприметил крайнее смущение друга, и когда тот объяснил причину, ради эксперимента взялся за ту же работу. Лиде понадобилось три дня, Сане хватило трех часов. Пашка взглянул на Санины труды и вздохнул с облегчением - все идеально, а, значит, задача была им поставлена нормально.
   Павел решил не погружать девушку в глубины мысли и поручил ей ваять визуальные формы, полагая что уж там-то сотворить кривое и неработающее не удастся. С внешним представлением Лидочка справилась блестяще, и Пашка успокоился. Беда грянула через пару недель, когда пилотную версию продукта уже поставили заказчику, и тот рьяно бросился забивать справочники. В момент приемки этапа система рухнула и отказалась хоть как-то шевелиться. Пашка, пунцовый от стыда, попросил получасовой тайм-аут, полез в свою часть кода, оттестировал, не нашел ошибок, забрался в Лидину часть и обомлел: это был даже не сюр, это был какой-то bad trip любителя кислоты со стажем. Подписание перенесли на неделю, и всю эту неделю по ночам Пашка опять же, как проклятый, переписывал Лидину лапшу. Лидочка приходила утром свеженькая, хорошенькая, трепала Пашку за щечку и приговаривала: "А почему это мы такие бледненькие?", а Пашка пыхтел и злился. Под конец он не выдержал, дождался, когда все уйдут на обед, усадил Лиду рядом, закричал:
   - Смотри! Вот что написала ты и вот что надо было написать!
   Лида ойкнула, не глядя в код программы:
   - А что, все так плохо? Прости меня, Павличек! Я все перепишу!
   Лидочкины испуганные глазки мгновенно потушили Пашкин пыл. Он устало принялся ей что-то объяснять:
   - Вот тут... Ни в коем случае нельзя было добавлять колоночку в таблицу...Понимаешь, ты этим как бы жестко пригвоздила данные к картинке, которая их отображает.... Нельзя путать данные и их структуру, а у тебя все в куче...
   - А чего такого-то? - не поняла Лидочка.
   - Ну, хорошо, сегодня мы пишем на одном языке программирования, а завтра встанет необходимость этот функционал перенести на сайт, и на другой язык. Ты что, опять будешь колоночку добавлять? А со старой что делать? Она же была заточена только под конкретный язык. Данные - это одно, а их вывод зрителю - это другое. А ты эти понятия перемешала...
   - Но у меня же все работало, я проверяла!
   - Ты тестировала на правильных данных, а пользователь ввел фигню, и все упало.
   - Так пусть не водит фигню. Давай я им встрою подсказки...
   Паша махнул рукой, его вдруг посетило подозрение, что он напрасно старается что-либо объяснить милой Лидочке. Вернулся с обеда шеф, окинул их отеческим взором:
   - Крепкая команда у руля? Давайте, давайте, вы уж не подведите на этот раз!
   Команда в лице Пашки тогда не подвела. Лидочку Пашка мягко отстранил, придумывал ей пустяшные поручения по раскраске и оформлению, а сам все вытянул на своих плечах. Поэтому, когда Пашка услышал в очередной раз о поступлении под его крыло Лидочки, впервые ощутил, что ему хочется плакать - как бабе или первоклашке. Это как подъем в гору на отвесной скале - мало того, что крайне тяжко самому, так еще и безрукого, безногого товарища на себе волочить.
   Пашка как-то осилил, как-то перетерпел. Шеф не поскупился на премию, и Паша купил в кредит машину. Лидочке была выплачена ровно та же сумма, что и Паше, поскольку официально Павел не был ни ведущим программистом, ни руководителем проекта. Формально всеми проектами руководил ВладимСергеич. Неизвестно, шевельнулась ли мысль о незаслуженном поощрении в голове барышни, но Пашка сим фактом нисколько не оскорбился. В конце концов, пусть и девушке тоже будет хорошо...
   Льдины все плыли, народ все прохаживался по набережной. Интересно, почему столько людей шляются праздным образом в будний день? Неужели все туристы? Пашка вынырнул из транса, неизменно нападающего на него в процессе кодирования, обнаружил, что Лиды уже нет - усвистала на свою аэробику или пилатес или еще какую модную ерунду. Зазвонил телефон.
   - Добрый день, "Меридиан" - сказал Паша.
   - Мне Максима Серенко, - гавкнул в ухо напористый голос.
   - Максим Серенко с сегодняшнего дня не работает.
   - Уволился что ли? - продолжил бецеремонный собеседник.
   - Уволился. Простите, а кто его спрашивает?
   - Конь в пальто! Вот кто! Вы там совсем охренели в своем "Меридиане"!
   Павел демонстративно громко окликнул шефа:
   - Владимир Сергеевич! Нам звонят из организации "Конь в пальто"! Вы таких знаете?!
   Шеф прибежал с испуганным лицом, закатил глаза, прошептал:
   - Это "Слон"...
   Трубка между тем изрыгнула очередную порцию лая:
   - Завтра! К нам! В контору! Сами посмотрите! Ни х.. ничего! У нас линия стоит! А они! Шутки шутят!
   - Ничего не понял, чего им надо? - спросил Пашка, прикрыв ладонью трубку.
   - Они всегда так кричат, когда что-то не работает, - пояснил ВладимСергеич, - скажи им, что мы завтра к ним приедем и все починим.
   - Может, Вы им это скажите?
   - Давай сам, теперь это твой проект! - замахал руками шеф.
   Павел, сдерживая раздражение, ответил клиету:
   - Вы не волнуйтесь, завтра мы пришлем человека, он вам поможет.
   - Завтра! В семь утра! Перед сменой! Нам наряды раздавать! Программисты х..вы!
   Пашкина голова просто раскалилась, почудилось даже, что собеседник в трубке укусил его за ухо. Мгновенно стало жарко, прошиб пот. Пашка вытер лоб и спросил шефа:
   - А кто это так орал?
   - Это сам господин директор, - ответил тот, - Аким Геннадьевич Слонимский.
   - Он что, больной?
   - Иногда мне представляется, что больной, - грустно вздохнул шеф. - Но платит исправно.
   - И что, Максиму всегда приходилось терпеть его крики?
   - Да ты не думай, - стал оправдываться шеф, - Слонимский мужик ничего, он немного холерический, но в целом, ничего. С ним можно найти общий язык... Максим нашел, и ты постарайся. Завтра поезжай к ним, посмотри на месте.
   - Да я даже не знаю, что у них там стоит!
   - Взгляни быстренько, Максим же выложил все исходники.
   Взглянуть быстренько удалось только к часу ночи. Система, установленная на заводе "Слон", была сложной, разноплановой и многоуровневой. Разобрать к утру, как она устроена, было нереально. Пашка с тоской пялился в экран и пытался сквозь слипающиеся глаза хоть что-нибудь понять. По коридору за дверью прошлепал охранник, осторожно приоткрыл дверь и спросил:
   - Все сидите? Спать уж пора!
   Пашка скачал на флешку исходный код и пошел домой.
   Хорошо, что живет неподалеку, хорошо, что не зависит от метро и мостов. Как обычно бывает майскими ночами, город бурлил. Молодняк стайками шлялся по проспектам и громко смеялся - нипочем ему были надвигающиеся экзамены, сессия и родительский гнев. Маргинальный элемент голосил дурным воплем, и заглушали его только проносившиеся с ревом мотоциклы. Приезжий народ штурмовал бары и кафе, иностранцы с детскими лицами, задрав головы, изучали местную архитектуру. Пашка быстрой походкой струился по уличной сутолоке, примечая с удивлением то бабульку с книжкой на скамейке, то молодую пару с младенцем на руках, то пенсионера с фоксом на поводке - самый что ни на есть домашний контингент, отчего-то не почивающий мирно в постели, а разгуливающий в ночи беспардонным образом.
   На душе у Павла было тяжело. ВладимСергеич, Лида, Вадим и Слонимский кружились у него перед глазами бесплотными, но очень неприятными видениями. Мужчина в тонких очечках, неспешно шествующий навстречу Пашке, поравнялся с ним и неожиданно пристально взглянул. Пашка вопросительно обернулся.
   - Мне показалось, что Вам плохо, - мягко и доверительно произнес мужчина. - У Вас такое лицо...
   - Да, ничего, все нормально, - улыбнулся Пашка, незнакомец рассмешил его своим произношением, последнее слово у него прозвучало как "льицо" - я немного устал.
   - Я психолог, - не унимался мужчина, - психотерапевт... Есльи Вас окончательно прижмет, обращайтесь мне, не стесняйтесь. Я не рекламирую сьебя, молодой человек, тем, кому очень нужно, я помогаю бесплатно.
   - Да как же я Вас найду? - удивился Паша.
   - Кому очень нужно, находят легко, - загадочно произнес психотерапевт, церемонно поклонился и пошел дальше.
   Пашка пожал плечами - чудак человек! Через два квартала и воспоминания о странном незнакомце, и дневные огорчения испарились из головы юноши, ибо была весна, почти белые ночи и девушки в коротких юбках.
   Около двух часов ночи, как раз, когда Пашка заснул, бодро затрезвонил мобильник.
   - Алё...- пробормотал Пашка, неловко хватая трубку.
   - Мне дали Ваш телефон! Курносов дал! Сказал, Вы поздно ложитесь!
   - Позвоните утром... - Пашка отчаянно пытался не свалиться в беспамятство.
   - Утром будет поздно!
   - Кто это?..
   - Слонимский! Завтра Вы к нам!
   - Да к Вам, к Вам,...
   - Во сколько Вы будете?! Утром!
   - Часов в десять. - Пашка начинал просыпаться и сердиться одновременно. - Я, вообще-то, уже сплю. У Вас что, пожар?
   - Вы! Должны быть! У нас! В семь!
   -...
   - В десять! Поздно! Смена уже! Начнется! Я жду!
   Слонимский выплевывал слова, будто шашкой рубил. Павлу это чрезвычайно не понравилось, тем не менее, он переставил будильник. Переставил и ужаснулся: спать выходило печально мало.
   На заводе с несерьезным названием "Слон", куда Пашка явился ровно в семь утра на подгибающихся ногах и с ленинским прищуром в глазах, еще было тихо. По конторе метался господин Слонимский, а также неспеша распивали чаи главный технолог и начальник смены. Все они составляли занятную троицу: пузатенькие, коренастенькие, бритые наголо и с оттопыренными ушами, будто бы при приеме на работу Слонимский задался целью брать только тех, кто реально похож на слона. Сидящие за столом с дымящимися чашками и баранками были белы, нежно румяны и спокойны, Слонимский же, напротив, был залит алым цветом гнева.
   - Вот! Посмотрите! Глеб Борисыч! Покажи ему!
   Технолог Глеб Борисович степенно отставил чашку, пододвинулся к монитору, тюкнул мышкой по кнопке. Экран расцветился веселенькими квадратиками и полосочками - диаграмма занятости станков радовала глаз радужным великолепием. Выглядело все вполне достойно.
   - И что не так? - спросил Пашка.
   - Ничего не так! - вскипел Слонимский. - Почему у меня резак три раза за смену должен проходить переналадку?! Глеб Борисыч! Разве можно три раза на дню станок перенастраивать!
   - Значит, алгоритм посчитал, что выгоднее перенастроить, чем простаивать, - спокойно произнес Паша, он был знаком с алгоритмом, будучи студентом даже писал по нему курсовую работу.
   - А если на складе! Не будет железа! А мы переналадим! Что тогда? Программа склад учитывает? У нас нет железа сейчас! А нам пишут - иди Махмуд, отрежь три метра! А от чего резать! Нет ничего!
   Пашка молча достал из рюкзака специально распечатанные бумаги, перелистал, посмотрел Слонимскому в глаза.
   - Вот техническое задание, Вы его подписывали, и здесь нет ни слова о складе и о Махмуде. Вы читали ТЗ?
   - Да читал я ваше ТЗ! Птичий язык какой-то! Вы программисты! Вы должны были лучше знать, что для работы нужно! Склада нет - работы нет!
   Начальник смены крякнул и сурово закачал головой:
   - Именно. Я так понимаю, программа должна была посчитать, сколько листов на сегодня потребуется. А без листов мне нечего дать рабочим.
   - Но в ТЗ склад не предусматривался. - упрямо повторил Пашка. - Разработка склада - непростая вещь. Долгая и недешевая. И я сейчас ничего поделать не могу.
   Слонимский аж захрипел:
   - А мне наплевать, что вы не можете! Мне надо наряды правильные выписать! Садись и переделывай! Я за что деньги платил!
   Пашка попытался воззвать к миру:
   - Послушайте, Аким Геннадьевич, давайте все обсудим спокойно. Я не отказываюсь исправлять текущие недочеты, но то, что Вы требуете, изначально даже не рассматривалось. Это невозможно прикрутить на ходу, это потребует не менее двух недель разработки...
   - Значит, две недели будешь сидеть здесь! И разрабатывать, твою мать!
   - Думаю, Вам лучше согласовать это с ВладимСергеичем, - холодно сказал Павел, - не я составлял ТЗ, не я писал систему, так что не стоит на меня кричать.
   - И позвоню! Позвоню! - Слонимский злобно принялся увечить свой мобильник. Глядя на его яростые манипуляции с устройством, Пашка подумал, что жизнь аппарата будет непродолжительной.
   - Я так понимаю, говно программа, - изрек начальник смены. - Пойду я, на словах скажу ребятам, чего делать.
   За ним ушел и технолог - покурить. В цеху начали раздаваться голоса, затем начали оживать станки, запахло жженым, в контору вползо облачко гари. Слонимский бодро поругался с Пашкиным шефом, а затем сунул в Пашкину ладонь свою трубку.
   - Привет, Павел, - наигранно бодро поздоровался шеф. - Там небольшая проблемка?
   - Там большая проблемка....
   - Знаю, знаю, - перебил шеф, - я привезу тебе твой компьютер.
   - Зачем? - оторопел Пашка.
   - Ну, ты там посиди пару-тройку деньков, подкрути чего надо, пусть Слонимский успокоится. А потом вернешься к текущим делам.
   - Пару-тройку?! Да там на месяц работы!
   - Не надо месяц, Паша, надо быстрее.
   - Да это невозможно!
   Но шеф не слушал:
   - Да, Паша, я пока тебе компьютер везу, сгоняй, пожалуйста, в "Дом уюта", у них там база данных полетела, надо бы выяснить, в чем дело.
   - Владимир Сергеевич. - вкрадчиво остановил его Паша, - это же на Пулковском шоссе. Мне с учетом пробок два часа в одну сторону тащиться...
   - Ну, оставь машину, поезжай на метро, быстрее будет.
   - Владимир Сергеевич, метро туда не ходит...
   - До Московской доберешься, потом на автобусе - это же быстро. Ну Павел, я все понимаю, но очень надо! Они там просто плачут! Ну что тут поделаешь?..
   - Все решили?! - Слонимский выхватил свой телефон. - А то тыкаете тут своим ТЗ!
   В "Дом Уюта", вернее, в головной офис сети магазинов товаров для дома, Пашка двинул все-таки на машине. На кольцевой попал в пробку из-за неожиданного ремонта полотна, простоял полтора часа. К счастью, тревога оказалась ложной: с базой все было почти в порядке, ошибочка исправилась за четверть часа, но по дороге назад, уже через центр города, снова глухо встали в крепком заторе на Васильевском, так что Слонимский дождался Пашку только после обеда. Пашу шатало от недосыпа и голода. Он по пути на заправке глотнул кофе, но нисколько тот кофе не помог. Рабочее место уже дожидалось Павла - аккурат напротив Слонимского.
   Пашка принялся составлять план прикручивания склада и учета закупок пресловутого железа, но каждые десять минут звонили то снова из "Дома Уюта", то Слонимский с пожеланиями из цеха, то из "Аттракционов", то сам шеф с дурацким опросом о пожеланиях относительно отдыха на турбазе, то Лида с просьбами объяснить чего-нибудь, то Вадим с подначками. По тому, какой радостный раздавался ржач следом за комментариями Вадима, Пашка понял, что коллеги от души забавляются неожиданной Пашкиной ссылкой.
   Сначала подкатил к горлу комок, а потом настало отупение. Пашка встал и ушел. Он не попрощался и даже не выключил компьютер. Он сел в машину, погнал куда глаза глядят. Бесцельно покрутился по северным проспектам, затем на Петроградке, затем в Центре, затем бросил автомобиль на подвернувшемся свободном месте на Литейном прямо перед кафе с нежным названием "Мечта" и, поколебавшись, толкнул дверь в эту самую "Мечту".
   Пашка взял суп, неважно какой суп, он и не замечал, что собственно ест. Он наклонил, почти уронил голову в тарелку, механически скреб ложкой и думал, почему же так выходит, что он один ответственный за все на свете. Кафе было полупустым и полупритушенным, все какое-то мягкое и неяркое: чуть слышная обтекающая музыка, неброские скатерти, деликатнейший свет. Пашка вроде бы видел остальных посетителей, но в то же время будто бы сквозь прзрачную занавеску. Он подивился такому эффекту, стал приглядываться, понял, что виной тому искусное освещение из перекрестья каких-то необычных ламп. Лучи этих ламп вопреки законам оптики сплетались, связывались узлами, отчего казалось, что в воздухе парит шелковая сеть.
   Напротив Пашки, подперев кулачком подбородок и с явным интересом разглядывая юношу, восседал нежноволосый человек. По бокам его головы мягонько струились кудри, на носу стыдливо поблескивала золотая оправа. По этим круглым очечкам Паша узнал вчерашнего незнакомца. Тот церемонно поклонился - заметил, что Павел его заметил. Пашка кивнул и снова засунул нос в тарелку. Поднял глаза через пару минут - человек уже сидел спиной к нему и так же, как только что Пашку, изучал черноволосую даму восточной внешности. Пашка доел суп и внезапно понял, что с супом кончилась причина отвлечься и не думать о работе, а вместе с пониманием накатила тяжелая тоска. Сердце защемило, горло перехватило липким удушьем. Пашка решил, что он больше не может.
   - У меня проблемы, - сказал он, присаживаясь за столик к психотерапевту с девичьими локонами. Вы говорили, что можете помочь.
   - Вы меня просите? - уточнил человек в золотых очках.
   - Ну, да, - выдавил Пашка.
   - Вам тяжело просить, не так ли? - стал допытываться человек.
   - Тяжело. Это как-то... ну, по-детски вроде... Мужчина не должен ничего клянчить... Вообще, просить недостойно. Как там? "Ничего не просите, сами предложат и сами дадут".
   - Чушь! - авторитетно заявил собеседник. - Форменная чушь для оправдания трусов и лентяев! Как же можно получить что-нибудь, ежели тебя не видно, и никто не знает о твоих желаниях! Получают только те, кто просят, кто формирует намерение!
   - А, может, я его мысленно формирую, - возразил Пашка.
   - Можно и мысленно, - согласился человек, - только вслух быстрее. Вас, молодой человек, как величают?
   Пашка спохватился:
   - Ох, извините, я не представился. Меня зовут Павел Сухотин.
   - Белослав Никифорович Греков.
   Пашка вскинул брови, и человечек Греков рассмеялся:
   - Зато сразу запоминается.
   Они пожали друг другу руки, и в самый момент рукопожатия зазвонил Пашкин телефон. Белослав Никифорович не стал отпускать ладонь юноши, он, напротив, стиснул ее покрепче и медленно сказал:
   - У Вас, Павел, рука дернулась, как от электричества, и пульс повысился. Вы сейчас снимете трубку и три раза ответите "Нет". Запомнили? Три раза "Нет", даже если стыдно и не хочется.
   Пашка изумился, как так человек сумел ощутить пульс, но с каким-то облегчением кивнул - он не станет возражать, как не возражают против уколов пациенты больницы.
   - Где Вас черти носят?! Почему бросили работу?! - принялся надрываться Слонимский. - Вы далеко?
   - Нет, - сказал Пашка.
   - Тогда хватит шляться и быстро на место!
   - Нет.
   Слонимский оторопел и снизил обороты:
   - Что значит "нет"? Не придете?
   - Нет! - с явным удовольствием произнес Павел.
   - А когда тогда? - Аким Геннадьевич перестал вопить, чувствовалось, что такие наглые выверты ему абсолютно не понятны.
   - Нет, - невпопад ответил Пашка в четвертый раз, раздумывая, что бы еще сказать, но Слонимский сам отсоединился.
   - Замечательно! - воссиял Белослав Никифорович. - Просто замечательно! Складки на Вашем лбу приобрели совершенно иной характер! Если бы Вы, Павел, могли их видеть, Вы бы нрепременно поняли, что душевный настрой у Вас поменялся.
   - Понимаете, - грустно улыбнулся Пашка, - на самом деле там, ну, у того, кому сейчас отказывал, очень интересная задача. Я бы с удовольствием принялся за нее, если бы меня не торопили и не отвлекали. А теперь как, не знаю...
   - Решите Вы свою задачу, - посерьезнел Греков, и глаза у него затуманились, неожиданно гармонично зарифмовались с паутиной тонкого света. - Вот Вам моя карточка, приходите завтра перед работой часиков в восемь по этому адресу, и мы ...
   Он сунул Пашке визитку, встревоженно обернулся - женщина, которую он разглядывал до разговора, исчезла. Белослав Никифорович положил на стол деньги, попросил Пашку расплатиться за него и бодрым галопом устремился вон.
   Пашка посмотрел ему вслед, пытаясь осознать, кого же так напоминает этот златокудрый пижон. Уже в машине, где-то в районе Фонтанки, понял - кролика из "Алисы в стране чудес".
  
К оглавлению
  

Глава 2. Ленка.

   Без пяти восемь - Павел был пунктуальным молодым человеком - синий автомобиль остановился во дворе дома номер 84, что на Мойке. Дворик был внутренним, с классической аркой, выглядывающей на набережную, крохотным сквером из пяти старых высоченных тополей и затоптанной скамейкой под одним из них. Копошащийся в мусорном баке маргинальный элемент оторвался от своего увлекательного занятия:
   - Мужик, закурить не найдется?
   - Извините, не курю, - развел руками Пашка.
   - К профессору, небось, идешь в такую рань? - спросил элемент и тут же сам себе ответил, - К нему, к кому же еще...
   Пашка заинтересовался:
   - А что, к нему много ходят?
   - Немного. Но часто. И днем, и ночью. Без передыха, - доверительно сообщили Павлу. - Ну дай хоть десятку.
   Паша, улыбнувшись резкой перемене темы, сунул грязноватому человеку полтинник, а затем с разбега ловко перепрыгнул через пять ступенек, ведущих ко входу в парадную. Вспрыгнул и охнул - резкая боль обожгла висок.
   - Блин, офигец! Лос мучачос гамадриллос! - выругался кто-то снизу гневным, но мелодичным голосом.
   На ступеньках, схватившись за лоб, скрючилась юная особа в джинсиках и майке с черепушками. То, что особа была весьма молода, Пашка понял исключительно по одежде, поскольку лица за ладонями видно не было. Замечательно пушистые светло-русые с рыжиной волосы расплескались по черному фону плечей, отчего у юноши вдруг перехватило грудь. Он наклонился к сидящей девушке:
   - Вы ушиблись? Я могу помочь?
   - Офигец! - повторила барышня. - Откуда ты только взялся? Шла себе, шла, и нате!
   - Не шла, а скакала, как коза, - поправил Пашка, - я когда начал прыгать, тебя еще не было. Это ты откуда взялась?
   Он неожиданно для себя перешел с девицей на "ты", что, вообще-то, не было в его обычных правилах. Девушка опустила руки и продемонстрировала Павлу сердитую складку между бровей и прищуренные серо-голубые глаза с темной каемкой по ободу радужки. На щеках, на носу и над бровями проглядывали крохотные веснушки - наверное, их владелица проводила на открытом воздухе довольно много времени.
   - Адьос, гамадриллос! Некогда мне с тобой болтать. - Девица стремительно поднялась, сбежала вниз. Уже в проеме арки она обернулась - почувствовала, что Пашка стоит истуканом и смотрит ей вслед - и на всякий случай, скорее проформы ради, нежели по злобе, крикнула: - Сам козел!
   Пашка не обиделся, он понимал, что стремительная барышня не ставила себе целью обидеть или как-то зацепить его. Да и негоже это - обижаться на девушек. Когда черепушки, подгоняемые звонкими хлопками диджейской сумки на длинном ремне, скрылись из вида, пьяница у мусорного бака прокомментировал:
   - Ничего себе цыпа. Она тоже к профессору приходила.
   - Вы просто бесценный кадр для любой разведки! - воскликнул Пашка и вошел в подъезд. Почему-то его настроение резко улучшилось.
   Девушка с рыжеватыми волосами с решительным и несколько суровым видом метровыми шагами неслась по набережной Мойки, не обращая внимания на автомобили. Те иногда были вынуждены тормозить и вставать на уши, а их водители - высовываться из окон и выкрикивать что-либо нелицеприятное, но их реакция оставалась незамеченной. Юная особа, погруженная в себя, мчалась в школу, примеряя про себя все рекомендации, коими снабдил ее Белослав Сметаныч.
   Ленка, а именно так звали быстроногую лань, знала, что отчество у Белослава было Никифорович. Выговаривать его было ужасно неудобно, и несколько раз Ленка назвала, оговорившись, Белослава Кефирычем. Тот рассмеялся и сказал, что у него планида такая - величаться Кефирычем, что почти все рано или поздно начинают его так называть. Этого Ленка терпеть не могла - быть как все, поэтому она заявила, что заменит отчество на Сметаныч, на что мудрый Белослав лишь пожал плечами и еле заметно усмехнулся.
   Ленка бежала в школу по привычке. Май месяц, через две недели первый выпускной экзамен, куда уже торопиться? Оценки фактически выставлены, учителя уже по инерции чего-то повторяют на уроках, разбирают забытые темы да консультируют неожиданно занервничавших балбесов. А чего нервничать? Все уже ясно. Ясно, что мамаша с утра до ночи будет проедать плешь со своей экономикой, а папаша сначала назовет дурочкой, а потом кажет, что ему некогда, что он много работает, и надо слушаться мать. Финансово-экономический - что может быть скучнее? Наверное, только математический факультет с ботаническим. Ленка так себе этих финансовых экономистов и представляла: сушеные селедки с толстенными линзами, скрипучим голосом и мерзкой плотоядной улыбочкой из окошечка кассы. Их берут в жены прилизанные дядьки, зачесывающие жиденькие волосенки на лысину в надежде скрыть свой оголенный череп, в дурацких коротких брюках и в таких же гадких очках. Только у теток-экономистов очки в минус десять, а у их мужей - в плюс десять.
   Но мать орала:
   - Идиотка! Кому нужна твоя дебильная музыка! Под забором от голода сдохнешь! Мне тебя до смерти кормить?! - можно подумать, краюшка хлеба добывалась в поте лица в самом страшном труде. - Надо думать о будущем! Экономист нигде не пропадет!
   Ленка фыркала, запиралась в своей комнате, но с тоской понимала, что будущее ее предрешено. В финэке работала мамина троюродная сестра, она уже устроила так, будто Ленка на отлично написала олимпиаду и могла без конкурса поступить на факультет аудита и бухучета. От самого этого словосочетания сводило скулы и подкатывала тошнота.
   Мать у Ленки, Тамара Николаевна, обладала железобетонной самоуверенностью, отлакированной незыблемой категоричностью и нежеланием выслушивать кого-либо. Ничто не могло сдвинуть ее с той точки, в которой она пребывала.
   Когда-то, давным-давно, юная Тамарочка, симпатичная и ловкая студентка одного из вузов инженерной направленности, основной контингент которого составляли юноши, заприметила однокурсника Владю, подающего большие научные надежды. Он был недурен собой, неконфликтен, неплохо сложен - что еще надо для счастья? Владя, правда, не имел той несколько грубоватой мужской натуры, так отчаянно пленяющей сердца барышень, но Тамарочка решила, что это ей только на руку. Закружить голову рыхловатому нравом товарищу не составило труда. Мог ли он устоять супротив вихря страсти и пламени любви? Со стороны Тамарочки не было особой корысти или расчета - Владя не числился в мажорах, не имел квартиры, жил с мамой. Но Тамарочка, отмечая очередную Владину пятерку на экзамене, все более укреплялась в мысли, что квартира - дело наживное, а мозги - нет. Да и привлекательная Владина внешность очень нравилась Тамарочке. По крайней мере, тогда она считала себя влюбленной.
   Тамарочка хорошо и старательно училась, не так, конечно, как Владя, но тоже вполне ничего себе. И после женитьбы на четвертом курсе она не распустилась, не бросила учебу, не стала обзаводиться детьми, а вытянула на красный диплом себя и, естественно, Владю. На этом Тамарочка умерила свои амбиции на поприще наук, но Владю определила в аспирантуру. Она устроилась в тихое КБ, и пока Владя учился и писал кандидатскую, устраивала быт будущему светиле. После Владиной защиты и зачислении его на должность доцента, судьба пошла в гору в соответствии с Тамариными планами. Им дали однокомнатную квартиру, которую тут же Тамарочка поменяла на двухкомнатную при помощи всей родни с обеих сторон. Тамарочка родила сына Колю и после декрета осталась дома в неоплачиваемом отпуске. Кандидатской зарплаты мужа вполне хватало на достойную скромную жизнь. И дело не в том, что Тамарочка была готова довольствоваться малым. В перспективе у Влади была докторская, профессорская ставка, а там и до академии наук рукой подать. Ради этой цели Тамара не разменивалась на сиюминутные желания.
   Сына Колю Тамара Николаевна баловала отчаянно, он был единственной ее человеческой отдушиной. Владя пропадал в институте, а дома обычно сидел, уткнувшись в книги, и не испытывал особого желания общаться с женой. Жена была тылом, стеной, окопом на поле битвы, Владя делегировал ей все общение с материальным миром.
   Начало девяностых крепко огрело их по башке. Тамарино конструкторское бюро закрылось, а у Влади в институте зарплаты превратились в легкий чих кота. Покувыркавшись с годик и растратив все сбережения, Тамара принялась оглядываться, подаваться в челночники ей не хотелось, а Владя, ничем другим, кроме как наукой, заниматься не умел. Раздрай в стране ничуть не испугал непробиваемую Тамару Николаевну, наоборот, она даже воодушевилась вызовом устойчивости пролагаемого ею курса. В антураже временной влюбленности Запада в молодую российскую демократию, Тамара быстро ухватилась за возможность поддержки и подпитки ценных научных кадров американскими фондами и учреждениями. Она оббегала всех своих друзей, перетрясла все свои прошлые связи, и выпихнула-таки Владю на стажировку в США. Сама она переехала к свекрови, а квартиру сдала внаем.
   Владю в Америке заметили. За три года проекта он опубликовал несколько исследовательских работ, встал на ноги, но неожиданно затосковал по уютному дому и по пламенному вождю семьи, указывающему путь в светлое будущее. Поэтому вместо того, чтобы вытащить семью за океан, вернулся сам, под Тамарино крылышко. Тамара Николаевна, обалдевшая от тихого бунта супруга, устроила ему первый и единственный в их семейной истории скандал, да такой, что перепуганный Владя мгновенно активизировал американские знакомства и устроился в заморскую контору, причем не просто сотрудником, а руководителем российского филиала с блестящими перспективами впереди.
   Отличнейшее жалованье мужа несколько примирило Тамару Николаевну с утратой мечты стать верным спутником мирового научного авторитета. К тому же Владя вновь вернулся к заброшенной некогда рукописи докторской. Многое за пять лет устарело, но Владя решил сделать упор на вневременной теоретический аспект. Дела в фирме его не слишком волновали, руководить было несложно, если держать в порядке всю необходимую документацию и вовремя подстегивать подчиненных. Возвращение к докторской окончательно успокоило Тамару Николаевну. Она, как и в прежние времена, полностью освободила мужа от презренного быта и отдалась семье и детям ради ничем не омраченного служения мужа.
   Ленка родилась, когда отец только-только отбыл в Америку. Для Тамары Николаевны, привыкшей все тщательно выверять и рассчитывать, незапланированная беременность оказалась крайним сюрпризом, тем более в такое время. По роддому гулял конъюктивит и сепсис, Ленку выписали с залепленными от гноя глазками и всю в болячках. Чтобы устроить младенцу хорошее лечение и питание, Тамаре Николаевне пришлось бросить детей на бабушек, а самой вертеться и зарабатывать. Она подалась в сделки с недвижимостью - свободный график позволял не слишком отрываться от малютки и даже кормить грудью. Коля, слава Богу, был пристроен в садик, свекровь отводила и забирала его, а заодно выгуливала Леночку.
   Владя отнесся к рождению дочери так же, как и к рождению сына - довольно индифферентно. Не возражал, конечно, но и не пел гимны восторга. Умозрительно понимал - дети нужны, а понимал ли это душой, сказать трудно.
   На Колю у Тамары Николаевны были особые надежды, примерно такие же, как и на мужа. Владя должен был заблистать на небосклоне физических наук, а сын - стать его преемником. Все задатки для таких амбиций в Коле присутствовали с лихвой - парень рос на диво сообразительным и, можно сказать, талантливым. Он научился читать почти в том же возрасте, что начал говорить. У него была великолепная память и ясная логика. Пока соседские малыши в песочнице, пыхтя, осваивали процесс наполнения ведерка совочком, Коля декламировал умиленным старушкам Пастернака и рассуждал о космическом транспорте будущего. Гордая свекровь, Нина Петровна, рассказывала вечером Тамаре, как, открыв рот, ее товарки слушали Колины излияния.
   За гармоничное Колино развитие Тамара Николаевна принялась со всем пылом. В шесть лет Колю отвели в музыкалку и обнаружили неплохой слух. В семь лет Колю записали на плаванье для укрепления здоровья и правильного формирования скелета. В восемь лет добавился английский у частного репетитора, а в девять - лекторий по изобразительному искусству. А Ленка... Ну, что Ленка, куда старший брат, туда и ее заодно, чтоб не ездить по двадцати разным местам.
   В школе Коленька учился отменно - весь пошел в отца. Мать с бабушкой ежедневно проверяли у него домашнюю работу, сидели по несколько часов вместе с ним у пианино, бегали по бортику бассейна. Бабушка иногда засыпала на лекциях в Эрмитаже, и Коля, радуясь долгожданной свободе, начинал пихать толстого мальчишку на соседнем кресле. Тот злился, пыхтел, отбрыкивался, шумел, отчего бабушка просыпалась и с незамутненной радостью оглядывала внука.
   Тамара Николаевна оказалась удачливым риэлтером, и сумела самостоятельно обеспечить семье устойчивое благополучие. Она купила автомобиль, потом просторную квартиру, а тут и Владя стал приносить неплохие суммы. Когда же немногочисленные подруги спрашивали Тамару, не жалеет ли она, что порвала со своей институтской специальностью, та прижимала руки к груди и патетически вопрошала:
   - А семья? А муж-гений? А дети?
   И подругам становилось стыдно за свои дурацкие вопросы перед такой жертвенностью. Как же! Тамарочка все тянет на своих плечах, ни на что не жалуясь! И всем было ясно: кабы не Тамара, где был бы Владя, и какими бы были дети?
   К Ленке мать относилась равнодушнее, чем к Коле. Учится средне, талантами не блещет. В балетную школу не взяли - не устроила выворотность, в синхронное плаванье тоже. А в фигурное катание было нельзя из-за частых простуд. И мать махнула рукой, сконцентрировав все чаянья на Коленьке. Ленку это более чем устраивало, потому что играть во дворе в чепуху и штандер ей нравилось больше, чем таскаться по всяким занятиям. Если честно, Ленке всегда нравилось что-то делать на кухне, хотя бы и посуду мыть, но мама категорически не подпускала детей к плите и раковине. Мама стояла обычно с тряпкой или скалкой на кухне с хмурым выражением лица и громко вздыхала:
   - Столько народу, а помочь некому!
   На ее уловки покупалась только Ленка. Она бросалась к маме на помощь, но та гордо с венцом мученицы отвергала естественное желание ребенка и принималась яростно тереть или размешивать. От этого Ленка начинала ощущать себя форменной дармоедкой и лентяйкой. Мать могла потом весьма стремительно исчезнуть для окучивания очередного клиента, оставив посуду недомытой, а вернувшись, и застукав дочь за неумелым возюканьем губкой по тарелкам, почти с силой вырывать губку и мыло и восклицать:
   - Да оставь же ты! У тебя же руки из задницы растут! Ты тут мне намоешь!
   - У тебя самой руки из задницы растут! - кричала в ответ Ленка.
   - Нет, ну вы посмотрите! - всплескивала руками Тамара Николаевна, - родной матери сказать такое!
   - Ты можешь так сказать, а мне нельзя? - возмущалась дочь и хлопала дверью.
   За семнадцать лет они сменили четыре двери в Ленкину комнату.
   Ленка сидела, надувшись на своей кровати, а потом врывалась мама, набрасывалась с поцелуями и тащила Ленку и Колю лопать мороженое в "Баскин Робинс". Ленка не очень любила мороженое, но видеть улыбающуюся маму было здорово!
   Коля был хитрее простодушной сестры. Он давно смекнул, что дома надо делать то, что велит маменька, и ни о чем не думать - обо всем подумает Тамара Николаевна. Дома Коля впадал в некий анабиоз: мама сказала кушать морковь, значит надо кушать морковь, а если велела разучить три этюда Черни, то легче разучить, чем выпендриваться, и получить за это все, что пожелает душа подростка. У Коли было все. Все новые и дорогие игрушки, модные штаны, компьютеры, ролики и даже скутер. А Ленка, дура, вечно бастует и сопротивляется, и поэтому еще долго будет ждать нового телефона с читалкой и камерой.
   Коля нормально жил с сестрой, не лупил ее, не дразнил, не ревновал к родителям. Он был слишком умен для этого. Коля действовал тоньше. За семейном обедом он мог отложить ложку и произнести:
   - Я готов позаниматься с Леной, мне в школе сказали, что у нее завал с математикой.
   Мама с папой тут же умилялись тонкой душевности сына, а Ленка чувствовала себя полной идиоткой - братец любезно всем сообщил, что сестра дура, в алгебру не врубается, и себя проявил любящим членом семьи. Занятия с Колей сводились лишь к тому, что он шипел, тыкая в задачник:
   - Ну, ты и дебилка, как это можно не понимать, давай вот это решай, - а сам читал какой-нибудь занятный журнал или играл в компьютер.
   Коля производил впечатление уверенного сильного парня, хотя на самом деле без маминых подсказок он терялся и пассивно ждал помощи. Ленка, наоборот, помощи не ждала, старалась от семейки держаться подальше, замыкаясь в своем внутреннем королевстве.
   Однажды Тамаре Николаевне пришлось уехать на три дня в Москву ради крайне выгодного многоступенчатого квартирного обмена важного клиента, а обе бабушки окучивали грядки на своих дачах. Тамара Николаевна предполагала, конечно, что семейству без нее будет несладко, но она и представить не могла - насколько. Владя, не желая менять привычек, засиживался на работе до полуночи, и дети оказывались предоставлены сами себе. Ровно за три дня отсутствия хозяйки квартира полностью потеряла облик приличного жилища - Владе было все равно, а дети, похоже, не заметили разницы. Вся одежда, почему-то валялась на полу, грязная вперемешку с чистой. В раковине, несмотря на скучающую посудомоечную машину, громоздились монбланы тарелок и чашек. Пол был заляпан липкими пятнами, над мусорным ведром весело резвились мухи. Холодильник надрывно пищал полуосипшим голосом, поскольку был неплотно закрыт, и из его дверей торчали хвостики петрушки. Мясо в морозилке разморозилось, его кровавые капли орошали ничем не прикрытое сливочное масло. Тамара Николаевна опасливо приоткрыла заглянула в туалет и разрыдалась.
   На смачные многоголосные переливы материнского плача неспеша подтянулись дети.
   - Что это?! Что это такое?! - захлебывалась Тамара Николаевна, тыча пальцем в объедки, холодильник, грязь на полу.
   - А чего такого? - удивилась Ленка, - немного не прибрали, сейчас все сделаем. Давай, Колян, вставай к посуде, а я мусор вынесу.
   Ленка вытащила мусорное ведро, рассыпала горку коробок из-под молока и йогуртов, и Тамара Николаевна не выдержала, закричала:
   - Нет! Я сама! Это не дети, это свиньи какие-то! Ничего сами сделать не могут!
   Она яростно выхватила ведро, яростно выбежала вон. Затем весь вечер чистила и отмывала дом и весь же вечер яростно ругалась на неаккуратных чад своих. Дети благоразумно пережидали бурю каждый в своей комнате. Изредка Тамара Николаевна врывалась к кому-нибудь и вопрошала:
   - Небось и в школе двоек нахватали, идиоты?!
   - У меня три пятерки и одна четверка, - равнодушно отвечал Коля, с редким хладнокровием игнорируя гром и молнии, - А у Лены две двойки, я ей помогу, мамочка.
   А Ленка швыряла в стену портфель и орала:
   - Себе помоги, дурак! У меня-то двойки, а ты Мишке из второй парадной дать сдачи не можешь, сопля несчастная!
   Ближе к ночи Тамара Николаевна подуспокоилась, тут и Владя пришел. Увидел жену, обрадовался, чмокнул в щечку. На звенящий чистотой порядок не обратил внимания.
   - Ты ничего вокруг не заметил? - подозрительно спросила Тамара.
   Владя покрутил головой:
   - Вроде как проветрили, да?
   Тамара вздохнула:
   - Проветрили, да... Как у тебя с работой?
   - Отлично, - просиял муж. - Я почти все закончил. Я вот решил, Томочка, устроиться еще на четверть ставки обратно в свой институт, чтобы быть поближе к лаборатории. Мне ведь надо будет выводы подтверждать на приборах.
   - А как в фирме, пустят ли? - засомневалась Тамара Николаевна. Известие о завершении диссертации ее обрадовало и встревожило одновременно. - Как ты собираешься совмещать?
   Владя беспечно махнул рукой:
   - А! Ерунда! У меня не сотрудники - золото!
   За поздним ужином, когда дети заснули, он вдруг пригорюнился и разоткровенничался:
   - Эх, Томочка, если бы не Коля с Леной, ушел бы из фирмы. Не мое это. Скучно мне там.
   - Не надо было из Америки уезжать, - жестко ответила Тамара. - Там бы смог и науку двигать, и деньги получать, а нам детей поднимать еще долго.
   - Конечно, конечно, - смутился Владя, - я же ничего.
   - Почему грязь развели без меня? - Тамара будто продолжала воспитывать еще одного ребенка. - Дети ничего по дому не делали.
   Владя подтвердил:
   - Они у нас неаккуратные, ничего сами делать не могут. Ты уж их приструни, пожалуйста.
   - Колю не буду дергать, у него скоро олимпиада.
   - Ну Елене обязательно напомни о чистоте!
   На этом папино воспитание Ленки обычно и заканчивалось. Если с Колей он хотя бы обсуждал всякие там задачки, то на Ленку глядел беспомощно и то гладил по голове, то принимался нудить о необходимости убираться в своей комнате.
   Слова дочери о хулигане Мишке стали причиной следующей истории. Тамара Николаевна не забыла того, что в сердцах выкрикнула дочь, и всю следующую неделю нарочито долго гуляла во дворе, болтала с соседками, краем глаза оценивая ситуацию в детском коллективе. Рослый парень Мишка, ровесник Коли, с упоением играл роль настоящего "пацана на раёне". Он учился во вспомогательной школе по причине категорических неудач на почве умственных занятий и, в принципе, был не самым отъявленным балбесом, так как имел довольно строгих, хотя и простых родителей. Он и не все свое время торчал во дворе, его выпускали погулять, как и всех остальных мальчишек. Но уж зато во время шатанья вдоль подъездов отводил душу полностью - тряс мелюзгу на предмет семечек и жвачки (деньги брать опасался), задирался к чистеньким маменькиным сыночкам, регулярно бился за первое место в дворовой иерархии с равными себе по силам ребятам, дразнил девчонок, задирал им юбки, совершал набеги в соседний двор с крепкой шайкой приятелей, курил тайком за гаражами - словом, совершал все положенные камлания начинающего гопника. Колю он причислял к слюнявым ботаникам, не столько из-за физической слабости последнего, сколько из-за его высокомерного отношения к дворовым игрищам и нежеланием ни с кем из их шайки общаться. Что странно - Коля был выше и крепче Мишки, но все в доме считали Мишку великаном, а Колю хлюпиком.
   Тамара Николаевна высматривала Мишку до тех пор, пока не убедилась, что тот на самом деле балбес и безобразник. Она налетела на него коршуном в момент раздачи щелбанов мальчишке лет десяти. Она схватила Мишку за ухо и под гогот пацанов потащила его к родителям, причем , чем больше Мишка извивался и корчился, тем громче пацаны ржали. Лишь самый мелкий из них, тот самый, которого Мишка только что лупцевал, трусил следом и канючил:
   - Тетенька, отпустите его! Тетенька, он не виноват, я сам!
   Тетенька, не обращая внимания на сопливого адвоката, железным ураганом неотвратимого возмездия обрушилась на Мишкину квартиру, а там учинила долгую и обстоятельную разборку Мишкиных подвигов. Ошеломленные родители юного возмутителя спокойствия даже не сопротивлялись - их заворожило и лишило дара речи зрелище бреющей над полем битвы валькирии с жертвой у груди.
   Мишке не сильно попало дома. Отойдя от гипноза, его отец почесал затылок и решил, что парни сами разберутся, и не стоит встревать в детские разборки. Но публичное унижение Мишка простить не мог. Надо ли говорить, что поступок Тамары Николаевны стал отправной точкой вендетты и джихада в одном флаконе. Что удивительно - Мишка вполне здраво решил обойтись без кровавых методов. Жизнь у Коли началась веселенькая: его роняли в лужи, распарывали портфель, плевались, обзывались, швырялись комьями грязи, ставили подножки, закидывали шапку на дерево. В деле отмщения Мишка оказался коварнее самого графа Монте-Кристо.
   Коля однажды не выдержал, поднялся из лужи, стряхнул руки и повернулся лицом к обидчику.
   - Ну, чё, смахнёмся? - спросил Мишка, расстегивая куртку и закатывая рукава на худых конечностях.
   Тут бы Коле выдержать характер, побиться, расквасить нос Мишке и разбить нос себе, побрататься после первой крови, услышать "Да ладно, ты ничё, ваще, пацан" и жить спокойно, но Коля струсил. Он опустил голову и быстрым шагом скрылся в парадной.
   Ленка видела всю эту сценку из окна.
   - Ты чего не дал ему в лоб? - спросила она строго, когда брат ворвался в дом и стал судорожно отчищать одежду. - Дал бы в лоб, он бы испугался!
   - Иди сама дай, если такая умная, - огрызнулся Коля. - Их там пятеро было! Тебе все равно в башке беречь нечего.
   - Ну и пойду! И дам! - Ленка вся закипела от презрения. - А то про нас начнут про всех говорить, что мы шарахнутые! А ты трус!
   - А ты предательница! Выдала меня тогда матери, она и понеслась разбираться!
   - Сам предатель! Не надо было про мои двойки трындеть!
   - Потому что ты дебилка со своими двойками!
   - Я не дебилка! Мне просто неинтересна твоя математика!
   - Да что тебе интересно?! Ты же дура! Ни одной хорошей оценки! А ещё вякаешь! - и Коля треснул Ленку по плечу.
   - Как Мишку бить, так боишься, а как младшую сестру, так смелый! - выкрикнула Ленка, потерла ушиб, шваркнула дверью, выскочила на лестницу.
   На улице она подлетела к Мишке:
   - Поговорить надо.
   - Говори, - ухмыльнулся тот.
   - Ты моего брата обижаешь.
   - Придурков надо учить, - философически-назидательно произнес Мишка, - чтоб не ябедничали мамашам.
   - Это я наябедничала. Отстань от него, меня учи.
   - Тебя? - скривился Мишка. - Мелочь пузатая...
   - Давай драться, - предложила Ленка, - кто выиграет, тот выполняет условия. Только один на один.
   Мальчишки притихли, а их атаман недоверчиво оглядел наглую пигалицу:
   - С тобой что ли? Да я тебя одной соплей ...
   Ленка завизжала и бросилась на защиту фамильной чести. Мишка толкнул ее, Ленка упала, но падая, вцепилась Мишке в ногу, так что тот тоже свалился следом. Уже на земле Ленка впилась зубами все в ту же ногу. Мишка колотил ее по спине, по голове, но Ленка крепко, до боли, сжимала челюсти, пока штанина на пропиталась чем-то теплым.
   - Харе! - закричал один из парней, - кровь пошла!
   Ленку оттащили - рот ее был измазан красным, глаза безумно сверкали.
   - Прямо, как вампир, - сказал кто-то.
   - Харе. Она победила, у нее нет крови, - сказал кто-то другой.
   - Есть, - возразила Ленка, - у меня из носа течет.
   - Тогда ничья, - подвели итог судьи.
   Мишка, морщась от боли, встал с земли, отковылял на лавочку. Он осмотрел раны и хмыкнул:
   - Ну, ты отчаянная, не то, что твой брат. Молоток. Никогда таких девчонок не видел.
   - Теперь увидел, - миролюбиво сказала Ленка. - Ты тоже ничего такой, сильный.
   Мишка неожиданно покраснел, смутился. Затем буркнул:
   - Ладно, ребя, больше не трогаем этого... Вон у него какая защитница... У тебя платок есть, кровь остановить?
   Ленка достала платок (мать всегда заставляла носить их с собой), протянула Мишке, а затем молча ушла.
   Вечером мать заметила грязную одежду и стала допытываться, как Ленка могла так испачкать и изодрать ее. Ленка твердила со скучающим видом: "Споткнулась, упала", но мать не верила. Она продолжала вопрошать, а дочь, уставившись во что-то чрезвычайно интересное на потолке, бубнила про случайное падение. В конце концов, придя в полное раздражение, мать разнервничалась, раскричалась, разоралась, да так, что Ленке, не побоявшейся дворовой шпаны, стало страшно этого багрового лица, этих выпученных глаз, этих рубящих воздух жестких ладоней.
   - С оценками что? - выкрикнула Тамара Николаевна, когда выдохлась.
   - Двойка по матеше и пятерка по инглишу, - с вызовом ответила Ленка. Она краем глаза отметила довольное выражение Колиной физиономии, мелькнувшей в приоткрытой двери.
   - Хоть бы с брата брала пример, - в сердцах выпалила мать, - у него и поведение, и отметки отличные!
   - Зато он трус и слюнтяй!
   - Зато ты дура и неряха! Марш делать математику!
   Ленка с облегчением скрылась в своей комнате, мать сейчас успокоится, и все будет по-прежнему. Ленка открыла учебник, посидела, через четверть часа закрыла его с давящей сердце тоской. Мама права - она полная дура, не способная ни к каким предметам. Буквы, скобки и знаки равенства скакали в дьявольской кадрили и никак не желали складываться во что-либо правильное и полезное. Помучившись еще некоторое время, Ленка с учебником сунулась к матери:
   - Я ничего не понимаю, - призналась она.
   Остывшая уже Тамара Николаевна рассеянно заглянула в тетрадку:
   - А, приведение подобных... Это же несложно... Иди к Коле, он объяснит.
   Тамара Николаевна разбирала Колино задание от репетитора по английскому, одновременно выискивая в сборнике олимпиадных задач подходящие для Коли задания. Ленка поглазела на олимпиадные вопросы через материно плечо - будто китайская грамота. То, что к брату она не пошла, Тамара Николаевна даже не заметила.
   Наутро Ленка списала домашку у отличницы Кондыревой и благополучно завалила очередную самостоятельную работу. На листке с оценкой нагло красовался привычный уже двойбан. Ленка в онемении потаращилась на него с минуту, положила голову на руки и тихо заплакала. Точно, она дура! Мама не зря ей твердит об этом. Самая настоящая идиотка, вот кто она. Ни на что не способная - ни учиться нормально, ни даже мусор вынести.
   Ирина Сергеевна, математичка, подкралась незаментно. От ее прикосновения Ленка прямо-таки подпрыгнула. Ирина Сергеевна улыбнулась:
   - Подумаешь, икс с игреком! Это же не беда! Я вот в балете плясать не умею, и ничего, не огорчаюсь.
   Ленка хотела ей сказать, что за балет никто и не ругает, а главное, никто не считает человека конченым, если он не умеет красиво задирать к потолку ноги, но выдала только всхлип.
   - Вот что, - произнесла Ирина Сергеевна. - Я пока не буду ставить двойку в журнал, останься после уроков, мы с тобой разберем все, что непонятно, и ты попробуешь переписать работу.
   - И я! - выскочил Иванов, - у меня тоже двойка!
   - Ты - завтра, - строго ответила училка, - вместе с соседом. Буду вас жестоко мучить алгеброй.
   Ленка хихикнула, вытерла слезы.
   После уроков Ирина Сергеевна пообъясняла немного Ленке обычными словами злосчастную тему, а потом остановилась. Она сказала:
   - Так не пойдет, я вижу, что ты ничего не понимаешь.
   - Не понимаю, - призналась девочка - мне дома из-за этого всегда говорят, что я дурочка.
   - А чем тебе нравится заниматься? - неожиданно отвлеклась училка, - Ну, что интересует?
   Ленка оживилась:
   - Мне нравится переделывать музыку!
   - Это ж как?
   - Ну, берешь что-нибудь известное, например, "Лунную сонату" и играешь ее по-всякому - по-джазовому, с раскачкой и синкопами, по-китайски, в пятитонике, или в цыганской манере, или по-попсовому...
   - Ты ходишь в музыкальную школу?
   - Ну да, только меня там тоже ругают, что я произведения перевираю.
   - Значит, ты любишь делать аранжировки...
   - Точно! Это очень-очень интересно! У меня кроме пианино еще синтезатор есть, на нем вообще отпадно получается! И флейта, она для души!
   - Тогда смотри, голубушка: вот этот икс квадрат минус игрек квадрат - это такой аккорд, только математический. Даже если ты играешь аккорд в другой тональности, ты все равно строишь его по некоторым правилам. Так?
   - Ну да, - ответила Ленка, - только я не думаю, как строить, я аккорды на слух как-то играю.
   - Потому что у тебя ухо мало того, что гениальное, но еще и тренированное.
   Ленка покраснела, услышав похвалу своему уху, ощутила приятное тепло в груди.
   - Так и в алгебре, - продолжала Ирина Сергеевна, - надо услышать гармонию каждого аккорда, то есть формулы, а как услышишь, никогда потом не забудешь. Давай вот придумаем мелодию этой формуле. Придумай нотки иксу, игреку, минусу, плюсу и скобкам, а потом спой то, что получилось.
   Ленка живо пропела нечто несуразное. Ирина Сергеевна покачала головой:
   - Я бы такое не запомнила.
   - Да ерунда! - воскликнула Ленка и пропела еще раз, - Я в любой тональности это спою!
   - А теперь спой целиком вместе с левой частью формулы.
   Ленка, сияя, достроила мелодию и громко пропела ломаную музыкальную фразу. Потом ее же, но чуть по-иному, потом в чуть более высокой тональности, потом, напротив, в низкой.
   - Осталось узнавать начало твоей песни в задачке, и допевать хвостик, - подвела итог математичка.
   Они просидели довольно долго - до тех пор, пока Ленка не сочинила музыкальное сопровождение всем формулам сокращенного умножения, не придумала гармоники подобным слагаемым и раскрытию скобочек.
   - Тебе надо серьезно заниматься музыкой, - сказала под конец Ирина Сергеевна, когда Ленка, с восторгом напевая иксы и игреки, лихо освоила все упражнения в учебнике по данной теме. - Ты очень-очень способная. Ты просто талант. Я первый раз вижу такого уникума.
   - Вы просто не очень понимаете музыку, - застеснялась Ленка, - если бы понимали, то увидели бы, что я не очень...
   - Брось прибедняться, - решительно произнесла училка. - Ты талант! И всегда говори это себе, когда будут обзывать дурочкой.
   Ирина Сергеевна в школе не задержалась, отвела год и ушла в какие-то менеджеры. Не по специальности, зато денег гораздо больше. Все остальные математички не были такими интересными, с ними даже не хотелось делиться коронным Ленкиным способом запоминания нового материала - обратить все в музыку и спеть. Ленка таким образом допелась до устойчивой четверки, ведь всего-то надо было вовремя разглядеть начала знакомых мелодий.
   Музыку Ленка обожала фанатично, любую музыку - и классику, и джаз, и народную, и даже попсу. По фортепьяно отметки были не фонтан, но зато Ленка с такой невероятной скоростью разучивала все новое, что ей попадалось под руку, так жадно интересовалась премудростями игры и законами гармоний, что милейшая Калерия Ксенофонтовна, старорежимная бабулечка, что вела у Ленки инструмент, ни разу не сказала худого слова Ленкиной матери, а наоборот, хвалила и восхищалась юным напором. Тамара Николаевна равнодушно и несколько удивленно слушала горячие похвалы в Ленкин адрес, не в состоянии соотнести их с четверкой, а то и с тройкой, на экзамене, пожимала плечами, и Ленке становилось обидно.
   - Не могла своего Баха на пятерку выучить? - спрашивала мать.
   - Он неинтересный, я его сыграла по-своему.
   - Как это - Баха и по-своему? На то он и Бах, чтобы играть, как он написал...Эх, чучело...
   Мать не верила, в то, что у Ленки с музыкой все серьезно, тем не менее купила ей синтезатор, и усилитель, и еще какие-то непонятные штуки, здраво рассудив, что будет лучше, если девушка подросткового возраста будет тренькать дома, чем шляться по улице с сомнительной компанией. И еще ни с того ни с сего купила ей гитару. Ленка удивилась, но за месяц освоила ее самостоятельно. Затем Ленке захотелось иметь бас-гитару, она попросила об этом Тамару Николаевну, но мать накричала на Ленку, обозвала свиньей и даже расшвыряла все Ленкины вещи в комнате - так она выражала недовольство вечным беспорядком у дочери. Один из листочков с нотами, на котором было набросано Ленкино собственное сочинение, порвался пополам, и Ленка, рыдая, сначала попыталась склеить лист, а затем передумала и изодрала его в мелкие клочья с угрозами в адрес матери, что немедленно покидает этот ужасный дом, где она никому не нужна. А затем буря улеглась, и бас-гитара была куплена. Мать, правда поскрипела, что тому, у кого руки-крюки, это все бесполезно, и демонстративно вымыла пол в детских комнатах, а вечером нарочито громко жаловалась отцу, что дети у них неблагодарные, и совершенно неприспособленные, и что с ними станет, когда она умрет, но Ленка весь этот спектакль рассматривала вполглаза, поскольку вожделенный инструмент уже лежал на кровати и поблескивал красными боками.
   Когда отец защитил, вымучил-таки свою докторскую, у Тамары Николаевны стало прихватывать сердце и подниматься давление. Отец в то время частенько уезжал на конференции, а по приезду торчал допоздна на работе, разгребая завалы, образовавшиеся за время его отсутствия, в некоторый момент Ленке даже стало казаться, что отец ушел от них - все его видели фактически только по выходным. Мать просилась в поездки вместе с отцом, но тот мягко и изворотливо отказывал матери: то билеты дорогие, то коллеги не поймут, то дом на детей оставлять нельзя. Он советовал матери вернуться на свою старую работу, но Тамара Николаевна уже многое забыла, деньги были несопоставимые с теми, что она имела в недвижимости, да и здоровье не позволяло. Приступы шли один за другим. Владя поначалу срывался с работы, вызывая скорую, мучительно слонялся по дому, не зная, чем помочь, кроме лекарств и уколов, а затем купил Тамаре Николаевне медицинскую страховку, "абонемент" в неотложку, и на жалобы жены по телефону флегматично интересовался, обратилась ли та к дежурным врачам. Коля также возвращался в дом лишь переночевать, у него была своя, на тот момент уже студенческая, тусовка, клуб "Что? Где? Когда?", геймерские турниры и отличная учеба в университете. Коля, как и отец в его годы, был ужасно перспективным, его уже заметили на курсе, и заведующий кафедрой геометрии приглядывался к нему с большим интересом.
   Присматривать за болеющей Тамарой Николаевной приходилось Ленке. Мать, пока ей было худо, непрерывно жаловалась на отца и на Кольку, столько, де, сил она на них положила, а они - ни грамма благодарности! Приступ проходил, и Тамара Николаевна принималась бодро заключать сделки и ругаться на Ленку за отсутствие мозгов и аккуратности, что не мешало тут же выезжать с ней же за границу на недельку - культурно просвещаться в скучных музеях и неинтересных экскурсиях. Может, Тамара Николаевна ездила бы одна, не таская за собой бесталанную дуреху-дочь, не будь Ленка такой удобной в поездках.
   Как многие музыкально одаренные люди, Ленка запросто болтала на неродных языках. В школе и у репетитора она учила английский, итальянский пошел сам собой в процессе разбора оперных партий, испанский был освоен, потому что на нем пелись хорошие песни типа "Бесаме мучо", а финский вполз в уши сам, поскольку метнуться в Лапу, то есть Лапеенранту, или Иматру за хорошим кофе было делом привычным. Ленка плохо дружила с письменными вариантами языков, но болтала вполне сносно. Грамматические правила наводили на нее тоску, да и к чему они, если можно просто послушать, как кто-нибудь говорит, а потом говорить точно так же в точно такой же обстановке. Услышанное новое слово Ленка не забывала никогда, в ее голове будто заботливые гномики с готовностью подхватывали свеженькое и вовремя вытаскивали оприходованное из своих подвальчиков.
   Ближе к концу десятого Ленкиного класса Тамара Николаевна сообщила дочери, что та пойдет в финэк, на факультет аудита, и что за последний год в школе надо серьезно заняться математикой и обществоведением. Мать упорно не замечала Ленкиных наклонностей, а если даже и замечала, то считала их абсолютно непрактичными и несерьезными видами деятельности. Ленка сначала не придала большого значения материным словам, но с первого же сентября одиннадцатого класса ощутила на себе всю мощь материнского тарана.
   Тамара Николаевна, поставив себе цель - впихнуть дочь в приличный институт - даже перестала болеть. Были подняты со дна пыльных ридикюлей старинные связи, знакомства и родственные отношения. Были наняты репетиторы и прозондирована обстановка на всех кафедрах института. Были оповещены, подмаслены или подпуганы учителя в школе. Был дан наказ Коле и Владе присматривать за досугом Ленки и всячески помогать ей по учебе. Мать опутывала Ленку все больше и больше невидимыми тенетами, и, спутанную, стреноженную, волокла к счастью. Ленка заикнулась как-то, что она хочет пойти в музыкальное училище или на аранжировщика в институт кино и телевидения, но тут же была безжалостно высмеяна матерью, пригвождена к позорному столбу и припечатана штампиками "Ума нет", "Мозги не наблюдались", "Мысли не обнаружены".
   - У тебя самой мозги кривые! - сорвалась Ленка. - Ненавижу эту твою экономику! Ненавижу, когда на меня орут! Ненавижу тебя!
   Тамара Николаевна схватилась за сердце:
   - Господи! Надо ж было вырастить такую неблагодарную идиотку! Отец! Скажи же ей!
   - Елена, не груби маме, - буркнул отец.
   - Ни фига себе выраженьица, - с готовностью встрял Коля, - некомильфо ни разу.
   - И тебя ненавижу! Всех ненавижу! - надрывно закричала Ленка, ее заколотила вдруг дрожь, все предметы потеряли резкость, расплылись в тумане. - Идите вы все!
   Она выбежала из квартиры, оглушительно хлопнув дверью. По щекам потекли предательские ручейки, грудь разрывалась от судорожных всхлипов.
   - Привет, ты чё ревешь? - поинтересовался Мишка у дверей парадной. Он был один, без пиваса, без сигареты и без своей гоп-компании. - Предки достали?
   Ленка кивнула, не в силах вымолвить что-либо внятное.
   - Слушай, - тихо и по-серьезному произнес Мишка, - напиши мне вот тут одну вещь...
   Он протянул Ленке фломастер и грязноватый, в пятнах платок.
   - Пиши: "Дорогому Мишеньке на долгую память".
   - Сдурел? - выдавила из себя Ленка.
   - Давай, пиши, жалко что ли... Я через две недели в армию ухожу, будет что парням показать. Ну, типа, меня девушка ждет...
   Ленка посмотрела на платок, подняла глаза на Мишку, шепотом спросила:
   - Это тот самый?
   - Ну а чё, - смутился Мишка. - Не выбрасывать же хорошую вещь...
   Ленка трясущимися руками сделала надпись и уронила на нее слезу.
   - Теперь здесь не только кровь, но и слезы, - сказала она. - Счастливо Мишка, охраняй там родину покрепче.
   В этот момент вылетела Тамара Николаевна - в домашней одежде, тапках, с разъяренным лицом. Она возопила самым истошным манером:
   - Учиться мы, значит не хотим! Мать родную ненавидим! Понятно теперь, куда мы так спешили! Вот она, какая твоя музыка, шалава ты малолетняя!
   - Ну и гадина Вы, теть Тамар, - сплюнул Мишка и ушел вразвалочку. Из его кармана топорщился драгоценный платочек.
   - Домой! - просипела мать, хватая Ленку, - А с этим я еще разберусь как следует!
   Ленка выдернула руку и побежала, ее снова стала душить ненависть и ярость. Мать что-то выкрикивала вслед, но и зрение, и слух, и даже дыхание вновь оказались в тягучем киселе, в котором вязло и глохло любое действие, и который поглотил и мать, и удаляющегося Мишку, и молодую листву, и натыкающихся на тело прохожих.
   - Стоп-стоп-стоп, - насмешливо пропел один такой пострадавший, - так не годится! Я бы посоветовал бегать с открытыми глазами.
   Ленка встряхнула головой. Обнаружила перед собой пижонистого вида пожилого дядьку с синим шейным платком и золотыми тонкими окулярами. Он стоял у края узкого тротуара и держал Ленку за шкирку.
   - Побережем машинки? - предложил старикан. - Пусть поживут еще, а?
   Ленкины ноги свисали над проезжей частью Съездовской линии. Пижон аккуратненько приземлил Ленку на тротуар, оправил ей футболку, протянул руку:
   - Белослав Никифорович. А Вас как по батюшке?
   - Я без батюшки. И без матушки. - зло и отрывисто бросила Ленка. - Я сама по себе.
   - И без имени? - не отставал прохожий.
   - Меня зовут Идиотка, Свинья и Шалава. Приятно познакомиться! - Ленка попыталась уйти, но настойчивый спаситель оказался вдруг сразу со всех сторон и со всех же сторон преградил путь. Он с прищуренными глазками изрек диагноз:
   - Жесткая мать. Безвольный отец. Гадкая младшая сестра. Ненавистная школа.
   - Гадкий старший брат, - поправила ошарашенная Ленка. - А откуда Вы знаете?
   - В кафе я тебя не поведу, милое дитя, чтобы никто не косился на нас, а вот в Макдональдс отчего же не заглянуть? Там народу много и не страшно.
   И Ленка заинтригованно поспешила за странным, неожиданно резвым Белославом Никифоровичем.
  
К оглавлению
  

Глава 3. Паша и Альфия выручают Ленку. Паша помогает Альфие.

   Белослав Никифорович впустил Павла в дом и сразу же повел по комнатам, знакомя нового гостя с обстановкой и, попутно, убаюкивая, снижая его волнение.
   - Это мой кабинет, моя берложка, моя норка. Иной раз - и моя спальня, Вы не представляете, как же здесь сладко спится! Впрочем, думаю, любому человеку сладко спится на рабочем месте, не так ли?
   - Ну, не знаю, - улыбнулся Паша, - я на работе не сплю, мне хочется побольше успеть сделать, у нас вечно аврал.
   - А другие что же, не помогают?
   - Да некому помогать! Либо плохо сделают, и придется переделывать, либо медленно, либо вообще откажутся помогать.
   - Понятно, - лукаво блеснул стеклышками Белослав Никифорович. - Вам нравится мой кабинет?
   Комната, именуемая кабинетом, была выдержана в стиле романтичной эпохи великих научных открытий конца девятнадцатого века. В ней уютно обосновались: огромный глобус с надписями на латыни, рога неведомых антилоп, теряющиеся под четырехметровым потолком книжные шкафы со старинными фолиантами и старинными же резными стремянками, бюсты неведомых титанов мысли, подзорная труба на треноге, письменный стол, напоминающий скорее о бильярде, нежели о бумагах и чернилах, телефон изысканной формы, в который непременно хотелось крикнуть "Алло, барышня!", бархатное кресло у стола, кушетка на гнутых ножках с шелковой обивкой, коллекция трубок на одной стене и бумерангов на другой. Казалось, вся эта обстановка только что материализовалась из позапрошлого века, однако внимательный Пашкин глаз отметил, что кресло у стола вращается и в ножке его свеженькие позолоченные крепления, что на полках шкафов, хоть и стилизованная под старину, но стоит самая современная видео- и аудио- техника, что под потолком висят противопожарный датчик, коробочка сигнализации и, скорее всего, камера, ничего другого в качестве объяснения для небольшой панельки с круглым глазком в голову не приходило.
   - Красиво, - дипломатично сказал Павел. - Необычно так.
   - Вежливый юноша, - вздохнул хозяин кабинета. - Прошу дальше.
   Они перешли в следующую комнату, и будто шагнули на триста лет вперед. На белоснежных стенах молниями возникали черные и оранжевые полки, консоли и панели с абстрактного вида картинами и предметами. Вроде ваза, но в то же время и часы, вроде бы марсианский пейзаж в рамке, но в то же время и метеостанция. Пространство было словно изрезано нервной рукой порывистого художника, все было асиметричным и гармоничным одновременно. Хром, стекло и блестящие поверхности огненных оттенков, а также обилие всевозможных приборов от плазменного экрана до посвистывающего увлажнителя рождали ощущение еле сдерживаемой энергии. Даже диван с низкой спинкой и упругими подушками казался замершим на мгновение, как перед решающим прыжком.
   - Вот это да! - выдохнул Пашка. - Класс!
   - Это гостиная, - пояснил Белослав Никифорович, - для важных разговоров. И для молодых гостей.
   - А старых куда Вы приводите? - не совсем тактично спросил Павел. Он несколько обалдел от неожиданного дизайна одной и другой комнат.
   - Старых? Сорокалетних там, пятидесятилетних, да?
   Пашка простодушно кивнул и хозяин рассмеялся:
   - Со старичками мы обычно располагаемся здесь.
   Он распахнул следующую дверь, и Пашка воскликнул:
   - Я, наверное, старый! Мне вот здесь нравится!
   И было с чего - просторное и светлое помещение напомнило Пашке его детство и дачу в Репино, и бабушку, заботливо подливающую варенье в вазочку, и вальяжного кота Маркиза, и добродушного беспородного песика Кубика, и развевающиеся из-за сквозняков легкие занавески, и промокших под ливнем хохочущих родителей, и ветки черноплодной рябины, настойчиво стремящиеся в окно. Голубоватые, размытые, почти белые обои с редкими цветами и чайками, серо-белый мягонький и изогнутый длинный - человек на шесть - диван, вазы с цветами, непритязательные солнечные акварели на стенах, столик с раскиданными журналами, обилие легких цветных бра, кресло-мешок и кресло-качалка. Полочки, шкафчики, столик - все было из некрашеной сосны, простенько, но очень по-скандинавски. В клетке дремали два волнистых попугайчика, желтый и голубой, у клетки - грациозная сиамская кошечка.
   - Господа, познакомьтесь, - торжественно произнес Белослав Никифорович, - это Павел, наш уважаемый гость. Павел, это мисс Кюри, а это Карл и Зигмунд.
   Мисс Кюри распахнула синие глаза, внимательно осмотрела Пашку, муркнула.
   - Она у нас очень воспитанная особа, - пояснил Греков, - не то что Карл и Зигмунд.
   - Можно я их покормлю? - спросил Павел. - Забавные такие.
   - Кюри есть не будет, она на диете. Вообразите, отчего-то стала считать себя толстой! Ну не глупышка ли! А этих господ кормить можно всегда, у них отменный аппетит. - Белослав Никифорович вынул из коробочки у клетки две галеты. - Извольте.
   Пашка с двух сторон клетки сунул по лакомству, ожидая, что каждая птица возьмет его со своей стороны. Но вышло совсем не так. Желтый попугайчик выхватил печенье слева, метнулся и тут же схватил печенье справа. Вернулся на место и сунул одну галетку своему синему приятелю. Синий неспеша принялся за угощение, а доев, скрипнул:
   - Благодарствуйте!
   Белослав Никифорович развел руками:
   - Так всегда. Все хватает Зигмунд, но половину отдает Карлу... Кухню смотреть не будем?
   - Да я спешу. Может, начнем?
   - А мы уже давно начали, - удивился непонятливости Белослав Никифорович. - Присаживайтесь.
   Он уютно устроился на диванчике, Пашка последовал его примеру.
   -Вы, молодой человек, как я понял, считаете своих коллег тупыми, ни на что не годными идиотами, а себя - напротив, крайне умным, превосходящих всех в развитии и организованности. Так?
   Пашка ошарашено возразил:
   - Нет, конечно! С чего Вы это взяли?
   - А еще мама Вас всегда ругала за то, что Вы медленно моете посуду и не любите читать художественные книжки, предпочитая им журналы о самоделках и домашней механике.
   - Мама нет, но бабушка с отцом... Да, упрекали... А Вы откуда знаете?
   - Помилуйте, чего тут, собственно знать! Вы относитесь к посуде точно так же, как к своей работе - все должно быть сделано идеально, чтобы ничего не скрипело и механизм вращался наилучшим образом. Небось, промываете все ободочки с обратной стороны тарелки?
   - Ну да, - покраснел Павел.
   - Понимаю. Тарелка считается вымытой лишь при полном отсутствии пятнышек. Воздушный змей считается сделанным лишь при умении его парить при малейшем потоке воздуха. Программа считается написанной лишь при идеальной ее работе и ожидаемом результате действий.
   - Ну да...
   - И никто, ну, совершенно никто на свете не может сделать хорошо и правильно, окромя себя любимого! Разве что, исключая Билла Гейтса и Стива Джобса.
   - Я так не считаю, - вскинулся Пашка. Щеки его запунцовели, брови насупились.
   - Считаете. - Жестко отрезал Белослав Никифорович. - Иначе бы позволяли другим сотрудникам Вашей конторы так же плодотворно трудиться, как трудитесь Вы. Но Вы не позволяете им этого, Вы все делаете сами! Потому что Вы гений, а они - дерьмо!
   Павел разозлился:
   - Какую ерунду Вы сейчас говорите!
   - Ерунда! Ерунда! Ерундистика! - неожиданно завопил желтый попугай и стал раскачиваться из стороны в сторону.
   - Видите, как часто нам приходиться слышать эти слова, - помягчел хозяин, возвращаясь к прежнему своему уютному облику, - только скажешь людям правду, а они тут же возмущаются.
   - Потому что Вы как-то всё... ну, резко как-то объясняете. В обидной форме. И всё совсем не так.
   Белослав Никифорович вкрадчиво усмехнулся:
   - Вы, милый юноша, наверное, считаете, что я Вас позвал, чтобы дать совет, как изменить людей вокруг Вас? Как повлиять на них? Какие слова им сказать?... Вынужден Вас огорчить: ни одного человека Вы изменить не сумеете. Единственное, что Вам доступно - измениться самому или изменить отношение к происходящему. И первое, что я Вам предлагаю - не считать всех глупее и безответственнее Вас. Поменьше самомнения, юноша!
   - Это что же получается, - закипел Пашка, - на меня все насели, а я же еще и виноват?
   - Не они насели, а Вы сами их усадили на свои не шибко могучие плечи... Вам, кстати, подкачаться не мешало бы, мясца набрать... Вы чем обычно после работы занимаетесь?
   - Ем и сплю. Иногда в качалку захаживаю.
   - И девушки у Вас нет, и в спортзал Вы ходите нерегулярно, одна лишь работа на уме... - утвердительно и без сомнения произнес непостижимый гражданин Греков.
   Павел вспомнил девчонку на ступеньках, в груди его защекотало и непривычно защемило. Он сказал:
   - При чем тут девушки?
   - А при том, что мало того, что Вы надменный, презирающий других людей тип, так еще и оправдание придумали, чтобы жалеть себя: горЮ, мол, на работе, ни на что нет времени, бедный я, несчастный!
   Пашка вскочил с дивана, низко поклонился:
   - Спасибо за помощь, не знаю, что бы я без Вас делал! Просветили дурака, обучили уму-разуму! Урок окончен, я пошел...
   - Сядь! - неожиданно властно приказал Белослав Никифорович. - И слушай.
   Пашка взглянул на него исподлобья, подумал, что ситуация довольно интересная, и повинуясь накатившему любопытству, сел.
   - Ты прав в том, что работа, дело для мужчины превыше всего, но ты не осознаешь, какую идею они обеспечивают. Если твоя идея, твоя цель в жизни - добиться максимального благополучия твоей фирме, тогда ты действуешь правильно, и нечего жаловаться. Если же всё-таки твоя идея в другом, а я очень надеюсь, что в другом, то ты делаешь не то. В чем твоя идея? Чего ты добиваешься ударным трудом?
   - Я хочу, чтобы все работало красиво и правильно, - с секундной заминкой выпалил Пашка, - чтобы везде все колесики крутились исправно... Понимаете? Я так люблю, когда все стройно и ... изящно сделано...
   Греков кивнул:
   - Не стесняйся этого слова. Это хорошее слово.
   - И я терпеть не могу, когда все шаляй-валяй! И еще мне очень нравится решать задачи. Понимаете, это вызов уму. Ну, моему уму. Смогу ли я построить и насколько ...ну, повторюсь, ... изящно это получится. Я гляжу вокруг - у нас ведь почти всё кое-как состряпано. А меня это коробит, мне на такие вещи противно смотреть, вот я и стараюсь не делать, как все.
   - Ты объяснил мотив, но не цель. Цель-то в чем?
   - Ну... - Пашка почувствовал себя опустошенным, - денег заработать, за машину расплатиться, кредит закрыть.
   - Если ты будешь работать по восемь часов, а не по шестнадцать, тебе станут меньше платить?
   - Нет...Ну, может, премию не дадут...
   - Если премию не дадут, тебе хватит денег, чтобы произвести выплату по кредиту?
   - В общем, хватит...
   - И на хлеб останется?
   - Останется.
   - Тогда я повторю вопрос: в чем цель твоих страданий? Потому что без них ситуация не слишком отличается от нынешней. Похоже, тебе просто нравится страдать.
   - Знаете, я все-таки пойду, - угрюмо сказал Павел. - Мне пора.
   Белослав Никифорович пожал плечами: пора, так пора. Затворяя за гостем дверь, он крикнул в лестничный пролет вслед за убегающим юношей:
   - Позвоните мне, когда перевезете компьютер от Слонимского обратно в офис! И не ругайтесь там с ним, Вы же гений, а он обиженный и несчастный! Поговорите с ним честно!
   Пьяница, до того с упоением ковырявшийся в мусорном контейнере, лежал на скамеечке и мечтательно глядел в небо. Пашка прошелестел мимо него, но затормозил, вернулся обратно, с неловкостью склонился над мечтателем. Тот многозначительно приподнял одну бровь:
   - Мужик, я знаю, чё ты хочешь спросить. И я тебе отвечу, потому что ты мужик чё надо. Она сюда часто приходит. Через день или через два. По утрам, перед школой.
   - Она что, школьница?
   - Малолетка, - покачал головой пьяница. - Будь с ней осторожнее.
   Солнце слепило, резвилось на золотых куполах Исаакия и Адмиралтейства, вынуждало Пашку щуриться. Он все никак не мог купить черные очки, то магазины были закрыты, то сам забывал. Лавируя в оголтелом потоке машин и обдумывая разговор с Грековым, Пашка даже сначала не придал значения последней фразе насчет Слонимского. А потом подпрыгнул прямо в кресле: ведь он ни разу не назвал ничью фамилию, не озвучил ничьё имя. Описывая в кафе свои горести, Пашка употреблял обтекаемые слова "шеф", "коллеги" и "заказчик". Откуда же Белославу Никифоровичу известно о Слонимском и о компьютере, что начальник привез прямо в цех? Все это очень, очень странно...Тем не менее, брошенная напоследок фраза укрепила Пашку в решимости пойти наперекор ВладимСергеичу и, действительно, забрать свое орудие труда с завода "Слон". Павел и сам хотел это сделать, так что с некоторой радостью нашел подтверждение правильности намерения. Поэтому он просвистел по набережной мимо офиса и устремился в сторону Пискаревки, к Шафировскому мосту, сразу за которым и располагалась фабрика непростого заказчика.
   - Как он тебе? Не хлипковат ли? - спросила Грекова вышедшая из кухни женщина.
   -Посмотрим, - дипломатично ответил тот, снял очечки, принялся неспешно их протирать. Очевидно, это действо доставляло ему удовольствие на законных основаниях выдержать паузу и подобрать нужные слова. - Он не очень настроен на контакт, огрызается... Хотя... Парню не позавидуешь. Его почти доклевали...
   - Ты смотрел?
   - Взглянул одним глазком... Посмотри сама, весьма удручающая картина!
   - А он давал разрешение?
   - Ну, конечно, Мусенька, я без разрешения ни-ни, ты же знаешь.
   Та, которую назвали Мусенькой, тяжело вздохнула:
   - Потом, сначала вздремну, устала очень, и голова раскалывается.
   - Ты по девочке работала?
   - И по девочке, и по нашей распрекрасной Альфие.
   - Она объявилась?
   Мусенька потерла виски, прикрыла глаза:
   - Объявилась. Ездила в Зеленогорск в детский санаторий, насчет сына договариваться... По-моему, она сделана из железобетона. Я за нее ничуть не боюсь.
   На этой фразе женщина откинула со лба, пригладила волнистую темную прядку - жест был привычен и отточен, чему ее собеседник еле заметно и чуть умильно улыбнулся - и вернулась обратно на кухню. Тотчас оттуда что-то зашипело, заскворчало, потянуло дразнящими голодный желудок запахами.
   - Мусенька, мы скоро ли завтракать будем? - крикнул стеснительно Белослав Никифорович.
   - Я позову. Скоро уже, - донесся ответ сквозь бульканье и ворчание чайника.
   Пашка сегодня еще не ел - некогда было, да и не хотелось почему-то. Когда он вошел в комнату управляющего персонала завода "Слон", Аким Геннадьевич Слонимский откинулся на спинку кресла, скрестил на груди руки и с ядовитым выражением лица уставился на жертву. Слонимский не слишком скрывал свои чувства, его поза будто вопила: "Давай-давай, попрыгай тут напоследок, пока я тебя не сожрал!". Назвать его сейчас несчастным решился бы, пожалуй, лишь самый отчаянный филантроп. Слонимский изрек:
   - Явился?
   - Доброе утро, Аким Геннадьевич, - вежливо ответил Павел, в упор глядя на неласкового собеседника и с удивлением обнаруживая в его лице черточки, свидетельствующие об усталости: запавшие глаза с, чуть обозначенными темными кругами, складки на лбу. "Вы же гений, а он обиженный и несчастный" вплыло в голову Пашке. - Я хотел спросить, что Вам пообещал наш директор, Владимир Сергеевич, ну, насчет программы?
   - Цитирую дословно: "За недельку все будет доделано"... - судя по накатывающим на щеки багровым облачкам Слонимский собирался вновь затеять игру в кричалки, но Пашка его опередил:
   - Вы знаете, у вас очень интересная и непростая задача, я даже думал о ней всю ночь. Тут не только программирование, тут довольно сложная математика должна подключаться. Я читал в Интернете про зарубежные аналоги такой системы...
   - Ага, аналоги! - не выдержал Слонимский, - нам производители станков предлагали у них купить за полтора миллиона евро. Совсем охренели! Такие бабки!
   - Полтора миллиона?!. Не.., можно дешевле. Только не за неделю. Я попытаюсь доделать программу, я с такими интересными задачами еще не встречался, для меня самого это очень...очень принципиально - смогу я или нет. Ну, понимаете, как соревнование с самим собой.
   Слонимский опустил на стол скрещенные до того руки, подался вперед:
   - Сколько тебе надо времени... спортсмен, бл...дь. У меня производство не ждёт!
   - Не знаю, - признался Пашка. - Ничего не могу сказать. Только то, ваша задача среди прочих других для меня самая интересная, потому что самая сложная... Я с Вами сейчас говорил абсолютно честно...
   - Да вижу, - буркнул Слонимский, затухая. - По складу тебе там все понятно?
   Они обсудили склад, и когда после разговора Пашка заявил, что забирает компьютер и едет работать в офис, и что будет звонить каждый день для уточнения деталей, Слонимский лишь выругался легким матерком и махнул рукой.
   Пашку окатила волна эйфории, уже и заводская гарь показалась приятной, и Слонимский - не таким уж хамом и самодуром. Что-то все-таки было стоящим в словах Белослава Никифоровича, зря Пашка на него разобиделся. Молодой человек ловко повыдергивал всевозможные проводочки из компьютера, размашисто сунул их за пазуху и с монитором под левой рукой и системным блоком под правой умчался прочь. Ноги сами несли его вприпрыжку, Павел даже поймал себя на том, что вынужден сдерживать свои несерьёзные подскоки.
   В офисе, душном и густо залитым золотым светом, стояла полная тишина, когда Павел предстал пред очами шефа и коллег. Партия теплолюбивых побеждала: Лидочка, Ирочка и Мила довольно жмурились, как кошки на завалинке, Андрюха, развалившись, расслабленно таращился в экран с нерусской статьёй. Шеф же, с лицом цвета спелого помидора, отчаянно страдал. Завидя Пашку, он простонал:
   - Павел? Ты, что же, все уже сделал?
   А Вадим ернически поинтересовался:
   - Условно-досрочное освобождение? Амнистия в честь дня победы? Побег?
   - Я буду здесь работать, - спокойно сказал Пашка, - со Слонимским мы договорились.
   - Тебе из "Аттракционов" звонили и из "Метрики", однако сильно хотели говорить с белым человеком, - продолжил Вадим Старостин.
   - О чем?
   - Однако сильно ругались, кричали что шайтан-систем фурычит мало-мало...
   Лидочка и Ирочка прыснули, ВладмСергеич заволновался:
   - Как это? Ошибки идут? Не работает?
   Вадим кивнул.
   - Павел, ты уж разберись, пожалуйста, - назидательно произнес шеф, - а то непорядок.
   - Я сначала со "Слоном" закончу, потом у остальных все исправлю...
   - Если писать сразу хорошо, то и исправлять ничего не придется, - философически заметил Вадим, разглядывая необычайно интересный потолок.
   Репертуар начинал повторяться, и, пожалуй, Пашка бы обиделся на гаденькие словечки Вадима, кабы не рыжеватые локоны и нежные веснушки, а также голубые глаза и молочные ланиты, что неотступно маячили пред очами бедного юноши. Павел отстраненно, сквозь Вадима, заглянул в утреннее видение, и тот замолчал.
   Задача была действительно стоящей: выстроить очередь работ на станках с переоснасткой с учетом порядка прохождения этапов, целевых сроков, наличия металла на складе, занятости персонала, минимизации потерь времени и ресурсов, и прочего, и прочего. Пашка, высунув язык, принялся строить диаграммки вручную, на листочке, затем на экране. Между делом почитал в Интернете теорию - по составлению расписаний математики насочиняли целую науку. Обдумал парочку найденных алгоритмов. Попил кофе. Механически что-то поотвечал на звонки, щедро сыпящиеся из аппарата на столе. Подошла Лидочка с привычным "Па-а-а-аш...", но мотанием головы, мычанием и маханием конечностей была отправлена на место. В семь вечера Павел очнулся.
   Вадим стартовал ровнёхонько с завершением секундной стрелкой последнего круга в часе. Далее в течение получаса рассосались остальные, за исключением ВладимСергеича. Шеф, как всегда, что-то бодро наколачивал, словно книгу писал. Пашка никак не мог взять в толк, что же такое таинственное непрерывно ваяет начальник, неужели головному офису требуется такое количество отчетов. Работы было - непочатый край, но неожиданно для себя Павел выключил компьютер и покинул контору. Он завел машину, подумал и покатил обратно на Мойку - туда, где утром ему было явление небесного создания.
   Глупо было надеяться, что девушка с веснушками целый день станет околачиваться вокруг дома Белослава Никифоровича, но другого места встречи Павел придумать не мог, да и как его придумаешь, если в городе топчет тротуары не один миллион населения. Пашка припомнил направление, в котором исчезла барышня после судьбоносного столкновения, и принялся рассекать по маленьким улицам между Мойкой и каналом Грибоедова. Он катался недолго, поскольку на углу двух переулков, Прачечного и Пирогова, услышал шум и крики и ругань. Пашка притормозил, приспустил стекло.
   - Ты, овца драная, ты чего выё...ся, ну чё ты выё...ся, - истерично и довольно нагло гудел женский голос. - Тебя предупреждали, чтобы ты не лезла со своей сраной музыкой к Захарову. Нет, ты скажи, тебя предупреждали?
   - Иди ты в жопу со своим Захаровым, нафиг он мне сдался, эта барашка-кудряшка! - голос показался Пашке знакомым.
   - Сама ты барашка-блядушка, какого х... ты с ним в сортир уходила?! Сосала ему, что ли?! Давай, говори при всех! Слышь, Толян, запоминай, что эта сучара скажет!
   - Не боись, все запомним, - вякнул невидимый Толян, и Пашка поёжился, таким откровенным быдлогопом пахнуло от его интонации.
   - Да курила я с ним! Где мне еще курить? В женском сортире училки шмонают, а в мужской они не ходят! Ясно тебе? И сраная не моя музыка, а твоё помойное хайло!
   - Не, бабы, вы это слышали? Она совсем ох...ла!
   - Да настучать ей надо, чтобы не строила тут из себя Моцарта, - тоненько и не очень веря в свои силы тявкнул еще один девичий голосок.
   - Пальцы надо сломать, - пробасила другая из "баб", - пусть культяпками постучит по пианино!
   - Я тебе сейчас сама сломаю чего-нибудь! - закричал знакомый голос. У Пашки уже не было сомнений, кому он принадлежал. - Убери лапти! Отвали от меня!
   - Толян, держи ее, - приказала первая, - да держи ты ее крепче! И рот зажми!
   - Кусается, сучара!
   - Иванова, дай бутылку! Не жмись, бутылку гони!
   - Отвали, Иванова! - слышно было, как голос вырвался из лап Толяна. - Пусти, убью!
   - Ага, убьёт она! Счазз! Толян, снимай с нее штаны! Она у нас целочка...была...
   Пашка рванул в подворотню. Он заорал:
   - А ну, пошли вон!
   Ничего другого ему в голову не пришло. Глупо, но надо же было что-нибудь сообщить этой гоп-компании!
   - Это еще кто? - На Павла выдвинулся сутулый парень с сигаретой в уголке рта. - Чего надо, поцик? Вали, пока не валяли!
   Пашка с размаху засадил ему в солнечное сплетение, а потом в пах. Сутулый отполз к стенке, согнулся и застонал. На Пашку сразу набросилась вся кодла: четыре половозрелые особи слабого пола и, по-видимому, Толян, ибо именно он облапил худенькую рыжеватую девчушку. Толян выпустил жертву и деловито треснул выхваченной пивной бутылкой об угол ворот. С розочкой и кривой усмешкой он сунулся к Пашке, но ничего сделать не успел, так как мощный удар чьей-то ноги по его кисти выбил стекло из рук. Огрызок бутылки отлетел куда-то вглубь подворотни, и сразу заверещала проходившая мимо тетка:
   - Пожар! Горим! Пожар!
   - Уходим, - скомандовала грудастая низколобая деваха, успевшая мастерским джебом подбить Пашке глаз, тот сейчас начинал наливаться основательной синевой, - сейчас набегут ...
   Шайка дворами бросилась наутёк, даже сутулый, скорчившись, заковылял к переходу в следующий колодец.
   - О, а ты чего тут делаешь? - спросила девчонка с веснушками.
   - Да так, мимо ехал..., - застеснялся Павел.
   - Я не тебе.
   Пашка оглянулся - позади него стоял с широкой радостной улыбкой верзила. Кажется, это его нога выбила розочку у Толяна. Верзила пробасил:
   - Тебя искал. Пошел в школу, а мне сказали, что ты с Ивановой ушла. Ну и нашел.
   - Да откуда ж ты знал, что сюда надо идти?
   - Да пацаны сказали, что сюда на разборки ходят!
   Пашка нахмурился. Спасенная девушка, похожа, была рада не ему, а этому... шпалообразному...
   - А ты ниче, молоток, - похвалил тот Пашку и протянул руку. - Дохлый, а не очкуешь. Михаил.
   - Павел.
   - А! Это ты утром мне шишку набил! - узнала вдруг Пашку девчонка. - Ну и ну! Просто чудеса!
   - Девочка, тебе надо обязательно обратиться в милицию..., то есть, полицию, - произнесла вдруг тётка лет тридцати пяти, та самая, что кричала про пожар. Она никуда не уходила, стояла и слушала весь разговор. - Насколько я поняла, тебя хотели изуродовать бутылкой... Ну, ты поняла, о чем я? Это нельзя оставлять.
   - Где пожар-то? - выскочил из дверей мужчина в спортивном костюме. За ним высыпались еще несколько соседей.
   - Нет пожара, - ответила тётка. - Это я кричала специально, чтобы привлечь внимание. Тут хулиганы на девочку напали.
   - А-а-а..., - разочарованно протянул мужчина и тут же исчез.
   А одна из выглянувших старушек подступилась к Пашке и замахала руками, выкрикивая ему прямо в лицо:
   - Безобразие! Совсем распустились! Никакого житья от вас нету! Только пиво дуете и в парадных гадите!
   - Я-то тут причем? - удивился Пашка. - Я, наоборот, старался помочь...
   - Не спорь, - бросила приставучая тётка, - тут ничего не докажешь. Пошли лучше.
   И все почему-то послушались: и Михаил, и Пашка, и девочка с веснушками.
   - Давайте я вас подвезу, - предложил Павел, когда все покинули подворотню. - Я на машине.
   Михаил недоверчиво спросил, оглядывая новенький Рено Логан:
   - Чё, папашка прикупил?
   - Не, сам. В кредит взял.
   - Ммм... Приду из армии и тоже куплю машину, - мечтательно пообещал верзила неизвестно кому. Он с явным удовольствием втиснулся на переднее сиденье. Потом хлопнул себя по лбу, выскочил, открыл перед девушкой дверь. Та села с некоторой неловкостью.
   - Прошу Вас, садитесь, я и Вас подброшу, - сказал Пашка тётке, ощупывая ноющий фингал. - Вам куда?
   Всем троим надо было на Васильевский: тётке на Большой проспект, а молодым людям - на Шевченко.
   - Если бы не Вы, - трогаясь с места, признал Павел, - нас бы изрядно отделали.
   - Вас могли убить. - жестко ответила женщина. - Не понимаю, почему вы не хотите вызывать полицию.
   - Не надо полицию! - взмолилась девушка. - Мать меня уроет!
   - Да, уж, у Ленки мать ... строгая, - подтвердил Михаил.
   - Значит, тебя зовут Лена, - пробормотал Пашка. - А я Паша.
   - Слышала уже, - буркнула девочка, - не глухая.
   Она нахохлилась, съёжилась и ушла в себя. На ее левой скуле вызывающе алели царапины от ногтей то ли Толяна, то ли Ивановой.
   - А меня зовут Альфия Мансуровна, - не унималась женщина, - и я прошу сначала отвезти домой Елену, а я уж сама дойду.
   - Интересное у Вас имя, - произнес верзила, - нерусское какое-то.
   - Я из татар, - ответила Альфия. - Ничего необычного.
   Павел бросил взгляд в зеркало, на попутчицу, и сразу всё вспомнил: это была она! Та самая слегка раскосая незнакомка в кафе, за которой пристально наблюдал Белослав Никифорович. Пашка задумался. Цепь случайностей, вывязанная двумя последними днями, неизменно скручивалась вокруг гражданина Грекова, странного психолога в золотых очечках. Психолог ли он вообще? Мало ли что можно написать на визитке. А сам выслеживает и вместо помощи лепит ко лбу обидные бирки.
   В пробке на мосту лейтенанта Шмидта Пашка от нечего делать спросил:
   - Лена, Вы... ты куришь?
   - Что, подслушивал наши тёрки? - вскинулась девушка.
   - Не груби, - оборвала ее Альфия. - Павел тебя спас, лучше бы спасибо ему сказала.
   - Э! А мне спасибо? - заволновался Мишка. - Я тоже спасал.
   Ленка демонстративно выдохнула:
   - Благодарю Вас, дорогие амигосы! - и добавила уже спокойно, - Только завтра они снова пристанут. Зря вы все вмешались, нам надо было до конца разобраться.
   - Чего не поделили-то? - спросила Альфия.
   - Эта глупая корова Иванова думает, что я на ее Захарова посягаю. А мы с ним просто групешник хотим сделать, знаете, такая чистая инструменталка, немного фанк, немного эйсид джаз. Захаров классно играет на чем угодно, хоть на клавишах, хоть на струнах. Нам бы только вокал хороший найти и ударные, мы бы... А эта идиотина думает, что я его клею. А я даже и курю с ним только потому, что можно спокойно поговорить.
   - А сам Захаров что думает по этому поводу? - продолжала допытываться Альфия.
   - Да хрен его знает, чего он думает! Чего я подойду и скажу: Захаров, колись, кто тебе больше нравится, я или Иванова? Мне, мол, это так важно, так важно! Да пошел он...
   Альфия погладила Ленку по плечу:
   - Не кипятись. Тебе это идет, но это неполезно. И я думаю, надо все обсудить с Захаровым. И с Ивановой тоже.
   Ленке действительно очень шла ее манера волноваться: щеки моментально румянились, а глаза начинали горячо блестеть. Павел рассмотрел это в зеркало и согласился со старшей попутчицей.
   - Блин... Мать у парадной стоит..., - тоскливо протянула Ленка. - Сейчас начнется... Еще ты тут...
   Последние слова, судя по кивку, предназначались Михаилу. Тот сжал кулаки - Павел и это заметил. Наверное, эта пантомима не осталась без внимания и со стороны Альфии Мансуровны, потому что она, как только машина остановилась, решительно и уверенно направилась к Тамаре Николаевне, чуть опередив Ленку.
   - Добрый вечер, рада Вас здесь застать! - увесисто начала Альфия, не давая опомниться Ленкиной матери. - Я специально решила доехать до Вашего дома, чтобы сказать искреннее и горячее спасибо за Вашу дочь!
   Тамара Николаевна, напрягшаяся при виде незнакомой женщины, и на всякий случай собравшая на лбу грозную кучу вертикальных гневных складок, немного расслабилась, не задавшись вопросом, а откуда, собственно, эта женщина ее знает. Альфия напористо развивала обороты:
   - Понимаете, я тут неподалеку забрала деньги из сберкассы, и в первой же подворотне на меня кто-то набросился, наверное, специально следили, знаете же, сколько наркоманов развелось, просто ужас! Ведь правда, у нас много наркоманов и алкашей?
   - Правда, - кивнула заинтересованная Тамара Николаевна.
   - А я-то вцепилась в сумку и держу. А он меня бьет по голове палкой, а я кричу, но держу, и думаю, как неохота умирать, когда у тебя дети еще не выросли! Ведь правда детей жалко?
   - Конечно! - с жаром согласилась Ленкина матушка. - Я бы отдала сумку, жизнь дороже!
   - Правильно! И я уже так решила, но, к счастью, мимо проходила Ваша дочь, она стала звать на помощь, и вот эти два молодых человека, - Альфия махнула рукой на автомобиль, - откликнулись. Втроем они отогнали грабителя и спасли меня и мои деньги. Особенно постарался вот этот высокий юноша... Ребята, выходите! Покажитесь!
   Михаил с самой мрачной миной выполз и бочком приблизился к Тамаре Николаевне. Павел выпорхнул легко и галантно открыл перед Ленкой дверь. Все трое являли чрезвычайно живописную группу: у Пашки сиял подбитый глаз, у Ленки алела расцарапанная скула, у Мишки оказались порванными штаны и рубаха. Тамара Николаевна всплеснула руками, бросаясь к дочери:
   - Господи! С тобой все в порядке? Надо вызвать врача!
   - Спасибо, мама, мне хорошо, - выдавила Ленка. - Не надо врача.
   - Это у какой сберкассы было, - недоверчиво спросила Тамара Николаевна, - на Большом?
   - Нет, на восьмой линии. Будьте там осторожны и еще раз огромное Вам спасибо! Вы воспитали замечательного человека!
   Альфия развернулась. Павел, чувствуя, что сейчас он тут лишний, ухватился за изящную возможность покинуть поле битвы.
   - Я обещал довезти Вас до дома, садитесь! - воскликнул он, почти силой усаживая в Рено неожиданную избавительницу. - Вам ведь на Большой?
   Когда Ленкин дом скрылся из виду, Альфия усмехнулась:
   - Что, понравилась девочка?
   Пашка покраснел, промолчал, Альфия же резюмировала:
   - Понравилась. Чего тут стесняться? Она хорошая девочка.
   - Вы так считаете? - с поспешной радостью встрепенулся Павел. Отчего-то ему показалось очень важным одобрение этой уверенной черноволосой женщины.
   - Человек, занятый интересным делом, не может быть плохим. Вся гадость в человеке идет от безделья. Если тебе нечего предъявить миру, ты начинаешь предъявлять хоть что-то, лишь бы мир тебя заметил - хоть пьянство, хоть хулиганство. А девочка увлечена музыкой, даже курить ради этого дела готова, хотя ей это не нравится.
   - Откуда Вы знаете, что не нравится?
   - А она курением не гордится, а оправдывается.
   Пашка не очень понял эту фразу, но уточнять ничего не стал, он просто вдруг почувствовал, что Альфия права.
   - Вон туда, - скомандовала Альфия, - третий дом - мой. Спасибо, молодой человек.
   Альфия скрылась в парадной. Пашка глядел ей вслед, и ничего, ну, решительно ничего, не понимал. Он всегда был не слишком общительным - не букой, конечно, но и не гением экстравертности. Со всеми держался ровно, но, скорее, это было ровное равнодушие. А сегодняшний день принес сразу трех человек, о которых он мог сказать, что они ему понравились: и Лена, и Михаил, и Альфия - все были на редкость симпатичными людьми. Да чего уж там, симпатичными оказались и утренний бомж, и Белослав Никифорович. Поняв, что количество симпатичных людей несколько зашкаливает, Пашка подергал себя за волосы, завелся, поехал.
   Павел вернулся к Ленкиному дому, объехал его, невесть на что надеясь, но никого из новых знакомых не встретил. Снова причалил к дому Альфии, тоже непонятно для чего. На первом этаже было приоткрыто окно, ветерок раздувал занавески, пахло жареной картошкой с луком.
   - Я хочу новое Лего, - неожиданно отчетливо раздался из открытого окна детский голос. - Я уже построил все старые. Ты мне купишь с индейцами, вот это? Я хорошо себя веду, дверь никому не открываю.
   - Да, Костик, ты у меня молодец, хорошо себя ведешь. Но пока на Лего у нас нет денег, потому что я тебе купила путевку в санаторий. Вот съездишь в санаторий, а я заработаю еще денег, и тогда мы пойдем с тобой в магазин и купим индейцев. Договорились?
   Ответа Пашка не услышал, вместо этого снова продолжил женский голос:
   - Ты правильно делаешь, что плачешь. Когда человек плачет, у него в слезах растворяется горе. И если долго плакать, горе растворится совсем.
   - Я не хочу в санаторий.
   - Хорошо, - снова согласилась с невидимым сыном Альфия, Павел узнал ее, - не едь. Только твое сердце на тебя обидится. Оно же больное, и хочет подлечиться, а его хозяин не даст ему поправиться.
   - А ты поедешь в самиторий?
   Голос мальчика был глухой и несколько заторможенный, слова произносились нараспев и очень старательно.
   - Я буду приезжать на выходных. Три раза приеду, а на четвертый заберу тебя домой. И знаешь, Костик, мы поедем на электричке. Помнишь, как мы ездили на электричке в прошлом году?
   - Помню, - оживился Костик. - Там еще бабушка ехала и дядя книжку читал.
   - Бабушка? Ну, да,.. и бабушка, и дядя...
   Последняя фраза выдала крайнюю усталость, и Пашке даже показалось, некоторую безнадежность.
   - Я сегодня весь день подслушиваю и вынюхиваю, - пробормотал он, - бред какой-то.
   Однако острое чувство жалости к Альфие и Костику, захлестнувшее Пашку с ног до головы (он даже подумал на миг, что всё, что он утром ощущал как дикую проблему, разом помельчало и перестало восприниматься трагически, подумаешь, нагрузка большая, какая же это ерунда на фоне больного ребенка и невозможности матери купить ему игрушку!), погнало его к Приморской, в детский магазин прямо напротив метро.
   Конструктор "Лего" с индейцами стоил около полутора тысяч рублей - пять Пашкиных обедов - и не показался слишком дорогим. В детстве Пашка и сам обожал этот конструктор, признаться, он и сейчас бы с удовольствием поиграл в него, тем более, что сложные технические наборы со знаком "14+" порой не под силу доброй половине подростков. Радостно предвкушая восторг мальчика, Павел позвонил в дверь. Альфия распахнула ее без лишних вопросов.
   - Почему Вы не спросили, кто там? - удивился Пашка, - а вдруг наркоманы?
   - Я видела Вашу машину в окне, и узнала ее номер. Заходите, Павел.
   - Э-э-э...
   - И первый раз видела. Вы постояли, а потом уехали. Что-то случилось?
   - Вот, - застеснялся Пашка, - я тут услышал, как Вы с сыном говорили... Вы не думайте, я не подслушивал, я случайно... В общем, я тоже любил "Лего", и подумал, что ему будет приятно... Ну, Косте...
   Он сунул Альфие в руки яркую коробочку. Та пристально посмотрела на Павла и после паузы произнесла:
   - Проходите. Надо прояснить ситуацию.
   Однокомнатная, как понял Павел, квартирка была крохотной и скудно обставленной, и, наверняка, была отщеплена фальшивой стеной от бывших огромных хором. Санузел, расположенный прямо при кухне, скорее всего, был добавлен в период уплотнения и подселения, поскольку картонный короб его находился внутри более основательного хозяйственного помещения. Сама кухня имела крашеные стены с нанесенными по трафарету рисунками и скромнейшую мебель. За маленьким столом могли поместиться только двое, из чего Пашка тут же вывел, что мужа у Альфии Мансуровны нет. Это было заметно и по другим косвенным признакам: неловко торчащему гвоздику для календаря (Пашка бы ввинтил саморез на дюбеле), низко висящему плафону, под которым Альфия проходила спокойно, а Пашке пришлось наклонить голову, чрезвычайно аккуратистому положению баночек, солоночек и перечниц на столе. "Бедненько живут", - подумал Пашка, скосив глаза на полочку с непочатыми пачками чая. Чай был самым дешевым, и по мнению Пашки невкусным. Альфия держалась спокойно и ничуть не стеснялась. Она прикрыла кухонную старорежимную филенчатую дверь, усадила гостя за стол.
   - В комнату не приглашаю, там сын, - пояснила Альфия. - Хотите жареной картошки?
   - Хочу, - признался Пашка, - так вкусно пахло, аж слюни потекли.
   Альфия стала подогревать сковородку.
   - Павел, - начала хозяйка, - я оценила Вашу доброту и участие, и я сейчас приму у Вас игрушку, ведь Вы ее уже купили, и деть Вам ее уже некуда, но впредь, прошу Вас больше так не делать.
   - Почему? Я же искренне. И... это за то, что Вы спугнули хулиганов... И за Лену с матерью...
   - Не лгите, - оборвала Альфия, - Вы просто пожалели меня.
   - А что, нельзя человека пожалеть? - нахмурился Пашка. - Вы обиделись?
   Альфия улыбнулась:
   - О, нет! Все эти россказни насчет того, что жалость унижает, дает понять, какой ты убогий, и прочая чепуха, меня абсолютно не трогает. Я не могу позволить себе быть слишком чувствительной. Подарили, и хорошо. Просто, я с Костиком уже все выстроила, объяснилась, он уже все понял и принял, а Ваши действия его собьют с толку. В следующий раз он заявит, что появился же вдруг волшебник, и принес желаемое, и почему бы этому волшебнику не появиться снова? А я, понимаете, не имею права настраивать его на чудо. Я должна его приучить рассчитывать только на себя. Ферштейн?
   - Угу, - качнул головой Павел. Он расстроился.
   - Ладно, мы сделаем так, - Альфия пододвинула гостю тарелку с дымящимся картофелем и стакан молока, сама уселась рядом, подперев кулаком голову, - Вы поужинаете, и мы с Костиком пропылесосим Вам машину, протрем стекла и вымоем коврики. Это, конечно, не стоит полутора тысяч, но Костик все равно в этом не разбирается.
   Альфия точно назвала стоимость игрушки, и Пашка понял, что она уже ходила в детский мир, приценивалась, но не смогла купить, и от этого на душе у парня отчаянно защемило. Он кивнул:
   - Идет. У меня и пылесос специальный в багажнике валяется.
   Павел лопал картошку, запивал молоком и украдкой разглядывал новую знакомую. Альфие на вид было лет тридцать пять или чуть больше. Средней комплекции, не худая и не толстая, лощеные, будто лакированные черные волосы, задумчивые карие глаза. Пашка назвал бы ее даже красивой, кабы не излишняя серьезность во взгляде.
   - Вы такая..., - замялся Павел, - правильная. Знаете, что делать.
   - А как иначе жить? - пожала плечами Альфия. - Жить надо правильно. Ну, покушали?
   - Да, спасибо. Очень вкусно.
   - Тогда я зову Костика....Костя, сынок! Иди к нам, дело есть!
   Раздался неуклюжий топот, дверь распахнулась и в кухню влетел пацан лет семи, от вида которого Пашка похолодел. Плоское лицо, маленький поросячий нос, тяжелые складки верхних век, приоткрытый рот - Костик имел синдром Дауна, и ошибиться в этом было невозможно.
  
К оглавлению
  

Глава 4. Альфия. Старик выручает Пашку.

   В дверь позвонили, Альфия открыла.
   - Почему ты никогда не спрашиваешь, кто там? - спросил мужчина в изящной тонкой кожаной куртке. Он без стеснения, не дожидаясь приглашения, шагнул за порог.
   - А мне бояться нечего. У меня нет ничего ценного. Костик вон только...
   - Ну, знаешь! Как тетерей была, так тетерей и осталась! У алкашей мозги не работают, когда трубы горят, они и за кастрюлю человека хлопнут.
   Мужчина яростно шлепнул правой ладонью по свернутой в кулак левой кисти, показывая, как именно могут шлепнуть гипотетические алкаши.
   - Вот и хорошо! - усмехнулась Альфия. - Алименты платить не надо будет, разбогатеешь!
   Мужчина рассердился:
   - Я честно выплачиваю тебе двадцать пять процентов заработка! Чего ты еще хочешь от меня? Все попрекаешь и попрекаешь!
   - Чего пришел, честный человек? - Альфия продолжала усмехаться. - Поругаться не с кем, или маменька велела очередной привет передать?
   - Ты несправедлива, Аля, мать многое сделала для меня и для Константина в том числе...
   - Не сомневаюсь, дорогой! Исстрадалась там, поди, от разлуки с внучком зачахла! Пять лет его уже не видела, изболелась вся!
   - Альфия!
   - Давай покороче, у меня много работы.
   - Я послезавтра возьму Константина на вечер. У нас будет коллективный выезд на природу, велели быть с детьми.
   Альфия нахмурилась:
   - С Элиной поедешь?
   - Она моя жена.
   - А почему бы твоей жене не родить тебе ребеночка, чтобы брать его с собой, когда начальство велит?
   - Не твое дело, когда нам рожать детей. Я заеду за сыном завтра вечером, он переночует у нас, а наутро мы двинем на турбазу.
   - Я не пущу Костика.
   Мужчина остолбенел, видимо, он не ожидал такого ответа.
   - Ты чего, мать? Ему там будет хорошо! Воздухом подышит, а то торчит тут среди выхлопных газов.
   - Я месяц выправляла ему желудок после прошлого раза, - покачала головой Альфия. - Я не знаю, чем вы его там накормили, но он месяц мучился рвотой и поносом. Ладно, вся квартира была уделана, не сахарная, почищу, но парня-то жалко! Он неделю в больнице лежал, его антибиотиками обкололи, подозревали то дизентерию, то сальмонелез. И еще. Он после общения с тобой замыкается и перестает разговаривать. А тебе-то что -- свозил с собой, покрасовался, слезу у всех вышиб, какой ты самоотверженный и несчастный!
   - Ты что гонишь, дура! - заорал гость. - Какие слезы? Какой понос? Сама, небось, тухлятиной напичкала, нищебродка хренова! В "Пятерке", небось, затоварилась, а я виноват?!
   - Успокойся, Сергей, и иди по-добру, по-здорову. - Альфия стала подталкивать мужчину к выходу. - Костика я не дам, Элине и маме -- привет.
   Она оттеснила гостя за порог и захлопнула за ним дверь.
   - Ты не имеешь права! - Сергей затарабанил кулаком по хлипкому фанерному полотну. - Я его отец! Суд разрешил мне видеться раз в неделю!
   - Приезжай и видься, но с тобой не пущу, - сказала Альфия. - Иди домой!.
   - Ты жалкая сука! - заверещал на весь подъезд мужчина. - Ты хитрожопая жалкая блядь! Ты мне отомстить решила! Ты пожалешь об этом! Ты очень пожалеешь об этом!
   Альфия решительно распахнула дверь, встала лицом к лицу с Сергеем, спокойно поглядела в его раскрасневшееся от гнева лицо. Он хладнокровно произнесла:
   - Слова, которыми обычно пользуется человек, ярко свидетельствуют о том мире, в котором он живет. Мне жаль тебя, дорогой. Вокруг тебя одни суки и бляди, как ты изволил выразиться. Вокруг тебя месть и грязь, тухлятина и хитрожопые нищеброды. У меня нет на тебя обиды, ты сам себя покарал. От тебя одни только выродки рождаются. И я очень понимаю твою Элину, почему она не спешит заводить с тобой ребеночка. А Костик -- не игрушка, и твое начальство прекрасно без него обойдется.
   Она снова, на этот раз окончательно закрыла дверь. Сергей, налившийся алым до того, что по виду готов был лопнуть, в ярости пнул филенку и пробил в ней дыру.
   - Это не я выродков рожаю, а ты! - выкрикнул он. - У меня есть еще один сын! Ты не знала, а у меня есть! Он нормальный пацан!
   - Да, да, Женя -- добрый хороший мальчик, - согласилась Альфия. - Ты напрасно думаешь, что я о нем не знаю. Возьми его с собой. Он очень красивый, он всем понравится.
   Сергей смачно плюнул на пол, махнул рукой и вышел. Сквозь занавеску Альфия видела, как он взревел мотором своей "Инфинити", как вылетел со двора, распугивая голубей и старушек. Альфия закрыла форточку, полила фиалки на подоконнике, поставила на плиту чайник, села на табуретку и, закинув ногу на ногу, углубилась в ноутбук. Похоже, случившийся инцидент ничуть ее не встревожил. Примерно через полчаса она встала -- пора было будить Костика, а то разоспится и ночью будет не уложить.
   Альфия поступила на филологический сразу после школы сама, безо всякого блата и взяток. Правда, на не самую престижную кафедру фино-угорской филологии, но это было неважно, потому что помимо финского и венгерского языков обязательно изучали английский, а с третьего курса любой романский по выбору. Альфия выбрала испанский. Нельзя сказать, что она была талантливой и очень одаренной, скорее настойчивой и целеустремленной. И диплом у нее вышел не красный, а самый обычный синенький, с парочкой троек, а также примерно равным количеством четверок и пятерок. Опять-таки это было неважно, поскольку в аспирантуру она не собиралась, и к концу обучения уже имела вполне приличную работу.
   Альфия была местной, самой что ни на есть коренной петербурженкой. Ее пра-пра-прадед Ахтырка мел двор и запирал на ночь ворота дома на Фонтанке. Ее пра-прадед Ахмет точил ножи на Петроградской стороне. Ее прадед Минигулла-Михаил заседал в ревкоме завода "Светлана". Ее дед Ким Михайлович преподавал историю в школе Васильевском и погиб от дистрофии в блокаду, оставив после себя годовалого сынишку Мансура. Блокадный ребенок Мансур рос чахлым и болезненным, женился поздно и к своему сожалению, не сумел родить никого, кроме двух девчонок -- серьезной аккуратистки Альфии и бестолковой красавицы Нурии. Мансур и жена его Фаина умерли рано, оба от сердца, с перерывом в полгода. У блокадных это бывало часто, говорили, что стенки сосудов были слишком тонкими из-за белкового голодания в раннем возрасте.
   Альфия и Нурия жили вдвоем в маленькой двухкомнатной квартирке. Старшая Альфия грызла гранит науки в университете, а младшая Нурия в это время пыталась закончить школу и поступить хотя бы в техникум. С учебой у нее было как-то не очень. Пенсии по потери кормильцев сестрам не хватало, и Альфия подрабатывала техническими переводами. Она вовремя поняла, что в связи с открывшимися границами встанет потребность в ведении дел с иностранными фирмами, и самостоятельно изучила юридический и экономический перевод с финского и английского языков. Она посещала все мыслимые факультативы и дополнительные курсы на эту тему у себя на факультете, а также на юридическом. Найти работу по переводу на филфаке было несложно, кругом было много друзей, знакомых, приятелей, и не всегда они справлялись с натасканными откуда-то заданиями. Альфия поначалу помогала за гроши нанятым в неких фирмах друзьям, потом обросла связями, стала наниматься напрямую. К выпускному курсу она уже числилась на полставки в бюро языковой поддержки бизнеса с зарубежными партнерами, и предполагалось, что после окончания филфака она перейдет на полную ставку.
   Кому-то работа в бюро могла показаться скучной -- одни лишь оферты, коммерческие предложения и условия контрактов, но Альфие это нравилось. Здесь всего было в меру. Был синхронный перевод на переговорах. Был перевод на иностранный русских документов. Был перевод с иностранного на русский. Были даже экскурсии для деловых партнеров по разным городам, и Альфия сама их составляла и проводила, вполне успешно выступая гидом.
   На одной такой экскурсии Альфию заметил симпатичный молодой человек по имени Сережа. Она и не собиралась за него замуж, но так уж вышло. Стремительный Сережин натиск и отсутствие мудрых опытных родителей привели юную Альфию к алтарю. Вспоминая те годы, Альфия всякий раз примечала детали, которые ее насторожили бы сейчас, развернули бы на сто восемьдесят градусов, вывели из Сережиного дома, но тогда взгляд был наивен и очень избирателен, виделось только то, что хотелось.
   Сережина мать, Антонина Сергеевна, невестку не любила. Альфия подозревала, что ее нелюбовь является абсолютной, то есть, авансом распространялась бы на любую девушку, которую бы выбрал самостоятельно ее Сереженька. В сущности, ничего плохого с точки зрения нормальной свекрови в Альфие не обнаруживалось: девушка была умна, образованна, самостоятельна, хозяйственна, не приезжая, со своей жилплощадью. Антонина Сергеевна прицепилась к ее внешности. Альфия являла собой типичную татарку,не казанско-половецкого, а монголоидного типа, с темными волосами, темными глазами и ярко выраженным эпикантусом. Альфия обладала тонкой восточной красотой, но Сережину мать это совершенно не устраивало. Она жаловалась соседке:
   - Ну, что за дети у них будут? Татарчата якутские...
   К тому же Сережа служил младшим секретарем в комитете экономического развития, политики и торговли в администрации города, и в мечтах его матушки непременно возникала роскошная свадьба с дочерью первого заместителя председателя сего комитета, тем более, что дочерь эта и сама была не прочь связать себя узами с привлекательным парнем.
   Свекровь не явилась на бракосочетание Сергея и Альфии, и видеть не желала новоиспеченной жены сына. Молодожены нисколько не огорчились и поселились у Альфии. Совместное проживание приоткрыло глаза девушке: Сергей мгновенно преобразился после свадьбы, перестал дарить цветы и прочую приятную душеньке мелочь, прекратил походы в театры и беседы о книгах, словом, все то, на что купилось женское сердце. Сергей был начитан, эрудирован, прекрасно держался в обществе, но все это моментально слетело луковой шелухой, как только наступили обычные супружеские будни.
   - Ты изменился, - заметила как-то Альфия. - И меня почти не замечаешь. Мы никуда не выходим, ни с кем не дружим...
   - Как это не дружим? - удивился Сергей. - А Иван Андреевич? А Никешины? А Клюквины?
   Иван Андреевич был непосредственным начальником Сережи, Никешин -- его коллега, соперник на служебной лестнице, вернее, пока еще на служебной стремянке, а Клюквин -- бывший сокурсник, имеющий невероятное количество знакомств и связей в околоправительственных кругах благодаря своему отцу, крупному чиновнику в администрации президента.
   - С ними неинтересно. Они только пьют и судачат о грантах и бюджетах.
   - Все пьют. Только кто-то тупо нажирается, а кто-то с пользой для дела.
   Альфия вздохнула:
   - С пользой...
   Пока от Сергея пользы было немного. Основным добытчиком в семье была Альфия, потому что жалованье секретаря комитета было курам на смех, и оно все уходило на организацию сабантуев для окучивания нужных лиц. Альфия предлагала Сереже уйти на более хлебное место, но тот выразительно стучал по голове и вопрошал:
   - Ты идиотка? Ты натурально не понимаешь? Сейчас перетопчемся, а зато потом бабосики потекут! Мне бы только из секретарей выбраться.
   - Сережка, но я устаю с этими бесконечными переводами, я все время недосыпаю... Я спать хочу!
   - Ну, не переводи, спи побольше, - пожимал плечами Сергей.
   Спи, как же! Альфия пыталась рассказать мужу о тратах, о комунальных платежах, о питании и одежде, но Сережа отмахивался, чтобы через пять минучек сделать деловое лицо и приказать:
   - Оставь мне денег на такси и кафе, мы завтра в Приморск едем.
   - На такси? - ужасалась Альфия. - Может, на электричке?
   - Нет, ну, ты точно дебильная. Все на машинах, а я на электричке. И, вообще, я тут решил, что нам пора покупать машину.
   На какие деньги покупать, он не уточнил, но решение свое привел в исполнение, подогнав через неделю после поездки в Приморск пятилетний "Фольксваген".
   - У Клюквина брат продавал, разрешил в раасрочку на полгода. Я у мамы на первый взнос взял.
   Этим злополучным взносом Антонина Сергеевна попрекала невестку на протяжении всей их недолгой жизни с Сергеем. Самое обидное было в том, что Альфия почти не садилась в автомобиль, и даже свежеполученные права не успела обкатать, зато выплаты по нему полностью легли на ее плечи. Сергей не опускался до поездок в магазин, и уж тем более до вылазок по грибы или на пляж, тем не менее как-то считалось, что это семейная машина.
   Альфия, здраво обдумав сложившуюся ситуацию, подала на развод.
   - Машину я не отдам! - заявил Сергей. Альфия только махнула рукой. "Будем считать ее платой за мое короткое счастье", - подумала она с некоторой грустью. Не все было было плохо за год их жизни, и Сережка временами был таким обятельным, и в постели у них поначалу была сказка и трепетанье бабочек. "В следующий раз буду умнее", - сказала себе Альфия.
   Следующего раза не настало, потому что за те полтора месяца, что ей дали в ЗАГСе на раздумья, обнаружилась неожиданная беременность. И Альфия дрогнула. Девицей она являлась вполне современной, не отягощенной ни предрассудками, ни родительскими порицаниями, однако глубинные убеждения, таившиеся доселе где-то в недрах души, всплыли и потребовали забрать заявление. Ребенок должен был родиться в браке, и никак иначе!
   Сергей, узнав о намечающемся пополнении, заартачился, закричал, что назад дороги нет, что пусть она делает аборт, что она ему надоела, что он и не подозревал, какая она нудная и скучная, что она его никогда не понимала, а только попрекала деньгами, что пусть все идет, как наметили, но справка из женской консультации для ЗАГСа предопределила его судьбу на ближайшие три года.
   Антонину Сергеевну данный вираж судьбы сразил до инфаркта. Правильная Альфия убедила Сережу, что будет лучше, если они на время переберутся жить в его квартиру, чтобы ухаживать за больным человеком. И Сергей, и его матушка, не стали отказываться от предложенной помощи. Альфия выходила свекровь, просиживая ночи в больнице, а затем дома,готовила диетические блюда, снабжала лекарствами, выгуливала в соседнем парке, порой насильно выволакивая ее на моцион. Антонина Сергеевна пошла на поправку, но в своем нездоровье продолжала винить неугодную невестку, с ненавистью разглядывая ее растущий животик. Альфию ее выразительные взгляды и брюзжание не трогали, так как она сама для себя решила, что это это мелочь, которую легко переждать в обмен на формальный брак.
   Сергей почти не принимал участия в излечении матушки -- он просиживал на работе с девяти утра до полуночи, так как Никешин сильно проштрафился при организации какого-то тендера, и его по тихому задвинули в неприбыльный комитет по образованию. Сергей работал за двоих, получая по-прежнему за одного. Альфия никак не могла взять в толк, в чем же смысл такого надрыва и горения на работе, пока однажды не обнаружила толстенькую хрусткую пачку купюр в кармане пьяного мужа, приползшего домой на бровях после делового ланча, переросшего в неформальный ужин с Иваном Андреевичем.
   - Это не мои, - пояснил Сергей, - меня попросили Никешину передать его премию. Напоследок, так сказать, чтобы не обижался.
   - А у тебя не бывает премий? - спросила Альфия.
   - Выгонят, как Никешина, тогда дадут. - усмехнулся Сергей.
   Альфия не стала спорить, она прекрасно видела, как вязнет во лжи Сергей, выкручиваясь и придумывая глупые отговорки о новенькой машине - "Служебная, бензин оплачивается", о недельных отсутствиях и свежем загаре - "Командировка, сложный объект", о выпавшей из кармана карте иностранного банка - "Командировочные, только безналом". Альфия понимала, что Сергей не желает делиться своими доходами с той, кто ему опротивел, приказала себе потерпеть еще полгода, а потом начать новую жизнь.
   Антонина Сергеевна поправилась, и Альфия засобиралась обратно -- к сестренке. Когда Альфия сообщила о том, что она уходит, свекровь поджала губы и сказала:
   - Давно пора, зажилась тут на чужих хлебах. Бедный парень света белого не видит, надрывается, чтобы вас прокормить, а ты и ухом не ведешь, чтобы помочь ему.
   - Какой же Вы чуткий, добрый и справедливый человек! - рассмеялась Альфия. - Я буду ставить Вас в пример моему ребенку.
   Пока Антонина Сергеевна осознавала, издеваются над ней или нет, Альфия добавила:
   - Я подам на алименты сразу же, как рожу, Вы, надеюсь, понимаете, что пока я кормлю, мне невозможно будет начать работать. Для алиментов не обязательно разводиться, я узнавала. Если захотите увидеться с ребенком, милости прошу...
   Ни в роддом, ни после него, Сергей не пришел. Не пришла в роддом и сестра, загулявшая до беспамятства со взрослым мужиком, старше ее лет на пятнадцать. Альфия рыдать не стала, она просто съездила домой сразу после выписки, уговорив главврача подержать ребенка полдня в общем отделении. Она вернулась с пеленками, одеяльцем и синим бантом, и нянечка с дежурной медсестрой ляпнули:
   - А мы думали, Вы сбежали, в отказ пошли.
   - Отчего так? - Альфию ничто не могло смутить, соображения их были совершенно для нее прозрачны.
   - От таких детей обычно отказываются, не припомню, чтобы таких хоть раз домой забрали, - сказала простодушная нянька. - Да и правильно, чего мучаться-то, ни пользы от него, ни радости, да и помирают они быстро. Лучше уж нового родить. Зачем он тебе, милая?
   - А я из него домохозяина выращу, - широко улыбнулась, не дрогнув ни единым мускулом железная Альфия. - Научу пылесосить и щи варить, а сама буду отдыхать от хозяйства.
   Сия мысль озадачила бедных женщин.
   - Может, и правда, будет у нее собственный домработник, - задумчиво и с некоторой завистью протянула медсестра, когда Альфия ушла. - Нормального-то сына не заставишь помогать по дому.
   Костику сразу дали инвалидность. Он поначалу плохо спал, хныкал ночами напролет, бессмысленно таращил глазенки и наполнял сердце Альфии бесконечно темной тоской, ибо знала она, что смысл никогда не появится в них.
   Сергей отказался от ребенка, и Альфия его не винила, в прежние времена такое дитя сбросили бы со скалы или отнесли в лес зверью на съеденье. Если бы не денежный вопрос, Альфия навсегда бы выкинула бывшего мужа из головы. Но денег катастрофически не хватало. О полноценной работе и речи не могло идти, а на жалкое пособие по убогости младенца можно было приобрести лишь четыре пачки памперсов.
   На суде Сергей заявил, что Костик не от него, так что Альфие пришлось отнести в ломбард все мамины золотые украшения, и оплатить генетическую экспертизу, которая опровергла это утверждение. Альфия таскалась на слушанья со свертком в руках, кормила грудью прямо в коридоре казенного учереждения, там же в очереди на рассмотрение ее дела, переводила бумаги, которые подкидывали ей сердобольные подруги из бюро. Добытые алименты, правда, были курам на смех -- Сергей почему-то продолжал получать маленькое жалованье, хотя служил в госструктуре с белой зарплатой, но и они здорово облегчили участь молодой матери.
   Альфия ни разу не проронила ни слезинки, да ни одна слезинка и не зародилась в уголках ее темных очей. Плакать было неконструктивно, и Альфия не плакала. Зато она подробно изучила список положенных вспомоществований, чтобы выбить все возможные послабления своей незавидной участи. Она оформила приличную льготу на оплату жилья, в органах опеки она записалась на ежеквартальную материальную помощь, она посетила все известные благотворительные организации, где ее надолго обеспечили детским питанием, а всю детскую одежду на пять лет вперед привезли две мамочки-активистки, с которыми Альфия списалась через интернет. Одежда была ношеной, но Костику было пока еще все равно, и Альфия подозревала, что вряд ли бы наступил тот момент, когда ему станет не все равно. Ну, а на скромное собственное проживание была надомная работа. Кроме переводов, Альфия мастерила сувениры по заказу и разносила по ящикам рекламные листовки во время многочасовых прогулок с Костиком. Рекламные бумажки очень удобно было возить в детской коляске, к тому же сын от длительного пребывания на воздухе крепче спал и лучше кушал.
   Ключ от Сережиной квартиры по-прежнему лежал на тумбочке в прихожей, и однажды Альфия надумала вернуть его. Костику как раз исполнилось полгода. Альфия позвонила Сергею, попросила зайти, забрать ключ, но Сергей предложил ей самой дойти до их дома, заодно забрать "бабские книги", как он выразился. Под бабскими книгами Сергей понимал томики любовных романов на английском и испанском языках, которые почитывала Альфия, стыдясь своей слабости, но всячески ей потакая. А что? Не получилось в жизни, пусть хотя бы в мечтах получится!
   Альфия с Костиком на пузе, посаженным в кенгурушку, дабы не тащиться в метро с коляской, поднималась тихонечко по лестнице, когда услышала голос Антонины Сергеевны, гремящей запорами входной двери:
   - Нет... Нормально все обставили... Да уж не дурак, сообразил... Нет, алименты она , конечно, получает, да и пусть подавится... Нет, Люсенька, что ты, основной-то заработок у него не со ставки, а с премии... Да, раз в квартал... Иван Андреевич в курсе, он Сережину премию по другой статье проводит... Что ты! Очень приличная! Машину вот купил с прошлой выплаты... Нет, не езжу к ним, ты же знаешь сама, что больные всю энергетику высасывают, у меня и так со здоровьем плохо, кабы не Сережа, ни за что бы не выкарабкалась... Да шут с ним! У Сергея есть здоровый ребенок.... Большой уже... На него не записан, но Сережа помогает... Да от Нинки, одноклассницы...
   Далее неподатливая дверь наконец-то отворилась, Антонина Сергеевна вошла в квартиру. Альфия постояла на лестнице четверть часа, ошарашенная сразу двумя открытиями: у Сергея есть еще один сын, и Сергей намеренно скрывает от их общего ребенка свои доходы. В своих раздумьях она пришла к выводу, что скорее всего, Сергей первому сыну помогает так же, как и второму, и что Бог ему судья, а она сейчас отдаст ключ и забудет навсегда эту семейку. И еще она стала думать, где же она ошиблась, почему не разглядела в избраннике жадность и эгоизм, и кто ей мешал детальнее изучить характер свекрови еще до свадьбы, и понять, что народная мудрость насчет яблока от яблони не так уж плоха.
   Как бы там ни складывались обстоятельства, а в линге у нее агукал Костик, и его надо было поднимать. По этой причине Альфия начисто отмела все попытки порефлексировать. Некогда заниматься самокопанием, когда на руках сын-инвалид.
   Альфия проштудировала все найденные в интернете статьи и рекомендации о воспитании детей с синдромом Дауна, записалась в сообщество "Солнечные дети", где опытные родители подобных детей поддерживали друг друга и делились советами. Она тщательно и неотступно выполняла все предписания, проводила все необходимые исследования (на одном из них выяснилось, что у Костика некритичный порок сердца), упорно занималась развитием сына. В принципе, он был вполне обычным младенцем, только все этапы роста проходил медленнее нормального ребенка: головку поднял не два месяца, а в четыре, сел не в полгода, а в десять месяцев, пошел не в год, а в полтора. К двум годам Костик благодаря упорству матери начал говорить, и Альфия с удовлетворением отмечала, что и не все здоровые дети на площадке знают столько слов, сколько знал Костик.
   В три Костиных года Альфия отдала сына в коррекционный детский сад и сама же устроилась туда нянечкой. Может, денег там получалось меньше, чем на листовках, зато в садике было бесплатное трехразовое питание и возможность находиться рядом с сыном. Была еще одна причина бежать из дома -- замужество сестры и появление в их тесных хоромах сначала одного, затем двух, а потом и трех новых людей. В восемь лет Константин пошел в школу -- почти по возрасту, и Альфия этим очень гордилась, ведь мало кому из солнечных деток удавалось идти вровень с нормами. Жить стало полегче, и Альфия смогла вернуться к своей профессии. Бюро за восемь прошедших лет прекратило свое существование, но старые знакомства помогли найти постоянную, хоть и не очень прибыльную работу. И если бы не долг, отбирающий половину доходов, можно было жить вполне сносно.
   Альфия сидела на корточках и рассматривала дыру в двери. В голове у нее щелкали цифры: стоимость полотна, демонтажа, установки. Сергей весь был в этом -- совершить что-либо, ни на секунду не задумавшись о последствиях для другого человека. И как он только на должности своей до сих пор держался?
   - Ох, аукнется тебе это, Сереженька, ох аукнется! - в сердцах бросила Альфия.
   - Я могу Вам помочь? - услыхала Альфия за спиной.
   - Спасибо, я сама справлюсь, - не оборачиваясь, ответила женщина.
   - Напрасно отказываетесь, мне известно, что лишних средств у Вас нет, и что Вам через час уходить на важную встречу.
   Пижонистый человек с мягонькими кудрями, в золотых очках и с шейным платком под воротом тонкой сорочки сообщил о возможных трудностях с самым искренним сожалением.
   - Ничего, пока фанеркой прикрою, а там посмотрим. У меня молоток есть и гвозди, и даже, представьте себе, фанера. - Альфия поднялась. - Я узнала Вас, Вы постоянно за мной ходите. Что Вам нужно от меня?
   - Я предлагаю Вам помощь. Мне кажется, она Вам сейчас необходима. Просто признайтесь: "Да, мне нужно помочь".
   Альфия откинула со лба волосы и усмехнулась:
   - Как-то в последнее время увеличилось поголовье добрых волшебников.
   От этих слов незнакомец просиял:
   - Так Вам уже помогал кто-то?
   - Извините, господин хороший, но ни в чем, кроме новой двери, я не нуждаюсь, - Альфия проигноривала вопрос странного человека и скрылась в квартире. Когда она вернулась на лестничную площадку с инструментами в руках, пижонистый очкарик по-прежнему находился там, только он почему-то прижался вплотную к соседской двери и крутил носом подобно собаке-ищейке.
   - Пахнет старостью, - пояснил он. - Кстати, меня величают Белославом Никифоровичем. А Вас я знаю, Вы Альфия Мансуровна.
   - Там живет старик, Вы угадали. Довольно вредное и противное существо.
   - Он досаждает Вам?
   - Бывает, - призналась Альфия. Она встала на колени, чтобы удобнее было приколачивать. - Ничем не занят, вот и бесится. Может, поясните причину интереса к моей скромной особе?
   - Я психолог. Помогаю людям. Исполняю их желания. Ну и еще кое-что... Вот у Вас какое главное желание?
   - Если Вы псих, то Вы очень забавный псих, - поделилась соображениями Альфия. - Я задаю Вам конкретный вопрос, на кой ляд я Вам сдалась, а Вы все увиливаете. Дайте-ка угадаю...
   Альфия прекратила стучать, прищурила глаза.
   - Сейчас Вы начнете меня окучивать чем-либо мистическим, на одиноких дам это хорошо действует. Вы дадите мне силы, деньги, любовь, славу, нужное подчеркнуть, а я Вам взамен... Господи, неужто душу?! Verweile doch, du bist so shЖn!
   Незнакомец смутился:
   - Ну, нет, конечно же. Просто я иногда в толпе, в городской толчее встречаю лица... И не могу их забыть, понимаю -- им нужна помощь, если я не помогу, будет поздно.
   - И таким лицом было мое.
   - Именно так.
   - Вынуждена Вас огорчить, господин Мефистофель, у меня все хорошо, и в Ваших услугах я действительно не нуждаюсь.
   - Постойте! - в отчаяньи закричал человек Альфие вслед. - А желание? Какое у Вас главное желание?
   - Вырастить сына, какое еще? - удивилась Альфия.
   - Но это не может быть главным желанием!
   - Почему же?
   - Сын вырастет, и даже начнет работать, но ведь это всё! На этом все кончится! Дальше-то что? Развитие-то какое? Вы же сами знаете, что ни внуков, ни гордости сын Вам не принесет! Надо что-то иное! То, что только Вас касается!
   Из квартиры вышел Костик.
   - Вы почему кричите, гражданин? - спросил он серьезно. - Тут вам не футбол.
   Белослав Никифорович согласился:
   - Не футбол. Точно не футбол. Здесь сплошной цирк с элементами разговорного жанра.
   Он удалился с достоинством короля и изяществом танцора, взметнув на прощанье руку театрально-постановочным жестом.
   Из приоткрытой двери, что так тщательно обнюхивал Белослав Никифорович, высунулся сосед, старикан девятого десятка. Он ехидно вопросил:
   - Что, татарва, с хахалями разобраться не можешь? Запуталась в модниках! Пидорасы они все у тебя, что один, что второй! Погань наодеколоненная, а не мужики!
   - К сожалению, ошибаетесь, дедулечка, - сказала невозмутимо Альфия. - Ни один из них не является моим хахалем. А так жаль! Нам, бабам, без хахаля тяжко. Может, Вас пригласить на эту роль? Хотите быть моим хахалем? Место свободно!
   - От, оторва! - крякнул старик и скрылся.
   Альфия помыла и высушила чудесные свои волосы, накормила Костика. Подперев щеку рукой, она смотрела, как мальчик уплетает блины, а потом сообщила:
   - Я на работу, буду поздно. Почитай без меня книжку.
   - Ну, мам... Я лучше в Лего поиграю..., - Костик заканючил, состроил жалобные глаза, - Я его заработал, я хочу играть! А тот дядя придет к нам еще раз? Мы ему почистим снова, и он купит новую игрушку...
   - Машины положено чистить раз в четверть, - Альфия специально в качестве временного интервала выбрала четверть, чтобы напомнить об учебе. - А у тебя завтра чтение.
   - Да мы почти закончили! Год уже кончается!
   - Год кончается, а читаешь по-прежнему плохо. Так что к моему приходу прочти половину сказки. Ты понял?
   - Понял, - ответил Костик, но Альфия не обольщалась. Вряд ли он одолеет эту несчастную "Белоснежку и семь гномов", и сказка ему неинтересна, и читать не любит. Надо будет подсунуть что-нибудь мальчишеское, а то по программе вечно что-то девчачье.
   Уже на пороге Альфия поцеловав сына, потребовала:
   - Костик, ну-ка повтори!
   Костик заученно с руками по швам оттарабанил:
   - Никому не открывать. Если будет огонь, выпрыгнуть из окна и позвонить 01. Если запахнет газом, проверить конфорки, открыть окна и тоже позвонить 01. По телефону никого не слушать, говорить, что мама придет через полчаса.
  
   Из окна автобуса Ленка видела, как давешняя тетка, отмазавшая ее перед матерью, широким и уверенным шагом двигалась по Среднему проспекту к метро. На шее у нее был красивый голубой платок с причудливо скрученным узлом. А за ней, едва поспевая, семенил Белослав Никифорович, и тоже с голубым шейным платком. "То же мне, скауты", - подумала Ленка. Она совершенно не связала в единую цепь их одновременное появление. Да мало ли в городе знакомых! Да мало ли, где им вздумывается прогуливаться!
   Ленка не осознавала, что вчерашние слова Альфии упали прямо в душу и проросли смелыми и дерзкими побегами. Ленка считала, что ей самой пришла в голову мысль поговорить с Захаровым, а, может, с Ивановой, и перетереть недоразумение. Поэтому сегодня утром Ленка явилась в школу пораньше и на ступеньках запасного выхода уселась поджидать Захарова. Однако первой притащилась Иванова.
   - Иванова, иди сюда! - негромко позвала Ленка.
   - Че надо, придурошная?
   Да уж, приветствие обнадеживало...
   - Ты чего вчера целую шоблу с собой притащила? Одна что ли боишься?
   - Да никто тебя не боится, идиотку...
   - Блин, офигец, это нечестно, когда я одна, а у тебя шобла. Давай один на один стрелу забьем.
   Иванова с сомнением оглядела Ленку, прикидывая, нет ли в ее словах подвоха.
   - Стрелу? А на фига?
   - Как это нафига? - удивилась Ленка. - А на фига ты меня вчера... вот...
   Она показала на расцарапанную скулу. Иванова, грудастая круглощекая девица с крепкими полными икрами и крепкими полными плечами, расплылась в довольной улыбке:
   - Что, понравилось?... Эх, мало мы тебя разукрасили, больше надо было!
   - Если ты из-за Захарова, то ты дура, мне он на хрен не нужен. У меня свой парень есть.
   И учти, если он с друганами узнает, то тебе мало не покажется. Он когда звереет, то просто офигец! Он уже условный срок так получил, башку одному дебилу разбил.
   Иванова неожиданно уважительно спросила:
   - А это который? Который дылда?
   - Не, другой, которому вы фингал засадили...
   - Он же тощий, - засомневалась Иванова.
   - Он жилистый, - поправила Ленка. - Жилистые все звери. Они юркие.
   - А че ты тогда с Захаровым ходишь?
   - Мы с ним группу хотим замутить, он хорошо на инструменте играет. Мой-то не больно в музыке шарит. Что поделаешь, мужик!
   - А-а-а...
   Иванова почесала лоб. Ленка явно ощущала ее колебания.
   - Мне точно Захаров не нужен, - добила Ленка контрольным выстрелом в голову. - Вы вот вчера меня целкой обозвали, а у меня уже от Сашки... от Пашки два аборта было.
   - Гонишь? - Глаза Ивановой округлились. - Дура что ли? Чего презик не используешь?
   - Да Пашке если припрет, то не до презиков. То прямо в машине, то в магазине...
   - На полках в капусте?
   - Да нет, в туалете запираемся, ну и...
   Иванова с завистью вздохнула:
   - Не, вы точно, придурошные.
   Иванова не часто захаживала на уроки, непонятно было, зачем вообще она пошла в десятый класс, если в нем она просидела два года и ни в какой институт не собиралась. Но сейчас, в последние дни перед выпускными экзаменами в школу ходили все, даже двоечники и прогульщики. Иванова весь день шушукалась с Тихоновой, кивая подбородком в сторону Ленки, обсуждала новости, что ей наплели поутру. Глядя на эти волнения, Ленка почувствовала легкий укор совести. Насочиняла про себя невесть что, хоть романы пиши. И не дай Бог, парня этого, Пашку, втянут в бабские разборки.
   - Захаров, как ты относишься к девушкам? - громко спросила Ленка на предпоследнем уроке.
   Класс заржал, и кто-то выкрикнул:
   - Он к ним не относится!
   - Наоборот, очень относится!
   - Тебя роялем пришибло? - спросил Захаров и покраснел. - Или виолончель ногу отдавила?
   Иванова с Тихоновой наблюдали за перепалкой молча, скрестив на груди руки. "Господи, ну зачем Ивановой этот цветочек?", - подумала Ленка. - "Она толще Захарова в три раза и ни одной книжки не прочитала, кроме Буратино". Захаров, нежный кудрявенький юноша с обликом эльфа, сын альтиста и исскуствоведши, потративший все свое детство на филармонию и музеи, рядом с Ивановой выглядел марсианином, даже если засовывал неловко в рот сигарету или прикладывался к пущеной по кругу баклажке с пивом. И еще он сочинял классные тексты и как бог играл на гитаре.
   От Захарова мысли перетекли к Пашке. Прикольный парень. Взрослый, со своей машиной. Рыцарь, опять же. Похоже, он втрескался. Таскается за ней, выслеживает. То у Белослава Никифоровича поджидает, то по улицам возле ее дома рассекает. Точно, втрескался.
   От этого вывода в груди потеплело и стало невесомо, будто взлетаешь на параплане, будто тысяча маленьких колибри внутри пытается взмыть с твоим телом к небу...
  
   Павел теперь знал, где живет Ленка. Нетрудно было догадаться, куда он рванул сразу после работы. И в трех кварталах от улицы Шевченко проколол колесо. Пашка выставил знак, достал запаску. Он с сожалением оглядел новенькую рубаху чудесного сиреневого цвета, надетую специально для приятности девичьим глазам, но делать было нечего. Павел перегнулся, склонился над багажником в поисках домкрата и с ужасом вспомнил, что забыл забрать его у отца. Растяпа! Балда и растяпа! Сам же сказал себе, и отец напомнил -- пойди, положи его сразу после использования! Но стало лень выходить на стоянку, решил взять утром, и, конечно же, забыл!
   Пашка поднял руку и принялся голосовать. Три машины проскочили мимо, а четвертая остановилась.
   - Опа! Старые знакомые! - услыхал Пашка. Из немолодой "десятки" цвета "афалина" выплыл Михаил. - Какими судьбами у нас на районе?
   - Здорово. - Павел пожал протянутую руку. - Да вот...
   - Вижу, - сказал Мишка. - Че, испачкаться боишься?
   - Да нет, домкрат дома забыл.
   Верзила вздохнул:
   - И чего это я тебя все время выручаю?... Батя, багажник открой!
   Мишка и его отец, оба в спецовках и рабочих штанах, ловко заменили колесо, отстранив "красавчика-бутончика", как выразился вышеозначенный батя.
   - К барышне едешь? - хохотнул Мишкин отец. - К барышне... Вон какой разнаряженный!
   Отец развеселился, а Мишка заиграл желваками. Он произнес, пристально гладя на соперника:
   - Зачастил ты, Пашенька, к нам. К чему бы это?
   - Я еду к Лене, - обезоруживающе признался Пашка. - И ты тоже можешь ехать к ней. Пусть она сама выбирает. А морду мне бить не стоит, от этого девушки не становятся благосклоннее.
   - Как сказать, как сказать... Некоторым девушкам это нравится.
   - Ты, Мишка, извини, но мне не показалось, что Лене нравится сталкивать парней лбами.
   Мишка спустил гонор и неожиданно легко согласился:
   - Тут ты прав, она не сука и не стерва, я ее давно знаю... Ладно, Ромео, бывай! Если что, зови, Чип и Дейл прилетят на помощь!
   Он хлопнул Павла по плечу, отчего тот, потирая следы могучей Мишкиной лапы, решил незамедлительно увеличить количество тренировок в качалке.
  
   Ленка нарочно уселась на подоконник и распахнула окно. Она была уверена, что Паша притащится к ее дому. Мать была на сделке, а отец никогда не приходил рано. Дома был Колька, но он чатился с какой-то чикой, и не обращал на сестру внимания. И точно -- ровно в семь к парадной подрулил знакомый уже "Логан". Можно было пококетничать, заставить парня подождать, помучить, в конце концов, они только вчера познакомились и никаких договоренностей ни о чем не было. Пашу здесь не ждали, он сам приперся. Но Ленка не хотела, чтобы кто-нибудь заметил, как долго он тут торчит, поэтому быстро спустилась вниз.
   - Привет. Ты по делу?
   - Нет, так просто, - смутился Павел. - Решил проведать, как здоровье, а то мало ли...
   - Ну, судя по парадной форме одежды, ты меня кадрить приехал, - заметила Ленка. - Ну, давай, кадри. Ничего, что я в футболке?
   - Да ничего, - еще больше смутился парень. - Если я не вовремя, ты скажи, я уеду.
   - Эста бьен, мучачо. Чего будем делать?
   Кадрить, как выразилась барышня, Пашка не умел. Он пожал плечами.
   - Ладно, не трусь, - спасла его Ленка. - Хочешь, я тебе сыграю что-нибудь?
   И не дожидаясь ответа, метнулась домой. Выбежав обратно через пару минут с двумя футлярами, плюхнулась на заднее сиденье и приказала:
   - Давай, извозчик, гони на кладбище.
   - Ты сатанистка? - с ужасом вопросил Пашка, примечая, что на черной майке девушки радостно скалились два черепа и роняли кровавые слезы прямиком в огненную пентаграмму.
   - Не, там спокойно, и никто не мешает.
   На Смоленское лютеранское кладбище парочка проникла через небольшую щель в заборе. Ленка уверенно повела Пашку по тропинкам среди могил и остановилась у красивого старинного захоронения. На постаменте, четыре угла которого венчали римские вазы с ниспадающей драпировкой, возвышалась скульптура девушки с двумя косицами на плечах. Девушка печально склонила голову, опустив очи долу, и держала обе руки на сердце. Мрамор фигуры был выщерблен, весь в грязноватых потеках и разводах. За скульптурой находился мраморный же рубленый крест. На нем Пашка разобрал такую надпись: "Девица Юлiя Алексеевна Штимлеръ. Род. 12 Марта 1838 г. Сконч. 8 Августа 1855 г."
   - Семнадцать лет всего было, - отметил Пашка.
   - Ну да, как мне сейчас. Я специально к ровесникам хожу, чтобы напоминать себе.
   - О чем?
   - Ну, не тупить, дело свое делать, а то вот так незаметно подкрадется и кирдык. И что останется? Типа "у нее была пятерка по биологии?".
   - А какое дело?
   - Сейчас услышишь.
   Ленка рассупонила оба чехла и вынула из одного самую обычную гитару, а из другого серебряную флейту. Она укрепила на шее подставку -- самодельное скрученное кольцо с закорючками из проволоки, положила на нее флейту, в руки взяла гитару и заиграла. Пашка сел напротив, на ступеньках усыпальницы семейства Горовицъ.
   Смотреть на человека, одновременно играющего на двух инструментах было удивительно. Ленка сидела на могильной плите, прижав к подбородку колени. На коленях лежала гитара, а на гитаре -- флейта на подставке. Девушка каким-то чудесным образом каждой рукой умудрялась пробегаться и по флейте, и по гитаре. Пашка попробовал отследить траекторию ее пальцев, но спутался.
   Нежная мелодия потекла лесным ручейком, удивительно вплетаясь в шелест листьев и шорохи перелетающих с дерева на дерево птиц. Мелодию выводила флейта, и мелодия была простая, Пашка, пожалуй, сумел бы ее спеть, но гитарная ее аранжировка, или как там оно называется, искусно и затейливо оплетала основную канву, кружила хрустальными перезвонами и рождала чувство, доселе Пашке неизвестное. Он вдруг увидел себя летящим высоко в небе, с раскинутыми руками и распахнутыми глазами. Ветер свистел в ушах и ерошил волосы, а внизу простирались луга и озера. На лугах паслась живность, вся белого цвета, и эту живность оберегали две белые собаки и пастух на белой лошади...
   - Эй, ты чего? - Ленка встряхнула летуна за плечо. - Не понравилось?
   - Да ты что, - задохнулся Пашка. - Ты... Это же чудо... Ты...
   Он запутался в словах и понял, что им сейчас не место. Пашка прижал Ленку к груди прямо с гитарой и флейтой, а затем поцеловал в губы.
   Смущенная девушка произнесла:
   - Правда ничего?
   И с нарастающим отчаянным безрассудством поняла, что ей ужасно понравилось целоваться, и ужасно нравится этот парень в дурацкой сиреневой рубашке.
   - Хуясе, они даже на кладбище..., - прошептал кто-то в кустах из-за памятника советнику 9-го класса Генриху Эриховичу Штейнеру. - Не парила, значит.
   - Я бы не смогла здесь, - тихонько ответил второй голос. - Обосралась бы от страха.
   Пашка еще пребывал в оглушенном состоянии, но Лена сразу услышала и поняла, кто выслеживает их. Глупая Иванова со своим клевретом Тихоновой все-таки не поверила словам Ленки утром перед уроками.
   - Пошли кофе попьем и мороженое съедим, - предложил Пашка, спасая ситуацию. - А потом дашь мне посмотреть вот эту штуковину. Я тебе еще лучше сделаю.
   Павел имел в виду проволочный держатель, но шпионы в кустах чуть не поперхнулись. Ленка даже покраснела, представив, о чем подумали ее неугомонные одноклассницы.
   В кафе на Большом проспекте парочка с удовольствием слопала по две порции мороженого. Молодые люди радостно болтали о всякой чепухе, переживая те самые щемящие моменты узнавания друг друга, которые наступают лишь раз за знакомство - эти первые шутки и рассказы, первые обнаружения милых черт и волнительных подробностей, первые прикосновения и взгляды. Павел имел уже опыт подобного общения с девушками, да он и старше был на семь лет, а у Лены это было впервые. Впервые ее называли ласковым "Ленчик", а не Елена, дочь или Курносова. Впервые пододвигали стул и приносили кофе, а не лупили по спине портфелем или стреляли сигаретку. И у Пашки были такие бездонные голубые глаза, ну, как небо. Да, как высокое летнее небо.
   - Я расплачусь, - сказал Павел, когда часы над стойкой бармена показали девять. Ленчика могли хватиться дома. Она пока еще школьница, не стоило сильно задерживать ее.
   Пашка продолжал парить по облаками, когда обнаружил, что в бумажнике всего триста рублей.
   - Ленчик, подожди секундочку, - попросил Павел. - Я сейчас остаток из бардачка принесу. У меня там на всякий случай отложено.
   - Гаишникам? - понимающе кивнул официант.
   - Нет, я не нарушаю и даю взяток. На бензин, эвакуатор или еще зачем, - поправил Пашка и попытался выскочить.
   Официант пресек его движение:
   - Нет уж, гражданин, Вы сейчас выйдите, не заплатив, и смоетесь, оставив девушку отдуваться. А ей, наверное, и восемнадцати нет.
   - Я Вам паспорт и права оставлю, - заторопился Павел. Ему было очень неловко за эту сцену.
   Пашка положил на стол документы и выбежал к машине. Он пошарил в бардачке и за козырьками над лобовым стеклом. Денег не было. Не было и все тут. Павел заскрежетал зубами и стал бить себя кулаком по лбу. Идиот! Несчастный олигофрен! Он же сам все вчера истратил сначала на заправке, а потом в детском магазине! А положить забыл! Забыл, свинья беспамятная!
   - Молодой человек, ты бы не убился ненароком! - проскрипел у Пашки над ухом старческий голос. - Чего колошматишься? Перепил? Или вмазался?
   - Я деньги дома забыл! - с отчаяньем воскликнул молодой человек.
   Старикан небольшого росточка, обликом похожий на сморчок, хитро посмотрел на вывеску "Кафе-мороженое".
   - У тебя там девка сидит, а заплатить нечем, - предположил он.
   Пашка горестно кивнул. А старикан проскрежетал:
   - Сколько не хватает?
   - Тысяча...
   - Я тебе дам тысячу...
   - Спасибо! Я отдам! Я сегодня же привезу Вам! Вот моя визитка!
   Пашка сунул старику в ладонь свою карточку. Тот внимательно прочитал ее, спрятал во внутренний карман пиджака.
   - Только ты, парень, должен будешь меня свезти кое-куда на выходных. Отвезешь?
   - Конечно! - горячо пообещал Пашка. - О чем речь? Без проблем!
   Старик протянул незадачливому кавалеру мятую купюру и зашаркал далее по тротуару.
   - А где Вы живете? - крикнул вслед юноша.
   - На Большом. Вон тот дом, квартира 3.
   Неожиданный спаситель скрылся за спинами спешащих прохожих. Павел отметил, что старик сильно шаркает ногами, почти как едет на лыжах. Идти ему было тяжело, поэтому двигался он медленно. Пластиковый мешок на ходу бил его по голеням. Именно от этого мешка сердце Пашки захлестнула волна жалости. То бедный ребенок, то одинокий старик. Действительно ли старик одинокий, Пашка не задумался. И так ясно, коли сам таскается в магазин, то никого у него нет.
   В автомобиле Ленка отказалась ехать домой. Они сгоняли к Павлу домой за деньгами, покатались вдоль Невы и по мостам, посидели у Сфинкса напротив Академии Художеств. Вовсю шпарило солнце, и тихая Нева переливалась искристыми отблесками. Наступали белые ночи, темнело небыстро.
   Прямо у воды Пашка поднял голову и заметил Альфию Мансуровну. Женщина шла по набережной, ее каблуки цокали решительно и уверенно. Она тоже увидела знакомую пару, помахала им рукой.
   - Давай отвезем ее, - предложила Ленка. - Ей еще далеко, а мы на машине.
   Пашка и сам был рад помочь. Он затолкал сопротивляющуюся Альфию в салон (она хотела подышать, пройтись после трудных переговоров), и в салоне Альфия вздохнула, смиряясь:
   - И то ладно. У меня там Костик один.
   Павел причалил прямо под окна ее дома. Альфия встревоженно произнесла:
   - Почему-то у нас все нараспашку. Говорю сыну, говорю, а все напрасно.
   А спустя минуту, когда Пашка потянулся к Ленчику с поцелуем, раздался истошный крик:
   - Костя! Костя! Где ты?
   Альфия выскочила из парадной. От испуга у нее дрожали губы:
   - Костик пропал! Его нет дома.
   От лавочки на детской площадке отлепился человек с усталыми серыми глазами. Он спросил:
   - Гражданка Калинкина Альфия Мансуровна? Капитан Комлев...
   - Что с Костей? - Альфия разволновалась, покраснела, схватила капитана Комлева за рукав. - Вы знаете, где Константин?
   - Кто такой Константин? - заинтересовался человек. Он одним отточенно-привычным движением кинул в рот сигарету и извлек из кармана блокнот с карандашом.
   - Костя. Мой сын.
   - Возраст?
   - Девять лет.
   Пашка удивился. Он не дал бы мальчику больше семи. Наверное, такие плохо растут.
   - Тоже пропал? - Комлев что-то черканул для себя, пнул подкатившийся мяч. Четверо мальчишек играли в футбол прямо в проезде вдоль парадных.
   - Почему тоже? - воскликнули одновременно Пашка и Альфи. Лена нахмурилась.
   - Я собственно по поводу пропажи Вашего бывшего мужа, Калинкина Сергея Геннадьевича. Нам показали, что Вы были последней, кто его сегодня видел, и что Вы ругались с ним.
   - Где мой сын! - будто отмахиваясь от несущественных фраз, вновь закричала Альфия.
   - Не знаю, - пожал плечами капитан.
   - Надо в милицию, надо скорее в милицию!
   - Да я здесь, - сказал непонимающе Комлев. - Пойдемте в отделение, напишем заявление о пропаже ребенка. Заодно поговорим о Калинкине Сергее Геннадьевиче.
   Выдержка отказала строгой Альфие Мансуровне. Она вцепилась в Комлева, принялась трясти его и надрывно голосить:
   - Какой к черту Калинкин! Причем тут я! У меня сын пропал, а Вы про Калинкина талдычите!
   - Идемьте в отделение, - устало произнес оперативник и сплюнул сигарету.
   - Ты окурок-то подбери, - брюзгливо проговорил старикан и окна с другой стороны от парадной. - Ходит тут, свинячит, а еще капитан.
   - Папаша, ей Богу, не до Вас, - укоризненно отозвался Комлев. - У меня еще обход по трем делам. Вы нам помогли, спасибо, но нам пора.
   - Кажется, я знаю, кто Вам показал на меня, - процедила сквозь зубы Альфия. Она вложила в свой взгляд столько презрения, что старик поежился. - Спасибо Вам, Виталий Николаевич!
   - Не надо в отделение, - сказал он. - Здесь твой пацан. У меня телек смотрит.
   Павел, наблюдая за происходящим, ощущал то ли де жа вю, то ли чувство нереальности происходящего. Так, как в детстве, когда накатывали приступы соллипсизма, и казалось, что никого в этом мире, кроме тебя, нет, а все окружающие -- то ли куклы, то ли рисованные актеры, исполняющие в твоем мозгу бесконечный спектакль. Слишком много совпадений за сегодня! Слишком все закручено и завязано на одних и тех же людях.
   Когда старик махнул рукой на дом, в котором он обитает, У Пашки не сложилось мгновенное понимание, что это за дом. Тот дом был снаружи, парадной стороной к проспекту. Дом Альфии был тем же домом, только обращенным во двор.
   - Принес деньги? - спросил старик Пашку, и тот кивнул.
  
К оглавлению
  

Глава 5. Старик спасает сына Альфии. Комлев начинает расследование.

   Костик поиграл в новую игрушку, вздремнул, посмотрел мультики. Надо было садиться за книжку, но ему очень не хотелось читать. Хорошо взрослым -- им слова прыгают прямо в голову через глаза. Взрослые умеют читать и говорить сразу. А каково человеку, которого буковки не слушаются? Вроде бы, прочитал слово, и пока начинал читать, помнил, о чем оно, а как только закончил, уже забыл, с чего оно начиналось. И это только одно слово! А есть еще предложения и даже абзацы.
   Костик с грехом пополам одолел полстраницы и почувствовал, что голоден. Еще бы! Как говорит мама, такая трата энергии! Она, правда говорит это о своих бумажках, когда засиживается заполночь и идет на кухню пить молоко и есть хлеб, но Костик тоже потратил силы, даже вспотел. Он пришел на кухню. Мама оставила ему йогурт и булочку, но сладкого не хотелось. На плите зазывно благоухал борщ. Если и было что-то в этом мире безусловно ценного, так это мамин борщ. Темно-вишневого цвета, с красными кругляшками томатной пасты на поверхности, борщ был самой настоящей сокровищницей. В нем можно было найти душистое сочное мясо, ароматные коренья, чуть горьковатый лист лавра, нежную картошку и резко кислую капусту, которую она оттеняла своей нежностью. И мама, и Костик не любили класть свежую капусту -- только квашеную и непременно с тмином! Если к тарелочке борща добавить ложку сметаны и кусок ржаного хлеба с салом сверху, можно было окунуться в истинное блаженство. Что это такое, мальчик не понимал, но видя мурлыкающую от удовольствия маму, с зажмуренными глазами, трепетно подносившую ложку ко рту, Костик нутром ощущал, что это -- счастье.
   Альфия всегда удивлялась, что сын имел совершенно взрослые пристрастия в еде: жирные густые супы, кусок тушеного мяса, жареная картошка. К конфетам и печенью он был равнодушен, молоко или кефир приходилось заставлять пить из-под палки. Примерно так же, как читать.
   Предвкушая, как он сейчас выхлебает целую тарелку борща, выплевывая в окно попавшиеся горошки душистого перца, Костик попытался зажечь газ. Суп был едва теплый, мама сварила его перед уходом, и он почти остыл. Костику нравилось горячее, поэтому он стал колдовать у газовой конфорки. Первая спичка потухла сразу, со второй мальчик повоевал некоторое время, но и она потухла. Костик извел полкоробка, но запалить огонь ему не удалось. То обжигало пальцы, то гасло на подступах к плите. Измучившись, Кости махнул рукой и поел борщ без разогрева. Ничего, сойдет и так.
   Мальчик, отяжелев, лег на пол у телевизора и задремал. Он уже спал сегодня, но после еды всегда тянет в сон. Проснулся Костик от гадкого и тяжелого запаха. Газ! Костик побежал на кухню, поставил в вертикальное положение все ручки на плите. "Что говорила мама?" - долбилось у него в голове. - "Открыть окно и... и...". Правила хорошо помнились, пока мама была рядом. А когда ее не было, все сразу забывалось.
   Костика затошнило. Мальчик распахнул окно, выпрыгнул вниз, благо этаж был первый и невысоко от земли. Костик отсиделся на лавочке, голова проветрилась. Он приставил камень, приподнялся, заглянул в дом. Еще слегка попахивало, но уже значительно меньше.
   Костик поиграл в футбол с Никитой и Алешей, потом вышли братья Кузины и выгнали его, обозвав дауном и дебилом. Костя знал, что у него синдром Дауна, и не обижался. Никто же не обижается, когда его называют худым или рыжим. Вот какой есть, такой есть. Так говорила мама, а ей можно верить.
   Прошло около часа, стало скучно. Костик попытался влезть обратно, но сил не хватало. Надо было подтянуться, перегнуться и свалиться вниз в комнату. Так вот для подтягивания руки были слабы. Если бы не было Кузиных, Костик попросил бы встать Никитоса на карачки, и с его спины, может, одолел бы преграду. Но перед Кузиными ни Никитос, ни, тем более, Лешка не стали бы ему помогать. Костик подумал-подумал, понял, что хочется в туалет, и заплакал.
   Сосед Виталий Николаевич из третьей квартиры как раз шаркал своими ботами мимо Костика. Старик всегда ходил гулять в это время -- мальчик знал это, потому что много раз видел, как тот сначала скрывается за углом, а потом спустя час или около того, выныривает из-за угла. Старик ходил всегда. В любое время года, под дождем и при ветре, и его прогулка в Костином мироокружении была сродни закату и восходу, а так же смене времен года.
   Виталий Николаевич прополз мимо, остановился, посмотрел на Костика.
   - Чего ревешь? - спросил сурово, как спрашивала домашнее задание Людмила Петровна в школе.
   - Домой хочу, - сказал Костик.
   - Так иди.
   - Я из окна выпрыгнул и ключ не взял.
   - От, кукушка, - непонятно кому грозно сообщил старикан. - И так убогий, еще и бросает одного.
   Костик продолжил всхлипывать. Старик в раздумьях вопросил:
   - Когда мать будет?
   Костик пожал плечами. Откуда он знал?
   Старик опять выругался и скрылся в подъезде. Минут через десять Виталий Николаевич выглянул в окно:
   - Все ревешь?
   - Уже нет. Надоело.
   - Дело! - похвалил сосед. - Небось, есть хочешь?
   - Нет, в туалет хочу.
   Старикан почесал плохо выбритый подбородок, поколебался и позвал:
   - Зайди ко мне, подкидыш, а то в штаны нассышь. Нюхай тут тебя перед окнами.
   Костик робко принял приглашение. В квартиру Виталия Николаевича он вошел, как в сказочный дворец заходили герои сказок, что читала на ночь мама. У него все было не так.
   Костик мало где бывал, только пару раз у бабушки Антонины Сергеевны, да у нескольких маминых подруг. У всех у них жилище походило на Костино -- диван, телевизор, шкаф. А у старика не было ни дивана, ни привычных полированых шкафов. Телек, правда, был, но он выглядел так допотопно, что даже мальчик понял, что это очень старый и уважаемый аппарат. Посредине комнаты величественно красовался огромный круглый стол, покрытый бархатной скатертью с помпонами, прямо как на зимней Костиной шапке, и из-за этого стола получалось очень мало места. Повсюду надо было протискиваться боком. Костик бочком обогнул монстра на фигурных ножках, его взгляд при этом очертил полукруг, в который попали три черно-белых фотографии и две цветных. На черно-белых улыбались доисторические жених и невеста, дулся в объектив щекастый мальчик, наголо стриженый, но с чубчиком, строго смотрела девочка в черном платье с белым воротником и платочком под ним. С цветных глядели два кудрявых мальчугана, один в пиратской форме, другой в форме мушкетера. Костик заглянул им всем в глаза и отчего-то заплакал снова.
   - Вон там сортир, чего ты тут разгуливаешь, - пробурчал старик.
   Туалет также изумил мальчика. В нем сливной бачок возвышался на длинной ржавой трубе с хлопьями облупленной краски. И еще сверху свисала цепочка с пимпочкой на конце. Костик решил дернуть за пимпочку, прежде чем начал бы искать, как же смывается в унитазе, и вздрогнул - с ужасающим ревом из бачка низвергся целый водопад.
   Мама всегда заставляла мыть руки после этого дела. Костик не понимал, зачем, но на всякий случай решил вести себя благопристойно. Он зашел в ванную комнату, и его шибануло в нос закисшем бельем. В ванне стояли два тазика с замоченными тряпками, и никакой стиральной машины не замечалось.
   Костик вышел, присел на краешек длинной табуретки с грязноватой шелковой обивкой. Положил ладошки на колени, пусть старик видит, что Костик из приличной семьи. Затих и стал ждать маму.
   Виталий Николаевич полежал на кровати с резной спинкой, покряхтел. Потом полил чахлое растеньице на подоконнике. Потом не выдержал, спросил:
   - Скучно, наверное?
   - Скучно, - признался Костик.
   - Вот такая стариковская жизнь, - вздохнул сосед. - Ничего веселого... Да у вас дома, небось не веселее, мамка-то одна.
   - Она не одна, она со мной, - возразил Костик.
   - Да уж, с тобой просто обхохочешься...
   Мальчик не понял, что сосед имел в виду, и не обиделся.
   - Давай ящик тебе включу, - предложил Виталий Николаевич. - Время-то уж позднее, мультики уже закончились, даже не знаю, что тебе показать.
   На НТВ шел боевик, и Костик попросил его оставить, ему очень-очень нравилось смотреть на крутых парней, которые быстро бегают, ловко дерутся и метко стреляют. Если бы Костик умел делать так же, он бы настучал старшему Кузину, за то, что тот прогоняет его из игр.
   Мальчик углубился в сериал, и не заметил, как старик выходил во двор и с кем-то побеседовал, как вернулся и снова прилег на кровать и даже всхрапнул, а потом встал и принялся говорить через раскрытое окно. Рот у мальчика был открыт, и ничего вокруг не существовало: ни борща, ни газа, ни "Белоснежки и семи гномов", ни запаздывающей мамы, ни старика, ни его древней комнаты.
  
   Белослав Никифорович вернулся домой в крайне радостном и приподнятом состоянии. Прямо с порога он закричал:
   - Мусенька! Я нашел всех!
   - И кто же четвертый?
   Муся, Мария Васильевна, жена гражданина Грекова, вышла встречать супруга с вязанием в руках. И хотя Белославу Никифоровичу не нравились вязаные вещи, против самого процесса он не возражал. Рукоделие, служившее жене отдушиной и способом восстановиться после напряженной и временами опасной работы, привносило в дом уют и настраивало на буколически-умиротворяющий лад. Женщина вяжет, кошка играет с клубками -- и сердце поет и глаза отдыхают.
   - Ты не поверишь!
   - Да не тяни уже, говори.
   - Сосед! Представь себе, это сосед нашей Альфии. Живет прямо напротив ее квартиры.
   - На контакт легко выйдет? Или, как с Альфией получится -- упрется, и все тут?
   Белослав Никифорович моментально скис. Скинув ботинки и плюхнувшись на кушетку в своем кабинете, куда последовала и Мусенька, он признался:
   - Ты понимаешь, ему не менее восьмидесяти лет. Мне кажется, что ближе к девяноста.
   Муся всплеснула руками:
   - Девяносто! Да ему уже не о чем беспокоиться!
   Видно было, что она изрядно расстроилась. Она крутанула глобус, провела по нему пальцем, остановилась где-то в районе Антильских островов. Почувствовав огорчение хозяйки явилась, именно явилась, то есть совершила явление, мисс Кюри. Кошка царственно вплыла в комнату, неспешно прошествовала к ногам Мусеньки, ткнулась в них лбом и настойчиво мявкнула. Муся отложила спицы и пряжу, взяла мисс Кюри на руки.
   - Ах, до чего же славно дома! - расчувствовался Белослав. - Может, нам еще и собаку завести? Представляешь: по вечерам мы все вместе будем ходить на прогулку, любоваться закатом, а песик будет резвиться с мячиком...
   - Ага, а в ненастное утро, пока ты спишь, я буду таскаться под дождем по грязи, а потом отмывать пса и всю квартиру заодно. А еще он сгрызет всю обувь и будет клянчить у стола кусочки. Нет уж, дорогой, хватит с меня попугаев, кошек, чужих детей....
   - Точно! - хлопнул себя по лбу Белослав. - Дети! У него могут быть проблемы с детьми и внуками!
   - А если у нет никаких внуков?
   - Тем более! Тем более он будет неустроенным и даже несчастным!
   - Может, по части здоровья пойти?
   Белослав Никифорович с сомнением отозвался:
   - Да вроде, на вид он ничего... Я прошел за ним весь его моцион, и знаешь, сам утомился.
   - Просто ты стал толстеть, дорогой, я давно тебе говорю о физкультуре!
   - А!... - с отвращением махнул рукой психолог. - Обойдусь усиленными прогулками. Что-то мне говорит, что вскоре предстоит беготня вместе этими кадрами...
   Муся осторожно положила мисс Кюри на кресло, направилась к себе и в дверном проеме спросила, обернувшись:
   - Ты уверен, что это Павел, а не Михаил? Я не могу разобрать -- они так похожи там. Гляжу, и ничего не понимаю.
   - Я тоже сомневался, пока не встретился со стариком. Старика однозначно потянуло к Павлу. С Михаилом они даже не встретились.
   - Может, встретится еще? С остальными-то он уже познакомился?
   - Да, но по делам Павел пока побеждает.
   - Нет, странно это -- так похожи...
  
   Капитан Комлев нервно постукивал карандашом о край стола, так что становилось заметным его нежелание разгребать всю эту непорядочность. Постукивать он начал после того, как Альфия спросила:
   - А почему таки волнения? Человек не пришел домой вовремя после работы, а его уже ищут? Насколько я знаю, заявление о пропаже принимают после трех дней отсутствия.
   Комлев стучал, опустив голову и Альфия не выдержала:
   - Да прекратите мне клеенку дырявить! Загулял мужик, по девушкам пошел -- я тут причем?
   - Вы последняя, кто его видел.
   - А на работе его никто не видел разве?
   - Он не появлялся на работе после Вас. Он вышел на обед в два часа, приехал к Вам, а потом исчез.... Скажите, Вы угрожали ему?
   - Нет, конечно! Мы поговорили довольно нервно, Сергей в последнее время вообще изменился, дерганый какой-то стал, потом он сломал мне дверь и ушел.
   - А такие слова..., - капитан перелистнул странички блокнотика, - "Я тебе отомщу, Сергей, ох отомщу!" Вы не произносили?
   Альфия скрестила руки на груди, усмехнулась:
   - Старикан наплёл? Он у нас большой любитель стоять ухом к двери. Всегда в курсе обо всем и обо всех.
   - Вы не ответили на вопрос.
   - Старикан, кто же еще! Он потом выполз и ехидно прокомментировал мои непростые отношения с Сергеем... Только у старика, похоже, проблемы с памятью. Я сказала "Ох, аукнется тебе, Сереженька, ох аукнется!" И ничего криминального не имела в виду.
   - А что Вы имели в виду?
   - Господи! Да что тут иметь в виду! Судьбу, жизнь, высший суд, что там еще отвечает у нас за справедливое возмездие по делам каждого!
   - Возмездие? Он Вас обидел?
   Альфия встала с табуретки, обвела рукой свою жалкую обстановку:
   - А Вы не видите? Мебель, собранная по барахолкам, одежда из секонд-хенда. Я не могу устроиться на полный рабочий день -- у меня сын-инвалид, за ним присмотр нужен. У меня большие долги за эту убогую квартиру, мне еще двенадцать лет платить за нее. А мой бывший муж, скромный чиновник, катается на Инфинити и выплачивает алименты в размере трех тысяч семисот пятидесяти рублей... Да Бог с ними, с деньгами, живем же как-то. Он ведь с Костей не общается, вот что обидно. А если и берет его к себе, то только на мереприятия с начальством, на которых надо продемонстрировать перед журналистами человеколюбие и толерантное отношение к отсталым детям. Это же такая выгодная позиция перед камерами!
   - А почему такие маленькие алименты?
   - Потому что официальная зарплата такая маленькая. А Инфинити, разумеется, мама подарила.
   Капитан Комлев дописал строчку в блокнотике.
   - Значит, Вы на него в обиде. - произнес он утвердительно.
   - Уже нет. Перегорела. Невозможно обижаться так долго.
   - Ошибаетесь, - покачал головой Комлев. - Вы не представляете, как долго люди могут таить обиду и думать о мести. У нас недавно алкаш один проходил, зарезал другого алкаша. Думали, обыкновенная бытовуха, по пьяни, а стали раскручивать -- там такие дебри обнаружились, хоть роман пиши. Убитый сорок лет назад на выпускном вечере публично оскорбил перед девушкой подозреваемого, и тот все эти годы придумывал, как отомстить. Ничего, правда, не придумал, просто ножичком ткнул, и все.
   - Ужас какой, - сказала Альфия, хмурясь. - Дикость дремучая.
   Капитан продолжил:
   - Вы сказали, Сергей в последнее время изменился. В чем это проявлялось?
   Альфия задумалась, пытаясь подобрать слова, потом сообщила:
   - Он и раньше не стеснялся в выражениях, но я это списывала на характер. Он весь такой пылкий, такой импульсивный, сначала скажет, потом подумает. Но у него речь была обычной, знаете, такой нейтрально-бытовой дискурс с влияниями современных литературных и философских тенденций...
   Комлев утер выступившую испарину:
   - Вы филолог?
   - Не совсем, я переводчик.
   - С английского?
   - Почему сразу с английского? С венгерского и финского... Так вот, где-то года три назад в его лексиконе стали проскакивать довольно грубые, иногда даже блатные фразы. Меня это удивило -- круг его общения далек от криминала. Я тогда решила, что Сергей перестал читать книги, заменив их просмотром бандитских сериалов. Знаете, эдакая игра в крутого мачо, человека из офиса. Но дальше покатилось как снежный ком. Он абсолютно не контролирует свою речь! Такие словечки использует, хоть святых выноси вон.
   - Ну, а конкретнее, факты, детали.
   - Какие факты?
   Комлев бросил писать:
   - Вы что, решили, что Сергей изменился только на основании его речи?
   - Конечно! Я же не контактирую с ним, никаких дел не веду. Раз в полгода, может, встречаемся насчет сына, и все.
   - Понятно, - помрачнел капитан. - Водички разрешите? Жарко сегодня...
   Альфия налила стакан кипяченой воды из графина почтенной наружности, Комлев выпил.
   - И все-таки, почему такой переполох? Может, Сергей явится к полуночи?
   - Он не один пропал. С ним еще был его шеф, Ивченко Иван Андреевич.
   - Ивченко... Знакомая фамилия...
   - Он председатель одного из комитетов в администрации города.
   - А-а-а! Фактурный такой дядечка, его любят в новостях показывать...
   - Иван Андреевич не пришел на слушанья по закупкам уборочного оборудования, не явился на встречу с немецким инвестором. А вечером он должен был подписать счет в пригородном санатории за двухдневный отдых своих сотрудников, но и этого не произошло.
   - Понятно. Сергей мало кого интересует, вся шумиха из-за Ивченко.
   - Скорее, из-за губернатора. Он присутствовал на переговорах с инвесторам, Ивченко должен был подготовить пакет документов. Но ни Ивченко, ни документов не увидели. Фактически переговоры были сорваны.
   - А родных Ивченко Вы опрашивали?
   - Ивченкой занимаются другие люди, - сухо ответил капитан, - я по Калинкину.
   - К сожалению, ничем не могу Вам помочь. Мне происшествия с Сергеем тоже невыгодны. Алименты небольшие, но мне хватает как раз на коммунальные платежи и проездной.
   - Где Вы были в период с двух тридцати до четырех?
   - Дома была. Суп варила. Потом ушла на работу. В пять у меня была назначена встреча, я там переводила.
   - И Вас не было на Конногвардейском бульваре до Вашей работы?
   - Что мне там делать?
   - К сестре заглянуть, в кафе посидеть, например.
   - Сестра на Якубовича живет.
   - Это же рядом.
   - Рядом, но меня там не было.
   - А Ваша сестра, - Комлев снова обратился к блокнотику, - Нурия Мансуровна Бурт, показала, что видела Вас на Конногвардейском. Она там гуляла с детьми, заметила Вас, но подходить не стала, думала, что спешите на работу.
   - Вы что-то путаете, - уверенно произнесла Альфия. - Я была дома.
   - Кто может подтвердить это?
   - Костик.
   - И все?
   - Все.
   - Какие у Вас отношения с сестрой?
   - А какое это имеет отношение к делу?
   - Может, и никакого, а может и большое.
   - Нормальные отношения.
   - Ладно, - капитан встал. Альфия посмотрела на него внимательнее -- лицо его усталым, под глазами чернели круги. - Пойду. Будьте дома завтра. Если надо куда-то пойти, оповестите меня вот по этому телефончику.
   Комлев покинул кухню, на которой они заперлись с Альфией, окинул взором играющих на полу единственной комнаты Пашку, Ленку и Костика. Троица увлеченно собирала Лего.
   - Это кто?
   - Знакомые, - пожала плечами Альфия
   - Странные у Вас знакомые. Детский сад сплошной.
  
   Павел отвез девушку домой, высадив ее на квартал раньше, чтобы родители или брат ничего не заметили. Пашке было все равно, пусть замечают, но Ленчик попросила с такой тревогой в голосе, что он не сумел отказать ей. Он, правда, объехал кругом и на аварийке простоял минут пять у соседнего подъезда, пока воочию не убедился, что Ленка вошла в парадную живая и невридимая. Затем двинул к старику.
   Пашка не стал звонить в дверь, постучал в приоткрытое окно. Виталий Николаевич выглянул.
   - Деньги привез?
   - Я не хотел при девушке отдавать.
   - Ясен пень, не болван. Ну, давай.
   Пашка протянул банкноту.
   - Как девка-то, охмурилась? - заговорщицки подмигнул старик.
   - Она не девка, - сказал Павел. - За деньги спасибо. Когда Вас отвезти куда Вы хотели?
   - Ишь, раздухарился. В субботу с утра. В девять.
   В девять было рановато для Пашки, хотелось бы отоспаться, но торговаться не стал.
   - Ладно.
   - Ты не духарись, парень, не духарись. Ты-то с виду ничего вроде.
   - В смысле?
   - Не то что пидоры, которые к Альфие ходят.
   - Да вроде никто к ней не ходит.
   - Как же! Днем такое чувырло пришло, дверь раздербанило. А потом второе вослед. Очечки нацепил, платочек повязал, точно баба.
   - Очечки такие золотые? - заинтересовался Павел. - А платок синий?
   - Знаешь его?
   - Немного. А чего ему у Альфии Мансуровны надо было?
   Старик высунулся поболее и торжественно сообщил:
   - Душу продать предлагал.
   - Как это?
   - Да вот так. Ты, говорит, меня вслух попроси о помощи, а я взамен исполню любое твое желание.
   - А она? - Пашка понимал, что слушать сплетни некрасиво и недостойно, но любопытство пересиливало. Больно уж ситуация оказывалась похожей на Пашкину.
   - А она плюнула ему под ноги, изыди, говорит...
   - Сатана?
   - Нет, ученее как-то... А, Мефистофель!
   Краем глаза Пашка приметил, какое грязное и, очевидно, давно немытое окно у старика. Может, он и не заметил бы, но рядом сверкали идеально чистые стекла окон Альфии, за которыми виднелись ласково-уютные занавесочки и цветущие фиалки. Растение в глиняном горшке с отколотым краем, что стояло на подоконнике у старика, и то отчаянно боролось за свою жизнь -- было кривым, немощным, усыпанном пожухлыми листиками.
   Уже дома он оглядел свои окна -- чистые. Потому что бабушка старается. Все время чего-то моет. Пашка раньше и не замечал этого, бабушка с тряпкой или сковородкой в руках казалась привычным дополнением к мебели. Дополнением, бодро бегающим по комнатам и своевременно уничтожающим малейший непорядок. А поскольку бабушка носилась в режиме вентилятора всегда, сколько Пашка себя помнил, то у грязи и беспорядка шансов на размножение было немного.
   Пашка заперся в своей комнате, выгреб на середину все тайные запасы, накопление которых началось еще когда их хозяин разгуливал со щербатым ртом, гордо демонстрируя отсутствие двух передних зубов. Наборы отверток, паяльники, канифоль в коробочках из-под леденцов, выжигальные наборы, электромоторчики, полусобранные модели танков и ледоколов, перепутанные мотки бечевки, проволока, резина, пакетики с химикатами, презервативы, (хм, презервативы?), линзы, пилки, клей, охотничьи патроны, старинные монеты, куски кожи, огрызки оргстекла и так далее, причем все обильно посыпаное гвоздями, припорошенное винтиками, сдобренное дюбелями, саморезами и просто болтиками с гайками.
   Павел задумался, представил удивительную девочку Лену и ее флейту. Шея у девочки была нежной и трогательной, а губы, выдувающие из флейты ангельские звуки, казались сложенными для поцелуя. Пашка помотал башкой, изгоняя наваждение, чтобы нарушить строй мыслей, потекший куда-то не туда. Мысли перетасовались вполне удачно, ибо в последующие полчаса Пашка занялся конструированием необычного приспособления. Держатель для флейты должен был быть непростым, поскольку флейта должна была лежать почти параллельно гитаре, чтобы пальцы могли легко перепархивать со струн на кнопки, или как их там правильно назвать... С другой стороны, подставка не должна была касаться струн. Словом, задачка не из легких. Пашка двинулся было в своих мыслях в сторону удлинненых накладок на ногти, чтобы флейту не нужно было класть на деку, но передумал: Ленкина манера игры и так походила на цирковой номер, а с ногтями в пару дециметров превратится просто в фильм ужасов о дщери Фредди Крюгера.
   Во втором часу ночи Павел спохватился -- пора спать, на работе дел полно, завтра хотелось бы приехать пораньше, чтобы вечером не сильно задерживаться. Потому что вечером Лена. Он отложил держатель и, чуть не уснув под душем, еле добрел до кровати.
   На следующее утро на работе царило некоторое оживление по случаю отсутствия шефа. Лидочка и Вадим, как показалось Пашке, чересур пристально осмотрели его при встрече, равно как и Михаил Николаевич. Будто бы что-то прикидывали, будто бы что-то хотели сказать, но не решились. Впрочем потом Пашка подумал, что ему померещилось, так как и Михаил Николаевич, и Вадим погрузились в свои занятия, а Лидочка пошла шептаться с Милой и ни разу более на Павла не взглянула.
   Вадим вопреки обыкновению весь день судорожно метался по офису: то приставал к Михаилу Николаевичу с распросами о нюансах "Точки лоялти", то требовал от Ирочки срочно-срочно уточнить регламент выступления, то звонил ВладимСергеичу и зачитывал фрагменты тронной речи. Он бесцеремонно подкатился к Лиде и попытался заставить ее протестировать избранные части кода.
   - Да иди ты лесом! - возмутилась Лидочка. - Я тебе не тестер, сам проверяй. Нанялись мы что ли тут все на тебя работать? У нас свои дела есть.
   - Ах, извините, мамзель, - саркастически заметил Старостин, - что посмел прервать вашу великосветскую беседу. Просто я подумал, что девицам иногда полезно разминать голову.
   Лидочка смерила его презрительным взглядом:
   - Балда ты, Вадюша, ничего сам сделать не можешь, только суетишься со своей ерундой, - и неожиданно завернула, - То ли дело Павличек! Пять дел один тянет, и ничего, не жалуется! Потому что умный! Потому что настоящий мужчина!
   Произнесла это она так, что все непроизвольно достроили фразу: "Не то что ты, дубина стоеросовая".
   - Кажется, у Лидочки открылся брачный период, - парировал Вадим. - Льстит и заманивает. Берегись, Сухотин, глазом не моргнешь, привяжет и окольцует.
   - Я полюблю только возвышенное создание: балерину, поэтессу или виолончелистку, - отшутился Пашка, - Они мало кушают и очень экономные в хозяйстве.
   От него не ускользнуло, с какой злостью Вадим глянул на Лидочку.
   У Старостина был повод для суеты -- в понедельник он выступал на всеросийской конференции разработчиков банковских программ. Представлял переработанную и дополненную версию "Точки лоялти". "Точку" писали всем миром, история умалчивает о ее первых создателях, известно было только, что идея принадлежала частично Михаилу Николаевичу. Все в конторе так или иначе поучаствовали в ее разработке, Саня, например, писал систему рейтингов, а Пашка -- шифрование. Вадим весь последний год заведовал "Точкой", дотачивал и шлифовал, прикручивал мелкую функциональность, поэтому на конференцию законно посылали именно его.
   - Павлик, а ты в спортзал ходишь? - спросила Лидочка. Пашка ответил и не стал развивать тему.
   - Павлик, хочешь чайку попьем? У меня печеньки есть, - предложила она спустя четверть часа. Пашка мотнул головой, у него были свое печенье, и он предпочитал кофе.
   - Павлик, а что вот тут лучше -- процедуру или вьюшку написать? - не унималась Лида. Пашка сообщил, что без разницы, Саня многозначительно хихикнул.
   Спустя несколько минут Павел получил от Лиды письмо с предложением вместе поиграть в субботу в теннис. Неугомонная спортсменка даже не озадачилась использовать личный ящик, письмо пришло со служебного адреса. Павел поблагодарил за приглашение, но отказался. Он с опаской подумал, что в словах Вадима слишком много истины. Озадаченный зазывным поведением коллеги, вышел в коридор, приложил лоб к стеклу, стал смотреть на уток и льдины. И думать о Лене.
   Лида подкралась незаметно.
   - Скучаешь? - невинно спросила она, а потом легонько прикоснулась к Пашкиному фингалу. - Глаз сильно болит?
   - Да не очень.
   Лида встала рядом. На таком расстоянии, чтобы Пашка по достоинству оценил ее идеальную фигуру. Наверное, Лидочка была очень старательной спортсменкой, поскольку все ее стати были упруги и рельефны, а осанка пряма и безупречна. Сам того не ожидая, Пашка пришел в страшное волнение от ее хорошеньких ножек в обтягивающих джинсиках. И подумал, что женщины -- самая убойная сила природы. Вот, вроде влюбился в одну девушку, а приходит другая, с высокой грудью и задорной попкой, и начнешь немедленно мечтать о совместных акробатических этюдах с ней на любом удобном или неудобном месте, главное -- немедленно и бесстыдно!
   - Ты не сердись, Павлик, - продолжила Лида, не обращая внимания на Пашкино молчание, - я просто подлизываюсь, чтобы ты подбросил меня после работы в фитнес-клуб. Там занятие в семь пятнадцать, и я опаздываю немного.
   Пашка вздохнул с облегчением. Слава Богу, никакие это не матримониальные поползновения, а элементарная просьба.
   - Так бы и сказала, - проворчал он. - А то краснеть заставляешь. Тебе куда надо?
   - А тебе?
   - Мне на Ваську, на двадцать пятую линию.
   - Ой, и мне почти туда же! Надо же, какое совпадение! - обрадовалась Лидочка. - Ладно, я пойду, ты свистнешь, когда будешь выдвигаться?
   Она улетела, а Павел остался в некотором недоумении: а с чего это она взяла, что он собирается уходить до семи пятнадцати? Это неважно, что он и в самом деле намеревался убежать рано, несмотря на ругань Слонимского и двеннадцать жалобных писем от "Аттракционов". Лида-то не знала этого!
   Павел недолго мучился обозначенной проблемой. Скажем точнее, он забыл о ней, как только уселся перед монитором. Он вообще обо всем забыл, так уж была устроена Пашкина ветренная голова -- если где надо хорошенько призадуматься, мир с девушками, солнышком, белыми ночами, футболом, киношкой и прочей нехитрой радостью переставал существовать. Ну, будто его задергивали шторкой -- раз, и нету.
   - Мне собираться? - заботливо нависла над Павлом Лида.
   - А?... Да, собирайся, я сейчас..., - ей богу, Пашка был даже благодарен надоедливому товарищу. Хорош он был бы гусь, если бы опоздал!
   Всю дорогу Лидочка молчала, за что Павел был ей бесконечно благодарен. Она только поигрывала белокурым своим хвостом, то рассыпая, то собирая волосы в пучок, и глазела на мелькающие красоты.
   - Каждый раз, как еду здесь, замираю от восторга, - неловко признался Пашка, когда автомобиль промчался по Стрелке. - Я специально небольшого крюка делаю, чтобы проехать тут.
   - Павлик, а ты, оказывается, тонкий чувствующий человек! - воскликнула Лида. - Вот так работаешь с человеком бок о бок и совсем его не занешь!
   Пашка застеснялся:
   - Да ладно, я просто люблю, когда в пейзаже воздуха много...
   Лида вышла на углу Большого и 24-ой, пропела "Чао!" и скрылась с объемным своим баулом в клубе "Фитнес Хаус". Сквозь стеклянные стены клуба она видела, как Пашка не стал никуда переезжать, оставил машину на стоянке спортзала, перебежал через проспект и бросился навстречу худенькой, совсем юной девушке, поджидавшей его у края сквера. Они так стремительно влетели в объятья, что казалось, будто весь день были привязаны к двум концам короткой тугой резинки, растянутой усилием воли огромного великана, к вечеру уставшего и отпустившего эту резинку. Они впечатались друг в друга и застыли в пылающем поцелуе. Лида явственно ощутила языки пламени вокруг них.
   Сдвинув к переносице брови, Лида рассматривала пару до тех пор, пока та не разлепилась, не трансформировалась в четырехногое двухголовое существо, потекшее неспешно по дорожке парка под тень тополей и лип. Лида знала эту девушку, видела ее несколько раз. Малолетка, папенькина дочка. Лида подобрала брошенную в сердцах сумку и осторожно вышла. До ее тренировки на Петроградской был еще час. Она успевала.
   - Скорее бы школу закончить, - сказала Ленка, выныривая из кольца Пашкиных рук и унимая скачущее сердце.
   - Почему? - хрипло спросил Пашка. Он раскраснелся и слегка одурел от близости тонкого девичьего тела.
   - Надоело заниматься тем, от чего тошнит.
   - А от чего тебя тошнит?
   - От физики там всякой и химии, и от училок занудных.
   - А у нас в школе были хорошие учителя, не занудные.
   - Везет. А у нас сплошные мымры.
   - Странно...
   - Что странно?
   - Я бы подумал, что тебя больше одноклассники нервируют, чем учителя.
   - Это еще почему?
   - А ты выделяешься среди них. А таких не любят. Ты -- белая ворона.
   - А-фи-гец! Я ворона!
   - Ты -- ласточка! Для меня ласточка, а для них ворона. Вон, смотри, на той скамейке на тебя таращатся. Потому что ты необычная.
   Ленка кинула взгляд на скамью чуть поодаль и обнаружила... Ба! Иванову и Тихонову! Обе с интересом, как в кино, взирали на них и явно ожидали более откровенных сцен, чем душевный разговор.
   - Кажется, эта те хулиганки, от которых я тебя спас! - радостно воскликнул Пашка. - Пойти поучить их еще раз?
   - Сиди уж, мучачо, мы уже все перетерли с ними.
   - Ну тогда я пойду поучу твоих училок.
   - Прямо сейчас?
   - А что, завалюсь к Мариванне или Аннепетровне, грохну кулаком по столу: "Вы пошто мою девушку тираните?! Пошто ей двойки ставите?!"... Кстати, двойки-то у тебя есть, или я тут зря хожу, кулаком стучу?
   - Тройки есть.
   - По какому?
   - Да по физике.
   - Знаешь, я торжественно обещаю, что с этого дня ты будешь навеки избавлена от физики! И от химии! И от математики! И даже от черчения! Ты лучше сочиняй музыку, а я за тебя с физикой разберусь.
   Ленка рассмеялась:
   - И экзамены за меня сдашь?
   - А ты выбери другие предметы. Не слишком точные.
   - Объяснить бы это все моей матери... Мне для института нужна математика, а я в ней ни фига не понимаю.
   Пашка удивился:
   - А ты разве не консерваторию собираешься?
   - Меня в Финэк пихают.
   - А ты не ходи. Иди куда нравится.
   - Меня тогда из дома выгонят.
   - Ну и ладно, будешь у меня жить. Будешь днем учиться пианинам и скрипкам, а вечером гулять с таксой.
   - Я уж думала -- посуду мыть.
   - Я не феодал, для посуды у меня есть посудомоечная машина и бабушка.
   - Бабушка?
   - Отличная бабушка высшего сорта. Тебе понравится.
   - Паш. Ты серьезно?
   - Конечно.
   - А ты не боишься меня к себе пускать?
   - Разве можно бояться кого любишь?
   Слово было произнесено. Ленка вспыхнула, в ее глазах сверкнули молнии:
   - Любишь?
   - Люблю. А ты?
   - Быстро как-то...
   - Я читал, - заволновался Павел, - что человек определяет, нравится ли ему партнер примерно за пять секунд. Это химия! Понимаешь, мы можем играть в приличия и воспитания, но наши рецепторы, наши эндокринные системы все равно будут долбить по темечку и кричать: чего ты ждешь, она отличная девчонка, он классный парень, люби его скорее!
   - И ты тоже понял за пять секунд?
   - Я понял за одну секунду, когда ты выскочила и набила мне шишку. Мой мозг просканировал тебя и вызвал гормональную встряску, чтобы как бы намекнуть: не спи, балбес, беги за этой девушкой, она -- то, что тебе нужно.
   - Болтун ты Пашка.
   - В данный момент я себя ощущаю не болтуном, а артистом на сцене. Нас разглядывает не только Иванова, но и еще вон тот пижон, - Павел кивком головы показал на человека, стоящего под деревом напротив. Знал бы он, что зрительный зал был куда обширнее, чем себе представлял! - Видишь?
   - Вижу, - усмехнулась Ленка. - И даже знаю, кто это.
   - Кто же?
   - Это мой братец.
   - Здорово! - восхитился Пашка, - Пойдем, познакомишь нас!
   - Не хочу.
   - Да ты что! Вот у меня сестра есть, я вас обязательно познакомлю, она у меня отличная сеструха!
   - Что-то у тебя все отличные: и бабушка, и сестра.
   - А как же? Они же родные!
   Ленка с некоторой завистью спросила:
   - Ты их всех любишь?
   - Конечно. Но тебя больше.
   В качестве доказательства Пашка чмокнул избранницу в щечку. Вблизи он вновь разглядел темную каемку Ленкиной радужки, и эта каемочка, эти бледные веснушки вызвали в нем ошеломительный прилив нежности.
   Ленка жестко отстранилась:
   - Не надо при нем.
   - Хорошо..., - Пашка отодвинулся. - Не надо, так не надо. Он намного старше тебя?
   - На три года. Он в Политехническом учится.
   - И хорошо знает физику...
   - Хорошо.
   - Кажется, я понял, почему ты ходишь к Белославу Никифоровичу. Это из-за семьи, да?
   Ленка насупилась, замолчала.
   - Брат, который не помогает по учебе. Мать, которая не видит, что тебе нужна музыка, а не экономика. Отец, наверное,... - Пашка не стал договаривать, умолк, а потом решительно заявил, - Ленчик, ты ничего не бойся, теперь у тебя есть я. Делай, что душа велит, а я тебе помогу.
   Брат Коля вышел на две остановки раньше, ему хотелось проветрить голову после тяжелой и длительной защиты курсовой. Заведующий всегда устраивал настоящее шоу из этого мероприятия -- приглашал всех преподов, и те по очереди мучали несчастных студентов, приписанных к их кафедре. Коля получил пятерку, единственный из всех, но прежде, чем он ее получил, его выпотрошили и вывернули наизнанку.
   Коля шагал по саду "Василеостровец", дышал терпким майским воздухом, пропитанным запахом тополиных почек, и думал о том, как было бы славно иметь красивую подружку для прогулок весенними вечерами. Он не сразу заметил сестру на другой стороне аллеи. Он бы даже и не заметил, но Ленку выдал ярко-оранжевый рюкзак. У нее все вещи дебильного вида: то сумка с черепами, то рюкзак типа "Бешеный апельсин". Рюкзак резанул глаза, и впридачу к рюкзаку обнаружилась сестра, которую тискал светловолосый парень в голубой рубахе. Два этих цвета, небесно-лазоревый и смачно-оранжевый, по мнению Коли прекрасно сочетались друг с другом и весьма убедительно демонстрировали фестиваль идиотов.
   Коля остановился, чтобы неспеша и с интересом окунуться в неожиданный перформанс. К его разочарованию, пара посторонних глаз была быстро отмечена. Сестра сердито отодвинулась от воздыхателя, на что Коля только усмехнулся -- поздно строить невинность, уже все видели!
   Парень был симпатичным и не казался масляным хлыщом. Однако, он был значительно старше сестры, лет на пять, а то и больше. Скорее, больше, не похож он на студента, нету в нем безалаберности и беспечности, как во всех Колиных сокурсниках.
   Сестра не пожелала продолжения спектакля, торчать под деревом было глупо, и Коля ушел.
   На пороге мать встревоженно пожаловалась:
   - Эта бестолочь опять забыла свой телефон! Мне репетитор звонил, сказал, что Елена до него так и не дошла. И позвонить некуда, вон ее мобильник уже весь распух от непринятых вызовов.
   - Может, что-нибудь случилось? - рассеяно произнес отец. Коля удивился, он давно уже не видел отца дома в восемь вечера.
   - Вот умеешь ты успокоить! - раздраженно бросила мать. - Думай лучше, где искать негодяйку!
   - А чего ее искать, - пожал плечами Коля. - В Васином саду сидит на лавке, обжимается с каким-то престарелым хмырем.
   Мать оторопела:
   - Владя, ты слышал? Нет, ты слышал? Какой позор! Надо что-то делать с ней!
   - Томочка, она уже большая, - примирительно произнес отец. - Ничего с ней не случится. А за репетитора сделаем ей выговор.
   - Как это не случится? Да с ней уже случилось, а ты и не понял! Позавчера хулиганы расцарапали, сегодня мужик ее лапает, а завтра на панель пойдет?!
   От Коли не ускользнуло, что отец расстроен и выбит из седла, но, кажется, совсем не Ленкиными выкрутасами. От материных нападок насчет воспитания наследницы он отбивался вяло и без азарта. Его мысли явно витали где-то далеко, так что загулы дочери не слишком его трогали.
   Мать провела остаток вечера как на иголках, все время срывалась, грозилась отхлестать бездельницу своими руками. У нее подгорели котлеты и подскочило давление. Коля и Владя предусмотрительно спрятались в своих норках, и бедной Тамаре Николаевне приходилось страдать без публики.
   Когда скрипнула входная дверь, мать была уже на полном взводе.
   - Завтра мы идем к гинекологу, - заявила она Ленке, - и делаем аборт. А послезавтра я начинаю водить тебя за руку в школу и за руку забирать из школы! Пусть все смеются над тобой, но это единственное, что может подействовать на малолетнюю проститутку!
   - Мама, ты беременна? - не поняла Ленка. - Какой аборт?
   - Она еще и издевается! Она измывается и острит! - Тамара Николаевна перешла в крик. - Делает вид, что ничего не понимает! К репетитору мы не ходим, телефоны дома нарочно оставляем! Понятно, для чего! И давно ты по постелям с мужиками скачешь?!
   Ленка сжала губы, сдвинула брови, повернулась к вышедшему на крик брату:
   - Ты настучал.
   - Не настучал, а рассказал, что сам видел.
   - Ты видел, как я скакала в постели с мужиком?
   - Я этого не говорил.
   Коля пожал плечами и удалился. Отец хмуро покачал головой.
   - Ты понимаешь, что ты творишь?! - снова закричала мать. - Мы на тебя здоровье тратим, деньги тратим, в люди пытаемся вывести, а ты все псу под хвост!
   - Не кричи на меня!
   - Кто он?! - угрожающе вопросила матушка. - С кем ты только что шлялась?!
   - Я не шлялась, - решительно и на удивление твердо ответила Ленка. - И можете не тратить свои драгоценные денежки на репетиторов. Я не пойду в экономичекий. Я пойду в музыкальное училище. А туда я и без репетиторов поступлю.
   Тамара Николаевна побагровела, задохнулась от такой наглости, обратилась взглядом к Владе, аппелируя к его авторитету, как к последней инстанции. Отец тяжело молчал.
   - Так, - мать немного успокоилась и сменила крик на зловещее шипение. - Что за престарелый хмырь был сегодня с тобой? Я должна это знать непременно! И ты не уйдешь к себе, пока нам все не расскажешь!
   Ленка вспомнила беседы со Сметанычем и его приемы самообороны.
   - Окей, - согласилась она. - Ты права, мамочка. Родители обязательно должны знать об интересах своих детей.
   Тамара Николаевна растерянно захлопала ресницами, а Ленка продолжила:
   - Никакой он не хмырь. И не престарелый. Он два года назад закончил институт. Он классный парень. Он добрый, красивый, работящий, щедрый и понимающий. Он меня любит, и я его тоже! И зовут его Павел Сухотин! И это все! Адьос, падре и мадре!
   Ленка со всей силы треснула дверью своей комнаты. Слышно было, как она шваркнула на пол рюкзак и затарабанила на синтезаторе мелодию из "Призрака в опере". "Призрак" плавно перетек в "Дым над водой", а тот посредством трансформации в разухабистую цыганочку завершился "Собачьим вальсом" с демоническими побочными темами.
   - Павел Сухотин! - пораженно воскликнул Владя.
  
К оглавлению
  

Глава 6. Пашка тайно помогает старику. Виталий Николаевич.

   Старик застукал Павла в самый сладкий момент зевания. Тот подъехал вовремя, как договаривались, гуднул слегка, старик высунулся и крикнул, что сейчас выйдет. Следом выглянула Альфия, кивком поздоровалась и тут же снова склонилась над плитой. Наверное, что-то варила Костику на завтрак. В руке у нее была книжка на языке, который Пашка не сумел опознать.
   Старик собирался довольно долго. Уже успели выбежать двое мальчишек и затеять игру с мячом, успел сгонять за пивом тощий мужичонка со страдальческим лицом, манерная фифочка успела выгулять на ближайшем газоне крохотную собачку, а, может быть, и крыску. Мяч несколько раз стукнулся о дверцу Логана, и Пашка пригрозил ребятам кулаком. Потом все люди разбежались, стало совсем скучно, тут-то Павла и одолела ужасная зевота.
   - Как тут у тебя открывается?
   Виталий Николаевич скрипнул над ухом как раз, когда Пашка более всего походил на кобру, решительно готовящуюся к приему внутрь очень аппетитного кролика.
   - Хаммм, - Пашка захлопнул челюсть, - то есть там...
   На всякий случай он выскочил из автомобиля и раскрыл перед стариком дверцу.
   - Я на заднее сяду, - строго возразил старикан.
   Он уселся сзади с таким важным видом, что Пашке тотчас пришло на ум сравнение с министром иностранных дел и его шофером.
   - Куда едем?
   - На Северное кладбище.
   Пашка поперхнулся: опять кладбище!
   - А где это?
   - В Парголово. Небось, еще ни разу ни к кому не ездил на могилку?
   - Ездил. На Волковское.
   - На Волковское любой дурак ногами дойдет, ты пойди до Северного доберись. Туда даже автобусы из города не ходят.
   Пашка выставил точку в навигаторе, старик с интересом понаблюдал за его действиями.
   - Компьютер?
   - Типа того. Электронная карта.
   - Надо же, чего придумали!
   Тут же взлрогнул: женский голос громко и настойчиво предупредил о необходимости повернуть налево.
   - Она эдак всю дорогу будет тарахтеть? - спосил он недовольно.
   - Ага! - со злорадством ответил Павел. - Придется потерпеть, я тех мест не знаю, можем заблудиться.
   Половину пути Виталий Николаевич с любопытством глазел в окна, изредко крякая что-нибудь типа "Понастроили-то!" или "Надо же, еле узнал!", из чего Пашка заключил, что дед давно не выбирался за пределы района. Потом пошли новостройки и старик замкнулся. Ко времени заезда на площадь перед кладбищем старик полностью ушел в себя. Он молча выбрался из машины, ни слова не говоря побрел к развалу с цветами и венками. Пашка видел, как он долго приценивался к букетам и наконец выбрал шесть штук самого скромного вида. Тысячерублевка, перекочевавшая из его рук в руки продавщицы, показалась Пашке знакомой -- такая же сложенная вчетверо, как и та, которую отдал ему Пашка взамен ссуженной. Старик так аккуратно пересчитал сдачу, так тщательно спрятал ее во внутренний карман пиджака, что Пашка понял -- дед очень и очень стеснен в средствах. И он не глядя выложил выложил нужную сумму в критичный для незадачливого Ромео момент! Чувство благодарности стеснило Пашке горло и сдавило грудь.
   - А где тут управление? - спросил он у старика.
   - Зачем тебе?
   - Я вспомнил, что тут мой дядька лежит. Хочу найти могилу, раз уж я тут.
   - Вон там, - махнул рукой дед, - у автобусной остановки.
   Потом старик развернулся и с охапкой букетов пошаркал по центральной аллее. Павел сходил к управлению, постоял за углом, затем купил у ошалевшей бабульки три ящика рассады всевозможных цветов и декоративных травок, а заодно и облезлую лопатку, которой она подавала эту рассаду, и галопом поскакал за дедом.
   Виталий Николаевич не успел далеко уйти, Пашка обнаружил его быстро. Как заправский шпион, юноша преследовал деда на достаточном отдалении: то метался в боковые отводы, то склонялся над чужими могилками, а однажды, когда старик оглянулся, и вовсе сиганул через канаву в заросли колючего кустарника. Пашка все свои кульбиты выписывал с ящиками в руках, вызывая порой самые недоуменные взгляды многочисленных посетителей. Ему не хотелось афишировать свои добрые побуждения и открываться старику, чтобы не ставить того в неудобное положение. Да и непонятно, как бы отреагировал дед на внезапные щедроты -- а вдруг обидится?
   Старик прибыл на место после почти получасовой ходьбы. Пашка бы, конечно, этот путь одолел минут за пятнадцать, а то и за десять, но у Виталия Николаевича, конечно, не было ни резвости, ни прыти. Старик сел на облупленную скамейку под плакучей березкой и некоторое время просто сидел, вытирая пот со лба. Пашка видел его со спины, поскольку забежал чуть дальше вперед.
   К старику подъехал на велосипеде кладбищенский работник. Рабочий что-то показал на скромном памятнике, о чем-то жарко поуговаривал, затем сунул старику в руку кусочек бумаги и уехал. "Услуги предлагает", - подумал Павел. - "Визитку свою дал". Эта пантомима была понятна и без слов.
   Виталий Николаевич разложил четыре букетика у памятника, на который тыкал рабочий, а два других отнес к могилке чуть поодаль, той, что располагалась под кленом. Голыми руками прибрал ветки и мусор, что остался с зимы, выдергал травку в цветниках и в проходах, не трогая, впрочем, трубки люпинов, что росли по одной стороне первой могилы и с двух сторон второй. Он повернулся боком -- Пашка заметил, что дед шевелит губами, будто разговаривает с кем-то невидимым.
   Закончив с уборкой, старик вновь присел на лавочку, сгорбился. Так пронзительна была его поза, что Павел готов уже был выйти из убежища, плюнуть на дурацкую рассаду, хлопнуть старика по плечу, сказать что-нибудь идиотски-простое и ободряющее: "Да брось, дед, все будет пучком!" Пока Пашка боролся с собой, Виталий Николаевич встал и побрел обратно. Когда он скрылся из виду, Пашка с ящиками поскакал к могилкам, благо они четко были обозначены свежими цветами.
   Пашка склонился над первым памятником. "Мищук Валерий Витальевич. 05.02.1958 -- 03.06.1982", а чуть пониже: "Мищук Нина Александровна. 26.09.1933 -- 27.09.2000", и совсем внизу: "Мищук Николай Иванович. 22.10.1900 -- 22.10.1992". Валерий Витальевич - ровесник, 24 года. Пашку как оглушили дубиной. Судя по отчеству -- сын старика. А женщина -- жена старика. Мать с сыном. Наверняка, ее просто подхаранивали, вон и надпись с ее именем явно более поздняя. И дремучий старик Николай Иванович, отец старика нынешнего.
   Вторая могила производила еще более тягостное впечатление. От увиденного хотелось выть и колотить руками о землю. "Зверевы Игорь Георгиевич. 12.03.1956 -- 07.07.1992. Анна Витальевна. 23.04.1960 -- 07.07.92. Евгений Игоревич. 05.05.1982 -- 07.07.1992. Кирилл Игоревич. 11.06.1986 -- 07.07.1992." Четверо в один день. Анна Витальевна -- дочь, Кирилл и Евгений -- внуки. Значит, сейчас старик совсем-совсем один.
   Пашка с яростью и болью в сердце принялся выкапывать ямки и запихивать в них корешки. В ближайшей канаве набрал мутной воды в брошеную пластиковую бутылку, полил импровизированный садик. Выходило красиво.
   - Добрый день, я гляжу, у Вас памятник покосился, - произнес человек в синем комбинезоне. Павел узнал его, это был тот рабочий, что уже подгребал к старику. - И буквы облезли. Обновить не желаете?
   - А дед что сказал?
   - Ваш дед сказал, что у него нет денег.
   - Вечно он так, - как бы проворчал Пашка. - Склероз! Сколько стоит?
   - Две тысячи приподнять и сто рублей буква. У вас шрифт простенький.
   - Делайте. Только мне еще вон тот тоже.
   - Тот ровно стоит, ему бы поребрик сменить, галечки подсыпать.
   - А...
   - Поребрик за три сделаем, а галечку сами купите в строительном магазине.
   - Хорошо.
   - Визиточку я Вашему дедушке дал, - рабочий говорил ласкательно-уменьшительными словами, как с ребенком. Может, он был и прав, поскольку у погоста все становятся растерянными детьми.
   - И мне дайте.
   Рабочий дал Пашке визитку.
   - Мне бы Ваш телефончик. На неделе все сделаем. А как сделаем, я Вам звякну, Вы подвезете деньги.
   - Вы заранее не берете? А вдруг обману?
   - Эх, молодой человек, - вздохнул рабочий, - это в жизни обманывают. А тут у нас не шутят.
   Он произнес "у нас", как будто бы был самим Хароном и стоял не у велосипеда, а у ладьи в водах Стикса, и за спиной у него был не мусорный бак и не размытый после влажной зимы проезд с беспечным шиповником по краям, а царство мрачное Аида.
   - Если Вам не надо, оставьте ящички здесь, я их снесу на растопку в хозяйницкую.
   Пашка не стал возражать -- сдались ему эти ящики!
   Юноша вернулся к машине заляпаный и всклокоченный. Старикан прохаживался вдоль цветочных рядов.
   - Нашел дядьку-то? - спросил он и сам себе ответил, оглядев Пашку с ног до головы, - нашел, вижу... Могилу вскрывал, гробокопатель? Ишь, грязный какой, свинья натуральная!
   Пашка посмотрел, как старик хорохорится, грубит, и глаза его затуманились.
   Лирическое настроение испортил резкий звонок Слонимского. Слонимский на этот раз не кричал, а очень даже вкрадчиво поинтересовался здоровьем и настроением Павла, после чего предложил приехать поработать, потому что в цеху рыдал бригадир Ахмет, которому программа не позволяла выписать пять метров штрипса оцинкованного, а идти в обход программы начальник цеха категорически запретил.
   - У меня выходной, - жестко ответил Павел. - И я на кладбище.
   - Ты же не весь день на кладбище будешь, - резонно заметил Слонимский. - И я не за просто так.
   Это было что-то новенькое.
   - А за как?
   - О, другой разговор! - и философически изрек, - Все люди одинаковы, как живой деньгой помашешь, так сразу говно вопрос. Давай двигай на производство, и разберись с Ахметом, деньги потом возьмешь, где я скажу.
   - Почему Вы не хотите через "Меридиан" проводить? Ваше предложение не вполне честно. Получится, что я стряпаю делишки за спиной шефа.
   - Принципиальный, бл...
   - Нет, мне просто выгоднее быть честным. Если про это узнают, меня уволят, и потеряю гораздо больше, чем Вы сейчас предлагаете.
   - Ко мне пойдешь, сварганем для тебя должность программиста.
   Пашка ужаснулся: Слонимский -- начальник! Легче сразу постучаться в двери психушки с сиротской котомкой за спиной.
   - Извините, я не могу.
   Слонимский чертыхнулся со всей удалью и мощью, даже старикан расслышал его боцманский загиб. Дед с уважением поглядел на трубку:
   - Вот это я понимаю -- мужик!
   - Слишком нервный, все время орет. Можно подумать, нельзя спокойно все сказать.
   - А чего он хотел от тебя?
   - Да, по работе....
   - Точно -- настоящий мужик! - восхитился дед. - У мужчины дело на первом месте, а потом уже бабы и остальная ипохондрия. Он за дело радеет, коли так надрывается... Эх, надо было запомнить его коленце...
   - А кому Вы его скажите? - бестактно отозвался Павел.
   Он тут же пожалел о своих словах, так как старикан надулся, а потом сварливо вопросил:
   - Чего стоим-то? Второго пришествия ждем? Или ночевать здесь будем?
   В районе проспекта Энгельса Слонимский снова вышел на связь:
   - Езжай к Ахмету, "Меридиан" больше не участвует в разработке нашей системы.
   - Как так?
   - Я позвонил Курносову, сказал, что не буду подписывать договор на второй этап. Ты свободен, Нельсон Мандела, бл...
   - Сколько заплатите?
   - Сколько надо?
   - Тысяча -- час работы.
   - Нарочно начнешь время тянуть.
   - Не начну, меня девушка ждет.
   - Тогда-то что! - хихикнул Слонимский. - Исправишь, сообщай.
   Дед все слышал.
   - Это как же получается, - спросил он сердито, - ты за десять часов работы мою пенсию наработаешь?
   - Я не виноват, - весело сказал Пашка. - Они сами столько платят.
   Высадив деда и созвонившись с Ленкой, а она еще была на уроках и обреченно пожаловалась, что в данный момент пытается метнуть мяч прямо в физрука, но скорее всего не попадет, а жаль, устроить бы ему хорошенькое сотрясеньице серого вещества, мучителю и душителю свобод прогрессивного человечества, Павел помчался к бедолаге-Ахмету и его проклятому штрипсу оцинкованному.
  
   - А, Мефистофель! - почти обрадованно встретил Виталий Николаевич гражданина Грекова. Дед неспешно направлялся к своему дому -- Павел не стал заезжать во двор, старик шаркал с Большого проспекта. Белослав Никифорович поймал его на углу и церемонно поздоровался.
   - Почему же Мефистофель? - огорчился Греков. Очки его блеснули на солнце, ослепили старика. - Разве я похож на Мефистофеля? Думаю, ничего демонического во мне нет.
   Дед оглядел Грекова. Золотая оправа, мягкий серый костюм тонкой шерсти, шейный платок, на этот раз зеленый с золотыми же ромбиками, комфортные темно-серые штиблеты, очень дорогие на вид, рядом с ними ботинки старика показались грубыми и отчаянно дешевыми, длинные волнистые волосы до плеч, аккуратно причесанные и уложенные на пробор.
   - Ты похож на петуха, - с радостной издевкой сказал дед, - На гомосека из телевизора. Но черт всегда прячет копыта под расписной одеждой.
   Виталий Николаевич с нетерпением стал ожидать возмущенной реакции Грекова, чтобы вдоволь насладиться бесплатным цирком. Но Греков снял ботинок и даже носок, пошевелил пухленькими розовыми пальцами:
   - Нет у меня копыт. И рожек нет. И я, к Вашему сожалению, не доставлю Вам удовольствия разгневаться. И я понял, почему Вы меня так поэтично назвали. Вы, ведь, подслушивали нашу беседу с Альфией Мансуровной! А потом навоображали невесть что!
   Старик ничуть не смутился:
   - А зачем ты ей в помощники набивался? Неужто ради кобелирования? Ты учти -- у нее сынок-то, даун!
   - Ну и что? Думаете, это заразно?
   - Кто знает..., - подмигнул Виталий Николаевич, - а вдруг твой кобелиный инструмент тоже взбесится?
   - Насколько я понимаю, дауны не бешеные, а напротив, довольно тихие существа.
   Разговор тек совершенно дурацкий, но старик явно был рад попикироваться.
   - Я хотел помочь Альфие только потому, что хотел помочь, - продолжил Белослав Никифорович. - Хотите, и Вам помогу?
   - Из собеса что ль? Не похож..., - дед недоверчиво покосился на золотой перстенек Грекова на левом безымянном пальце. На перстеньке странным образом громоздились друг на друге пять разноцветных камней. Камни сверкали, и не оставляли никаких сомнений в том, что они драгоценные.
   - Я психолог. Оказываю психологическую помощь населению.
   - Зачем? Материальную еще понимаю или медицинскую, а психологическую зачем? Пошел вон сто грамм опрокинул, и нет проблем.
   - А Вам сто грамм помогут?
   - Не пью, язва у меня. С одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года.
   - Вот видите. Как же душе помочь, ежели пить невозможно.
   - Ну, так помогай.
   - То есть...
   - Ты хотел мне помочь? Давай, помогай!
   Белослава Никифоровича это огорошило. Не ожидал он, что бастион, к долгой осаде которого он готовился, сам двинется на осаждающего.
   - Вы меня просите?
   - А то как же! Конечно, прошу! - Старик радовался от души и, по-видимому, ощущал себя ребенком в шапито с клоунами и слонами. - Посмотрим, чем нынче помогают шуты гороховые!
   - Прекрасно! - вскричал Греков, не обращая внимания на инсинуации. - Замечательно! Я загляну к Вам нынче вечером!
   - Не надо нынче, - неожиданно серьезно попросил Виталий Николаевич. - Завтра.
   - Благодарю! Непременно завтра приступим к занятиям!
   Белослав Никифорович протер очечки, заметил приближающийся троллейбус и резво бросился за ним в погоню. Техника бега его, называемая Мусенькой "полетом сытого Наф-Нафа", заставила старика презрительно сплюнуть и забормотать что-то невнятное насчет пижонских уродов.
   Гражданин Греков, грациозно впрыгнув в салон троллейбуса, не удержался, позвонил Мусеньке по сотовому телефону. Он ничего не успел произнести, только вызвал абонента, как абонент сам заговорил:
   - Вижу, Белочка, вижу! Старичок-то наш каков! Сам вызвался! И, слава Богу, вразумили дедушку!
   - Нет, Мусенька, Бога надо благодарить, что их должно быть четверо, а не десятеро, например. Ты можешь себе представить число сочетаний?!
   - Размещений, - поправила Мусенька. - Порядок важен.
   - Да какая разница! Все равно чудовищно много!
   - Не чудовищно. Девяносто штук.
   - Мусенька, ты убиваешь меня своей ученостью! Ну как ты себе представишь девяносто добровольных поступков!
   - Не кипятись, Белочка, я полностью с тобой согласна! Как ты думаешь, они справятся? Пока в наличии только шесть дел.
   - Разве не пять, Мусенька?
   - Нет, Белочка, шесть. Я не могу ошибаться.
   Белослав Никифорович задумался на мгновение, потом просиял:
   - Точно, шесть! Шестое еще не воплотилось, но все уже запущено, и его не остановить!
   - Белочка...
   - Да, Мусенька.
   - Все-таки, что-то происходит в этом мире.
   - Должен заметить, в этом мире все время что-то происходит.
   - Ко мне Маша Пунина приходила.
   - Пунина?
   - Ну, бифуркант. Ее к нам Лек привел, помнишь?
   - А! Припоминаю, кажется! Милая такая девушка, совета спрашивала, как бы ей замуж выйти.
   - Боюсь, ей не до замужества сейчас. За нее органы серьезно взялись после скандала в Тайланде.
   - Боже ты мой, да там шито все белыми нитками! Чушь на постном масле!
   - Там, Белочка, это прекрасно понимают. Плохо другое, ее хотят привлечь к сотрудничеству, и сейчас прочесывают всех ее друзей и знакомых. Выйдут и на нас, рано или поздно.
   - Да нам-то что? Мы с тобой ничего противозаконного не делаем! И вообще, я модный психотерапевт, мое имя известно в высоких кругах, я консультирую самого...
   - Ладно, Белочка, можешь не распушать передо мной свой хвост, уж я-то тебя знаю, как облупленного. Это я так волнуюсь, на всякий случай.
   - А ты не волнуйся, милая. Как Маша?
   - Держится. Они ей златые горы посулили, Машенька отбрыкалась как могла. Наверное, потом стращать начнут.
   - Она выдержит, я знаю.
   - Дай-то Бог!
   - Чем ты сейчас занималась? Смотрела наших?
   - Так, глянула одним глазком. А вообще, я сидела и читала о первой нижней сфирот, именуемой Хесед.
   - Ох, Белочка, лучше бы ты изучала поваренную книгу!
   - Скажи еще, что тебя плохо кормят, худышка!
   - Хрю! Хорошо, но мало!
   Далее потек разговор ну совершенно несодержательный, каким он бывает у супругов, проживших вместе не один десяток лет, и умеющих общаться не прямыми словами, а некими образами, за которыми громоздятся целые пласты контекстов, понятных одним лишь им.
   Виталий Николаевич, поболтавший с напускной веселостью с Грековым, и уевшим его, как определенно показалось старику, чем ближе подходил к своему дому, тем больше склонял голову к земле. У четырех липок, посаженных им вместе с отцом в девяносто втором, незадолго до отцовской кончины, старик отрешенно погладил теплые стволы. Липки капризничали, не желали выпускать листья, несмотря на безудержное зеленение соседей - легкомысленных тополей и березок. "Ничего, распустятся еще", - сказал сам себе старик и пошел дальше. У самого дома он внезапно развернулся, поняв, что не сможет сейчас сидеть один в пустой комнате. Он устал, но отдыхать дома именно сегодня не было ни малейшего желания. Виталий Николаевич решил, что для отдыха вполне сойдет скамейка в саду Академии Художеств, и неспешно направил стопы свои в прохладу зеленого острова.
   Виталий Николаевич всю жизнь проработал инженером производственной линии на Кушелевском хлебозаводе. А жизнь его закончилась там же -- в двухтысячном, когда умерла Ниночка, и его выпихнули на пенсию.
   - Не обижайся, Николаич, - сказал тогда начальник цеха, - ты и так на четырнадцать лет больше положенного проработал. Молодые тоже хотят трудиться.
   Николаич все это понимал, но справиться с собой не смог -- плюнул на стол директору, и был торжественно выведен охраной под белы ручки.
   С потерей работы воцарилась окончательная пустота. Чтобы ее наполнить хоть чем-нибудь, Виталий Николаевич затеял обмен жилья. Он лично явился к собственнику старой отцовской квартиры, которую еще в семидесятых обменяли вкупе с Ниночкиными коммунальными хоромами на большую четырехкомнатную площадь на проспекте Науки, и предложил продать владение. Новый хозяин отказался, но Виталий Николаевич не сдавался. Полгода подряд он подкарауливал хояина у его парадной и рассказывал, как прошло его детство в этих стенах, и юность промелькнула, и как он здесь женился на хорошенькой учетчице с их же завода, и как родился сначала сынок, а потом дочка, и как они десять лет жили впятером в одной комнате, разгораживая пространство ширмами и книжными стеллажами, и как переехали наконец-то, когда на Ниночку свалилось теткино наследство. Переехали, но душа осталась здесь, на Васильевском, и никуда от этого не денешься. Вряд ли нового хозяина впечатлили ностальгические воспоминания занудного старикашки, скорее всего, он просто смекнул, как можно выгодно приобрести бОльшую площадь. Во всяком случае, на проспекте Науки новый хозяин жить не стал, тут же перепродал квартиру.
   Виталий Николаевич переехал, перевез дорогие его сердцу старые вещички (весь новодел безжалостно выкинул, оставил у мусорных контейнеров полированные гардеробы и румынскую пятиместную кровать, да и на кой они ему одному нужны!) И пустота, одиночество навалились снова.
   Мужчины в семействе Мищуков все как один отличались крепким здоровьем, атлетическими статями и любовью к спорту. Отец Виталия Николаевича прожил девяносто два года и почти до кончины бегал на лыжах, ходил в многодневные походы и плавал в бассейне "Светлана". Виталий Николаевич уважал бег. Он с детских лет выступал на всевозможных соревнованиях -- за школу, за институт, за цех, за завод, за район, больших успехов не добился, но ни на что особо и не рассчитывал, кроме здорового тела и здорового духа.
   Он и Валерку, первенца, воспитывал в строгом здоровом духе, расстраивая Ниночку запретами кутать и баловать парня. Довоспитывался -- Валерка лет в двенадцать стал бредить оружием, парашютами, самбо и прочими романтическими для мальчишек вещами. Только к окончанию школы романтика не выветрилась, а окрепла и переросла в желание выучиться на разведчика-десантника. Валерик без особых сложностей поступил в Рязанское Воздушно-Десантное командное училище, и на каждой побывке с упоением описывал родителям марш-броски, стрельбы, рукопашные бои, тактику десантирования и, что совсем доканывало Ниночку, приемы медицинской помощи.
   - Пошел бы в хороший институт, - говрила Ниночка, качая головой. - Вон их сколько у нас в городе! Надо же -- из Ленинграда в Рязань! Да еще на такую опасную учебу! А выпустишься, куда пошлют? Ладно, если в тьмутаракань. А вдруг в Сомали или Египет?
   - Да отвоевались уже, мать! - смеялся Валерка. - Выпущусь, буду командовать салагами в какой-нибудь части.
   Он и стал командовать взводом сразу после выпуска в восемьдесятом. В Таджикистане на самой границе СССР. А в восемьдесят первом их отправили в Афганистан. Ни мать, ни отец не подозревали об этом, письма приходили по-прежнему из далекого таджикского селения близ Куляба. Валерка почти год свергал антинародный режим Амина и расчищал дорогу Кармалю, и считался везунчиком. Его взвод не потерял ни одного бойца, за исключением рядового Тютина, скончавшегося от тифа и гепатита. Но очередная Панджшерская операция разом перечеркнула жизни всех двадцати четырех его ребят. И жизнь Валерки.
   Валерку привезли в цинковом гробу. Через месяц после похорон у Ниночки случился первый инфаркт, а у Виталия Николаевича открылась прободная язва. Виталий Николаевич Николаевич и не знал, что у него язва. У Анюты, месяц назад родившей Женечку, пропало молоко. И именно это вытащило из безоглядного горя и Ниночку, и Виталия Николаевича.
   За искусственным детским питанием, смесью, а потом кефиром и творожком, приходилось таскаться в детскую кухню, стоять в очереди, кипятить бутылочки, бегать за направлением в поликлинику. Анюте, дочке, было тяжело заниматься добычей кефира, Женька был егозливым пацаном и совершенно измучил молодую мамочку, а зять пошел в гору, трудился на полторы ставки, зарабатывал деньги, так что помощи не мог оказать при самом горячем желании. Ниночка и Виталий Николаевич нарочно записались в разные смены, поэтому кто-то один из них всегда был на подхвате у Анюты.
   За Женькой подоспел Кирюшка, с ним уже было спокойнее. Виталий Николаевич, глядя на внуков постепенно смирялся с потерей сына. Молодец Анютка, что рано выскочила замуж и принялась рожать мальчишек! А Ниночка ее ругала тогда, ахала, институт, мол не закончила, а уже дети...
   Игорь, зять, был хорошим мужичком. Семейным, деловитым. Прижимистым немножко, но Виталий Николаевич не ставил ему в вину сей грех. Экономный, так не для себя старается -- для Анюты и ребятишек. Уперся, хочу, мол, машину, и катил, как танк, к своей мечте. Анютка тоже вздыхала об автомобиле. Одно дело таскаться в Лемболово на дачу на переполненной электричке и стоять там полтора часа на одной ноге с двумя пацанами и пятью кошелками, другое дело -- с ветерком мчаться в новеньких "Жигулях". Пацаны на заднем сиденье, кошелки в багажнике -- красота!
   Вышли не "Жигули", а "Форд Скорпио". Игорь тогда подался в бизнес, открыл фирму, чинил бытовую технику, возил из-за границы и продавал первые компьютеры, а до кучи какую-то дамскую косметику. За "Фордом" ездил аж в Германию, гнал его через жадные кордоны таможенников и бандюганов. Договорился с первы, договорился со вторыми, а с судьбой договориться не удалось.
   Анюта только-только получила права и горела желанием самой вывезти семью в лес. Она и день выбрала будничный, чтобы поменьше было машин на дороге, и дату подгадала счастливую, из двух семерек. Она и папу с мамой уговаривала поехать. А что, машина широкая, а дети еще маленькие, вчетвером сзади легко поместимся. Очень хотелось похвастаться, как она ловко рулит. Но Виталия Николаевича не отпустили на работе, а Ниночка осталась с ним заодно.
   Виталий Николаевич потом постоянно жалел, что не смог договориться с начальством и все-таки отпроситься. Уж лучше бы они тогда все вместе...
   На трассе около Осельков в них влетел грузовик с отказавшими тормозами. Погибли все -- и Зверевы, и водитель ошалевшего грузовика.
   Ниночка неделю после похорон сидела на стуле в одной позе, не могла заплакать. Виталий Николаевич и его отец тормошили Ниночку, но та только бормотала "Да-да, конечно", и продолжала сидеть. Ее увезли со вторым инфарктом. Ниночка надеялась, что умрет. Зачем ей было жить? Однако муж и свекр выходили ее, поставили на ноги, обнаруживая в уходе за ней хоть какой-то смысл существования. А когда поставили, когда острая боль сгладилась, умер отец.
   За пару недель до смерти отец вместе с Виталием Николаевичем посадили четыре деревца в память о рухнувшем роде. Посадили у старого дома, потому что решили, что души их детей не захотят возвращаться на унылый проспект Науки, а попробуют навестить то уютное место, где родились и выросли.
   Как в полусне оставшиеся Мищуки протянули восемь тоскливых лет. Виталий Николаевич продолжал работать, а Ниночка ушла на пенсию после инфаркта. Она кое-как варила днем суп и брала в руки книжку. Читала почти весь день, чтобы вечером выйти на улицу и встретить у Светлановского мужа. Виталий Николаевич нарочно выходил за несколько остановок, чтобы потом неспешно прогуляться после работы. Делать-то все равно было нечего. Телевизор они почти не смотрели -- не могли видеть радостные молодые лица. Хорошо, что была работа, хорошо, что линии выпечки ломались, и что ремонтные бригады состояли из одних балбесов и несознательных элементов. В наладках, ремонтах и ругани с нерадивыми сотрудниками жизнь текла более незаметно.
   Однажды Ниночка не встретила Виталия Николаевича. Встревоженный старик поспешил домой, на бегу понимая, что спешить, скорее всего, уже незачем. Ниночка сидела на стуле, уронив голову на кухонный стол, рядом лежала книжка, "Оливер Твист". Подъехавшая скорая констатировала, что делать ей тут нечего, и быстро умчалась на другой вызов.
   Виталию Николаевичу выделили на заводе материальную помощь на организацию похорон, позволили проработать до конца года, а накануне новогодних праздников отправили на заслуженный отдых.
   Если раньше Виталий Николаевич и задумывался о загробной жизни, то неизменно представлял ад в виде непрерывных мучений тела. Отчего-то казалось, что ад -- это нескончаемые язвенные боли. После потери последнего близкого человека Виталий Николаевич понял: ад -- это пустота и одиночество.
   Старик пробовал бегать, как раньше, но тело после двухсот метров пробежки становилось ватным и непослушным, будто бежалось не на ногах, а на протезах. Попытался ходить в клуб пенсионеров при администрации района, но там были одни бабки, да и те постоянно судачили о детях и внуках. Начал ездить на экскурсии по родному краю (на неродные края денег не хватало) -- ни тоска, ни одиночество не отступали в поездках. Старик ложился спать в восемь и до полуночи плакал.
   Был грех, подумал было о самоубийстве, но не решился. А когда навестил липки на Васильевском, понял -- надо переезжать туда, где был счастлив.
   Переезд и уговоры неуступчивого владельца заняли восемь месяцев. Виталий Николаевич втайне был благодарен упрямому хозяину, борьба с которым привносила насыщенность в жизнь старика. Но все рано или поздно кончается. Вынырнув из хлопот по смене жилья, Виталий Николаевич с ужасом осознал, что вот-вот навалится старый кошмар бессмысленности. В день, когда эта мысль гадюкой вползла в его голову, в квартире напротив появилась новая соседка.
   Квартира номер один пустовала давно, дурная слава отпугивала потенциальных покупателей. Еще в далеком детстве Виталия Николаевича в ней убили старушку из-за фамильных драгоценностей, а ровно год назад в ней повесился по пьяни дурковатый обитатель. Сама квартира вид имела ужасный, какой приобретают все жилища алкашей и наркоманов. Мамаша самоубийцы, такая же дурковатая, как и ее дитятя, сразу после ужасного инцидента куда-то съехала, рассказав всем соседям, что не может спать в комнате, которую посещает неупокоенный дух сына. Она сдавала площадь за смешные деньги, но квартиранты не задерживались. Старик не припоминал никого, кто бы удержался более месяца.
   Соседку с восточным ликом репутация жилища не взволновала. Как старик понял, женщина была рада, что задешево приобрела себе отдельную площадь -- шутка ли, вдвое дешевле обычного! Она сама сделала скромный ремонт, сама выволокла на помойку все барахло, оставшееся от предыдущих хозяев, сама заменила стекла, повесила красивые занавесочки и даже за свой счет оштукатурила и покрасила парадную на первом этаже.
   Виталий Николаевич с большой охотой наблюдал за превращениями крысиного гнезда в уютную норку и не переставал дивиться решительности женщины. Впрочем, смелость хозяйки не была безусловной и абсолютной, поскольку однажды в парадную женщина вошла с самым настоящим попом. Очень не вязался вид православного служителя с раскосым лицом жилички, но батюшка пришел, очистил квартиру, помахал кадилом, побрызгал водой на стены. Все это Виталий Николаевич видел с лавочки во дворе. Сам он скептически относился к какой бы то ни было магии, а атеистическое воспитание советских времен направляло его жизнь мимо религии и церкви. Приход батюшки для старика был всего лишь сигналом -- соседка здесь всерьез и надолго. Она и сама об этом заявила, когда после отбытия батюшки подошла к старику и представилась. "Посмотрим", - недоверчиво хмыкнул про себя Виталий Николаевич, а сам поражался -- нерусь, а с православным попом.
   Интересное началось потом. Альфия привезла в отремонтированную квартиру ребенка, и ребенок был дауном! Виталий Николаевич не любил всяких убогих, его-то дети были удачными, и умницами, и спортсменами. А тут нечто поросячеподобное, ни мозгов, ни красоты. Альфия с ним здорово возилась, книжки ему читала, какие-то развивающие игры затевала, таскала по врачам и музеям. Старику было это любопытным, и он не стеснялся подслушивать, как идет жизнь за тонкой филенчатой дверью напротив.
   Мальчика время от времени увозили в санаторий, тогда Виталию Николаевичу становилось скучно. От нечего делать он вызывал скорую и жаловался на боли в сердце. Особенно ему нравилось вызвать помощь часа в три ночи, когда душила бессоница и подступала тоска. Молодой врач, каждый раз новый, текучка у них там приличная, измерял давление, делал ЭКГ и наливался пунцовой краской.
   - Делать Вам нечего, папаша, - еле сдерживая гнев, говорил врач. - Сто тридцать на восемьдесят, и ЭКГ кристальное. Вам бы в космос летать, а не людей от дела отрывать!
   Неизменные "папаша" и "космос" веселили Виталия Николаевича, он с нетерпением ждал этих слов от очередного врача и, услышав их, радостно смеялся, возводя возмущение напрасно вызванного специалиста в еще большую степень.
   В диспетчерской хорошо знали адрес Виталия Николаевича. Не послать машину они не имели права, но зато задвигали старика в самый хвост очереди. Один раз Виталий Николаевич ждал бригаду шесть часов, в течение которых шесть раз позвонил по 03, где ему с хорошо слышимым удовлетворением отвечали, что машина едет.
   Старик прекратил эту практику после того, как у него разыгралась язва, и он пару часов в мучительных корчах ждал скорую.
   - О, да тут все на самом деле! - удивился прибывший врач. Очевидно, о старике на местной станции скорой помощи прекрасно были осведомлены, посему и не спешили.
   Виталий Николаевич провел две недели в больнице и решил на всякий случай завязать с данным способом получения эмоций.
   Его залили верхние соседи, и он с удовольствием ввязался в длительную склоку с написанием писем во все мыслимые инстанции. Соседи уже давно расплатились за потоп, оплатили из своего кармана косметический ремонт потолка и стен кухни, публично извинились, но старикан всякий раз при встече с ними пафосно стыдил и взывал за совестью к оказавшейся рядом общественности.
   Однажды Виталий Николаевич заметил, как даун Костик бросил на лестнице фантик от конфеты. Старик оказался в затруднительном положении -- то ли ругаться на мальчишку, а вдруг бестолку, а вдруг не поймет, то ли наказать его родительницу. Дед выбрал второй путь. Он насобирал мусора со всей парадной и перед ней и торжественно сложил его кучкой перед дверью Альфии. Потом позвонил ей в дверь и прошмыгнул к себе домой, прильнув к глазку. Альфия вышла (вот дуреха, никогда не спрашивает, кто там), споткнулась о кучу, сходила в дом за веником, смела мусор, и на этом шоу кончилось.
   Виталий Николаевич был разочарован. Он полвечера переживал и твердил сам себе вслух, что соседка -- бесчувственная скотина, а вот его Ниночка этого бы не стерпела и не оставила, непременно пошла бы разбираться в конфликте.
   Старик подслушал, как Альфия жестко отвечает ноющему Костику, что чипсов дома нет, и она купит, когда деньги будут. Старик возликовал -- мать-тиран морит сына голодом! Он тут же поспешил в РОНО, в отдел опеки, и наябедничал о жестоком обращением с больным ребенком. Можно было и письмо написать, но лично явиться было интереснее и быстрее. В опеке семью соседки знали. Удивились стариковскому сигналу, однако обещали разобраться. К бедной Альфие полгода таскались всевозможные комиссии, чтобы освидетельствовать физическое состояние мальчика и обревизовать содержимое холодильника. Старик с нетерпением готовился к стычкам с обиженной Альфией, а та перехитрила его -- перед воскресными обедами звонила Виталию Николаевичу и приглашала его на трапезу, расписывая меню из четырех блюд. Виталий Николаевич всякий раз отказывался, и Альфия всякий раз вздыхала: "Жалко! А борщ (щи, уха, солянка, харчо) такой вкусный! Правда, Костик?". И что особенно обидно -- Костик радостно кричал: "Да, мам! Очень вкусный!"
   Иногда к соседке приходили подружки и принимались горланить песни. Если быть честным, пели они очень даже ничего, чистенько и с душой. У старика дочка Анечка ходила в детстве в хор, и на все отчетные концерты, фестивали и выступления обычно посылали именно его. Старик знал толк в пении, понимал, что женщины поют красиво, и даже однажды вытер слезу, когда одна из них затянула высоким хрусталем: "Слышу голос из прекрасного далёка...", но из принципа полез на рожон. В один из таких визитов, дождавшись десяти вечера, он вызвал милицию, живописав о бедламе, происходящем в первой квартире. Наряд примчался почти мгновенно, ворвался к Альфие в дом... и с удовольствием откушал медового тортика, испеченного гостеприимной хозяйкой. На следующие подобные вызовы милиция спешила еще быстрее, ибо по отделению слух о знаменитых куличах и пирогах соседки разнесся со скоростью света. Когда Виталий Николаевич осознал, что самолично устроил соседке дружбу и крепкую защиту со стороны бравых парней в форме, было поздно, оставалось только скрежетать зубами.
   Упрямый Виталий Николаевич, всего-то добивающийся искры гнева от Альфии, пошел на гадкое дело. Гадкое в буквальном смысле слова. Подобрал на газоне свежеиспеченную собачью какаху, предварительно высмотрев пса побольше, и, морщась, от брезгливости, на картонке перенес ее в лифт. Альфия как раз отлучилась на десять минут в магазинчик за хлебом, оставив Костика играть во дворе. Она вернулась аккурат к небольшому, но очень возмущенному собранию жильцов парадной.
   - Это ее сын наделал! - кричал, тыкая пальцем в Альфию, старикан. - Ушла, а сына бросила! А сын-то невоспитанный! Не понимает, где можно, а где нельзя!
   Это был нечестный прием, но старик изо всех сил пытался вывести Альфию из себя, доказать, что на него не стоит смотреть как на пустое место!
   Альфия усмехнулась, сходила в дом за баночкой и перчатками. Невозмутимо перенесла улику в стеклянную тару, после чего протерла старой тряпкой пол, каковую выбросила затем вместе с перчатками в мусорный бак. Соседи удовлетворенно разошлись, а на следующий день с интересом прочитали приклеенную на дверь лифта справку из ветеринарной академии о том, что представленный образец является продуктом жизнедеятельности собаки, что гельминты не обнаружены, и что питание особи исключительно хорошее, поскольку в нем присутствуют остатки очень дорогого канадского корма премиум-класса. (Особь, выдавшая на-гора сей образец, питалась действительно хорошо -- бернского зенненхунда Аякса Атиллу Штайна регулярно выставляли и получали за это медали и розетки). Уничтоженный Виталий Николаевич просидел безвылазно в своей квартире целую неделю, громоздя в воображении планы мести один коварнее другого, и вывела его из заточения все та же милиция, заботливо вызванная Альфией.
   - Мы эта... проверяем, живы ли Вы там..., - смущенно произнес совсем молоденький сержант на пороге стариковской комнаты. - Соседи сигнализируют... не случилось ли чего...
   Более Виталий Николаевич не затевал масштабных акций по отношению к Альфие, довольствовался мелкими зацепками, и даже не из-за милиции, а из-за обреченного понимания, что Альфия ему не дастся. Впрочем, и за эту обреченность старик был признателен соседке -- появлялся повод посидеть и подумать, а значит, чем-то занять пустые часы. Подумать о том, почему так устроено в жизни -- кому-то одной лишь задиристой нотки в голосе достаточно, чтобы распсиховаться, разгореться и броситься в свару, как в омут, а кому-то как с гуся вода, будто бы летает он где-то высоко-высоко над облаками и с той верхотуры смотрит на земную суету со снисходительной улыбкой воспитателя в детском саду перед визжащим крохотным мальчишкой-поросенком.
   Получалось, что Виталий Николаевич и есть тот поросенок. От этого было грустно, обидно, но, по крайней мере, не скучно.
  
   Домой идти не хотелось, на математического репетитора Ленка твердо решила забить, Павлик был на работе. Можно было потусить с Захаровым, но отчего-то именно сегодня не тянуло ни к какой музыке. Тянуло бродить по теплым улицам в обнимку с самым замечательным человеком на свете, но Павлик был на работе. Ленка не обиделась на него. Мало ли, что суббота, парень не обязан по первому зову, как собачонка, бросаться к ногам девушки. Если вышел в выходной работать, значит, авария. Тем более, что к вечеру точно обещал быть.
   Ленка вышла на Большой Проспект и побрела, наслаждаясь солнцем и ласковой негой весеннего воздуха. Навстречу плыли нарядные люди, проспект благоухал тополиными почками и свежим морским ветерком, растекающимся прямо из Гавани. Вот здесь они с Павликом лопали мороженое. А сюда подбрасывали Альфию Мансуровну... Ленка на секунду остановилась, и, не понимая, зачем, свернула во двор дома Альфии.
   Альфия Мансуровна, собственной персоной, уперев руки в боки, разглядывала распахнутое окно склочного своего соседа.
   - Здравствуйте, - с напускной небрежностью сказала Ленка, - а я тут мимо шла. Дай, думаю, загляну.
   - Очень хорошо, - серьезно ответила Альфия, - мне как раз нужен сообщник.
   - Сообщник?!
   - Именно, - подтвердила та, - на стрёме постоять.
   - А Вы, что, ограбить кого-то собрались?!
   - Не ограбить, а наоборот.
   Ленка поймала направление взора Альфии Мансуровны и все поняла.
   - Старикан забыл окно закрыть?
   - Господи, бывают же умные дети на свете! - вздохнула Альфия. - А мы тут с Костиком по очереди целый день охраняем.
   - Поохраняйте еще немного, раз уж Вы такая сознательная, а я сейчас... Мне все равно делать нефига...
   Ленка ловко закинула торбу с черепушками на подоконник, подпрыгнула, и, подпихнутая под зад новоявленной подругой, вваливалась в старикашкину обитель.
   - Это уже тянет на уголовный кодекс, - предупредила Альфия снизу.
   - А мне плевать, я несовершеннолетняя!
   Ленка рысью протрусила в ванную, отмечая по пути, что беспорядок -- это не когда вещи на полу валяются, а когда все на месте, но в сальной копоти и затхлой пыли. Ленка поискала глазами хоть какую-нибудь тряпку, не нашла, вытащила свой носовой платок. Набрала в облупленную миску неясного назначения воды, перенесла на подоконник.
   - Ненавижу грязные стекла! - сказала она Альфие. - Через них небо не видно.
   Ленка ловко скинула Альфие на руки засаленные занавески, та подозвала Костика. Через пару минут из окон первой квартиры разнеслось мерное гудение стиральной машины.
   - Костик сам умеет стирку заряжать! - с гордостью произнесла Альфия.
   - А я до пятнадцати лет не знала, куда грязные вещи деваются...
   - Да ну?
   - А мать забирала их ночью, а утром, раз, и они уже чистые висят, сушатся... А Вы молодец, сразу сына научили! Эх, было бы у меня так...
   Альфия неожиданно смутилась, несмотря на явную радость, доставленную сим замечанием. Она заторопилась уйти от щекотной темы:
   - На быстрой стирке через двадцать минут все будет готово... Костик! Принеси нам сухую салфетку!
   Ленка, напевая мотивчики из шнитковской сюиты в старинном стиле, углубилась в работу, Альфия молча ее разглядывала. Протянула принесенную мальчиком салфетку, чтобы Ленка смогла протереть стекло насухо.
   - Не фотнтан, но с пивом потянет. Теперь кухня. - Ленка переместилась к соседнему окну. Там, к счастью, не было штор, и площадь створок была поменьше.
   - Лена, зачем тебе это? - неожиданно спросила Альфия. - Испачкаешься еще.
   - Да жалкий он какой-то, старикашка этот, - невозмутимо ответила девушка, - никого у него нет, некому пинка дать, чтобы прибрался... Не, ну а чего, я же не каждый день ему тут размывать собираюсь, пню старому...
   Альфия задумчиво и отрешенно оглядела сияющие окна, чахлый цветок на подоконнике, тоненькую девочку с замашками несносного подростка, старательно прячущего свою доброту.
   - Ну да..., - произнесла она, а потом хлопнула себя по лбу, - Тесто!
   Альфия стремительно исчезла в парадной, оставив Ленку одну.
   Ленка закончила мытье, и Костик принес ей постиранный тюль. От занавесей пахло душистым уютом. Девушка прицепила их на крючки, на прежнее место, расправила и спрыгнула с подоконника на землю.
   - Вот, - Костя протянул ей горшок и пакет с землей, он успел снова сбегать домой. - Мама сказала пересадить.
   Растение с пожухлыми листочками и тщедушным стебельком было перенесено в новый грунт, полито, и поставлено обратно. Наблюдался полный феншуй.
   - Иди к нам руки мыть, - деловито велел мальчик. - Я тут останусь сторожить.
   На пороге Ленку оглушил невероятный сладостный аромат яблок и корицы. Сразу засосало под ложечкой, вспомнилось, что утром был только кофе и крохотный кусочек сыра.
   - Я тут пироги пеку! - крикнула из кухни Альфия, - Скоро будем обедать!
   Ленка, по правде сказать, не собиралась более задерживаться, но густой яблочно-коричный запах словно парализовал ее, пригвоздил ноги к полу. Отчаянно захотелось сидеть в маленькой кухоньке и гонять чаи с пирогами. Мама редко выпекала что-нибудь сама, обычно покупали готовое, но разве ж от готового идет такой медвяный дух? Она вышла во двор сменить Костика на боевом посту и решила дождаться пирогов -- все равно к репетитору уже поздно, а Павлик еще на работе.
   Ленка с тоской подумала, что Костику повезло, что у него нормальная мать, не орет, и не тащит на аркане в светлое будущее. Не, конечно, у дауна не больно много светлого будущего, но зато жизнь спокойная. И вкусная.
   Зазвенел телефон -- мама. Ленка яростно ткнула кнопку, выслушала длинную тираду о пропущенном уроке с репетитором, о живописно апокалиптических перспективах неученой бестолочи, о близкой могиле состарившихся от стыда и позора родителей. Рявкнула в ответ что-то нечленораздельное, сбросила вызов, закурила.
   - А курить разве можно? - заинтересованно спросил Костик. - Мама говорит, что курят только слабаки, а крутые парни не курят.
   - А я и не парень, - огрызнулась Ленка, - я слабая и неуверенная.
   - А, ты же девчонка! - догадался Костик. - Понятно.
   Ленка погасила фитилек, выбросила в урну окурок:
   - Мама у тебя правильно говорит. Она, вообще, все делает правильно. Видишь, я бросила.
   - Вижу. Теперь ты не слабая, а крутая.
   - Точно. Круче не бывает.
   - Ой, смотри, дедушка идет! Больше можно не охранять!
  
   Виталий Николаевич неспешно плелся домой. От отдыха на скамейке в сквере он дико устал. А, может, не столько от скамейки, сколько от поездки, разговоров с Павлом, с пухленьким пижоном, от чувств, разрывающих грудь когтистой лапкой. Он проголодался и думал о том, что сейчас похлебает куриного супчика, сваренного им три дня назад, и ляжет вздремнуть. А вечером попьет чай с хлебом, посмотрит канал про путешествия и снова ляжет спать. И день пройдет.
   Жалко, что нет лишних денег. Он бы поправил поребрик и осыпавшиеся буквы на памятниках. Жалко, что в детстве его увезли в эвакуацию в Курган. Остался бы в Ленинграде, получал бы сейчас еще одну пенсию, блокадную. Ниночка вон получала такую. Правда, блокадное детство сгубило ее сердце, оно не выдержало тяжелых испытаний. Лучше бы и он вместе с Ниночкой...
   Старик подошел к парадной и сначала ничего не понял, только по голове стукнуло -- вот растяпа, окно-то не закрыл! Тут же чрезвычайно обеспокоился, а не побывали ли у него в гостях воришки, не умыкнули ли припасенные похоронные? Виталий Николаевич поспешил, как мог, в дом, удостоверился, что ничего не пропало, и только тогда выглянул в окно.
   Под окном стояли рыжеватая девушка и Костя-даун. Костя радостно закричал:
   - А мы охраняли! Чтобы никто не забрался! Мы весь день охраняли!
   Виталий Николаевич закряхтел, стал закрывать створки, и наконец-то осознал, что занавеси благоухают чистотой, что стекла прозрачны, а Ниночкина герань переселилась в просторный горшок радостного желто-зеленого цвета. Он ошарашено осматривал метаморфозы в его нехитром хозяйстве, когда к парочке присоединилась соседка с пирогом в руках.
   - Виталий Николаевич! - торжественно изрекла она. - Вы не представляете, как я Вам благодарна, за то, что Вы приютили Костика в мое отсутствие! Не откажите в любезности, примите это скромное угощение!
   Альфия поставила доску с пирогом на подоконник, замерла в ожидании. Старик вдохнул струящийся аромат яблок и заплакал. Он сердито утирал слезы, упрямо морщил нос, но ничего не мог с ними поделать. Когда-то, давным-давно, когда Валерик и Анютка были маленькими, а Ниночка молодой и хлопотливой, когда отец еще стучал молотком по всей квартире и бегал ветеранские кроссы, когда все время светило солнце, и в кинотеатрах блистал смешной очкарик Шурик, когда душа пела и жадно дожидалась завтрашнего дня, по выходным в их доме стоял точно такой же пьянящий запах пирогов с яблоками и корицей.
  
К оглавлению
  

Глава 7. Комлев опрашивает свидетелей. Ленка спасает Пашу.

  
   Вадим Старостин любил приходить на работу пораньше, где-нибудь так за полчасика, тем более, что и проживал неподалеку. Ему доставляло огромное удовольствие озабоченно сдвигать брови и лицезреть появление коллег. От вида его крайней сосредоточенности коллеги обычно смущались и начинали стыдливо суетиться, поскольку вовремя почти никто не усаживался за свое рабочее место.
   В то утро не было даже ВладимСергееича со своей вечной писаниной, так что можно было считать, что Вадим перестарался с трудовым рвением. Демонстрировать занятость было некому, и он решил поставить себе "Office" поновее, пока день не закрутил суетой и работа не затянула воронкой. "Office" был лицензированный, честно купленный, а посему диски его находились в кабинете шефа. Там вообще все дистрибутивы хранились в специальном таком кейсе. ВладимСергеич не возражал, когда за этими дисками в его кабинет заходили без спросу, и Вадим без тени сомнения зашел в бокс, отгороженный гипроковой стенкой. Старостин взял "Office" и собирался уже покинуть кабинет, когда неожиданно для себя обогнул стол начальника и уставился на экран компьютера.
   Сеанс шефа не был заблокирован! Видимо, ВладимСергеич в настройках убрал блокировку по таймеру и накануне забыл отключиться. Монитор показывал кусок квартального отчета, коммерческое предложение, а также страничку текстового документа, плотно нашпигованного математическими формулами. Ни формулы, ни отчет, ни предложение не зацепили Вадима, он бегло скользнул по ним взглядом и не обнаружил ничего интересного. Зато мигающий значок с конвертиком в трее притянул, словно магнитом. Вадим и сам не понял, почему ему так захотелось узнать содержимое входящего письма.
   Вадим высунулся в коридор, убедился, что никого нет, и щелкнул по конвертику. Загруженные на экран послание заставило Старостина сначала присвистнуть, а потом сердито нахмуриться. Сердиться было отчего, ибо в письме четко обозначалось начало Сухотинской карьеры и смерть его собственной. Сообщение было от самого президента "Меридиана" и, разумеется, на английском. Оно гласило:
   "Уважаемый господин Владимир Курносов!
   Сообщаю Вам, что срок Вашего контракта истекает 31 мая, в связи с чем трудовой договор, заключенный с Вами 01.06.2008 г., расторгается. Искренне благодарю Вас за выполненную работу. Если Вы по-прежнему заинтересованы в продолжении сотрудничества с нашей организацией, могу предложить Вам место ведущего программиста в возглавляемом Вами отделении.
   Прошу переслать для ознакомления список проектов, курируемых господином Павлом Сухотиным, и список проектов с участием господина Михаила Березуцкого.
   С уважением, Джекоб Бецки"
   Просьба о списках означала, что президент намерен выбрать нового управляющего и колеблется между Павлом и Михаилом Николаевичем. Вадим отошел от экрана в сильной задумчивости. Он мог бы понять насчет МихалНиколаича, но причем тут Паша? Какого черта Паша, а не он, Вадим, проработавший в "Меридиане" практически с начала его присутствия в Питере? Новость так ошарашила его, что, поставив на загрузку "Office", Вадим не смог просто откинуться на спинку кресла и наслаждаться процессом установки. Он нервно тюкнул по галочке "Поставить по умолчанию", после чего пошел бродить по коридорам, пока ноги не отнесли его к кофейному автомату в дальнем конце этажа. Там он выпил три подряд стаканчика кофе, не особо, впрочем, различая нюансы вкуса. Голова его была занята мыслями о вселенской несправедливости и о способах ее исправления.
   Пока Старостин в компании с кофемашиной воевал с душившим его чувством протеста, в офисе появилась Лида. Она обнаружила настежь раскрытые двери и полное отсутствие людей. Немало подивившись такому обстоятельству, крикнула "Есть тут кто?", затем заглянула в кабинет ВладимСергеича -- может шеф на месте? Шефа не было, зато был включен компьютер и открыт какой-то документ. Лида механически сунула нос к монитору, механически прочла злополучное письмо. Вернее, не прочла, а всего лишь бросила на него взгляд, но цепкое зрение моментально доставило информацию шустрому мозгу в виде лотерейного билетика с розовым бантиком-перевязочкой.
   Всё-всё стало Лидочке понятно насчет ближайших перемен в конторе. МихалНиколаича Лидочка уверенно отстранила, постигая женским чутьем, что тот в виду своего самоуглубленного характера ни за что и никогда не согласится выйти в руководители и предпочтет спокойные погружения в пучины мыслей нервному общению с недовольными заказчиками и разгильдяистыми коллегами. Значит, Паша. Павлик Сухотин. Симпатичный молодой человек с трогательными голубыми глазами, светлой башкой и огромной зарплатой. А главное -- совершенно неженатый и бездетный. Машинка у него не фонтан, но умная Лидочка вполне осознавала, что в юношах важны не текущие атрибуты, а возможные перспективы, поэтому она решительно выбросила из головы немодные Пашкины шмотки и не самый дорогой автомобиль, зато заботливо взрыхлила и удобрила очень даже реальный вариант молодого энергичного начальника с прицелом на приглашение в американскую штаб-квартиру.
   Лидочка на мягоньких лапках выскользнула из кабинета Курносова и в дверях столкнулась с Вадимом. Они посмотрели друг на друга и мгновенно поняли, что оба знают о предстоящих назначениях. Лида улыбнулась одними только кончиками губ, скорее даже сама себе, Вадим расценил это легкое движение как вызов. Он пристально, с подробностями оглядел Лидочку с головы до ног, будто внезапно открывая ее для себя, нашел девушку прехорошенькой и дал себе мысленное обещание отбить намечающийся приз у пока еще ничего не подозревающего соперника.
   Лида на секунду задумалась о Старостине, но усевшись за свой стол, фыркнула -- не годится! Он ухожен, безупречно одет и неглуп, но боже мой, в нем ни на капельку не задержалось то очаровательное свойство, от которого женщины, как они не плачутся о сильном мужском плече, сходят с ума и ухают в безудержные пучины страсти. Мальчишество -- его в Старостине не было ни грамма, а значит, весь объем был наполнен сухостью, предсказуемостью, скукой и занудством. Ибо любят не мачо, и не олигархов, и не красавцев, а любят тех, кто способен долго и равномерно поддерживать волнения на эмоциональном водоеме избранницы, не позволяя ему ни оболотиться, ни пересохнуть, ни расплескаться. Вечно юные сорванцы, пусть даже с пивными животиками и плешивенькой макушкой, - вот настоящие покорители женских сердец. Потому что в них энергия и дизель-генератор событий. А события, чувства и эмоции женщине нужны гораздо больше, чем бриллианты, яхты и меха.
   Все эти мысли молнией мелькнули в прелестной головке Лиды, вследствие чего Вадим был бесповоротно вычеркнут из списка претендентов на нежную Лидочкину руку.
   ВладимСергеич, читая утреннюю почту, обычно барабанил пальцами по столу. Он пришел почти сразу за Лидой, закрылся и начал отстукивать "Во поле березку". На "кудрявой" ритм замедлился, а на втором "люли-люли" умолк. Вадим и Лида напряженно вслушивались, делая вид, что строгают гениальные строчки кода, пока дверь шефского кабинета не распахнулась, и бледный ВладимСергеич не предстал на пороге с самым печальным выражением лица.
   - Что-то я расхворался, - объявил он. - Наверное, продуло ночью из открытого окна.
   - Вам таблеточку дать? У меня аспирин есть, - предложила Лидочка невинным тоном.
   - Спасибо, не надо, я лучше дома пересижу... - На пороге он обернулся. - Если что, звоните на мобильный.
   - Болейте на здоровье! - отдуши пожелала Лида. - Мы справимся сами.
   - Ты это... Готовься к конференции, - наказал шеф Старостину. - Очень она для нашего имиджа важная. Там знаешь кто будет!...
   - Важная?... - Вадим запнулся, но тут просветлел, - Не волнуйтесь, все будет сделано в лучшем виде!
   Шеф отбыл, "Меридиан" спокойно, или почти спокойно, пошуршал делами и подготовкой к конференции, Лидочка решительно атаковала Пашку, тот атаки не заметил, зато допилил тяжелый пункт с "Русскими Аттакционами", а вечером встретился с Ленкой, та в свою очередь поругалась с родителями -- словом, жизнь текла. За эти течением, за этой суматошной возней один только капитан Комлев, он же Эдуард Артурович, оставался спокойным, хотя и весьма озадаченным.
  
   День был несуетным, поскольку на сегодня Комлев был освобожден от беготни по адресам и архивам. В свидетельский день показания сами приходили к Комлеву на своих собственных ногах. Он опросил с утра троих по делу о пропаже из коммунальной квартиры антикварных шахмат и антикварном же альбоме с эротическими картинками, и на очереди поджидали гражданки Бурт Н. М. и Шкараба Н. П. Очень сознательные гражданки, явившиеся на прием по собственной инициативе. Наверное, что-то вспомнили насчет Калинкина Сергея Геннадьевича и его бывшей супруги. А, может.... А, может, и насчет Ивченко вспомнили? Комлев не сильно на это надеялся, но помечтать имел право.
   - Я нашла Сережкину машину! - гордо с порога объявила Бурт Нурия Мансуровна. - Она на Галерной стоит, во дворе тирдцать первого дома.
   - Открытая?
   - Почему открытая? Закрытая. Я ее подергала, у нее сигнализация сработала.
   - А где сам Калинкин?
   - Ну, этого я знать не могу. Откуда мне знать?
   - Да Вы присаживайтесь, - капитан подвинул Нурие Мансуровне стул. - Почему Вы решили, что найденный автомобиль принадлежит Калинкину? Вы помните его номер?
   Нурия шикарным жестом откинула шикарные волосы и распахнула шикарные бездонные очи. "Роскошная дамочка", - подумал Комлев - "Брюнетка. Значит, темпераментная"
   - Конечно, помню. Сергей с этим номером не расстается. Уж сколько машин поменял, а номер все тот же. Ему кто-то в ГАИ помогал сохранять номер. И мы этот номер вместе получали, когда еще они с Альфией были женаты и первую машину ездили покупать. Они меня тогда с собой взяли.
   - Понятно. - Комлев крутанул диск, - Коля, тут автомобиль Калинкина нашелся, ты бы съездил на Галерную 31, проверил.... Извините, Нурия Мансуровна, я Вас слушаю дальше.
   - А слушать больше нечего. У меня все.
   - Зачем же Вы пришли? О машине позвонить можно было.
   - Личная беседа всегда полезнее. - Нурия многозначительно окатила Комлева пламенным взглядом. - И приятнее.
   Эдуард Артурович почесал в стеснении шею, не понимая, что, собственно, нужно гражданке Бурт. Та сама взяла быка за рога:
   - Вы, знаете, товарищ капитан, я на Сергея очень зла была. Он ведь моей сестре жизнь испортил.
   - Из-за того что бросил без алиментов? Это не ко мне. У нас отдел по серьезным художествам.
   - Да нет, - поморщилась Нурия, - Я не о деньгах. Он, понимаете, был как пиявка -- все сосал, сосал Алину кровь, а та все терпела, терпела. Я ей говорила: бросай ты его, но она только зубы стискивала и ничего не предпринимала.
   - А что она могла предпринять?
   - Подать на развод. Нет, терпела до победного, пока срыв не происходил. А потом снова терпела.
   - Что за срыв?
   - Альфия впадала вроде как в транс, замыкалась, ни скем не разговаривала, будто силы копила, а потом, бац, и в наглую харю Сережкину кулаком двинет. Хорошо, она не очень сильная, даже синяка поставить не могла.
   - И часто Сергея на срыв попадал?
   - Раз в два месяца примерно. Ну, Аля не всегда дралась. Бывало, вещи его резала или машину царапала.
   - Вы мне нарисовали прямо-таки демонический образ своей сестры. Я ее опрашивал, она не показалась мне неуравновешенной.
   - Я же говорю -- только во время срыва! А так Алечка у меня золотой человек! Крепкая, целеустремленная, умная! Она же одна ребенка-инвалида вытянула, никто ей не помогал.
   - А Вы?
   Нурия смутилась:
   - Я институт заканчивала. Сессии, госэкзамены, диплом. Потом замужество и свои дети пошли... Да она бы не стала ни от кого помощи принимать, она гордая... Я, понимаете, что подумала... Я сразу-то не сообразила, когда Вы первый раз со мней беседовали... А, может, у Алечки снова срыв случился? Сергей.., он иногда ходил к Альфие сына повидать. Может, он пришел накануне, нахамил опять, довел ее, и ушел, довольный. Он же как вампир, налакается чужого горя, и радуется, а у Алечки душа болит...
   - Вы хотите сказать, что Ваша сестра некоторым образом благодаря нервному припадку могла оказаться причастной к исчезновению бывшего мужа и его начальника?
   - Я так не утверждаю совершенно определенно, уверенности у мня нет. Но когда я увидела ее лицо, когда она бежала по бульвару, я испугалась, и подумала, что опять...
   - По какому бульвару, напомните, пожалуйста.
   - По Конногвардейскому. Она шла со стороны Исаакиевской площади и всматривалась в машины. Я Сережкину машину часто вижу припаркованной у кафе "Симпозиум". Полагаю, он туда обедать ездит. А я с детьми обычно гуляю на бульваре, и тогда гуляла. А тут Альфия мчится навстречу. Она заметила меня, уткнула нос в землю и перебежала на другую сторону прямо к троллейбусной остановке. А потом метнулась обратно и юрк в Замятин переулок! Я удивилась тогда, но мало ли -- дела у человека! Альфия часто на переводы бегает, она замечательный синхронист... Я теперь вот уж и не знаю...
   - А что сама Ваша сестра говорит? Вы не созванивались?
   - Не созванивались. - Нурия поджала губы. - Меня Алечка просила не звонить первой. Телефон у нее один, и ей по работе все время звонят. А у меня, как она заявила, есть мистический талант звонить в самое неподходящее время.
   Комлев вздохнул, подумав, что часиков в одиннадцать вечера вряд ли побеспокоили бы по работе, но допытываться до истинных причин не стал. Пока.
   - Я, Эдуард Артурович, еще вот зачем пришла, - продолжила Нурия. - У Сергея когда-то давным-давно, еще до Альфии, женщина была, и она даже сына от него родила. Но Сергей об этом не знал, и Альфия тем более...
   - А Вы, значит, знали?
   - И я не знала, - простодушно проговорила Бурт. - Только мне Сережина мать рассказала. Мы как-то на дне ее рождения немножко перебрали... Нет, Альфия, не перебирала, она такая правильная, почти не пьет. Это мы с Антониной Сергеевной выпили лишку, и она мне про Нину сообщила. Она не хотела, чтобы ее драгоценный Сереженька так рано женился, и вроде как заплатила отступных той девице. Наверное, хорошо заплатила, если Сергей ничего о сыне не знал.
   - Но, ведь он узнал?
   - Узнал. Думаю, как Костик родился, матушка поняла, что здоровый ребенок лучше больного, и перестала утаивать внука. Тем более, что Нина и сама уже не горела желанием охомутать Сергея. А что -- сын вырос, она успешный человек, бизнесом занимается, ну зачем ей подлец и подонок на шею да еще с такой сложной матерью впридачу?
   - Вы знакомы с Ниной?
   - Знакомы. Я ж тогда, как узнала про нее, рассказала Альфие, мы с ней разыскали эту Нину, пошли знакомиться...
   - А как разыскали?
   - Это было легко! Антонина Сергеевна сказала, что это одноклассница.... Знаете, Эдуард Артурович, я вот сейчас поняла, что мать Сергея специально изобразила тогда, что она выпила и болтает лишнее. А на самом деле ей хотелось, чтобы мы узнали о Нине.
   - Зачем?
   - Она и Нину терпеть не могла, и Альфию точно так же. Будь ее воля, она бы привязала Сереженьку к ноге и не отпускала бы дальше метра от себя. И нашла бы ему золотую куклу с миллионным приданым, чтобы дурочка была, чтобы на Сереженьку не влияла, но с деньгами.
   - А как Нина отреагировала на новое знакомство?
   - Да никак особенно. Альфия тоже еще та мечтательница. Думала, они с Ниной организуют что-то типа клуба взаимопомощи. Ага, как же! Нина посочувствовала сестре, но дальше общаться с ней не захотела, больно уж они разные. А мы с ней иногда пересекались -- живем рядом, и она нам с мужем ремонтировать квартиру помогала. Это я ее привела к Вам.
   - То есть?!
   - Нина в коридоре Вас ждет.
   - Шкараба Н. П.? - Комлев заглянул в бумажку от дежурного.
   - Да, Нина. Нина Петровна Шкараба.
   - Спасибо Вам, Нурия Мансуровна, за проявленную гражданскую инициативу, - Комлев произнес это совершенно серьезно, но собеседница его почувствовала, что слова капитана полны сарказма. - Я Вас больше не задерживаю, если что-то узнаете о Калинкине, сообщайте.
   Нурия попрощалась, вышла, и грациозное покачивание ее бедер слегка затуманили взор Комлева. "Сестры, о такие разные", - отметил он. - "Одна прямо кошечка, а вторая..."
   Подобрать эпитет Альфие капитан не успел, потому что в дверь вошла энергичная особа с жестким прищуром, уселась на посетительский стул, и только после этого спросила:
   - Можно?
   Весь облик Нины Петровны Шкарабы свидетельствовал о том, что к его хозяйке -- дамочке лет сорока -- на кривой козе не подъедешь. Да и вообще ни на чем не подъедешь, разве что на БТР. Была она довольно костлявой комплекции и главным украшением ее служили крепко сомкнутые губы, уголки которых стекали вниз до самого подбородка.
   - Я закурю? - Шкараба, не дожидаясь ответа, щелкнула зажигалкой и затянулась с явным удовольствием.
   Комлев кивнул и тоже достал сигарету. Нехорошо на голодный желудок, но уж коли так...
   - Меня Нурия упросила явиться, - заявила Нина. - Сама бы я не пришла. Скажу сразу -- мне дела нет ни до какого Калинкина.
   - У Вас его сын...
   - У меня мой сын. Он на Калинкина не записан. И слава Богу.
   - Вы были не в ладах с Сергеем?
   - Я с ним никак не была, - категорично отрезала Шкараба. - Все что было -- было по молодости да по глупости, и, к счастью, забыто.
   - Сергей не сразу узнал о ребенке?
   Нина Петровна усмехнулась и потрясла сигаретой над общепитовским блюдцем, служившем Комлеву пепльницей.
   - Господь с Вами! Знал, конечно! Знал с самого начала. Сразу заявил, что жениться не собирается, что ему учиться надо, и может только помочь с деньгами.
   - Но Вы отказались от помощи.
   - Ничуть. Деньги взяла, и на них потом купила кроватку ребенку. Сергей психанул, естественно, думал, что я аборт сделала, а я родила.
   - Вы надеялись, что он со временем изменит свое отношение?
   - Ничуть. Просто у меня отрицательный резус-фактор.
   - Э-э-э... И что?
   Шкараба презрительно посмотрела на Комлева:
   - И то. С отрицательным резусом прерывать беременность очень опасно. Кровотечения, бесплодие. Оно мне надо было? Мне родители помогали. Я два года с сыном отсидела на их шее, потом в детсад и на работу. Теперь сама их кормлю.
   - А Сергей Вам не помогал материально?
   - Может, и помогал бы, да его послала. Слюнтяй он, маменькин сыночек. Мамаша его прибегала ко мне, умоляла не записывать на него ребенка. Да мне так даже лучше, не надо будет содержать в старости негодяя.
   - Понятно... А в каких отношениях Вы были с его бывшей женой, Альфией Калинкиной?
   - Тоже ни в каких.
   - Нурия Мансуровна сообщила, что ни Сергей, ни Альфия о Вашем сыне не занли.
   - Знали. Оба знали. Альфия когда еще сама с младенцем ходила, пришла ко мне, извинялась.
   - За что?
   - За муженька своего бестолкового. И сказала, что тоже уйдет от него, как ребенка подрастит. Дружить предлагала, но у меня не было времени на дружбу, я свое дело тогда открывала, и сидеть, бабские тёрки перетирать мне некогда было. - Нина Петровна загасила окурок, вскинула ногу на ногу, продемонстрировав дорогие крокодильи туфли, отчего у Комлева родилось подозрение, что это и есть ее родная кожа. - Альфия с Нурией потом через пару лет снова притащились ко мне, якобы только что узнали о Серегиных тайнах от его матушки.
   - А зачем?
   - Думаю, Альфия поддалась на уговоры сестры... Нурия тогда все квохтала и расписывала, какая Антонина Сергеевна гадина.
   - А Альфия?
   - Помалкивала, она же помнила, что я не горела желанием ее видеть. Она, вообще-то неглупая, только с сестрой своей, с Нурией, больно носилась тогда, опекала ее, как дитя неразумное. Мало ей своего урода было.
   - За что ж Вы так неласково?
   - Может, и неласково, но правда.
   - А с Нурией Вы стали общаться с тех пор?
   - Да. Она как узнала, что я ремоном квартир занимаюсь, что у меня своя фирма, сделала нам заказ -- на свою квартиру. У них там с мужем был очень сложный обмен с расселением коммуналки и соединением трех комнат. Они тогда совсем убитую жилплощадь получили. Я почти год им занималась, ну и общались, конечно. А потом по привычке стали общаться. У меня друзей-то не очень много,...
   "Охотно верю", - подумал Комлев.
   - ...а Нурия не отягощает мозг. Поэтому мы с ней иногда ходим в бассейн и на выставки загородного строительства или стройматериалов. Мне это по делу нужно, а она мечтает о своем доме.
   - А для чего Вас Нурия попросила прийти ко мне? Вы что-то знаете?
   - Ничего я не знаю, кроме того, что на Галерной в пятницу я видела Альфию.
   - В день пропажи Сергея Калинкина?
   - Да откуда ж я знаю, когда Калинкин пропал? Я говорю, что знаю -- в пятницу видела его бывшую.
   - Вечером?
   - Нет.
   - А когда?
   - В обед. Я в радиочастотный комитет шла, хотела радиостанцию зарегистрировать, а тут она. Я ее не сразу узнала, она впереди меня шла. Только на повороте из Замятина на Галерную я ее узнала.
   - Радиостанция?! Это Вам по работе нужно?
   - Ничуть. Я -- радиолюбитель.
   Комлев неопределенно хрюкнул и снова потер шею -- никогда не знаешь, что ожидать от этих дамочек.
   - А дальше что было?
   - Не знаю. Я в комитет зашла, а она дальше по Галерной.
   - Точное время указать можете?
   - Между пятнадцатью и пятнадцатью тридцати.
   - Вы ничего не заподозрили?
   - Ничего. Мало ли, кто и где ходит. Мне Нурия только потом вечером позвонила, закричала в трубку, что к ней милиция приходила, сестру искала и Калинкина искала.
   - А почему она Вам звонила?
   - Так у нее, как и у меня подружек не особо. Надо ж было кому-то звонить.
   - А самой сестре она не звонила?
   - Не знаю. Судя по ее рассказам Альфия на работе сотовый оключает. Может, и звонила, да не дозвонилась.
   - А Нурию Вы видели в тот день?
   - Видела. И она меня. Она детей выгуливала. Издалека махнула мне рукой.
   - Вы знали, что машина Калинкина нашлась?
   - А она что -- терялась?
   - То есть?
   - Если Вы про стоянку на Галерной, то Сергей часто там машины держал. Я по-крайней мере часто его там видела.
   - Машины? Их несколько?
   - Две. Одна "Инфинити", а другая - "Микра". Он то на одной приезжал, то на другой.
   - А Вы часто в тех краях бываете?
   - Часто. У меня там родители живут. Они мне и докладывают. Отцу уже под восемьдесят, а он все порывается Сергею юшку пустить.
   - А Вам самим не хочется этого сделать?
   Нина рассмеялась, потянулась за еще одной сигаретой, но передумала, спрятала обратно.
   - Это я с курением борюсь... Отвечаю -- ничуть. Если бы я стала тогда мадам Калинкиной, огребла бы по полной и его дермового характера и дерьмового характера его мамки. Варила бы щи да гладила бы рубашки. А так пришлось вертеться, подыматься.
   - Поднялись?
   - Не жалуюсь. Квартира-машина-дача, у сына институт.
   - Вы не замужем?
   - Нет. Официально -- нет. Это важно?
   - Пока не знаю, - Комлев, похоже, стал заражаться от Шкарабы рубленой речью.
   - Я пошла.
   - Погодите... Я вот одного не пойму -- если Сергей Калинкин такой весь негодяй, отчего же он так легко себе женщин находил? Вы вот, и Альфия, и Элина...
   - Это кто?
   - Нынешняя супруга его.
   - А-а-а.., - протянула Нина. - Поет он красиво. Очень душевно поет. Стихи читает и все такое. Фантастика-романтика, вот дурочки и ведутся. Я и сама такой была. Так я пошла?
   - Идите...
   Эдуард Артурович попросил подписаться под показаниями, шлепнул печать на пропуске, и Шкараба удалилась. Тут же затрещал телефон и Комлев, прижав ухо к трубке закатил со вздохом глаза. Трубка что-то заверещала, не давая Комлеву пикнуть, пока, наконец, тот не вставил в низвергающийся поток несколько своих фраз:
   - Ищем, Элина Дмитриевна... Пока ничего... Как только станет известно, сразу же сообщим...
   Когда водопад иссяк, он шваркнул с раздражением телефон и вышел из кабинета.
  
   Истина насчет того, что понедельник -- день тяжелый, может, была и банальной, если не сказать, тривиальнейшей, но, к сожалению, истиной. Пол-седьмого утра Пашку выдернул из постели настойчивый трезвон мобильника.
   - Павел, собирайся на конференцию, - приказал встревоженный шеф. - В девять уже начало.
   - Я? - удивился Пашка. - А как же Старостин? Он же должен ехать.
   - Вадим сломал ногу, - сообщил ВладимСергеич. - Он только что звонил из травмы.
   - Господи! - простонал Пашка. - Чего я там скажу? Я ж не готовился, ничего не знаю!
   - Ты же на машине. Слетай на Вознесенский, двадцать семь, там тебе Вадим передаст доклад и флешку с приложением. Прочитаешь по бумажке, продемонстрируешь пограмму, ответишь на вопросики... Ты ведь тоже писал, и в курсе...
   - Писал, - тоскливо сказал Павел. - И немного в курсе...
   - Вот, и ладненько. Выпей кофейку, соберись с мыслями, и поезжай. Все, пока!
   Стоя под душем и размазывая по телу гель, Пашка вдруг озадачился помывочно-натирочным устройством для человека -- по типу автоматических мойек для автомобиля. Рамка с объемными локационными датчиками и роботизированными щетками с подачей шампуня, мыла, зубной пасты и прочих гигиенических жидкостей. Сама поливает, натирает, чистит, обсушивает и причесывает... Хотя, наверное, женщинам не подойдет -- они причесываются каждая на свой манер... Ну и что? Причесывание будет опциональным и с кучей вариантов, вплоть до панковских ирокезов. О! А еще ввести всевозможные режимы -- для моржей, для неженок, для толстокожих и обожженных... А еще автобритье... Нет, не надо, дернешься и порежешься... А не дергайся! А чтобы не дергался, зафиксировать башку!...
   Пашка представил спутанного по рукам и ногам голыша, на которого с лязганьем ножниц, бритв и мочалок надвигается суровый банно-прачечный агрегат, и развеселился. "А и пусть! - подумал он, - Съезжу на конференцию, потолкусь там с умным видом, развеюсь".
   В травмопункте Вадим восседал с гордо вытянутой конечностью а-ля Карл Двенадцатый на носилках под Полтавой. Несмотря на ранний час, коридоры скорбного учреждения были под завязку набиты страдальцами с вывихами, переломами и порезами. Старостин супротив всех выглядел довольным и неунывающим. Он любовно поглаживал костыль и посвистывал, оглядывая очередь.
   - Здорово, Сухотэ-Алинь! - радостно приветствовал он Пашку, отчего тот поморщился -- ему не нравилось, как коверкают и его фамилию, и название прекрасной родины амурских тигров. - А я вот под бешеную табуретку попал.
   - Под велосипед?
   - Под скутер.
   Левый бок Вадима был грязен и местами разодран.
   - А водитель?
   - Не пострадал, стервец, и даже успел смыться.
   - Милицию вызывал?
   - Да ну, ее! - махнул рукой Старостин, - Все равно не найдут, а по кабинетам ходить задолбаешься. На-ко вот материалы.
   Пашка взял в руки чистенькую папочку с отпечатанной речью и тоненькой флешкой.
   - Чего-то она у тебя аккуратная больно, - нахмурил он брови.
   - Уметь надо падать! Сам погибай, а доклад выручай.
   - Тебя подбросить к дому? - предложил Павел. - Время еще есть.
   - Не надо. - отказался Вадим, тыкая пальцем в прорехи. - Мне еще на рентген селезенки. Езжай лучше, занимай козырные места. "Точка" валяется в корне.
   За четыре красных светофора Пашка одолел тронную речь Вадима, с трудом отгоняя назойливую мысль о том, что на фоне остальных людей в медпункте Старостин смотрелся слегка неправильно. Развивать подозрения Пашка не стал и сосредоточился на некоторых важных на его взгляд дополнениях, о которых в докладе не было упомянуто. А потом пришлось навернуть несколько кругов вокруг квартала, прежде чем удалось найти место для парковки. А потом он долго искал паспорт для регистрации на конференции, а потом бегом поспешил в зал, где уже объявили начало и пригласили первого выступающего, и про Вадима как-то позабылось.
   В пол-уха слушая толстенького лысоватого докладчика, Пашка оглядел аудиторию. Мелькнула пара-тройка знакомых лиц, он махнул им рукой. На первом ряду явно восседали иностранцы -- Пашка определил их по открытым улыбчивым физиономиям, наши так беспричинно не улыбаются, не вскидывают простодушно брови и не округляют по-детски глаза. Один из них, загорелый брюнет в розовой сорочке, поймал Пашкин взгляд и церемонно поклонился. Пашка непроизвольно повторил его жест, брюнет расцвел самой радостной улыбкой.
   После кофе-брейка первым должен был выступить Старостин, вернее теперь, Сухотин. К моменту Пашкиного выхода народ расслабился, благодушно загалдел и расстегнул верхние пуговицы рубах. Пашка по-мальчишески взлетел на сцену, одернул себя и степенно подошел к трибуне. Загорелый подбадривающе кивнул ему.
   Павел начал говорить, и разговорчики смолкли. Он читал, почти не заглядывая в бумаги, и видел нарастающий интерес -- сидящие в зале подались вперед и внимательно слушали его.
   - Заманчиво, - прошелестел чей-то голос. - надо будет поближе посмотреть.
   Пашка кашлянул и произнес:
   - В качестве иллюстрации ко всему сказанному позвольте продемонстрировать пользовательский интерфейс нашего приложения.
   Он щелкнул по строчке с исполняемым файлом, и на огромном проекторе за Пашкиной спиной с мелодичным проигрышем открылось окошко -- гордость "Меридиана", источник стабильного дохода, концентрат умственных усилий всех без исключения сотрудников фирмы. Даже Лидочка внесла свою крохотную лепту в верстку "Точки лоялти".
   - Регистрация клиентов происходит следующим образом..., - Пашка кликнул по меню авторизации и приложение захлопнулось, выдав на экран сообщение о необработанной ошибке. Павел неловко извинился, запустил программу еще раз. Он решил сразу перейти к основному функционалу, коли с пользователями было не все гладко.
   - Выбор услуг... Выбор тарифов... Рейтинг клиентов...
   На рейтинге приложение свалилось еще раз, и аудитория захихикала. Кто-то крикнул:
   - Она обиделась!
   - Восстание машин! - поддакнул другой шутник.
   Зал в предвкушении конфуза жадно уставился на Пашку несколькими сотнями глаз. Брюнет в розовой рубашке непонимающе хмурился и вертел головой, оглядывая стаю товарищей.
   - Прощу прощения, - просипел Павел, - скорее всего, произошла ошибка, и мы записали тестовый вариант приложения. Мы давно и успешно устанавливаем эту разработку, и, естественно, не могли бы допустить таких грубых багов...
   От волнения он так и сказал: "багов".
   - Все так говорят, - забасил со второго ряда верзила с суровыми вертикальными складками на лбу. - А потом по полгода исправлений не дождешься!
   - Попробуйте еще раз, - равнодушно предложил ведущий растерянному Павлу. - У Вас есть еще две минуты.
   Пашка с замирающим сердцем, отчетливо предвидя результат и вспоминая многообещающую улыбочку, нет, усмешечку Вадима, в третий раз открыл "Точку лоялти" и попытался показать систему накопления бонусов. На выборе бонусных планов система задумалась, впала в коматоз и перестала реагировать на любые клики клавиатуры и щелчки мышью. Зал разочарованно вздохнул, рассматривая крутящееся колесико курсора ожидания, кто-то опустил едкий комментарий о высочайшем мастерстве создателей программы, кто-то выкрикнул:
   - Все понятно! Давай следующего!
   Под нарастающий хохот коллег Пашка поборолся с зависшим окном, с диспетчером задач, из которого упрямая программа никак не желала удаляться, пока не прибежал парнишка из организаторов и не перегрузил компьютер. В зал налившийся свекольным цветом Пашка спускался под бурные продолжительные апплодисменты. Человек в розовом печально проводил взглядом исчезающего в дверях Пашку и покачал головой.
   "Костыль", - озарение пришло уже на улице. - "Откуда у Вадима костыль, если он только что поранился?"
   Пашка погнал нв Вознесенский, в травму, и ворвашись в регистратуру закричал:
   - А костыли у вас тут имеются?
   Испуганная медсестричка отшатнулась, захлопала ресничками.
   - Можно взять в прокат, - проговорила она. - Дойти до дома, у кого денег на такси нет.
   - А сегодня у вас брали костыли?
   - Брали. Три пары.
   Пашка со всей силы хряснул кулаком по стойке и вышел. Уже в машине, чуть уняв бушующую ярость, он набрал номер Старостина:
   - Гад ты, Вадим. Гад и подлец. Ты все специально сделал!
   - Ты о чем, Павлуша?
   - Об экзешнике, который ты мне подсунул. Он был нерабочим. Я, как последний идиот, пытался его открыть, а он все падал. Ты понимаешь, как я обделался на глазах у всех?
   - Странно, у меня вчера все работало... А ты что запускал?
   - Что сказал -- экзешник в корне.
   - Нет, Павлуша, про корень я не мог сказать. В корне у меня обычно всякая фигня валается. Надо было брать из каталога "Work".
   - Ты не говорил про "Work"!
   - Паш, ты случайно не пил вечером? Именно про "Work" я тебе и толковал. Чё-то у тебя с головкой, Павлуша, стукнули, вроде, меня, а сотрясение, похоже, у тебя случилось. Я и не знаю, чем тебе помочь...
   -Врешь ты, Старостин. Впрочем, что ожидать от подлеца...
   Пашка отключился. Часы на панели показывали двенадцать тридцать пять. В голове колотились и многократно прокручивались то позорные кадры выступления, то картинка с сияющим Вадимом с костылем под мышкой.
   Мобильник, брошенный на соседнее сиденье, запиликал, на экране высветилась надпись -- "The Chief".
   - Ты, говорят, провалил все? - безо всяких экивок начал ВладимСергеич.
   - Кто говорит?
   - Бецки.
   - Сам? Он разве в России?
   - Да, он присутствовал в зале.
   - А наплевать теперь. - Пашка почувствовал, что плотина вот-вот прорвется, и он наговорит шефу все, что наболело, что копилось и вызревало с тех далеких времен, как его приняли в "Меридиан", что он не удержится и припомнит все ночные авралы, все безвольные стремления уйти от малейшей ответственности, все перекладывания решений на чужие плечи, все школярски-наивные ожидания, что проблемы рассосутся сами собой... - Наплевать. Я крайний -- хорошо, пускай я один виноват. Только вот имею огромное желание покинуть ваш чудесный коллективчик.
   - Не хами. Мал еще хамить, - неожиданно радостно отозвался ВладимСергеич. - Плохо выступил, так признайся, нечего валить на других.
   Пашку захлестнула и вдавила в кресло ненависть к шефу с его казуистикой и к Вадиму с удачно сломанной конечностью. Он завел двигатель, с ревом вылетел на проспект, вынудив вдарить по тормозам несколько машин сзади, и бесцельно помчался куда глаза глядят.
   Как оказалось, что нисколько не удивительно, глаза Пашкины упорно глядели в сторону Васьки, а именно на улицу имени украинского писателя Шевченко. "Рено" на отчаянных четырех тысячах оборотов навернуло несколько кругов вокруг квартала, пока неожиданно не выскочивший на проезжую часть парень не заставил автомобиль остановиться с визгом и заносом.
   - Здорово, придурок, - парень ласково ткнул в лоб высунувшегося в окно Пашку. - Чё случилось? Что за "Формула-1"?
   - И ты не болей, гунявый... Как тебя обкарнали!
   Мишка, а это был именно он, гордо постучал ладонью по макушке:
   - Завтра отчаливаю проветривать плешку... А ты-то чего резину жжешь?
   Павел поднял на Михаила глаза:
   - Я припаркуюсь нормально, ладно?
   - Пошли на двор, там хорошее место есть. Вон туда заезжай.
   Пашка послушался верзилу -- все равно ехать в офис категорически не хотелось.
   - Давай сюда.
   Мишка расстегнул и бросил на землю цепь, загораживающую отличный закуток между двумя дряхлыми инвалидскими гаражами.
   - Батино местечко. Он только к утру будет.
   Пашка запарковался, непроизвольно бросил взгляд на Ленкины окна. Михаил поймал направление его взора:
   - Нет ее дома, в школу учапала. Рано ты прибыл, Ромео.
   - Да я не из-за нее... Я так... Катался...
   - О-о-о! - обрадовался Мишка. - Катался... Да у нас проблемы! Мордоворот у тебя весь перекошенный. Пивасика хочешь?
   - Я же за рулем...
   - Да ладно, по ноль три раздавим, часик посидим, все разойдется.
   - Давай, - согласился Пашка. - Все равно делать нечего.
   Мишка сковырнул страшенный на вид амбарный замок на одном из гаражей, распахнул дверь:
   - Заваливайся, тут у меня бар.
   Павел завалился и остолбенел: десяток ящиков с пивом, ящик с водкой, мешок чипсов, мешок копченой колбасы, мешок хлеба и несколько пластиковых ведерок с огурцами и помидорами явно свидетельствовали о намечающемся пиршестве. Гараж был пуст, если не считать тары с провизией, двух длинных скамеек, разбросанного инструмента и четырех покрышек
   - Прямо пещера Аладдина, - восхищенно выдохнул Пашка.
   - Сам ты пещера... Отвальная тут у меня намечается. Оставайся, после обеда пацаны придут, погудим напоследок.
   - Да я никого не знаю, кроме тебя.
   - Вот и узнаешь, - хохотнул Мишка и швырнул Павлу банку. - Ну, промочимся?
   - Промочимся.
   Они молча высосали по баночке, потом по второй. В голове у Пашки слегка закружилось, он завтракал рано, и пара несчастных бутербродов уже давно растаяла.
   - Вон чипсы бери, не стесняйся, - великодушно предложил Мишка. - С пивасиком вкусно.
   Они снова молча слопали по пачке чипсов и выдули еще по одной банке.
   - Да ты, вижу, резво погнал, - хлопнул по плечу новоявленного приятеля хозяин гаража. - Ленка что ли дулю показала?
   Пашка помотал головой и печально вопросил:
   - Миха, скажи, отчего люди такие сволочи?
   - Поня-а-атно, - протянул Миха. - Это дело надо запить. Давай-ка мы чё посерьезнее примем.
   - Не-не-не! Я водку не пью!
   - А чё так?
   - Она невкусная.
   - Ну, Паша, ты даёшь! Невкусная! Это только девочку вкусными конфетами кормят, чтоб дала...
   Мишка налил огненного напитка в два пластиковых стакана, один протянул Павлу:
   - Давай друган, выпьем, тебе легче станет. Я же вижу, хреново тебе.
   - А машина...
   - Слушай, чувачок, я тебе колесо поменял? Поменял. От шоблы отбил? Отбил. Я тебя три раза уже спас, а ты ломаешься.
   - Почему три? Два только.
   - Ни фига. Третий раз -- это я тебя от себя спас.
   - Как это?
   - Я ведь мог бы тебе зеркальце начистить за Ленку, но не стал. А почему?
   - Почему?
   - Потому что я -- благородный человек!
   - Благородный, - согласился со вздохом Пашка. - Ладно, давай уж. Чем запить только?
   - Вон там кола в углу и спрайт.
   Они опрокинули по пол-стаканчика, Пашка судорожно залил огненный напиток лимонадом, а Миха только крякнул.
   - Я гляжу, ты опытный, - заметил с уважением Пашка, - я вот не умею так.
   - Тренируйся, пацан, - Мишка хлопнул его по плечу. - Говоришь, люди -- сволочи?
   Водка, наложившаяся на литр пивасика, изящными пируэтами забулькала по организму и устремилась прямо в мозг.
   - Не все, - Пашка поднял вверх указательный палец. - Но некоторые, с дурацкими именами Вадим и Владим, - редкие гады!
   По телу растеклась приятная расслабуха, воздух в гараже замерцал, завибрировал, стены чуть заколыхались, но Пашка, помотав головой, остановил их робкий трепет.
   - Точно! - подтвердил Миха. - Вот у меня есть знакомый. Зовут его тоже Борис. И такой он педрило!
   - При чем тут Борис? Я про Вадима говорил!
   - Неважно! - Мишка решительно рубанул рукой. - Все равно педрило! Твой Вадим педрило?
   - Натурально -- нет, а фигурально -- да!
   - Вот! Сразу видно умного человека! Красиво сказал! Давй-ка еще по чуть-чуть!
   - Не-не-не! Я пас!
   - Да ё-моё! Ты прямо ботан! Чё теперь-то? Уже поздняк метаться!
   - Я -ботан?! Я не ботан! - Пашка опрокинул еще один заботливо протянутый стаканчик, Мишка вслед за ним. - Хрен с ним, я у тебя тут машину оставлю, а завтра утром отгоню.
   - Заметано.
   Мишка закурил, пристально оглядывая Вадима, потом предложил, вскакивая:
   - Давай твоему Вадиму рыло накрасим.
   - Прямо сейчас? Да он дома сидит, ногу сломал.
   - О! А мы ему и вторую подправим! Пошли! Где он живет?
   - Не, сначала выпьем...
   - Молодец, Паша, умнеешь на глазах.
   Мишка сел, налил еще стаканчик. Координация начинала его подводить -- часть водки пролилась на пол.
   - Давай за тебя, Миха, - торжественно провозгласил Пашка, - ты классный... чувачок. Ты это... если что, зови меня, я тебя спасу!
   Мишка чуть не подавился:
   - Ты меня? Спасешь?
   Он заржал в голос и принялся тыкать Пашку во все места его худосочной фактуры.
   - Ну, ты точно ботан! Глиста в обертке! Он меня спасет! Держите меня четверо!
   - Чё ты сказал? - взъерепенился Пашка. - Кто глиста?
   - Да ты глиста! Лохопендик ботанический! Чип и Дейл спешат на помощь!
   - На себя посмотри, питекантроп! Кулак больше головы!
   Пашка угрожающе надвинулся на Мишку, тот медленно встал, выпятил грудную клетку, оказавшуюся аккурат у Пашкиных глаз, и пробасил сверху:
   - А вот сейчас как двину этим кулаком!
   - Двигай, горилла! Для кулаков ума не надо! Только отдача замучит...
   - Да ты оборзел, я гляжу...
   Мишка схватил Павла за грудки, тот со всей силы вдарил снизу по рукам грубияна. Парни запыхтели, затолкались, не решаясь начать драку, пока Мишка не выдержал, и не двинул приятеля в бок. Пашка сорвался с резьбы и отчаянно замолотил кулаками. КПД его ударов был небольшим, ловкий Миха уверенно уклонялся от них, но один хороший апперкот достал его, и Мишка охнул. Он тут же с размаха засадил Пашке в ухо, Пашка упал, уткнувшись лицом в свернутый кабель подле скамьи. Пыльный этот моток настолько заинтересовал Пашку, что он тут же забыл о стычке и погрузился в изучение наперстков, приваренных к концам кабеля.
   - Эй, ты чего? - испугался Миха.
   - Блина... Гениально... Это ж кто придумал?
   - Кажись, я тебе слишком засандалил, - еще больше испугался Мишка. - Бредишь что ли?
   - Ничего я не бредю... Брежу... Это вот что? Крокодилы? Это ведь крокодилы такие? ДА?! Ответь мне, Миха!
   Пашка, пошатываясь, приподнялся с кабелем в руках, обнаружил, что коварный пол взбесился и норовит хлопнуть его по лбу, поцокал языком:
   - Ой, ц-ц-ц.... Тихо! Всем стоять!...
   Стоять у него не получилось, он рухнул на колени и пополз к Михе. Тот в ужасе попятился, потому что Пашка шкандыбал на трех конечностях, а четвертую вздымал кверху и сотрясал воздух кабелем:
   - Это же крокодилы! Это же конгениальные крокодилы!
   - Мама..., - прошептал Мишка. - Он сдурел. Я вышиб ему мозги...
   Он приоткрыл дверь гаража и попытался выскользнуть, но уперся в трех подошедших парней в спортивных турецких костюмах.
   - Ты чё бухтишь? - спросил один из них. - Куда намылился?
   - Бухать будем? - спросил другой. - Или как?
   - Да ты уже, - разочарованно протянул третий, - Водовкой пахнет... Чё нас-то не подождал?
   - О! Пацаны! - Пашка выполз на свет божий. - Парни! Чей это гараж?
   - Это кто? - первый с интересом оглядел четвероного Пашку. - Чё он ползает?
   - Парни! Чей это гараж?! - Пашка повысил голос. - Срочно скажите, а то умру.
   Мишка засуетился:
   - Тихо, тихо, Паша! Это деда моего гараж..
   - Прикольный корефан, - сказал второй. - Даже завидно, он уже, а мы сухие.
   - Мишка, твой дедушка -- Эйнштейн!
   - Мой дед -- Шляпников, - возразил Мишка. - Паш, ты рехнулся?
   - Смотри, круто придумано -- вместо крокодилов для прикуривателя наперстки впаяли! Это же такая площадь контакта! Я бы не додумался! - Пашка тряс мотком кабеля. - Такое только Эйнштейн мог придумать!...
   - Да этим проводам уже сто лет, их мой батя спаял.
   - Значит, и батя у тебя -- Эйнштейн... Ой, как все вокруг вертится... Блин... Как в башке кружится...
   - К пацану вертолет прилетел, - сказал первый. - Миха, ему хватит.
   - Да вижу, - Миха почесал макушку. - Надо его уложить.
   Пацаны подхватили Пашку под мышки, вытащили из карманов брюк ключи, открыли "Рено" и впихнули Пашку на заднее сиденье. Тот рухнул и, прошептав оду конгениальным крокодилам, уснул.
  
   Ленка шла по двору, по-мальчишечьи попинывая камушек, и мечтала о собственной квартире и собственной жизни. Утром она отважно объявила математическому репетитору, что больше не будет с ним заниматься, и потолковала со старым своим учителем музыки, милейшей дамой уважительных лет, прошедшей с Ленкой полный путь от постановки неловких пальчиков до сложнейших этюдов Алькана и транскрипций Листа. Она за самую скромную плату согласилась потренировать Ленку перед экзаменами в музыкальное училище. На вознаграждение за уроки Ленка планировала пустить небольшие свои карманные деньги, которые она выцыганивала у отца. Мать никогда не давала ей денег, считая, что все, что надо, она купит ей сама. Проблема была только в предках -- Ленка с ужасом представляла, как она заявит о своем решении послать нафиг математику, экономику, бухгалтерию и тетю Свету с блатом в финэке.
   Лена вскинула взор на часы в окне на первом этаже -- пол-седьмого, она с незапамятных времен сверялась по этим часам у соседа-физкультурника с вечными окнами нараспашку, протопала мимо голубого "Рено", отметив краем глаза, что он очень похож на Пашкину машину. При мысли о герое, беспробудно дрыхнущем на заднем диванчике в неловкой позе, девушка ощутила теплые волны в груди и животе и улыбнулась. Пашка -- он замечательный! Вихрастый воздушный мальчишка. Точно! Он воздушный. Он лёгок и стремителен, ему не нужна раскачка -- подхватился, поймал поток и полетел! В голове у Ленки невидимый оркестр заиграл воздушную переливчатую мелодию, и Ленка тут же назвала ее "Паулино-вьенте".
   Таинственная сила заставила Ленку остановиться и сделать три шага назад. Она осторожно заглянула в окошко "Логана" и всмотрелась в глубь салона. На сиденьи спал человек в грязной рубахе, но с пижонским кейсом под головой. Рот его был приоткрыт, руки сложены крестом. Выглядела эта милая картинка так, будто совершилось положение во гроб. Ленка нахмурилась, дернула ручку, дверь открылась, и глазам предстал Пашенька собственной персоной.
   В гараже Мишкиного деда шумели, ржали, гоготали и звенели бутылками. А рядом, на коронном месте Мишкиного бати, преспокойно почивал Пашка.
   - Эй, мучачо, левантате! Деспьерте!
   Пашка промычал что-то нечленораздельное.
   Ленка принялась трясти его и толкать, но ни малейшего эффекта ее тычки не произвели. Ленка решительно распахнула дверь гаража и сунула нос в накуренную шумящую коробку. Мишка заметил ее и покачиваясь, выплыл навстречу.
   - Э! Ты куда? - возмутился было кто-то, но его осадили:
   - Заткнись, девушка к нему пришла.
   Мишка горделиво оглянулся -- знай, мол, наших -- и вывалился наружу.
   - Миша, ты завтра уходишь?
   - За...завтра, - еле выговорил он.
   - Ну, счастливого пути.
   - Спа... сибо. Дай я тебя поце... лую...
   - Не надо, Миш...
   - Понял... Не дурак... Вон твой там лежит.
   - Что он тут делает?
   - Мы с ним вы... пили немножко, а потом он упал, а потом закричал кро про... про кро... кокодилов, а потом пошел спать.
   - А он проспится до ночи?
   - Не-а. Я когда первый раз... наржа... нажрался, спал два дня...
   - Миш, а он не замерзнет тут? Ночи-то холодные.
   - Замерзнет, - легко согласился Мишка, переламываясь в коленях и цепляясь за стенку. - Замерзнет и умрет, и тогда... я приду из армии и же.. женюсь на нем... То есть на тебе... Не-е-е, на тебе лучше, чем на нем... Он же ма...мальчик...
   - Мишка, а ты не можешь взять его на ночь к себе?
   - Не могу. Мать меня... убьет. Она и так убьет, что я пы... вы.. пимший, а так два раза убьет.
   Мишка снова качнулся, будто бы от порыва ветра, и Ленка закусила губу. Если поначалу у Ленки еще мелькала мысль попросить его отогнать Пашкин автомобиль, то этот мнимый порыв окончательно выдул ее.
   - Где ключ зажигания?
   - В шта... штанах.
   - Миш, достань, пожалуйста, мне неловко.
   - А-а-а... Так вы еще не того... - обрадовался Мишка.
   - Балда ты, - улыбнулась Ленка. - Мы ж всего неделю знакомы!
   - Супер..., - просипел Мишка и направился к автомобилю. Спустя минуту он протянул девушке ключи. - А ты чё, водить умеешь?
   Водить Ленка не умела. Мать четыре раза сажала ее за руль за городом в чистом поле и показывала, где сцепление, а где газ с тормозом. От тех уроков у Ленки осталось кошмарное ощущение безысходности и уверенности в своей редкостной неспособности к вождению. Но Ленка шустрым движением руки перехватила ключи и произнесла:
   - А как же! Конечно умею! Меня шнурки научили. Вот стукнет восемнадцать, и получу права.
   Спасибо Пашке -- он въехал на стоянку задним ходом и разворачиваться не было необходимости. Ленка пристегнулась, завела двигатель, прокрутила мысленно путь до пункта назначения -- на Большой, и попыталась тронуться. Мотор взвревел, чихнул и заглох.
   - Ты это..., - Мишка постучал по стеклу, Ленка приоткрыла его. - Ты это... не бросай сцепление... Опусти сначала, потом газуй... Плавно надо...
   Девушка сдула упавшую на глаза челку, острожно выжала сцепление, плавно, по совету Михи, отпустила его -- машина поехала. Осознав, что можно ехать без газа, Ленка возликовала. Она включила аварийку и медленно вырулила в дворовый проезд.
   Пашка всхлипнул сзади, прошептал, что Вадим -- крокодил, повернулся на другой бок. Только сейчас Ленка подумала, что все назидательные статьи в интернете советовали быстро линять от выпивающих женихов, а она нисколько не вняла им, и даже зачем-то ввязалась в транспортировку безжизненного тела, имея самый печальный опыт нахождения за рулем. Так надо, решила Ленка. Нельзя бросать глупого пьяного мучачо в открытой машине на ночь. Пусть проспится, а там посмотрим.
   Ленка почти выехала со двора, когда на горизонте возник... папенька. Он шел навстречу с пакетом картошки и, увидев дочь за рулем, бросился на капот. Ленка в ужасе вдарила по тормозам и тюкнулась носом.
   - Елена, как это понимать? - заорал отец в открытое окно. - Чья это машина? Немедленно вылезай!
   - Извини, пап, не могу, - тихо проговорила Ленка. - это очень важно. Отойди, пожалуйста.
   - Кто там сидит?! - продолжал кричать папенька. - Кого ты везешь?
   Он сунулся в окно, заметил Пашку и посерел лицом. Именно в этот момент парень приоткрыл глаза и попытался приподняться.
   - Ой, ВладимСергеич! Здрассс..ти... А чего Вы тут стоите в моей машине? - спросил со всем радушием Павел.
   - Это его автомобиль? - палец отца уперся Пашке в грудь.
   - Его, - сказал Пашка и рухнул. Через секунду он уже всхрапывал и сопел.
   - Ты с ума сошла! - отец отлепился от задней двери и протянул руку к Ленкиной. Это была его ошибка, потому что девушка отпустила сцепление и тут же дала по газам. "Рено" подпрыгнул и бодро понесся на улицу. Еле вписавшись в поворот, Ленка пулей вылетела на проезжую часть улицы Шевченко и погнала к Большому проспекту. На левом повороте на Большой она поставила на уши три встречные машины, вынудила увернуться грузовичок попутного направления и под раздраженное бибиканье помчалась по проспекту.
   Ей повезло -- она поймала зеленую волну и просвистела несколько кварталов без остановок у светофоров. Двигатель начинал реветь -- Ленка переключала скорости и радовалась послушным реакциям автомобиля. Нужный поворот налево она совершила, естественно из правого ряда, оставив слева визг тормозов и крепкую ругань вслед, но зато потом аккуратно, неспешно притормаживая у колдобин и поребриков, вплыла во двор Альфии Мансуровны. Машина заглохла прямо перед ее окнами -- Ленка забыла выжать злосчастное сцепление -- и Костик, высунувшись по пояс, закричал:
   - Мама! Пошли мыть машину! Дядя Павлик приехал!
   "Рено" мигал аварийкой, а на другом берегу Невы Белослав Сметаныч покручивал перстенек с восемью самоцветными камушками и задумчиво поглаживал пухленький подбородок.
  
К оглавлению
  

Глава 8. Старик помогает Ленке. Женское коварство.

   Парня уложили на кровать Костика, и тот каждые десять минут подходил к неожиданному гостю и разглядывал Пашкины светящиеся часы, Пашкины носки с тонкой вышитой чайкой, Пашкин ремень с серебристой пряжкой, Пашкин кейс и моток грязного кабеля, с которым Пашка не пожелал расстаться.
   - Он у нас будет жить? - спросил Костик с надеждой.
   - Нет, он проспится и пойдет домой, - ответила Альфия, посмотрела на часы -- десять с четвертью -- и покачала головой.
   - Все, я ухожу, - объявила Ленка, допивая седьмую кружку чая. - А не то лопну... Может, все-таки, я довезу его до дома?...
   - Ни в коем случае! - категорически отрезала Альфия. - Это запрещено, даже и думать не моги. Без прав по центральным улицам на чужом автомобиле с несовершеннолетним водителем. Тебе только выпить не хватает до полного завершения букета. Оставь товарища алкоголика и тунеядца здесь, а сама иди домой.
   - Мама, а кто такой алкоголик? - поинтересовался Костик.
   - А вот кто напивается до беспамятства, - снова вздохнула Альфия, - тот и алкоголик... Надо только домашних его предупредить.
   - У него телефон в машине валялся, - сказала Ленка. - Я позвоню по нему.
   - Я с тобой! - засуетился Костик.
   - Костя! - повысила голос Альфия.
   Ленка пожала плечами:
   - Да пусть идет, жалко что ли?.. Сандалии надень, не в тапках же идти.
   Костик вприпрыжку поскакал за сандалиями, не сводя глаз с прекрасной взрослой принцессы. Во дворе он спросил:
   - Ты мне как сестра будешь или как жена?
   - А как хочешь, пузатый? - засмеялась гостья.
   Костик покраснел, помямлил что-то, но выдохнул:
   - Как сестра.
   - Да ладно, не ври, я же вижу, что ты не это хотел сказать.
   - Да...., - согласился мальчик. - Вырасту, и станешь мне как жена... Ты красивая. Красивше Алины Кузнецовой. И красивше Людмилы Петровны.
   - Спасибо, Коська, - девушка погладила его по макушке. - На вот ключи, открывай машину. Вот на эту кнопку нажми, она пикнет, и готово.
   Костик с благоговением взял в руки брелок, пикнул им, и лицо его озарилось невероятным счастьем.
   - А мы пылесосили ее, - сказал он. - Денежки зарабатывали. И за это дядя Павел купил мне "Лего". Он хороший.
   - Кто? Дядя Павел?
   - Не-е-е, "Лего"...
   - А дядя Павел?
   - Ну... Он тоже хороший, только он на тебя все время смотрит. - Костик насупился и Ленка рассмеялась еще раз -- ишь, ревнивец!
   В записной книжке телефона Ленка нашла "бабулю", "папахена", "мамулькина" и "сестридзе". Немного поколебавшись, она набрала "сестридзе".
   - Алло, - голос был задорный и молодой.
   - Добрый вечер...
   - Добрый! И в самом деле вечер!
   - Вы Пашина сестра?
   - Да, а с кем я разговариваю?
   - Меня зовут Лена... Елена, - поправилась девушка, - Я Пашина знакомая.
   - Очень приятно... Очень! Ну, коли так, то я Даша. С Павкой что-то не так?
   - Все так. Только он перебрал немного с приятелями и крепко спит у меня дома. И если он сегодня не приедет домой, Вы не волнуйтесь.
   - Очень, очень интересно! - Дашин голос наполнился. - Напился, значит, братец?
   - Напился.
   - И спит у Вас?
   - У меня.
   - Ну, я Вас поздравляю с этим фактом!
   - Почему?
   - Павка еще ни разу никогда не напивался до того, что не мог дойти до дома. Ничего. Надо же когда-то начинать. Успехов Вам, Лена, и счастья в личной жизни. - Даша хихикнула.
   - Можете веселиться сколько угодно, - вспылила Ленка, - только Ваш ненаглядный братец больше всего сейчас похож на бревно -- такой же грязный и тупой. Адьос, хермана.
   Она отрубила соединение и швырнула телефон в бардачок.
   - А кто такой хурмана? - спросил мальчик, слушавший весь диалог с широко открытыми глазами и не менее широко открытым ртом.
   - Это такая коза с копытами, - сердито бросила Ленка. - Она обожралась хурмы и поэтому называется хурманой.
   - А-а-а..., - протянул Костик. - А кто такая хурма?
   Ленка ничего не ответила, потому что мимо машины прошел человек, лицо которого показалось знакомым. Костик ткнул в него пальцем сквозь стекло:
   - Этот дядька приходил к маме, когда мы с тобой в "Лего" играли.
   И Ленка вспомнила -- капитан Комлев! Тот, который искал пропавшего бывшего мужа Альфии.
   Комлев вошел в парадную, и спустя секунду Ленка услышала, как затренькал дверной звонок.
   - Давай в разведчиков поиграем, - зашептала Ленка Костику. - Кто первым заговорит, тот проиграл и покупает другому мороженое.
   - Лучше чипсы.
   - Ладно, чипсы. Раз, два, три, начали молчать!
   Костик крепко сжал зубы и для надежности прикрыл рот ладошкой. Ленка тоже показательно сомкнула губы, а сама навострила уши.
   Наверое, капитана пригласили на кухню, потому что из приоткрытого окна тут же стали доноситься голоса Альфии и Комлева.
   - Вы умеете водить автомобиль?
   - А почему Вы спрашиваете?
   - Вы не ответили.
   - Скажем так, водительское удостоверение у меня есть, и по бумажке получается вполне приличный стаж вождения -- десять лет. Но я как закончила автошколу, за руль практически не садилась.
   - Почему?
   - Господи, да у меня ж машины не было и нет.
   - Ваша свекровь сказала, что у вас с Сергеем был автомобиль.
   - Не у нас с Сергеем, а у Сергея. Меня он не пускал даже пассажиром, не то что водителем.
   - Вы сказали - "практически". То есть, все-таки, водили?
   - Да, подруга давала порулить в лесу и в дачном поселке... Вы меня в чем-то подозреваете?
   - У нас есть свидетели, как в день пропажи Ивченко и Калинкина Вы шли к стоянке на улице Галерной, на которой Сергей держал свои автомобили.
   - А их несколько?
   - А Вы не знали?
   - Сергей подъезжал к нам только на "Инфинити". Других машин я у него не видела... Интересно, кто же сообщил столь ценные сведения обо мне? Свекровушка?
   - Ваша сестра и гражданка Шкараба.
   - Интересно... Очень интересно... Сестра, значит...
   - Вы знакомы с Ниной Шкарабой?
   - Шапочно. У нее сын от Сергея. Взрослый уже.
   - Какие у Вас с ней отношения?
   - С ней сейчас никаких.
   - А были?
   - Это имеет отношение к исчезновению гражданина Калинкина?
   - Не знаю.
   - Кое-какие были. Но мы прекратили общаться.
   - Альфия Мансуровна... Я вот зачем пришел... Ивченко и Калинкинкин около двух часов дня обедали в кафе "Симпозиум" на Конногвардейском бульваре. Потом они вышли из кафе и больше их никто не видел. Вы последняя, кто разговаривал с пропавшим. И Вас видели спустя несколько часов у его парковки, как раз где-то в пол-третьего -- в три. После этого на парковке осталась только одна машина - "Инфинити"...
   - Если я скажу, что это бред, Вы, наверное, не поверите.
   - Не знаю. Может, и поверю... Я Вас попрошу не покидать без моего ведома город и, желательно, ночевать дома.
   - Как я понимаю, это стыдливая замена подписке о невыезде.
   - Вы правильно понимаете.
   - Я могла бы возмутиться и начать качать права, но я не стану этого делать, во-первых, потому что оправдываются только виноватые, а мне не в чем себя упрекнуть, а, во-вторых, мне ехать некуда и ночевать не дома негде. Так что, просьба Ваша будет выполнена сама собой.
   - Я рад, что нашел у Вас понимание.
   - Погодите... Мне через несколько дней надо будет Костика отвезти в санаторий...
   - Далеко?
   - В "Дюны".
   - Хорошо, поезжайте, только позвоните мне накануне. Мой телефон...
   - У меня есть Ваш телефон. Вы уже оставляли его.
   - Тогда, до свидания.
   - Всего хорошего.
   Дверь хлопнула, Комлев неспеша вышел на улицу. Он поежился под довольно прохладным, ночным уже ветерком, закурил, бросил взгляд на окна Виталия Николаевича, затем покинул двор.
   Когда Комлев скрылся из виду, Ленка выдохнула:
   - Офигец!
   - Ага! Ты проиграла! - завопил Костик.
   - Точно. С меня чипсы. - Она подняла стекло, выскочила из машины и махнула мальчику рукой. - Завтра принесу. Идет?
   - Идет. Только маме не говори, она меня за чипсы ругает.
   - Ладно. - Ленке и самой это было на руку. Ей не хотелось, чтобы Альфия знала, что она подслушала разговор с Комлевым.
   Блин! Она подслушала! Полный опупей! Докатилась! Ленке стало стыдно, но что случилось, то случилось. И потом... И потом капитан городил явную чушь! И как бы свидетели явно оговаривали Альфию! Не могла она ничего предосудительного совершить! Не тот человек. Ясен хрен, сетрица Альфии что-то затевает. И Шкараба эта несчастная... И вот как это в жизни получается -- больнее всего ранят родные люди. Что сестра у Альфии, что брательник у нее, у Ленки. Да и Пашкина сестрица -- та еще язва...
   Ленка дала Костику закрыть с брелока машину, отвела его домой и отчалила на улицу Шевченко -- на поле битвы, на передовой рубеж обороны своей независимости.
  
   - Не буду я Вас утешать, любезный Виталий Николаевич, - нахально заявил Белослав Никифорович, смачно прихлебывая душистый чаек из литровой чашки с крепкой пейзанкой и тучным тельцом на боку. Чай принес он же, а вот чашку извлек из недр буфета хозяин квартиры номер три. - Мне самому грустно, не в состоянии я сейчас изливать елей и мирро на обожженные души.
   - А тебе-то что, - грубовато спросил старик. - Семья есть, деньга есть, на здоровьишко, гляжу, не жалуешься, вон каким козлом скакал за троллейбусом...
   - Вы видели..., - смутился Греков. - Да ведь понимаете ли, милейший, снедает меня тоска экзистенциальная, если не сказать онтологическая... Вы конфетки кушайте, кушайте. Я сам этого "Мишку на севере" страсть как люблю.
   - У меня зубы, - сухо процедил Виталий Николаевич. - Ты яснее выражаться можешь?
   Румяный Белослав Никифорович ловко отправил в рот сразу две конфетки и пояснил:
   - Знаете, друг мой, я иногда завидую людям с жизненными трудностями. Все потому, что им есть куда стремиться, чего хотеть. А то ведь живешь, все у тебя есть -- дом, дача, здоровые умные дети, ласковая жена и запас на черный день -- и что?
   - Что?
   - Вот и я спрашиваю, что? Что дальше-то?
   - Можно еще денег заработать. Или еще детей народить.
   - А коли скучно одно и тоже делать? А коли на мелкие прихоти средства есть, а крупные в голову не приходят? А коли и приходят, то от денег не зависят?
   - Что же это от денег может не зависеть? Здоровье разве...
   - А вот, к примеру, хочу я жить вечно. Или, напротив, хочу знать, что происходит там, за порогом, так сказать...
   - Ты о смерти толкуешь?
   - О ней.
   - Вот уж нашел, чем башку забить. Настанет срок, да и помрешь. Да и все.
   - А смысл? Хочется ведь смысла, а не простого пребывания здесь. Ведь не может же быть смыслом зарабатывание всех на свете денег.
   - Да почему и нет? - удивился Виталий Николаевич. - Я тут думал об этом, и понял такую штуку. У кого денег много, у того не просто денег много. У того как магнит или гравитационная аномалия в руках получается. Только не физическая, а человеческая. Деньжищи как будто искривляют пространство и притягивают всякие объекты. Людишки от денег не жратвы и шмоток хотят, а моторчика, который заставляет всех крутиться вокруг них.
   - Вы, наверное, инженер по образованию? - уважительно спросил Греков, поблескивая золотыми очечками.
   - Был немного, - скромно сообщил старик. Он решился и конфузливо развернул одну конфетку. - Ты на меня не смотри, я ее сосать буду.
   - Да ради Бога! - воскликнул Белослав Никифорович. - Думаю, Мишка не обидится.
   - Болтунишка ты, товарищ... товарищ Греков, - Виталий Николаевич покрутил в руках визитку, сунутую Грековым в карман старику еще в прошлый раз.
   - Я не болтун, - посерьезнел тот. - Я просто пытаюсь сделать мир лучше.
   - Это все высокие слова, - махнул рукой хозяин. - Все так говорят, а сами-то войну устроят, то революцию. А толку... Все одно -- из праха пришли, в прах уйдем. Все бессмысленно.
   - Вот! - торжествующе провозгласил Белослав Никифорович, - теперь Вы меня понимаете! От того меня тоска грызет, что не хочу я бессмысленности! Хочу цели и высшего предназначения всему!
   - Этого, положим, и я хочу, не то болтаешься тут -- и жить не хочется, и помереть страшно -- и думаешь, к чему все было? Зачем дочь растил и внуков? Зачем сына за двойки ругал и на секцию гонял? Неужто все впустую ушло? Все кончилось -- и привет?
   Старик осекся, покосился на жующего собеседника. Он застеснялся своего невольного всплеска и стал укорять себя за минутную слабость. Впрочем, розовощекий Белослав Никифорович разворачивал в этот момент очередной фантик и, кажется, не понял, что, собственно, кончилось.
   - А как бы Вам хотелось, чтоб было? - несколько застенчиво спросил Греков. - Ну, в смысле, как бы правильно на Ваш взгляд, было бы устроено в мире с жизнью и смертью?
   - Эк, замахнулся, мечтатель! - усмехнулся старик. - Как бы хотелось! Мало ли, как хотелось! Как уж есть, так и есть.
   - И все-таки? Вот лично по мне, пусть смерть будет, потому что смерть -- это обновление, но пусть все живут, не мучаясь, и пусть все не напрасно.
   - А если не напрасно, то зачем? Если ты, положим, великий ученый там или писатель, то да, жил не напрасно. А если простой человек? Вырастил сына, посадил дерево, а сын спился, дерево упало и ребенка задавило.
   - Ну, это Вы уж слишком мрачный тон взяли, - покачал головой Белослав Никифорович. - Давайте-ка лучше помечтаем -- не как будет, а как хотелось бы. Я вот свое уже сказал -- чтобы никто не мучился. А кто если умрет, то на самом деле не умрет, а поменяет телесную одежду на новую, чтобы дальше развиваться и достигать нового.
   - Так вроде индусы считают.
   - А Вы так не считаете?
   - Я так не считаю, - поджал губы старик. - Бредни это все. Это все выдумали, чтобы человеку было легче смириться со смертью. И чтобы не пакостил много при жизни. Чтобы оглядку имел на загробный суд. А иначе все пойдут убивать друг дружку, и человечество выродится. Это просто инстинкт врожденный -- воображать жизнь после смерти и справедливое воздаяние, чтобы вид не кончился.
   - А мне не нравится так думать.
   - Кому же нравится? Мне вот тоже нравится думать, что мы поживем-поживем, да сбросим тело, а душой отлетим на небеса... На высшие небеса... А там боженька спросит: "А что ты принес с Земли? Добро или зло? Добро? Тогда клади его вот сюда, в копилку, это не просто копилка, это топливо для развития мира. Ах, ты зло приволок, мелкая душонка? Тогда на аннигиляцию и ношу твою, и тебя, чтобы не засорял вселенную. А на выделевшейся тепловой энергии вырастим новую душеньку, чистую и непорочную.
   - А кто решать будет -- зло принес человек или добро? И по какому критерию?
   - Боженька пусть решает, людям это дело доверить нельзя. А критерий простой -- за твое пребывание на Земле мир приобрел хоть чуть-чуть чего-то нового, построил, воздвиг, придумал, написал, смастерил то, чего до тебя не было, или же только прожрал, профукал, пропаразитировал?
   - Очень технологическая картина получается.
   - Зато справедливая. Или ты делал в своей жизни чего-нибудь, или не делал.
   - То есть, человек -- орудие Бога? Руками человека Бог лепит осмысленный мир?
   - Было бы неплохо, будь оно так. Тогда бы все имело цель. И даже если ты мало прожил, все равно принес боженьке частичку переработанной материи..., - Виталий Николаевич задумался, загрустил, потом добавил, - А тебя за это пропускают на следующую ступень. Как из детсада -- в школу, а из школы -- в институт. И в каждом мире ты трудишься и копишь полезное... Чего ты лыбишься?.. Смешно рассуждаю? Глупый старикашка нюни распустил?
   Греков мягонько улыбнулся:
   - Мне Ваша точка зрения ужасно импонирует. Вы думающий человек. В наше время это редкость.
   - Ты мне лестью зубы не заговаривай. Ты же Мефистофель у нас, расскажи, лучше, как оно на самом деле. Какова точка зрения чертей на этот вопрос?
   - Мне, право, льстит, что Вы наделяете меня сверхъестественными способностями..., - гость запнулся, пристально посмотрел старику в глаза. - А вот как человек думает, так мир и устроен. Если цель Вашей жизни -- доставить Богу искру, то так с ним и будет -- доставит и пойдет дальше. А если цель -- проскрипеть кое-как, да и лечь в землю, то землей дело и кончится.
   - Богу искру... Нет никакого Бога, и искру нести некому. Шел бы ты лучше домой по-добру, по-здорову, время вон какое позднее, спать пора. Болтаешь тут чепуху...
   - Пойду, - согласился Греков. - Время позднее... Кружечка у Вас знатная. Таких женщин и не найти ныне -- либо тощие, либо жирные. А чтобы крепкие, мускулистые, да в теле приятных форм -- нет того теперь, куда-то пропали.
   На улице Белослав Никифорович не удержался и похулиганил. Он кинул камешек в открытую форточку третьей квартиры, а когда рассерженный старик выглянул в окно, сообщил доверительно:
   - В психологии есть такой закон -- то, что человек старательно ругает и от чего он рьяно открещивается, на самом деле лежит на донышке его души. Кажется, я теперь знаю, что у Вас на донышке. И, кстати, я на Троицу намерен заказать такси до Северного кладбища, навестить бабку с дедом по материнской линии. Вам, случайно туда не надобно? Мы бы с женой могли захать за Вами по дороге.
   Сердитое выражение сползло со стариковского лица.
   - Я подумаю, - сказал он. - Я, вообще-то был там недавно.
   Греков упорхнул, помахав ручкой, а старик вдруг сообразил, что почему-то из двух десятков питерских кладбищ, ему понадобилось ехать именно на Северное.
  
   Отец подбитым зверем рассекал пространство квартиры и рычал. Менее всего Ленка ожидала увидеть гнев папеньки. Обычно он восседал, запершись, в своем кабинете, выкроенном из "тёщиной" комнаты, и не вымешивался в процесс воспитания, проводимый матушкой. Но сейчас мать стояла, прислонившись к кухонному дверному косяку, и с видимым интересом наблюдала за мечущимся мужем и беспутной нахалкой-дочерью.
   Папенька наскочил на Ленку, едва та переступила порог:
   - И давно у вас с Сухотиным... шуры-муры? Давно ты с этим... негодяем?
   Ленка лениво подумала, что ругаться у отца получается плохо, и нехотя парировала:
   - А почему он негодяй? Что в нем негодяйского?
   Хотелось побыстрее доползти до постели и сомкнуть слипающиеся глаза, а не выяснять в очередной раз отношения и выслушивать апокалиптические пророчества насчет своего будущего.
   - В зюзю пьяный мужик -- этого тебе мало? Я же видел -- он совершенно невменяемый был! Куда ты его отвезла?
   - Отвезла? - насторожилась мать. - На чем? На такси?
   - Если бы! - торжествующе воскликнул отец. - На его же автомобиле! Без прав и не умея водить! А если бы...
   - Пап, ну я же дома, значит, ничего не если... Можно я спать пойду?
   - Спать! - взвизгнул отец. - Нет, голубушка, сначала ты мне пообещаешь, что больше никаких дел с этим наглым типом не будешь иметь! Вчера он мне проект со "Слоном" проманкировал, сегодня конференцию с треском провалил..., на глазах у Бецки завалил! Потом напился! А завтра что будет?! Завтра втянет тебя в наркоманию, и будете вместе колоться под кустом? Всё! Я этого не потерплю! Никаких парней и тем более Сухотина! Он старше тебя, он морочит тебе голову, ему понятно что надо! А у тебя институт на носу!
   - Сухотин? - наморщила лоб Тамара Николаевна. - Ты, кажется, упоминал о нем... У него приличный оклад?
   - Да какая разница! - взревел отец. - Он не годится для Елены! Не годится! Он подлец и... офисный интриган! Уж я-то его знаю!
   - Я сама решу, кто мне годится, а кто нет, ми падре кверидо! Это моя жизнь, а не твоя! - закричала Ленка. - Захочу, и за бомжа замуж выйду, и вас не спрошу!
   Она почувствовала, что ее несет, и что надо, по совету Кефирыча, совсем не так разговаривать, но ничего не могла с собой сделать. Она повернулась к матери:
   - И вот ещё что: института не будет! Нафиг мне сдалась ваша грёбаная экономика! И репетиторам твоим, мадре пресисьозе, я сегодня отставку дала. Вас нужен институт, вы и идите, а у меня свои планы.
   Владимир Сергеевич задохнулся от такой наглости, губы его мелко-мелко затряслись, будто принялись судорожно подбирать подобающее проклятье. А Тамара Николаевна все с тем же спокойствием, потемнев, правда, лицом, прошипела:
   - Ты в своем уме? Ты понимаешь, что несешь?
   - Прекрасно понимаю! И хватит на сегодня! Я пошла спать! Спокойной ночи!
   - Никакой спокойной ночи! Нахалка! Наворотила дел и спать? Бери телефон и звони репетитору.
   - Мам, двеннадцать уже. Репетитор спит. А если бы и не спал, все равно бы не позвонила.
   - Да пёс с ним, с репетитором! - вновь подвзвизгнул отец. - Главное, чтобы больше я о Сухотине не слышал! И не видел его рядом с тобой! А иначе...
   - Ну, падре, что иначе? Что?
   - Иначе будешь сидеть под замком! Под домашним арестом! На экзамены будем водить за ручку, как маленькую!
   - Мы так и сделаем, - сверкнула глазами матушка, - и безо всяких иначе. Кажется, по-другому уже не получится. Я завтра же отменю все дела, чтобы месяц-другой побыть дома. Ничего, не обеднеем, зато мозги у некоторых встанут на место.
   Ленка грубо оттолкнув плечом отца, не снимая обуви, прошла в свою комнату, с треском захлопнув перед родителем дверь. Минуту спустя она вернулась. Оранжевый рюкзачок за ее спиной заметно поправился, в руке Ленка сжимала паспорт.
   - Не надо ничего отменять, - твердо сказала она. - Одежду я взяла, документы тоже. Если я сейчас не уйду, вы меня поедом сожрёте.
   - Прекрасный спектакль! - закричала наконец-то мать. - В нас пропадает великая драматическая артистка! Скатертью дорожка! Давай, давай, иди, на ночь глядя! А мы посмотрим, сколько ты выдержишь ночевать на вокзале! Поспеши только, а то мосты скоро разведут! Придется околачиваться по парадным!
   Выглянул Коля с лицом ехидного телезрителя. Ленка развернулась и вышла на лестницу.
   - Куда! - завопил вслед отец. - Тома! Держи ее!
   - Пусть погуляет пару часов вокруг дома, - отрезала мать, - замерзнет, сама придет.
   Прохладные хрустальные сумерки окутали город, опутали его паутиной сиреневых небес. Где-то вдалеке прошуршал разгоняющийся троллейбус, взревел, дунул и растворился байкер, мявкнула вопросительно кошка, стукнула форточка, скрипнули качели. На краткий миг повисла бархатная тишина, а затем под порывами ветра зашуршали, будто заболтали, тополя и липы, вновь заскрипели на детской площадке качели.
   Ленка кинула взгляд на ярко освещенное окно в родительской спальне, застегнула курточку. В гараже, мимо которого она проскользнула, бубнили два пьяных голоса, но Мишкиного среди них не было слышно. Идти было некуда, и девушка направилась к Альфие. Если та еще не спит, Ленка возьмет ключи от Пашкиной машины и заночует в ней.
   Бодро промчавшись по Большому проспекту -- второй раз за сегодня! -- Ленка свернула в ставший практически родным дворик и в огорчении застыла перед Пашкиным "Рено". Окна у Альфии были темны и беспросветны, как разнесчастная Ленкина жизнь. Девушка присела на лавку, зажав ладони мжду коленями, и принялась думать, куда бы ей податься. К Захарову что ли? Или к Марусе Кожевниковой? Маруся, конечно, пустит, у нее предки понимающие, только ведь они позвонят матери, сообщат, где находится их беглое чадо... Нафиг! Лучше в парадной переждать...
   Ленка на всякий случай подергала дверцы "Рено" - вдруг забыли закрыть? Надежды ее не оправдались, автомобиль был заперт и даже пискнул несколько раз сигнализацией, не ломись, мол, все под охраной.
   - Тебе чего там надо? Сейчас милицию позову! - услышала Ленка скрипучий голос. - Чего ты там околачиваешься?
   - Здравствуйте, - мрачно произнесла беглянка, выходя на свет перед окном Виталия Николаевича. - А Вы почему не спите?
   - А ты зачем по ночам шатаешься?
   - Машину проверяю, крепко ли закрыта.
   - Крепко, крепко. Сама ж закрывала.
   - А Вы видели?
   - Я все вижу, от меня ничего не скроешь. Убогий этот на кнопку нажал, а ты еще потом подергала. - Старик, казалось, был весьма рад продемонстрировать свою осведомленность. Он в своем старании прибавил, - Но это было уже потом, как сыщик ушел от соседки.
   - Да-а-а, - протянула Ленка. - Вам бы в разведчики пойти или детективное агентство открыть, такие таланты зря пропадают.
   - Ерничаешь, сопляка ты этакая... Никакого уважения к старшим. - Старикан проворчал самым будничным, если не сказать, равнодушным тоном, как поняла Ленка чисто ради проформы. - Что, своего ждешь?
   - Дрыхнет... свой. Просто так гуляю. Белые ночи и все такое.
   - Мамка-то не заругает? Я бы всыпал тебе по первое число на ее месте.
   - Пусть ругает, мне наплевать.
   - Нельзя девке одной по ночам разгуливать!... Или ты того... Клиентов ищешь?
   - Каких еще клиентов? - вздохнула Ленка. - Какая богатая фантазия...
   Она плюхнулась на скамью, закурила. Дед закупорил окно, задернул занавеску. Вот и хорошо, учинил тут допрос с пристрастием...
   - Ну-ка плюнь, - приказал старикан, неожиданно бесшумно возникнув перед Ленкой. - Что за моду взяли -- смолить? Не девка, а паровозное депо.
   Он, не дожидаясь Ленкиной реакции выдернул из ее рта сигарету и отправил в урну.
   - Идем-ка, - снова приказал он. - Все равно после разговоров со всякими чертями не уснуть...
   Ленка подчинилась, хотя и не поняла, о каких разговорах идет речь. Опять же, развлечение, не так скучно.
   - Ты удрала от мамки, - сказал Виталий Николаевич. - У тебя прямо на роже это написано.
   - Я же говорю, у Вас шпионский талант, - вяло отбрыкнулась девушка. В тепле ее разморило, а горячий чай с "Мишкой на севере" разморозил душу. Она отчаянно хлопала ресницами, пытаясь не уснуть прямо за стариковским столом, и страстно мечтала уложить свое тело на любую горизонтальную поверхность.
   - Переночуешь здесь, - сердито каркнул старик. - Нельзя девке одной ночью.
   - Спасибо, - пробормотала Ленка.
   - Ты погоди засыпать! Я тебе одеял принесу. Вон на кушетку в коридоре ляжешь.
   Виталий Николаевич ушаркал за простыней и одеялом, а когда вернулся, Ленка уже спала, свернувшись калачиком на драной козетке под вешалкой со старыми стариковскими плащами и куртками. Старик накрыл гостью принесенным добром, постоял минуту рядом, подоткнул Ленке плед и отчего-то счастливый побрел гасить по квартире свет.
  
   Пашка проснулся от высокого заливистого храпа. Он приподнялся на локте, потряс башкой и обалдел. Во-первых, он был в одежде -- мятой, грязной одежде, а во-вторых, он был не дома, а почему-то у Альфии Мансуровны на маленькой панцирной койке. У противоположной стены комнаты на раскинутом диване выводил трели Костик, а сама Альфия безмятежно спала на том же диване, уткнувшись носом в стенку. Храп ей нисколько не мешал.
   Пашка нащупал в кармане мобильник, подсветил экран -- четыре двадцать. Телефон распух от непринятых вызовов. Шеф, Слонимский, "Пегас", Лидочка, Саня, мама, отец... Странно, что нет Ленчика... Он потянулся было позвонить ей, но вовремя сообразил, что в такую рань девочка еще сладко спит в своей пуховой постели, и отдернул руку. Он повоображал некоторое время сонную нагую Леночку с капельками пота на висках и груди, откидывающую теплое одеяло и поворачивающуюся бочком, чтобы во всей красе явить трогательные девичьи прелести, и вздохнул, решительно пресекая сомнительные поползновения организма.
   Голова не болела, и совсем не тошнило. Очень хотелось пить, и Пашка на цыпочках прокрался на кухню, пустил тонкой струйкой воду из-под крана, попил из ладони. Заодно умылся, пригладил вихры. Щеки покрылись колючей щетинкой, надо бы побриться.
   На кухонном столе лежали ключи от Пашкиного стального коня, которого, впрочем, он именовал биглем. Пашке нравились собаки этой породы, неугомонные и проказливые, готовые в любой час дня и ночи сорваться за хозяином в поисках приключений. Еще ему нравились таксы, но на таксу реношка не был похож.
   Павел выглянул в окно -- бигль, как верный пес, ожидал его у порога. Странный двор... Обычно, припарковываться негде, между соседями идут затяжные баталии по поводу машино-мест, а тут свободно, кроме него только один пенсионерский "Москвич" сиротливо ржавеет у самого выезда.
   Пашка аккуратно застелил кровать, на листке отрывного календаря написал "Спасибо!" со смайликом и покинул случайный приют, тихонько защелкивая дверь с английским замком.
   Он помнил Миху, и проводы, и то, как четыре крепкие руки волокут его непослушное тело в машину, а дальше был провал. Неужели он сам добрался до Альфии? Пашка представил виляющую из полосы в полосу машину и похолодел.
   На пассажирском сиденьи валялся пластиковый пакет. Павел развернул его, обнаружил моток проводов с припаянными к концам наперстками, удивился еще больше. Выходит, он прихватил с собой этот впечатливший до глубины души прикуриватель... Все позвонили, а Ленчик -- нет...
   На приборной панели мигал красный значок бензоколонки. На 18-ой линии, вроде, была заправка.
   - Поехали кормиться, - сообщил Пашка биглю, и тот радостно припустил по пустынным улицам.
   Пашка завинчивал крышку бензобака, когда мимо него по тротуару пронеслась знакомая долговязая фигура, а за ней, метрах в пятидесяти промчались два типчика с дрынами в руках.
   - Стой, сука! Догоню, убью! - орал один из них, тот, что был в спортивном адидасовском костюме.
   Пашка завелся, стартанул, поровнялся с Мишкой и присвистнул. Миха повернул к нему измученное бегом лицо и просипел:
   - Здорово, зёма...
   На большее у него не хватало дыхания.
   - Прыгай, - скомандовал Пашка, на ходу открывая заднюю дверь.
   Миха ввалился в салон, Пашка втопил педаль газа. Преследователи, пока Мишка заскакивал в машину, почти нагнали его, и один даже швырнул вслед палку. Она ударилась о багажник и с подпрыгиванием покатилась по проезжей части.
   - Во, гады, с битами ходят, - сообщил Мишка, отдышавшись, - Полные отморозки.
   Для человека, квасившего полночи, он выглядел вполне прилично.
   - Кто это? - поинтересовался Пашка.
   - А-а-а, - махнул рукой Миха. - Поцики одни...
   - Понятно, - сыронизировал Пашка, но Миха иронии не уловил. - Помнишь, я сказал, что спасу тебя, а ты меня ботаном назвал?
   - Ну...
   - Баранки гну! Ведь спас!
   - Ну.
   - Ладно, считай, мы квиты. Куда тебе? Домой?
   - Не надо домой, - неожиданно тоскливо попросил Мишка. - Они меня там найдут. Мне бы до военкомата продержаться, а там ту-ту...
   - А документы?
   - Тут они, не боись, я же хитрый, - Миха похлопал себя по нагрудному карману.
   - А родители?
   - Батя с мамкой на призывной пункт придут, принесут вещи, они в курсе, что мы это... бухали... Мать убьет меня...
   - Чего-то тебя все собираются убивать. На всех не хватит.
   - Обломаются...
   Мишка притих, задумался.
   - Поехали, ко мне домой, хоть пожрем, - предложил Павел. - А потом я тебя отвезу в твою армию. Где твой призывной пункт?
   - На пятнадцатой. Поехали, человек-паук...
   - Сам ты,.. - лениво огрызнулся Пашка. - Ты мне лучше скажи, кто мою тушу по адресу доставил. Ты что ли?
   - Счас... Отмечали мы с пацанами, некогда мне было. Ленка тебя отвезла.
   - Лена?! - Бигль вильнул, выражая удивление хозяина. - Она же не умеет! Она же маленькая!
   - Маленькая, да удаленькая... Завелась и поехала.
   - И как она ехала?
   - Нормалек ехала. Глохла и кашляла, а так ничего.
   - Блин... Вот это новость...
   - Цени, придурок, такая девушка за тобой бегает... Не, ну чё она в тебе нашла? Дохлый шланг, одни мозги только...
   - Я, Миш, в качалку записался. Обещаю быть не дохлым.
   - Это хорошо, брателло... Охраняй ее тут без меня.
   - Есть от кого?
   - Да на такую лапку всяко найдутся... Главное, от родителей ее береги, суки они у нее. И брат ее сука. Она одна в семье нормальная... Знаешь, мы с ней подрались однажды в детстве. Ну, я ее брательника щипал потихоньку, а она бросилась его защищать. Морду мне чётко расцарапала... Отчаянная, справедливость любит.
   - Это я заметил.
   - Вот только пианино ее дурацкое меня раздражает! Не, ну почему не гитаре там или на барабане? Как мимо окон не пройдешь у них, все гаммы и эти... этюды... Хорошо, хоть не скрипка, не то все бы свихнулись...
   - Она и на гитаре играет, Миш.
   - Да? Ни разу не слышал...
   Пашка улыбнулся -- а он слышал!
   - А ты не боишься, что те, кто за тобой бежали, родителям твоим навредят, пока ты в армии отдыхаешь?
   - Да не, они, вроде, с понятиями парни, - неуверенно проговорил Мишка. - Родители тут причем?
   - Ты им должен чего-то? Или это месть?
   - Ладно, - раскололся Мишка. - Скажу тебе. Это два брата-акробата... Зуевы... Я их старшего братана отутюжил пару дней назад, он в больничке теперь мается... Проучить хотели.
   - Это серьезно?
   - Да уж не в ясельках песочком покидались... Этот братан их только откинулся... У него мозги на место не встали... Он и замочить может.
   - Как откинулся? Ты же говоришь, в больнице он.
   - Не, ты точно ботаник. Откинулся -- значит, с зоны вышел.
   - Говори по-человечески, - пожал плечами Пашка. - Что ты все заладил, ботаник, да ботаник. Ты в школе плохо учился?
   - Так себе. Скучно там было.
   - Вот чудик! Скучно! Да, литература с русским не очень были предметы, а зато физика! А химия! Вы опыты не делали интересные на уроках?
   - Не делали. Долго еще ехать?
   - Да все уже. Вон тот дом... В какой больнице твой Зуев лежит?
   - Не знаю. Какая у нас рядом? В Покровской, наверное... Эх, сала хочется. Есть у тебя сало?
   - Есть, я его тоже люблю. С черным хлебом и солью.
   - Точно! И помидоркой закусывать!
   - Блин! И я так люблю! А к кофе ты как относишься?
   - Уважаю. Четыре ложки сахара и много молока.
   - Класс! И я четыре кладу. А сестра у меня нос морщит, она только черный пьет.
   - Чего-то мы с тобой одно и тоже любим, - озадачился Мишка. - Странно, да?
  
   "Симпозиум... Что за дурацкое название для кафе!", - размышляла Ленка, вышагивая по Конногвардейскому в анфиладе липовых шатров. Денек обещал быть пасмурным, на землю стекал свинец низких туч. Нева, которую Ленка пересекла по Благовещенскому мосту, по привычке называемом мостом лейтенанта Шмидта, перекатывала тяжелые ртутные волны и раскачивала жирных крикливых чаек. Птицы ухали, как на американских горках, из пропастей на пики, возмущенно балаболили, но не взлетали. Ветер трепал волосы, раздувал парусами рубахи прохожих, крутил пыль на мостовых. Ленка топала, подставляя порывам ярко-оранжевый свой рюкзак и радовалась, что ветер толкает ее в спину, а не в грудь.
   Кафе нашлось быстро. Пафосный особнячок с римскими вазами на невысокой ограде. Туи в горшках, золоченые ручки, вычурный шрифт на вывеске. Ленка толкнула дверь.
   - Вам в курящий зал или некурящий? - подошел молодой человек в белой сорочке с черным галстуком-бабочкой. В его глазах Ленка уловила слабую искру презрения, однако тон был вежливым и гостеприимно-приветливым. Не очень часто сюда приходят люди с веселенькми рюкзаками, подумала девушка, вон как здесь понтово.
   - Я насчет работы, - прокашлялась Ленка. - Мне к кому обратиться?
   - Аня! Тут к тебе насчет работы! - крикнул хост. - Примешь?
   Спустя пару минут Ленка сидела на краешке стула в крохотной комнатушке за кухней и со всей силы напускала на себя застенчивый вид.
   - Сколько тебе лет? - спросила менеджер Аня. - Не мала еще работать? Шестнадцать есть?
   - Мне семнадцать. Я могу паспорт показать.
   - Не надо... А что не учишься?
   - Учусь. Я школу заканчиваю. С родителями поругалась, они меня из дома выгнали. Деньги нужны, - и ведь ничуть Ленка не придумывала! Всё так и было!
   - Вот люди! - возмутилась Аня и задумчиво уставилась на оранжевое пятно рюкзака. Наверное, Ленкины слова всколыхнули в ней свои старые обиды и переживания. - На что претендуешь? Официанткой?
   - Я не смогу! - испугалась Ленка. - Я пол могу мыть и посуду... Мне бы только чтоб кормили...
   - Посуду у нас моет посудомоечная машина, а полы баба Валя. Можем взять тебя на месяц, отпустим бабу Валю в отпуск, давно просится. А там посмотрим. Пойдешь?
   - Пойду.
   - Питаться можно один раз за смену и еще два раза чай-кофе попить. Денег немного, но это поначалу, притрешься, дальше сама сообразишь.
   - Я согласна.
   - И официально не возьмём. Нам все эти пляски с особыми условиями для несовершеннолетних ни к чему.
   - Да мне и не надо. Мне бы только поесть. У меня с тугриками совсем по нулям.
   - А живешь где?
   - У деда на Васильевском. У него пенсия маленькая, ему меня не прокормить.
   Аня с некоторым сомнением посмотрела на Ленкины гриндерсы и джинсы 7 for All Mankind, но кивнула и велела приходить завтра к четырем часам.
   На улице Ленка сунула в рот сигарету, но потом смяла и выбросила ее. Павлику не нравится, когда от девушек пахнет табаком. Прочухался там, поди. Она набрала его номер.
   - Я не мешаю, мучачо?
   - Нет, малыш, я как раз барабаню по клаве и думаю о тебе... Ленчик..., - у Пашки перехватило горло.
   - Что?
   - Ты отвезла меня...
   - Типа, да.
   - Ленчик... я... Слушай, я не могу такое по телефону говорить. Давай, я все скажу тебе вечером. Только сначала поцелую, а потом скажу...
   У Ленки в груди запульсировал жаркий маячок.
   - Давай, - почему-то прошептала она. - Давай, как в прошлый раз, в парке.
   - Буду в семь. Или даже раньше.
   - А работа?
   - Я сегодня на работе с восьми утра, имею право. Я Мишку в армию отвозил с утра пораньше.
   - А я продрыхла все на свете, на два урока опоздала.
   - А я боялся тебе звонить... Слова подбирал. А потом решил сказать все лично, глядя тебе в глаза.
   - О чем?
   - О том, какая ты чудесная, и о том, как мне повезло найти тебя... Э! Так нечестно! Вечером!
   - Ладно, сказочник, репетируй пока, а я, так и быть, подожду. Адьос, ми аманте дульче.
   Ленка отключилась и постучала себя по голове -- ну зачем она так? Она ёрничает, говорит неласково, хотя сердце разрывают самые нежные слова. И хочется высказать потаенное, трогательное и теплое, но где-то в глубине горла все теплое безжалостно отсекается, и выплевывается только ирония, только дурацкие фразочки и грубоватые выраженьица... Зато главное провёрнуто на удивление ловко и просто -- ее взяли на работу! А это значит, что будут деньги на учителя музыки и будет шанс выяснить про мужа Альфии и его начальника. Наверняка, работники кафе что-то знают, то, чем не захотели делиться с милицией. То, что Ленка потихонечку сможет выведать изнутри, и то, что отведет подозрения от замечательной тётки со спокойным доброжелательным и ровным отношением к жизни, совсем не таким, как у ее психованных родичей.
  
   Слонимский перезвонил еще раз и в приказном порядке назначил на завтра встречу, чтобы расплатиться за Ахмета с субботними сверхурочными, и переговорить насчет дальнейших планов. Перезвонили с кладбища, просили принять и оплатить работу. Позвонил господин Бецки лично и сообщил о назначенной на завтра аудиенции в конфиденциальной обстановке... Вадима не было. Михаил Николаевич положил Пашке на плечо руку -- неожиданный жест! - и спросил:
   - Как дела, Павел?
   - Нормально, - Пашка вопросительно глянул на него. - А что? Вы про вчерашнюю конференцию?
   - Нет, я вообще.
   - Вообще -- все отлично, а на конференции меня закидали тухлыми помидорами. Так что, у "Меридиана" теперь зашибись какая репутация. Все прямо побегут заключать с нами контракты, и другим насоветуют.
   - Не переживай, - улыбнулся Михаил Николаевич, - Никуда от нас клиенты не денутся.
   Он еще раз ободряюще улыбнулся и ушел на свое место стучать одним пальцем по клавиатуре и ерошить без того взъерошенные волосы. Гений, что с него возьмешь!
   Сегодня верх одержала партия горячих -- кондиционер гонял по офису приятные теплые потоки, на риске его было выставлено +22. Частично это объяснялось отсутствием ВладимСергеича, а частично -- резким снижением забортной температуры воздуха.
   - Павличек, ты подбросишь меня меня к половине восьмого в мой клуб? - захлопала ресничками Лидочка, как только Пашка закончил разговор с Ленчиком. Она выплыла из-за спины, и Пашка покраснел, неужели Лида слышала его мурлыканье и воркованье? Потом плюнул, ну и пусть слышит, пусть все слышат, что у него есть самая прекрасная девушка на всем белом свете!
   - Могу к семи, - простодушно предложил он. - Годится?
   - Вполне, - согласилась Лида. - Тебя Бецки хочет видеть, не знаешь, зачем?
   - Наверное, по ушам надает за конференцию, - предположил Пашка. - Я все профукал.
   - А на выступление тебя Вадюша наш подбил? - невинно поинтересовалась Лида. - Вместо себя попросил?
   - Меня чиф попросил, а Вадим материалы передал... Лида, я не хочу обсуждать это, - Пашка отчего-то разозлился. Как бы там Вадим ни поступил, сплетничать об этом было ему противно. - Ты класс выгрузки дописала?
   - Нет пока.
   - Постарайся дописать за сегодня, пожалуйста, он ведь несложный.
   - Несложный, - покорно согласилась Лида. - Пойду дописывать.
   Но сама вышла в коридор и торопливо начала щелкать хрупкими пальчиками по кнопкам, придерживая наспех нацарапанную бумажку.
   - Алло, Лена?
   - Да, а кто говорит?
   - Неважно. Предположим, просто девушка. Любимая девушка.
   - Слушаю Вас, любимая девушка.
   - Думаю, сарказм в Вашей ситуации нисколько не уместен, милая Лена. Потому что Вы напрасно видите все в радужном свете.
   - Ни фига не понимаю, - призналась Ленка. - О чем это Вы?
   - Я о Павлике Сухотине. Я знаю, Вы там на что-то надеетесь, строите планы и лелеете надежды, так вот вынуждена Вас огорчить. Павел любит меня, и, вообще-то, у нас на август назначена свадьба. Теперь понятно?
   - Вы еще скажите, что беременны от него...
   - Не скажу, не в моих привычках лгать. И это, согласитесь, серьезное свидетельство, что все обдуманно и совершается не под давлением внезапных обстоятельств.
   - Я не верю.
   - Ваше право. Только отстаньте, ради Бога, от Павла. Не морочьте ему голову своими проблемами.
   - Какими проблемами?
   - Вам виднее, какими. Павлик -- очень душевный и жалостливый человек. Он постоянно кого-то спасает: кошек, собак, слезливых дурочек. Стоит ему поплакаться в жилетку, как он затевает кампанию по устройству судьбы несчастного. Господи, сколько у него таких, как Вы перебывало! Мать Тереза в мужском обличьи. Он и Вас, наверное, утешал и спасал?.. Молчите? Значит, уже спасал. Вы, пожалуйста, не принимайте все его поступки за чистую монету, он играет, как умеет. А любит только меня.
   - А Вы?
   - Ну, разумеется. Разве можно идти под венец без любви?
   - Глупости это все, напрасно стараетесь, - неуверенно произнесла Ленка, ощущая накатывающую сосущую пустоту в солнечном сплетении.
   - Вам достаточно будет взглянуть на нас, - спокойно ответила Лидочка. - Убедитесь сами. Павлик привезет меня в фитнес-клуб на двадцать четвертой линии. У меня занятия в семь, можете подъехать, посмотреть, мне скрывать нечего. "Фитнес Хаус" знаете?
   - Знаю...
   - Тогда до встречи.
   Лидочка оборвала соединение и с торжественным видом продефилировала к своему компьютеру. Она подарила Пашке пламенный лучезарный взгляд, так что Саня хмыкнул, а Пашка недоуменно поднял брови.
   Без десяти семь Лидочка изящно выпорхнула из Пашкиного "Рено", опираясь на поданную им руку -- проклятое воспитание! - и сочась самой обворожительной улыбкой, а затем прильнула к нему и впилась губами в его уста. Одуревший от Лидочкиных фокусов Пашка застыл на несколько секунд истуканом, а потом мягко отстранил девушку. Со стороны это выглядело, будто Лидочка и Пашка с сожалением оторвались друг от друга.
   - До встречи, милый! - пропела Лидочка и помахала коготочками. На ее свеженьких спортивных щечках засиял яркий румянец. Черт возьми, ей было ужасно приятно целоваться с Павликом! Признавшись себе в этом, Лидочка проскользнула за дверь и отбежала за рекламную стойку -- понаблюдать за развитием сюжета.
   Ленка молча подошла к Пашке. В глазах ее светились два презрительных огонька.
   - Дрянцо ты, Пашенька, - тихо сказала она. - Такое же, как и все. А я тебе поверила.
   Она развернулась и побежала прочь. Она бросилась на проезжую часть, пересекла ее, уворачиваясь от визжащих машин, понеслась по скверу. Рыжый рюкзак за ее спиной раскачивался вправо и влево, колотил худенькие лопатки.
   - Ленчик! - закричал Пашка, бросаясь вслед. - Ты что? Ты неправильно поняла!
   Выбежавшая Лида снова повисла на нем, он с яростью оттолкнул девушку, прыгнул в своего верного бигля, бросился в погоню
   - Чао, Павличек, - довольно помахала ему вслед Лида. - Можешь не спешить, уже поздно...
  
К оглавлению
  

Глава 9. Над Альфией сгущаются тучи.

   Зигмунда выпустили полетать по квартире, Карл сидел, нахохлившись, и завидовал ему.
   - А нечего было грызть мои книжки, - укоризненно проговорил Греков. - Кто склевал Хайдеггера? Я-то тебя, конечно, понимаю, пишет он кошмарно, и трактовка Бога мне у него не нравится, не говоря уж о смысле жизни человека, но ведь мыслитель, не рекламный агент тульских пряников!
   - Несносен! Несносен! - каркнул Карл.
   - Не надо мне пересказывать Бердяева, - поморщился Белослав Никифорович. - Читали, знаем...
   Зигмунд приземлился на плечо хозяина и осторожно постучал по его макушке.
   - Да вы, ребята, распустились у меня! - возмутился Греков. - Что за шуточки?
   Попугайчик постучал снова.
   - А что это у нас в клюве?.. Ах, ты птичка моя! Зигмунд умничка!
   - Зига молодец! - важно сообщил попугай и положил на протянутую ладонь небольшой аметист.
   - Девять уже..., - пробормотал Белослав Никифорович, - когда успели?
   Из кухни вышла гордая Мусенька. Она подбоченилась и с победным видом посмотрела на мужа:
   - Угадай, что мне сейчас принесла мадам Кюри?
   - Мышку?
   - Белочка, ну откуда в городе мыши? Подумай...
   - Уж не это ли? - он разжал кулак и продемонстрировал сиреневый камешек.
   - Десять? - охнула Муся. - А у меня сапфир. Глянь, какой чудесный!
   Греков снял очки и выставил поданный кабошон на просвет на фоне окна. Прищурившись, изучил драгоценный камешек, поцокал:
   - Да... Редкая вещица -- звездчатый сапфир. Чего только не попадает к нам! Никогда таких чистых не видел. Дорогущий, небось...
   - А у тебя аметист? Стало быть, время улаживать распри. А что, распри уже начались? Вроде бы, все нынче течет так мирно.
   - Вчера уходил я от старика, и все было тихо. Пашенька нахрюкался, но это он от молодости. Ничего, научится подлецам говорить, что они подлецы, и пить не станет. А между собой они не ссорились. Хотя... Ты не смотрела?...
   - За ними?... Нет... Я на узелок наш одним глазком только глянула -- близко уже, скоро все завяжется. У нас Альфия одна в стороне осталась?
   - Угу, - грустно признался Белослав Никифорович. - Упрямая дамочка. Верит только в себя, ни от кого помощи ей не надо. Ума не приложу, что с ней делать.
   - Ничего, Белочка, узелок уже скручивается, ее и муженек бывший, и милиция в оборот взяли, думаю, все сложится.
   - Боязно немного, Мусенька, а ну как не сложится? Столько сил потрачено, уже вон десять камушков, два всего осталось... Обидно будет с одним недостающим мимо проскочить.
   - Вот и навести ее еще раз. Большая ли у тебя сегодня практика?
   - Трое. Не самые приятные люди -- считай шестеро.
   - Ладно тебе, сиротинушка, - улыбнулась Муся. - Не прибедняйся. У каждого за душой можно чего-нибудь да найти. Иди-ка поешь, да собирайся.
  
   Ленка летела, сжав зубы и кулаки, и глаза ее порой разряжались обжигающими молниями. Конечный пункт маршрута был ей неведом, да и какая разница, куда бежать, лишь бы бежать, лишь бы подальше от коварных предателей...
   Сигнал мобильника несколько встряхнул ее, повернул мозг в сознательную сторону. Звонил отец.
   - Леночка, - начал он ласково, - с тобой все в порядке?
   Леночка остановилась - на бегу разговаривать было тяжело, да и хриплое Ленкино дыхание могло насторожить папеньку. Она дернулась обрубить вызов, но передумала. Если бы звонила мать, точно сбросила бы, но к отцу, хотя он и был довольно равнодушным членом семьи, Ленка не испытывала сильной неприязни. Пожалуй, из всех остальных он был самым спокойным и недоставучим. Ленка вспомнила вдруг, как она сидела, сонная, на шее у отца - сколько ей тогда было? Два? Три года? - и отец, еще не толстенький и не погруженный в себя, весело подпрыгивал и кричал "Не спать! У нас по курсу еще одна планета!" и жужжал, изображая космический корабль. И еще вспомнила, как матушка на три дня уехала на похороны тётки в провинцию, и эти три дня он пас их с Колей, и в доме стояла удивительно уютная тишина, и три вечера подряд отец читал Ленке книжку про Кон-Тики, и Коля высовывался из своей комнаты, чтобы тоже послушать... И почему отец невзлюбил Пашку? Что плохого тот сделал ему? "Офисный интриган"... Почему все наговаривают на Пашку? Где правда?..
   - Да, пап, у меня все в порядке.
   - Где ты ночевала? У Павла?
   - Не волнуйся, не у Павла. У деда одного..., - лгать Ленка не любила, хотя и приходилось порой. Соврешь, а потом забудешь, как именно соврал, и будет еще хуже.
   - У какого деда?! Что за дед?!
   - Не волнуйся, пап, ему лет сто. Я ему окошко помыла, а он меня за это приютил.
   - Окошко?.. Какое еще окошко?.. Немедленно иди домой, мать извелась вся! Она передоговорилась с репетитором...
   - До свиданья, папочка, - оборвала его Ленка и отсоединилась.
   Впрочем, через секунду телефон снова забулькал - Пашка. Девушка сбросила звонок и выключила телефон. Ну, что ей могут сказать? Извинения? Объяснения? Оно ей надо? Всё к чертовой бабушке!
   На приставленных друг ко другу скамьях в самом конце сквера за хозяйственной постройкой расслаблялась небольшая компания. Две девицы и юноша, как куры на жердочках, восседали на спинках скамеек, и ноги их опирались на грязные сиденья. В руках у каждого поблескивала баночка с "Отверткой".
   - Опаньки! - завопил сутулый парень, отлепился от компании и спрыгнул прямо перед Ленкой, перегораживая ей путь. - А кто это у нас тут ходит? Одна и без охраны?
   Он склонился над Ленкой, будто бы подслеповато разглядывая ее. В лицо пахнуло желудочной кислятиной, химией и алкоголем. Ленка поморщилась -- не Ален Делон...
   - Чё куксишься, красавица? - сутулый ловким движением кинул в рот папироску, ширкнул зажигалкой и пустил в Ленке в глаза струю дыма.
   - Мне не нравится, как ты пахнешь, - нахально произнесла Ленка. - Как полгода немытый козёл. Если уж встречаешься с девушками, мог бы и зубы почистить. Привет, Иванова! Привет, Тихонова!
   - Ну, привет, - нехотя откликнулись девицы. - Чё одна? Где твой маньяк?
   - В жопе маньяк, - мрачно ответила Ленка, а сутулый беспомощно оглянулся:
   - Я не понял, вы чего, подруги теперь?
   - Типа того, - кивнула Ленка. - Иванова, дашь сигаретку? Мои кончились.
   Иванова пожала плечами и протянула пачку. Тихонова пискнула:
   - А как это в жопе?
   Ленка прикурила и отставила сигарету в сторону, пусть дымится и истлеет потихоньку. Курить не хотелось, зато хотелось залить в себя что-нибудь обезболивающего, отупляющего. В груди ныло и пульсировало ледяное пятно.
   - А так. Придурок он оказался, я его бросила.
   - А почему придурок? Чего натворил?
   - Да у него баб оказалось... А я и не знала... Аборты делала...
   - А на вид приличный такой, - с сомнением сказала Тихонова. - И на бабника не похож.
   - Все они приличные на вид, - авторитетно заявила Иванова, - а внутри козлы.
   - Я не понял..., - дернулся сутулый.
   - Не рыпайся, Толян, к тебе это не относится. Ты у нас рыцарь. - Надо же! Иванова даже соизволила пошутить.
   - Другого найдешь, - сообщила Тихонова. - Лучше этого.
   - Не надо мне больше никого, - с самой серьезной тоской проговорила Ленка. - Лучше я в музыку уйду... Дайте глотнуть, что ли.
   Иванова поделилась двумя глотками мутного пойла, и у Ленки, не пробовавшей до сих пор ничего, кроме чайной ложки шампанского на Новый Год, закружилась голова. Сначала закружилась, а потом воспарилась к небесам, оставляя на земле липкую хандру и бушующий гнев.
   - Еще есть?
   - Хитрая какая, иди да купи.
   - Мне не продадут, мне нет восемнадцати.
   Иванова усмехнулась:
   - Ну да, на вид ты как семиклассница. Толян! Сгоняй за бухариком!
   - Денег дадите, сгоняю.
   Ленка поспешно вытащила триста рублей и сунула их Толяну.
   - На все? - удивился тот. - Не лопнешь?
   - Я же не одна тут.
   - Вот это мы уважаем, - осклабился Толян. - Я мигом...
   На половине первой банки, когда ледяное пятно заметно подрастаяло, Ленка поняла, что она даже не успела спросить, отчего Пашка ухрюкался. В конце банки она поняла, что по той же причине, что и она сама -- из-за подлости и коварства. В середине второй банки она поняла, что и подлость, и коварство -- мелочи жизни, а важны лишь уверенность в себе и свои собственные таланты.
   - К Захарову теперь будешь клеиться? - прищурившись спросила Иванова.
   - Ту эрес тонтуэла, Иванова. Он в моей группе будет бас-гитаристом. И никем больше.
   - Меня, между прочим, Людой зовут, Курносова, - заметила Иванова, а ее -- Светой. Чего ты все по фамилии?
   Вторая банка подходила к концу, и Ленка, размягчев, удивилась:
   - Действительно, чего я? Прекрасные имена! Старинные русские прекрасные имена! Людмила и Светлана!
   - А Толя -- русское имя? - благодушно вопросил сутулый.
   - Греческое. Как и мое. Анатолий означает житель Анатолии, то есть востока, то есть страны восходящего солнца.
   - Заебись! - обрадовался Толян -- Я, значит, японец, если восходящего солнца?
   - Древние греки не знали про Японию...
   Ленке стало вдруг все легко и безразлично. Не весело, не спокойно, не радостно, а именно безразлично, как будто вкололи лошадиную дозу анестезии и законсервировали душу.
   - Хорошо с вами, Люда, Света и Толя, - сообщила Ленка. - Просто прекрасно! Ничего не болит и нигде не тикает. Еще по баночке?
   - Ты не гони, успеешь еще, - заботливо предостерегла Иванова. - А то до дома на карачках будешь добираться. Отвертка -- она такая...
   - Да ладно! - возмутилась Ленка, - Какие карачки? Я гимнастикой занималась, у меня вестибулярный аппарат очень хороший. Вот смотри, я мостик сделаю!
   Она сунула третью открытую банку Толяну, слезла со скамейки и прогнулась в спине, запрокидывая руки. Земля с угрожающей скоростью понеслась навстречу затылку и, изловчившись, хряснула по темечку. Руки подломились, Ленка грохнулась на гравиевую дорожку.
   - Соплячка, а как уделалась, - забрюзжала проходившая мимо тётка с кошелками. - Куда родители смотрят?
   - Давай, двигай батонами, титуха, - цыкнул на нее Толян. - А то счас тебя уделаем.
   Тетка с ненавистью зыркнула на него, но ничего более не сказала, удалилась, бормоча себе под нос возмущения и порицания. Иванова и Тихонова заржали в голос:
   - Акробатка! Олимпийская чемпионка по мостикам! А на шпагат можешь?
   Ленка с совершенно ясной головой попыталась приподняться, но и ноги ей отказали. Пророчество Ивановой насчет карачек становилось ужасающе реальным. Ленка кое-как, вприсядку, под гогот одноклассниц и Толяна доползла до скамьи и, держась за спинку, приняла вертикальное положение.
   - Слыш, Иванова, ты была права, - призналась Ленка. - И что мне теперь делать? Это надолго?
   - Первый раз, что ли? - поинтересовала Тихонова. - Если первый раз, то через два часа отпустит.
   - А, ну и ладно, я не тороплюсь, мучачос, - заявила Ленка, - сейчас сяду и подожду.
   Но приземление не задалось -- она промахнулась и повалилась на дорожку.
   - Какой интересный эффект! - восхищенно сказала Ленка. - Вроде, все соображаешь, а ходить не можешь. И воздух так красиво колышется!
   Никто из троицы не спешил помогать ей. Компания искренне забавлялась, глядя на то, как она пресмыкается.
   - Все, я встала! - гордо сообщила Ленка. - Толя, где мой элексир?
   Она залпом осушила сосуд с элексиром, пристроилась у ног Толяна и замурлыкала баркароллу из "Времен года" Чайковского. Света Тихонова, блёклая худенькая блондинка с прозрачными невыразительными глазками, прислушалась и скривилась:
   - Классика... Мы эту нудятину на музыке проходили... Ты после школы в училки пения собираешься пойти?
   - Мать меня пихает в финансово-экономический, говорит, блат у нее там. А я же ни фига в математике не рублю, я в консерваторию хочу. Только сначала музучилище надо окончить.
   Иванова злобно покосилась на Ленку:
   - Финансово-экономический, консерватория... Так хочется дать дебе в морду и зенки повыцарапывать...
   - За что? - изумилась Ленка. - Я к Захарову ни-ни... Честное слово!
   - Да при чем тут Захаров? - окрысилась Иванова и по-мужски сплюнула. - Его я тоже ненавижу. Ангелочки-херувимы. Все в гавне, а они в белом... Их пристраивают, а они выёбываются. Кто бы меня так пристроил... Слышь, Курносова, вали-ка ты отсюдова, пока я добрая, а не то консерватория твоя не досчитается одного композитора...
   - Люд, слыш? Я не хотела тебя обидеть, я... я... Чёрт! Я даже не знаю, что сказать, амигосы...
   - Сказали тебе -- вали! - тоненько прикрикнула Тихонова. - Или помочь? Толян!...
   - Не надо Толяна, - возразила Ленка, - я сама уйду. Спасибо за компанию!
   Она осторожными шажками побрела по боковой тенистой аллейке, где народу было поменьше, стараясь не глядеть прохожим в глаза. Земля под ногами вибрировала и шаталась, желудок настойчиво требовал очиститься от влитой гадости. Ленка метнулась в кусты, ее там вырвало, и очередная добрая старушка участливо прокомментировала:
   - Во девка нажралась!
   Потом Ленка пару раз упала и разодрала ладонь.
   - Хорошо было Пашеньке, - сказала она вслух сама себе, - Его доставили в тёплое местечко. А мне куда податься?...
   И тут же ее осенило:
   - А! Пойду к девице Штимлер на кладбище! У нее премиленький склепик!
   - Вот дела! - услышала она сзади. - Чего ноги-то подгибаются? Насосалась-накурилась, поди? Или вмазалась?
   Давешний старикан настиг ее на выходе из сквера и сразу схватил за шкирятник, вернее, за торчащую ручку рюкзака.
   - А! Зануда-старпёр! - нахально произнесла Ленка в качестве приветствия. - Я Вам премного благодарна за предоставленный ночлег, но избавьте меня от дурацких поучений! Я иду на кладбище!
   Она попыталась театрально поклониться, отставив ножку, но потеряла равновесие и грохнулась в третий раз, прямо на Виталия Николаевича.
   - Рановато тебе на кладбище, шалава районная, а на вечернюю порку к отцу -- в самый раз!
   - Не, к отцу нее пойду, - помотала головой девушка. - Исключено. Шнурки у меня отвратные. Видите, как я отвратилась от них?
   - Вижу, все вижу, - прозудел старик. - Идем-ка тогда снова ко мне. Я твою срамную башку ледяной водой окачу, чтобы ты на человека стала похожа. А потом к папке отведу.
   - Ништяк! Идемте к Вам! У Вас такой классный допотопный сортир! Чистый винтаж!
   Старик скрипнул зубами, но молча подтолкнул Ленку в спину.
  
   Пашка метался, выплясывал перед потоком машин, два раза ему гуднули и один раз выматерили в приспушенное стекло. На зеленый свет он рванул на противоположную сторону улицы, но за несчастные тридцать секунд Леночка успела скрыться за густыми кронами и широкими морщинистыми стволами тополей. Пашка навернул несколько кругов по парку, но девушка как в воду канула. Заглянуть за технический флигель он не догадался.
   Пашка вернулся к машине, набрал Леночкин номер. Она сбросила его вызов, а когда Пашка набрал номер повторно, ласковый голос сообщил ему, что телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Пашка, ни на что особо не надеясь, прокатился по Василеостровским улочкам, постоял в пробке на Малом, смотался зачем-то в Гавань, вырулил на прежнее злополучное место, с ненавистью взглянул на Лидочкин спортклуб и поехал на работу. А куда еще было ехать? Домой рано, да и не хочется, а дел полно.
   Он яростно строчил код и каждые полчаса звонил Лене. Он колотил по клавишам и с мрачным удивлением размышлял о природе человеческой подлости. Он отговаривал себя, выступал против себя же адвокатом, но в голову упорно лезла мысль о том, что и Вадим, и Лида, и Владимир Сергеевич намеренно совершали свои неприглядные дела...
   Кстати о ВладимСергеиче. Пашка поколебался и вызвал его по домашнему телефону.
   - Здравствуйте, это Павел Сухотин. Я могу поговорить с Леной?
   - Не можешь,... Павел Сухотин.
   - Почему?
   В трубке помолчали.
   - Вот скажи, Сухотин, что тебя не устраивало на работе? Что, так сказать, тебя сподвигло на грязные интриги за моей спиной?
   - Какие интриги? - растерялся Пашка. - Вы о чем? Меня все устраивало, кроме... Ну, кроме авралов, и того, что я все время за все отвечаю... А так -- все нормально было.
   - Именно потому и отвечал, что я тебе доверял, - закричал взволнованно шеф, - считал тебя самым ответственным и достойным сотрудником! И не думал, что ты способен на козни!
   - Владимир Сергеевич, - потер лоб Пашка. - Честное слово, я не понимаю, о каких кознях Вы говорите. Лена дома?
   - Не смей звонить моей дочери! - безапелляционно заявил ВладимСергеич. - Я запрещаю! Она тебе не пара, у нее своя дорога, ей с тобой не по пути!
   - С Леной все в порядке? - продолжал допытываться Пашка. - Вы только скажите, что да, и я больше не стану Вас беспокоить.
   - С Леной все в порядке, - солгал Владимир Сергеевич, - а с тобой мы завтра на службе побеседуем.
   - Побеседуем, - Пашка устало вздохнул. - Всего хорошего.
   Он положил трубку, а Курносов с удовлетворением отметил, что Леночка по крайней мере не с ним.
  
   Фотографии Альфии, Нурии и Нины Шкарабы капитан Комлев добыл в паспортных столах по месту их прописки. Он отксерокопировал сухие казенные портреты, добавил фото еще троих случайно выбранных дам примерно того же возраста и направился в "Симпозиум".
   - Добрый день, товарищ милиционер... или господин полицейский... Не знаю, как правильно к Вам обратиться, - поприветствовал его молодой человек на входе. - Вас провести в служебное помещение или здесь желаете побеседовать?
   - Не надо господинов и товарищей, - поморщился Комлев. - Зовите меня Эдуард Артурович. Вы меня помните?
   - Конечно помню. Я многих посетителей помню. Не так, конечно, как официанты, но все же... Так куда Вас проводить?
   - Давайте здесь, я ненадолго. И пригласите, пожалуйста, официанта, Игоря Мостовых. Мы с ним уже разговаривали.
   Капитан с некоторой неловкостью уселся за столик, положил, потом отдернул руки с накрахмаленной скатерти, потом положил снова. Оглядел тёмно-зеленые портьеры на окнах, бронзовые подсвечники, тонкие фарфоровые вазы с живыми розами изысканно-бежевого оттенка, удобные высокие стулья с мягкими зелеными же спинками. Вся обстановка дышала респектабельностью и дорогим комфортом. Он открыл кожаную паку с меню, прочел несколько строчек с ничего не значащими для него словами, посмотрел на цены, закрыл папку.
   - Желаете что-нибудь? - услышал он приятный мягкий голос.
   - Нет, спасибо, присаживайтесь, гражданин Мостовых, мне нужно задать Вам пару вопросов.
   Официант сел напротив и внимательно посмотрел на Комлева. Ухоженный юноша лет двадцати-двадцати трех с ясными серыми глазами и высоким открытым лбом, как и положено официанту, был облачен в белую сорочку с маленьким галстуком-бабочкой. Он взирал на оперативника невозмутимо и спокойно.
   - Ничего не припомнили больше? - Комлев закурил, Мостовых автоматически подвинул пепельницу.
   - Я все рассказал уже. Мне добавить нечего, - пожал плечами Игорь. - Господин Ивченко и его референт, или кто там, пообедали, посидели немного и ушли. Мне на чай оставили десять процентов.
   - Судя по вашим ценам, это вполне приличная сумма...
   - Я же не один забираю типсы...
   - Что забираете?
   - Это английский жаргон. Tip -- значит, чаевые. Мы их потом на всю смену делим.
   - Ивченко часто у вас обедал?
   - Вы уже спрашивали. Последние три месяца -- каждый будний день.
   - А на чем он обычно прибывал в Ваше кафе?
   - Когда как. Иногда его шофер привозил, иногда помощник этот, иногда непонятно откуда появлялся.
   - То есть?
   - Понимаете, здесь на бульваре парковаться негде. Шофер его привозил и тут же уезжал. Референт подвозил, потом куда-то отбывал поставить автомобиль, а спустя некоторое время возвращался. А иногда они вдвоем просто так входили с улицы -- то ли пешком шли, то ли на такси приезжали и шли с проезда Декабристов.
   - А Вам видно прибытие всех клиентов?
   - В общем, да. Хосты смотрят за этим. Сами понимаете, наши клиенты не самые простые в городе люди... Хотя, мы рады обслужить любого человека, наши залы на приватные ланчи не закрываются...
   - Ладно, ладно, это я уже понял... И в последний раз отбыл Ивченко с помощником на машине?
   Мостовых усмехнулся:
   - Вы меня проверяете так? Ловите на неточностях? Поверьте, даже если бы мне было что скрывать, я бы уж постарался выучить наизусть свою версию.
   - Вы не ответили.
   - Я ответил Вам еще в прошлый раз. Я проводил господина Ивченко до двери, и в окно видел только, как он с референтом направился неспешно так в сторону площади Труда. И все.
   - Почему в ту сторону? Комитет Ивченко находится в противоположном направлении.
   - Ну откуда ж мне знать? - Игорь профессионально улыбнулся. - Со мной они не секретничают.
   - Да, конечно, - согласился Комлев. - А никого рядом с ними не видели? Никто не шел за ними?
   - Люди там ходили всякие. По бульвару вообще много людей бегает. Кого из них мне стоило выделить?
   Комлев проигнорировал просквозившую в словах официанта иронию и разложил на столе шесть фотографий.
   - Взгляните, пожалуйста, на этих женщин. Вы кого-нибудь из них заметили в тот день поблизости?
   Комлев оперся щекой на руку, словно весь этот разговор был ему в тягость и утомлял своей скучной необходимостью, и исподлобья глянул на парня. Тот равнодушным взглядом очертил весь аккуратно выстроенный ряд дамских лиц и покачал головой:
   - Никого.
   - Ну что ж, - вздохнул капитан. - Вопросов пока больше нет.
   - Постойте, - проговорил, прищурившись, Мостовых. - Дайте-ка еще раз взгляну.
   Он забарабанил тонкими пальцами по Нине Шкарабе, но отложил две другие фотографии:
   - Мне кажется, или эти женщины в самом деле похожи? Нерусские все на одно лицо кажутся...
   - Они сестры.
   - Красивые. Только эта поярче будет. Такую увидишь, не забудешь.
   - Вы ее видели?
   - Нет, вот эту. - Официант ткнул пальцем в фотографию Альфии. - Я вспомнил. Я вышел на крыльцо позвонить, хотя нам запрещено выходить сюда во время смены, но ланч уже кончился, и в зале никого не было, поэтому я и нарушил правило...
   - И?
   - И увидел вот эту. Она мимо проходила.
   - Что она делала?
   - Ничего, просто шла. Потом перебежала на другую сторону бульвара, а потом вернулась назад и пошла по средней части под деревьями.
   - А потом?
   - А потом не помню. Я отвернулся и стал говорить по телефону.
   - С кем Вы говорили?
   - С другом. Мы насчет лабов договаривались. Мы с ним примерно на одну тему диплом пишем.
   - Вы студент?
   - Да, я бакалавратуру заканчиваю. Времени свободного много, поэтому я тут подрабатываю.
   - А где учитесь?
   - В университете, - неопределенно махнул рукой Игорь. - У меня техническая специальность. Мне для диплома надо много на приборах работать.
   Комлев, взволнованный неожиданной находкой, не стал уточнять название ВУЗа, зато поинтересовался:
   - Вас эта женщина чем-то привлекла? Почему Вы ее запомнили?
   - Ничем не привлекла, - честно признался Мостовых. - Вы показали, я и вспомнил. Может, это и не она вовсе. Помню, что дама была явно восточной внешности и интеллигентного вида. На эту очень похожа. Пока Вы не спросили, сказал бы, что это она. А теперь сомневаюсь...
   - Это нормально, - Комлев собрал карточки в стопку. - Я вызову Вас в отделение, подпишите протокол показаний.
   На улице он снова выкурил сигарету, в сотый раз раз пообещав себе, что завтра точно расстанется с вредной привычкой, и направился в бюро переводов -- на службу к Альфие Мансуровне. По пути раздал поручения младшим коллегам -- лейтенанту Яшкиной и стажеру Мухиной (господи, ну зачем эти бабы в милицию лезут?!) -- насчет дальнейшего прощупывания коллег Сергея и его знакомых, выслушал очередную порцию их неутешительных изысканий (не был, не видел, не знаю, не припоминаю), но ничуть не расстроился, поскольку в рукаве у него появилась волшебная незапланированная карта -- свидетельство гражданина Мостовых и опознание основного действующего лица по фотокарточке.
   В офисе переводного бюро Комлев застал лишь двоих: директора и дежурного сотрудника, вернее, сотрудницу. Оба они неуловимым образом походили на Альфию, не внешностью, конечно, а, скорее, манерами, жестами и реакциями. Капитан после первых минут беседы с ними даже вздохнул -- нет, это совсем чуждый ему мир, в который категорически воспрещен вход проституткам, бомжам, ворам и прочей гопоте.
   - Алечка наша -- золото! - взволнованно сообщила, потирая очки, хрупкая дама в строгом костюме с бантом на шее. Звали ее подобающе -- Эльвира Витольдовна. То бабочки, то бантики, подумал Комлев и скосил глаза на директора. У того под рубашкой был самый обычный галстук. - Она великолепный, чудесный синхронист! А ее чутье языка! Я, признаться, испытываю некоторое волнение, слушая ее перевод. Алечка так мастерски заполняет семантические лакуны, причем, заметьте, с обеих сторон диалога, что у слушающего создается полное впечатление о чрезвычайно высоком уровне собеседника...
   - Э-э-э..., - промямлил Эдуард Артурович.
   - Именно! - поддержал Эльвиру Витольдовну директор, Алексей Викторович, - слушаешь говорящих, исключая переводчика, а они только экают, нукают и мыкают, а в Алечкином исполнении их речь преобразуется в крепкий деловой дискурс...
   - Угум, гм, - вставил капитан. - Очень, очень, так сказать...
   - А ее переводы для апостилей! Или, скажем, технические переводы! Мне кажется, Алечка владеет любым профессиональным лексиконом -- от юридического до артистического.
   - Да-да, - снова вставил Алексей Викторович. - И, заметьте, не на банальных английском и французском, а на довольно сложных языках фино-угорской группы. Вот Вы занете, сколько падежей в финском языке?
   - Десять? - предположил наугад Комлев, рассердившись на непроизвольный снобизм в пренебрежительном упоминании английского. Он пытался учить его несколько лет подряд, но ничего путного почему-то не получалось.
   - Четырнадцать! И еще парочка древних, почти не употребляемых!
   - Я, собственно, по другому вопросу, - перебил директора Комлев. - То, что Альфия Мансуровна -- прекрасный специалист, я понял. Меня интересуют ее отношения с коллегами, с родственниками... Вам что-нибудь известно о ней?
   Эльвира Витольдовна поджала губки и строго произнесла:
   - Мы все с Алечкой дружим. Она частенько приглашает нас домой, мы там с девочками пьем чай и поем песни. Алечка замечательно печет пироги, а уж поет -- лучше нас всех. Это все, что я могу Вам рассказать. Если же Вас интересуют подробности Алечкиной личной жизни, то Вам лучше будет спросить у нее самой, она Вам не солжет. А мы не уполномочены обсуждать за ее спиной какие бы то ни было нюансы ее биографии.
   На вопросительный взгляд Комлева Алексей Викторович развел руками:
   - Нам тут делить нечего, у нас нет строгой иерархической структуры, посему -- никакой грызни, каждый при своем деле. Не заню, что Вам хотелось бы услышать.
   - А сестра? - предпринял последнюю попытку капитан. - Вы с ее сестрой знакомы? Они не в ссоре?
   - Не в ссоре, насколько мне известно, - сухо ответила Эльвира Витольдовна. - Извините, у меня чрезвычайно большой объем на сегодня.
   По тому, как кучно на ее переносице сгрудились морщинки, и какими суровыми вдруг стали ее глаза, Комлев понял, что эта высокоученая фифочка прекрасно знает Нурию Мансуровну и весьма нелестного о ней мнения. И вот это уже становилось совсем интересным.
  
   Спустившись в подземный переход на площади Труда, Альфия притормозила у киоска с печатью -- посмотреть Костику новый журнал с моделями самолетов. Костик обожал их. Если признаться честно, почти всю работу по их склейке делала сама Альфия, доверяя неловким пальчикам сына лишь самые простые действия, но радости и восторгов у Костика было столько, как если бы он сам собирал экспонаты в полный человеческий рост. Самолетики Костя держал на крохотной полочке в прихожей и чрезвычайно гордился ими.
   Альфия склонилась над витриной, изучая ассортимент, и краем глаза, боковым, если не сказать задним, зрением заметила три фигуры у противоположной стены. Они стояли кружком и тихо перешептывались. Если бы парни перекрикивались, как это обычно бывает принято у молодых и здоровых людей, не отягощенных семьей и работой, Альфия не обратила бы на них внимания. Но эта троица в толстовках с капюшонами шушукалась и явно не желала доносить до окружающих свои дела.
   Чуть развернувшись, Альфия скосила глаза, рассматривая парней, а затем, резко развернувшись, подошла к ним. Самый высокий из троицы, едва только Альфия повернулась, натянул поглубже капюшон и выскочил из перехода. Двое других остались на месте, настороженно вглядываясь в лицо Альфии.
   - Здравствуй, Женя, - сказала та. - Ты опять за свое?
   - За какое за свое? - нахально спросил юноша весьма приятной наружности с нежным румянцем на упругих щечках.
   - Тебе озвучить вслух? Я могу!
   - Да ничего я не за свое! - засуетился Женя. - Мы с Тёмой вот погулять вышли. Скажи, Тём...
   - Ну да, - буркнул втрой. - Мы гуляем. Воздухом дышим.
   - В переходе?
   - Гуляем, где хотим. Тут не написано "Гулять нельзя".
   - Не утруждай себя ложью, - спокойно возразила Альфия, - Я прекрасно вижу, когда мне лгут. Что ты спрятал в карман? Пакетик с порошком или клочок газеты с травкой? Или веселые таблеточки?
   Женя зло сощурил глаза:
   - Не Ваше дело, что у меня в карманах. И Вы тут не прокурор меня обыскивать. Идите дебила своего учите, а меня не надо.
   - Мой дебил, как ты изволил выразиться, в отличие от тебя никогда не был замешан в грязных делишках. И я уверена, не станет бить человека по его больной точке. А тебя я предупреждаю -- больше за тебя никто не сумеет откупиться и вытащить из-под следствия. Я приложу все усилия, чтобы ты навсегда забыл свой промысел.
   - Ой, испугали! - ухмыльнулся Женя. - Прям обписался от ужаса. Прям дрожу и холодею.
   - Надеешься, мать будет бесконечно выручать тебя из острога?
   - Ничего, у меня еще папахен имеется. - Женя демонстративно закурил и пустил струю дыма почти на Альфию, так, чтобы слегка окатило табачным духом. Альфия усмехнулась -- дунуть внаглую в лицо юноша не осмелился, значит, трусит и нервничает.
   - Пропал твой отец, безуспешно ищут уже несколько дней, не знаю, поможет ли он тебе или ему самому помощь понадобится.
   - И хрен с ним, - разозлился Женя. - Жили без него и еще двести лет проживем.
   - Не протянешь ты двести лет, и двадцати не протянешь, если не бросишь своего занятия.
   - А это мы еще посмотрим, кто протянет меньше -- кто просто гуляет или кто свой нос сует, куда не следует...
   - Ты мне угрожаешь? Я правильно поняла? - Альфия выдержала долгий и пронзительный взгляд, отчего Женя хаотично задвигал руками в карманах, а потом процедил сквозь зубы:
   - Что Вы ко мне привязались? Идите, куда шли, целее будете.
   - Идите, женщина, - подал голос тот, кого назвали Тёмой, - не мешайте людям разговаривать.
   - Всё ясно, - отчеканила Альфия. - До свидания, Женя. Готовься к новому витку своей эпопеи.
   Она твёрдой походкой на цокающих каблучках вышла из перехода, так ничего Костику и не купив.
   - Думаешь, в ментуру поскачет? - озабоченно предположил Тёма.
   - И что она там скажет? Что мы ей показались подозрительными? Да ее пошлют сразу и надолго. Не дрейфь, браза...
   Высокий парень, пулей вылетевший до того на улицу, вернулся, как только Альфия скрылась из виду.
   - Это опять она докапывается? - спросил он стремительно. - Которая и в прошлый раз?
   Женя кивнул, а Тёма прибавил:
   - Призвала Жеку готовиться к войне. Прикинь?
   - Пусть сама готовится, - злорадно и в некотором предвкушении грядущих событий изрек высокий. - Скоро ей мало не покажется, и, заметьте, бразас, мы тут будем совершенно ни при чём.
   Альфия, сдвинув брови в упрямые морщинки, не расслабляла их до самого дома. В автобусе она невпопад ответила что-то престарелому ловеласу с гаденькой улыбочкой, в хлебном чуть не забыла сдачу, у парадной долго шарилась в сумочке в поисках ключа, пока не сообразила, что ключ во внутреннем кармане жакета. Перед дверями квартиры Альфия шумно выдохнула, приказывая себе оставить за порогом все суетные думы, растянула губы в улыбку и зашла в дом.
   - Костик! - позвала она, - Как ты, малыш? Не соскучился?
   - Не соскучился, - басовито отозвался мальчик. - У нас не скучно, потому что гости.
   - Что за гости? - удивилась Альфия. Она строго-настрого запрещала Костику открывать двери чужим, и Костик еще ни разу не ослушался.
   - Добрый вечер, Альфия Мансуровна, - в прихожей появился капитан Комлев. - Вы уж извините, что я в дом напросился.
   - Костя, - тихо произнесла Альфия. - Нельзя пускать в квартиру посторонних без моего разрешения. Даже милицию.
   - А милиция говорит, что можно, - Костик вопросительно посмотрел на Эдуарда Артуровича. - И он не посторонний, он приходил уже.
   - Костя, в присутствии человека нельзя отзываться о нем в третьем лице...
   - Да не мучайте Вы парня, - возмутился капитан. - Он у меня даже удостоверение попросил показать. А это, между прочим, не каждый здоровый сообразит сделать...
   Комлев осекся.
   - Ничего, - вздохнула Альфия. - Мы привыкли. Давайте уж чаю попьем, коли Вы здесь. Хочется горло прогреть после целого дня говорильни.
   - Спасибо, только...
   - Только Вам совестно пить чай с человеком, которого Вы пришли допрашивать.
   Комлев замялся.
   - Что, даже арестовывать? - продолжила Альфия. - У Вас такой вид, будто Вы принесли похоронку с фронта.
   - Нет, конечно... Я бы на Вашем месте не шутил так рискованно. У нас ведь, как водится, от сумы и от тюрьмы... И потом на арест нужна санкция... А почему Вы спросили об аресте?
   - Я по Вашим глазам прочла, что у Вас на меня еще кое-что появилось..
   - А я ничего не вижу по глазам, - огорченно заглядывая Комлеву в лицо произнес Костик. - А что такое арест?
   - Я попозже тебе объясню, хорошо? - Альфия погладила сына по волосенкам и мягко подтолкнула его в комнату. - Поиграй пока во что-нибудь.
   Она прошла на кухню и села на табуретку, махнув рукой капитану, садитесь, мол.
   - Сегодня еще один человек подтвердил, что видел Вас непосредственно перед пропажей Сергея Калинкина и его руководителя на Конногвардейском бульваре. Сразу после их ланча. После чего они таинственно исчезли. Я ничего не хочу сказать, но по факту мы имеем сразу три свидетельства против Вас.
   - А разве ходьба в непосредственной близости к пропавшим является свидетельством против человека? По-моему, это не улика, а куриные слезки.
   - То есть Вы подтверждаете, что были в тот день на Галерной и на Конногвардейском?
   - Нет, ничего я не подтверждаю, - устало сказала Альфия. - Я была дома. Наверное, доказать это можно было бы по тефонным распечаткам, но я в тот день никому не звонила. Да и звонить мне особо некуда.
   - А сестре? - вкрадчиво поинтересовался Эдуард Артурович.
   - У сестры дети маленькие. Очень капризные. Я редко ей звоню, боюсь детей разбудить.
   - Альфия Мансуровна, - проговорил с заминкой Комлев. - Я пришел к Вам предупредить... Я не знаю... Словом, мне хотелось бы, чтобы Вы занли, что против Вас много серьезных подозрений, и чтобы Вы честно во всем признались, если для этого есть основания, либо подумали, кому выгодно очернить Вас, если оснований нет.
   - А сами-то Вы верите, что я тут ни при чем? - Альфия испытующе взглянула на капитана.
   - В нашей профессии вера недопустима, - ответствовал Комлев. Как всегда уклончиво.
  
К оглавлению
  

Глава 10. Кафе "Симпозиум".

   Ленка обмакнула тряпку в воду, чуть повернула ручку швабры, чтобы слегка отжать, и принялась возюкать ею по полу.
   - Сырости-то много разводишь, - прикрикнула баба Валя, - Ишь, болотину устроила! Неловкий какой клиент и поскользнуться сможет. Разобьет себе головушку, а мы отвечать будем.
   Ленка, сверкнув очами, молча вытерла чересчур мокрые, на взгляд бабы Вали, места.
   - Это ты туалетную бумагу в сортире меняла?
   - Ну, я.
   - Неправильно поменяла. Неужто не заметила?
   - Что там можно заметить? Вынул пустой рулон, вставил новый...
   - Да как вставил-то?! Неловко вставила!
   - Господи, как можно неправильно вставить рулон?!
   - А так! Ты его насадила так, что кончик-то свисает у стены, за рулоном, а надо, чтобы он лежал сверху. Так-то отрывать легче, и если тянуть, рулончик заедать не будет. Это только со стороны кажется, что наука тут немудреная. А на самом деле, тонкостей тут много. Поняла, сиротка?
   Баба Валя не была такой уж прямо бабой. Лет ей было около шестидесяти, выглядела она молодцевато, а ее плотно сбитая комплекция немедленно наводила на мысли об изрядном здоровье. Обесцвеченную голову бабы Вали венчал тяжелый бархатный бант немыслимо-лиловой расцветки, пухлые пальцы почти все были окольцованы золотом. Как ни странно, эти вульгарные сами по себе детали весьма органично вплетались в бабы Валин образ. Едва познакомившись с Ленкой, она немедленно окрестила ее сироткой, и при всяком удобном случае смаковала это ехидное по ее мнению прозвище. Ленка не обижалась. "Я на задании, - сказала она сама себе. - Я разведчик в тылу врага. Наплевать и растереть".
   Туалеты, коридор и проход из кухни полагалось мыть каждые полчаса. А залы для посетителей раз в смену после закрытия, ну, или если клиент что-нибудь разольет. Ленке выдали довольно симпатичную униформу -- темно-зеленый халатик с белыми меандрами по подолу и светло-зеленую косынку с такими же меандрами. Псевдо-греческий стиль. Хорошо, хоть не тунику и сандалии со шнуровкой до колен. Весь технический персонал носил что-нибудь с меандрами. У поваров, например, халаты были наоборот -- белые с зеленым рисунком, а у хостов и хостесс из кармашка белой сорочки выглядывал узористый зеленый платочек.
   "Симпозиум" скромно величало себя кафе, хотя, конечно, это был самый настоящий ресторан. Никакой демократичности ни в обстановке, ни в ценах, ни даже в одежде. И посетители, как успела заметить юная лазутчица, также были не из простецкого племени уличных гуляк и офисного населения. Ленка из-за такого высокопоставленного контингента уже успела сегодня заработать толчок в спину от бабы Вали, когда начала широкими махами косцов на июльском лугу протирать пол у мужской комнаты и задела начищенные ботинки очкастого господина.
   - Ради Бога, простите ее, - ласково пропела баба Валя господину. - Она новенькая, первый день сегодня, не выучена еще.
   Господин поморщился, но ничего не сказал.
   - Смотри, куда машешь, - зашипела наставница, когда очкастый скрылся за дверью. - отбегай, когда кто-то идет.
   Баба Валя, несмотря на то, что ее официально отпустили отдыхать, не пожелала оставлять свое хозяйство на неопытного новичка, и весь день руководила Ленкой, как могла.
   - Давай, давай, активнее, сиротка. Это тебе не у мамы с папой на кроватке валяться, - вещала она, - Почувствуй, как люди свою копеечку зарабатывают, как потом и кровью жизнь свою обустраивают.
   Ленка покосилась на золотые кольца и подумала, что у бабы Вали за всю жизнь, наверное, пролилось ведро крови и цистерна пота.
   - Да какая ж ты косорукая однако! Уголки кто за тебя промывать будет?!
   - Да кто заметит эти уголки?
   - Кому надо, заметят, не сомневайся, тут клиенты годами ходят, все мелочи примечают.
   - А посторонних здесь не бывает что ли?
   - Бывает, но мало, в основном эти... комитетчики. Ну и депутаты, конечно.
   - А как Вы их отличаете? - наивно глянув на собеседницу спросила Ленка.- У них же на лбу не написано.
   - Еще как написано, - рассмеялась баба Валя. - На лбу и написано. Те, которые помясистее -- депутаты, те, которые похудее -- комитетчики.
   - Комитетчики?
   - Из комитетов правительства города.
   - Ого! - деланно испугалась Ленка. - Прямо из правительства!... А почему они худые, а депутаты толстые?
   - Дак у депутата век короток, ему за пять лет надобно урвать побольше, вот он и отъедается про запас. А чиновнику спешить некуда, он свое возьмет в любой момент.
   - А-а-а! Какая Вы, баб Валь, наблюдательная, - польстила Ленка, - Я бы вот не догадалась до такого вывода.
   - Поработаешь с мое, и не такие выводы начнешь делать. - Бба Валя напустила суровое выражение лица, но Ленка видела, что лесть ей мёдом легла на душу. - Ладно, перерыв. Домывай тут, да иди чаевничать, сиротка.
   Ленка дотерла кухонный проход, отнесла в кладовку ведро со шваброй и сквозь приоткрытую дверь заметила, как один из посетителей рассыпал салфетки. Баба Валя тоже заметила.
   - Иди, подбери, - приказала она. - А я пойду скажу, чтобы новые принесли.
   Ленка вышла в зал, у столика с неуклюжим клиентом подобрала россыпь мягких салфеток, а поднявшись с корточек, услышала:
   - Девушка, принесите мне, пожалуйста, пяток зубочисток и мятную жевательную резинку.
   - Извините, я не официант, - произнесла Ленка как можно вежливее. - Но я передам Вашу просьбу.
   - Спасибо, не надо, - сурово и слегка испуганно возразил молодой человек в скучном сером костюме с унылой папочкой под мышкой. - Я сам попрошу официанта.
   - Пожалста, - пожала плечами Ленка. - Сами, так сами.
   Но на всякий случай она сунула голову в каморку, где отдыхали половые, как она окрестила юношей с блокнотиками и галстуками-бабочками, и громко объявила:
   - Там один мучачо желает зубочисток и мятную резинку. Он у столика возле здоровенной вазы.
   Оживленный разговор в каморке резко оборвался.
   - Иду, - подскочил один из официантов, кажется, его звали Игорь. - Желание мучачей -- закон!
   Двое других пристально оглядели Ленку и поинтересовались:
   - Больше никто ничего не просил?
   - Да я почем знаю, - шмыгнула носом Ленка, со всех сил стараясь закосить под дурочку. - Я тут полы мою, в зал не хожу.
   Она развернулась и скрылась в чайной комнате. Поедая с аппетитом нежнейший пончик с повидлом, Ленка подвела итог: прошло полсмены, а ничего подозрительного выявлено не было. Правда, она еще не была на кухне. Кто знает, что там режут и шинкуют эти кудесники кастрюль и сковородок...
   - Я отлучусь, - сообщила баба Валя. - Подойду к закрытию, проверю. А ты не забывай: туалеты, коридоры и крыльцо, а потом снова. Ясно?
   - Чего весь день так? - испугалась Ленка. - Зачем так часто драить?
   - Мы не в "Макдональдсе", сиротка, - высокомерно заметила баба Валя. - Не нравится, никто тебя не держит.
   Покончив с туалетом, коридором и крыльцом, Ленка с самым деловым видом, толкая перед собой швабру, втерлась на кухню. Она успела только пройтись между плитой со шкворчащими сковородками и длинным разделочным столом, над которым склонились две старательные спины, как оглушительный вопль, подобный пожарной сирене, пригвоздил ее к месту.
   - Что она тут делает?! - заверещал противный фальцет прямо над ухом. - Господи Иисусе наш, что она тут делает со своими погаными тряпками?! Кто ее пустил?! Кто пустил это чудовище?!
   - Да я это... Я пол мою..., - попятилась Ленка. - Чтобы чисто было...
   - Чисто?! Этими вонючими гадкими драными тряпками -- чисто?! Туалетными тряпками -- чисто?! О, Матерь Божья! О, позор моему храму! Вон отсюда, идиотка! Пошла вон, негодяйка!
   - Да ладно, иду уже, не кричите Вы так...
   - Она еще хамит! Она меня учит жить! Мерзкая поломойка с тремя классами меня учит жить! Господи Иисусе! Воистине наступает царствие олигофренов! Вон! С глаз долой моих!
   Черноволосенький коротышка с коротенькими ножками в поварском колпаке высотой с полметра едва ли доходил Ленке до плеча. Она, конечно, барышня была не мелкая -- законные сто семьдесят два -- но визжащий человечек был совсем крохотный. Глаза его, буравящие по очереди то ведро, то Ленкино лицо, налились кровью, рот перекосило, и Ленка подумала, что если она сейчас не смоется, ей не избежать тяжелых увечий.
   Так оно и случилось. Коротышка схватил первый попавшийся в руки предмет -- фарфоровое блюдечко -- и швырнул его в девушку. Ленка увернулась, блюдце, долетев до противоположной стены, со звоном рассыпалось на феерический ворох осколков.
   - Псих какой-то, - пробормотала Ленка и, подхватив свои причиндалы, наутек бросилась их кухни.
   Мелкий злобный поваришко бросился за ней, оглашая окрестности стонами своей души:
   - Нахалка! Негодяйка! Каких идиотов набрали в приличное место! Убивать и душить на месте! Так плюнуть в душу! Так осквернить храм искусства!
   Ленка, расплескивая воду, понеслась прочь, пока не уткнулась в пышную грудь старшего менеджера Ани.
   - В чем дело, Елена? - поинтересовалась та. - Что за беготня с ведрами?
   - Он, кажется, меня убить собирается, - прячась за Анину спину, проговорила Ленка и ткнула пальцем в подбежавшего коротышку. - Я пошла протереть, а он...
   - Эта недоразвитая придурошная дебилка ворвалась ко мне со своими сортирными тряпками! На мою чистейшую стерильную кухню! У меня там открытый процесс, у меня там таинство, а она -- со шваброй! Все, увольняюсь, к чертовой бабушке, и да простят меня все святые и Господин мой Иисусе!
   - Понятно, - вздохнула Аня. - А ну, кыш отсюда,..
   Она махнула кистью, Ленка поспешно ретировалась. Краем уха она уловила обрывки Аниных фраз:
   - Гурген Тигранович... Она сирота... Она обязательно научится... Вы лучший мастер, каких я когда либо видела... Вы наша гордость... Клиенты ходят исключительно на Ваше имя... Вы гений... Вы великий маэстро...
   Молва упорно записывала Ленку в сироты. Новоявленная сирота спряталась в уборщицкой и, сев на табурет, перевела дух.
   Судя по уговорам Ани, этот злой карлик, Гурген Тигранович, был шеф-поваром, причем весьма высокого уровня. И вся кухня "Симпозиума" держалась на его гениальных идеях. Тогда становилось понятной его вспышка гнева. Творческие люди такие нервные!
   - Ну как ты, жива? - Аня заглянула в каморку.
   - Он в меня тарелку бросил! - пожаловалась Ленка. - Мог бы и башку разбить!
   - Одной непонятливой официатке он уже разбил голову. - снова вздохнула Аня. - За то, что она на ходу потрясла блюдо и уронила листик мяты.
   - Ужас!
   - Вообще-то он прав. Мытье кухни у нас только перед закрытием и только специальными одноразовыми фибровыми салфетками. Ясно?
   - Ясно. Я больше не буду.
   - Мой тебе совет, держись от кухни подальше. Там у Гургена храм, и он там царь и Бог.
   Аня ушла, Ленка закручинилась -- ничего пока не понятно, еще и чуть не покалечили.
   Сразу закрытия, в одиннадцать вечера вернулась баба Валя. Указующим перстом, раздуваясь от важности, она принялась обозначать фронт работы и гонять согбенную над шваброй Ленкину спину по кафе. Кухню вымыли пушистыми оранжевыми тряпицами из импортной пластиковой упаковки.
   - Гурген Тигранович сам их в Италии заказывает, - с потаенной гордостью сообщила баба Валя. - Он у нас деспот, ты, сиротка, в разговоры-то с ним не вступай, убьет еще ненароком.
   - Бред какой-то, - сказала Ленка. - Тряпки из Италии тащить. Эсто эс эступидо.
   - Может и тупо, - неожиданно для Ленки поняла баба Валя, - может, и дорого, зато чистота, как в операционной.
   Аля выдала пятьсот рублей в конвертике, потом Ленка и баба Валя поужинали -- еду для обслуживающего персонала готовил стажер Петюня, выпускник кулинарного колледжа -- затем развесили на просушку тряпки, и собрались на выход.
   В дальнем конце некурящего зала Ленка заметила пианино. "Красный Октябрь" примерно пятидесятых годов. Такое же было у ее репетитора по музыке. Отличный инструмент, хоть и не заграничный, строй держит идеально. Кто-то даже рассказывал, как грузчики, впихивая такое же пианино в узкую хрущевку, перкатывали его с ног на голову, чтобы вписаться в совершенно непроходимые углы, и даже после таких кульбитов ему не понадобилась настройка.
   Ленка приподняла крышку, пробежалась тонкими пальчиками по клавишам, размяла руки и для затравки оттарабанила два этюда Черни: "Упражнение на двойной мордент" и "Энергия в ударе и темпе". Потом сыграла "Балладу" из "Богемской рапсодии", резким аккордом оборвала ее и начала "Баркароллу" Чайковского. Она играла ее чуть медленнее, чем положено, и гипнотическая мелодия наполнила трансовой мягкой пульсацией пустой зал с густыми портьерами и приглушенным ночным светом. Ленке всегда хотелось плакать от этой музыки, как бы банально это ни звучало. С комом в горле она опустила кисти на клавиши, в очередной раз сообщила себе, что глупо и пошло любить такие затасканные произведения, затем, успокоившись, захлопнула инструмент.
   - Надо тут пыль протереть, - сказала она обомлевшей бабе Вале. - Наверное, давно никто не играл.
   Выскочившие на звуки музыки Аля и охранник, также соляными столбами застывшие на время импровизированного концерта, дернулись по направлению к Ленке, но их опередил капитан Комлев, оторвавшийся от столика неподалеку от пианино.
   - Уж не Курносова ли Елена нам тут песенки наигрывает? - вопросил он.
   Ленка насупилась, набычилась:
   - Песенки... Вы какая-то дремучая личность... Это, между прочим, Куин и Чайковский. Вам чего надо, гражданин? Кафе уже закрыто.
   - А вот Курносову Елену мне и надо.
   - Зачем?
   - Затем, что Вас, девушка, родители с милицией разыскивают.
   - Блин, - выругалась Ленка. - Всего две ночи дома не ночевала, уже в участок побежали. Во придурки.
   - Что ж Вы так о матери с отцом? Не стыдно?
   - Да ну их... Вы меня к ним домой потащите?
   - Посмотрим, как вести себя будете. Выйдем?
   Комлев нежно, но весьма цепко взял Ленку под локоточек и вывел на улицу.
   - А откуда Вы знаете, что я из милиции? - заинтересовался капитан. - Я же не в форме.
   - Я видела Вас у Альфии Мансуровны, когда Вы пришли о ее пропавшем муже сказать. Вы, наверное, участковый?
   - Нет, не участковый.
   - А-а-а! Вы опер, специально по потерянным людям, да?.. И что, мои родичи прямо заявление на мои поиски выдали?
   - Пытались. Пока у них не приняли, Вам все-таки семнадцать, а не пять лет. Если через три дня не вернетесь, начнут искать с собаками. Почему бы Вам не позвонить им?
   Ленка демонстративно достала мобильник, включила его, набрала номер отца и разом выпалила:
   - Папневолнуйсясомнойвсевпорядкеяживаздороваденьгиуменяестьяихчестнозаработала.
   Потом она также демонстративно вырубила телефон и нахально взглянула на Комлева:
   - Сойдет?
   - Сойдет, - легко согласился капитан. - Только у нас в отделении Ваша фотография на стенде "Пропал человек" висит. Так что первый же постовой отведет Вас к мамке. И парень Ваш дежурного сегодня замордовал вопросами, когда же начнут Вас искать.
   - Какой парень?
   - Тот, с которым Вы в игрушечки играли в мой визит к гражданке Калинкиной.
   - Вы запомнили нас?
   - Работа такая.
   Несмотря на то, что Пашка оказался предателем, Ленке вдруг стало дико приятно, что он бегает, разыскивает ее. Впрочем, мимолетное это чувство безжалостно было проглочено волной ненависти все к тому же подлецу Сухотину.
   - Так что, в милицию? - обреченно предположила приунывшая Ленка. - Или к родителям?
   - А где Вы ночевать собираетесь?
   - У деда, который сосед Альфии Мансуровны... А как Вы меня нашли? Я никому про кафе ниговорила, даже деду.
   - Да я тут по другому вопросу, - признался Комлев. - Вас я случайно тут застал. Вспомнил про фотографию, узнал... А кем Вы тут работаете?
   - Я не работаю, я подрабатываю. Полы мою.
   - А почему именно здесь?
   - А где еще? В других не взяли. Требуют ИНН какой-то, а у меня его нет.
   - Нарушают, значит, законодательство.
   - Зато заработать дают. Разве плохо?
   - И в школу не ходили сегодня?
   - Не ходила. Там бы меня предки сразу застукали... Слушайте, чего Вы все юлите? Вам ведь чего-то надо от меня?
   Комлев внимательно посмотрел на Ленку, потом на низкое солнце в дымке над кронами лип и вязов.
   - Я провожу Вас немного, - заявил он, застегивая молнию куртки, - Прохладненько. Такая жара стояла и нате... Ничего мне от Вас, девушка, не надо. Просто так складывается, что слишком много "Симпозиума"...
   - Вы о чем? - деланно хлопая глазками спросила Ленка. - Почему "Симпозиума" много?
   - Да так. - очнулся Комлев. - Ну и как там коллектив?
   - Есть парочка бакланов ушибленных, - заявила Ленка, - а в целом нормально.
   - Ничего интересного там не видели?
   - Ну как же! Швабры, бабу Валю и бешеного повара Гургена Тиграновича.
   - Ну да, - произнес Комлев. - Кого же еще?
   Он остановился, попрощался и исчез в проходном дворе за проезжей частью.
   - Как же, так я тебе все и настучала, сам ищи, - презрительно бросила вполголоса вослед ему Ленка. - Набирай информаторов в другом месте..
   Хотя, что и говорить, информировать было совершенно не о чем.
  
   С утра пораньше Павел позвонил Ленчику три раза, и выдвинулся к ее дому, надеясь перехватить у парадной. Она должна пойти в школу, скоро экзамены, выставление годовых оценок. Ей придется пойти в школу...
   Пашка бросил своего бигля в квартале от улицы Шевченко, чтобы не запалиться и не спугнуть человечка, а сам затаился за гаражом, знакомство с которым открыло неожиданные глубины души. В половине девятого из Ленкиного подъезда вырулили Тамара Николаевна и Владимир Сергеевич с ужасно сердитыми лицами. Пашка прислушался.
   - Нас не примут, Томочка, напрасно идем, - как всегда робко пролепетал шеф. - Мало ли девушек не ночует дома. Скажут- загуляла, подождите....
   - Не посмеют, она еще ребенок, ей нет восемнадцати, - сурово ответила Ленкина матушка. - И потом, что еще за дед? Вдруг он педофил? Или маньяк? Или вербовщик проституток?
   - Ты всегда предполагаешь самые крайности, Томочка. Почему сразу маньяк?
   - А ты как всегда ждешь, что ситуация сама исправится. Не исправится, Владя, не исправится! Надо самим исправлять!
   - Ох, как я согласен с Вами, уважаемая, - прошептал Пашка. - Про шефа это Вы верно подметили...
   Он с презрением пробуравил рыхлую спину Владимира Сергеевича. Из разговора выходило, что Ленчика дома не было, хотя шеф заявил обратное. Он еще и лжец... Пашка насупился: да как же это получается? Все одно к одному - "another brick in the wall"...
   Пашка, крадучись, довел пару до дверей отделения милиции, выждал, пока Ленкины родители не вылетят оттуда с еще более злобными минами, и только после этого вошел в участок.
   Раскрасневшийся дежурный уныло глянул на парня. Тот поздоровался, помялся и спросил как можно вежливее:
   - Простите, а можно узнать -- только что тут были двое... По поводу пропавшей девочки. У них приняли заявление?
   - А Вы кто?
   - Я... Я ее молодой человек...
   Фраза получилась просто кошмарной, но нужные слова отчего-то не подбирались.
   - Вижу, что не старый... Паспорт Ваш можно?
   Пашка протянул документ. Дежурный лейтенантик нехотя пролистал книжечку.
   - Не приняли пока, - также нехотя выдавил он. - Мало времени прошло. Только скандал понапрасну устроили тут. А Вы-то что?
   - Я считаю, надо обязательно завести дело! - выпалил Пашка. - Девушка может быть в опасности! Ее тут побили несколько дней назад, они могут снова напасть! Может, они ее уже... Надо больницы все обзвонить!
   - Умный какой, - зевнул дежурный. - Вот и ищи. Сказано же -- пока еще нет оснований.
   - Да она никогда из дома не уходила! Она благополучная! Если ее нет дома, значит, что-то произошло! Вы обязаны начать поиски!
   - Послушай, - разозлился лейтенант. - Ты чего тут бухтишь? Ходят тут табунами и бухтят. Ты ей кто? Никто. Вот иди отсюда. Станешь мужем, тогда и приходи.
   - Но это же не логично -- ждать несколько дней и терять время! Искать надо по свежим следам! Вы понимаете это? Мне кажется, Вы не понимаете!
   - Так..., - дежурный высунулся в окошко и зашипел. - А не посадить ли тебя до выяснения на трое суточек, Шерлок Холмс хренов? Папашка там как раз на тебя намекал, что ты увел девку.
   - Я?! - Пашкиному изумлению не было предела. - Да я сам его вчера спрашивал, где Лена. Отлично получается -- я еще и виноват! Хотя.., - Пашка задумался, - может и виноват. Не в смысле физического умыкновения, а в смысле морального...
   - Уф! Вот привязался... Поговорить что ли не с кем? Давай, давай, иди, не мешай тут...
   - Здорово, Колян, - махнул ручкой проходивший мимо мужик в штатском. - Что за мировая скорбь на твоем благородном лице?
   - Да вот, Никита Саныч, - дежурный Колян кивнул на Пашку. - Отелло тут приперся, требует найти Дездемону.
   - Так в чем дело? Давай искать. Это она?
   Мужик взял с Колиного стола фотографию, повертел ее в руках.
   - Да она, родители тут притащили, весь мозг выели...
   Никита Саныч ловким движением вправил фото в пустующую рамку на стенде с пламенным заголовком "Пропал человек!" и потер ладони.
   - Вуаля, - провозгласил он. - Процесс пошел. Теперь каждый наш сотрудник, проходя мимо, сможет тщательно вглядеться в личико юной девы и навеки запечатлеть ее облик в холодном сердце сыщика. А там и до обнаружения недалеко.
   В этот момент два крепких молодца втолкнули в отделение вороватого на вид хмыря в наручниках, оттерли Пашку и закричали:
   - Комлев где? Мы ему клиента доставили!
   Сбежавший по лестнице Комлев мельком глянул на Пашку, на Ленкино фото, и вместе с Никитой Санычем увел хмыря наверх. Дежурный с омоновцами стали что-то оформлять в журнале.
   Пашка постоял еше несколько секунд и вышел.
   Следом за ним на улицу вытолкнули гоповатого на вид парня в спортивном костюме и уже из-за захлопывающейся двери прикрикнули:
   - Смотри, Зуев, в следующий раз -- точно в колонию оформим!
   "Зуев!" - мелькнула паническая мысль у Пашки. Он скосил глаза и вздрогнул: тот самый Зуев, что кидался битой в машину и гонялся за Михой. О, Господи, не хватало еще угодить под его раздачу!
   - Чего скривился, парняга? - вполне миролюбиво спросил Зуев. - Тоже в ментяре обработали?
   Пашка кивнул -- можно сказать, что и обработали, и собрался слинять по-тихому, но в последний момент пересилил себя и повернулся к Зуеву:
   - Здорово, Зуев. Как дела у брата? Жить будет?
   - Чё-то я тебя не припоминаю, - наморщил нос Зуев, засовывая руки в карманы широченных шароваров с лампасами. - Ты с Антохой что ли работаешь?
   - Хуже, - мрачно, но решительно процедил Пашка. В нем отчаянно боролись желание сбежать и неожиданное геройство. - Я друг Мишки.
   - Какого Мишки? Петрова?
   Пашка представления не имел, какую фамилию носит Миха, поэтому выразился предельно ясно:
   - Того, который твоего брата в больницу отправил.
   Зуев хищно прищурился.
   - Я хотел бы навестить твоего брата.
   - Зачем?
   - Прояснить ситуацию... Мишка в армию ушел, я так понимаю, должки за собой оставил... Так теперь я за него.
   - А если я тебя сейчас окучу?
   - Прямо у милиции? Не стоит. Да и брат, наверое, обиженным будет себя чувствовать.
   Зуев поколебался, потом выдавил:
   - Ну, пошли. Он в Покровской лежит.
   - Я подвезу.
   Пашка пикнул сигнализацией, и лицо Зуева осветилось догадкой:
   - Так это ты был... Во гад...
   - Ладно тебе, поехали.
   По дороге Зуев молчал, только несколько раз цыкнул зубом, чем ужасно раздражил Пашку. Он терпеть не мог цыканья.
   - Тебя как зовут? - сунулся Пашка, но Зуев огрызнулся:
   - Хуяк меня зовут.
   - Очень приятно, Хуяк Зуев, а я Павел.
   - Павел, в жопу вставил, - снова огрызнулся попутчик и замолчал.
   В больницу они проникли через забор, а травмированного Антоху вызвали коротким пронзительным свистом. В окошко второго этажа высунулся парень с перебинтованной головой и глубокими черными кругами под глазами.
   - Ща, мужики, - отозвался он. - у меня тут немного осталось...
   - Чего ему осталось? - не понял Пашка. - Может, капельницу?
   - Хрен его знает, - буркнул безымянный Зуев. - И не поорешь тут, охрана набежит, выгонит.
   - Давай по трубе, - предложил Пашка. - Тут невысоко. Он один в палате?
   - Не, четверо их там... Ну, лезь, Бэтмен, ты первый.
   Пашка легко и бесшумно по крючьям, удерживающим водосточную трубу, забрался в палату старшего Зуева. Младший Зуев попыхтел -- он был тяжелее Пашки -- но спустя пару минут перевалил через подоконник вслед за ним. Им открылась чудная картина, полная тихой идиллии.
   На прикроватной тумбочке, выдвинутой на середину комнаты, возвышалась башня, выложенная из карт рубашками наружу. Пашка когда-то сам увлекался карточными домиками, так что сразу смог оценить тонкость и изящество воздушного сооружения. Вокруг тумбочки сгрудились раненые обитатели палаты и, затаив дыхание, наблюдали за ловкими движениями Зуевских пальцев.
   - Кажись, всё, - гордо огласил Антон Зуев. - Лепота!
   - А у меня еще колода есть, - хрипло заявил один из сопалатников, - только она для преферанса.
   - Не, - с сомнением осмотрел свое творение Зуев, - больше не выдержит.
   - Выдержит! - заволновался Пашка. - Несите Вашу колоду, я пристрою!
   Он уже прикинул, как укрепить последний уровень и как надстроить еще парочку. Антон с неподдельным интересом взглянул на него:
   - Ну, давай, парняга, хвались.
   Хриплый вынул свеженькую стопку из карманов колоколообразных, в Незнаечьем стиле, шорт, Пашка взял ее.
   На первой трети колоды Антоха опустил скрещенные на груди руки. На второй стал помогать поддерживать выкладываемые карты, а затем с детским восторгом повизгивать и подсказывать, какую каркасную основу лучше использовать. Когда карты кончились и башенка выросла еще на три этажа, он восхищенно хлопнул Пашку по плечу:
   - Ништяк! Пиздатый домик!... Серега, это с тобой?
   - Со мной, - процедил Серега Зуев. - Поговорить хочет.
   - Василий Петрович, сфоткай, - приказал Антоха худенькому пареньку лет пятнадцати на вид. - Потом разбери и чаю сделай.
   - Да только что жрали, - возразил тщедушный Василий Петрович.
   - Чё, не понял, что ли? - навис над ним Серега.
   - Да понял, - вздохнул тот и поплелся с электрическим чайником в коридор.
   - Чего парня гоняешь? - спросил закипающий Пашка, которому нестерпимо больно было смотреть на эту хамскую картину. - Сам не можешь?
   - Он проиграл мне два дня рабства, - простодушно, не замечая Пашкиного раздражения, ответил Антоха. - Обязан отработать. А коли не отвечаешь за базар, не садись играть. А вы чё приперлись-то?
   - Он за Михася пришел отвечать, - сказал Серега. - Прикинь, придурок, да?
   - Ни хуя себе, номер! - изумился Антоха. - А ты ему кто? Брат что ли?
   - Не брат, но типа того. Он меня три раза выручал, теперь моя очередь. Пришел вот выяснить, из-за чего у вас конфликт. Ну, чтобы не откладывать разборку на год. А то Мишка вернется, а тут ты с братанами и ножичком.
   - Точно придурок, - снова вякнул Серега. - Сам по доброй воле явился.
   Но Антоха задумчиво пожевал губы.
   - Нормальный ход, - произнес он, и Пашке почудилось в его голосе нотка уважения. - Брательники должны стоять друг за друга... Да, Серега?
   - А то как же, - отозвался младший Зуев. - Мы-то стоим.
   - Короче, пацан, Мишенька твой проиграл мне три дня рабства, типа как Василий Петрович, и не захотел платить. Вместо этого подло устроил мне сотрясение мозга. Чуешь, к чему это я?
   - Чую, - обреченно вздохнул Пашка. - Это вчера было?
   - Вчера.
   - Это он с пьяных глаз да по глупости. Мы с ним еще с утра приступили к возлияниям... А он здоровый черт, вломит, мало не покажется... Может деньгами, а?
   - Не, ну на фига мне твои деньги? - возмутился Антоха. - У меня свои есть.
   - Ну, и чего мне делать теперь?
   - Сгоняй для начала за сигаретами. Купи блок "Винстона", а там посмотрим.
   Пашка послушно сполз по трубе обратно, во дворик, и Антоха из окна вдогонку ему крикнул:
   - Да, и еще пивасика пять банок на всех!
   Через полчаса пиво и сигареты, купленные Пашкой на свои кровные, несмотря на увеерения Зуева о наличии своих средств, радостно делилось между обитателями палаты, а потом судорожно пряталось по причине врачебного обхода.
   - Мне на работу надо, - предупредил Пашка, вылезая из-под кровати, куда они с Серегой нырнули по Васиному воплю "Атас". - Я вечером приду, ладно?
   - Не надо, - равнодушно произнес старший Зуев. - Я вечером спать буду.
   - А когда?
   - Никогда, - так же равнодушно продолжил Антон. - Хрен с тобой. Гуляй, парняга.
   - В смысле?
   - Считай, что отработал.
   - Ты чего, Антоха! - завопил Сергей. - Он же тебе должен!
   - Не кипешуй, салага, я сам решу, кто мне должен!.. И вообще, я уважаю честных пацанов. А тут у меня прямо санаторий, отдохну недельку, уж лучше, чем вкалывать.
   - Спасибо, - сказал Пашка и протянул ему руку. - Меня Павел зовут.
   - Павел, в жопу вставил,.. - лениво ответил Зуев, крепко пожимая Пашкину ладонь. - Василий Петрович! Ну чего застрял?! Где мой чай?!...
  
   Белослав Никифорович наконец-то прекратил размешивать сахар в чашечке кофе и вернулся к действительности. Мусенька терпеливо, не отвлекая мужа, наблюдала, как тот десять минут подряд задумчиво водил ложечкой по кругу и шевелил губами. Как только глаза его вновь наполнились осмысленностью, Мусенька спросила:
   - Складывается ли?
   Белослав Никифорович прихлебнул кофе и кивнул. Пред очами его мелькали нежно-неоновые струи, то сворачивающиеся в спираль, то стремительно разбегающиеся с ворохом искр по темно-фиолетовому фону. Непрерывно меняющися узор переплетения этих лучистых потоков был завораживающе-прекрасным и гипнотически-притягательным. В некоторые мгновения отдельные волоконца эфирного потока вдруг утолщались, на них будто вспыхивал крепенький узелок, который потом растаивал и таяньем своим подсвечивал и заставлял светиться сильнее одну из струек волшебного ручейка. Когда это случалось, сердце Белослава Никифоровича озарялось ликующей тихой радостью, и он начинал что-то подмурлыкивать. В те же секунды, когда одна из нитей ослабевала, поглощалась всплывающим серым пузырем, Греков переживал, закусывал губы и сжимал пухленькие кулачки.
   Муся напряженно вчитывалась в лицо драгоценного своего супруга (мельхиоровая ложечка равномерно бренчала тонкими звуками соприкосновения с фарфором) и не тревожила его. Да и незачем было -- она прекрасно понимала, что именно сейчас кружится перед глазами Белослава Никифоровича. Она не всматривалась вместе с ним, но знала, что среди хаотичной и бессистемной на вид картины четкий структурирующий взгляд уловил бы четыре раздельных, но в то же время переплетающихся русла, четыре плотных независимых канальца -- оранжевого, голубого, белесого и зеленого, чьи отдельные пряди обвивались друг вокруг друга, но никак не могли связаться воедино в путаную тугую косицу.
   Голубая струйка, в отличие от других, постоянно норовила раздвоиться, растечься на два ручейка, но постоянно сливалась в единый рукав, чтобы, кружась и свиваясь, обогнуть, оббежать винтообразной траекторией остальные неоновые прядки. Зеленые струи текли чуть обособленно, зато они подергивались иногда искристой рябью и словно наэлектризовывали соседние цветные струйки, словно намагничивали и притягивали их.
   "Благословенны и прекрасны творения Твои, Господи!" - с невыразимым благоговением подумал Греков и свернул внутренний свой калейдоскоп.
   "Привет Устроителям!" - как по радиоприемнику вплыл чуть отстраненный голос с едва отличимым акцентом. - "Все разгребаете завалы в людских душах?"
   "А вам, Наблюдателям, все завидно?" - усмехнулся Греков. - "Не устали таращиться на чужие труды и выжидать подходящего момента?"
   "Разве устает барс поджидать добычу, и разве устает пальма тянуться к небу?" - маленький человечек в черном (Греков его, конечно же, не видел, но знал, что обладатель этого чуть детского голоска всегда ходит в черном), как и полагается восточной персоне, ответил иносказательно и в несколько притчевой манере. - "Ловить солнечные лучи и прикрывать листья перед бурей -- это более настоящая жизнь, чем бросаться в атаку и лепить амфоры".
   "Боже ты мой, Лек," - рассмеялся Белослав Никифорович, - "ну, при чем тут амфоры? Какие еще амфоры?"
   "Вот и я говорю, амфоры тут ни при чем", - отозвался тот, кого Греков поименовал Леком. - "Я просто так вышел. Увидел тебя, и вышел поздороваться. Удачи тебе, Устроитель."
   "Удачи нет, есть только то, что люди делают сами".
   "Ну, тогда, сознательных тебе людей", - согласился Лек.
   "Да и тебе не помешает", - отметил Белослав Никифорович, - "Всего доброго, Наблюдатель!"
   А вслух он произнес:
   - Нынче же загляну к Альфие. Уверен, она меня не прогонит.
  
   Альфия Мансуровна, потирая лоб от напряжения, сидела перед телефонным аппаратом и буравила его своими темными очами. Рука ее тянулась к трубке, отдергивалась и тянулась снова.
   - Да что же я, - осерчала саму на себя Альфия и решительно набрала номер.
   - Я слушаю, - такой знакомый и некогда родной голос острой бритвой резанул ухо. - Алло, кто на проводе?
   - Нуря, это я...
   Повисшая пауза сменилась быстрым и несколько суетливым щебетанием:
   - Алька, приветик! Сто лет с тобой не болтали! Как Костик? Как работа? А я тут завертелась, то Буртика вот в командировку отправила, то с детьми зачухалась...
   - Не крутись, сестренка, - оборвала Альфия, - не надо этого.
   - А чего же надо? Разве ты не поболтать позвонила? О чем же еще говорить?
   - Ты зачем в милиции заявила, что видела меня в тот день, когда Сергей пропал? - вопрос Альфии прозвучал прямо и безо всяких предисловий. - Ты не могла меня видеть, и ты знаешь об этом.
   - Ну почему? Я действительно видела тебя тогда. Ты шла по бульвару, а потом свернула на Галерную...
   - Не надо лгать, сестренка, хотя бы мне не надо лгать!
   - Я не лгу. И в милиции я рассказала именно то, что видела. Если тебе только это хотелось узнать, то мне больше добавить нечего.
   - Нуря, ты понимаешь, как гадко и нечестно ты поступаешь? Ты понимаешь, что ты оговариваешь меня, сообщая всякие придуманные тобой сведения? Ну, что плохого я тебе сделала? Ну, живем же отдельно, не мешаем друг другу, у тебя семья, у меня семья...
   - Ну и семья...
   - Тебе-то какая разница! Пусть у меня куценькая семья и сын непростой, но это моя семья, и жизнь тоже моя! Я же не вмешиваюсь в твои дела, ты живешь, как хочешь! Ну, что ты еще задумала? Зачем это тебе надо?
   - Да ну, тебя, Алька, - совершенно без эмоций и даже с некоторой ленцой протянула Нурия, - Это не я, а ты выдумываешь, будто я чего-то выдумываю. Так как поживает Костик?
   - Прекрасно поживает, - раздраженно проговорила Альфия. - В отличие от тебя и от меня, Костя прекрасно поживает. Он, к счастью, пока еще ничего не понимает в непростых родственных отношениях.
   Она аккуратно водрузила трубку на место, не позволяя эмоциям выплескиваться наружу и подумала, что мир сошел с ума -- и сестрица ее, и капитан Комлев, и, кажется, она сама.
   Эдуард Артурович Комлев с ума сходить ничуть не собирался, хотя бы потому, что место для этого было совсем неподходящее. Он ерзал на жестком допотопном стуле паспортного архива и в третий раз перечитывал регистрационную карточку гражданки Бурт Нурии Мансуровны. Из записей в карте складывался довольно любопытный сюжет: Мансур и Фаина Хамитовы поселились на улице Якубовича, родили Альфию Мансуровну, спустя четыре года Нурию Мансуровну, затем умерли, когда сестрам исполнилось девятнадцать и пятнадцать лет соответственно. Потом было несколько лет затишья, после чего в карточке начали прибавляться строчки с новыми членами семьи. Во-первых, гражданка Хамитова-старшая приобрела фамилию Калинкина и родила сына Константина Калинкина. Во-вторых, Хамитова-младшая также сменила фамилию и стала именоваться Бурт, а вместе с этим появилась новая запись относительно гражданина Бурт Анатолия Ивановича. Спустя некоторое время с разницей в два года были вписаны граждане Бурт Данила Анатольевич и Бурт Олеся Анатольевна. Итого на двухкомнатные сорок пять квадратиков в некоторой момент пришлось шесть живых душ.
   "Тесновато, пожалуй", - хмыкнул Комлев.
   Далее приток жителей на крохотную площадь прекратился, а спустя год после рождения девочки Олеси Бурт, граждане Калинкины Альфия и Константин выписались на Большой проспект Васильевского острова, чем, наверняка, изрядно разрядили напряженную жилищную обстановку.
   Комлев наугад выдернул еще несколько карточек ближайших соседей семьи Хамитовых и отложил одну из них -- на Уткину Зинаиду Сергеевну, ровесницу матери двух сестер, обитающую в соседней квартире с тех самых времен, как семья Хамитовых вселилась на улицу Якубовича. "Забегу на чуть-чуть", - решил Эдуард Артурович, - "Осточертел мне этот Калинкин, сил нет, кокнули уже где-нибудь по-тихому вместе с Ивченко, и следы замели, и ничего мы не найдем. Не того полета товарищ председатель комитета по экономическому развитию, политике и торговле, чтобы по пьяне утонуть на рыбалке или по пьяни же задохнуться в сауне с девочками. И Калинкин тут ни при чем, и жена его бывшая. Не повезло дураку -- попал под разборки продажных тварей." Однако уделить четверть часа разговору с бывшей соседкой Альфии капитан все же решился. Все равно до совещания у начальства оставались некоторые свободные минутки.
   Зинаиду Сергеевну, полную даму, переваливающуюся с ноги на ногу в соответствии со своей фамилией утиной раскачивающейся походкой, Комлев застал у парадной с авоськами в руках. Она с огромным любопытством взглянула на милицейское удостоверение и предложила подняться к ней в квартиру. Комлев отказался, и они вдвоем приземлились на лавочке у парадной напротив, поскольку двор был украшен одной единственной лавочкой. Они подвинули двух мальчишек с лимонадом в руках, и Зинаида Сергеевна с энузиазмом обрушила на Комлева ушат интересных фактов.
   - Я-то, видите, хоть шкандыбаю, да держусь, - гордо сообщила Уткина, - у меня ведь шейка бедра была сломана, лет-то мне немало. Многие, знаете, на этом и заканчивают, а я вот выкарабкалась, хожу сама, в помощниках не нуждаюсь. Хоть и больно-то ходить, особенно как давление меняется, но держусь, даже дочку с сыном не зову...
   Комлев многозначительно вскинул брови, изображая самый неподдельный интерес к здоровьишку собеседницы.
   - А вот Мансурке-то с Фаечкой не повезло.... Рано они ушли, девчонки совсем соплюшками-то остались. Кабы не Аля, пропали бы они совсем, сгинули. Да, слава Богу, хоть одна сестра с мозгами оказалась, да с характером. Мои дети совсем на Алю не похожи, сын еще ничего, все-таки отец воспитывал, а дочка... Мой-то умер тоже давно, мужики, знаете, мало живут, все курят, да попивают, да нервничают...
   Комлев закашлялся и выбросил прикуренную было сигарету. Он решительно прервал медицинскую тему и спросил:
   - А что младшая Нурия? Без характера была девушка?
   - О! - закатила глаза Уткина. - Вы бы видели эту оторву! Бес, а не девка! Учиться не хотела, работать не хотела, только с парнями шлялась с утра до ночи. Алечка вечерами подрабатывала, чтобы младшую хабалку вытянуть. Ее же даже в детдом хотели отправить, да Алечка не дала, взяла опекунство. Им по потери кормильцев пенсию дали, так Нурия такие истерики закатывала, требуя от Алечки эти гроши на гулянки, что я через стенку все до последнего слова слышала...
   Она поймала внимательный взгляд капитана и покраснела:
   - Да Вы не думайте, что я специально подслушивала, у нас ведь знаете, какие стенки... Наши две квартиры когда-то до революции одной квартирой были, их уж потом фанеркой разделили, а вот справа от меня ну совсем ничего не слышно. А у девчонок все слышно было. Я и не хотела слушать, да приходилось. Да они и не таились, особенно Нурия. Каждое утро перед школой там такие бои разыгрывались! Альфия Нурию чуть за волосы не тащила в класс...
   - А мне Нурия сказала, что она даже институт закончила...
   - Может и закончила потом, как остепенилась слегка, да и то, вряд ли, - с сомнением покачадла головой Зинаида Сергеевна. - Купила, может диплом-то. Не могу представить, как она учится...
   - Ну, замуж Нурия Мансуровна вышла вполне удачно и родила детишек, и все теперь в порядке?
   - Ох, молодой человек, с виду-то оно так, а как на самом деле, никто не знает.
   - А Вам теперь не слышно через стенку?
   - Что Вы! - полыхнула оскорбленным взглядом Уткина. - Муж-то мой с сыном еще перед его смертью на стены звукоизоляцию навесили, как ремонт делали. Да потом еще раза три укрепляли -- то гипроком, то пробковыми наполнителями, да и штукатурки несколько слоев, да обои импортные, германские...
   - Гм...
   - Ну, да, о чем это я!.. Извиняюсь... Нурия, прежде чем замужем осела, погуляла вволю, я даже..., - Зинаида Сергеевна понизила голос, - сама водила ее два раза на аборт. Альфия-то не знала, как это и где, меня спрашивала, ну я и устраивала девицу-то на чистку.
   - И с Альфией она не дружна была?
   - Нисколько не дружна! Иногда столкнемся бывало во дворе, вижу, как она зыркает, и все понятно становится, что никакой любви меж сестрами нет. Нет, не дружили они...
   - Они, как я понял, вместе жили, когда замуж повыходили?
   - Как вместе... Когда Алечка Сергея к себе привела, Нурия невесть где ошивалась, не то у подружек, не то у хахалей, а потом, после Алечкиного развода да, явилась так сказать, на родину, да и уже сама мужа притащила. Аля им большую комнату выделила, а себе с сыном маленькую взяла, как раз возле моей стенки.
   - Они не ругались? С этим, с Буртом Анатолием Ивановичем?
   - Муж у Нурии ни с кем никогда ругаться-то не станет, только это еще хуже, он как змея все шипит и из-под полы делает. Нет, с ним Аля точно не ругалась, он не скандальный, хоть и скользкий такой.
   - Вам он не понравился?
   - Мне-то что? Мне с ним детей не крестить. Но только если бы моя дочка привела такого в дом, выгнала бы к чертовой бабушке обоих. Мне бы такую улыбочку противную, знаете, невтерпеж бы было видеть каждый день. Я вот думаю, Аля с Костиком из-за него и сбежала через несколько лет после совместного житья...
   - Но скандалов, криков Вы не слышали?
   - Нет, не было этого, да ведь и без того можно человека загрызть... Я как-то сидела у окна, за внуком смотрела, дочка тогда привезла ко мне его, чтобы я приглядела, пока они с мужем на день рождения их друга съездят, а тут Алечка с Анатолием этим подходят к парадной. Анатолий первым шел и Алечку не видел, а я видела, как она ему прямо спину прожигала. Я этот взгляд ее до сих пор забыть не могу. Нет, товарищ милиционер, кабы были у них нормальные отношения, она бы так не глядела.
   Комлев поднялся, отряхивая брюки от пыльцы, сморщивая в досаде на щедрые липки свой тонкий нос, помог встать Зинаиде Сергеевне.
   - Огромное Вам спасибо, - пожал он руку Уткиной, - Вы не представляете, насколько Вы нам помогли.
   - А что, на Анатолия есть что-то? - с жадным любопытством вопросила та. И сама же ответила, - Точно, есть что-то. Лицо у него прямо такое, что сразу видно -- жук человек...
  
   Виталий Николаевич обычно платил за квартиру и свет числа восемндадцатого-девятнадцатого каждого месяца, и, вроде бы, срок еще не подошел, но, почувствовав тяжесть и зуд в душе, он решил развеяться и посетить сберкассу. Он понадеялся было на утреннюю прогулку, и даже прошаркал пяток километров по острову, однако ни свежий ветер, ни физическая усталость не смогли прогнать надвигающуюся хандру. В очередях время текло быстрее и не так уныло, поэтому старик заполнил нужные бумажки и двинулся в сторону восьмой линии, нарочно к самой суетной и бестолково организованной кассе.
   Колючая девочка Леночка, которую Виталий Николаевич подобрал пьяной в сквере, отпоил чаем с лимоном, уложил спать и накормил жидким завтраком, с утра умчалась куда-то, буркнув спасибо и досвидания, так что он даже и не понял, вернется ли она, ждать ли ее вечером, и как ему теперь быть. Леночка с одной стороны воплощала в себе черты, ненавистные старику в современной молодежи -- курение, выпивку, хамство, а с другой стороны, дергала в груди его давно забытые щемящие струнки. Но она усвистала, а старик остался.
   А еще она утром сняла со стены гитару, купленную внуку Женьке специально для музыкальной школы, и провисевшую на гвозде с тех самых пор, как Виталий Николаевич переехал на Васильевский, настроила ее, сыграла какой-то ужасно знакомый романс, название которого все вертелось на языке, да никак не могло слететь с него, и водрузила инструмент на прежнее место. И усвистала. А старик с бьющимся сердцем остался смотреть на еще вибрирующие струны.
   В сбербанке возле каждого окошечка кучковалось по восемь-девять человек. "Минут на сорок стоять", - прикинул Виталий Николаевич. Он выбрал самую длинную очередь, пристроился за грузной тёткой с розовым ридикюлем.
   - За мной еще женщина, - объявила та вполоборота через плечо. - Просила предупредить.
   - Пусть сама стоит, - проворчал старик, - не вижу никакой женщины, и знать не знаю. Ишь, взяли моду, убегать. Все стоят, и она пусть стоит.
   - Сами разбирайтесь, - пожала плечами тётка. - Она попросила, я сказала.
   Розовый ридикюль отвернулся, принялся обмахивать себя красочным журналом, давая понять, что разговор окончен. Старик повертел головой в поисках нервных товарищей, но все три очереди стояли смирно и расслабленно. Он громко и напористо сообщил:
   - А я вот не пущу ее. Коли пришла, так и стой. Умная больно нашлась, думает, что если предупредила, то и можно по магазинам побегать, пока другие выстаивают.
   - Да ладно Вам, папаша, - миролюбиво откликнулся мужчина лет тридцати пяти в кепке. - Может, у нее дети маленькие дома, и некогда ей.
   - А нам, что некуда торопиться? - закипел старик. - Все торопятся!
   - Да куда тебе торопиться? - пробурчал усатый толстяк в соседнем хвосте. - Сериалы смотреть?
   - Это вы, молодые в сериалы таращитесь, да в домы два ваши, да больше ничего делать не умеете, а у нас-то дел хватает, не волнуйтесь!
   Розовый ридикюль фыркнул:
   - Ой, дел у них хватает! Скажите на милость!
   - Да уж дела наши посерьезнее будут, чем красить лахудры да на бигуди завивать!
   - Ты, дед, не заговаривайся-то! У кого тут лахудры! У меня свой, между прочим, цвет, и кудри свои! Сам бы на себя посмотрел!
   - А Вы мне не тыкайте! Малы еще мне тыкать! Мы с Вами за одним столом не сидели, чтобы тыкать!
   - Осподи! Да слава Богу, что не сидели! Я бы удавилась, если бы с таким брюзгой за столом оказалась!
   - Что уж так сразу человека-то обижать, - кепка-миротворец повернулась к ридикюлю. - Может, у человека болит что, а Вы его брюзгой называете.
   - Голова у него болит, и, кажется, неизлечимо, дом престарелых только спасет, - нагло заявила фифочка слева. - Вот ненавижу таких, придут и орут, делать им нечего!
   - Эдакая барыня! Не ходите, и не слушайте! - не сдавался Виталий Николаевич. - Довели страну со своей дерьмократией, все очереди извести не можем. Вот из-за таких, как Вы, не можем. Болтать все мастера, а дело делать...
   - Из-за меня?! - задохнулась фифочка.
   - Не, папаша, ты в самом деле буйный, - вновь пробурчал усатый. - Тебе надо в специальную кассу ходить для буйных.
   Потом началась увлекательная перепалка, расползающаяся концентрическими кругами по всему помещению, пока добрая половина посетителей не оказалась втянутой в дружное обсуждение отношений отцов и детей, властей и народа, мужчин и женщин, умных и не очень, ну и так далее по списку вечных проблем человечества. Примерно на двадцатой минуте Виталий Николаевич умолк и довольным взором окинул бурлящую компанию. "Завтра заплачу", - решил он, - "сегодня народу много". Он засунул подготовленные счета в карман пиджака и неспешно покинул поле боя.
   На выходе в дверях старик столкнулся со своей соседкой Альфией Мансуровной. Та в ужасе остановилась на пороге, беспомощно повертела головой, не понимая смысла окружающей катавасии, и вышла вслед за Виталием Николаевичем. Как-то все сегодня шло наперекосяк, даже очередь в сберкассе была шумная и раздраженная. Альфия рассеянно кивнула соседу, вздрогнула, когда визгливый голос какой-то дамочки заверещал нечто насчет порядка и спокойствия, сжала нервно клочок бумажки в кармане. Альфия извлекла на свет божий бумажку, поднесла к глазам витиевато оформленную вензельками да крендельками визитку. "Может быть...", - подумала она все так же рассеянно. Утренний разговор с Нуриёй занозой засел в душе и не было никаких сил вытянуть его из себя.
   - Белослав Никифорович, - произнесла Альфия в трубку, - Вы практикующий терапевт, насколько я поняла. Мне бы хотелось поговорить с Вами. Когда мы сможем встретиться?
  
К оглавлению
  

Глава 11. Сюрприз для Виталия Николаевича.

   - Зачем милиционер приходил? - подозрительно спросила Аня. - Натворила чего-нибудь?
   - Нет, домой меня пытался вернуть. На меня родители в розыск подали. Заставил позвонить им, сказать, что никуда я не пропала.
   - Смотри, нам проблемы не нужны...
   - Да никаких проблем. Он вообще не по мою душу приходил. Сказал, он тут по другому делу, а я тут подвернулась.
   - А-а-а..., - Аня расслабилась. - Он из-за двух наших посетителей. Все ищет. Хотя мы тут причем?
   - А что случилось? - поинтересовалась Ленка как бы нехотя.
   - Пропали два важных человека. Вернее, один важный, а второй с ним был. Пообедали у нас и пропали.
   - Так они прямо из кафе пропали?
   Аня рассмеялась:
   - Нет, конечно, как им из кафе пропасть? Разве что инопланетяне налетели и выкрали из туалета. У нас и пропадать неоткуда. Всего два выхода -- для клиентов и для кухни. А на кухне сама видела: Гурген любому глотку перегрызет, кто к нему сунется, хоть простому человеку, хоть Путину.
   - А зачем же вы такого ненормального держите?
   Аня посерьезнела и выговорила Ленке:
   - Ты слова-то поаккуратнее выбирай, девушка. Гурген Тигранович -- повар от Бога. Он в Италии на конкурсе кулинаров второе место взял после одного француза. Его в Европе куда только не приглашали, а он у нас работает. Это кафе -- фактически его детище, он сам спонсоров нашел, сам раскрутил среди правильных кругов города, сам на окупаемость вывел.
   - Ну, извините, - потупила глаза Ленка. - Я ж не знала.
   - А он сам в Италию каждую неделю летает за продуктами, сам бегает по фермам и хозяйствам, отборный продукт покупает. И людей подбирает в штат лучших. Вот ты думаешь, у нас официанты -- просто халдеи? А ничего подобного. Каждый окончил кулинарные курсы и каждый знает иностранный язык. Игорек, например, на итальянском бегло говорит, хотя еще студент. Гурген его с собой в Италию возит в качестве переводчика. А Андрюша, хост, тот тоже студент, на филфаке учится, три языка знает. Мы его с иностранцами всегда посылаем общаться.Так что гордись -- у нас тут не шарашкина бандитская контора. Ты работаешь в о-о-очень солидном месте.
   - Да уж, - смиренно выдохнула Ленка. - Понимаю. Ну, тогда побегу сортир покрепче драить...
   - Погоди, - поморщилась Аня. - Баба Валя передумала в отпуск уходить, говорит, плохо ты моешь.
   - И что? - Ленка нахмурилась, легонько пнула ведро. - Досвидос амигос?
   Но Аня поспешно помотала головой:
   - Нет, нет, я тут подумала... Я вчера слышала, как ты на фортепиано играла. Ты училась музыке?
   - Да, я в музыкалке девять лет оттрубила. Семь по плану и два года дополнительно.
   - Ты очень здорово играешь. Наверное, в музучилище собираешься пойти?
   - Я-то собираюсь, а мои придурочные предки хотят меня на экономику засунуть, - вздохнула Ленка. - Я из-за этого из дома сбежала. Не хочу жить, как они велят.
   - Прямо как я, - улыбнулась Аня. - Только ровно наоборот. Меня мать все великой пианисткой видела, в консерваторию пыталась направить, а я тоже, как школу закончила, ушла из дома и сначала год официанткой работала, а потом на экономический на заочный поступила. Видишь, до старшего управляющего доросла. Но в музыке кое-что понимаю. У тебя отлично получается, это твое.
   - Ну...
   - Я с Гургеном Тиграновичем посоветовалась, он не против, чтобы ты за пианино сидела.
   - В смысле?...
   - В смысле музыкального сопровождения. Легкую классическую музыку, ненавязчивый джаз, главное -- никакого шансона и цыганщины. У нас солидная клиентура, и репертуар должен быть солидным. Осилишь?
   - Осилю конечно! - пылко воскликнула Ленка. О таком предложении можно было только мечтать! И деньги, и еда, и задание, и репетиция в одном флаконе.
   - Да, тебя еще и в чаевые включат. Жалованья больше не будет, сама понимаешь, ты не устроена официально и мимо кассы проводить непросто, но в чаевые войдешь.
   - Как это?
   - Будешь получать свой процент от всех чаевых за день.
   - Спасибо! Аня, большое спасибо! - Ленка расчувствовалась и совершенно искренне поблагодарила Аню.
   - Ты только переоденься. У тебя образ должен быть такой, знаешь, нежной мечтательной барышни. Белая кружевная блузочка, юбочка в пол...
   - Ага, бантик на шее... Нет у меня таких шмоток. Я ж у деда живу.
   Аня задумалась, потом махнула рукой:
   - Ладно, свой школьный костюм притащу, в котором Бетховена тренькала. Все равно валяется без дела.
   Через полчаса Ленка с прилизанными волосами, облаченная в воздушную кофточку с жабо у шеи, в обтекающей колени длинной серебристой юбке с чувством нажимала на педали узенькой лодочкой и мягко опускала накрашенные ноготочки на клавиши. Две из этих клавиш требовали небольшой настройки, но и здесь был ресторан, а не Карнеги-холл.
   Когда вчера вечером Ленка снова заявилась к деду и с нахальным видом сообщила ему, что переночует еще несколько раз, и что она, вообще, готова снять у него угол в коридоре, только незадорого, потому что бабла у нее мало, старикан, как водится, поскрипел на нее, но от денег отказался и, кажется, обрадовался. Он снова пригрозил нажаловаться папке, чтобы тот как следует выдрал негодяйку за курение и позднее шатание, но никуда звонить не стал, а напротив, налил ей молока и пододвинул блюдечко с краюшками из ржаной муки. Ленка сытно поела в "Симпозиуме", но старика обижать не захотела, поэтому выпила молоко и слопала краюшку.
   Утром Ленка сползала в школу, где Захаров предупредил, что вчера сюда притаскивались ее сородичи, и требовали предъявить Елену Курносову, а классуха сама набросилась на них с жалобами на прогулы и наплевательское отношение к предэкзаменационной подготовке, а еще Иванова и Тихонова рассказали, как они видели, как Курносова в дупель пьяная ползала по парку и какой-то педофил уволок ее с собой.
   - Да дед это мой был, - поморщилась Ленка. - И ничего я не напилась, ногу ушибла, вот и хромала... А больше никто меня не спрашивал?
   - Парень приходил, светленький весь, симпатичный, - сказала Маруся Кожевникова. - Наши девки, вот дуры, ему тут глазки обстроились, а он даже не заметил, ушел грустный такой. Ой, Лен, втюрился он в тебя, сразу видно!
   Ленка сжала губы и процедила:
   - Ничего подобного. Притворяется, сволочь...
   - Ну, значит, очень хорошо притворяется, - с недоверием проговорила Маруся.
   С физры Ленка ушла, хрен с ней, с физрой, потому что надо было успеть к репетитору, а потом в кафе. По пути к учителю музыки она отправила по смс-ке матери и отцу, и со спокойной совестью отключила телефон. Прав был Белослав Сметаныч -- мы сами себе творцы, и нефига жаловаться на предков и судьбу. Хочешь что-нибудь получить, что-нибудь сделай, а не плачься во все жилетки района.
   К двум часам дня "Симпозиум" стал наполняться посетителями. Важные господа с отсутствующими лицами чинно усаживались за столы, Игорёк, Андрюша, Леша порхали вокруг них эльфами, доверительно беседовали, меняли блюда. Ленка заметила, как мастерски они выучены смотреть на клиентов -- с уважением, но без малейшего намека на подобострастие. Сама она тихо наигрывала легкие импровизации, и к огромному ее облегчению, обнаруживала, что никто не лезет к ее инструменту, перегибаясь и протягивая потными ручищами мятые купюры с воплями "Подруга, сыграй Владимирский централ!". Она несколько раз ловила спиной заинтересованные внимательные взгляды, а также улавливала, как на самых чувственных аккордах самых известных мелодий затихало бряцание столовых приборов, и понимала, что ей очень нравится, а если честно, очень льстит внимание публики, пусть и хотя бы под звон бокалов и пережевывание котлет по-киевски.
   - Весьма, весьма, - похвалил ее один полноватый мужчина с залысинами и положил на крышку пианино две сотни.
   Ленка взглядом поблагодарила его и с замиранием сердца начала играть свое сочинение. Когда она завершила и его, на крышку легли еще три сотни из двух разных рук. Подлетевший Игорек Мостовых с милейшей улыбкой смахнул купюры в кармашек, унес их за кулисы, прошептав, что вечером все поделят.
   Перебирая в небольшой паузе ноты, Ленка, стоя перед пианино, краем уха уловила глухой раздраженный голос за стеной. Она обернулась -- в зале бряцала посуда, негромко переговаривался народ, шуршали подметки официантов. Никто не обращал внимание на далеие звуки. Может, с их мест они и не слышны были вовсе. Ленка чуть приблизилась к стене и явственно различила сердитый Гургеновский говор.
   - А ты мне не указывай! - восклицал тот. - Я повар, а не нянька! У меня, блядь, другие дела!... Нам не о чем говорить!... Иди на хуй, со своими Сидоровыми!
   От таких слов Ленке стало неловко, она села на свой стул и снова принялась музицировать, решив что Гурген -- неприятный двуличный тип. Кричит, чтобы не мешали ему творить, требует слепого поклонения кулинарным богам, а сам выражается, как прыщавый ученик коррекционного класса в школьном туалете.
   В послеобеденное время наступило некоторое затишье, в кафе остались только два американца в шортах и панамах, и Ленка пошла было попить чайку. Пока она закрывала пианино и подбирала подолы юбки, в зал размашистым шагом влетел молодой человек с портфелем, кивнул девушке и с ходу заявил:
   - Салат с креветками, эспрессо и пяток зубочисток с мятной жевательной резинкой.
   Ленка подивилась, что только вчера от другого молодого человека услышала пожелание про "пяток зубочисток", и сказала, что официант сейчас подойдет. Не успела она закончить фразу, у посетителя с портфелем материализовался Игорь Мостовых и с глубочайшим внимание принялся записывать заказ.
   - Так ты все слышал, - спросила Ленка, - я пойду?
   - Иди, иди, - любезно улыбнулся Игорь, - я уже принял заказ.
   В комнате отдыха Ленка соорудила себе чашку чая и, вонзая крепкие зубки в пышку, поинтересовалась у Леши, второго дежурного официанта:
   - А почему тут все просят пять зубочисток, а не три или две?
   Леша приоткрыл тумбочку, вытянул из нее маленький пластиковый пакетик, на котором в стилизованно-греческом стиле было напечатано: "Симпозиум, гранд-кафе. Приятного аппетита!". Он вскрыл пакет и высыпал на стол пять зубочисток и зеленую пластинку жвачки.
   - Это наша фишка, - сказал Леша. - Раздаем посетителям. Но не всем, а только тем, кто знает. Пустячок, а приятно.
   - А почему не всем? Фигня ведь стоит, особенно на фоне остальных цен...
   - Это Игорь придумал. Психология! Понимаешь, если всем давать, то никакой причастности к избранному обществу не будет ощущаться. Дают толькот тем, кто знает об этом, и кто просит. Кто не знает, тот лох, и тот не наш. А кто знает, тот постоянно сюда ходит, тот свой человек в этих деловых кругах.
   - Да ну, понты какие-то.
   - Понты, конечно, и детский сад. Их, в основном, несолидный клиент и просит, пока своего багажа нет, таким вот образом примазывается, но, знаешь, иногда и солидные дядьки вроде как дурачатся. Для них это игра, а для нас бизнес-идея, привлекающая народ. Усекла, сиротка?
   - Да не сиротка я, блин, - рассердилась Ленка. - Со шнурками полаялась, а так ничего. Деньги нужны, вот я и нанялась сюда.
   - Деньги да, всем нужны, - задумчиво проговорил Леша. В кармане у него что-то запиликало, и он сорвался с места, на ходу приглаживая волосы и примеривая очаровательную улыбку.
   Леша упорхнул, и Ленка, оставшись одна, воровато оглядываясь, забралась рукой в тумбочку, нашарила несколько пакетиков, вытянула их, осмотрела и сунула обратно. Пакеты как пакеты -- зубочистки и резинка. В одном только она обнаружила дополнительное вложение -- апельсиновый леденец. Ленка впихнула пакетик с конфеткой за рукав и в туалете вскрыла его. Леденец оказался самым обычным леденцом. Ленка сначала лизнула его, потом съела. Вкусная, но вполне тривиальная сосулька.
   - Леш, - сказала она, когда официант забежал обратно, - тут один пакетик вывалися, а в нем конфетка была. Я ее слопала, ничего страшного?
   Леша на сотую долю секунды легчайшей тенью обозначил на лице недоумение, но тут же беспечно проговорил:
   - Ерунда! Трескай сколько влезешь! Все вы, девчонки, сладкоежки! Мы иногда в пакетики сюрпризы вкладываем, леденцы там или десятирублевые монетки с картинками на орле. Тебе, значит, повезло. Значит, ты счастливчик!
   Ленка пожала плечами и вышла в зал. Там уже появилось несколько новых посетителей. Окидывая взглядом их скромные, но дорогие костюмы из серой тонкой шерсти, идеально сидящие на фигурах, она почему-то решила начать выступление с Нино Рота.
  
   Надрывающийся мобильник Павел хладнокровно проигнорировал, равнодушно отмечая, что еще несколько дней назад бросился бы, подруливая одной рукой, второй хватать аппарат, тыкать кнопки, прижимать к уху и старательно запоминать претензии и пожелания недовольных заказчиков.
   - Правилами запрещено, - сказал сам себе Пашка. - Хоть обзвонитесь...
   Гарнитура к телефону валялась в бардачке, и не было никакого желания навешивать ее на ухо. Все равно та, чей звонок был бы самым драгоценным подарком, упорно молчала.
   В офисе все были на месте. Даже Вадим в гипсовом сапоге. Он отстраненно изучал что-то на мониторе и был абсолютно спокоен. Лидочка ласково улыбнулась Пашке, чуть приопустив пушистые реснички.
   При виде Вадима Пашка закипел. Он, сжав кулаки, навис над Старостиным и громко и отчетливо отчеканил:
   - Набить бы тебе морду, да совесть не позволяет с инвалидом связываться.
   В комнате повисла напряженная тишина. Михаил Николаевич и Саня дружно повернули головы, девушки охнули, а стажер Андрюха присвистнул.
   - А в чем дело, герой? - голос Вадима прозвучал насмешливо, но вежливо.
   - Ты специально это устроил.
   - Что это, Пашенька?
   - Я тебе не Пашенька, и ты мне не кум...
   - Ну, хорошо, господин Сухотин, - пожал плечами Вадим. - Ты вообще о чем?
   - О флешке. И о битой экзешке, которую ты мне подсунул. Давай, открывай ее!
   Пашка швырнул на стол флешку. Та подпрыгнула и улеглась на клавише пробела. Старостин снова пожал плечами, воткнул ее в usb-порт и, ловко щелкая мышкой, запустил на исполнение программу. Он пробежался по пунктам меню, пооткрывал-позакрывал окна и вопросительно глянул снизу через плечо на Сухотина.
   - И?
   - Ты не то открыл! Открой ту, что в корне!
   - Зачем мне открывать неотлаженный тестовый вариант?
   - Именно про этот вариант ты сказал мне перед конференцией. И он нерабочий! Он падал каждую секунду!
   - Бог с тобой, Паша! Ты бы от памяти попил бы чего! Я тебе говорил вот про этот путь: Це, Ворк, Проджектс, ПойнтЛоялти, Дистр...
   - Врёшь! Ты мне ясно сказал: экзешка в корне! Я, как дурак, ее и открыл!
   - Я не мог сказать этого, - кротко покачал головой Вадим, - ты все путаешь.
   - А мне кажется, что ты запросто мог, - заявила Лидочка. Она тихо подошла к Пашке и мягонько положила лапку ему на плечо. - И нога у нас как-то очень вовремя сломалась, да Вадя?
   - Ну, естественно, - согласился тот. - Я же известный злодей! Не то что вы, ДАртаньяны... Тебе-то, милая, чего надобно?
   Пашка беспомощно оглянулся -- только Лидочки тут и не хватало. Он повел плечом, скидывая нежную ручку, и прошептал с ненавистью:
   - Уйди ты, пожалуйста. Не лезь в чужие дела.
   Видимо, в Пашкином голосе просквозила настолько сильная ярость, что Лида отдернула руку, как от раскаленного утюга.
   - Это они из-за профуканной конференции что ли? - чуть слышно осведомился Андрей, Мила качнула головой в знак подтверждения, и Пашка все эти действия уловил.
   Истошно возопил телефон, Саня снял трубку, протянул Пашке:
   - Тебя... "Аттракционы" ругаются...
   Пашка сел на свое место, принялся в сотый раз убеждать главного инженера по технике безопасности, что проблемы с wi-fi и почтовым сервером к "Меридиану" не относятся. Попутно он просмотрел почту, злобно глянул на Лидочку, покорной сильфидой одаряющей его нежными взорами, ногой оттолкнул стул, на который любил присаживаться подле него ВладимСергеич, когда подкатывался со внеочередным стотысячным заданием, подумал о Мишке и об армии, а также о братьях Зуевых... Словом, рабочий день разгорался в полную силу.
   - Старостин, зайди-ка к нам, - сухо и отрывисто бросил шеф, чуть высунув нос из каморки. - И Михаил Николаевич, пожалуйста, тоже.
   "Почему -- к нам?" - подумал Пашка, поднимаясь, - "Сколько их там?".
   "Их там" оказалось двое: ВладимСергеич, насупленный и взирающий волком, и молодой человек, в котором Пашка сразу признал брюнета в розовой рубашечке, что сидел на первом ряду и ободряюще улыбался Пашке перед его выступлением.
   - Джекоб Бецки, - протянул тот руку. - А Вас я знаю. Мы встречались на конференции.
   - Очень приятно, - горько усмехнулся Павел. - Вам посчастливилось увидеть мой звездный час...
   - Позвольте кое-что объяснить, - начал было Михаил Николаевич, но шеф его остановил:
   - Подождите, Березуцкий, Ваше мнение мы узнаем чуть позже.
   - Да, мне хотелось бы услышать, что произошло, лично от Вас, Павел, - кивнул Бецки. - Выступление, действительно, было не блестящим.
   - Я плохо подготовился, - глядя генеральному директору в глаза, выговорил Пашка. - Текст написал, а работоспособность исполняемого образца не проверил. Вот и всё объяснение.
   - В программе конференции было указано не Ваше имя...
   - Да, я заменил заболевшегшо коллегу.
   - Джекоб,... - снова ринулся на выручку Пашке Михаил Николаевич, и снова Бецки жестом остановил его.
   - Сколько проектов Вы ведете?
   - В данный момент пять.
   - Многовато, - глянул на ВладимСергеича Бецки.
   - Личная ответственность у Сухотина только по одному проекту, - быстро возразил шеф. - Остальные у нас идут как совместные для всех сотрудников под моим руководством. К тому же нас покинул важный клиент с объемным проектом и частично разгрузил рабочее время Павла.
   - "Слон"? - спросил Бецки, перелистывая бумаги.
   - "Слон", - подтвердил шеф. - Разорвал контракт с формулировкой "неоправданное затягивание сроков". За проект отвечал Сухотин.
   - Куда ушел, известно? - поинтересовался генеральный. - Кто составил конкуренцию?
   Владимир Сергеевич развел руками, а Пашка честно признался:
   - Я составил конкуренцию. Они меня наняли по выходным и по вечерам работать. Я отказался предоставлять им преференции в моем графике, попросил получить санкцию на спешное выполнение от Владимира Сергеевича. Слонимский, это их руководитель, стал предлагать мне деньги лично в руки за срочные работы, я посчитал себя не вправе в обход фирмы брать их, и заявил об этом Слонимскому. Тогда тот рассердился, и разорвал с "Меридианом" контракт, после чего нанял меня со спокойной совестью.
   - Со спокойной совестью? - вскричал шеф. - Ничего не скажешь, блестящая операция! Деньги "Меридиана" оказались в кармане у ловкого Паши Сухотина!
   - Я не подговаривал их разорвать контракт, - упрямо проговорил Пашка. - Я всего лишь отказался идти в обход. И я не имею права распоряжаться распределением времени. Это обязанность технического директора.
   - У нас его нет, - печально вставил Михаил Николевич, и его тонкое замечание прозвучало так, что всем стало определенно ясно, кто именно должен был отслеживать попытки к бегству непокорных клиентов.
   - А Вы, Михаил, - в американском стиле обратился Джекоб (а как иначе было обращаться, коли весь разговор проистекал на английском языке), - насколько Вы загружены?
   - Я загружен формально менее Павла, но нагрузка у меня иного рода, - задумчиво поглядел на Пашку Михаил Николаевич, - И вот что я Вам скажу, Бецки... Я прекрасно вижу цель нашего сбора. Я прекрасно понимаю, что Вы намерены назначить нового руководителя нашим филиалом, и я для Вас наилучшая кандидатура -- возраст, опыт, неплохой послужной список...
   Пашка удивленно вскинул брови и с изумлением воззрился на Березуцкого, затем на ВладимСергеича.
   - Я думал, мы конференцию будем обсуждать, - выпалил он.
   - Не притворяйся, Павел, - поморщился шеф. - Все ты знал...
   - Я?! Да откуда?!
   - Тебе виднее, интриган, - по-русски бросил он Пашке, и тут же извинился перед Джекобом, - Я попросил Павла быть более вежливым.
   - Напрасно Вы, Владимир Сергеевич, подозреваете юношу во всех смертных грехах, - чуть повысив голос, проговорил Михаил Николаевич. - Это я инициировал Ваше отстранение, поскольку считаю Вас некомпетентным и неталантливым руководителем. Вы прекрасный математик, Вы авторитет в определенных научных кругах, но стоять во главе фирмы Вам категорически запрещено. И знаете почему? Потому что Вы всячески увиливаете от малейшей ответственности, предпочитая надеяться на волшебный случай или совестливых товарищей!
   - А Вы, значит, более способны? - ядовито зашипел Курносов.
   Михаил Николаевич покачал головой:
   - Нет, я, пожалуй, руководитель еще более бестолковый, чем Вы. И меня ничуть не интересует Ваше кресло. А вот Павел Сухотин, на мой взгляд, вполне мог бы возглавить наш филиал. И я честно сообщил об этом в письме свои соображения и описал положение вещей в организации...
   - Мальчишка -- возглавить? - хмыкнул ВладимСергеич. - Да Вы в своем уме, двадцатилетнего парня на такую должность?
   - Павлу уже двадцать четыре, - спокойно проигнорировал его эмоции Березуцкий, - и он де-факто уже принял на себя ответственность за все проекты, кроме злосчастной "Точки лоялти". Но Вам, Джекоб, конечно, виднее. В любом случае, я буду отказываться от того предложения, которое явно читается в Ваших глазах.
   Бецки внимательно поглядел на Пашку, ободряюще широко и душевно улыбнулся, произнес:
   - Хорошо, я понял, идите, Сухотин.
   Он выговорил Пашкину фамилию ну в точности по-китайски: Су Хо Тин, отчего Пашка прыснул, благодаря небеса, за то что успел отвернуться и скрыть несерьезную реакцию.
   - Заметьте, Джекоб, он взял всю вину на себя на провал на конференции, - обронил Михаил Николаевич. - Он весь в этом.
   - Да он сам и виноват, - буркнул шеф, но как-то без задора.
   Березуцкий со смиренной улыбкой возразил:
   - Не мое дело, судить, кто виноват, но это точно не Сухотин.
   Владимир Сергеевич умолк, опустил глаза и с неожиданным облегчением подумал, что рабство кончилось, и притворство кончилось, и, может быть, неплохие деньги кончились, но зато началась наука и любимое дело.
   Гамма чувств, северным сиянием играющая на Пашкином лице, всполохами то озаряющая, то омрачающая лицо, Вадим была истолкована превратно: он запрокинул руки за голову, откинулся, потянулся, как кот у погреба со сметаной и раздвинул в кривой усмешке правый уголок губ.
   Лидочка, тревожно всматривающаяся в мимику Пашки, в какой-то момент женским чутьем уловила, что Старостин напрасно празднует победу, вспружинила, подпорхнула к Пашке и еще раз кротко водрузила ручку на его плечо:
   - Что, попало, бедненький? - с непритворным сочувствием пролепетала она. - Ничего, Павлик, все уляжется.
   Павел решительно схватил Лиду за тонкое запястье (ладонь его попала на затейливый серебряный браслет), вывел, почти выдернул, в коридор. Там он жестко спросил:
   - Ты зачем вчера набросилась на меня со своими дурацкими поцелуями? Что ты задумала?
   - Господи, да ничего я не задумала! - пылко ответила барышня. - Мне очень захотелось отблагодарить тебя за доброту, а как я еще могу это сделать? Не деньги же тебе предлагать... А что-то не так?
   Пашка с сожалением взглянул на ее пушистые реснички и румяные персиковые щечки. В груди у него защемило -- не мог он сердиться на женщин! Вот хоть убейте, не мог! Он вздохнул:
   - Да так, ничего... Но я тебя попрошу больше так не делать. Меня может не понять моя девушка. Обещаешь?
   - Ой! - испугалась Лидочка. - Извини! Конечно, Павлик! Обещаю!
   Пашка обреченно махнул рукой и скрылся за дверью. Жаль, не видел он торжества на челе юной своей сотрудницы.
   - Можно и без поцелуев обойтись, Павличек... - прошептала она, - пока без поцелуев.
   Проходя по офису, Лида снова отметила, что голубые Пашкины глазки и трогательно-непокорные белокурые вихры, делают его ужасно привлекательным. Лидочке как раз нравился такой типаж -- мальчишка с душой настоящего мужчины.
  
   Медсестра в накрахмаленном колпаке поправила тугую подушку в белоснежной наволочке и сложила на животе руки, подобно балетному лебедю -- крест накрест. Все ее жесты были напрасны и предназначались только лишь для того, чтобы заполнить затянувшуюся паузу. Врач, молодой холеный шатен с двухдневной модной щетинкой, облаченный в пахнущий чистотой и благополучием халат, подогнанный точно по ладной спортивной фигуре, склонил голову:
   - Новостей нет?
   - Нет, Святослав Мирославович, все по-прежнему...
   - Плохо... Реакции на раздражители проверяли? Миоз?
   - Миоз постоянный. Атония мышц полная. Дыхание только на аппарате.
   - Давление?
   - Восемьдесят пять на сорок пять.
   - Наблюдение ведется круглосуточно?
   - Обижаете, Святослав Мирославович, все как положено. И проверки, и массаж, и белье меняем два раза в день. Только все это... Не выкарабкается он... По моему опыту -- не выкарабкается.
   - Ну, это не нам решать, Нелли Петровна. Бог даст -- вытянет.
   - Именно. По моему опыту, - повторила медсестра, - вся надежда только на Бога.
   - А подскажите-ка, Стефан когда прибывает?
   - Завтра, Святослав Мирославович. На девять тридцать за ним назначена машина от санатория.
   - Кто повезет? Николай?
   - Николай уволился. По болезни. Его на лечение в Латвию отправили.
   - В Латвию, - проворчал врач. - Не жирно ли? Водителя в Латвию... Куда ж тогда лечаший персонал посылать?
   - Так ведь не все ж болеют. Условия у нас прекрасные, чего болеть-то? А в аэропорт поедет Зарип.
   - Почему его? Он же русским не вполне владеет!
   - Тем лучше, - спокойно ответила Нелли Петровна. - И водитель он отличный.
   Они замолчали и в задумчивости уставились на больного. Человек, кабачком возлежащий на больничной кровати, будто почувствовал их взгляды и неожиданно моргнул левым глазом, потом, будто нехотя, двумя глазами, затем приоткрыл веки, чуть шевельнул губами и снова натянул на лицо неподвижную маску. Медсестра охнула, бросилась к приборам, подслеповато щурясь, прочла цифирки и с виноватым выражением обернулась к Святославу Мирославовичу:
   - Давление повысилось! Девяносто на пятьдедесят пять! И кожа на вид стала посуше...
   - Ну, вот, а Вы говорили! - торжествующе проговорил врач. - Родственники здесь?
   - Нет. Он в договоре запретил сообщать родственникам.
   - Нет родственников, тогда назначьте из персонала. Пусть каждый час минут по десять разговаривают с ним, книги там читают или новости пересказывают. Только не бубнить, а с выражением. С выражением! Мысль понятна?
   - Отчего ж не понять? Эмоциональную сферу подключать будем. Неплохо еще за руку держать и причесывать..., - Нелли Петровна вымолвила и осеклась. - Извините, причесывать нечего. Значит, просто гладить по голове.
   - ЭКГ, ЭЭГ и МРТ головного мозга -- мне на стол после обеда. Знаете, Нелли Петровна, во мне почему-то живет уверенность в том, что наш драгоценный пациент еще вернется к жизни!
   Святослав Мирославович развернулся и с довольной улыбкой вышел из палаты. "А что! Не инфаркт, не инсульт! Не диабет с менингитом! Выплывет!...", - затихающее его бормотание чуть коснулось ушей Нелли Петровны. Та кинула взгляд на полноватого человека под белой простыней, на его двойной подбородок и влажный голый череп, и пожала плечами: ну надо же, ошиблась в прогнозе, а оно вон как.
   Нелли Петровна по светлой мраморной лестнице, устланной зеленым с бежевой каймой ковром, спустилась во двор клиники, уселась на чистенькую скамеечку под образцовой березкой, закурила и неспешно пробежалась по адресной книжке сотового телефона.
   - Алло, это Нелли... Да, у него улучшения... Конечно, слава Богу... Завтра привезут светило из Голландии... Не волнуйтесь так, естественно никто не знает, у нас договор... Нет, Вас пустить не могу, с Вами нет договора... Подумайте, может и Вам заключить... Это к главврачу... Да не за что...
   Покончив с сигаретой, она так же неспеша направилась в столовую -- туда норовил всякий раз прибиться санитар Максик, философствующий клоун, великовозрастный студент Первого Меда. Максик балабол, но это и хорошо. Пусть поговорит о вечном с самым тяжелым пациентом. Пусть разольется соловьем и перемоет косточки бомонду из телека, как это обычно он делает в курилке. Пусть пожмет, потрясет руки благодарного безмолвного слушателя, сообразно своей неистребимой привычке общения с любым, даже малознакомым человеком. И если фонтан его красноречия ускорит выход из комы, премиальная сумма ощутимо увеличится. И разве ж это будет нехорошо?
  
   Как рассказать собеседнику, будь он хоть гений эмпатии и трижды сочувствующий, что значит младшая сестренка, если Бог не наградил его таким подарком. Если он не спал вместе на одном раскладном диване, не спал валетиком, и нежные розовые пяточки никогда не упирались ему в лоб, и он никогда не щекотал их и не отбивался подушкой, когда по нему молотили тонкими ножонками. Если вскакивая наперегонки с постели, он не мчался к пузатому шифоньеру, где во втором снизу ящике лежала заботливо выглаженная мамой стопка разноцветных трусиков и маечек, и не хватал, не разбираясь, чье это бельишко, первую попавшуюся пару, потому что разделения на свое и сестринское отсутствовало, и было только общее, даже в плавках и сорочках. Как поведать о длинных и тоскливых вечерах, удушающих страхом и тревожным ожиданием, когда сестренку увозили в больницу с высокотемпературной ангиной, а ты оставался один в детской, и дом катастрофически опустевал, и неожиданный простор и неожиданная свобода не радовали, и хотелось вернуть то время, когда приставучая мартышка кидается в тебя мячиком и мешает делать уроки, и палочки с закорючками получаются неловкими, и завтрашняя оценка за них вряд ли будет выше тройки. Поймет ли человек упоительное кривляние с бадминтонными ракетками на пару с потешной пигалицей перед зеркалом под оглушительные вопли магнитофона, ведь и не ракетки вовсе в руках, а блестящие концертные бас-гитары, а на башке не бабушкины косынки, а модные банданы, и песни дудятся не в тонкую стеклянную вазу, а в самый настоящий микрофон. А затихшая на твоем плече моська с приоткрытым ртом, когда ты читаешь "Волшебника изумрудного города" или даже дурацкие узбекские народные сказки, - разве можно передать гордость и нежность, разливающиеся во всем твоем теле, гордость за способность погрузить родного человечка в мечтательный транс и нежность к этому пухлому приотворенному ротику, по которому ты со всей снисходительностью старшего легонько щелкаешь пальцами, и тот судорожно захлопывается, и трогательная виноватая улыбка сменяет напряженный взгляд сквозь стены, и ты готов все отдать за нее, и даже отлупить соседскую Варьку за то, что она посмела обсмеять эти вечно приоткрытые уста.
   Никогда не понять тому, у кого в детстве не просвистел над ухом болид под названием "младшая сестра", у кого не промчался мощный тайфун с ласковым именем, каково это -- вести мелкую за руку на ее самое первое сентября и с небрежной важностью показывать, где в заборе на школьном стадионе есть спасительная дырка, и с какой стороны лучше подбегать к буфету в столовой, чтобы успеть первым купить булочки-завитушки и стакан чая на зависть менее расторопным товарищам, и куда лучше не соваться, если только только не горишь желанием схлопотать по тыкве от нагло-расхлябанных старшеклассных балбесов. Никогда не осознает тот несчастливец, как здорово скакать по школьным рекреациям с визжащим всадником на закорках и, утыкаясь в необъятный живот сурового завуча, простодушно бормотать, что, эта..., что сеструха попросила..., а то заплакать обещала...., и слышать, как завуч ругается, но без особого усердия, только лишь для того, чтобы вздохнуть и отпустить с Богом.
   И не дано внимающему твоим рассказам поймать миг озарения, что накрыл тебя однажды с головой, что младшая сестра -- это возможность пережить дважды все то острое и волнительное, что бередило тебе душу года три-четыре-пять тому назад. Только во второй раз пережить с умом и хладнокровием, потому что в первый, дурацкий раз, ты тыкался, как котенок, и не был в состоянии мгновенно поймать струю правильного поведения, и ляпал ошибки, и обижал хороших людей, и отчего-то привечал сволочей. А когда подрастала сестренка, и перед ней возникали те же стены и те же проблемы, ты уже с высот своего опыта мог порулить несмышленышем, живописать ему все тягостные последствия его неверных шагов, и -- заново возмутить в себе волны давнишних переживаний!
   Но главное -- не понять несчастному, как больно и грустно приходится обнаружить, что "сеструха", "сестряшка-неваляшка" вдруг вырастает, отдаляется от тебя, и невидимые магнитные линии ваших душ ослабевают и растворяются в суете внезапно нагрянувшей взрослой жизни. И с этим размагничиванием не сестра уходит -- твое детство уходит, и безотчетное счастье уходит, и обнажаются тылы, и наступают времена, когда ты оказываешься один на один с неласковым миром, решительно отвергающим малейшие проявления иррациональной любви, и тебе остается ждать, пока на смену сестренке не придет твой собственный ребенок.
   - У меня не было младшей сетсры, - признался Белослав Никифорович, - и братьев не было младших. У меня есть старший брат. Очень сильно старший. Так что я с Вами соглашусь, мне действительно не понять этих чувств...
   Альфия Мансуровна удивленно глянула на Грекова, смущенно протирающего золотые очечки и прихлебывающего чай одновременно. Она ни слова, кроме "здравствуйте" и "проходите, пожалуйста" не сказала. Она лишь соорудила чаек, выставила на стол остатки вчерашнего вишневого пирога да задумчиво посмотрела в окно. Она собиралась с духом и старательно подбирала слова, но этот странный пухленький психотерапевт избавил ее от тяжести произнесения горьких слов, словно умел читать мысли прямо с лица... Да почему же "словно"? Похоже, он и впрямь читал...
   - Нет-нет! Я не телепат! - запротестовал гость. - Просто у меня есть связи в милиции, и я догадываюсь, что Вас тревожит. Вернее, что должно тревожить сейчас... Ну, по крайней мере, что бы меня тревожило, будь я на Вашем месте.
   - Вы сотрудник полиции?
   - Нет! Ни в коем случае! - испугался Греков. - Так, пользовал кое-кого из Вашего райотдела милиции... То есть, полиции теперь.
   - Удобная у Вас профессия. Должно быть, завязывается огромное количество связей...
   - Не без того. И я, грешен, иногда этим бесцеремонно пользуюсь! Особенно, если куда надо сунуть свой любопытный нос!
   - Зачем это Вам? Компромат собираете?
   - Напротив! Своего рода, антикомпромат! Пытаюсь найти белые полосы в черных историях. Очень, знаете ли, люблю вести адвокатскую работу для растерянных душ!
   - Значит, хотя это и удивительно, Вы осведомлены о некоторых моих проблемах, - выдохнула Альфия, выдавая своим выдохом крайнее нежелание озвучивать трудности возникшего положения с бывшим мужем и сестрой. - Какова же стоимость Ваших консультаций?
   - По обычным делам я беру весьма дорого, но сейчас наши разговоры не будут ничего стоить, потому что я заинтересован в этом деле поболее Вашего...
   - "Тебе со мною будет здесь удобно,
   Я буду исполнять любую блажь.
   За это в жизни тамошней, загробной
   Ты тем же при свиданье мне воздашь"..., - усмехнулась Альфия.
   - Ох, беда с Вами, образованными! Вам повсюду видится уже описанный кем-то сюжет! А при должной начитанности начинаете понимать, что возможных ситуаций в жизни гораздо меньше, чем литературных фабул, наклепанных за всю историю человечества.... Одна беда - возникающие аллюзии могут затуманить трезвый взгляд, заглушить собственный робкий голосок разума и вывести на кривую дорожку неверных оценок. Это я к чему. К тому, что Вы вообразили невесть что обо мне, а на самом деле говорить-то особо и не о чем. Вы и так все делаете правильно.
   - Вот как! - разочарованно воскликнула Альфия. - А я, наивная, надеялась на совет, на рекомендацию, или, даже, на четкую инструкцию...
   - Помилуйте! Никогда! Никогда психолог не даст Вам совета или, упаси Господи, инструкции! Даже за самые большие деньги! Человек сам должен принимать решения или смиряться с их отсутствием!
   - Ах, да! "Вы хотите об этом поговорить?" и "Совета я Вам не дам, но я примирю Вас с действительностью!". Так ведь говорят в американских фильмах с пациентом на кушетке?
   - И даже примирять Вас никто не станет, ибо призыв к примирению - тоже взваливание на свои плечи чужой ответственности. Но никто не должен нести ответственность за чужие проблемы. Откуда психологу знать, будет ли смирение лучшим выходом в той или иной ситуации? Да, есть статистика, но есть и человек, который может выбиться из девяносто девяти статистических процентов.
   - Тогда, зачем же Вы пришли? - недоуменно и немного обиженно произнесла Альфия. - Поболтать? Извините, у меня мало времени.
   Кухонная дверь приоткрылась, в проеме появилась взъерошенная голова Костика.
   - Мам, можно я пойду погуляю? - спросил мальчик и захихикал.
   - Костя, что смешного в твоем вопросе? - строго сдвинула брови Альфия.
   - Дядя смешной, - снова хихикнул Костик. - У него крылышки цветные. Как у стрекозы.
   - Какие крылышки, Костя?!
   - Ну, я пошел, - увернулся сын. - Я на площадке буду.
   Он неловко развернулся, и спустя секунду хлопнула дверь, и на лестнице раздался неуклюжий топот.
   - Видите, - улыбаясь, заявил Белослав Никифорович, - Костя увидел крылышки, а не хвост с рогами. Симпатичный у Вас парнишка. Добрый и доверчивый. Я это по лицевым мышцам вижу.
   - Мультиков насмотрелся, - предположила чуть оттаявшая Альфия, - вот и несет всякие глупости... А что за интерес у Вас во всей этой истории? Все это как-то непонятно... Сначала напрашиваетесь в помощники, а как только получаете согласие, заявляете, что помогать мне не будете, да и помощь не нужна, и я все правильно делаю. Я могу предположить десяток теорий - от вербовки в спецслужбы до банального мошенничества, но мне почему-то не хочется ни выдумывать их ни тем более озвучивать. И знаете почему?
   - Нет, конечно. С телепатией, повторюсь, у меня не очень...
   - Вы пришли, сели, мы помолчали, а меня не оставляет ощущение, что я Вам рассказала про все мое детство, и про сестренку, и про родителей... Про все. И даже если Вы уйдете, так и не объяснившись, мне будет, наверное, все равно. Потому что мне уже легче. Смешно? Да?
   - Нет. Нисколько, - серьезно проговорил Греков. - Я ожидал этого. И я рад, что Вам легче.
   - А-а-а... Скрытые воздействия... НЛП, гипноз или что там... Наверное, Вы очень хороший специалист.
   - Вы что же, серьезно думаете, что достаточно правильно посмотреть человеку в глаза, и можно ему внушить все, что угодно?
   - Честно говоря, не думаю.
   - И правильно делаете. Понимаете, Вы ведь не на меня, Вы на себя смотрели. Потому что я был для Вас зеркалом. И в этом зеркале Вы смогли увидеть четкие оформленные образы, а не то смутное облачко, что обычно витает над человеком. Вы задумались - Вы конкретизировали проблему. И стало вдвое легче, потому что искать выход из конкретной ситуации и искать выход вообще - это разные вещи...
   Под хлюпанье крана и нетрезвые крики откуда-то сверху Белослав Никифорович активно уничтожал выставленное угощение.
   - Очень вкусно, - промычал он с набитым ртом. - Пирог Вам удался на славу. Не пирог, а произведение искусства.
   - Да, выпечка мне удается, - печально согласилась Альфия. - Жаль, Костик не любит сладкое. И оценить практически некому. Будь он обычным парнем, хотя бы пироги мои вспоминал, когда меня бы не стало... Слава Богу, он уйдет первым. Долгожителей с его диагнозом не бывает. Он же беспомощен... Он без меня пропадет...
   Она встряхнула волосами и решительно проговорила:
   - Ладно. Разнюнилась. Надо что-то решать с милицией. Кажется, меня серьезно подозревают в тяжком грехе. И ведь свидетели мнимые нашлись!
   - Знаю. Аж трое.
   - И что мне делать?
   - Неважно. Главное -- не озлобляйтесь.
   - Неожиданный совет. Тяжело ему следовать в моем положении.
   - Я за этим и пришел, дорогая моя Альфия Мансуровна. Заклинаю Вас, не держите ни на кого злобу, не обижайтесь. Подумайте, кому тяжелее, чем Вам, тому и помогите, а там...
   - А там засунут меня в острог, Костика в детдом, и прощай нелепая жизнь... И так она была ничтожной, да и то отнимут.
   - Напрасно Вы думаете, что жизнь Ваша ничтожна и пуста! - взволновался Белослав Никифорович и в волнении цапнул со стола последний кусочек пирога. - Не бывает пустых и напрасных жизней! От каждого человека хоть одна капля света, но останется!
   - Вот алкоголики у нас на третьем этаже -- от них что останется? Только мусорят и спать мешают, и поглядишь на них -- не жизнь, а сплошной угар без проблеска сознания.
   - Значит, мало они в этом воплощении доброго впитают, двоечниками будут. Придется на второй год оставить для вразумления, а там, глядишь, подрастут, поймут, остепенятся. Но и в этом прожитии будут у них -- или уже были -- редкие светлые мгновения, когда подойдут они к морозному окну, а там вчерашняя грязь пропала, скрылась под выпавшем ночью снегом, и все будет покрыто, будто умыто, чистотой и сиянием, и так невыносимо прекрасно, так щемяще благлепно станет у них на душе, что затихнут они на мгновение, замрут, а потом вокликнут: "Господи! Счастье какое!", и будут они это острое счастье носить в себе весь день, и даже от них взойдут к небесам волны любви и радости, и пополнят копилку животворящей силы, сиречь благодати, чтобы потом снизойти на какого-нибудь страждущего.
   Альфия изумленно воззрилась на Грекова:
   - Белослав Никифорович, Вы, простите, это серьезно? Воплощение, благодать...
   - Конечно, серьезно. А разве Вы сами не веруете? Вы ж, я знаю, и батюшку приглашали для освящения.
   - Вера моя проста, - сказала, помедлив Альфия, - живи правильно, не вреди никому, делай все по совести. И не нужнобольше никаких заповодей. А насчет церкви... Да, я крещеная, я сознательно в двадцать лет покрестилась, но не потому, что истово верую, а ради подключения к сильному и светлому эгрегору -- христианскому сообществу. Мне, честно говоря, и неважно, был ли Христос, не было ли, но коли в церковь приходят миллионы людей, и миллионы молятся - да хоть камню молятся! - и камень станет святым! Неважно чему молиться, важно это делать от души, искренне. А если все молятся одному -- представляете, какая сила рождается! Идея практически материализуется! Вот к этой идее я и хочу припасть, не особо вдумываясь о канонах и догматах... А фантазии о реинкарнации заманчивы, но увы...
   - А я вот верю, - задорно произнес Греков. - А то грустно становится жить -- помер, и все, с концами. Я вот думаю, что воплощения есть, но они осуществляются не так примитивно, как в буддизме жувописуют: умер, родился, умер, родился...
   - А как по-Вашему?
   - А так. Мир наш есть проекция иного слоя, а тот слой -- проекция слоя более высокого, и так далее. И любой живущий человек есть как бы тень человека высшего, духа, если угодно. Когда твоя тень пропадает, ты же не умираешь, ведь так? А пока ты здесь живешь, ты аккумулируешь, сколько сможешь, сколько твое развитие позволяет, силу добра, любви и красоты -- все, что движет нашу вселенную, а затем, отдаешь накопленное тому существу, что над тобой, в высшем слое... А напитав его, вновь снисходишь на Землю, чтобы продолжить свой труд. И так, пока не выполнишь все, что предназначено, пока не принесешь установленную долю света.
   - А то существо, что над тобой -- оно по-Вашему вечно?
   - А оно точно также, как и ты, имеет свои воплощения, и так же питает дух над собой, только век его длиннее нашего. В сущности, и у нас тут есть подобные иерархии. К примеру, клетка. Живет мало, но за отмеряный период вносит посильный вклад в функционирование органа. Орган же заставляет рождаться новые клетки, чтобы поддержать свое существование. А потом и органы отмирают, листья, скажем, на дереве, но по весне возрождаются новые.
   - Оригинальная мысль, - деликатно согласилась Альфия. - Не могу выразить своего отношения к ней, потому что должна обдумать.
   - А Вы не думайте! Примите сердцем! Мозг и сердце работают на разных длинах волн, никогда им не понять друг друга! Все, чем я делюсь с Вами, есть продукт сердца, но не головы!
   - Голова иногда очень полезна, - возразила Альфия. - Вот где она была, когда я на Калинкина влюбленно смотрела? Что хорощего из этого вышло?
   - Из этого вышел Костя. И это главное. Ему очень надо было родиться, и Ваше сердце почувствовало это.
   - Боже ты мой! - раскраснелась Альфия и нервно забарабанила пальцами по столу. - Ну вот зачем уроду надо было родиться? Какой толк от него в этом мире? Ни детей после себя не оставит, ни полезного ничего не создаст!
   Греков загадочно улыбнулся:
   - Зря Вы так считаете. Кабы не Костя, примирились бы Вы с соседом? С Виталием Николаевичем? Завели бы близкое знакомство с Павликом? С юношей, которого Вы так отважно отстояли в стычке с хулиганами? Позволили Вы бы войти в свою орбиту девочке Лене? Ведь нет же.
   - Ну, положим, девочка Лена появилась без участия Костика...
   - Может быть. Но я уверен, что Вы благодяря сыну еще не раз скажете Леночке спасибо... Больше пирога нет? Нет?... Мы измеряем пользу от человека длиной открытых формул или количеством сколоченных табуреток. А это неправильно. Иной раз человечишко покажется никчемным, но косвенно, вскользь, сам того не осознавая, всколыхнет такие пласты материи, что всю планету взбаламутит! А Вы говорите -- урод! А вдруг он -- катализатор? Вдруг именно его взгляда не хватало, чтобы запустить цепочку революционных изменений?
   Альфия вновь покачала головой. Высунулась в окно, поймала взглядом фигурку сына в песочнице, мирно ковыряющегося лопаткой совместно с двумя детсадовцами.
   - Ну, пусть так. - Она демонстративно переложила свою чашку в мойку и Греков, мгновенно уловивший намек, встал, церемонно поклонился и заявил:
   - Ничего вкуснее моя скромная персона доселе не едала. Благодарю сердечно. Капитану Комлеву передавайте огромный привет, и не серчайте на его дотошность. У него работа такая.
   Гость удалился, оставив Альфию в недоумении и умиротворении одновременно. Зачем приходил? Что за интерес у него? Как он понял всего лишь из напряженного молчания о сложных чувствах к сестренке? При чем тут сосед и случайно знакомая юная пара? Вопросы горохом сыпались и повисали в воздухе, но на душе вдруг стало легко и уверенно.
   "Катализатор", - прошептала Альфия. Ей очень-очень захотелось поверить в эту теорию и наполнить жизнь смыслом.
  
   Старик, не выдержавший мучительного размышления насчет предложения Грекова прокатиться на Северное кладбище, изнуривший себя бесконечными домыслами -- а зачем ему об этом сказали, с цепкой подозрительностью впившийся в почудившиеся ему намеки, вызвал такси по телефону из подкинутой в почтовый ящик листовки и покатил к родным могилкам. Деньги он не без колебаний отщипнул от тощенькой пачки под стопкой носков в комоде. Жалко было похоронных, но по здравому размышлению, оставить их все равно некому, приберут, небось, санитары, едва переступят порог его окончательно опустевшей квартиры.
   Велев таксисту дожидаться его у ворот и сторговавшись на скидку в двести рублей как ветерану труда и блокадному ребенку, Виталий Николаевич пошаркал на Вторую Лесную аллею. Он в суматохе не сообразил купить цветы, повернул было обрато, но передумал, махнул рукой и двинул налегке. Он шел, и на лице его редкие прохожие могли набюдать самое суровое выражение -- так он маскировал необъяснимое свое волнение.
   Он сначала не сообразил, что не так. Все на месте, памятники не просели, их не разбили хулиганы. И цветы, что он посадил неделю назад, тоже на месте. Цветы! Виталий Николаевич потрясенно оглядывал два своих участка и не мог расправить легкие. Грудь сжималась в нервных спазмах, дыхание перехватывало.
   Оба цветника раздухарились россыпью ярких жизнерадостных пятен. Пышный ковер петуний, обрамленный ромашками и маргаритками, бесстыдно полыхал на солнце и манил взгляд. Прошедшая мимо женщина зацепилась взором, улыбнулась и ласково заметила:
   - Красота-то какая! Просто волшебно!
   Старик привычным жестом поднес сухонькую ладонь к надписи с именем сына и отдернул руку. Буквы, едва различимые на сером граните в прошлое его посещение, сияли, золотились на свету, четко отпечатывая любимое некогда имя. Старик метнулся к другой могиле -- на ней позолоченные литеры сверкали еще ярче, а сам памятник был подправлен. Виталий Николаевич точно знал, что у Анечки чуть-чуть покосилось, накренилось в сторону рябины за поребриком, но сейчас изъян был ликвидирован. Свежие следы песка явно свидетельствовали о том, что кто-то поработал здесь.
   - Вот, дедушка, сделали по высшему разряду, - произнес тихонько человек в синей робе. Виталий Николаевич вздрогнул. Он не услышал, как подкатил велосипед рабочего. - Теперь и посмотреть приятно.
   - Кто Вам разрешил это делать! - зловеще просипел старик. - Я не давал Вам разрешения! Как Вы посмели!
   - Дак внучок Ваш постарался, - кротко ответил рабочий с благообразным лицом и опустил очи долу. - Вы не волнуйтесь так, дедушка. Внучок Ваш все оплатил -- и буковки, и памятник приподнять. Хороший у Вас внучок, заботливый. Дай Бог каждому такого.
   - У меня нет никокго внука! - фальцетом завопил старик. - Вот мои внуки! Вот тут они лежат! А это был самозванец! Что еще за внук!
   - Но денежки он заплатил настоящие, - возразил озадаченный бурной реакцией собеседник. - Чужому человеку какой резон тратиться?
   - Я буду жаловаться! Это самоуправство! Не было моего согласия! - под эти выкрики и под сотрясение воздуха морщинистыми кулачками рабочий подхватил свой транспорт и по-тихому ретировался.
   Очутившись в одиночестве, старик сполз на лавочку и, обхватив голову обеими руками, разрыдался. Он всхлипывал, не стесняясь проходивших мимо людей, и бормотал под нос, что у него украли последнее -- память о его родных. Потому что поправленные не его руками могилы стали вдруг чужими и безликими, будто коммунальная квартира.
   - Видать, сильно Вы любили, - сказала из-за плеча бабулька в цветастом платке, одна из тех, кому нравится подкармливать голубей, подпалывать чужие цветнички на кладбищах и бродить часами по церкви, высматривая неловких незнающих прихожан, чтобы рассказать им, как ставить свечки и где заказывать молебен. - Сильно любили, коли плачете. Вон уж сколько времени прошло... Я как сыночка схоронила, два года молчала, только в угол смотрела, потом три года плакала. А потом подумала, что, наверное, Богу сыночек нужнее, если он призвал его к себе так рано, и перестала плакать...
   Виталий Николаевич поднял опухшее от слез лицо и зло процедил:
   - Идите Вы к черту со своим Богом!
   Он встал, пошел насколько мог быстро к машине. Бабулька вслед ему покачала головой и еле слышно проговорила :
   - Ничего, Бог простит.
   Дома старик столкнулся в дверях с прибежавшей из школы Ленкой. Та оглядела старика и безо всякого стеснения ляпнула:
   - А чего это Вы ревете?
   - Кавалер твой удружил... Хотел бы я его сейчас видеть. Ох, как хотел бы!
   Чьих рук это дело, Виталий Николаевич догадался сразу, еще на кладбище.
   - Да нет у меня никакого кавалера, - нахохлилась Ленка. - Адьос. Тема закрыта.
   Но через секунду не выдержала:
   - А зачем он Вам?
   Дед помолчал и после длительной паузы неожиданно для самого себя рассказал девочке, в чем дело. Тут же он стал корить себя за нелепую откровенность, за бабское, на его взгляд, жалобничество. Ленка рассмеялась:
   - Вы только из-за этого так запарились? Человек помочь Вам хотел, старался, а Вы... Он же не стал афишировать и хвастаться своей благотворительностью. Просто сделал и все. Да плюньте Вы! То же мне, проблема...
   - Ишь, защитница нашлась! - осерчал старик, но переживать почему-то перестал. - Если ты на его стороне, чего ж бросила его?
   - Я и не бросала, - невозмутимо ответила Ленка. - Это он сам.
   - Поссорились что ль?
   - Нет. Просто у него есть невеста, и в августе у них свадьба.
   - Это он сам тебе сказал? На дурака вроде не похож, не мог сам сказать.
   - Почему?
   - Сама посуди, какой мужик признается в своих шашнях? Если он голову тебе хочет заморочить, поматросить и бросить, то на кой ляд ему о невесте говорить? А если и видов на тебя на имеет, но зачем гулял с тобой? В кафе водил и на машине катал?
   - Ну...
   - Что-то тут не то. Кто тебе сказал о свадьбе?
   - Девка какая-то. Невеста его.
   - А ты и поверила, дурья башка?
   - А они поцеловались.
   - Гм... Может, сама она его облапила? Свадьба в каком ЗАГСе?
   - Почем я знаю?
   - В августе, говоришь? Ну-ну.
   Старика, по-видимому, озарила какая-то интересная мысль, потому что он не стал раздеваться и стаскивать с себя ботинки, а, напротив, вышел на порог.
   - Ты поешь там сосиски и молоко, - сказал он. - Или макароны себе свари. А мне по делам еще надо.
   - Вы вчера уже спали, а я вот..., - Ленка протянула Виталию Николаевичу двести рублей. - Это за постой. А сегодня я еще заработаю.
   - На комод положи, - приказал старик. У Ленки отлегло от сердца, она боялась, что дед откажется от денег, и ей придется чувствовать себя приживалкой.
   Ленка открыла окно, она и вчера открывала его настежь -- выветрить затхлый, годами застаивающийся воздух, и проводила взглядом старика. Потом повернула голову направо, заметив чьи-то внимательные глаза.
   - Привет, Котька! - помахала она рукой мальчику.
   - Привет!
   Костик так же, как и она, по пояс высовывался из окошка и осматривал окрестности.
   - Ты один?
   - Ага. Мама на работе.
   - Скучно, небось?
   - Ага.
   - У меня еще полчаса есть. Хочешь, сказку расскажу?
   - Про человека-паука?
   - Ну, могу и про человека-паука.
   - Давай.
   Ленка спрыгнула со своего подоконника и влезла на подоконник к мальчику. Они уселись рядышком, свесив ноги вниз, и Ленка добросовестно в течении получаса несла полную ахинею о человеке-пауке, о его новом помощнике говорящем пылесосе на присосках, умеющем взбираться по вертикальной стене и выдувать мозги злодеям, об инопланетном агенте Бегедруле, способном принимать облик любого земного предмета, если только в нем присутстствует синий цвет, о его неудачной попытке прикинуться урной, в которую свалился человек-паук после пинка супер-гадины Бомбеи-Поцелуйменявпопу, и о многом другом. Ленка весело трепала языком под восхищенно разинутый рот Костика и думала о том, что лучше бы у нее был такой вот младший братишка, чем Коля, и она бы уж постаралась сделать так, чтобы братишка не вырос трусом и стукачом.
  
К оглавлению
  

Глава 12. Виталий Николаевич облегчает Ленкину душу. Никанор Сидоров.

   И почтовый ящик, и система баг-трекинга трещали по швам от обилия присланных клиентских замечаний. Час у Пашки ушел на то, чтобы отсортировать, отклонить, перенаправить или занести в срочные все эти жалобы и предложения. Примерно половина ошибок валилась из-за Лидочкиного творчества. Лида писала катастрофически плохой код. Проблемы были и у студента Андрюши, но тот еще только учился, и, как казалось Пашке, был небезнадежен. Привычный поток звонков к обеду иссяк, и некоторое время Пашка спокойно работал, не терзаем ни ВладимСергеичем, ни бестолковыми своими коллегами, ни нетерпеливыми заказчиками. Вывел Пашку из блаженного состояния полета неожиданный звонок на сотовый телефон. Высветившийся номер Пашке не был знаком.
   - Здорово, брателло! - услыхал он радостный Мишкин голос.
   - Ух ты! Прямо из армии что ли? - удивился Пашка. Он встал из-за стола и вышел в коридор.
   - А то откуда же! Вот чищу картошку и звоню тебе.
   - Ну ты ловок! Откуда телефон взял?
   - Не щелкай клювом -- всюду жизнь, - туманно изъяснился Миха. - Нормальный пацан нигде не пропадет.
   - Ни фига не сомневаюсь, - улыбнулся Пашка. - Тяжело там? Ты вообще где?
   - Да в Гатчине я. Поваром. Тут весь год и проведу.
   - Отлично устроился, братан!
   - Я хотел в десантники, - грустно возразил Мишка. - А у меня ЭКГ не очень получилась при отборе. Блин, пить меньше надо было перед отправкой...
   - Ладно, зато при кухне.
   - Лучше в небе, а не как баба с поварешкой... Хрен с ним. Ты-то как? Как Ленка?
   - Пропала Ленка. Не могу найти. Из дома ушла, а где живет не знаю.
   - Поссорились?
   - Типа того. Да это я сам виноват, лошара. Хочу ей все объяснить, а найти ее не могу. В школу к ней приходил, а она прогуливает.
   - Эх ты, балбесина стоеросовая, опять мне тебя выручать придется.
   - Интересно как?
   - А так! Разведка не дремлет, мне тут парни доложили, видели нашу красавицу со стариком. Вроде как у деда она своего живет.
   - У деда? Не знал, что у нее есть дед.
   - Теперь будешь знать. На Большом проспекте рядом с кафе-мороженым. Прикинь, там у них во дворе такой уродский пацан живет, даун, на поросенка похож. А Ленка с ним играет.
   Пашка ошарашенно посмотрел на трубку, словно пытался разглядеть в ней довольное Мишкино лицо. То, что Мишка был довольный, он ощущал совершенно четко.
   - Ну, ты удивил, - выдохнул Пашка. - Я здесь, на машине, и ничего найти не могу. А ты там, и все знаешь. Просто в голове не укладывается!
   - Ага! Что сказать надо, мальчик?
   - Спасибо, дяденька.
   - Что, четыре один? - ехидно спросил Миха. - Выручил я тебя?
   - Четыре два, - поправил Пашка. - Мы тут тоже не пальцем деланы.
   - Не понял.
   - Я между делом с твоими Зуевыми разобрался. Можешь спокойно служить, у них к тебе больше нет претензий.
   Мишка в ступоре помолчал. Потом выговорил:
   - Ну, ты непростой чувак. Если не врешь, то считай, что это четыре три.
   - Я не вру. Врать невыгодно.
   - Это когда как, - не согласился Мишка. - Потрындим об этом позже. Старшина идет...
   Он отключился, оставив Пашку в наполовину счастливом состоянии. Он теперь знает, где искать Ленчика! Он найдет ее и все-все-все объяснит! И Ленчик поймет! По крайней мере, Пашка очень в это верит.
   Вернувшись на рабочее место, Пашка заварил пакетик чая и потер глаза. Захотелось спать. Всю ночь он писал для Слонимского. Если тот выполнит обещание и заплатит по выставленному Пашкой счету, можно будет рассчитаться за половину кредита и начать откладывать деньги для Ленчика. Что именно Ленке понадобится, на какие именно цели должны будут пойти накопления, Пашка представлял весьма смутно. Шут его знает, на что девушки тратят содержимое мужских кошельков -- на помаду и тряпки, наверное. Или на салоны красоты. Пашка задумался -- Ленка, вроде, не красилась, и одежка у нее была не гламурная, и рюкзак вместо сумочки. Значит, будем вкладываться в музыку и в образование, решил Пашка. Или, может, снимем квартиру, будем жить сами по себе... От этой заманчивой мысли с далеко идущими выводами у парня сладко заныло в груди и затеплело в животе. Пашка нахмурился, отогнал шальные мысли, скорчил суровую рожу Лидочке, старательно осыпающую его многообещающими взглядами, и вернулся к работе.
   Старостин, сжав зубы, демонстративно колотил по клавиатуре. Пашка утром отказался с ним здороваться и объявил негромко, но все услышали, что для него он нерукопожатный. Затем Михаил Николаевич печально сообщил, что Вадим неправ, хотя протянутую ладонь пожал. Напоследок Лидочка шумно, на весь офис, фыркнула вместо приветствия, пролетая мимо него, и плюхнувшись на кресло, облила ведром презрения. Миленькая коалиция образовывалась против него, подумал Вадим. Да и наплевать. Он поговоил с Бецки и ВладимСергеичем, высказал интересные, на его взгляд, предложения по дальнейшему развитию "Точки лоялти", получил в ответ ворох вопросов о перспективах проекта, и посему пребывал в радужном настроении, уверенный в том, что Сухотина Бецки слил и более не думает о нем как о руководителе филиала.
  
   Виталий Николаевич на маршрутке (невиданное расточительство -- такси и маршрутка в один день!) доехал до Английской набережной и с холодком в груди потянул на себя тяжелую дубовую дверь главного ЗАГСа города. В кабинете для подачи заявлений часы были неприемные, но старик увидел, как из него выплывает статная дама с затейливой башней на голове. Он демонстративно уселся на скамеечке возле ее комнаты, и, когда мадам вернулась, направил на нее заискивающий взгляд.
   - Гражданин, сегодня нет приема, - строго, по-учительски, произнесла дама. - Вы расписаться хотите?
   - Да куда мне, - испуганно проскрипел дед, - мне уж помирать скоро.
   - Именно поэтому многие и расписываются, - изрекла начальница. - Чтобы было кому сбережения отдать на законных основаниях.
   - У меня нет сбережений.
   - Квартира есть?
   - Есть.
   - Вот ее и можно оставить невесте.
   - Господи, да я ж не по этому делу!
   - А тогда по какому? - Старику показалось, что мадам как-то огорчилась, что он не желает жениться и квартирка пропадет зазря.
   - Внук у меня..., - сердце Виталия Николаевича ёкнуло: снова о Пашке было проговорено как о внуке.
   - Так. Внук. И?
   - Женится в августе. А меня не позвал. Я даже не знаю, в какой день. Хотел вот поздравить, квартиру завещать в подарок, а он...
   - В нашем ЗАГСе?
   - Вроде, в вашем. Не посмотрите, милая, на какой день у них назначено?
   На лице начальницы поиграло сомнение, башенка на макушке покачалась, словно при землятресении, из пухлых, щедро выкрашенных алым цветом губ слетело казенное:
   - Распространять сведения частного порядка среди посторонних лиц не положено.
   Дед сгорбился, с видимым усилием поднялся, развел руками:
   - Ну, коли не положено...
   Он поплелся по коридору, и уже у самого выхода до него долетело:
   - Как фамилия внука?
   Виталий Николаевич стал совершенно бордовым -- вот дурачина, а фамилию-то он не знает!
   - Ась? - пожалуй, он переиграл этим междометием, но мадам с вычурной прической не заметила фальши.
   - Внука Вашего как зовут?
   Старик сунул дрожащую руку в карман и нащупал маленькую карточку. Визитка! Павел сунул ему карточку, когда брал взаймы деньги. Тут же всплыла и фамилия -- Сухотин.
   - Павел Сухотин. А невесту не знаю.
   - Постойте тут, я гляну.
   Старик послушно замер у стенки и простоял столбом, пока начальница не высунулась из-за двери и не прокричала:
   - Нет у нас Сухотина на август. Есть Мокрецов Павел. Не годится?
   - Нет, мой Сухотин.
   - Значит, свадьба будет не у нас.
   Виталий Николаевич церемонно извинился, раскланялся и поехал к Чернышевской на Фурштатскую. Там он проделал тот же трюк, и точно так же не получил никаких сведений о Пашкином бракосочетании. Молодая девица в канцелярии, услышав, как старик бормочет о ЗАГСе Петроградского района, заинтересованно спросила:
   - Вы, дедушка, собираетесь все заведения объездить?
   - А что делать? - вздохнул Виталий Николаевич и страстно, просто отчаянно захотел, чтобы вопрос его решился как-нибудь попроще. По центру он еще поездит, а вот тащиться в Петродворец или Кронштадт -- увольте.
   - Да не мучайтесь Вы, - предложила девица. - Сейчас мы в общегородской базе посмотрим, и все дела.
   Она ловко постучала по кнопочкам на компьютере, похмыкала (Виталий Николаевич все это время жадно всматривался в ее лицо, пытаясь улавливать малейшие эмоции), пока не подняла глаза на старика:
   - Нету. Никакого Сухотина Павла нет ни на август, ни вообще на этот год.
   - Вот как!
   Девица этот восклик истолковала по-своему:
   - Хитренький у Вас внучок! Это он Вас на квартирку раскручивает! Женюсь, мол, дедушка, хороший повод завещание составить.
   - Может и так, - сказал старик. - Спасибо за помощь. Непременно обдумаю Ваши предположения.
   Домой он ехал на автобусе -- хватить транжирить! Вспомнил о Ленкиных двустах рублях, улыбнулся. Вспомнил о позолоченых буквах, нахмурился. Мысли о молодых людях -- Пашке и Ленке -- настолько захватили его, что он совершенно не заметил, а потому не вмешался в возмутительно-вопиющую ситуацию, проигнорировал ввалившегося в салон бугая, шмякнувшего свою сальную тушу на кресло для мамочек с детьми. Бугаю и мирно дремашему населению сонно ползущего по пробке автобуса повезло: Виталий Николаевич витал далеко, и под обстрел его цепких глаз не попал ни злостный нарушитель порядка, ни скромный контролер, махнувший рукой на дряхлого деда, мечтательно уставившегося в окно, ни даже малолетка с голым пупом и выпирающими сквозь прозрачную майку спелыми грудями.
  
   Старик не успел застать Ленку дома - та, проболтав с Костиком обещанные полчаса, отправилась сначала на урок фортепиано, а потом на работу.
   У служебного входа "Симпозиума" Ленка столкнулась с Игорем Мостовых и незнакомым пареньком чуть постарше ее. Паренек имел самый что ни на есть ангельский облик: шелковистые золотые кудри, огромные глаза с детскими пушистыми ресничками, сочные блестящие губы. Они о чем-то негромко беседовали, но когда девушка приблизилась к ним, напряженно замолчали.
   - Привет! - бодро проговорила Ленка. - Ты без выходных что ли? Все время на службе.
   - А что делать, - наигранно посокрушался Игорь. - Работы много.
   - Я пойду, - сказал ангелочек, скользнув оценивающим взглядом по Ленке. По тому, как быстро он отвел глаза, Ленка поняла, что нисколько его не заинтересовала.
   - Ага, салют, - ответил Игорь и галантно приоткрыл перед барышней дверь.
   Ленка переоделась в свой костюм возвышенного создания, посвятившего всего себя служению Эвтерпе, и выпорхнула к пианино. Памятуя о том, как снизошедший с кухонных небес Его Величество Гурген Кулинарнейший заявил ей в прошлый раз, что посетителям нравится, когда артист изредка поворачивается к ним лицом и одаряет интимно-ласковым взором, Ленка после двух композиций, аккурат на вариациях к "Золоту Рейна", обернулась и бросила долгий томный взгляд в зал, едва удержавшись от смеха - то ли корова так смотрит на дальние луга, то ли наложница на господина в гареме.
   Взгляд не зацепил ничьего внимательного лица. Публика жевала. Три молодых клерка азартно молотили по тарелкам ножами и вилками, два человека средних лет пили кофе и были заняты разговором, пожилой толстяк с невыразительной физиономией невыразительно терзал лист салата и горстку спаржи. Изящный Игорь изящно наворачивал круги по залу, угадывая по жестам желания дорогих гостей. Ничего достойного отметки детектива.
   В перерыве Ленка оббежала подконтрольную территорию, удостоилась душераздирающего вопля Гургена, едва только сунула нос на кухню, затем самого ядовитого шипения бабы Вали после попытки оставить грязную чашку на столике, тычка в бок от Игоря, семенящего в зал с дымящимся блюдом на растопыренных пальцах, затуманенного взгляда толстяка, смешно телепающегося с портфельчиком из туалетной комнаты к своему месту, и, наконец, привычной уже просьбы подать пяток зубочисток от одного из трех молодых людей.
   Ленка повертела головой -- Мостовых поблизости не наблюдалось. Она сунулась в официантскую, в кухонный предбанник, но Игорь не попался ей на глаза. Тогда Ленка самостоятельно забралась в тумбочку с пакетиками, вытянула один наугад и понесла его в зал.
   Игорь возник неожиданно, и своим вкрадчивым шепотным окликом напугал Ленку:
   - Почему не у рояля?
   - Зубочистки несу. Я поискала тебя, не нашла. Вон тот чувак сильно жаждет жвачку.
   Она кивком головы указала на суетливого, чуть нервного человека тридцати примерно лет, нетерпеливо барабанящего по столу костяшками тонких пальцев.
   - А, этот из комитета по образованию. Советник по физкультурной реформе, - презрительно бросил Игорь. - Спортсмен, блин... Ну, тащи ему. На вот только на блюдечке подай. И улыбнуться не забудь. И дай-ка посмотрю, с сюрпризом пакет?
   Игорь ощупал Ленкину ношу, покачал головой:
   - Хрен ему, а не сюрприз. Нет там ничего. - И прибавил злорадно. - Жмот колхозный. Скажи, что счет будет чуть позже.
   Ленка подала посетителю зубочистки, улыбнулась, пожелала заходить еще и двинулась к инструменту. Оглядываясь через плечо, она мельком заметила, как нервный посетитель, охарактеризованный коллегой как жмот и физкультурник, рвет пакетик, судорожно заталкивает мятную резинку в рот, а Игорь с издевательски-вежливой миной преподносит ему кожаный футляр для чека. Не укрылось от нее и непонимающее выражение лица клиента и еле уловимое ехидство в глазах Игоря. Что сия пантомима означала, было непонято. Ленка предположила, что комитетчик поскупился некогда на чаевые, за что Игорь меленько отомстил ему.
   Сегодня будет день Вагнера. Так решила Ленка еще утром, вполуха слушая нудные завывания литераторши насчет ЕГЭ и его части, касаемой сочинения. Ленка не то чтобы много знала из немецкого классика, но настроение почему-то требовало чего-нибудь мощно-романтического. Ленка играла "Танец мертвых влюбленных" со своими собственными импровизациями и размышляла, стоит ли овчинка выделки, узнает ли хоть один посетитель хотя бы композитора. И что означают брошенные на крышку купюры -- узнали или просто понравилось исполнение?
   На "Жалобе невесты", сыгранной практически в латиноамериканской манере, к Ленке причалил хост Андрюша. Он сгреб деньги и тихо сказал, что к ней заявился дед, просит ее на пару минут. Ленка сыграла "Пилигримов", приджазованный "Свадебный марш", "Полет Валькирий" (куда ж без него!) и вышла в холл, скромно опустив очи долу.
   Виталий Николаевич -- вот неугомонная натура! - с места в карьер поспешил поделиться со своей постоялицей новостями. Он мог бы оставить их на вечер, никто не гнал его излить добытые сведения, но раскаленный гвоздь в груди не позволил сидеть дома и выжидать полуночи. Старик наскоро глотнул молока, пробежался глазами по бумажке с адресом, оставленным Ленкой на всякий случай, и выскочил из дома. На автобусной остановке он вспомнил, что забыл взять валидол, сердце от этой мысли заколотилось, но быстро успокоилось. Старик заставил себя признаться, что совсем уж сильных болей за грудиной у него отродясь не было, а был лишь страх этих самых болей, пунукавший постоянно таскать в кармане лекарства, а посему ни в каком валидоле он не нуждается, и нечего морочить себе голову мнимыми тревогами.
   - Что, ми абуэло? Мент приходил? - грубовато спросила Ленка, выходя на крыльцо. - Или предки раскрыли нашу явку?
   Виталий Николаевич всплеснул руками:
   - Какая ты... красивая. И нежная. А дома как чучело! Все в штанах и этих своих сапогах кирзовых. Драть тебя некому!
   - Да ладно. Слышала уже. Что случилось-то?
   - Был я ЗАГСе, пробил по городской базе, - гордо и будто нехотя выговорил дед, не слишком понимая, что за база такая и как по ней пробивают, - все, как я и предполагал...
   - Что предполагал?.. -ли... в смысле, предполагали...
   - Не женится ухажер твой! Нет его в списках на сочетание!
   - Может, не августе?
   - На весь год нет.
   - Точно?
   - Вот заладила, кулёма рыжая! Сказано тебе -- по базе пробили! Эта деваха обманула тебя, а ты уши и развесила. Ты понимаешь вообще, о чем я тебе толмачу?
   Остолбеневшая Ленка помолчала секунду, а потом с визгом бросилась деду на шею. Она с жаром расцеловала его в обе щеки, потом пихнула в плечо:
   - Ну, молоток, абуэло! Лос мучачос гамадрилос!
   - И-эх! - вздохнул Виталий Николаевич. - Культурная на вид, вон бантик на шее, а выражаешься, как... как... И-эх!
   Он обреченно махнул рукой.
   - Пойду я. Что тебе на ужин купить, шпингалетина?
   - Да ничего. Меня же тут кормят... Ну, йогурт какой-нибудь... Класс! Ну, Вы прямо как Шерлок Холмс! Прямо как Каменская! Бац и раскрыли! Не то что я тут...
   - А что ты?
   Ленка прикусила язычок, тем более, что из кафе как раз вышел тот толстяк, что уныло жевал на обед траву и с явной ненавистью размышлял о диете. Ленка проводила его взглядом.
   - Да так... Хотите послушать, как я работаю?
   Дед застеснялся:
   - Ты мне лучше дома на гитаре что-нибудь сыграешь. Ты иди, а то вон косятся уже.
   Но Ленка не обратила внимания на красноречивые взгляды Андрюши, все ее внимание приковал к себе толстяк, отошедший метров на сто от "Симпозиума" и закачавшийся на подгибающихся ногах, будто пьяный. Переломанный в пояснице, он дополз до скамейки на бульваре и рухнул на нее, заваливаясь на бок.
   - Кажется, ему кирдык, - проговорила Ленка. - Я сейчас.
   Она галопом припустила к толстяку, задирая почти до колен длинную юбку. Старик засеменил за ней.
   Тучный господин лежал на скамье с посиневшим лицом и жадно глотал воздух, подобно огромной глупой рыбе, выброшенной штормом на берег. Портфельчик валялся на земле подле его ног. Он сипел и безуспешно силился что-то объяснить.
   - Вам плохо? Я сейчас вызову скорую!
   Ленка судорожно заклацала по телефону, сердясь на себя за то, что держала его выключенным. Она два раза набирала не тот пин-код, затем долго боролась с насыпавшимися сообщениями о непринятых вызовах (одиннадцать от Пашки, три от родителей, по одному разу от Захарова, Кожевниковой и, как ни странно, от Тихоновой), затем тыкала ноль-три и слушала наставления, что для вызова экстренных служб звонить надо совсем по другому номеру. Пока она проделывала все эти манипуляции, толстяк слегка ожил и дрожащей рукой вытянул из кармана карточку:
   - Мой врач... Надо моего врача... Меня Никанор Сидоров зовут... Врач знает...
   - Лучше я скорую наберу, у них аппаратура есть, - возразила Ленка. А в голове вдруг всплыл подслушанный матерный диалог Гургена Тиграновича с неведомым Сидоровым.
   - Нет!..., - прохрипел толстяк из последних сил. - Моего врача... Это частная скорая... У меня страховка...
   - Ну, пожалста, - пожала плечами Ленка. - Мне не жалко.
   Она позвонила по телефону из визитки, и приятный женский голос расслабленно произнес:
   - "Первая негосударственная экстренная помощь" слушает.
   - Тут Никанор Сидоров, - сказала Ленка, - кажется, что-то с сердцем, он весь синий такой, на скамейке лежит и встать не может.
   - Где вы находитесь? - голос подобрался, стал четким и деловым.
   - Конногвардейский бульвар, ближе к площади Труда.
   - Будем через пять минут, не уходите, пожалуйста.
   - А я как раз валидол забыл, - огорченно произнес доковылявший старик. - Надо ж, всегда носил, а тут забыл.
   - А может, и вредно ему сейчас валидол, - авторитетно заявил невесть откуда возникший прохожий. - Картину смажет. Скорую-то позвали?
   - Позвали. Сказали, уже едут.
   - Ага, едут... По таким прбкам час будут ехать. Аккурат человек и окочурится, - радостно прокомментировал прохожий. Толстяку эта мысль не очень понравился, потому что отчаянно замотал головой. От такого энергичного действия глаза его застеклянели, обволоклись туманом.
   - Они приедут, сейчас зеленая волна, сйечас везде волны. - неожиданно внятно заявил он. Хихикнул и провалился в обморок.
   - Бредит. - С удовлетворением отметил прохожий. - Минут десять, и окочурится.
   - Пульс, пульс надо послушать! - заволновался Виталий Николаевич. - И массаж сердца!
   Но ни массаж, ни прочие медицинские процедуры не понадобились, потому что к бульварному парапету уже прижалась специальная красно-белая машина с проблесковыми маячками, а по газону спешили три человека с носилками.
   Прибывший врач сам прослушал пульс, посветил в глаз, оттянув веко, и скомандовал:
   - В машину. Только аккуратно.
   Два санитара бережно переложили толстяка на носилки и унесли в реанимомобиль. Врач подобрал портфель и поспешил за ними вслед. Спустя миг скорая умчалась прочь.
   - Хоть бы спасибо сказали, - проворчала Ленка.
   - Ага, скажут, догонят и скажут..., - начал было прохожий, но осекся под тяжелым взором старика.
   Ленка попрощалась с Виталием Николевичем и поспешила обратно.
   - Что там? - настороженно спросил Андрюша. - Перепил?
   - Не похоже. Думаю, давление или сердце, - а других внезапых диагнозов Ленка по молодости своих лет не знала. - Прикольное у мужика имя -- Никанор Сидоров...
   Андрюша и подлетевший Игорь Мостовых переглянулись, и Ленка поняла, что имя им знакомо. "Что за дурацкие тайны!" - разозлилась она. - "И шеф-повар дурацкий, и официанты подозрительные".
   Уже на стуле, распрямив плечи и разгладив левой рукой бант, Ленка разжала правую рукуи снова пробежалась глазами по мятой визитке: "Первая негосударственная экстренная помощь, тел. (812)7034585. Срочный вызов круглосуточно". На обороте карточки от руки было нацарапано: "Никанор Сидоров". Ленка удивилась -- к чему писать свое имя? Потом подумала, что, возможно, у толстяка прогрессирующий склероз, и таким образом он напоминает сам о себе. Или же еще банальнее -- человек просто расписывал ручку.
   - Что это у тебя? - за плечом возник ужасный Гурген Тигранович, и Ленка вздрогнула. Все посетители за десять минут ее отдыха исчезли, кафе было пустым. Поэтому малорослый гений кулины смог позволить себе рявкнуть в Ленкино ухо на всю ивановскую.
   - Человек упал, мне визитку сунул..., - начала было Ленка и не договорила, потому что Гурген выхватил карточку и принялся внимательно изучать ее. Изучив, сунул себе за пазуху. На изумленно раскрытые Ленкины очи Гурген завопил:
   - Господи Иисусе! В этом заведении никто не хочет работать! Все убегают и бросают работу! Ты не только идиотка, но и лентяйка! О, чудовище, за что тебе платят деньги!
   - А.., - заикнулась девушка, но Гурген Тигранович уже ускакал на кухню, оставляя за собой шлейф тающих в воздухе ругательств.
   Ленка растерянно почесала затылок, но, проявив благоразумие, решила не обращать внимания на выходки бешеного карлика. Тем более, что содержимое выхваченной визитки накрепко впечаталось в ее память. Две строчки -- ерунда! Не то что двадцать страниц партитуры.
   Пока не повалил вечерний поток клиентов, Ленка уселась разбирать задание, выданное ей учителем музыки. Она перелистала ноты, проиграла трудные места, заучила первые две части, когда в кафе заглянула сладкая парочка. Мужчина средних лет в тщательно продуманном гардеробе и не менее тщательно упакованная мадемуазель, из дорогих, как называла таких девушек Ленка. Мужчина выглядел явно влюбленным в свою юную спутницу, а та понимала это и капризно надувала губки. Ленка отложила ноты (их тут же живописно разбросал по крышке пианино Игорь, соорудив композицию "Музицирование в домашнем кругу") и начала "Песню без слов" Мендельсона. Вагнер подождет.
   Наверное, Ленка играла очень хорошо, просто здорово, потому что парочка повернула в ее сторону головы и три минуты добросовестно слушала, причем с губ девушки сполз капризный изгиб и превратил их обладательницу в милую мягкую барышню. Пока они слушали, Игорь терпеливо стоял подле их столика с двумя папочками меню.
   - Наша надежда и гордость, - мягко проговорил он, когда его наконец-то заметили. - Будущая звезда мирового уровня. Винную карту желаете?
   Расчувствовашись, Ленка исполнила до кучи "На крыльях песни" того же автора и со спокойной совестью вернулась к немецкому романтизму. Надо же людям поесть, чай, не на концерт пришли.
   Перед уходом домой, сжимая в руке тысячу, щедро выданную Алей за сегодняшний богатый на чаевые вечер, Ленка на цыпочках прокралась в дамскую комнату, заперлась там, сняла обувь и встала на опущенную крышку унитаза. Одна досадная мелочь не давала ей покоя, мозолила своим нелепым расположением -- пластиковая решетка вентиляции. Ленка и не приняла бы ее во внимание, кабы не осознала вдруг сегодня, во время посещения дамской комнаты, что за стенкой, на которой крепилась решетка, находится одно из подсобных кухонных помещений, за которым, в свою очередь, располагается собственно поварской цех, а, значит, вентиляцию выводить некуда.
   Ленка осторожно прижала решетку к отверстию, чуть надавила и сдвинула вверх. Решетка довольно легко заскользила, открывая вид на каморку со стеллажами для круп, специй и прочей бакалеи. Между стеллажами у окна стоял маленький столик с ноутбуком, а за столиком виднелась табуретка.
   За дверью комнатки послышались шаги, Ленка быстро вернула решетку на место и подвинулась вбок, искоса разглядывая происходящее. В каморку влетел Гурген Тигранович, плюхнулся на табурет, вытащил из кармана клочок бумажки и положил его рядом с таким же. Ленка только сейчас уцепила взглядом аналогичную карточку на тач-паде ноутбука.
   - Никанор Сидоров, значит, - нервно произнес Гурген. - Опять Сидоров. Убить бы этого Сидорова...
   На столике у него рубашками вверх лежали две одинаковые визитки "Первой негосударственной экстренной помощи" с написанными от руки одинаковыми именами.
  
   - Шкараба! Шка-ра-ба! Шкара-шкара-бара-ба! - напевал Комлев, проходя мимо стенда с фотографиями людей в розыске. Комлев помигнул насупленной Ленкиной физиономии на доске (девятый класс, еще не сошло мрачно-готическое чайльд-гарольдовское выражение), поправил покосившееся фото бабушки со старческим деменцием.
   Старший лейтенант Иваненко, выплывший навстречу ему, остановился и переложил две пухлые канцелярские папки из-под одной руки на другой бок. Он забавно состроил брови домиком и поинтересовался:
   - Откель знакомо сие фамилиё?
   - Свидетельница одна у меня проходит... А что?
   - Это точно баба? - удивился Иваненко.
   Комлев задумался:
   - Не уверен. У крокодилов пол не сразу виден.
   - Да я серьезно..
   - Саныч, да ты что? Неужто я женщину от человека не отличу? А чего спрашиваешь-то?
   - Да был у меня год назад парнишка по фамили Шкараба, когда я еще в Адмиралтейском районе сидел. Наркотой приторговывал, только дело рассыпалось, адвокатов там таких наняли, что все показания разнесли в пух и прах.
   - И что? Совсем ничего?
   - Ничего. Отпустили, голубка, прямо из зала суда. Меня тогда шеф чуть не убил, разжаловать обещал.
   - Фамилия приметная, - дипломатично перевел тему Комлев. - Мать, может?
   - Похоже на то. Ну, бывай.
   Иваненко двинулся дальше, а Эдуард Артурович метнулся к шефу за разрешением на выдачу расследованного уголовного дела и резво стартанул в архив Октябрьского районного суда Адмиралтейского района, что на Почтамтской улице. До совещаловки оставался еще час с четвертью, и кофе мог подождать.
   Евгения Петровича Шкарабу доставили в отделение с десятью граммами крэка. Навели на Шкарабу по электронной заявке через сайт госуслуг. Может, и не стал бы крышующий районный отдел ФСКН принимать сомнительное заявление, чтобы не портить показатели, но против элетронного документооборота были бессильны. В заявлении подробно было описано место и время обычной "работы" Евгения Шкарабы, восемнадцатилетнего студента первого курса строительно-архитектурного института, и его клиенты -- соседская молодежь и однокурсники Евгения. Сам Евгений, писаный красавчик с соломенными кудряшками, наркотиками не баловался и действовал вполне осознанно. Соблазнам легкого кайфа стойко противостоял и, по всей видимости, имел вполне четкую цель -- деньги. С Евгением вместе повязали его приятеля, возрастом на год старше, студента того же института. На суде дело повернули так, что всю тяжесть взвалили на приятеля, не сумевшего найти грамотного ушлого адвоката, а Евгения выставили заблудшей овечкой, носившей пакетики с отравой для личного употребления. Сам заявитель и инициатор дела бился до победного, но все его показания усилиями защитников непостижимо поворачивались на какую-то извращенную сторону. Шкараба был признан невиновным, жертвой первой дозы, поставлен на профилактический учет в наркологическом диспансере и отпущен из зала суда.
   Па-ба-бам! Фанфары и медные горны грянули победную песню, как только Комлев узрел главного свидетеля и заявителя этого проигранного дела. Калинкина Альфия Мансуровна.
   Комлев откинулся на спинку стула и, раздув щеки, протрубил сочиненный с утра гимн: "Шкараба! Шка-ра-ба! Шкара-шкара-бара-ба!". Затем на тот же мотивчик пропел "Нурия, Нурия, Шуры-Муры-Нурия" и "Мостовых, Мостовых, Просто-Мосто-Постовых". Он вновь перелистал дело, надеясь найти зацепку с сестрой Альфии и официантом, и, ничего более не обнаружив, сдал папку архиварису.
   В коридоре архивного крыла суда Комлев хлопнул себя по лбу, озаренной одной простой мыслью, вследствии посещения которой на планерку в отделение он направился с небольшим крюком в паспортный стол по месту регистрации Альфии Калинкиной.
   - Сами ко мне заглянете или лучше я к Вам в гости схожу? - спросил он по мобильнику, покидая домоуправление. - Нам есть о чем побеседовать.
   - Я на переговорах, - шепотом отозвалась Альфия. - Лучше Вы ко мне. Я в пять буду дома.
   - Ну, раньше восьми я все равно не доберусь, на мне еще куча дел висит, кроме Вашего... Мне тут парни рассказывали, что Вы пироги знатные печете...
   - Не подлизывайтесь, Вам не к лицу. Извините, мне некогда.
   На совещании начальник прилюдно и громогласно пропесочил Эдуарда Артуровича за остутствие хотя бы малых результатов по делу пропавших сотрудников "важного", как он выразился, "ключевого комитета правительства города", между тем как коллеги из следственного комитета уже отыскали в Новгородской области на разборке искореженную Ниссан Микру, зарегистрированную на мать Сергея Калинкина. Машина была найдена без номерных знаков, и только по номеру двигателя удалось установить, чьим автомобилем была эта груда металлолома. И, кстати, все тормозные шланги были надрезаны.
   - Они там работают, землю роют, вот-вот Ивченко найдут, а ты тут хреном груши околачиваешь, - резюмировал шеф. - Вот чего ты эту, как ее..., бывшую Калинкину не дожимаешь? Ей давно уже пора признания писать.
   - А если она тут ни при чем? - огрызнулся Комлев. - Доказательств нету.
   - Вот и собирай доказательства! Ты следователь, а не адвокат, значит, расследуй, а не оправдывай. Вроде ж выяснили, не было у Калинкина врагов, кроме этой, как ее..., Калинкиной.
   - Да не враждовали они.
   - Это она тебе сказала? У нас и Чикатило бил себя коленкой в грудь и кричал о невиновности. Активнее, активнее надо работать! Шланги сами по себе не надрезаются.
   - Это ж каким дураком надо быть Калинкину, чтобы значок на приборной панели не заметить, и на первом же светофоре проблемы с тормозом не почувствовать, - упрямо заметил капитан. - Это ж только в кино такие аварии устраивают, а у нас пока выедешь на скорости десять километров в час из центра, сто раз поймешь, что с тормозами что-то не так.
   - Ну, женщина об этом тоже могла догадываться, и чуть-чуть надрезать, чтобы жидкость постепенно вытекла.
   - Женщина -- филолог, а не автослесарь! Неужели Вы думаете, что она на ощупь смогла бы найти нужные шланги и не перекусить их, а лишь надрезать!
   - Комлев, ну ты прямо не Комлев, а Плевако с Кони в одном флаконе... Тьфу, черт, из-за тебя стихами уже начал говорить... Ты второй автомобиль Калинкина проверял на предмет исправности?
   - Нет.
   - Давай, получай санкцию, и проверяй. Сам же знаешь, эти дамочки -- ангелы только на вид, а копнешь глубже любую -- сатана от зависти удушится.
   Комлев исподлобья зыркнул на товарища подполковника, нахохлившись, замолчал. Товарищ подполковник перевернул листик блокнота и переключился на Никиту Саныча с его ограбленными в парадной школьниками.
  
   Стефан Тиммер водрузил на кончик носа толстые выпуклые очки, отчего глаза его увеличились, превратились в стрекозиные фасеточные шары, и углубился в снимки, выписки, анализы и показания приборов. Он уже осмотрел, обслушал, обстукал драгоценного пациента, изучил пустые его зрачки и приоткрытый рот с капелькой слюны в уголке губ, и теперь внимательнейшим образом штудировал медицинскую карту. Рядом с ним уселся Святослав Мирославович, чтобы лично переводить на английский непонятные голландскому специалисту записи. Стефан заикнулся было о переводчике, но главврач клиники деликатно и мягко отклонил его предложение. Время не терпит, объяснил он, пока еще свяжемся с переводческим бюро, пока подберем и договоримся о цене, пока доставим сюда специалиста, а это двести с лишним км от города, больному может стать хуже. Не лучше ли будет обойтись своими силами? Стефан посмотрел на высокий забор, на сосны за забором и сосны перед забором, вдохнул всей грудью терпкий хвойный аромат и согласился. В голове его мелькнула вполне здравая мысль насчет того, что если уж его примчали сюда с ветерком из аэропорта, то могли бы и переводчика нанять заранее и привезти тем же рейсом, но Тиммер отогнал ее. Не хотят посторонних, значит есть причины, а его дело иного рода. В конце концов, человека, ради которого вызвали из Европы одного из лучших специалистов по коматозным состояниям, не уморить хотят, а вылечить, вернуть полную дееспособность, умственную и физическую. Да и пациент не похож ни на террориста, ни на мафиози.
   - Чем занимался больной до комы?
   - Я понимаю Ваши опасения, - дипломатично проговорил Святослав Мирославович. - Уверяю Вас, наш клиент ничем криминальным не запятнал себя. Он в некотором смысле публичный человек, и ему не хотелось бы, чтобы о его несчастьи узнала пресса. Знаете как считается, герой до самой смерти должен быть мужчиной, а не кульком в памперсах. Поэтому огласка нежелательна.
   Стефан Тиммер вполне удовлетворился ответом и более не отвлекался на вопросы личного характера.
   - Я рад, что Вы догадались прописать больному беседотерапию, - отметил он. - Многие в нашей области считают, что с коматозными разговаривать бесполезно, но, мне кажется, что в любом состоянии мозг улавливает сигналы извне. Пусть слабо, пусть отбрасывая девяносто девять и девять десятых информации, но что-то он принимает. Любой орган требует тренировки, и эмоциональная беседа является отличной такой мозговой тренировкой. Вы понимаете?
   - Понимаю, - кивнул Святослав Мирославович. - Я назначил общение с пациентом именно из этих же соображений.
   - Рефлексы у больного появились, это хорошо, - продолжил голландец. - Я бы еще уверил Вас в том, что мышцы приходят в тонус. Ваш массажист творит чудеса. Учитывая возраст больного... Динамика отличная. Продолжайте усиленно укреплять сердце, и оно справится. Да-да, мой прогноз в плане физики осторожно-благоприятный.
   - А умственная полноценность?
   После тяжелой паузы с потиранием очков и кряхтением, Тиммер произнес:
   - Вы же понимаете, Свьятослав, кровоизлияние в мозг губительно даже при микроскопических размерах очага воздействия, а тут..., поражением коры захватило довольно большую область...
   - То есть ничего хорошего Вы не видите?
   - Бывает, чудеса случаются, но... Я бы не стал на них рассчитывать.
   Святослав Мирославович вздохнул и потер лоб:
   - Больной транспортабелен на Ваш взгляд?
   - О! Вы, верно желаете отправить его домой, к родным! Это будет лучшее, что Вы могли бы сделать. Любовь близких -- самое сильное лекарство из известных мне.
   - Значит, перевозить можно?
   - Подождите неделю. Добейтесь полного тонуса и устойчивого глотательного рефлекса. Тогда да. Массаж, физкультура, витамины. Но это Вы и без меня знаете.
   - Через неделю...
   - Да, не менее недели.
   Стефан и Святослав погрузились в детальное обсуждение дальнейшего курса реабилитации, а Нелли Петровна, тихой мышкой сидевшая сбоку от них, чтобы вовремя подавать бумаги и снимки, попрощалась с вежливой улыбкой и вышла.
   - Голландец советует выписывать через неделю, - сообщила по телефону.
   - Это долго! Мы не можем столько ждать! - зашумел голос в динамике мобильника. - Мы и так попали не по-детски!
   - Выбирайте выражения, - поморщилась медсестра, - и поговорите на этот счет с начальником службы сопровождения.
   - Где мне его найти?
   - Можете подъехать сегодня к вечеру.
   - Хорошо, я буду... И я решил... Я тоже заключу договор.
   - Это недешево.
   - Я знаю. Но уменя нет выбора.
   - Тогда подъезжайте к шести. Коммерческий директор примет Вас.
  
   Мисс Кюри то упруго и гибко выгибала спинку, раздувая щечки и растопыривая усы, то прижимала ушки и припадала, перетаптываясь, к паркету, то катапультированным снарядом взлетала над полом, чтобы обрушиться на чистейшей прозрачности камешек.
   - Багет, то бишь ступенчатая огранка, - заметил Белослав Никифорович. - одна из самых популярных огранок для рубина.
   - Думаешь, это рубин? - спросила Муся, выглядывая поверх ловко снующих спиц.
   - Не думаю, но знаю.
   - Одиннадцатый, стало быть... Мисс Кюри, будьте так добры, принесите камень хозяину!
   Кошка, услыхав свое имя, повернулась, мявкнула, и далее продолжила свои игры с драгоценным камнем.
   - Эх, Мусенька, до уголка дедушки Дурова нам еще далеко, - вздохнул Греков, привставая с мягкого дивана в "деревенской", как он именовал, комнате. - Все приходится делать самому. Интересно, почему рубин?
   - Рубин -- символ жизненной силы и любви... Это дедок наш зашевелился, похоже. Заколосился старый пень.
   - Не замечал в тебе ранее цинизма, - удивился Белослав Никифорович. - А ну, отдай. Отдай, говорю.
   Последние слова назначались, как нетрудно было догадаться, мисс Кюри, ибо она ни в какую не желала делиться законной своей добычей -- огромным, прямоугольной формы рубином. Грекову пришлось прихватить кошку за шкирку и приподнять ее, извивающуюся и царапающуюся, в воздух.
   - Как бы мы получали эти свидетельства человечности, кабы не наши невоспитанные животины? - поинтересовался Греков. - С неба падали бы? Вот скажите на милость, где нашла камень стоимостью в три автомобиля эта самая глупая кошка на свете? А?
   Мисс Кюри обиженно возопила и, ловко извернувшись, задела коготочком руку Белослава Никифоровича.
   - Иди уж, тварь с попранным достоинством, Бог с тобой.
   Греков отпустил питомицу, и та, жалуясь, прыгнула на колени к Мусеньке.
   - Скоро уже, - сказал Греков. - Сколько раз это происходило на наших глазах, а все не могу привыкнуть. Наверное, то же чувствует женщина, когда производит на свет дитя.
   - Женщина хочет спать и пить, - ровным голосом произнесла Муся, - и совершенно в такой момент не думает о высоком. Ну никакого пафоса не чувствуешь, когда лежишь в луже собственной крови... Ты своему чаду давно звонил?
   - А что ему звонить? Мы же и так видим, что у него все хорошо!
   - Одно дело видеть, другое дело живьем поговорить. Эх, ты, горе-папаша.
   - Я вполне счастливый состоявшийся папаша, - возразил Белослав Никифорович, - и наше кудахтанье сыну не нужно. А кому вот я бы реально помог, так это нашим подопечным -- Альфие в первую очередь. Ты же понимаешь, я говорю не разговорах, которые веду со всеми ними. Я о настоящей помощи...
   - И не смей, - жестко отрезала Муся. - Помнишь, тридцать лет назад? Ты вмешался и все испортил. Как же ты испортил! Ты устроитель, но не вершитель, ты не должен вмешиваться. Помогай, подталкивай, намекай, оберегай, но не вмешивайся. Люди сами должны сделать, то что должно.
   Греков, стянув с носа очки и отложив их на комод, смущенно уткнулся носом в свой разноцветный перстенек с одиннадцатью сияющими камушками. Капелька рубина на перстне перемигивалась с огромным пылающим камнем в левой руке Белослава Никифоровича.
   - Не тридцать, а тридцать один год назад, - еле слышно поправил он жену.
  
К оглавлению
  

Глава 13. Следы ведут в Лугу.

   - Здравствуй, человек, - сказал Комлев, протягивая руку Костику. Тот застенчиво, с некоторой опаской пожал здоровенную лапу капитана и убежал в комнату.
   - У меня гостиная на кухне, а в гостиной спальня, - улыбнулась Альфия. - Так что прошу к столу, на табуреточку.
   Эдуард Артурович уселся на предложенное место, закинул ногу на ногу, но, заметив легкое недовольное движение уголков глаз хозяйки, расплел ноги, приосанился.
   - Угощайтесь. Это с яблоком и корицей, а это рыбный пирог. Чувствуете, как я пытаюсь Вас задобрить? Даже не задобрить, а прямо умаслить.
   Комлев повел носом, закатил глаза:
   - Ну и запахи! Даже курить не хочется. Вы меня ограничивайте, я же запросто могу слопать все, что на столе.
   Альфия разлила кофе, подала капитану чашку и, глядя на него в упор, спросила:
   - Вы что-то хотели мне сообщить?
   - Угу, - промычал Комлев. - Ваш адресочек в нашем отделении известен. На Вас дедок один все время стучал, наряд вызывал несколько раз... Мне участковый Ваш про пироги и рассказал. Хоть бы, говорит, еще раз нас вызвали, пироги, говорит, божественные.
   - Не стучал, как Вы изволили выразиться, а как мог, боролся, за чистоту и порядок, - поправила Альфия.
   - Вы его оправдываете? - с удивлением воззрился Комлев. - Он же кляузы на Вас строчил! Я читал -- там пять томов переписки!
   - Он одинокий человек. Одинокий и с обостренным чувством справедливости.
   - Он самый обычный поклепщик и сутяжник. Не понимаю я Вас.
   - Вы ошибаетесь. Виталию Николаевичу жить незачем, а это для человека самое тяжкое испытание. Он таким образом свою жизнь пытается наполнить смыслом. Но мы ведь не о нем говорим, правда?
   - Правда, - кивнул Комлев. - Говорим мы, во-первых, о владельце этой квартиры. Вернее, о владельцах. Я в паспортной службе нашел любопытный фактик -- квартира, в которой Вы обитаете, не принадлежит Вам целиком.
   - Да, а что в этом такого? Мы с сестрой и сыном в равных долях владеем этой площадью.
   - А на Якубовича?
   - Сестра с мужем.
   - А как так получилось, что Ваша сестра и там, и там что-то имеет? Почему Вы, имея половину неплохой квартиры в самом центре города, уступили долю гражданину Бурту?
   Альфия сделала глоток кофе, вздохнула.
   - Он тяжелый человек... Но мою сестру любит. И детей своих любит. Это он предложил обмен. Мы ведь, было дело, вшестером в двухкомнатной квартирке ютились, это уже после моего развода было, -- я с Костиком, и Нурия с семейством. Он... Он Костика еле терпел, и малышам своим запрещал с Костей общаться... Хотя они же совсем крошки были, ничего еще не понимали. И, знаете, когда дома висит такая звенящая ненависть...
   - Ненависть? Вы его ненавидели?
   - Я? Что Вы! Это он нас ненавидел. Вернее, Костика. Знаете, такая ненависть на генетическом уровне -- урод не должен коптить это небо. Со скалы его, или в лес на съедение диким зверям.
   - Он бил ребенка?
   - Нет, конечно. Разве ж я позволила бы? И не оскорблял даже. Но... Это надо чувствовать. Это как душная предгрозовая атмосфера, когда вот-вот хлынет... Нельзя людям в тесноте жить, в тесноте достоинство теряется.
   - Если его не было, то и терять нечего, - возразил Комлев. - Вон, когда любят, и теснота нипочем.
   Он тут же в смущении от своей неожиданной романтической ремарки вгрызся в кусок пирога.
   - Может быть, - рассеяно согласилась Альфия. - В общем, настал у нас тогда момент, когда мы не могли друг друга видеть. Дома не протолкнуться, детки вопят, по углам коробки и чемоданы, мы с сестрой по-мелочам друг на друга взъедаемся... Я предложила разъехаться. Двухкомнатную можно разменять на две приличные комнаты в коммуналках. Но Толя предложил иной вариант. Он дал мне денег и помог найти дешевую отдельную квартиру. Как Вы понимаете, это стоит гораздо больше, чем комната. Тем более, на Васильевском, а не в Веселом Поселке или Сосновой Поляне.
   - И Вы фактически продали Бурту свою долю?
   - Да. Доплату за эту квартиру, а она получилась неподъемной для меня, мы с ним разделили так: половину он мне простил, взамен этого на его жену, мою сестру, оформили пол-квартиры. А другую половину я обязалась выплатить ему в течении трех лет.
   - Вам не кажется, что Вас облапошили? На Якубовича Вы владели половиной двухкомнатной квартиры, а здесь -- одной третью однокомнатной.
   - Если нас с Костиком вместе считать -- двумя третями. Может, в малой доле я и потеряла, но зато мы живем отдельно.
   - И Вы не думаете, что сестра когда-нибудь предъявит свои права на долю в Вашем доме?
   - А у меня такой принцип, господин-товарищ капитан, что чем меньше думаешь о плохом, тем менее вероятно оно наступит. Живем же мы, и ничего! Нет, Нурия в игры с ледяной избушкой играть точно не будет. Как ни прискорбно мне говорить, но ей не метры мои жалкие нужны, ей нужно чувство контроля надо мной... Видите, как я разоткровенничалась с Вами?
   - Контроля? В смысле, Вы без ее ведома ничего со своей недвижимостью не сможете сделать? Ни обменять, ни продать?
   - Именно так.
   - А, предположим...., предположим, с Вами что-то случается, скажем, Вы становитесь недееспособны, тогда кто...
   Альфия вспыхнула, сверкнула глазами и решительно перебила:
   - Даже и не будем предполагать! И оставьте свои подозрения насчет коварных планов моей сестры по захвату квадратных метров.
   - Лады, - неожиданно легко согласился Комлев. - Тогда давайте об отвлеченном. Я на самом деле к Вам с просьбой пришел. У меня по одному делу финн проходит потерпевшим, расколотил машину на скорости, уверяет, что это происки его врагов.
   - Так, - произнесла Альфия. - И что?
   - Вы же финский знаете, а мне чтобы переводчика на допрос выписать, надо столько бумаг и нервов извести, а, главное -- времени! А у фина виза кончается, ему уезжать пора... Вы в автомобильной лексике сильны?
   - Это смотря насколько придется углубиться в технические вопросы.
   - Ну, вот например, такую фразу переведёте: "Кто мог подрезать тормозные шланги? Снабжен ли Ваш автомобиль антиблокировочной системой колес?"
   - Если предварительно покопаюсь в словаре, смогу, пожалуй, - заявила Альфия. - Потерпевший Ваш, я надеюсь, не в больнице? Говорит внятно?
   - А! Нормально. Он пристегнут был. Машина вдребезги, а он только фингалами от подушки безопасности отделался. Хорошо, машин рядом не было, его ведь занесло, когда он оттормаживался на неработающих тормозах при скорости в сто десять км в час. Экспертиза показала, что тормозной шланг на левом переднем колесе был разрезан. Он, естественно с претензией в милицию, а мы, честно говоря, подозреваем, что это он сам себе ради страховки сообразил со шлангом.
   - Не знаю, не знаю, - с сомнением произнесла Альфия. - Так рисковать жизнью ради страховки... Может, этот шланг сам перетерся обо что-нибудь? Или машина на камень острый наехала?
   - Ну какие камни на Приморском шоссе?.. Альфия Мансуровна, если Вы не возражаете, я приглашу Вас на беседу с этим шумахером, хорошо? А мы оплатим, обязательно оплатим, только не много и не сразу. Везде ж бюрократия.
   - Хорошо, - кивнула Альфия. - Сколько ни будет, все пригодится.
   Комлев с жалостью посмотрел на нее. На ходу сочиненная историйка о шлангах подтвердила его крайние сомнения насчет глубоких познаний Альфии в области устройства автомобиля. А уж фраза о разделенных диагональных контурах наверняка привела бы бедную женщину в легкий ступор.
   Эдуард Анатольевич допил кофе, встал к раковине, вымыл чашку и беспомощно оглянулся на хозяйку.
   - Вы ищите, куда поставить? - усмехнулась та. - Какой Вы самостоятельный гость. Откройте шкафчик. Там сушилка.
   - Не люблю грязи, - ответил Комлев. - За пироги спасибо. И.. вот что... Было бы в дальнейшем неплохо, если бы Вы мне сразу рассказывали всякие полезные подробности.
   - Какие, например?
   - Например, что Вы знакомы с сыном Нины Петровны Шкарабы, и даже писали на него заявление. И что с сестрицей своей у Вас очень-очень сложные отношения. Может, Вы мне сразу и про Игоря Мостовых сообщите что-нибудь, дабы я не тратил время на поиски?
   - Игорь Мостовых? Кто это?
   - Не знаете?
   - Нет.
   - Это третий человек, свидетельствующий против Вас. Он якобы видел, как Вы разгуливали в день исчезновения Калинкина и Ивченко возле стоянки с машинами Сергея. Так же, как и Нурия Мансуровна, и Нина Петровна.
   - Откуда он меня знает? Мне он незнаком.
   - Он опознал Вас по фотографии. И вот что я думаю. И сестре, и Шкарабе Вы сильно насолили. Не могу понять, чем именно сестре, тут какие-то у вас психологические штучки, но дело Евгения Шкарабы я внимательно прочитал. У нас есть еще показания Антонины Сергеевны, Вашей бывшей свекрови, что она заметила из окон своего дома, как Вы крутились у машин, но мы в расчет ее слова даже не берем ввиду предвзятого к Вам отношения. Складывается впечатление, что против Вас заявляют те, кого Вы очень раздражаете. Но тогда вопрос: что против Вас имеет Мостовых?
   - Я не знаю, кто такой Мостовых, - повторила Альфия. - И уж тем более не знаю, чем могла вызвать его раздражение.
   - Хорошо, - спокойно изрек Комлев и пошел в прихожую. Уже в дверях он спросил, - А эта девочка, Елена Курносова, Вы ее видите у соседа?
   - Вижу. Насколько я поняла, она временно живет у него.
   - А у деда этого ... э-э-э ... отклонений по отношению к детям не замечено?
   - Боже ты мой! Ну о чем Вы говорите! - всплеснула руками Альфия. - Ему далеко за восемьдесят, какие еще девиации могут быть в таком возрасте? Девочка вполне спокойна. С Костиком играет иногда. Приходит поздно, но в половине девятого уходит куда-то. Думаю, что в школу.
   - Ага, - сказал Эдуард Артурович на прощанье. - Чудненько. И чего я к Вам все хожу? Наверное, из-за пирогов.
  
   Владимир Сергеевич отказался передавать дела. Видеть в течении двух недель рядом с собой того, кто займет его место, и ради кого улизнула из дома родная дочь, было невыносимо.
   - Сам освоишь, - скупо обронил шеф, когда Пашка заикнулся о ведении дел в конторе. - Бецки пришлет тебе шаблоны документов.
   Пашка не стал настаивать. Он подозревал, что никакого ведения дел не было и в помине, все текло по законам Дао -- куда придется и как случится. Пашка попытался аппроксимировать ВладимирСергеевичев подход к жизни на его семейную сторону и решил, что у себя дома тот вряд ли был на первых ролях. Пашка стал примерять семейную жизнь к своей особе -- не то чтобы понравилось, но и отвращения не вызвало. Прикольно было бы жить отдельно ото всех, завести собаку и после ужина (заботливо приготовленный любящей женой, а кем же еще!) долго-долго гулять в любую погоду с задорным игривым пёсиком. По хозяйству, мебели и детям, а также по распределению бюджета пусть будет главной жена. А Пашка будет главный по спокойствию и благополучию в семье. А еще он быстренько соорудит двух пацанов, и они спаянной бандой из трех мужиков будут заниматься всяческим изобретательством и роботами. Да, роботами. Пашка давно точил зубы на робототехнику, да все время что-то отвлекало.
   - Поздравляю, очень рада за тебя, - Лидочка вывела Пашку из мечтательного состояния. - Я считаю, твой рывок в карьере надо отметить. Сходим в кафе? Я приглашаю.
   - Я не могу, - посуровел Пашка и чуть отодвинулся. - У меня вечером свидание.
   - Зачем же вечером? - мило улыбнулась Лида. - Пойдем в обед. Сколько можно бутерброды жевать? Я одно местечко знаю с обалденной кухней. Там недешево, но раз в жизни сходит стоит. Кстати, если понравится, можешь свою девушку сводить туда.
   Последний аргумент заставил Пашку задуматься, поколебаться и согласиться.
   - А где твое местечко?
   - На Конногвардейском. Ресторан "Симпозиум".
   - Ну и название... Это столовая для академиков? Я там не подхвачу вирус многомудрой учености?
   - Не похватишь, тебе это не грозит, - снисходительно глянула Лида. - Разве ж начальник может быть многомудрым? Начальник может быть злым или добрым. А многомудрым -- никогда.
   Пашка от такой логики только захлопал ресницами. Он крякнул и поинтересовался:
   - А вот Владимир Сергеич -- какой он у нас?
   - Добрый конечно! Разве ж не очевидно? Он всегда все прощает.
   - Все -- это что?
   - Ну, когда я ошибок понаделаю или не успею в срок.
   - А ошибки от этого потом сами рассасываются?
   - Мне потом очень помогаешь ты, и я ценю это. Я очень это ценю, Павлик.
   Лида понизила голос и одарила Пашку многообещающим взором. Окатила розами возможных благ и наслаждений. Пашка смутился от ее напора, поймав злой и настороженный взгляд Вадима, напряженно пытающегося ловить Пашкины реакции, и поспешил отстраниться от публичной нежности:
   - Лучше бы ты вовсе не косячила, чем ценить потом чужую помощь.
   Лидочка очаровательно надула губки:
   - Ну я же просто женщина! А женщине тяжелее!
   Пашка сжал зубы. Женщина... Коли не хватает мозгов, так и не суйся, подумал он. Интересно, откуда Лидочка взялась на его голову? Пашка хотел спросить об этом Михаила Николаевича, но не стал этого делать, рассудив, что смотреть назад неконструктивно. Он перелистал личное дело Лиды и вздохнул -- барышня была на бессрочном договоре. Это означало, что ее, как от человека, не приносящего никакой пользы, уволить будет непросто. Да и жалко. Но и денег компании жалко. И дела, которое только тормозится от присутствия в нем славной девушки Лиды, тоже жалко. Пашка вздохнул еще раз. Тяжело быть хорошим парнем и хорошим шефом.
   Бецки с неким лихим задором назначил Пашке испытательный срок в три месяца.
   - Это не я тебе не доверяю, - сказал он, когда объявил о своем решении. - Это ты сам себя должен проверить. Не все высококлассные программисты могут быть высококлассными руководителями. Не получится или разочаруешься, будешь работать далее, как работал до того. Получится -- значит, сможешь поздравить себя с новым этапом в жизни.
   Высокие слова любят говорить эти американцы, смешные и пафосные, но Пашка согласился. Он представил, как в его воле будет устроить точную подгонку и притирку всех механизмов устроения дел, как лишь от него самого будет зависеть успех или неуспех проектов, и подписал предложение.
   Вадим Старостин, не ожидавший столь фееричной развязки, а посему чувствующий себя воздушным акробатом на трапеции без страховки, снова зыркнул исподлобья. Пашка лопатками ощутил жгучий штырь, загнанный в левое подреберье, и вздохнул в третий раз. Последние два дня вся Пашкина работа сопровождалась протяжными вздохами, сопутствующими его тяжкий моральный выбор.
   Вот Вадим -- что с ним делать? Он как раз на контракте. Уволить в конце срока - раз плюнуть. Но свой проект с несчастной "Точкой лоялти" ведет стабильно и уверенно. Не переломится, конечно, лишний раз, и энтузиазмом не страдает, но ведь, честно говоря, все эти авралы и внеурочная деятельность -- результат дурацкой организованности. Человек не обязан сгорать дотла за оффисным компьютером. С другой стороны, держать в команде подлеца -- мина замедленного действия, рванет рано или поздно в самый неожиданный момент.
   А вот еще нехватка рабочих рук, вернее голов. Однозначно, надо брать еще двух-трех человек с приличным уровнем, так они и жалованье попросят приличное. Чтобы оплатить высокий уровень, придется уволить балласт. То есть Лиду и... Кого еще? Вадима? Андрюшу?
   От этих мыслей у Пашки в голове случилось переполнение стека, вследствие чего решил припасть к открытым источникам мудрости. Он открыл браузер и углубился в поиск подходящей литературы по руководству в электронных библиотеках.
  
   Хитрая Ленка сходила на первый урок -- на математику, справедливо полагая, что родителям не придет в голову искать ее в школе в столь ранний час на столь странном для нее предмете. Она намеренно опоздала на пару минут, чтобы не встречаться ни с кем из администрации. Захаров шепотом сообщил ей, что ее матушка была вчера вечером у директрисы, и что в учительской висит объявление о розыске ученицы Курносовой, и что математичка в учительскую не ходила, потому что сама приперлась на минуту позже, и еще не знает о розыске.
   - Техничка тебя, наверняка, засекла, - добавила Маруся Кожевникова, - или из наших кто-нибудь сдаст.
   - Точно, - кивнул Захаров. - Отпросится в сортир, а сам бегом к директору.
   - Да не должны, вроде, - неуверенно возразила Ленка. - Кто у нас стукач?
   - А вот кто первым лапу задерет, тот и стукач... Шла бы ты домой, Пенелопа, - предложил Захаров, - Не убьют же тебя там.
   - Не убьют. Только дело у меня есть, мучачо, мне еще пару-тройку дней, и можно будет пойти сдаваться...
   - Курносова! - повысила голос математичка и постучала карандашом о стол, - Все болтаем? Как ЕГЭ писать-то будешь?
   - На трояк нацарапаю, - примирительно бросила Ленка. - А больше мне не надо.
   - А можно мне выйти? - Иванова поднялась из-за парты и, не ожидая разрешения, направилась к выходу.
   - Я еще не позволила, - рассердилась математичка, - а ты уже пошла!
   - А у меня понос, - с равнодушной наглостью процедила Иванова и вышла.
   - Поняла, кто? - снова шепнул Захаров. - Вот они, приспешники правящего режима красного учительства ...
   - Нифигос! - возмутилась Ленка и, прихватив сумку, сорвалась следом.
   - Курносова!
   Ленка понеслась по рекреации вслед за предательницей Ивановой. Та быстрым шагом двигалась по направлению к центральной лестнице.
   - Эй, подруга! - окликнула ее Ленка. - Притормози-ка чуток!
   - Чего тебе? - зло огрызнулась Иванова.
   - Туалет в другой стороне.
   - Твое какое свинячье дело?
   - Очень прямое. Стучать бежишь?
   - Чего? - не поняла или сделала вид, что не поняла Иванова. - Чего прицепилась? Вали давай.
   Ленка обошла ее кругом и встала -- руки в боки -- перед дверью на лестницу:
   - Гадина ты, Иванова. Можешь, конечно, мчаться и стучать, только хрен вы меня достанете.
   - Я -- гадина?! Это я -- гадина?! Ты чего возбухаешь? Чего бочку катишь, б.. рыжая?
   - С того и возбухаю, что ненавижу предателей!
   - А кто тут предатель?! Ты кретинка, слова-то выбирай! Что я сделала?! Я вот не поняла, чего ты наехала на меня? Пусти, дура!
   Иванова оттолкнула Ленку и сбежала вниз.
   - Курносова! Иди-ка сюда!
   По коридору решительной поступью надвигалась директриса. Из ее спины быстрой тенью мелькнула фигура в защитных с пятнами брюках.
   Ленка затравленно оглянулась -- статуя коммандорши неотвратимо приближалась к ней -- и побежала вслед за Ивановой. У выхода она столкнулась с уборщицей Марьей Семеновной, возюкающей шваброй по линолеумной плитке холла, та с завидной скоростью реакции уцепилась за Ленкину футболку, чтобы задержать нарушительницу, но Ленка саранчовым скачком прыгнула через ведро и вырвалась на волю. Марья Семеновна, не удержавшись, забалансировала на месте, не упала, но задела ногой ведро и расплескала половину его содержимого.
   Выскочив на улицу, Ленка нырнула под школьное крыльцо. Тотчас над ее головой затопотали, а затем донеслись обрывки фраз:
   - Да, Тамара Николаевна.... Да, она была здесь... На вид вполне бодрая, нашего работника вот в воде искупала... Нет, убежала... Не волнуйтесь, девочка на вид здорова и полна сил... А у нас муниципальный договор с охранным агентством только до середины мая, далее родители сами должны оплачивать пост. Но вы же не платите. Никто не хочет платить. Какие к нам претензии?... Воспитывать должна семья, а не школа, если только можно в семнадцать лет кого-нибудь воспитать... До свидания... Это уж Вы сами с милицией разбирайтесь, а я сообщила Вам... Да, до свидания.
   Дверь хлопнула, и, выждав некоторое время, Ленка выползла из-под крыльца. Матушка устраивает засады в школе, значит, пока не решится дело с пропавшим Калинкиным, Ленка в школу ни ногой. Может, Ленка не там ищет, и "Симпозиум" ни при чем, но больше нет никаких вариантов, так что придется действовать активнее. Хотя бы для того, чтобы сказать -- да, версия с темными делишками в "Симпозиуме" тухлая и совершенно ложная.
   Потрачу еще два дня, решила Ленка, и если зацепок не найду, сдамся в лапы душителей свобод.
   Ленка выбралась на проспект через дыру в заборе, прошла до ближайшей подворотни и нос к носу столкнулась с Ивановой. Одноклассница сидела, прижавшись спиной к стене, и курила. На лице ее блестели полоски от слез.
   - Люд... Ты плачешь?
   - Я тут смеюсь, - ответила Иванова. В голосе у нее пульсировала крепко сжатая пружина невыплесканных эмоций. - Ха. Ха. Ха.
   - Это ты на меня настучала?
   - Сдалась ты мне.
   - А чего ревешь?
   Иванова вдруг уткнулась в коленки и всхлипнула. Потом подняла покрасневшие глаза и тускло сообщила:
   - Мать опять отвезли в больницу. Сеструха только что смс-ку прислала. Сейчас докурю и поеду к ней.
   - А что с ней?
   - Избили ее.
   - Господи, кто?!
   - Сожитель, наверное. Он, бл.., всегда ее лупит. А она терпит, как овца. Говорила я ей: пиши заявление, пусть посадят мудака, а она говорит, что мужику не хочет жизнь портить. А то что он ей все испортил... А.., - Иванова снова всхлипнула. - В прошлый раз месяц пролежала в больнице с отбитыми почками... Я его убью. Подговорю Толяна и убью.
   - Ну и сама в тюрьму сядешь. Ты не думай даже. Люд, ты слышишь?
   - Да слышу, не глухая... - Люда вытерла глаза, швырнула окурок. - Советчица тут нашлась.
   - Да я помочь тебе хочу.
   - Ага, и поэтому орешь, как придурочная, что я стукачка.
   - Блин, офигец!... Лос мучачос гамадрилос... Ну, извини, я думала, что ты пошла к директрисе про меня говорить.
   - Сдалась ты мне...
   - Это я уже поняла.... Слушай, а кто у нас сегодня в камуфляжных штанах приперся? Дебильный такой прикид...
   - Это Светка Тихонова выпендривается. Типа каратистка... Дура.
   - Я думала, вы дружите.
   - Это она так думает. - Иванова по-мужски сплюнула, поднялась и молча ушла.
   Ленка почесала затылок -- время раннее, даже десяти еще нет, куда податься, неясно. "Симпозиум" еще закрыт, в школу идти нельзя. А что если...
   Ленка достала мобильник с новой симкой и принялась названивать редким своим подругам. Все отказались. Оно понятно -- у всех учеба или работа, а тут втягивают в сомнительное предприятие. Делать было решительно нечего, и Ленка упорно обзванивала всех, чьи номера телефонов сидели в памяти. Не прошло и четверти часа, как список претендентов иссяк. "Может, самой сдаться", - стала уже размышлять Ленка, когда перед глазами всплыл номер Даши, "сестридзе", как значилось у Павла в записной книжке.
   - Здравствуйте, Даша, - начала торжественно Ленка.
   - Привет, спасительница алкоголиков! - Пашкина сестра узнала ее. Это хорошо.
   - Даша, Вы заняты сейчас?
   - Давай на ты, ладно? Я так догадываюсь, что у тебя есть дело, от которого я не смогу отказаться. Ну, посмотрим, может, и не занята.
   - Вы... Ты не думай, что я шучу или прикалываюсь... Я попозже все объясню. Ты не могла бы подъехать на Конногвардейский бульвар, чтобы я прямо с него вызвала для тебя скорую?
   - Скорую?! Не, я подозревала, что братец у меня с приветом, но чтобы его девушки тоже... И что? Мне изобразить внезапный приступ аппендицита?
   - Нет, я сама все скажу. Тебе только типа в обморок упасть, а потом очнуться. Скорая приедет, послушает пульс, поймет, что все хорошо, и уедет.
   - И в чем смысл?
   - Не могу я пока говорить, - взмолилась Ленка. - Честно, не могу.
   - Ладно, - согласилась неожиданно Даша. - Так и быть. Только мне в два надо быть в институте.
   - Да тут на полчаса максимум!
   - Хорошо, еду. Как тебя найти? Я буду в голубом пончо.
   Ленка объяснила, перевела дух и наконец-то удивилась. Наверное, у Пашки все семейство такое легкое на подъем. Наверное, и "папахен" с "мамахеном" способны за секунду сорваться с места, на ходу соображая, во что, собственно, они ввязываются. Ленке почему-то от этого стало приятно, но именно поэтому мысль была беспощадно изгнана ее из головы, и на Конногвардейский Ленка помчалась ничем не отягощенной.
   Даша оказалась Пашкиной версией-лайт. Те же белокурые волнистые локоны в художественном беспорядке, те же синие огромные глаза со странной смесью доверчивости и хитринки во взгляде, та же сухощавая ртутная фигурка. А еще Даша была настоящей красавицей. Ленка, едва приметив летящую по бульвару девушку в голубом со струящимися за спиной тканями, стушевалась, поникла. Сестра у Пашки -- просто модель, а она тут такое чучело...
   - Я перед выходом бабахнула десять ложек кофе с красным перцем, - на лету объявила Даша. - Для достоверности. Мне же надо обосновать причину вызова. И "Визин" закапала в глаза. Так что врачам будет где разгуляться.
   Она замолчала, прикусив губу, и добавила:
   - Вот, значит, из-за кого мой братец умом тронулся. То парит под облачками, то кручинится навзрыд...
   Ленка покраснела:
   - Не очень-то он тронулся. У него таких, как я, штук двадцать, наверное. Я видела, как он лобызался с одной чикой...
   - Павка?! Лобызался? Умереть, не встать! Вот это цирк с конями! - Даша рассмеялась. - Хотела бы я посмотреть на это душераздирающее зрелище. Бедная барышня! Этот дуралей, небось, всю искусал ее в порыве страсти!
   - Нормльно он целуется! - вспыхнула Ленка. Ей стало ужасно обидно за Пашку. Вот ведь ехидна попалась у него сестрица!.. Вспыхнула и осеклась.
   Даша усмехнулась, но не стала развивать тему любовных похождений братца, а поинтересовалась:
   - Скорую вызывать будем? Мне лечь на лавку и закатить глаза?
   Ленка кивнула, указала на тут самую скамейку, с которой увезли толстяка по имени Никанор Сидоров, и набрала цифры, накрепко засевшие в голове, несмотря на выхваченную цепкой лапкой Гургена визитку: 7034585.
   - "Первая негосударственная экстренная помощь" слушает.
   - Тут Никанору Сидорову плохо стало, - отозвалась Ленка. - Просит только вашу скорую. От ноль-три отказывается.
   - Где Вы находитесь? - голос диспетчера, как и в прошлый раз, напрягся.
   - Конногвардейский бульвар, рядом с кафе "Симпозиум".
   - Ждите, машина будет через несколько минут.
   - Только...
   - Что только?
   - Только это девушка. Говорит, что она Никанор Сидоров. Может, она с ума сошла? Может, мне все-таки по ноль-три позвонить?
   - Наша бригада будет быстрее государственной, - жестко отрезала женщина-диспетчер, - ждите. Постарайтесь уберечь больную от резких действий.
   - Да она и не дергается даже.
   - Вот и хорошо. Бригада уже едет.
   - Ложись, - зашипела Ленка, едва лишь закончив разговор с диспетчером. - Они приезжают очень быстро.
   Даша проворно плюхнулась на лавку, закатила глаза и вывалила на бок язык. Ну в точности собачонка под наркозом на столе у ветеринара.
   - Так сойдет? - прошепелявила она, не смыкая губ.
   Ленка хихихикнула, но взяла себя в руки.
   - Не верю, - сурово произнесла она. - И зрители не поверят.
   - А так?
   Даша состроила печально-одухотворенную мину, уронила правую руку на землю, приоткрыла рот. То ли героическая смерть партизана, то ли снятие Иисуса с креста. Точно! Пьета Тинторетто, вот что попыталась изобразить Даша.
   - Ты, наверное, художница или искусствовед, - предположила Ленка.
   - Ух ты! А как догадалась? - Даша приоткрыла один глаз и с любопытством уставилась на Ленку.
   - По-моему, ты копируешь мертового Христа Тинторетто, а, значит, знакома с его картинами.
   - Логично, - согласилась Даша. - Но вообще-то, я Микельанджело имела в виду...
   Вой сирены, накативший на них со стороны площади Труда, заставил Дашу броситься на скамью, а Ленку побежать встречать реанимомобиль.
   - Это не Вы вчера нас вызывали? - нахмурился один из санитаров. - К такому крупному мужчине.
   - Я. Я тут в кафе работаю. Выхожу, а они лежат...
   - В "Симпозиуме"? - спросил второй санитар, бросив беглый взгляд на кафе.
   - Ага! - Ленка попыталась ответить как можно более простодушно. - Сначала уборщицей была, а потом меня повысили.
   - Понятно, - оборвал ее врач. - Что с девушкой?
   Он уже замерил ее пульс и намеревался приподнять веко.
   - Что-то мне плохо стало, - заплетющимся языком простонала Даша. - А сейчас уже лучше. Извините за беспокойство, я пойду...
   - Никуда Вы не пойдете, - врач жестко усадил на лавку приподнимающуся Дашу, надавив на плечо своей сильной жилистой ладонью. - У Вас пульс больше сотни и глаза... Не нравятся мне Ваши глаза...
   - Да все понятно, - изрек первый санитар. - Надо обязательно проверить состояние. Пройдемте в машину.
   - Может, Вас донести? Вам трудно идти? - предложил второй, - Я схожу за каталкой.
   - Не надо меня никуда везти! Ай! Не трогайте меня! Мне противны Ваши прикосновения! Фу, как гадко! - Даша вошла в роль и, не меняя запинающейся интонации, насколько позволил образ полуобморочной барышни, повысила голос на бригаду скорой помощи.
   - Клопики поползли, - прошептал врач себе под нос, но Ленка услышала его реплику. Что еще за клопики? - Вы не волнуйтесь, милая, больно Вам не сделают, понаблюдаем за Вами пару часиков и домой отвезем. Вы где живете?
   - Я... там... на Литейном..., - Даша встала, вернее, ее подхватили под локоточки два санитара, - Что-то мне не фонтан...
   Санитары, врач и Даша медленно поползли к машине. Ленка, кусая губы, отчаянно пыталась придумать, как вызволить Дашу из крепких клешней эскулапа. Она метнулась к кафе, спряталась за его колонной у входа. Врач обернулся -- Ленки уже не было. Ленка сквозь кусты ломанулась в сторону машины скорой помощи, присела за бампером автомобиля, припаркованного неподалеку.
   Даша стала оседать, ронять голову на грудь, дрожать в коленях.
   - Совсем девка плоха, - донесся до Ленки приглушенный голос санитара. - Куда ее? На Ветеранов? Или сразу в Лугу?
   - В Лугу, - сказал врач. - Надеюсь, документы при ней. Саша, осмотри в машине ее сумочку.
   Саша буркнул "Угу", и тут случилось невероятное: Даша, неожиданно воспряв, вырвалась из объятий сопровождающих и сиганула через проезжую часть. Санитары бросились вслед, но плотный поток машин не позволил им пересечь улицу и догнать беглянку. Пока растерянная бригада металась вдоль просвистывающих мимо автомобилей, Даша скрылась за длинным серым зданием в стиле северный ампир. Когда движение замерло -- в двухстах метрах позади загорелся красный свет -- они пересекли проспект, порыскали немного, но вернулись безрезультатно.
   - Очумела наша пациентка, - сказал Саша. - Видели, как понеслась? На первый разряд, не меньше.
   - Никуда она не денется, - зевнул врач. - Побегает-побегает, и снова плохо станет. Все они рано или поздно сдаются.
   - Вот придурки, - плюнул Саша. - С жиру бесятся.
   - Тебе-то что? Клиент платит.
   - Да противно это все.
   - Что тут противного? - не понял врач. - Мы же лечим! Мы помогаем!
   - Они гробят себя, а мы...
   Далее Ленка ничего не разобрала, поскольку троица уселась в мшину и захлопнула дверь. Реанимомобиль тронулся, но Ленка, опасаясь засветиться, просидела на корточках между машинами еще несколько минут.
   - Офигец! - пробормотала она. - Тодос лос интересадос!
   Ленка выбралась из укрытия и побрела к деду, на Большой проспект Васьки. На Благовещенском мосту ее настиг Дашин звонок.
   - Ну как? - закричала та в трубку, - Ловко я их обдурила?
   - Да! - уважительно протянула Ленка. - Зрелище было сказочным! Партер рыдал, галерка топала!
   - Лен, а кто это был? Почему меня в Лугу собирались увезти? Вроде бы, в городе полно больниц. При чем тут Луга?
   - Это я и хочу выяснить, - вздохнула Ленка. - Какие-то мутные дела творятся у нас тут...
   - Тут -- это где?
   - Я попозже... Я не могу, прости пожалуйста!
   Ленка вырубила телефон и обозвала себя свиньей. Даша помогла ей, а она... А она вот-вот все узнает, и тогда обязательно поделится с замечательной девушкой Дашей своими находками. Отличная сестренка у Пашки. Да и сам Пашка... Может, и вправду, та девица все напридумывала, а Пашка тут ни при чем? Свадьбы же не будет у него! Не будет свадьбы! И никого у него нет! Никого, кроме Ленки!
   Ленка в порыве накатившего восторга подкинула вверх сумку, поймала, подпрыгивая и напевая, понеслась к старикану. Надо бы приготовить ему что-нибудь вкусненькое. И полы помыть. А вечером она точно позвонит Пашеньке. Придумает, что говорить, и как извиниться, и позвонит.
  
   Молодой лейтенант Засекин сдвинул пальцем форменную фуражку с затылка на лоб, посвистывая обошел расплющенную о сосну машину и приознес в недоумении:
   - Ерунда какая-то. Вроде бы дорога ровная, поворот не крутой, а на моей памяти уже третья авария за год.
   - Прямо здесь? - отозвался его напарник сержант Величко.
   - Ну, более или менее. Три километра туда-сюда.
   - Может, проклятое место?
   - Ну, ты даешь, Леха. Неужто веришь в эту бредятину? Развели по ящику экстрасенсов, так теперь всё непонятное норовят поклятием и сглазом объяснить.
   - А как еще объяснить?
   - Ну уж всяко не чертовщиной. Например, едет водитель из Питера, до Луги добирается за три часа, проезжает Лугу и расслабляется. Дальше дорога спокойнее становится, а усталось никуда не девается. Ну и теряет бдительность.
   - Да ладно, я вот от трех часов езды ни хрена не устану. Вот если весь день ехать и ночь захватить, тогда да.
   - Это если на свежую голову. А если после работы на дачу ломишься, а на работе тебя вздрючили, и жена еще запилила, то и часа хватит скукситься.
   Величко заржал:
   - Это ты про себя что ли рассказал? Что у тебя там с Иркой? Опять поругались?
   - А ну ее, - махнул рукой Засекин. - Глупая баба. Не понимаю ее, вот чего она нудит постоянно. Хочет, чтобы я ушел из дома? Ну, возьму да и уйду.
   - А Ванька?
   - Ваньку жалко, - согласился Засекин. - Парень должен с отцом расти... Ты лучше посмотри, эти живы еще?
   - Молодому-то что будет? Сидит вон ошалелый. А этот... хрен знает. Пульс слабый. Ничего, думаю, скорая уже на подъезде.
   Молодой человек с черными кругами под глазами приподнялся с травы, на которую его заботливо усадили полицейские, запинаясь, пошел к обочине.
   - Э-э-э! Ты куда, твою мать! - заорал Величко. - Сядь обратно!
   Но человек, словно не расслышав его окриков, устремился к дороге. В кювете он споткнулся, упал, но на карачках пополз к неведомой цели.
   - Блин, он, кажется, в шоке, - заволновался Засекин. - Леха, лови его. Кажись, с башкой у него беда.
   - Ну да, подушкой так огреть -- мало не покажется.
   Величко бросился в догонку за раненым, поймал его за шкирку у края кювета, и назидательно, как малому ребенку, стал втолковывать:
   - Гражданин, идите к машине. Скоро медпомощь приедет. Вам нельзя ходить, вам лежать надо.
   Тем временем Засекин, приложив ухо к груди второго пострадавшего, постарше первого лет на двадцать-тридцать, вслушался, выпрямился и поскреб голову.
   - Что с ним? Не понимаю. Сердце бьется, крови нет. Подушка безопасности сработала исправно.
   - Слышь, Юр, а рот у него не перекошен?
   - Есть немного.
   - У моего тестя когда инсульт был, рот был на бок свернут. И язык не засовывался обратно.
   - Похоже, и у этого тоже так же. И что нам делать? В правилах инсультникам только лежать предписывают.
   - Ну и ничего не делай. Пусть лежит, пока реанимация не прибудет.
   - Если это инсульт, тогда все ясно.
   - В смысле? - не понял Величко. - Что понятно?
   - Понятно, почему они влетели в дерево. Этот старый был за рулем, на повороте ему стало плохо, он потерял сознание и управление машиной.
   - Похоже. А вот и скорая. - Величко отпустил непокорного пострадавшего и поспешил к дороге. - Странно. Номера ленинградские.
   - Что странного? - возразил Засекин. - До Луги ближе, чем до Новгорода.
   Выскочившие из скорой врач с фельдшером и санитаром бегом устремились к лежашему на траве водителю.
   - Куда их? - спросил Засекин.
   - В Лугу, куда же еще? - буркнул врач, вкалывая какой-то укол в неподвижное тело. - Луга рядом. С инсультом до Новгорода не довезем.
   - Я же говорил -- инсульт! - торжествующе воскликнул Величко с гордостью заправского диагноста.
   - Если точнее, мы в Боровое, - продолжил врач. - В ведомственном санатории "Солнечный бор" аппаратура лучше, чем в Луге. У них томограф есть и они принимают по срочным показаниям на несколько дней. А потом уже переводят, куда надо -- в Новгород там или Лугу или еще куда.
   - Что же за санаторий такой? - удивился Засекин. - Губернаторский?
   - А Бог его знает. Может, органов, может, правительственный. На нем не написано, а мы и не лезем. Хорошо, что берут срочников.
   Бригада осторожно погрузила на каталку пожилого пострадавшего, усадила рядышком молодого, и с залихватской сиреной улетела в таинственный санаторий.
   - Давай, составляй акт, - приказал Засекин. - А я эвакуатор вызову.
   - Юр, пошукай по салону, может найдешь чего?
   - На халявные бабосики надеешься?
   - Ну а вдруг?
   - Ага, счас! Прямо тебе пачки денег там будут разбросаны. И золотишка пару килограмм.
   Засекин вызвал по рации эвакуатор, а сам принялся исследовать разбитый автомобиль.
   - Ничего! - крикнул он. - Одни лекарства.
   - Видать, чувствовал мужик, что прихватит его, - не поднимая головы от бумаг, откликнулся сержант. - Дорогие лекарства? Может, тестю моему пригодятся?
   - Леха, я же не аптекарь, я в этих пилюльках не разбираюсь.
   - Я возьму их, теще дам, она сообразит.
   - Бери, жалко что ли...
   К наряду ДПС робко приблизился дедок с реденькой бороденкой.
   - Я пойду? - опасливо спросил он. - Можно мне уже ехать?
   - А, черт, - выругался Величко, - совсем забыл про тебя... Вот здесь распишись, и катись.
   Дедок поставил закорючку в углу бумажки, и спустя минуту затарахтел прочь на древнем "Запорожце".
   - Ну, ты дурак, Леха, - усмехнулся Засекин. - "Пошукай по салону"! "Я возьму эти лекарства"! Дед сейчас растрезвонит всем на деревне о твоих подвигах. Алчность, Леша, до добра не доводит!
   - Да уссытся он трезвонить, - равнодушно ответил Величко. - Видал, как трясся. Небось, без ОСАГО ездит и без ТО, у самого, небось, рыльце в пушку.
   - Было бы в пушку, не вызвал бы нас и скорую.
   - Видать, не хотел грех на душу брать... Чё, думаешь, оставить мне эти медикаменты на месте?
   - Да кому они нужны? Бери, не думай. Может, тестю помощь будет. Дорогие-то лекарства теперь?
   - Кошмар, - вздохнул Величко. - Вся пенсия на них уходит.
   - А странный этот второй пассажир, - вспомнил вдруг Засекин. - Будто выпимший. Глаза в кучку и ползет куда-то. Вот тебе и подушка.
  
К оглавлению
  

Глава 14. Пять зубочисток и мятная резинка. Ленка спасает Альфию.

   - Ну и что за фокусы? - строго спросил старикан, приветствуя столь вежливым образом Ленку. - А как же школа? Сбежала, поди?
   - Сбежала.
   - Эх, были б силы, всыпал бы тебе по первое число. До каникул совсем чуть-чуть, а она сбегает. Самое время! Вот оставят на второй год!
   - Не оставят, у меня в первом полугодии нет ни одной двойки.
   - А что случилось-то? - сбавил обороты Виталий Николаевич. - Лень-матушка обуяла?
   - Нет, - мрачно ответила Ленка, - на меня там облаву устроили. Домой хотят вернуть. В смысле, к родителям.
   Старик напрягся. Лоб его весь пошел морщинами.
   - Тебе и вправду домой пора, - выговорил он. - Спишь тут, как бедная родственница на коврике у двери. Дома, небось, и комната отдельная, и маменька с оладушками порхает.
   - Никто там не порхает, - процедила Ленка сквозь зубы. - Вот скажите, Вы на своих детей орали? Заставляли заниматься, чем они не хотят?
   - Не кричали, но заставляли, да. Когда прибираться не хотели или уроки учить...
   - Да я не про это, - перебила Ленка. - Я о мечте... О главном желании... Например, сын хотел стать космонавтом, а Вы его в балет пихали.
   Дед замолчал. В груди у него загромыхала, затрещала колотушка. Он вспомнил Валерика, вспомнил воскресные пробежки... сколько тогда ему было?... десять? одиннадцать лет, когда Валерик почему-то решил, что бегать надо в майке в любую погоду, и заболел на три недели вопалением легких, и Ниночка бранила его, что не уберег сына, что потакал его глупостям. Вспомнил, как сколачивали по весне скворечники (пустое занятие, скворечники занимались воробьями, но Валерику нравилось работать с отцом). Вспомнил походы в планетарий, вспомнил, как Валерик шагал по садику от Горьковской и гордо держал его за руку, снисходительно поглядывая на пацанов с матерями и бабушками. Вспомнил рыбалку с ним и с живым еще дедом, и тихое туманное утро, и ласковый плеск весел по молочному озеру, и Валерик негромко говорит деду, что будет парашютистом-десантником, и Виталий Николаевич хмурится и показывает сыну кулак, я тебе пойду, дескать, в десантники, а дед улыбается и отворачивает кулак. "Не кипятись", - говорит дед, - "Это его жизнь, ему решать". "Ниночка хотела во врачи его определить", - возражает Виталий Николаевич, но понимает сам же, что ломать сына ни за что и никогда не будет, и Ниночке не позволит.
   - Не заставляли Вы, - сказала печально Ленка. - Я же вижу.
   - А у тебя, значит, дома конфликт?
   - Конфликт -- это когда временно. А у меня полный офигец... Давайте я Вам полы помою, - предложила Ленка.
   Она не стала не дожидаться реакции Виталия Николаевича и решительно взялась за тряпку.
   - Ох, и оторва, - покачал головой старик. - Я ведь еще ничего тебе не сказал, а ты уже схватилась. Все сама решать любишь, других не спрашиваешь.
   - А чего их спрашивать? - пыхтя над полом и двигая стулья, ответила Ленка. - Делать надо, а не спрашивать.
   - А вдруг не то делаешь?
   - Ну, исправлю, если не то сварганю.
   - Дурында ты, Елена, - почти ласково сказал дед. - Не всегда можно все исправить.
   - Ни и фиг с ним. Зато это будет только мое решение, а ничье больше.
   Ленка с азартом начистила чайник и кастрюли, протерла повсюду пыль и даже сходила во двор, вытряхнула кухонные половички.
   - Завтра еще ванну отдраю, совсем заросли Вы тут, - простодушно заявила Ленка. - Принести Вам пирожных из ресторана?
   - Не надо, - буркнул Виталий Николаевич. - От них толстеют.
   - А какая Вам уже разница? - удивилась Ленка. - Я бы в Вашем возрасте уже трескала бы все подряд.
   Старик аж задохнулся от ярости. Он привстал с кресла и неожиданно тонким голосом закричал:
   - В каком моем возрасте? Ты доживи еще до моего возраста, дрыгалка! Ну, молодежь, ну наглая растет!
   - Да ладно, ладно, - перепугалась Ленка. - Да я пошутила... И вообще, мне пора.
   Она выскользнула из дома, прихватив свою веселенькую оранжевую суму, и устремилась на Конногвардейский -- второй раз за день.
   Переодевшись в свой дореволюционный, как казалось Ленке, наряд, девушка вышла в зал, где уже попивали кофеек со знаменитыми Гургеновскими инжирными штруделями первые посетители. Время ланча еще не наступило, и за столиками восседали лишь судебные клерки, временно свободные от заседаний, да энергичные молодые люди из общественной приемной президента. У пианино Ленку перехватил сам злобный карлик.
   - Что за история была утром? - прошипел он Ленке в ухо, мило улыбаясь посетителям другой стороной лица, обращенной к столикам.
   - Какая история? - попыталась не понять Ленка.
   - Утром опять к кафе приезжала скорая помощь. Я все видел. Что там произошло?
   - А-а-а! Барышне одной плохо стало.
   - О, матерь Божья! Прости меня, Господи! И что?
   - И ничего. Я позвонила 812 и приехала скорая.
   - Врешь, - Гурген Тигранович насквозь пробуравил Ленку своими черными глазками-вишенками. - Ты звонила не 812. Все ты врешь, маленькая нахальная дрянь!
   Ленка струхнула. Она взяла первые аккорды "Summer Time" и склонила голову над клавишами. По залу поплыл сигаретный дымок и зазвенели отставляемые чашки. Ленка спиной ощутила заинтересованные взгляды посетителей.
   - Почему это я лгу? - не подымая головы, спросила она.
   - Потому что машина приехала негосударственная, - резонно пояснил Гурген Тигранович. - А ты зачем-то мне врешь. С завтрашнего дня ты уволена! Здесь не место лживым тварям вроде тебя!
   - Ну и пожалуйста, - обиделась Ленка. Настроение разом упало.
   - Как звали девицу, которой ты вызвала машину?
   - Откуда мне знать?
   - Не Сидорова ее фамилия? Вспомни?
   Ленка обернулась через плечо, одарив слушателей доброжелательным взглядом, и ехидным шепотом произнесла:
   - Точно. Сидорова она. Никанория Сидорова.
   - О-о-о! - застонал Гурген. - Господи ты мой Иисусе! О Господи!
   Он умчался бешеным галопом, обхватив руками голову. Ленка ожидала нервной его реакции, но не настолько выраженной. В созвучии с моментом она энергично исполнила "Время вперед" Свиридова и сорвала не менее энергичные апплодисменты.
   - Браво! Браво, юная леди! - громко и отчетливо произнес господин с очень важным выражением лица, а затем выкрикнул, - Гурген Тигранович! Благодарствуйте! Вы нашли настоящий самородок!
   Красный, как пожарное ведро, Гурген выскочил из кухни, поклонился с самым плотоядным видом, пронзил молнией взгляда Ленку и умчался обратно.
   Господин поманил пальчиком Игоря, сунул в юркую ладонь подпорхнувшего официанта синенькую купюру, кивнул в сторону Ленки.
   - Пофигу мне твои деньги, - пошептала та себе под нос. Господин с важным выражением лица был ей неприятен. Наверное, из-за трех его подбородков.
   Игорек пристроил банкноту под стопкой нот, приоткрыв, впрочем, самый ее краешек, чтобы остальные клиенты могли догадаться, что денежные пожертвования вполне приветствуются. Укладывая купюру, он положил на крышку инструмента свой мобильник, который до того прятал под салфеткой на рукаве. Придав нотам и деньгам достаточно художественный вид, он скрылся в подсобке, а потом стал летать по двум залам сразу.
   Телефон его, самый простой Самсунг с минимумом функций, остался на пианино. Ленка заметила его не сразу. Она успела пройтись издевательской джазовой обработочкой по советско-комсомольской тематике (папенька обожал эти дурацкие песни из своей юности и постоянно их мурлыкал дома), излив на клавиши подобным образом и презрение, и любовь к отцу, когда мобильник тихонечко затренькал. Ленка уронила последние пафосные аккорды и оглянулась в поисках Игоря. Мостовых отсутствовал.
   Ленка взяла в руки попискивающий телефон и пошла искать Игорька. Она осмотрела комнату отдыха, сунулась в уборщицкую, даже осторожно заглянула на кухню. Телефон упорно свиристел, а на экране у него светились цифры, от которых у Ленки округлились глаза. Она прыгнула в туалет, заперлась и нажала на кнопку соединения.
   - М-м-м, - промычала она.
   - Игоряша, оглох что ли? Вы там что гоните? - напористо ворвался в ухо разгневанный голос. - Третьего человека у вас на ступеньках подбираем! Наше дело маленькое, но тебе по тыковке-то и настучать могут. Ты за качеством-то следи! Сегодня с утра еще один клиент отзвонился, прямо под вашими дверьми. Опять с мурашками.
   - М-м-м, - снова мявкнула Ленка, понижая тембр. Голос продолжил:
   - В общем, мы тебя предупредили. Дальше смотри сам.
   Вызов отрубился, а у Ленки заблестели глаза и затряслись руки. Интуиция не подвела ее! Скорая негосударственная помощь, мгновенно прилетающая на выручку Никанорам Сидоровым, оказалась связанной с "Симпозиумом" и с Игорем Мостовых в частности. Ленка стерла из журнала принятый звонок, после чего быстро пролистала книжку контактов. Андрей. Аня. Баба Валя. Гурген Тигранович... Похоже, аппарат использовался исключительно на работе: ни тебе бро, ни заек. Один лишь Жека уменьшительным именем своим выбивался из списка номеров. Именно этот таинственный Жека звонил Игорю чаще всего. Ленка зафиксировала в памяти его номер -- так, на всякий случай.
   После манипуляций с мобильником Ленка на секундочку привстала на унитаз ногами и глянула сквозь решетку в каморку Гургена. Сегодня поистине был день сюрпризов! В каморке тихой мышкой шуршала по полкам баба Валя, причем настороженные движения ее и скованные позы свидетельствовали отнюдь не о желании прибраться у Гургена Тиграновича.
   Баба Валя методично обшарила стеллажи и вплотную приблизилась к стене, на которой располагалась вентиляционная решетка. Чтобы рассмотреть действия бабы Вали, Ленка прижала щеку к отверстию, скосила глаза и -- о ужас! - неловко двинула головой, отчего из дыры посыпалась штукатурка. Уборщица резво отпрыгнула в сторону и уставилась под потолок. Затем столь же резво покинула комнатку, плотно прикрыв за собой дверь.
   Ленка мягко спрыгнула вниз, сунула ноги в скинутые туфли, аккуратно и беззвучно выскользнула в коридор. И там сразу же телефон Игорька запиликал снова. На этот раз вызов был от того самого Жеки. Ленка вздрогнула от звука и тут же натолкнулась на хозяина аппарата.
   - Звенит, прямо как у меня, - добродушно заметил пробегающий мимо Игорь.
   - Это твой, ты его забыл на пианино, - выговорила Ленка, стараясь не модулировать от волонения голосом. - Я подумала, что если он зазвонит, то мне играть помешает. Вот понесла его тебе.
   - Спасибо, - беспечно улыбнулся Игорь. Он сбросил вызов, сунул телефон в карман. - Вечно я его забываю.
   Он убежал, а за его спиной в самом конце коридора, демонически скрестив на могучей груди руки, осталась стоять баба Валя. Ленка поняла, что та догадалась, кто за ней подсматривал, и с холодной испариной на лбу бросилась в зал к пианино.
   Ленка с остервенением тарабанила по клавишам час подряд, пока пальцы не сковала деревянная усталость. Все это время в служебном проеме изредка появлялась бабы Валина фигура и сверлила Ленкину спину.
   - Иди чаю глотни, - сказал хост Андрюша, - тебе там плюшки принесли.
   - А баба Валя там? - с опаской спросила Ленка.
   - Ушла. Гурген Тигранович ее за овощами на рынок отправил. Ругался как черт, доставка сегодня все перепутала, так что бедный Гурген остался без картошки и морковки. Ничего, баба Валя у нас как бульдозер, запросто десять кило притащит.
   "Ага, и запросто пришибет своими лапищами", - подумала Ленка, радуясь удачному отсутствию бабы Вали.
   Голова шла кругом. Скорая помощь, Сидоровы, Игорь, Гурген и шпионящая уборщица смешались в змеиный запутанный клубок, из которого ни одной ниточки не торчало наружу, чтобы потянуть и размотать. То, что пропавшую парочку чиновников -- Ивченко и Калинкина -- скорее всего постигла участь таинственного Никанора Сидорова, Ленка почти не сомневалась. Они исчезли сразу после обеда в "Симпозиуме". Может, так же, как тот толстяк?
   Ленка заварила себе пакетик чая, сунула в рот булочку и с набитыми щеками вышла на заднее крыльцо подышать свежим воздухом. После прокуренного помещения хотелось проветрить голову и легкие. Ленка толкнула ногой дверь -- та впечаталась в молодого человека, во вчерашнего красавчика с золотыми кудряшками и ясными синими очами.
   - Отошел бы, Жека, - услышала Ленка голос Игоря Мостовых. - Прибьют ведь.
   - Ой! Я не хотела! - пискнула Ленка, натягивая на лицо наивную глуповатую мину. - Я погулять хотела минут пять, у меня мигрень разыгралась.
   Мигренью обычно прикрывалась матушка, когда Ленка в далеком детстве приставал к ней с играми и чтением. О мигрени Ленка имела весьма смутное представление, подозревала лишь, что это где-то в башке.
   - Мигрень? - озадачился Жека. - А!
   - Извините, я не буду вам мешать, - снова пискнула Ленка и прикрыла дверь. Парни хором сказали "Угу" и, кажется, тут же о ней забыли. Ленка отошла к ближайшему окну, села на подоконник, задрав до бедер свою концертную юбку и скрестив по-турецки ноги. Она втянула два добрых глотка чая, когда заметила, что Игорь и Жека попали в ее поле зрения. Они негромко о чем-то переговаривались с ровными лицами без малейших следов эмоций, затем пожали друг другу руки и -- показалось? Нет, не показалось! Игорь сунул Жеке небольшой пакетик, быстро исчезнувший в Жекином кармане. Ленка вмиг похолодевшими пальцами осторожно достала свой мобильник, отключила вспышку и щелкнула сквозь стекло разговаривающих парней.
   Жека вдруг замер и уставился на окно. Ленку смело с подоконника и выбросило прямиком к пианино. Когда Игорь с неизменной ласковой улыбочкой влетел в зал, Ленка тихо наигрывала "Генералов песчаных карьеров", а подле нее стоял коротко стриженый амбал с бычьей шеей и очень-очень дорогим костюмом и внимательно слушал, громко посапывая на самых щемящих нотах.
   - Эта..., - сказал он, тыкая пальцем в Игоря, - малолетка, а так умеет! Давно она у вас тут?
   Ленку он при этом, вроде как, и не замечал.
   - Несколько дней всего. Она сирота, на хлеб себе тут зарабатывает, - серьезно и трогательно ответствовал Мостовых. - У девушки очень сложная судьба.
   - На ей на хлебушек, - произнес амбал. - Смотри, сам не бери, ей отдашь.
   Он наконец-то повернулся к Ленке и добавил:
   - Дочка у меня тоже... пигалица... Я еще приду, ты играй только.
   - Я с завтрешнего дня уволена, - печально изрекла Ленка. - Извините.
   - Уволена? - не поверил амбал. - Ладно, вечерком зайду к Гургену, посмотрим, кто тут уволенный.
   Он вышел, Игорь помчался за очередным заказом, и с самого дальнего столика Ленке помахал руками вчерашний нервный клерк, советник по физкультуре и колхозный жмот по терминологии Игоря. Ленка деланно улыбнулась ему. Тот встал и подошел к ней.
   - Девушка, - начал он, суетливо теребя уголок и без того разлохмаченных этюдов Черни, - Вы вчера принесли мне неправильные зубочистки. Может, сегодня Вы исправитесь и подадите правильные?
   - Вы имеете в виду с сюрпризом? - спросила Ленка и в мозгу у нее щелкнуло. Господи! С сюрпризом!
   - Ну конечно, - еще более засуетился советник-физкультурник. - Обожаю сюрпризы.
   - Секундочку подождите, пожалуйста, на своем месте, - предложила ему Ленка. - А я сейчас. Вы только официанта не просите, он ужасно занят, а у меня перерыв.
   - Хорошо, - зачем-то шепнул физкультурник. - Я подожду.
   Он уселся за свой столик, как садятся отличники в начальной школе -- выровняв по струночке позвоночник и аккуратно сложив руку на руку. Один только взгляд его выдавал готовность низкого старта.
   В служебной комнате отдыха было пусто. Мелькнула в коридоре Аня, махнул в приветствии рукой Леша -- он только что появился и шел переодеваться -- да Петюня с двумя хромированными мисками просеменил куда-то дробными шажками. Ленка прикрыла дверь и выдвинула оба ящика тумбочки, где лежала жевательная резинка и леденцы. Общупав все пакетики и не обнаружив ничего подозрительного, Ленка скользнула взглядом по стенам, по кулеру, по кофе-машине... Кофейный аппарат имел внушительные размеры и множество разнообразных емкостей. Ленка откинула крышки для молока, для сахара, для зерен и фильтров. Ей показалось, что крышечка отделения для сахара откидывается чуть легче остальных. Ленка подобрала карандаш, брошенный на столик кем-то из официантов, и принялась тыкать им, как щупом, в сахарное место. На первых нескольких тычках карандаш мягко провалился в песок, но затем во что-то уперся. Ленка забралась в сахарницу рукой и вытащила за ушко пакетик, практически не отличимый от тех, что находились в тумбочке.
   Пять зубочисток, мятная резинка и лимонный леденец. Этот пакетик юная лазутчица сунула за манжету блузки, чтобы вновь пошариться в сахаре и вытянуть еще один похожий пакет. Ленка аккуратно разровняла песок в емкости, вернула все крышки на место, а найденный пакетик красиво уложила на крохотное блюдечко, подхваченное из стопки подобных на полочке над кулером, с каковым и выплыла в зал.
   Завидев ее, нервный клерк, в нетерпении покусывающий губы, изобразил некое подобие улыбки. Ленка отметила, что человек прямо завибрировал, когда взор его упал на блюдечко, в голубой каемочке которого сиял симпатичный такой пакетик.
   - Кому несешь? - Игорь Мостовых материализовался прямо перед Ленкиным носом, когда та огибала стойку, за которой обычно хост Андрюша источал любезные улыбки дорогим посетителям.
   Ленка кивнула в сторону клиента.
   - Все сюрпризы ищет, - усмехнулся Игорь. - Упорный товарищ.
   Внезапно брови официанта дернулись, а очи сузились до двух щелочек. Ленка проследила за направлением его взгляда и по спине ее дружным табуном пробежались отборные, откормленные мурашки. Сахар! Идиотка! Кто ей мешал отряхнуть и очистить мешочек от песка! Где были ее глаза, когда она выкладывала пакетик на тарелочку?!
   Несколько крупных частичек сахара предательски прилипли к шву пакета, и Мостовых заметил их. Несомненно, заметил, потому что ладонь его потянулась к блюдцу, а нарочитая ласковость взора сменилась весьма решительным выражением лица.
   Ленка, не раздумывая, оттолкнула Игоря и рванула к выходу. Удивленные гости ресторана прекратили бряцать вилками и с интересом уставились на девушку и молодого человека. Один только физкультурник заскрежетал зубами и стукнул себя по лбу.
   Как вежливый, хорошо воспитанный человек Пашка приоткрыл перед Лидой двери, придержал их, пока та входила, после чего уже зашел сам. Он огляделся -- вазоны, плюшевые гардины, мраморные полы и колонны. Все это показалось ему смешными декорациями к фильму о страданиях томных волооких декаденток - дам, манерно тянущих дым отравы через длинные эбонитовые мундштуки.
   - Вам нужен столик в приватной зоне? - спросил Андрюша, встречая их в зале.
   Лидочка змейкой втрелась Пашке под локоток и обворожительно улыбнулась:
   - Конечно в приватной!
   Пашка не знал, что это за зона такая, и не стал возражать.
   - Как-то излишне тут все..., - несмело проговорил он, осматривая обстановку и чопорный контингент посетителей, разбавленный парочкой накаченных ребят, лишь недавно сменивших спортивный костюм на деловой.
   Он двинулся за Андрюшей и тут же во-первых был одарен жарким объятьем Лидочки, а во-вторых, сбит с ног рыжеволосым смерчем, пронесшимся мимо него босиком, без туфель, с задранным подолом юбки в руках. За источником воздушных возмущений резво скакал официант, а за официантом -- горбоносый лилипут в белом колпаке. Оба они -- и официант, и повар -- имели самый недобрый вид и на бегу при полном зловещем молчании прямо-таки испускали электрические разряды.
   - А не уйдешь, засранка! - услышал Павел со стороны входной двери. Он перевел взгляд на автора этих неподобающих окружающей обстановке слов -- даму с широко раскинутыми руками, как у вратаря в ответственном футбольном матче. С рук ее, усыпанных золотыми кольцами, свисали плотно набитые авоськи.
   - Кажется, девка чего-то украла, - прошелестел кто-то в зале. Сразу после этой реплики преследователи заверещели в унисон:
   - Держи вора! Держи! Не пускай!
   Лидочка прижалась к Пашке еще сильнее, обняла его так, что того бросило в жар и недоумение одновременно. Что это с ней? Пашка решительно отстранился и только тогда заметил, что по вестибюлю, уворачиваясь от погони, мечется Ленка.
   Павел без долгих раздумий кубарем бросился под ноги официанту, на полу дернул его за ногу, и тот с грохотом повалился на вешалку. Пока официант барахтался, Пашка вскочил и мощным броском отправил вслед за ним коротышку в колпаке. Потом он схватил Ленчика за руку и потащил к двери. Он протаранил своим телом бабу Валю, та отлетела на ступеньки, приземляясь на пятую точку аккурат под римской вазой, и молодые люди рванули в освободившийся проем.
   - Вон туда! К машине! - коротко скомандовал Пашка.
   На лету он хрюкнул сигнализацией, "Рено" приветственно мигнул.
   - Не оббегай, прыгай на заднее сиденье за мной!
   - Си, синьор!
   Они синхронно нырнули в салон, щелкнул центральный замок, и Ленка перевела дух. По окну затарабанили подбежавшие Игорь и Гурген.
   - Ничего у вас не выйдет, - злорадно произнес Пашка. - Фигушки вам!
   Игорь навалился на капот, перегораживая путь, Павел резко сдал назад, возрадовавшись, что припаркованный за ним автомобиль успел уехать, пока тут проистекала бурная катавасия. Игорь упал вновь, и пока он поднимался под сердитые взгляды Гургена Тиграновича, благоразумно отскочившего на тротуар, Пашка лихо вырулил на проезжую часть и умчался прочь.
   - Куда едем?
   - К старикану. Ну, который около Альфии Мансуровны живет...
   - Я знаю. Я знаю, что ты у него живешь. Я собирался вечером навестить тебя...
   - А откуда... А, неважно. А я собиралась вечером позвонить тебе.
   - Ты не думай, эта девушка...
   - Ничего я не думаю. Я тоже знаю про нее. Она просто дура.
   - Откуда... Ты права, действительно неважно.
   - А потом вместе с Альфией поедем в милицию.
   - Ага, - ответил Пашка и замолчал. Но на первом же красном светофоре влюбленно уставился на Ленку в зеркало заднего вида и сказал, - Здравствуй, малыш. Я соскучился.
   - И тебе привет, Карлсон, - проникновенно ответила девушка.
   - Карлсон?... Э-э-э... Ну, да. Малыш и Карлсон. - Пашка счастливо рассмеялся. - Точно. Это мы с тобой.
  
   Капитан Комлев неспешно шагал по Среднему проспекту в подавленном настроении. Его нагрудный карман прожигали повестка на рандеву к товарищу подполковнику, лично пожелавшему побеседовать с гражданкой Калинкиной, и постановление о заключении под стражу. Что все это означало, Комлев прекрасно понимал. Висяки отделению не нужны, и Калинкина -- очень удобная "вешалка", как цинично выражался шеф. В смысле, повесить на нее можно было это дело за милую душу. Потому как мотив есть -- ненависть и обида на бывшего муженька. Свидетели есть -- трое видели ее недалеко от стоянки и двое (свекровь и ее сосед-алкоголик) на самой стоянке у машин. Одна машина, "Ниссан Микра" найдена искореженной с надрезанными тормозными шлангами в Новгородской области, у другой обнаружен песок в бензобаке. Все указывает на непрофессиональную женскую руку в подготовке вредительства, поскольку песок скорее испортит машину, но никак не повредит ее хозяину. А надрезанные шланги не заметит по приборам и по реакции педали тормоза только слепой. То бишь вредительство организовано непрофессионально и в основном по мотивам дешевых детективчиков для скучающих дам. Тем не менее киношная уловка сработала, и машина разбита. Остается только нажать на подозреваемую и выведать подробности разработки ее коварного плана мести.
   Была только одна несущественная мелочишка, на которую Комлев очень и очень надеялся. А где, собственно, сами пропавшие? Из Новгорода Эдуард Анатольевич уже получил копию протокола о ДТП в районе деревни Жегжичино. Лейтенант Засекин и сержант Величко прибыли на место катастрофы по звонку местного жителя и зафиксировали тяжелое состояние Ивченко и Калинкина. Ивченко был за рулем на законных основаниях, ибо был вписан в ОСАГО на "Микру". Для потерпевших была вызвана скорая, которая увезла их в Лугу. Бригада медпощи сообщила, что пострадавших примет правительственный санаторий в поселке Боровое, но, как оказалось, никакого санатория в Боровом нет, есть там лишь вполне заурядный дом отдыха с накрепко заколоченным фельдшерским кабинетом, и где находятся господа Ивченко и Калинкин, неизвестно. Никаких телефонограмм о поступлении в больницы Ленинградской и Новгродской областей не поступало. Карета скорой помощи с указанными госномерами "о 996 па 47" не числится ни за одной областной станцией.
   В том, что Альфия тут ни при чем, Комлев и не сомневался. Злосчастные тормозные шланги, упомянутые в прошлом разговоре, железобетонно убедили Эдуарда Артуровича в этом. Товарищ подполковник резонно возразил, что пять человек лгать одновременно не могут, и рыльце у гражданки в пуху. Комлев шел и удивлялся: а почему не могут? Запросто могут. Если у каждого есть повод очернить. Если каждому Альфия чем-либо не угодила. Дело лишь в дирижере, который взялся бы скоординировать этих разношерстных людей.
   Нурия и Нина Шкараба, положим, могли скооперироваться самостоятельно. Нина -- в отместку за сына, Нурия -- в борьбе за квадратные метры и по тонким психологическим штучкам вроде дележа власти друг над дружкой. Свекровь Антонина Сергеевна наговорит на нелюбимую невестку, вытягивающую из сыночка алименты на внука-урода, по собственной воле и с огромным энтузиазмом. Но Мостовых? И этот пьющий сосед? Им какой резон оговаривать незнакомого человека?
   Комлев сунулся было с последним аргументом о наличии несовершеннолетнего ребенка-инвалида, но товарищ подполковник отбил удар бумажкой, на которой рукой Нурии ясно было написано, что она готова взять себе Костю на время расследования всех обстоятельств.
   Во дворе, куда капитан ступил ровно в четырнадцать тридцать, было пусто, лишь только мальчик-даун ковырялся в песке с неизменно сосредоточенным видом. "Интересно, будет ли он плакать, когда родительницу его загребут?", - мелькнуло в голове у капитана. И тут же, будто бы он сам уже упек невинную душу за решетку, поспешил исправиться:
   - Да никуда твою мамку не заберут. Прямых доказательств нет, а косвенные улики любой адвокат разотрет в порошок.
   - Чего? - Костик поднял на Комлева свои поросячьи глазки.
   - Все будет хорошо, говорю.
   - Мама тоже так говорит.
   - Она дома?
   - Мама дома.
   - Ты не ходи пока домой, ладно? Я поговорю с мамой, и мы тебя позовем.
   - Ладно. Я пойду, когда позовете.
   Костик тут же выключил Комлева из зоны внимания, потому что под руками у него была взлетная площадка космического корабля, и сам корабль, и четыре инопланетянина, спешившие на помощь индейцам.
   Комлев зачем-то пригладил волосы, выкурил у парадной две вредные для здоровья сигареты, и, собравшись духом, намеревался было войти в подъезд. Однако некоторые весьма громкие события помешали ему сделать это.
   Четко и размашисто шагая, во двор вошла пара, по одинаковому напряженному виду которых можно было сразу понять, что это супруги с приличным стажем совместной жизни перед лицом огромной внешней проблемы.
   - Вот этот дом! - властно указала женщина, тыкая длинным костистым пальцем с блеклым обручальным концом на окна Альфии. Сеточка в уголках глаз, суровые носогубные складки, опущенная вниз дуга тонкого рта, строго зачесанные волосы и безлично-скучный брючный костюм выдавал в даме учительницу в школе для трудных подростков или агента по недвижимости, привыкшего иметь дело с тухлым контингентом. - Какая там квартира?
   - Третья, - бесцветно сообщил ее спутник. - Наверное, вон в той парадной.
   Третья -- это у деда, подумал Комлев. Того, который сообщил о ссоре Калинкиной и Калинкина в день исчезновения. Того, кто выпил пять литров кровушки Альфии.
   Мужчина, сопровождавший даму, выглядел в отличии от более уверенной супруги неловким и немного нервным. Он переглянулся с Комлевым и на секунду замер.
   - Вы, кажется, из милиции? - обратился он к Эдуарду Артуровичу. - Я видел Вас в отделении.
   Комлев кивнул.
   - Отлично! - громогласно объявила дама. - Все к месту! Будете свидетелем, товарищ полицейский!
   - Свидетелем чего?
   - Свидетелем раскрытия злостного преступления!
   - Вот как?
   - Томочка, может разобраться сначала? - попытался возразить Владимир Сергеевич Курносов, а это был именно он. - Почему сразу преступление? Может, здесь простое недоразумение...
   - Это недоразумение называется педофилией! - обрезала его Тамара Николаевна. - И карается очень большими сроками. Пойдемте, товарищ капитан, Вы очень кстати здесь оказались!
   - У меня нет санкции на обыск, - ровным голосом произнес Комлев. - Я тут постою. И Вам того же советую. Потому что врываться в чужие квартиры - тоже карается сроками, хоть и небольшими.
   - Никто и не будет врываться, - смерила Комлева презрительным взглядом женщина. - Мы вызовем наглеца на улицу.
   - А чего меня вызывать? - раздался голос над их головами. - Вы, мамаша, за дочерью пришли? Я правильно понял?
   Створки окна на первом этаже распахнулись и в них возник Виталий Николаевич, опираясь на один локоть, барабаня пальцами другой руки по подоконнику. Ожившая, воспрявшая от ухода геранька в новом красочном горшке сообразно дедову выражению лица -- яростная решимость вкупе с ехидной склочностью -- резко запахла, словно попыталась спугнуть нежданных пришельцев.
   - Знает кот, чью сметанку съел, - изрекла Тамара Николаевна. - Надеюсь, Вы не станете скрывать, что прибрали Елену к себе?
   - Что значит прибрали? - сощурил глаза старик. - Вы будто о тряпке половой толкуете! Вы, гражданка, потенциальный объект для проверки Вас ювенальной юстицией с таким подходом к детям!
   - Я?! Да Вы с ума сошли! Вы, часом, с собой не перепутали? Я-то мать, а Вы-то кто? Вы кто, я спрашиваю?!
   - Не мать Вы, а кукушка. - Виталий Николаевич демонстративно вперился в ее ледяные очи. - От хорошой матери дети не сбегают! Я еще в суд на Вас подам за жестокое обращение! Вы еще побегаете у меня, подоказываете, что не били Леночку и на горох в угол не ставили, что не морили голодом и обноски не напяливали! Вы видели, в чем ходит Ваша дочь?! Срамота одна! Штаны драные на коленях и заднице! Майка оттянутая! Девка сама тощая, как смерть! Не кормили, наверное, ее? Вон папаша-то отъелся, а дитя накормить пожалели!
   Курносовы опешили, покраснели и не сразу сообразили, какой дать отпор стремительному натиску старикана. Тот продолжил атаку:
   - Еще проверить надо, что за семья у вас такая людоедская! Надлежащими органами проверить! Пусть проконтролируют, почему дитя из дома сбегает и вместо учебы вынуждено в поте лица деньги на пропитание зарабатывать! А с виду приличные такие мамаша и папаша! Не стыдно Вам?
   - Семнадцать лет -- не то чтобы малютка, - кашлянул Комлев. - Ты дед, поосторожней на поворотах.
   Ленкины родители, обрадованные мимолетной поддержкой человека при исполнении, закричали в голос, словно команда по синхронному крику, Владимир Сергеич, правда, чуть потише, стесняясь:
   - Какая наглость! Это мы на Вас сообщим! Сегодня же заявление напишем!
   Тревожась за Костика, из парадной выскочила привлеченная шумом во дворе Альфия, на ходу приглаживая растрепанную прическу.
   - Да тут их целая шайка! - изумилась Ленкина матушка. - Товарищ капитан, эта женщина однажды уже участвовала в одном сомнительном...., - она замялась, подбирая слово, - ...дельце. Я ее прекрасно помню.
   Альфия оглядела Курносовых, кинула взор на безмятежно играющего Костика, которого, казалось, ничуть не трогали суета и волнения среди взрослых, и спокойно произнесла:
   - И я Вас помню, уважаемая мама Лены. Прекрасно помню также тот день, когда Вашу чуть не покалечили, и два благородных молодых человека -- Михаил и Павел -- вступились за нее с риском для жизни, отбили от хулиганов, чем спасли девушку от тяжелых увечий. И знаете, что меня больше всего задело в тот день? Это страх. Лена не боялась напавшую на нее компанию. Лена не боялась дальнейших конфликтов в школе. Но она дико, прямо до тряски, боялась Вас, уважаемая мама...
   Тамара Николаевна еще более сморщила и без того нахмуренное лицо, а Владимир Сергеевич беспомощно оглянулся на нее.
   - ... Павел любезно предложил развести нас по домам на своем автомобиле, - продолжала Альфия, - и мы с Леной уселись вместе на заднее сиденье. И мне хватило мига, одного единственного мгновенья понять, насколько в этой девушке велик страх перед Вами. Вы тогда стояли у парадной, и Лена, едва приметив Вас, буквально за пол-секунды превратилась в затравленного загнанного в угол зверька. Вы знаете, у меня в жизни было много всяких потрясений, но это я, пожалуй, поставлю на первое место по силе воздействия. Именно тем, как нормальная ухоженная девушка, не беспризорница, не сирота из детдома, не дочь алкоголиков, отреагировала на появление человека, который должен быть ближе и роднее всего остального мира, в утешении которого обычно разрешается половина всех проблем. Лена же затряслась, съежилась, я просто физически ощущала, как она обросла колючками и ощетинилась.
   - Вы эти красивости и описания свои прекратите! - остановила ее Тамара Николаевна. - Давите на жалость, а сами -- соврали мне тогда! Никто у Вас сумку не отнимал! Мне это сразу подозрительным показалось!
   - Да, я солгала Вам, - призналась Альфия. - И приношу искренние извинения. Думаю, мой взыгравший материнский инстинкт толкнул меня на это ужасное преступление, и я так глупо попыталась выгородить испуганную собственной матерью девочку.
   - А нам извинения не нужны! Нам дочь нужна, а там уж пусть милиция разбирается в ваших аферах.
   Альфия смерила пару взглядом, полным сожаления, каким обычно смотрят на больных детей, махнула рукой и, более не говоря ни слова, скрылась за входной дверью подъезда. Она лишь на секунду задержалась, глянув исподлобья на Комлева, но молча захлопнула за собой дверь.
   На чело старика облачком наползла сладострастная маска предвкушаемого театра. Он демонстративно высунулся в окно почти по пояс, за его спиной растянулся гибкий спиралевидный провод допотопного телефонного аппарата, а к уху прижалась ядовито-красная трубка.
   - Алло, это отдел опеки? - громогласно и с торжеством вопросил дед. - Да, у меня дело касается неисполнения родительских обязанностей и насилия в семье... Хочу просигнализировать вам... Конечно, могу. Мищук Виталий Николаевич... Да, девочка...
   - Вот что, любезнейший, достаточно, - не выдержал Владимир Сергеевич. - Мы не собираемся силком волочь Лену домой. Мы только убедимся, что с ней все в порядке, и, возможно, побеседуем...
   - Никаких бесед! - возмутилась Тамара Николаевна, - Елена пойдет домой!
   - Помолчи уже, наконец! - неожиданно рявкнул Ленкин отец. - Мы сами тут по-мужски разберемся!
   Старик положил трубку:
   - По-мужски? Можно и по-мужски...
   Тамара Николаевна качнулась, схватилась пальцами за виски, тяжело задышала. Лицо исказилось страдальческой гримасой.
   - Томочка, тебе плохо? - забеспокоился Владимир Сергеевич. - Что с тобой?
   - Ничего, Владя, не беспокойся... Давление скакнуло, наверное... Сейчас пройдет...
   - Алло, Скорая? - вновь громогласно возопил дед. - Женщине плохо. Гипертонический криз. Адрес?... Это во дворе, не в квартире...
   - Да уберите же Вы свой аппарат! - слишком громко для болезной заголосила Ленкина матушка. - Прямо телефонный террорист какой-то! Товарищ полицейский! Засвидетельствуйте ложные вызовы! Товарищ полицейский!...
   Товарищ полицейский к призывам и возмущениям остался безучастен, потому что завороженно смотрел, как в проезд между корпусами на полном ходу, с нарушением всех правил ПДД касательно скоростного режима на придворовых территориях, лихо оттормаживаясь с разворотами и заносами, влетел голубой "Логан" и с визгом уткнулся мордой прямо в детскую песочницу.
   - Круто! - оценил Костик, роняя лопатку и машинку. - Как в кино!
   На лице его был полный восторг.
  
   - Значит, в ночь перед свадьбой у Вас был мысленный эксцесс с Вашим другом..., - монотонно, словно нянька, успокаивающая младенца сказкой перед сном, проговорил Белослав Никифорович.
   - Да, доктор, и очень-очень бурный! А потом мне было так стыдно, что наутро я заперлась в ванной комнате и отказалась выходить, а Кирилл Иванович сломал дверь и долго-долго орал на меня, а я расплакалась, а он стал выпытывать, есть ли у меня кто, а я стала отвечать, что никого, ведь, правда, никого, ведь мысленно не считается, правда, доктор?..
   Греков слушал эти излияния, чуть свесив на бок голову -- он с интересом следил за кошачьей лапой, выныривающей из-под двери и втягивающейся обратно. Коготочки мисс Кюри то распушались веером, то сжимались в кулак.
   - Это смотря под каким углом смотреть, - дипломатично и осторожно сказал он. - Вы, я надеюсь, в курсе, что наши мыслеформы на полевом уровне закладывают фундамент под будущие события...
   - О, да, доктор! Я, конечно, в курсе! - Худющая пациентка с подкопченым в соляриях, как у курицы-гриль, лицом, энергично закивала, затараторила, - Я много читаю, я интересуюсь.
   - Возможно, Кирилл Иванович, будучи весьма чутким приемником эманаций, исходящих от Вашего весьма сильного тонкого тела, почувствовал на интуитивном уровне....
   Лапка мисс Кюри шкрябнула и втолкнула в кабинет сверкающий прозрачный камушек. Он покатился, роняя радужные брызги света, и Греков не договорил, охнул. Пациентка приподняла голову с кушетки:
   - Белослав Никифорович?...
   - Извините, извините, милейшая, я потом... завтра.... приходите в этот же час завтра, а сегодня у меня дела. Ради Бога простите старого дурака, я совсем позабыл про дела!
   - Ой, как хорошо, - обрадовалась поджаренная дамочка, - прямо кстати! А то у меня в три пилинг, а потом Кирилл Иванович придет.
   Она зашуршала в сумочке деньгами, небрежно бросила на стол несколько купюр. Греков суетливо сгреб их и стал запихивать обратно в дамскую сумочку:
   - Нет, я недоработал, я не возьму... Сегодня нельзя брать деньги.... Мы завтра отработаем, и Вы расплатитесь, а сегодня нельзя.
   Он цапнул с пола камушек и почти взашей вытолкал из квартиры растерянную пациентку. Потом он вприпрыжку понесся на лоджию и завопил сверху вниз:
   - Муся! Мусенька! Двенадцатый появился! Мисс Кюри принесла!
   Муся, ковыряющаяся на клумбе у стены дома, распрямилась, оттерла с лица пот, и, дунув на выбившиеся прядки волос, поспешила домой.
   - Вот! - гордо объявил Белослав Никифорович, - Алмаз! Символ чистоты, удачи, храбрости, верности и неподкупности. Нам пора, дорогая моя. Слава Богу, они не подвели!
   - Я должна приодеться, - отозвалась Мусенька. - Я должна хорошо выглядеть. В такую минуту все вокруг должно быть красивым.
   Она убежала в спальню прихорашиваться, а Белослав Никифорович, улыбаясь, как ребенок склонившейся над ним матери, бережно погладил перстенек.
   Двенадцать драгоценных капель искрились и переливались на его безымянном пальце. Алмаз. Изумруд. Рубин. Сапфир. Александрит. Хризоберилл. Аквамарин. Циркон. Топаз. Аметист. Шпинель.
   - Интересный наборчик, - обратился Греков к попугаям. - Давненько у меня шпинель не появлялась.
   - Цир-р-р-кон, - возразил Зигмунд.
   - Рубин, - добавил Карл.
   - Да что, Вы, право, господа, - не согласился Греков. - Рубин всякий раз появляется. Это же торжество жизни и возрождение любви! То ли дело шпинель! Счастье в любви, но какое! При каких условиях! Только при мгновенном принятии решения! Нет, господа, в наше врямя мало уже кто способен соображать быстро...
   - С кем ты там разговариваешь? - крикнула Муся из-за дверей гардероба. - С пернатыми?
   - А с кем еще можно поговорить в этом доме по душам?
   - Действительно, с кем? - Муся предстала перед обомлевшим мужем во всей красе. Нежно-голубое, почти бирюзовое платье с тонким лаковым пояском темно-василькового цвета, такого же оттенка туфли и подвеска с иолитовой вставкой -- кому-то такое сочетание могло показаться диким, но на уютной, чуть полноватой Мусе все это великолепие смотрелось ... смотрелось... смотрелось великолепно. Только таким словом смог выразить свои чувства Белослав Никифорович. Он прошептал:
   - Господи! Красота моя ненаглядная!
   И помчался повязывать свой самый достойный шейный платок.
  
   - Эй, капитан! - Ленка выскочила из "бигля" в странном концертном одеянии, довольно помятом и расхристанном, и безо всяческой благовоспитанности грубовато обратилась к Комлеву. - Мне кажется, я знаю, где надо искать мужа Альфии Мансуровны. И я знаю, с чем это связано. Вот!
   Она вытянула из рукава пакетик и впечатала его со звонким шлепком в протянутую руку Эдуарда Артуровича.
   - Что это? Зубочистки?
   - Наркотик.
   - Какой?
   - Но сэ, синьор, - пожала плечами Ленка. - Что я, спец что ли? От которого мурашки по телу бегают.
   - Кокс, - мгновенно определил Комлев. Весь он подобрался, спружинился, даже принялся раздувать ноздри в предвкушении разоблачений и открытий.
   - Где взяла?
   - У Мостовых сперла.
   - Елена, - подала голос матушка, - Что за выражения? Ты, вообще...
   - Вы настучали? - сощурила глаза Ленка.
   - Нет. Честное слово.
   - Нам девочка из школы сообщила. Есть еще приличные дети среди твоих одноклассниц. - продолжила Тамара Николаевна.
   - Все-таки, Тихонова...
   - Да какая разница, - вспылил Комлев. - Пойдем-ка в отделение, все расскажешь.
   - Не пущу в отделение! - Тамара Николаевна повысила голос. - Несовершеннолетних можно вызывать на допрос только с санкции прокурора и в присутствии опекунов!
   - Все-то Вы знаете, - раздраженно отозвался капитан. - Тогда давай здесь, на лавке.
   - Да Вы в дом зайдите, - предложила сверху Альфия. - Меня это тоже касается.
   - К Вам можно, - согласилась Ленка.
   - Одну не пущу! На допрос нельзя...
   - А у нас не допрос! - рассмеялась Альфия Мансуровна. - У нас дружеское чаепитие. Я как раз наполеон сделала. И Вас, дорогая мамочка, не приглашаю. Мой дом -- кого хочу, того зову. Можете на скамеечке подождать. Костик! Сынок! Чай будешь?
   - Не-а, - буркнул Костя. - Я машину буду охранять.
   - Иди-ка, порули, - Пашка открыл дверь и легонько подняв Костика в воздух, усадил на водительское место. Только не бибикай, а то малеькие дети проснутся.
   Ключ он благоразумно сунул себе в карман.
   - Идем, Тамара, не унижайся, - Владимир Сергеевич подхватил жену под локоток и потянул со двора. А Пашке он просто и тихо сказал, - Отвези нашу дочь домой после... чаепития. Надо как-то решать проблему.
   - Отвезу, - пообещал Пашка. - Не волнуйтесь.
   Ленкины родители побрели на проспект, и слышно было, как неожиданно притихшей Тамаре Николаевне Владимир Сергеевич что-то монотонно и несколько робко втолковывает.
   - У них там кодовая фраза была, - начала Ленка, запихивая в рот кусок торта., - "Пять зубочисток и мятная резинка". Тем, кто просил это, Игорь приносил такой вот пакетик.
   - Всем приносил? - не понял Комлев. - Что же, я вот приду с улицы, попрошу и мне вынесут дозу кокаина?
   - Наверное, не всем, а только проверенным кадрам. Может, по рекомендации других потребителей?
   - А было, когда попросили и не принесли дозу? - поинтересовался Павел.
   - Было. При мне один чувак... в смысле, человек, попросил, а ему Мостовых обычный пакет сунул -- с одними зубочистками и жвачкой. Обозвал жмотом и меня послал пакет ему тащить... А еще я заметила, как другой человек пошел в туалет грустный, а вышел радостный такой. Я как раз с дедом встречалась на крылечке. Вижу...
   В дверь позвонили.
   - Пойду открою, - сказала Альфия. - Подождите немного.
   - Я с Вами, - поднялся Комлев.
   Альфия распахнула дверь и обнаружила на пороге того, о ком только что упомянули -- Виталий Николаевич собственной персоной стоял на пороге с сурово сдвинутыми бровями и не менее сурово сжатыми губами.
   - Я к Елене, - разлепил он рот. - Узнать хочу, она сегодня уедет наконец? Надоело об нее спотыкаться.
   - Ах, да заходите же, - улыбнулась хозяйка дома, - я торт испекла.
   Она силком втянула соседа в прихожую, тот несмело зашел, кряхтя от смущения.
   - Кухня у меня небольшая, но мы поместимся! Я стоя попью, на холодильник чашку поставлю и попью.
   - Вы всегда так открываете, не спрашивая? - нахмурился Комлев.
   - Ну да!
   - Очень неосмотрительно с Вашей стороны.
   - Вот и я говорю, - проскрипел старик, - вопиющая беспечность. Особенно при маленьком ребенке.
   - Да какой же он маленький! Девять лет парню. Садитесь, Виталий Николаевич! У нас тут обнажение масок и срывание покровов с самой зловещей тайны человечества.
   Старик кивнул Пашке и Ленке, позволил соорудить подле себя чашку с дымящимся напитком и блюдечко с аппетитным кусочком.
   - Слоеный... Извиняйте, если челюстью буду шамкать. Тяжело мне слоеный.
   Дед плотоядно вонзил вставные зубы в наполеон и расплылся в блаженной улыбке:
   - Мягкий! А вкусный!
   Про Ленку и про свой интерес к ней он мгновенно позабыл.
   - Короче, вижу я... видим мы с дедом, что этот радостный клиент вдруг падает на скамейку и хватается за сердце. Я стала вызывать скорую, а он говорит...
   - ...Говорит, что не надо государственную, а надо частную, - перебил Виталий Николаевич. - Я сразу понял, что он понтовый. Что денег у него куры не клюют. Государственная скорая ему, видишь ли, не подходит. Да в частной так залечат, что последние сбережения эти хапугам отдашь...
   - Он, короче, мне сунул визитку, сказал, что он Никанор Сидоров, и что его только по этому номеру лечить надо.
   - А ты? - нетерпеливо подстегнул Эдуард Артурович.
   - А я вызвала. Приехали быстро, увезли страдальца. Он перед тем как совсем отключиться хихикал и чесался.
   - И что с того? Мало ли кому плохо стало? - спросила Альфия.
   - А то, что я потом залезла на унитаз..., - лица у всей компании вытянулись, и Ленка поспешила пояснить, - В женском туалете в кафе почему-то проделана дырка в каморку главного повара. Я когда заметила, как-то мне стрёмно стало -- запах же идет и все такое... Ну я и решила посмотреть, что там видно. Забралась на крышку, а там сидит Гурген Тигранович и смотрит на две одинаковые визики этой негосударственной скорой помощи, и на обоих Никанор Сидоров от руки приписано..
   - На обеих, - механически поправила Альфия.
   - Ага, на обеих, - послушно согласилась Ленка. - А потом Гурген тихо так сказал, я бы убил тебя Сидоров... Он одну эту визитку у меня из рук выхватил, когда я клиенту помощь вызывала. И я подумала, что Никанор Сидоров -- это тоже типа пароля, как пять зубочисток. И я решила проверить.
   - Да уж, проверила, - проворчал Пашка с показной строгостью. Глаза его лучились счастьем и обожанием. - Мне сестра уже позвонила, как ее чуть в Лугу не увезли.
   - В Лугу? - встрепенулся Комлев.
   - Сначала на Ветеранов, потом в Лугу. Мы с Дашей, это сестренка Паши, решили разыграть ту же ситуацию и посмотреть, что получится.
   - Посмотреть! - застонал капитан, - Ох, девки, ох, отчаянные! Вот таких мисс Марпл потом и выручай с отрядом ОМОНа.
   - Куры безмозглые, - веско прокомментировал дед. - Нет, чтобы посоветоваться.
   - Я попросила Дашу посимулировать такой же приступ, как у того... И мы снова вызвали по номеру с визитки специальную скорую помощь для Никанора Сидорова. Они снова очень быстро прибыли, и повели Дашу в машину. А я спряталась, и подслушала, как они обсуждали, куда везти -- на Ветеранов или в Лугу. И врач сказал, что надо сразу в Лугу. Я тогда еще не очень поняла, но потом..., - Ленка остановилась, сделала два глотка чая, и продолжила, - А потом я вспомнила, как на Гургена кто-то по поводу Сидорова наезжал по телефону, а Гурген на него ругался матом. Он, вообще-то весь из себя служитель высокого искусства, но тогда ругался, как извозчик. А как только я это вспомнила, я вдобавок заметила, как на заднем крыльце ресторана наш официант Игорь Мостовых что-то передает парню с кудряшками. Этот парень такой душка на вид, но я его каждый день видела около кафе и на бульваре поблизости. Я еще подумала -- а чего он все время крутится около нас?
   - Ты заметила, что Игорь передал? - спросил Комлев.
   - Мне показалось, что это было несколько пакетиков, типа наших кафешных сюрпризов с жевачкой и леденцами...
   - Со жвачкой, - снова поправила Альфия.
   - Но импорта, - парировала Ленка.
   - Эсто эс муй импортанте, - возразила Альфия, а капитан взмолился:
   - Дамы! Давайте по делу!
   Виталий Николаевич налегал на торт, а Пашка, подперев кулаком щеку, почти ничего не слыша, молча любовался неграмотной своей барышней.
   - И когда уже меня в зале снова попросили пять зубочисток и резинку, до меня дошло! Я побежала в комнату отдыха, где персонал перекусывает, и стала шарить по шкафам и тумбочкам. И я нашла! Знаете где?
   - Где? - хором воскликнули Комлев и Альфия.
   - В кофейном агрегате! В емкости для сахара! Там лежали пакетики, похожие на стандартные, только вместо конфеты там что-то мягкое завернуто, я прощупала это. Но меня застукал Игорь и набросился на меня.
   - Это его я в гардеробчик метнул? - поинтересовался Пашка.
   - Его, родимого.
   - А мелкий такой чернявый?
   - Это Гурген Тигранович.
   - Он тоже как-то причастен? - Комлев прподнял одну бровь.
   - Не знаю. Мне вообще непонятно, зачем он за мной поскакал.
   - А тетка там тебя еще ловила?
   - Тетка? - Эдуард Артурович поднял вторую бровь.
   - Баба Валя. Она заметила, что я заметила, как она в каморке у Гургена шарится. Это наша уборщица. Странная такая уборщица. Вроде ничего тетушка, но пальцы в золоте.
   Виталий Николаевич втиснул свои пять копеек;
   - В этих ресторанах так грабят, что даже поломойки жемчугами увешаны. Видел я эту мадам. Ряшку-то наела на чаевых!
   - Значит, наркота..., - задумчиво протянул капитан. - Значит, разворошила ты осиное гнездышко...
   - И я вот что думаю. Вот какая у меня версия. В этом кафе люди не только кушают, но еще и употребляют... Ну, это зелье. Только культурненько так, под присмотром. А что - в обед дернул, пришел на работу веселым, никто ничего и не заподозрит. Клиенты там собираются очень обеспеченные, депутаты и чиновники...
   - Слуги народа! - усмехнулся дед.
   - А если кто-то переборщит с дозой, то ему тут же помощь приезжает. Главное -- сказать, что плохо стало Никанору Сидорову, и тогда его сразу везут лечить и чистить от дряни. Наверное, за большие деньги, потому что фельдшер, я слышала, сказал, что ему противно подбирать таких, а врач ответил, что мол, они бабло платят, и нечего жаловаться.... Да! Вот еще что! Я случайно взяла трубку Игоря, и эта скорая помощь, думая, что я Игорь, наругала..., - Ленка покосилась на хозяйку у холодильника и поправилась, - ...поругала, что Игорь там грязный наркотик гонит, и что несколько вызовов прямо у дверей кафе не есть комильфо.
   - А в Луге у них реабилитационный центр? Так получается? - почесал затылок Эдуард Артурович.
   - На Ветеранов, я думаю, быстрая помощь, а в Луге -- осовательная. Потому что когда Дашу в машину запихивали, врач сказал, лучше сразу в Лугу.
   - Разбитую машину Калинкина нашли в Новгородской области, - Комлев отщипнул ложечкой кусочек пирожного, - недалеко от Лужского района. И наших потеряшек тут же увезла таинственная скорая в таинственный санаторий под Лугой. Так говорит протокол.
   - Почему они таинственные? - удивился Пашка.
   - Потому что кареты с зафиксированным номером в парке всех ближайших станций нет, и ни из одного санатория не поступала никакая телефонограмма. А, ведь, обязаны по приему сообщить.
   - Наверное, поправляют здоровьишко в специальном заведении. За деньги. - предположила Альфия. - А мы их тут ищем. Интересно, как они потом объясняться будут на работе? Прогул уже почти недельный. Больничный принесут? А в прессе что скажут?
   - Их сначала найти надо, - произнес со вздохом Комлев. - Пока ни Ивченко, ни Калинкина никто, кроме двух гаишников, оформлявших ДТП, не видел.
   - ДТП? А может..., - задумался Пашка. - Может, у них там типа страховки? Если случилась передозировка, их увозят лечить, а оформляют дело как ДТП, вот и объяснения для прессы. И больничный вполне законный.
   - Ёжкин кот! - хлопнул себя по лбу Комлев. - Запросто! Ладно, я это дело по больницам быстро пробью... Кстати, ты того парня, с которым Мостовых общался узнаешь при надобности?
   - А чего его узнавать? Я его сфоткала. Вот...
   Ленка открыла в телефоне снимок и протянула его капитану. Альфия вытянула шею, дабы получше разглядеть фотографию на мелком экране.
   - Можно мне на минуточку? Кажется, этого молодого человека я знаю, - произнесла она.
   - Конечно, знаете, - кивнул Комлев. - Заочно и я его знаю. Евгений Шкараба. Вот и мостик между Вами и Мостовых... Простите за каламбурчик...
   - А я-то думаю, что этот товарищ делает на площади Труда? Не зря он там терся..., - сказала Альфия. - Мы с ним в последний раз неприятно так побеседовали, он даже пригрозил мне. А его дружок, как только я подошла к Жене, сразу испарился. Может, это тот самый Игорь был?
   - Пока мы тут чаи гоняем, - подал голос Виталий Николаевич, - этот засранец все улики, небось, уничтожил.
   - Ничего, справимся, - пообещал капитан. - У нас есть методы.
   - Подкинете? - Альфия неодобрительно глянула на Комлева. - Такие у вас методы?
   - А это интеллигентным гражданам, начитавшимся Вайнеров, знать не обязательно, - жестко ответил Комлев. - Вы уж извиняйте.
   - Елене домой пора, - заявил старик. - Родители, какие ни есть, до восемнадцати лет отвечают за подростка.
   Ленка с укоризной глянула на деда:
   - Эх, Вы... А я думала, мы подружились...
   - Хороша дружба - спать на лавке под тулупами. Хочешь дружить, навещай просто так, а не потому что ночевать негде.
   - А вот и навещу. Еще сами от меня завоете.
   - Уже завыл. Иди-ка домой на вечернюю порку.
   - Пойдем, я довезу. - Пашка поднялся, и по сияющим глазам его все поняли, насколько ему не терпится остаться с девушкой наедине. - Я обещал.
   Молодые люди попрощались, Комлев пообещал еще разочек навестить Ленку, пояснив, что все будет неофициально, поскольку за официальные беседы с несовершеннолетней ему начальство "голову свернет".
   - Тьфу, срамотища, - в сердцах воскликнул Виталий Николаевич. - Хоть бы со двора выехали!
   Сидя в машине, на виду у всей публики за столом и открывшего рот Костика в песочнице, парочка страстно и со вкусом целовалась.
  
К оглавлению
  

Глава 15. Перстень с двенадцатью камнями.

   - Саныч! - Комлев без спроса и разрешения прижал телефонную трубку к уху, энергично потыкал в кнопки, просвистел страшным шепотом "Я позвоню, да?" и столь же энергично воззвал к невидимому коллеге. - Саныч! Будь другом! Звякни в Лужскую и Новгородскую больнички, не поступали ли к ним неделю назад двое по автокатастрофе?... Посади там студентов еще, пусть опросят все больницы Новгородской области... Сам звони сначала в Новгород, по Луге мы бы, наверное уже знали... Ну да, Ивченко и Калинкин... Да... Есть зацепки... Ну, только не тяни, лады?
   - Если найдут Сергея, меня снимут с подозрения? Вы же за мной сюда шли? - спокойно поинтересовалась Альфия.
   - За Вами. - Комлев занервничал, залпом осушил третью чашку чая, принялся оправдываться, - Поймите, надо мной начальство есть, я его натиск держал, как мог...
   - Да Бог с Вами, - удивилась Альфия бурной Комлевской реакции. - У меня к Вам нет претензий. Я же в курсе сложившейся ситуации, газеты читаю, телевизор изредка смотрю. Я понимаю, что нераскрытые дела портят отчетность, и Вас по головке за них не погладят...
   Эдуард Артурович покраснел, решительно затолкал за щеку последний кусок наполеона. Дед сердито посмотрел на обжору-капитана, покачал головой.
   Звонок в дверь встряхнул, вывел из неловкой тишины присевшую наконец-то Альфию, Комлева и Виталия Николаевича.
   - Это клоун пришел, - заявил старик. На его морщинки наползло саркастичеки-довольное выражение. - И клоунесса при нем. Ишь вырядились.
   Старик первым заметил чету Грековых, поскольку располагался прямо напротив раскрытых оконных створок. Ветерок лениво поигрывал занавесками, так что через их струящиеся, хлопающие крылья припарадившиеся Грековы казались яркими диковинными птицами, мелькающими в кружевном переплетении лиан и веток.
   - Не пойму этого человека, - обрадовалась возможности заполнить вибрирующую вязкую паузу Альфия. - То бегал за мной, помощь предлагал, а как согласилась, поболтали ни о чем, и вся недолга.
   - И со мной так же, - закивал старик. - Я уже подозревать начал, не мошенник ли он часом. Бродит тут, вынюхивает. Бантики на шейку вешает специально, чтобы глаза нам замылить, интеллигент, мол, вроде Вознесенского.
   - Кто такой Вознесенский? - насторожился Комлев.
   - Виталий Николаевич имеет в виду поэта Андрея Вознесенского, - пояснила Альфия. - Любопытно будет узнать, что на этот раз господину психологу надобно.
   Она откинула тяжелые волны волос, встряхнув головой, собрала их в пучок, пошла к двери. Капитан зачарованно таращился на все ее движения. Старик поймал взглядом его интерес и усмехнулся.
   - Как же рад я видеть всех вас, друзья мои! Как же я рад!
   Белослав Никифорович порывисто влетел на кухню, горделиво подбоченился, уперев кулачок в бочок и провозгласил голосом дворецкого на приеме у английского лорда:
   - Коллеги! Позвольте представить -- моя драгоценная супруга Мария Васильевна!
   - Коты помойные тебе коллеги, - едко выплюнул дед.
   - Ох, Виталий Николаевич! Не смутите Вы меня, и не старайтесь! Я-то Вас знаю! Знаю очень хорошо! Не будь Вас, не стоял бы я на этом месте, и не сиял бы медным пятаком.
   - А вправду, отчего Вы так радостны? - спросила Альфия.
   - А Вы, вообще, кто, гражданин? - тут же добавил Комлев.
   - Вы позвольте присесть моей супруге?.. Садись, Мусенька, не стесняйся, это милейшие люди, хоть и... подозрительные немного....
   Мусенька, ничуть не смущаясь, устроилась на табуреточке, где четверть часа назад еще сидела Ленка. Она мило всем улыбнулась, оправила платье. Иолитовый кулончик на ее груди вспыхнул, заискрился, когда она чуть качнулась, подаваясь вперед, чтобы удобнее сесть. В рифму ее подвеске рассыпал ворох брызг перстень на среднем пальце Белослава Никифоровича. Составленный из двенадцати камней различных цветов, он был огромен, но не производил впечатление аляповатого и громоздко-кичевого. Никакой цыганщины не чудилось при взгляде на него. Напротив, сверкающий слаженным потоком лучей он зачаровывал ладностью и гармонией переплетающихся причудливой вязью оттенков.
   - Какой у Вас интересный предметец, - снова произнес старик. - Помнится, в прошлую нашу встречу камушков было поменьше. Это другой? Или Вы в него повставляли цацек?
   - Это тот же, и я рад, что Вы, Виталий Николаевич, столь внимательны, что не упустили возможности заметить ужасно важную деталь нашего с Мусенькой визита. Так, Мусенька?
   - Так, Белочка, - скромно махнула ресничками Мария Васильевна.
   - Белочка, Мусенька... Будто кошкины клички, - не унимался дед. - Слюней тут развели...
   Альфия же улыбнулась: ее позабавила наивная нежность супругов.
   - При чем тут камни? - Комлев единственный не отвлекся на эмоции и холодным образом вцепился во вброшенную информацию. - Судя по виду, у Вас на руке целое состояние. Не боитесь носить среди бела дня? У меня вот был случай в девяносто девятом, когда алмазы оттяпали вместе с пальцем...
   Альфия поморщилась, и Комлев умолк. Белослав Никифорович обвел глазами присутствующих, помедлил, а затем выговорил:
   - Камни эти -- не мои, и они даны мне на короткое время. Они исчезнут, вернее, перейдут в полевую составляющую, как только отдадут свою концентрированную энергию на рождение новой... новой структуры..., право, не знаю, как назвать... И, поскольку именно Вы являетесь авторами и источником данной концентрации, я почёл бы себя неправым не поставить вас в известность и не дать возможность показать вам всем, какое чудесное чудо вы сообща сотворили.
   - О чем это он? - Эдуард Артурович грубо повернулся к Грекову спиной, к Альфие лицом, словно желая продемонстрировать, что разговорчики с психами на сегодня не включены в его деловой план дня.
   - Да он всегда так. Наболтает чепухи, аж уши вянут. Ей, Богу, лучше б матерился по-человески, - съябедничал Виталий Николаевич.
   Ни Белослав Никифорович, ни Мария Васильевна не дрогнули и не оскорбились. Оба они светились изнутри непробиваемым счастьем, так что Альфия, поддавшись их настроению тихо спросила:
   - Мы -- авторы? Мы -- это кто? Авторы чего?
   - Вы -- это Вы, премногоуважаемая Альфия Мансуровна, Вы, досточтимый Виталий Николаевич, а также наши милые молодые друзья Павел и Леночка.
   - Я, значит, тут ни при чем. Хоть это, слава Богу, - сыронизировал Комлев.
   - Я не помню случая, чтобы авторов было пятеро, - серьезно ответил Греков. - И четверо -- редкость огромная. Все больше двое или трое, но это не то... Сила не та... Кабы пятеро было, мы бы тогда ого-го-го!...
   - Мне кажется, Белочка, ты не очень понятно выражаешься, - прервала его Муся. - Я бы перешла к делу.
   - Да-да! Экскюзи муа!... Ответьте мне, дорогая наша Альфия Мансуровна, случалось ли Вам оказать бескорыстную услугу Леночке?
   - Ну... Не знаю, насколько это услуга...
   - Не скромничайте. Это было. Вы отважно выступили в защиту нашей девочки перед ее матушкой, когда увидели, как боится Лена свою родительницу, и как тяжело для нее объяснение, откуда, собственно говоря, взялся синяк...
   - Царапина, - поправила Муся.
   - Да, царапина на ее милом личике...
   - Откуда Вы знаете? - вскинулась Альфия. - Вы видели? Вы рядом стояли?
   - Видел. Но не рядом. Я попозже объясню. И Вы ведь ничего не имели бы с этой неожиданной адвокатской деятельности?
   - Ну, разумеется, ничего. Мне просто жалко стало девушку.
   - Вот! Аметист на перстне как символ усмирения страстей и утрясения распрей появился благодаря Вам, ну и Лене, на которую Вы направили свое милосердие. Он и есть концентрат этого милосердия.
   - Стало быть, мои... э-э-э... флюиды добра породили прямо из воздуха волшебным образом сей самоцвет. Вы это хотите сказать?
   - Не из воздуха, но в остальном Вы абсолютно правы.
   Альфия фыркнула. Вместо возражения она высунулась в окно и проверила, на месте ли сын. Костик по-прежнему возился в песке, только на этот раз он был не один. К нему присоединились братья Кузины, вредины и забияки. Альфия подумала, что тишина во дворе ненадолго -- Кузины всегда задирали Костика -- но пока мальчишки играли смирно и без издевок.
   - Вы и про меня упоминали, - скрипнул дед.
   - Вы, любезный Виталий Николаевич, в свое время поступили также благородно и также бескорыстно по отношению к Альфие Мансуровне. Явив тем самым в материализовавшемся аквамарине, - Греков мизинчиком коснулся к нежной прохладно-зеленой капле, - дружбу и добрые товарищеские отношения.
   - Это ж когда?
   - А с Костиком посидели? Ну, когда он плакал и в дом попасть не мог.
   - Да я его так..., - смутился дед, - обделался бы еще прямо во дворе...
   - Так, не так, а факт свершился. И вот оно доказательство! - Белослав Никифорович повертел перстеньком.
   Комлев припечатал его ладонь к столешнице и заявил:
   - Их тут двенадцать. А людей Вы перечислили четверо. Как это?
   - Двенадцать -- это количество размещений из четырех по двое, - безмятежно пояснила Муся. - Элеметарная комбинаторика.
   Комлев и Альфия синхронно-обреченно выдохнули: "Математика!" и рассмеялись своей синхронности.
   - Не фонтан у меня с цифирьками, - признался капитан. - я в школе твердый трояк имел.
   - А еще полицейский, - проворчал Виталий Николаевич. - Вы же обязаны логикой владеть, чтобы преступления раскрывать... Чего тут не понять! Если из четырех человек каждый сделает другим по одному одолжению, то есть по три одолжения, то как раз двенадцать и получится.
   - И что, мы столько понаделали? - ахнула хозяйка. - Давайте уж, раскрывайте секреты, господа шпионы. Вот, к примеру, этот желтенький...
   - Это хризоберилл. Это Виталий Николаевич в самый острый, самый нужный момент выручил Павлика, одолжив ему денежку. Тысяча, кажется...
   - Ничего себе -- бескорыстно, - возмутился Комлев. - Я таких одолжений в конце месяца перед получкой пачками совершаю.
   - Вы знакомым ссуживаете, - возразил психолог, - а Виталий Николаевич Павла тогда увидал в первый раз. И никто ему не гарантировал, что неизвестный молодой человек вернет ему деньги.
   - Был бы верующим, решил бы, что Вы -- сатана! - торжественно возгласил старик. - Откуда Вы про тысячу знали?
   - Непременно расскажу, только покончим с камнями. Хризоберилл у нас -- символ удачи в любви и взаимопритяжения женихов и невест. Считайте, что именно Вы упрочили чувства наших юных коллег... Чтобы уж завершить с Вами, гляньте, этот рубин -- тоже Ваш. Это Вы приютили Леночку. Преступили через себя, подобрали пьяную, уложили спать, и дали кров еще на несколько дней.
   - Она мне деньги платила, - насупился Виталий Николаевич. - За постой и платила.
   - А кабы не платила, не взяли бы?
   - Взял, но... все равно же...
   - Много платила? - вмешался Комлев.
   - Двести рублей.
   - Обогатились, наверное... Воротила бизнеса.
   - Это вам, оборотням в погонах, двести рублей не деньги, а пенсионеру -- ощутимая прибавка! - вспылил дед.
   - Не ссорьтесь, умоляю! - перебил его Белослав Никифорович. - Я же не договорил еще! Я же не сказал о Вашем героическом походе по ЗАГСам и обелении светлого лика юноши перед лицом его возлюбленной!
   - Не понял, - сказал капитан. - Яснее можно?
   - Наш почтенный Виталий Николаевич не поленился сходить в дворец бракосочетаний и выяснить, что никакой свадебки у Павлика не намечается, как живописала Леночке одна хитренькая особа, также имеющая виды на нашего героя в связи со значительным карьерным рывком оного.
   - А я-то думала, почему Елена последние дни одна была! - прояснилась лицом Альфия. - Все время вместе раскатывали, а потом как отрезало.
   - А рубин, как известно, - символ жизненных сил и страстной любви.
   - Все-то у меня любви способствует, - сказал старик недовольно. - Нет, чтобы другому чему.
   - Да чему же!
   - Да хоть чему. Мужеству, например, или храбрости.
   - Кому нужна храбрость и кому нужно мужество, если они совершаются не во имя любви! - хором закричали Грековы. - Любовь -- это высшая добродетель!
   - Александрит? - Альфия легонько коснулась пальцем благородного сине-сиреневого камня, остужая пыл ораторов
   - Концентрат нежности, уюта и спокойствия... Не удивлен, что именно его Вы сейчас выбрали. Он тоже плод Вашей доброты.
   - Сиреневый аметист был по отношению к девушке, значит сиреневый александрит -- по отношению к юноше. Да?
   - Гм. Неожиданная логика. Не совсем так. Если говорить про Павла, то из-за него появился вот этот топаз, когда Вы не отказали Леночке и приняли пьяненького Павлика на ночлег.
   - Что, и он выпивает? - раздухарился старик. - Вот так парочка! Баран да ярочка! Один другого стоит! А мы тут сопельки им подтираем!
   - Ша, дед! - рявкнул капитан и Виталий Николаевич моментально сдулся. - Мы так до ночи не закончим, если каждое слово комментировать будешь... Говорите дальше, гражданин.
   Греков протер очки, поправил платочек, пробормотал "Благодарю, любезнейший" и бросил жалобный взгляд на Мусю. Та улыбнулась:
   - Дальше я буду говорить. Белочка у меня плохо переносит присутствие официальных лиц... Александрит, Альфия Мансуровна, появился благодаря тому, что Вы испекли Виталию Николаевичу пирог, хотя пирог был лишь последним аккордом в череде Вашего героического терпения относительно, скажем так, не всегда справедливых упреков Виталия Николаевича. А топаз, как известно, притягивает богатство и благоразумие. Кто знает, может, благодаря Вам Павел никогда в жизни больше не потеряет голову из-за зеленого змия.
   - А Павел... Один из этих камней -- покупка им игрушки моему сыну?
   - Разумеется. И хотя вы с Костей пропылесосили ему машину..., - брови Альфии дернулись, но она не стала высказывать вслух своего удивления насчет полной осведомленности Марии Васильевны, - первоначальный импульс его был абсолютно читстым и свободным от поисков выгоды.
   - Я понял! Вы из телевидения! А Паша с Леной -- ваши подставные актеры! - просветлел лицом старик.
   - Папаша! - возмутился Комлев. - Ну что неймется-то? Ну какие актеры, если гражданку Курносову вон в розыск родители объявляли.
   - Это они специально, - заупрямился дед. - Не верю я в магию. Если все известно, значит, кто-то сообщал. Или съемку вели скрытой камерой.
   - Поверьте, голубчик, в обувной коробке со стопочкой Ваших похоронных сбережений на антресолях нет никакой камеры. И никаких камер не было в одна тысяча сорок восьмом году, когда Вы задрали подол на глазах у всего двора девочке Люсе Миллер. И уж тем более камер не было, ибо их тогда еще не изобрели, когда Ваша бабушка уронила Вашу матушку со второго этажа на голову проходившему мимо попу, отчего у того приключилась трехдневная икота, в отличие от младенца, ничуть сим случаем не пострадавшего. - Белослав Никифорович раскраснелся, развозмущался, но, успокоившись, прибавил кротко, - Кстати, в одной из стопок в коробочке лишняя тысяча. Если Вы хотели отложить ровное число, Вы ошиблись.
   - Ну, прямо "Битва экстрасенсов"! - восхитился капитан, лукаво посматривая на обомлевшего старика. - Так что там про игрушку?
   - Символ сострадания, чистоты, радости и веселья -- изумруд. Один из любимейших моих минералов. Божественный дар! Нет ничего более пронзительного в природе, чем прозрачная зелень изумруда! Ну, разве что брызги росы ранным погожим утром. Но не видим ли мы в них те же изумруды?..
   - Достаточно лирики, я поняла, - Альфия оборвала парение Грекова. - "Лего" - изумруд. Чем же еще отличился Павел?
   - Циркон, в нашем случае его разновидность -- гиацинт, символизирующий обретение веры и надежды, рожден тем неимоверным потрясением, той болью и горечью, которую Павлик испытал, увидев шесть родных могил нашего уважаемого Виталия Николаевича.
   - Как шесть? - воскликнула Альфия. - Сразу шесть?
   - Жена, дети, внуки, зять, - коротко пояснил Белослав Никифорович, на что та всплеснула руками и уткнулась лицом в ладони. После столь примечательного жеста хозяйка дома подняла на соседа темные очи, полные глубоким, безмерным состраданием и прошептала:
   - А я-то, дура, считала себя страдалицей... Думала, жизнь у меня несчастная...
   Старик, насупившись, каркнул задиристо:
   - Никто его не просил! Какое он имел право!
   - Согласен, - кивнул Греков. - Вопрос спорный. Не знаю, как бы я отнесся к тому, что посторонний человек поправляет памятники моих близких, но...
   - Но небеса решили, что это доброе дело, - прервала его Мусенька, - а иначе, циркон не появился бы в этой славной коллекции.
   - Собствено, в этом весь Павел. Неумолимо стремится взять на себя чужую ответственность и успешно с ней справиться.
   - Может, и неплохое качество для мужчины, - мечтательно произнесла Альфия.
   - Ага, и все люли его будут, - тут же отреагировал Комлев.
   - Зато и выигрыш при случае -- тоже его, - улыбнулась Мария Васильевна.
   - Выигрыш... Не считается он ни с кем. Все сам, да сам, - голос деда стал чуть ласковее. - Елене он тоже, как мне -- не спросясь?
   - В общем-то, все тут понаделали всё, не спросясь, - заметил Греков. - С Леночкой, впрочем, и спрашивать особо некогда было. Леночку он спас, отбив у хулиганов. Так наш набор пополнился шпинелью, приносящей счастье в любовных делах и умение быстро мыслить.
   - Шпинель, это который? - Комлев вытянул шею.
   - Которая, - поправила Альфия. - У Вас, кажется, и с русским в школе было неважно.
   - По физкультуре, пению, географии и биологии я имел твердую пять, - парировал Комлев. - Которая тут шпинель?
   - Вот она, красненькая, - любуясь камнем, указал Белослав Никифорович.
   За окном на улице раздался громкий рёв, а затем звуки швыряемых на землю предметов.
   - Костик! - всполошилась Альфия. - Ну, братцы Кузины, ну погодите! Доберусь я до вас!
   Она извинилась и опрометью устремилась во двор. Гости ринулись к окну, дабы не пропустить шумной картины с участием трех мальчиков и одной взрослой женщины.
   В песочнице, заливаясь оглушительными воплями, размазывая горючие слезы по грязным щекам, голосил старший Кузин -- ровесник Костика. Младший Кузин оторопело пятился от наступающего на него Кости и бормотал:
   - Э, ты чего, ну ты чего?
   Дойдя до края песочницы младший Кузин споткнулся, грохнулся на гравий, после чего на небывалой скорости на четвереньках уполз к парадной. Костик погрозил ему кулаком, но преследовать не стал.
   - Если еще раз задразнишься, - строго предупредил он второго Кузина, - по башке ведром тресну. Знаешь, какие дауны сильные? Потому что мы инопланетяне! Понятно?
   - Понятно, - проревел тот. - Чего ты сразу не сказал?
   - Что тут происходит? - Альфия добежала до детской площадки, обнаруживая, что гордый ее сын (руки в боки) цел и невредим, чего нельзя было сказать о Кузине.
   - А Коська песком в глаза кидается! - заныл Кузин. - Хулиган!
   - А нечего дураком и дебилом меня называть!
   - А нечего толкаться! Песок общий!
   - А нечего космопорт ломать!
   - Понятно, - вздохнула Альфия. - Константин, извинись и быстро домой.
   - Ну, мам! Я не нагулялся! Я космопорт не достроил!
   - Космопорт не так строят, - Кузин-старший прекратил реветь, скосив глаза на песчаные постройки. - У него локаторы должны быть.
   - Зачем? - у Костика загорелись глаза.
   - Сигналы принимать.
   - От кого?
   - От тех, кто терпит бедствие.
   Альфия махнула рукой:
   - Еще полчаса, потом домой. Ты не читал сегодня.
   - Не люблю читать, - скривился Костик.
   - И я тоже, - солидарно скривился Кузин.
   - Ну и плохо. Вырастите неразвитыми, - сказала Альфия, но развернулась и пошла обратно.
   Войдя на кухню, она снова поставила на огонь чайник и с виноватой улыбкой проговорила:
   - Я быстренько блинчики напеку, раз уж мы засиделись, вы говорите, я все услышу.
   - Блинчики..., - хором произнесли трое мужчин, и такая в их словах прозвучала мечтательность, что женщины рассмеялись.
   - Перейдем к Лене, - начал Белослав Никифорович. - Девочка принесла нам, как и остальные, три камушка: гелиодор, сапфир и алмаз.
   - Надо же, алмаз! - хмыкнул Комлев. - И Вы просто так с ним ходите. Непуганый Вы товарищ, вот ей Богу!
   - Недолго мне ходить, - туманно изрек Греков. - Позвольте же пояснить, за что дался каждый из артефактов. Гелиодор, вот он, золотистый, оберегает от темных сил, дарует спокойствие и умиротворение. Это Леночка помыла Виталию Николаевичу окна и пересадила его умирающую герань.
   - Без спросу влезла.
   - Боже! Дед! - застонал Комлев.
   - Сапфир, камень справедливости и духовности, позволяющий владельцу видет свет там, где другие видят непроглядную тьму, мы получили сразу после того, как, Леночка, не умея водить, отважилась привезти Павла к Альфие на ночевку. Ну, а бриллиант -- ох, какая дивная у него огранка, а как сверкает! - бриллиант выстрадан, добыт отвагою, решимостью, жертвенностью и трудом.
   - Слова больно громкие, - невинно пробормотал Виталий Николаевич, раздувая ноздри в предвкушении блинчиков. - Блины на кефире?
   - На молоке, - ответила Альфия. - Ну, что Вы за человек!... Алмаз -- это по отношению ко мне?
   - Вы и представить себе не можете, дорогая наша хозяюшка, в какие жернова Вы бы оказались втянуты, если бы не Леночка. Власть себя оберегает весьма рьяно. Вы были бы случайной пешкой, но Вам бы досталось с лихвой. А уж о бедном Костике позвольте мне скромно умолчать.
   Альфия отставила дымящуюся сковороду и в упор посмотрела на Эдуарда Николаевича:
   - Это правда?
   - Правда, - помрачнев, ответил тот. - Может, ничего и сейчас не решено. Ивченко не найден. Ваш муж тоже...
   - Нет-нет, не переживайте! - успокоил Альфию Белослав Никифорович. - Все будет хорошо. Вот увидите.
   - Эх, Ваши бы слова, да Богу в уши, - горько усмехнулся Комлев.
   - Просите, да услышимы будете. Если не просить, кто Вас услышит, кто поможет?
   - То-то Он деду помог!
   - А потому и не помог, может быть, что не просил никогда! - закричал вдруг старик со звенящими слезами в голосе. - Ты меня не трожь! Я сам сведу счеты с Господом!
   - Полноте, - сказала Мария Васильевна. - Все, действительно, будет хорошо. Вот сйчас товарищу капитану позвонят, и...
   Тотчас мобильник Комлева заиграл героическую мелодию "Наша служба и опасна, и трудна", отчего вся компания вздрогнула.
   - Это по работе, - покраснел капитан, устыдившись испуга. - Я пойду переговорю.
   Он вышел в прихожую, уселся на табуреточку под полкой с Костиными модельками, снял трубку.
   - Ну, что, Саныч? Разузнали?... Ух, ты! В Батецкой райбольнице?... А чего телефонограмму не давали?.. Куда? В Новгород?... Ну, ясненько... Калинкин-то в сознании?... Амнезия, значит... Какая-то очень вовремя амнезия... Да ладно... Это тебе не хрен собачий... Дак, уметь надо... А вот это интересненько... Слышь, Саныч, еще одну просьбу уважь, благодарен буду... Ну, ты, жлоб.... Хорошо, на вискарь договорились. Узнай в лаборатории, от чего эти лекарства. Ну или врача грамотного найди... А что по Калинкиным машинам? Пальчики есть?... Да кто бы сомневался?... Ну, бывай...
  
   Пашка медленно полз на верном бигле по Малому проспекту. Бигль задорно подмигивал аварийкой и жался к тротуарам, пропуская нетерпеливых сотоварищей.
   - Ну, еще кружок, и домой, - сказал Пашка. Ошалелые глаза и сочно-румяные щеки выдавали парящее, слегка затуманенное состояние владельца.
   - Буэно, - вздохнула Ленка. - Отро сиркулё... Энтонсес а каса...
   Они крепко схватились за руки и невидящими глазами уставились сквозь лобовое стекло куда-то вдаль, не иначе как к горним высям из долнего мира.
   Загорелся зеленый, им гуднули, ибо нечего тормозить, внимая полетам ангелов. Гудок этот слегка привел Ленку в чувство, сфокусировал зрение на вещах обыденных и прозаических.
   - Вот это новость! - изумилась Ленка, выныривая на поверхность житейского моря. - Смотри, кто шкандыбает!
   Она ткнула пальцем влево, на Девятнадцатую линию, Пашка высунулся в окно -- и бигль, резво подпрыгнув на месте, перескочил, подобно электрону, на новую орбиту, то бишь, полосу, разумеется, с потерей энергии, в данном случае, нервной энергии окружающих участников дорожного движения. Под ругань и возмущенное трубное гудение Пашка свернул на Девятнадцатую, устремившись вослед примечательно несочетаемой команды в составе Мишки, Иваной и Тихоновой.
   Михаил, стриженый под ноль, с длинным розовым носом, гордо реющим над остальными частями лица, более всего походил сейчас на аиста. Подобно аисту, поймавшему на заповедных болотах лягушку, он держал в воздухе визжащую барахтающуюся Тихонову и громогласно вопрошал:
   - Ну, выбирай, рожу нахуярить тебе или ласты оторвать? Выбирай, говорю, глиста анальная!
   - Хорош герой, с девушками воевать! - сунулся к Мишке пожилой человек с тросточкой.
   - Гы! - ощерился Мишка, выхватывая трость у нежданого защитника. - Ща как оприходую! Мне ничего не будет, я на службе! Ща оприходую, я ведь псих! Я справку имею!
   - Господи, как таких только в армию берут? - забормотал человек. Он с невероятной ловкостью выхватил у Мишки палочку и припустил прочь от него.
   - Отпусти, придурок, - захныкала Тихонова. - Люд, скажи ему!
   - Я сама тебе нахуярю, - мрачно изрекла Иванова. - Ненавижу стукачей.
   Мишка с Тихоновой смотрелись весьма гармонично: Мишка был в новенькой жесткой военной форме, а Светка -- в защитных штанах с обилием кармашков и курточке цвета хаки. Ни дать, ни взять, Чиф муштрует солдата Джейн.
   Мишка с силой потряс за шкирку свою жертву, Иванова по-прежнему мрачно добавила:
   - Сильней тряси, чтобы дурь из башки вытрясти.
   - Эй, Миха, здорово! - Пашка притормозил рядом с ними и выскочил из машины. - Чего буянишь?
   - Я не буяню. Я это... Учиняю возмездие! - Мишка тряханул еще раз. - Гы! Гля, как сиськи болтаются! Заглядение!
   - Мишка, поставь ее, пожалуйста, на землю, - попросила Ленка, выходя вслед за Павлом.
   - Оба-на! Прикид у тебя какой клёвый! - заржал новобранец, но Тихонову отпустил. - Ты чего, мать, с концерта что ли?
   - С концерта. А ты почему не в армии?
   - Я в армии. Только я в служебной командировке. Меня за бумагой и ручками послали.
   - Ничего себе, - присвистнул Пашка. - Как же тебе удалось? Тебе ж не положено еще.
   - Да у нас командир части -- батин кореш, он меня с соплей знает.
   - Вот умеют же люди устроится! - в сердцах воскликнул Пашка. - Чтоб я так жил! Ты к себе домой, наверное? Подвезти? Мы как раз туда едем.
   - Не, я пешочком, - с заминочкой уклонился Мишка. - У меня дела еще по пути...
   - А чего Тихонову тряс? - с любопытством спросила Ленка.
   Тихонова, пользуясь минутной заминкой мучителя, испарилась в проходном дворе, как капля под утюгом.
   - Да я, типа, иду себе, никого не трогаю, и тут -- опа! - заявил Мишка. - Эти две идут, грызутся. Я, типа, думаю, как начищу им сейчас репки-то! Я-то их помню, как они до Ленки докапывались! Но, типа, спрашиваю, а чего гавкаетесь? А Люда, такая и говорит, Светка, мол на Ленку настучала директрисе, а Ленка подумала, что это она настучала. Ну, я думаю -- несправедливость! И решил, это... Покарать. Я же защитник отчества. Вот и защищаю.
   - Смешной ты, Мишенька, - улыбнулась Ленка. - Лос мучачос гамадрилос. Все уже совсем не так, и все уже изменилось. Не надо никого карать. У меня все зашибись.
   - Точно? - с сомнением спросил Мишка.
   - Да точно, - встряла Иванова. - У нас все ништяк.
   - А... Тогда-то что...
   Мишка жадно посмотрел на богатую грудь Ивановой, так что ни у кого не осталось сомнений, что за таинственные дела у него образовались столь внезапно.
   Пашка сказал:
   - Ну, мы поехали... Садись, Ленчик.
   И шагнул на проезжую часть. И тут же оказался втянутым обратно на тротуар могучей Мишкиной лапой. В тридцати сантиметрах от "Рено" просвистела бешеная мотоциклетка, окатив парней упруго-сжатой воздушной волной.
   - Кажется, братан, ты опять меня выручил, - растерянно проговорил Пашка. - Какой там у нас счет?
   - Да хрен с ним, со счетом. Я, типа, ангел-хранитель... Ой, бля! - ангел заметил, как Иванова медленно побрела вдоль домов и припустил за ней. На бегу он крикнул: - Ты зенки-то раскрой! Не то еще куда впилишься!
   Впрочем, он развернулся, в три прыжка очутился снова рядом с Пашкой, звонко хлопнул того по плечу и звонко чмокнул Ленку в щеку.
   - Люда! Погодь! Эй, погодь, говорю! - завопил он, устремляясь за приосанившейся Ивановой.
  
   - Нашлись пропащие! Как и предполагали, в соседней с Лугой райбольнице. Ну, теперь-то мы раскрутим все узелки, - радостно провозгласил Комлев, возвращаясь на кухню, где Виталий Николаевич уже приступил к дегустации блинчиков. - Ну, дед, ну и аппетит у Вас! Никогда бы не подумал по Вашей комлекции, что Вы способны столько съесть.
   - Я гуляю много, - с набитым ртом промычал старик, - Каждый день не менее десяти километров.
   - Ого! - искренне восхитился Белослав Никифорович. - Какая воля!
   - А в хорошую погоду я до пятнадцати километров вышагиваю, - приосанился дед. - Хотя, конечно, сейчас не как раньше. Раньше-то я бегал...
   - А ты, Белочка, и пятиста метров одолеть не можешь, - с укоризной произнесла Мария Васильевна. - Все ленишься.
   - У меня комплекция неподходящая, - виновато проговорил Греков и цапнул свежий блинчик, уводя его из-под носа старика. - У меня комплекция для сидения и разговоров предназначена.
   Альфия, залив на шкворчащую сковороду очередную порцию теста, обратила свой взор на разнаряженных гостей и тихо предложила:
   - А расскажите нам, что вы за люди. Откуда вы все знаете? Почему для вас все эти одолжения были так важны? Думаю, не стоит далее оттягивать момент объяснений.
   - Да, пора уже! - встрепенулся Виталий Николаевич.
   Греков и его жена переглянулись. Муся еле заметно кивнула аккуратно уложенной головкой.
   - Вам слова мои могут показаться странными. Необычными, - начал он. - Но, поверьте, ни в коей мере не будет у меня желания закрутить вам головы и наплести сказок. Все, о чем я сейчас сообщю, - истинная правда, как бы фантастически она для вас не звучала.
   - Говорите уже! - не выдержал Виталий Николаевич. - Люди вы или черти подземные.
   - Мы люди, и здесь, в этом мире, мы ничем от вас всех не отличаемся, - сказал Греков задумчиво. - Те же болячки, те же физические неудобства несовершенного тела. В ином мире мы выглядим чуть иначе, но тоже сообразно окружающей обстановке. И в следующем слое мы не выделяемся от окружающих, и в слое над ним. Также, заметьте, как и вы. Единственное наше отличие состоит в том, что мы способны помнить и сознавать все свои ипостаси на всех доступных нам уровнях. И если мы меняем тело здесь, на этом уровне, в этом слое жизни, мы будем помнить об этом на следующем этаже существования.
   - А тут, значит, нет, - саркастически хмыкнул Эдуард Артурович. - А что так?
   - Да это ж рехнуться можно, коли помнить о всех своих смертях! - пылко удивился рассказчик. - Вот сами представьте, что с Вами станет, если в памяти у Вас будет загружена вся боль, все обиды, все мучения... Да даже и если вся радость! Если ты помнишь и знаешь все этапы роста, взросления, становления -- к чему стремиться? Чего ожидать? В чем интерес такой жизни? Нет, голубчик, знать это позволено только там, при смене оболочки. Вы же будете грустить о порванном пиджаке или смятой шляпе, или о детских ползунках, которые Вы когда-то носили, да потом выросли из них. Может, немного жалко расставаться с удобными разношенными штанами, прохудившимися за время долгого использования, но и новая вещь приносит радость и любопытство. Так и с телами...
   - Приятно слышать, - ехидно прокомментировал Комлев. - Помру, а жизнь продолжится.
   - Продолжится, не беспокойтесь, непременно продолжится!
   - Ну, а как это физически? - Виталий Николаевич уперся колючим взором в Грекова. - Четвертое, пятое измерение?
   - В целом, нет никаких измерений там, где нет наблюдателя. Ни времени, ни протяженности. Пространство и время -- это всего лишь человеческие черты, не более...
   - А дерево как?! - торжествующе завопил дед. - У него есть смена листьев, рост, разрушение. И это все во времени!
   - А Вы серьезно думаете, что человек принципиально отличается от дерева? Напрасно, уважаемый, совершенно напрасно! Наши различия ничтожны... А физическая реализация, понимаете, заключается, ну, примерно, как разные длины волн. И я, и Вы, и то же дерево -- мы есть разные частоты, но на одной базовой длине. И наши приемники как бы настроены на эту базовую волну. А в слое над нами -- чуть более длинная базовая волна, и все сущности того слоя -- иные волновые пакеты, ну, словно, заборы с крупными и редкими кольями, сквозь которые с легкостью просачивается всякая мелкая чепуха вроде мух и улиток, не замечая этих заборов... Я понятно говорю?
   Комлев и Альфия растерянно переглянулись, а старик кивнул -- да, понятно.
   - А мы -- приемники с широким волновым диапазоном, - продолжила Мария Васильевна, - Мы осознаем наше бытие сразу на многих уровнях, и способны видеть себя, и вас всех на нескольких слоях ввысь.
   - Хорошо, предположим... Можно, я закурю? - быстро спросил капитан.
   - Нет. Курить только на улице, - жёстко отрезала Альфия.
   - Строгая Вы женщина...
   - У меня ребенок.
   - Хорошо... Предположим, заметье, я только говорю -- предположим -- что это так. Что вы такие фантастические мутанты, и Вам доступны фантастические штуки. Но мы тут причем? Зачем Вы нам все это рассказываете?
   Дед поддержал Комлева:
   - Да. Вы зачем пришли?
   - Вы, дорогой наш Эдуард Артурович, тут ни при чем. Мы не к Вам пришли, - безоружно улыбнулся Греков. - Мы пришли к тем четырем, что совершили ровно двеннадцать добрых дел по отношению друг ко другу и замкнули тем самым кольцо света. Еще одно небольшое усилие, и наш мир, наша вселенная, наш универсум пополнится мощным сияющим шукра-ратхах... Я не знаю, как это объяснить... Здесь нет аналогов... Нечего сопоставить...
   - Считайте, что это светлое воинство, разящее сияющими мечами темную плесень, - подсказала Мусенька. - Еще один отряд светлого воинства.
   - А есть с кем бороться? - спросил Комлев, несколько уязвленный, что он тут ни при чем.
   - Есть, к сожалению, - отозвался печально Белослав Никифорович. - Вы по долгу службы больше всех присутствующих знаете, сколько на свете гадости, подлости, предательства...
   - А физически..., - снова поинтересовался Виталий Николаевич, пытаясь незаметно расстегнуть пуговицу брюк. Наполеон и блины несколько изменили его конфигурацию в области талии, хотелось дышать более свободно и непринужденно. Альфия деликатно отвернулась, выглянула на улицу, заодно прверила, как там сын.
   - Все-то Вам физику подавай!...
   - Я инженер, - сказал дед. - Был... Нам без это никак.
   - Считайте, что четыре волновых сгустка вошли в резонанс и на их огибающей родился новый волновой пакет, - ловко пояснила Мария Васильевна, заметив, как Греков беспомощно трет подбородок и теребит шейный платочек.
   - Не в этом ведь дело! - Греков собрался с мыслями. - Дело в той силе, в той радости, что вы привнесли в мир... Вернее, привнесете, если свершится последний акт.
   - Мы должны капнуть кровью или покамлать хором? - иронически произнесла Альфия.
   - Вы -- ничего не должны. Должен сделать тот, благодаря кому все закрутилось.
   - Павел что ли? - не понял старик. - Или Лена? Дак, их нет. Утекли, так сказать, наслаждаться телом...
   Но Греков поднял ладонь и объявил:
   - Я говорю о Косте.
   - Костя?! - казалось, выдох удивления сорвался одновременно из трех уст. - Он тут при чем?
   - Катализатор..., - вспомнила вдруг хозяйка дома. - Вы уже говорили об этом...
   - Да, именно. Костик -- катализатор всего произошедшего. Если бы не он, Виталий Николаевич не нашел бы возможности оказать любезность Альфие Мансуровне. Также, как и Леночка. Она бросилась на поиски истины в этой пренеприятнейшей истории с двумя пропавшими чиновниками только ради Костика. Она рассказывала ему сказку и мечтала о таком же маленьком уютном братце, хотя, поверьте, ее родной брат -- красавец, талант, умище. Но по-человечески подкачал... И она прекрасно понимала, что кабы на Альфию нашу Мансуровну навесили бы чужое дельце, Костику в лучшем случае светил бы приют, а в обычном случае -- детдом для детей с отклонениями с перспективой истребительного психо-неврологического интерната.
   - А квартирку -- сестре, - едко прибавил Комлев. - И гражданину Бурту.
   Альфия наградила его тяжелым уничижительным взглядом, капитан осекся.
   - Я не хочу сказать, что Костик послужил причиной всех... э-э-э... деяний, но без него не сцементировалась бы ваша четверка.
   - А почему именно мы? - удивился старик. - Что в нас такого? Мы дальние родственники? Хотя..., - он посмотрел на Альфию. - Не можем мы быть родственниками.
   - Вы не родственники по генотипу, по здешнему генотипу, но очень близки по полевым характеристикам... Нет, не близки, а крайне точно дополняете друг друга, - пояснила Мусенька. - Как детали пазлов.
   - А много ли таких... четверок, как мы?
   - Крайне мало, - со вздохом покачал головой Греков. - Все больше двойки встречаются, гораздо реже - тройки. А уж четверки... Удивительно, но частота распространения точно соответствует частоте появления близнецов. Двойняшек мало, но они есть. Тройняшек почти никто из вас уже не видел. А четверняшки и вовсе невообразимая редкость. А чтобы вы еще в одном городе встретились - явление с практически нулевой вероятностью.
   - Одного города мало, - хмыкнул Комлев. - Надо еще народец собрать в кучу и заставить делать друг дружке приятное. А он, народец, и посопротивляться еще может.
   - Напрасно Вы иронизируете, - надул губки Белослав Никифорович. - На то мы здесь и приставлены. Уж, будьте уверены, в лепешку бы расшиблись, но собрали бы обязательно.
   - Поэтому вы за нами и бегали, - задумчиво произнесла Альфия. - Выпрашивали нашу просьбу о помощи... Или только я обращалась с помощью?
   - Я тоже, - признался старик. - И Лена проговорилась как-то, что ей помогал некий психолог. Наверное, это были Вы.
   - Я, - скромно опустил очи долу Греков. - И Павел попросил. А без этого никак. Это одно из условий рождения шукра-ратхах. Со стороны кажется - чушь, шаманство, черная магия салонного толка, но это не так. Это... Это постановка цели, прокладывание маршрута на карте, это объяснение, на что вы готовы потратить свою созидательную энергию...
   Старик в волнении закипятился:
   - Что же это получается! Мы вам вручали наши благословения, сами не подозревая, на что? А если бы черные деятели попались? Если бы мы, запросив подмоги, дали вам добро на зло?.. Тьфу ты, как по-дурацки выразился...
   - И такое могло быть, - хладнокровно ответил Греков. - Все зависело лишь от вашей интуиции - кому стоит доверять, а кому нет... Я извиняюсь, но пора действовать. Костя! Поди сюда, малыш!
   Белослав Никифорович позвал мальчика неожиданно зычным голосом, не утруждая себя выглядыванием в окно. Альфия потерла уши, Комлев по своей привычке набрал полный лоб недовольных морщинок. Кости, секунду назад увлеченно возившийся с новоявленным дружком Кузиным, с легкостью оторвался от важных песочных дел и забавной рысцой медвежонка припустил к дому.
   - Чего? - крикнул он с порога. - Дело есть? Я так и думал.
   - Почему ты так думал? - озадачилась Альфия. - Поздороваться с гостями не хочешь?
   - Здрасьте... Потому что когда этот дядя, - он ткнул в Грекова грязным пальцем, - приходит, мне хочется делать дело. Хотя я не люблю читать.
   Грековы рассмеялись. Мусенька улыбнулась мальчику:
   - Не волнуйся, читать мы не будем. Мы будем говорить всего одно только слово.
   - Какое слово?
   - Любое. Но только когда я щелкну пальцами. Как щелкну - скажи первое пришедшее тебе на ум слово. Договорились?
   - Стоп! - Альфия поднялась с табуретки, прижала Костика к животу. - Я не разрешаю.
   - Но почему?
   - Видите ли... Я, конечно, послушала ваши сказочки с большим, можно сказать, огромным интересом, и отчасти впечатлилась вашей фантазией. Я не верю вашим россказням, извините за грубое слово, я думаю, что-то вы скрываете за всем этим. Но! Даже если предположить, что в словах ваших есть малая толика правды, и одно только слово мальчика способно что-либо изменить в тонких структурах, я не могу согласиться на возложение такой тяжелой ответственности на моего сына.
   - А если мы Вам позволим заглянуть и воочию убедиться в том, что ничего непосильного нет в Костиной миссии, Вы согласны?
   - Нет.
   - А Вы сами взяли бы на себя этот труд?
   - Труд... Слово сказать - это труд?
   - Труд, потому что Вы сами заявили - это ответственность.
   - Пожалуй.
   - Тогда мы поступим так, - просветлел лицом Греков. - Костик скажет. А Вы за ним вслед - "да" или "нет". "Да" - значит, согласны с ситуацией. Годится?
   - Вы, гражданин, когда в последний раз в поликлинику захаживали? - вкрадчиво перебил Комлев, на что Альфия вновь полыхнула огнем своим черных глаз и твердо ответила:
   - Годится.
   Хозяйка и ее сосед охнули: картина перед их глазами вдруг растворилась, размылась темно-фиолетовым плюшевым туманом. Очертания привычных предметов растаяли в заклубившейся пелене, явив на смену, точно новый кадр диафильма, редкой красоты полотно с кружащимися разноцветными вихрями. Нити вихрей сплетались, путались, отчего не сразу становились различимыми их цвета, но постепенно вглядевшись, можно было заметить, что струек ровно четыре - оранжевая, тесно перекрученная вокруг нее голубая, зеленая и хрустально-белая. Потоки вращались в затейливом танце по ободу незримой воронки, утягивались в ее раструб, но выныривали откуда-то сверху, чтобы вновь завертеться и осветить своим неоновым отблеском матовое сиреневое до черноты поле оттенка позднее-вечернего звездного неба.
   Капитан Комлев ревниво вглядывался в преображенные чудесным явлением лица Альфии и старика, озарившиеся тихим глубоким счастьем, кусал губы и постукивал костяшками по столешнице. Он не понимал причины их внезапно изменившегося настроения, не видел того, что позволили видеть им, но понимал, что чета Грековых одарила их чем-то достойным радости и удивления, и - отчаянно ревновал.
   - А мне можно взглянуть? - не выдержал он.
   - Увы! Сие не в наших силах! - развел руками Белослав Никифорович. - Мы еще можем отдать часть нашей энергии, чтобы человек взглянул вглубь себя, но на видение другого никаких электростанций мира не хватит. Увы.
   Маленькая звездочка, неразличимая вначале, вдруг обозначилась, засияла прямо над водоворотом подсвеченных разноцветных линий, особо ярко вспыхивающих под ее прямыми лучами.
   - Говори, - приказал Греков Костику. - Звездочка - это ты. Как скажешь, так и будет.
   - Балда, - четко и уверенно выговорил мальчик.
   - Какой еще балда? - спросил приунывший господин психолог. - Ну почему балда?
   - Который про попа и его работника. Нам Людмила Петровна вслух читала.
   Греков облегченно выдохнул:
   - Пушкин! Это же прекрасно! Балда, побеждающий лукавого! Лучше и помыслить было невозможно! Ну, Альфия Мансуровна, теперь слово за Вами.
   - Да, - сказала Альфия, очарованно наблюдающая, как после Костиных слов звездочка вспыхнула нестерпимым светом, и тонкие эфирные нити плавно стали наливаться формой, твердеть, пластически складываясь в сложный узор - то ли руническую северную вязь, то ли восточный орнамент на величественных мечетях.
   Почти затвердев, почти обретя материальные измерения, волшебные потоки неожиданно ослабли, потускнели, а затем вернулись к прежнему свою виду - пряжа в темном кружащей воронке.
   - Белка, смотри! Вон там сбоку! - в отчаянии воскликнула Мусенька.
   Грязно-серое облачко, очертаниями схожее с грозовой лохматой тучей, неумолимо и неспешно надвигалось на воронку с неоновыми струнами и на серебряную звездочку. Отдельные клочки его ватой ложились на нити, поглощая цвет и вращение.
   - Что, Устроитель, конкуренты не дремлют? - раздался невидимый спокойно-флегматичный голос.
   - Хорошо вам, Наблюдателям! Знай, посматривай себе! Иди, Лек, не мешай! Мы справимся!
   - Не справитесь, - все так же спокойно возразил таинственный Лек. - Там вся армия выставлена на противодействие... Я такого мощного заслона уже пару тысяч лет не наблюдал.
   - Все напрасно? - помертвевшими губами прошептала Мария Васильевна. - Неужели все напрасно?
   - Бифурканты, - подсказал невозмутимый Наблюдатель. - Пусть пожертвуют дорогим, тогда силы умножатся. Так говорят предания, а я не проверял. С Марией Пуниной вы уже знакомы. Мой вам совет -- зовите ее.
   - Вечно ты, Лек, нагнетаешь обстановку, - недовольно пробурчал Белослав Никифорович. - Мне кажется, ты элементарный перестраховщик. Позвать легко, пожертвовать несложно, как бедной девочке жить потом?
   - Перестраховщик? Ну-ну...
   Лек издал необычный отрывистый звук, картина, что до сих пор калейдоскопом кружилась пред очами Альфии и старика, затемнилась, затянулась мраком, а после того, как мрак рассеялся, сменилась ярким видом Земли из космоса -- голубые океаны, зеленые поверхности лесов, пушистые циклоны, льды на полярных шапках -- но словно сквозь закопченое, давно немытое стекло.
   - Белка, мы очень давно не смотрели так..., - с ужасом выговорила Мусенька, - Почему мы не смотрели?..
   - И что бы вы сделали? - жестко спросил Лек. - Призвали бы мир к добру? Наивные вы люди...
   - Зовем Машу, - решительно потребовала Мария Васильевна, но тут же с надеждой вопросила, - А кроме нее нет никого? Лучше бы мужчина. Мужчинам легче.
   -На данный момент времени на планете Земля находится один единственный полный бифуркант. И это Мария Пунина. - отчеканил Лек. - Есть несколько человек в узлах пространственных скруток меньшей важности, но главную точку ветвления держит только она. И вы прекрасно знаете, что значит -- быть в полюсе мировых силовых линий. Впрочем, дело ваше. Мое дело -- смотреть. Мне -- ничего не будет.
   - Да зовите же вы эту пресловутую Машу! - горячо вступила вдруг Альфия, напряженно внимавшая этому странному разговору. - Я правильно поняла, что вот эти темные пятна -- смерть для планеты?
   - Выглядит неаппетитно, - согласился дед. - как будто что-то протухло.
   - Люди -- и те понимают, - сказал Лек слегка презрительно. - Прощайте, толстые трусливые Наблюдатели.
   Он отключился, перед глазами у всех вновь завертелась по конусу лучистая пряжа. Виталий Николаевич пробормотал под нос:
   - Как же это выходит? И не телевизор вроде, а вижу только эти штуки...
   - Маша! - позвал неожиданно молчавший доселе Костик. - Иди сюда!... А кто такая Маша? - добавил он.
   - Ой! Что это? - чуть поодаль от воронки возникла стройная фигурка русоволосой чуть испуганной девушки. - Где это я?
   - Здравствуй, Маша, - радушно произнес Греков. - Это Белослав Никифорович. Мы по совету Лека. Помнишь его?
   - А, понятно, - улыбнулась Маша. - День добрый, и привет Леку! Его разве забудешь? Что на этот раз смотрим? Судя по антуражу -- канал не исторический, а научно-популярный. Что-нибудь типа "Человек. Земля. Вселенная"?
   - Это хорошо, что ты шутишь... Маша... Мы знаем, что ты бифуркант... И мы надеемся..., - Греков замялся.
   - Лек сказал, что если ты пожертвуешь дорогим, силы умножатся, и появится шанс на рождение шукра-ратхах, который принесет свет и силу на своих мечах и клинках, - четко и без запинки проговорил Костик, отчего Альфия снова охнула -- она не поверила, что ее убогий сын смог произнести такую сложную фразу. Вмиг посерьезневшая девушка Маша кивнула:
   - Я понимаю. Чем я могу пожертвовать?
   Мария Васильевна откинула прядку волос со лба и торжественно-строго выговорила:
   - Выбор вечен и неизменен. Ничего нового за последние десять тысяч лет. Выбирай: ум, здоровье, красота, доброе и честное имя, денежное благополучие, жизнь и здоровье твоих близких. Подумай хорошенько.
   - Всего-то! - несолидно фыркнула Маша. - Чего тут думать! Все совершенно однозначно!
   - Разве? - озадачился Греков. - По-моему, не вполне.
   - А по-моему, вполне. Валяйте, господа волшебники, забирайте мою дивную красоту и мое небывалое очарование.
   - Ты серьезно, Маша?
   - Господи, ну конечно! Умная здоровая девица, прилично зарабатывающая на скромное свое пропитание, в природной красоте не особо нуждается. Есть мозги и деньги -- красоту сделать несложно. В конце концов, на что еще нужны все эти салоны, парикмахерские и косметические хирурги? Упаристо, конечно... Но шукра-ратхах -- это вам не кило фиников.
   - Ты знаешь о шукра-ратхах? - с жаром воскликнул Греков.
   - Ни малейшего представления не имею, - честно призналась Маша. - Слушайте, не морочьте мне голову, берите красотищу, и делу конец. Мне работать нужно.
   - Это твой выбор и твоя жертва?
   - Ага. Я пошла?
   - Ну что за люди! - вздохнул Греков. - Тут судьба мира решается, а они "ага"...
   - Мы принимаем твою жертву, - тихо сказала Мария Васильевна.
   Яркая звезда вспыхнула, окрасив небосвод золотым пламенем, четыре неоновые нити под ее лучами сплелись в цепкий узор, наполнились формой, отвердели и -- заискрились, засияли нестерпимым светом, и волна этого ослепительного света, подобно цунами, обрушилась всей мощью на воронку, на звездочку, на фиолетовое небо, на Альфию, на Виталия Николаевича, на чету Грековых, на силуэт Маши, и растеклась широко и вольготно по всему обозримому пространству, взахлеб наполняя сердца горячей радостью и невиданным счастьем.
  
К оглавлению
  

Глава 16. Комлев ставит точку.

   Широким уверенным шагом Эдуард Артурович пересек больничный двор, распахнул входную дверь и охраннику, мирно дремавшему в кабинке у вертушки, сунул под нос корочки.
   - Оперуполномоченный Комлев. Могу я видеть главврача?
   Охранник подпрыгнул, высунулся по пояс и, с любопытством осматривая капитана -- тот был в форме для солидности, -- доложил:
   - Нет его. В управление уехал.
   - Тогда с кем-нибудь из неврологического отделения.
   - Это Вам надо к Гудкову. К Святославу Мирославовичу. Только он на фапе...
   - Где?
   - На ФАПе, - пояснила подошедшая женщина средних лет в белом халате. - Выездной фельдшерско-акушерский пункт. У нас здесь не город, сельским пациентам не так легко в поселок выбраться. Поэтому раз в месяц в каждую деревню на ФАП приезжают специалисты по очереди, ведут прием, осматривают население. Сегодня как раз Гудков уехал в Заполье. Может, я могу помочь?
   - А Вы кто? - бесцеремонно спросил Комлев.
   - Медсестра. Я в неврологическом отделении работаю.
   Капитан так же бесцеремонно оглядел медсестру. Что-то неуловимое насторожило его в результате визуальной инспекции внешности дамы. Она была ухожена и холёна, чересчур ухожена для поселковой медсестры. Макияж, маникюр, прическа, идеальная кожа с легким золотистым загаром выдавали завзятую посетительницу салона красоты, солярия и косметической студии. Одежды под белым халатом видно не было, но сам покрой халата, а также накрахмаленный воротничок нежно-голубой блузки, неуловимо свидетельствовали о приличном достатке владелицы.
   - Ваше имя?
   - Нели Петровна. Зыбина Нелли Петровна... Вы ведь по поводу товарища Ивченко?
   - Почему Вы так решили?
   - Так я же сама оформляла его. И в Новгород запрос посылала.
   - Разве не врач оформляет больных? - Комлев подхватил Зыбину под локоток и мягко подтолкнул впереди себя. Нелли Петровна послушно и спокойно направилась к лестнице, Комлев пошел за ней.
   - Врач, - согласилась она. - Но Вы же понимаете, что не всегда у него есть время на бумажки. Бумажку написать -- ни ума, ни образования не надо, не то, что лечить. Честно признаюсь, я иногда вместо Святослава Мирославовича писаниной занимаюсь. Он мне доверяет. Тем более, что он тут только на полставки. Мы его драгоценное время стараемся заполнить реальными делами, а не бюрократией.
   - Понятно, - согласился Комлев. - Только почему Вы не дали телефонограмму, как положено. Вы вообще, знаете, кто такой Ивченко?
   - Как вчера позвонили, так узнала. С какой стати я должна знать всех чиновников не из нашей области? Россия большая, мало ли кто где начальник... А телефонограмму не давали, поскольку связи не было весь день. Полпоселка без телефона сидело. У нас на этот случай предусмотрено электронное уведомление. Я через интернет отсылала в милицию сообщение о поступивших. Вы разве не получали?
   - В какое отделение Вы посылали?
   - Откуда ж я знаю? Зашла на сайт Новгородского управления внутренних дел и направила сообщение.
   - Новгородского?
   - А какого еще? Мы же в Новгородской области.
   Комлев кивнул -- все правильно, мол.
   - Мы пришли. Ивченко вот в этой палате.
   - А второй где?
   - Молодой который? Не помню фамилию...
   - Калинин...
   - Калинкин не здесь. Он этажом ниже, в хирургии. Хотя ему бы к психиатру надо, но у нас нет такого, это в городе только.
   - Почему психиатр?
   - У него амнезия. Ничего не помнит.
   - Он головой ударился?
   - Да. Не пристегнут был, в лобовое стекло впечатался. Лоб разбит, рука сломана, но это ерунда. Сотрясение мозга небольшое, но и это проходит... А вот память... Тут нужен грамотный специалист.
   - Калинкин совсем ничего не помнит? Как его зовут помнит?
   - Помнит, но молчит. Он все время молчит. Говорить может, но предпочитает молчать. У нас таких пациентов, как он, с амнезией на моей памяти не было, но я читала, что такая реакция на произошедшее иногда бывает. Вроде как сильный мужчина, здоровый, зарабатывающий, а после потери памяти -- беспомощный, как ребенок. Человек замыкается, выказывая тем самым протест против жизненной несправедливости.
   - Ага... А на документики потом можно глянуть?
   - Разумеется.
   - Вы их получили сразу после аварии? Нигде до вас они не находились?
   - В каком смысле -- нигде? В лесу они находились. Около дороги.
   - А после леса -- сразу к вам? - Комлев сделал вид, что не заметил иронии Нелли Петровны. - Ни в какое другое учреждение Ивченко не привозили?
   - Не знаю. Нам привезли, мы приняли... Честно говоря, не понимаю, о чем это Вы? Ближайшая к нам больницы -- в Луге и в Новгороде. Если бы пациентов увезли туда, то какой смысл был потом их привозить в нашу захудалую больничку?
   Капитан снова покосился на холеные руки собеседницы, не слишком гармонирующие с обшарпанными стенами коридора, а затем, не желая развивать данную тему, вошел в указанную палату.
   На кровати под застиранной пожелтевшей простыней по очертаниям угадывалось полное тело немолодого уже мужчины. Корпулентная фигура его резко контрастировала с осунувшимся, опавшим до худобы лицом, ввалившимися полуприкрытыми глазами, втянутыми щеками и заострившимся подбородком. Больной лежал неподвижно, не подавая ни малейших признаков жизни. Комлев кашлянул в кулак, Ивченко не шелохнулся.
   - Иван Андреевич, - негромко обратился капитан, - добрый день.
   Медсестра спокойно заметила:
   - Иван Андреевич пока еще не реагирует на слова. Он только-только вчера начал реагировать на свет, звук и механические раздражители.
   Комлев повертел головой: на пяти из восьми кроватей палаты находились такие же бездыханные на вид страдальцы. Возле койки у окна на табуреточке в самой нелепой позе дремала старушка, уронив голову на подушку рядом с головой недвижного деда. Наверное, мужа, как решил Комлев.
   - Что с ним?
   - Инсульт.
   - Бедно тут у вас... Ухаживать некому?
   - Есть санитарка-узбечка. Но она одна на весь этаж. Обычно родственники сидят со своими, - Нелли Петровна кивком указала на дремлющую старушку. - Нам звонила жена Ивченко, за ним приедут сегодня вечером, перевезут в Петербург. Если он в правительстве, то, думаю, в очень хорошую клинику... У нас ведь тут инсульт не лечат, так, умереть не дают и только. При инсульте длительная реабилитация нужна, а что мы тут можем с нашим скудным бюджетом?
   - Скажите, а какова причина...
   - Кровоизлияния? - Нелли Петровна будто бы заранее ждала этого вопроса, она слишком быстро и охотно подхватила тему вопроса. - Гипертония. Избыток холестерина, малоподвижный образ жизни, курение. Сахарный диабет иногда. Да, в общем-то и все.
   - А у Ивченко -- высокое давление?
   - Сейчас слегка повышенное, а как было до поступления к нам, не знаю. Но мы снижаем. Святослав Мирославович подобрал хорошую схему препаратов. Только покупать нам их не на что. Мы родственникам скажем, пусть сами покупают. Люди они не бедные, смогут самое лучшее обеспечить.
   За дверью, прикрытой Комлевым от посторонних глаз, послышался нарастающий шум, топот и скрип колес. Не успел Эдуард Артурович задуматься, откуда здесь взяться подобному скрипу, как в палату влетела целая делегация: два безликих молодых человека в черном, тут же застывших по обеим сторонам двери в позе футболистов перед пенальти, яростно оберегающих причинные места, серьезный господин средних лет, бросившийся к Ивченко, чтобы начать его тормошить, постукивать, приподымать веки, прощупывать пульс и совершать прочие магические пассы, призванные продемонстрировать великое врачебное искусство, озабоченный человек с блестящей хромированной каталкой, и впереди всех -- властная статная дама с "Луи Витоном" на плече. Она отодвинула крепкой своей рукой Комлева, смахнула его с пути, как мелкую ничего незначащую фитюльку, и напряженно уставилась на Ивченко.
   - Вы забирать его приехали? - поинтересовалась Нелли Петровна. - Мне сказали, что вечером...
   - Мы сейчас, - коротко бросил серьезный господин. - Машина у входа.
   - Но сейчас нет врача, - произнес Комлев, уязвленный хамоватым движением дамы с "Витоном".
   - Я сам врач, я сам могу принять решение, - ответствовал господин, не поворачивая головы. - Алексей, Роман, приподнимите Ивана Андреевича, только аккуратно!
   - Но надо подготовить документы на выписку! - не унимался капитан. - А лечащий врач, насколько я понял, будет только к вечеру.
   Люди в черном, не обращая внимания на Комлева, осторожно перенесли грузное тело на каталку, а господин, назвавшийся врачом, глянул сквозь капитана, сквозь убогонькие стены, крашеные допотопной масляной краской серого казенного цвета, сквозь весь этот поселишко Батецкий и, удивляясь тому, что приходится разговаривать с неодушевленными предметами, отстраненно произнес в сторону, ненаправленно ни к кому:
   - Документы нам привезут курьером. Я разговаривал с господином Гудковым по телефону.
   Дама, как понял Комлев, жена Ивченко, с некоторой претензией выговорила брезгливым тоном:
   - Плохо работаете, товарищ. Целую неделю найти не могли. Чем только ваш следственный комитет занимается?
   - Это Вы следственный комитет спросите, - раздраженно ответил Эдуард Артурович. - А я простой опер из простого районного отделения. Я Вашего драгоценного супруга не искал, у меня другие дела.
   - Тогда что Вы тут делаете? - госпожа Ивченко не стала дожидаться ответа на свой резонный вопрос, развернулась и вышла из палаты. Вслед за ней потянулась вся остальная кавалькада.
   - Кто бы нас так увез, - сварливо произнесла проснувшаяся старушка. - В санаторию...
   - В крематорию, - насмешливо проговорил мужичок в самом дальнем углу, - вот куда вас увезут.
   - Типун тебе на язык, - рассердилась старушка. - Балабол треклятый.
   - Извините, но я Вас оставлю. Мне надо проводить их, дать некоторые рекомендации, - торопливо сказала Нелли Петровна и устремилась вслед за Ивченко. - А Вы сходите пока в хирургию, к Калинкину.
   Комлев решил было проследить за ней и за свитой Ивченко, но передумал, рассудив по своему обыкновению, что общение с людьми даст материала больше, чем засада и шпионаж.
   - А что эта медсестра, давно тут работает? - спросил он у старушки. - Не знаете?
   - Лет пять, кажись, - ответила та. - Как Святослав Мирославович пришел, так и она вслед за ним. Я-то всех их помню. Мой-то вечно по больницам, допрыгался вон до памперсов, алкаш чертов, до Нельки тут Марина Сергеевна была, а до нее Светлана Олеговна.
   - А если алкаш, чего ж тут сидите при нем?
   - Дак, а куда ж его? Под забор подыхать?
   - Вот бабы, дуры! - усмехнулся мужичок в углу. - Терпять-терпять, а еще и довольны. Вам, бабам, главное -- пострадать!
   - А Нелли Петровна местная? - прервал его капитан.
   - Куды там! - махнула рукой старушка, - Она из Луги. Вон какая рафуфыренная! Наши-то так не ходят!
   - Так Луга далеко! - удивился Комлев. - Зачем ей сюда ездить?
   - Она на машине прибывает. Вместе с врачом нашим. Они на полставки тут. И еще в Луге работают.
   - Любовники что ли? - подмигнул Комлев.
   - Да нет, - нахмурилась бабка. - Святослав Мирославович моложе ее лет на десять. Какие уж тут полюбовники. Да и строгий он, Гудков-то.
   - А чего сюда таскаются?
   - А кто их знает? Может, на подработку. Тут перехватят, там перехватят, все денег больше.
   В хирургическом отделении Комлева встретили неласково. Сергей Геннадьевич Калинкин, одного, примерно, возраста с капитаном, валялся на кровати с перебинтованной головой, загипсованной рукой и напряженным выражением лица с синяками и ссадинами. Более всего он сейчас походил на раненого партизана - такой же всклокоченный, небритый и неважно одетый. Полосатая пижама, в которую он был облачен, была форменным рубищем: заплаты и штопка украшали практически каждый квадратный ее дециметр. Калинкин сосредоточенно изучал потолок, и складка на его лбу мощной бороздой свидетельствовала о беспрестанной работе мысли.
   Комлев присел на табурет, уложил на коленях блокнот и подчеркнуто сухо поздоровался. Трое мужичков, сотоварищей Калинкина по несчастью, с интересом улеглись поудобнее и навострили уши. Самый молодой из них даже выключил переносной телевизор, стоявший на тумбочке между койками.
   - Вы нам не мешаете, можете смотреть дальше, - сурово проговорил Комлев.
   - Не, командир, вживую интереснее, - простодушно признался парень. - Тут настоящий детектив, а там придуманный.
   - Детектив..., - усмехнулся Эдуард Николаевич. - Какой, к черту, детектив... Потеряли Вас, Сергей Геннадьевич! Вся родня с ног сбилась, жена рыдает, а Вы тут прохлаждаетесь.
   Калинкин с гримаской боли повернул расцарапанную физиономию:
   - Какая жена?
   - У Вас их много?
   - У меня их две, - на этой фразе мужики присвистнули и одобрительно зашумели. - Бывшая и нынешняя.
   - Ну, а причем тут бывшая жена? Бывшая - это не жена, это посторонняя гражданка. Вы, Сергей Геннадьевич, расскажите мне, как очутились здесь.
   - Не помню, - заявил Калинкин, и Комлеву показалось, что на самом дне его холодных серых глаз мелькнула тень злорадства. - Ничего не помню. Ехали мы, ехали, а потом очнулся в гипсе.
   - С кем и куда ехали, помните?
   - С Ивченко ехали на объект в Лугу. Должны были обратно к шести вернуться на совещание.
   - Что за объект?
   - Санаторий для генштаба. Город должен был землю выкупить.
   - Почему не воспользовались служебной машиной и на личном транспорте поехали?
   - У Ивана Андреевича машина на ТО задержалась, мы могли не успеть, я предложил свою помощь.
   - Хорошо, а почему воспользовались маленьким автомобилем? У Вас же есть просторная солидная машина.
   - Она не заводилась! - заволновался Калинкин. - Перед обедом приехал, поставил во дворе у родителей, а с обеда вышел - не заводится. Пришлось брать "Микру".
   - А зачем Вам два автомобиля? Насколько я знаю, у Вашей жены есть свой, а родители не водят.
   - "Микра" у меня вместо велосипеда, - ухмыльнулся Калинкин. - В магазин съездить. А что, нельзя две машины иметь?
   - Хоть двадцать, - равнодушно произнес Комлев. - Я при исполнении и вопросы задаю не по заказу налоговой. Что Вы делали в Жегжичино?
   - Где? - не понял Сергей.
   - Деревня, недалеко от которой Вы разбились.
   - Это где?
   - В Новгородской области.
   Калинкин озадаченно воззрился на Комлева:
   - Не помню. Представления не имею, как мы там оказались.
   - Как в Луге на объекте были - помните?
   - Н-нет, не помню... Помню когда выехали из города. Я еще удивился - пробок не было... А потом как в тумане.
   - Как зовут Вашу жену?
   - Альфия.
   - Это бывшая. Новую жену как зовут?
   Калинкин замялся.
   - Алина? - предположил он.
   - Вы давно женаты?
   - Полгода... кажется...
   - А имя начальника, стало быть, помните.
   - Так это ведь начальник! - еще раз ухмыльнулся Калинкин. - Источник жизненных благ, так сказать.
   - "Микра" разбита и восстановлению не подлежит. Наши эксперты обнаружили, что у нее надрезаны, а потом порваны тормозные шланги. У Вас нет соображений насчет причин этого факта?
   - Нет.
   - В бензобаке "Инфинити" был обнаружен песок. У Вас по-прежнему нет подозрений?
   Калинкин оживился:
   - Вот почему не заводилась! Подозрения есть, да только... Я, честно говоря, сам отказываюсь в них верить.
   - А Вы поделитесь, а мы проверим.
   Комлев произнес эти слова как можно душевнее, и Сергей, понизив голос, сообщил:
   - Я думаю, это она. Это она, гадина, все портит. Она все время меня преследует. То дверь краской обольет, то жалобу на работу настрочит, то теперь за машину взялась. Меня, товарищ капитан, это пугает, потому что это опасно для жизни. Одно дело -- краска, другое дело -- шланги...
   - Она -- это кто?
   - Бывшая моя. Все успокоиться не может. Все мстит мне, змея подколодная.
   - За что же? Вы были инициатором развода?
   - Нет, - мотнул головой Калинкин. - Это она сбежала от меня. Подло сбежала, с младенцем на руках. И видеться с сыном не давала, хотела манипулировать мной при помощи сына.
   - За что же ей мстить, если она сама ушла от Вас? - невинно поинтересовался Комлев.
   - А за то, что я снова женился. Женщины ж они такие, им нужно, чтобы мужик никому не достался, коли сама не может взять.
   - Точно! Точно сказанул! - горячо поддакнул пациент с шейным корсетом. - Прям как мою грымзу описал!
   - Мы проверим, - снова пообещал Эдуард Артурович. Ему вдруг смертельно расхотелось далее общаться с Калинкиным. - Ребенок у Вас большой?
   - Средний. Десять лет ему... Вроде десять.
   - Зовут как?
   - Константин... Или Кирилл... Не помню!.. Господи, да что же со мной такое! Ничего не помню, ни жены, ни ребенка!.. Скоро забуду, как штаны снимать в сортире!
   Калинкин выразительно постучал здоровой рукой по лбу и в отчаянии замолчал.
   - Да не убивайся ты так, - встрял человек с корсетом. - Живи и радуйся, что отдыхаешь тут от баб и спиногрыза. Еще набатрачишься на них, еще попьют у тебя кровушки. Вот чудак! Эх, я бы многое отдал, чтобы у меня память отшибло насчет моей супружницы!
   - Это тебе просто не повезло, - вступил в разговор владелец телевизора. - А я вот не хотел бы жену забывать! Она у меня красивая.
   - Ага, красивая! И где твоя красивая? Чё-то я не часто вижу ее тут! Бегает, небось, по танцулькам без тебя, пока ты тут сопли жуешь...
   - Злой ты, Марат. К тебе совсем никто не ходит, вот и завидуешь.
   - Чему завидовать, Витюша? Тому, что пилят тебя и деньгой попрекают? Слыхал я, как твоя голосила...
   Витюша покраснел, отвернулся и горько сказал Комлеву:
   - Ну и как в такой обстановочке лечиться? Тут не вылечишься, а наоборот, последнее здоровье потеряешь с такими соседями.
   Комлев захлопнул блокнот, в котором до сего момента что-то почеркивал, водрузил на голову фуражку.
   - Мы сообщили Вашей жене, где Вы и что с Вами, - сказал он Калинкину. - За Вами сегодня-завтра приедут. Вы как поправитесь, зайдете ко мне в отделение, мне дело надо будет закрыть.
   - Дело?
   - Уголовное дело по статье 105.
   - Это же про убийство, вроде бы?
   - Статьи о пропаже в УК нет. До свидания, Сергей Геннадьевич. Увидимся еще. Думаю, не раз увидимся. - Последнюю фразу Комлев выговорил с выражением статуи командора. - Кстати, кто Вам выписывал рецепт на этамзилат и нимодипин? Мы нашли эти лекарства в бардачке Вашей машины. Не помните? Постарайтесь вспомнить, Сергей Геннадьевич.
   Досада, проскользнувшая в глазах Калинкина, совсем не удивила Комлева.
  
   Звонок застал Ленку сразу после школы, едва она переступила порог квартиры. Родителей дома не было - отец теперь безвылазно пропадал в своем институте, а мать никогда не докладывала, куда она направляется.
   - Лена?
   - Ну.
   - Это Аня. Из "Симпозиума". Сегодня на работу приди, пожалуйста, чуть пораньше. У нас тут обыск только закончился, надо помочь прибраться...
   Ленка изумленно и подозрительно осмотрела трубку мобильника - не разыгрывают ли ее? На табло, действительно, высветилась надпись "Аня кафе".
   - А я подумала, меня уволили...
   - Гурген Тигранович успокоился и сам велел тебя вызвать.
   - Ага, я приду, а он меня скалкой пришибет... Его, кстати, в милицию еще не забрали?
   - Его-то за что? Ладно, подруга, не ерепенься. Или тебе деньги не нужны?
   - Нужны, - вздохнула Ленка. Предки категорически отказались оплачивать ее музыкального репетитора. Они вообще встали в позу и заявили, что раз Ленка такая умная, пусть поступает сама без их помощи хоть куда. Хоть в цирковое училище, хоть в парашютно-десантное, а они умывают руки. - Ну и как там обыск? Нашли чего-нибудь?
   - Нашли. Это не по телефону. Давай подъезжай, как сможешь... Да иду я, иду! - крикнула кому-то Аня на другом конце провода и отключилась.
   Ленка наскоро соорудила пятиэтажный бутерброд и, откусывая от него на бегу, принялась метаться по комнатам, собирая в оранжевый рюкзак старорежимную концертную одежду от Ани, ноты, зонт и флейту. Пашка зачем-то попросил захватить флейту...
   - Дурища ты, милая сестрица, - иронично протянул Коля, с интересом наблюдавший за хаотичными передвижениями Ленки. - Зря ты с маменькой ссоришься.
   - Я не ссорюсь нифигос, - возразила Ленка. - Это она со мной ссорится. А почему зря, милый братец?
   - Смотри, оставят тебя у разбитого корыта.
   - Ты о чем, ми кверидо хермано?
   - О квартире, сестрица. О жилплощади.
   - И как, хотелось бы знать, меня оставят у корыта?
   - В наследство не впишут. Ты же мать знаешь. Если что пришло ей в голову, расшибется, а выполнит.
   - Ну и что?
   - А то. Я вчера слышал, как она отцу говорила, что надо посмотреть, и ничего не оформлять на тебя, чтобы ты по дурости ничего не профукала.
   - А ты как всегда подслушивал?
   - Ну, точно, дурища. Мне-то это фиолетово. Она так кипятилась, что и глухой услышал бы.
   - Во-первых, наплевать, - Ленка остановилась возле брата, со злостью глядя ему в глаза. - А, во-вторых, я на них и не рассчитываю. Мне от них ничего не надо. Я уж как-нибудь сама.
   - Ну и вдвойне глупо. Надо пользоваться тем, что есть.
   - Если есть корова, ее надо доить, а не покупать молоко в магазине. Это ты хочешь сказать?
   - О! Узнаю сестренку! Любую фразу раздуть и извратить - это по-нашему!
   Ленка неожиданно широко улыбнулась:
   - Как же я тебя люблю, мой дорогой брат! Мой драгоценный братюнище! Желаю тебе всяческих успехов в окучивании и стрижке предков!
   Она яростно хлопнула дверью, да так, что с полки над косяком слетел томик и огрел Колю по макушке. "Рассуждения о любви" - так именовалась сия книга.
   Гурген Тигранович восседал на высоком барном табурете, скрестив на груди руки, и мрачно сопел. Ноздри его раздувались, как у голодного дракона, присматривающего себе на ужин аппетиную селянку. Завидев Ленку, он и вовсе почернел лицом.
   - Иди к роялю, шпионка, - прошипел он с присвистом. - И не попадайся мне на глаза!
   - Обороты сбавь, Гуря, - амбал в черном костюме из отличной тонкой шерсти, но покроя, пригодного лишь для охранника в захудалом супермаркете, смачно хлебнул что-то из коктейльного фужера, всасывая заодно и вишенку с ободочка -- вместе с черенком и косточкой. Ленка узнала его -- тот самый, что с подступающими слезами слушал про песчаные карьеры в ее исполнении.
   - О, матерь Божья, - закатил глазки Гурген Тигранович. - Участь моя незавидная! Пригреть на груди змею!
   - Вот объясните мне, дурочке, - Ленка в упор, прямо глаза в глаза уставилась на гения кулины. - За что Вы меня так невзлюбили? Что я Вам сделала?
   - И она еще спрашивает!
   - Да, спрашиваю! - не отступилась Ленка. - Потому что взаимное недоверие плохо влияет на творческий процесс! - На этих словах амбал настороженно наморщил лоб. - Я не могу играть, когда меня обволакивает аура недоброжелательства! Я ноты путаю!
   - ...аура обволакивает, - повторил сбитый с толку амбал. - Ну-ка, Гуря, колись, в чем по-твоему артистка провинилась.
   - Она за мной шпионила! Она меня выслеживала! Она перепродавала мои секреты! - Гурген Тигранович вновь с ненавистью глянул на Ленку. Если бы степень ненависти соответствовала концентрации серной кислоты, от Ленки в мгновенье ока осталась бы дымящаяся лужица.
   - Чем докажешь? - спокойно спросил неожиданный арбитр.
   - Вчера, прямо перед... ну, всей этой историей,... я заметил, как она подглядывает! - Гурген яростно ткнул в Ленку пузатеньким волосатым пальчиком. - А за два дня до этого у Копашкина появились в меню точно такие же рыбные бон-боны в дымной пене из омаров, как и в моем меню! Откуда этот варвар, эта грубая свинья Копашкин мог узнать про пену из омаров? Он никогда бы сам не додумался до этого! Нет, прости меня Боже, тут ему определенно помогли! И я даже знаю, кто!
   - Вы думаете, это я тут брожу и ваши кулинарные тайны выпытываю? - изумилась Ленка. - Это я, типа, рецептики пирожков записываю?
   - Прикидывается. Дурочкой прикидывается. Пирожков... А почему у Копашкина и стейки из белых грибов с трюфельным соусом в точности, как мои? А?
   - А почему у вас окошко в женский туалет из Вашей комнаты? А? - перешла в атаку Ленка.
   - Опа! - обрадовался амбал. - Правда что ли? Пойду гляну.
   Он резво припустил к Гургенову кабинету, а вернувшись, радостно объявил:
   - Точно! Ну, Гуря, ну не ожидал от тебя!
   Покрасневший в мгновение ока Гурген Тигранович сначала надулся, но потом водрузил на лице смесь гнева и недовольства:
   - При чем тут я? Со строителей спрашивайте, которые тут ремонт делали! Наберут хачей-безбожников, а виноват, как всегда, дорогой Гурген Тигранович!
   Он так разнервничался, что транскрипция последней фразы выглядела примерно как "Набэрут хачэй-бызбожныкав, а выноват, как всэгда, дарагой Гургэн Тыгранович", чем немало удивил Ленку, потому что до сих пор никакого акцента она не замечала.
   - Так ты и руководил ремонтом, - хохотнул амбал. - Ладно, "дарагой", мне твои причуды похрену, иди на кухню и не шали.
   - Копашкиным так командуй! - огрызнулся Гурген, но без энтузиазма, и, к Ленкиному удивлению, послушно, хотя и с нарочито подчеркнутым достоинством, направился по указанному адресу, обернувшись, впрочем, у двери и едко припечатав напоследок, - А еще лучше -- Сидоровыми, развелось их тут...
   - Пойдем-ка в халдейскую, поговорим, - предложил амбал Ленке. - Ты, вроде как, много чего знаешь.
   - Никуда она не пойдет с тобой, - раздался за их спинами уверенный голос. - Не лезь, Семен, она несовершеннолетняя.
   Капитан Комлев собственной персоной обнаружился прямо у двери, когда они дружно повернули головы. Комлев стоял, прислонившись к косяку, по чайльд-гарольдовски скрестив на груди руки. Был он в форме, и Ленка отметила, что капитана в мундире она видит в первый раз.
   - А! Эдуард Артурович! Наше Вам с кисточкой! - осклабился детина по имени Семен. - Не извольте волноваться, малолетки не по моей части. Тут и смотреть-то не на что -- ни груди, ни задницы...
   - Помнится, раньше тебя это не останавливало.
   - Дык, годы летят, Эдуард Артурович! Наши годы, как птицы, так сказать, летят... И потом, у меня самого есть такая вот пичужка.
   - Да ну? С каких это пор? Что-то не припомню я в твоей биографии детей.
   - Я и сам не знал, а вот вышло так, что дочка у меня есть. Красавица! Не на мою, правда, фамилию, записана, но я им помогаю.
   - Скажи еще, в зоопарк по выходным водишь!
   - Врать не буду, - вздохнул Семен, - не вожу, поскольку отправил ее с матерью в края заморские, подальше от нашей суеты. Язык там пусть подучит, культуру приобретет.
   - Не рассчитываешь, значит, здесь на спокойную жизнь, коли ребенка подальше заслал.
   - Ошибаешься, уважаемый, очень даже рассчитываю. Но, как говорится, береженого Бог бережет, небереженого плита стережет.
   Ленка, вращая головой: то на Семена, то на капитана, с приоткрытым ртом слушала их диалог, отчего-то смутно напоминающий перепалку давних то ли друзей, то ли врагов, и напряженно пыталась понять, кто есть Семен. Улучив момент, она выпалила:
   - Я не воровала рецепты! Я просто хотела узнать, что за фигня тут в кафе творится! Тут все какие-то странные! И Гурген, и официанты,..
   - И кто еще? - хором бросили ее собеседники.
   - Баба Валя, например. Вроде, полы моет, но вся в кольцах. И у Гургена Тиграновича в комнате шарилась...
   - Баба Валя! - завопил из-за двери невидимый Гурген, выдавая себя со всеми потрохами. - Где эта гарпия? Где эта змея подколодная? О, Благодатная Матерь-Заступница, слышишь ли Ты меня! Где эта гадина!!!
   Эпитеты, щедро розданные пятью минутами ранее Ленке, могучим потоком, резко сменившим русло, понеслись в адрес следующей жертвы. Господин шеф-повар в сдвинутом на левое ухо колпаке проскакал мимо них сначала налево, в уборщицкую, потом направо, в официантскую.
   - Где она?! - Гурген схватил за грудки подвернувшегося Петюню и энергично затряс его. Грудки в понимании Гургена пришлись аккурат на уютное Петино пузико.
   - Да кто она? - испугался Петя.
   - Баба Валя!
   - Она в заднюю дверь вышла. Потом как побежит... Я и удивился.
   Гурген отпустил Петюню и метнулся в свою каморку. Оттуда он выполз совершенно обессиленный, на ватных переламывающихся ногах. Он рухнул на стул, уронил голову на стол (колпак почему-то держался, как приклееный) и громко разрыдался:
   - Я голый и нищий! За что мне такая участь! Все потеряно! Все навсегда потеряно!
   - Что потеряно-то? - не удержалась Ленка. - У Вас деньги украли?
   - Может, иммиграционные документы? - предположил Комлев.
   Семен же хохотнул еще раз:
   - Вот и нашлась шпионка. Что Гуря, теперь понял, кто твои ужасные тайны Копашкину продавал?
   - Десять лет работы.., - причитал повар, - уникальные рецепты... Я за некоторыми в Италии несколько месяцев гонялся... А сколько я сам придумал... Все уйдет Копашкину... Моя заветная тетрадочка -- теперь у Копашкина!
   - Тю, - усмехнулся Семен. - Мне бы Ваши проблемы, МарьИванна... Сопли-то подбери. Сходим вечерком к Копашкину, обмозгуем вместе.
   Вмиг повеселевший Гурген Тигранович быстренько осушил слезы, смачно и со вкусом перекрестился троекратно, и снова исчез на кухне. Как показалось Ленке, он глянул на нее даже с некоторой благосклонностью.
   - Погуляем, - предложил Комлев. - От ушей посторонних подальше.
   - Незачем зад морозить, - ответил с непреходящей улыбочкой амбал, - здесь есть нумера для важных персон, пройдем туда.
   - Не знал, - признался капитан. - Наши их проверяли?
   - Нет, конечно, откуда ж им знать про нумера? Но ты не бойся, там чисто. Слово даю.
   - Идем, - согласился Эдуард Анатольевич.
   Семен провел Комлева через кухню (Гурген и глазом не моргнул, когда по его святилищу прошествовали двое посторонних), через разделочную, через кладовую прямо в крохотное помещеньице с четырьмя высоченными холодильниками. В ближайшем ко входу холодильнике он распахнул дверцу, ловким движением откинул отъезжающие на шарнирах полки с пакетами зелени и толкнул открывшиеся взору створки. Не без труда протиснувшись, Комлев обнаружил себя в просторной комнате с приглушенно-роскошной обстановкой. Никакой вычурности. Все просто, минималистично, но элегантно и чертовски удобно.
   Капитан сел в обволакивающее кресло, вопросительно огляделся.
   - Кури, - мгновенно оценил беззвучную пантомиму Семен. - Здесь автоматическая вытяжка над каждым посадочным местом.
   Эдуард Артурович кинул в рот сигарету, затем протянул пачку собеседнику.
   - Не курю, - покачал головой тот.
   - А, вроде, курил.
   - Давно было. Теперь здоровье берегу.
   Комлев сделал несколько неторопливых затяжек и спросил:
   - Ты в курсе, что тут происходило?
   - Догадывался, - с еле слышимой издевочкой ответил Семен.
   - Твоих рук дело?
   - Нет, - твердо произнес Семен. - Но знал. Но препятствовать не собирался.
   - Неужто пацаны сами тут сеть сбыта организовали?
   - Ага. Конечно. - Семен широко улыбнулся. - Ты ваньку-то кончай валять. Будто сам не догадываешься.
   - Я-то догадываюсь. И не думай, что на этот раз проскочишь белым ангелом.
   - А я не думаю. Я знаю, что проскочу. А тебе настоятельно не советую вкапываться. Я вон даже дите свое от греха подальше послал. Никто не знает, где дите. И это при том, что я в принципе в эти игры не вмешиваюсь.
   - Ничего себе -- не вмешиваешься! - возразил Комлев. - Вон как тут все по струнке бегают!
   - Так я так, присматриваю... Деньги-то не мои.
   - Гургена?
   - Нет, ну ты точно ваньку валяешь, Эдуард Анатольевич. Кабы не знал тебя, подумал бы, что тупой, еще тупее. Какой Гурген? Его место у буфета! Окстись!
   - У меня достаточно материала. Я готов передать следственному комитету всю информацию по Ивченко и вашей шарашке. И пугать меня не стоит, Семочка. Пуганый.
   Семен тяжелым буравящим взглядом, вмиг растеряв деланое добродушие, уставился на капитана. Пожевал губами, поиграл желваками.
   - Зря, капитан. Ей Богу, зря. Тут не наши братки заправляют. Я бы сказал, тут совсем не братки заправляют. Ты публику здешнюю видел? В ценник ресторана смотрел?
   - Ну.
   - Следственный комитет твое дело мигом прикроет, не сомневайся. У них то же самое начальство. Кто ж позволит под себя рыть?
   - Значит, в прокуратуру наведаюсь. В Страсбургский суд напишу. В Госдеп США пожалуюсь.
   - Не успеешь, - амбал неотрывно сверлил Комлева взором, - комиссар Катани, блин, хренов.
   Комлев равнодушно зевнул:
   - Моргай почаще, Сема. Сеанса гипноза не выйдет. Если бы я боялся, не отдохнул бы десяток лет в пионерском лагере гражданин Семен Литваковский. И его гоп-стоп команда. И его высокий покровитель, благодетель и меценат из центрального аппарата. А совет тебе я сам могу выдать. Вали отсюда, если ты реально ни в чем не замешан. И суши сухарики, если это не так.
   - Понятно, почему ты до сих пор в капитанах бегаешь, - презрительно сморщился Сема. - Сверстники твои давно уже в подполковники выбились.
   - У сверстников своя жизнь. Пусть они ее тратят, как хотят.
   - Эх, Эдуард Артурович, - с сожалением произнес Семен. - кабы не уважал тебя, с удовольствием бы грохнул. Упертый ты, как сто баранов. Не договориться с тобой по-хорошему
   - И по-плохому не договориться. Мне терять нечего.
   - Ну, не знаю, не знаю... Сказывали мне, зазноба у тебя появилась. С сынком-придурком.
   Комлев вспыхнул:
   - Ты, Семен, не зарывайся! Зазноба эта по делу у меня проходит. По вашей милости, получается. И никаких сердечных чувств я к ней имею. А что в гости хожу, так и мне, и ей удобнее. Куда ей дауна своего деть-то?
   - Ишь, заволновался! - рассмеялся Сема. - Конечно, только по делу. Кто ж спорит. Только ни ей, ни сынку ее может случайно не повезти. Машина там на красный свет вылетит. Или пожар в доме случится. Или газ протечет. Сын ведь с головой не дружит, на всякую блажь способен... И, кстати, у пианистки твоей, соплюхи этой в рюшечках, тоже может не заладиться. Как ты считаешь? А?
   Комлев вытянул вторую сигарету и молча ее раскурил. Он выкурил ее молча дотла, до самого фильтра, достал третью, зажег, потушил, скомкал, а затем сказал:
   - Твоя правда, гражданин Литваковский. Жизнь -- штука непредсказуемая. Может и пожар, и землятресение, и наводнение случиться... Но ты же понимаешь, что мне все равно нужен какой-то результат. И то что официанты с наркотой попались, уже известно. И то, что в крови Калинкина обнаружен кокаин, мне уже не скрыть. Да и не хочется, если честно. Все эти высокие игры с твоими отцами я еще могу принять за стихийное бедствие, но на подлецов у меня руки чешутся.
   - Калинкин твой -- дебил, - скривился презрительно Сема. - Жри его. Делай с ним, что хошь. А вот Иван Андреича забудь. Не по твоим зубам рыбка. Ни при чем он тут. Просто пообедал, а потом угораздило его сесть с обдолбанным подчиненным.
   - Да хрен с ним, - легко согласился капитан. - Он и так перстом судьбы тюкнутый. Ему уже все равно -- что кресло золоченое, что койка больничная. Ему-то что пришить? Что употреблял? И что с того?
   - Я рад, что мы сумели договориться, - проговорил Семен с плохо скрываемым облегчением. - Приятно иметь дело с понимающим человеком.
   Комлев с силой вдавил окурок в яшмовую пепельницу и подался корпусом к визави:
   - А никто с тобой, урка, и не договаривался. Я сам все решил. Согласно своей теории.
   - Называй это, как угодно, - пожал плечами Сема. - Что за теория? Или стыдно менту свои воззрения урке высказывать?
   - Не стыдно, Сема, ничуть. С урками мне и разговаривать легче, чем с этими... марсианами из Смольного... А теория моя проста -- делай малые дела потихонечку, и они превратятся в большое правильное дело. Так что лучше я десяток Игорьков на нары отправлю и десяток Калинкиных на весь мир опозорю, чем зазря сверну себе башку в битве с титанами. Но после того, как сотня шестерок поедет поправлять здоровьишко на Колыме, у ваших колоссов недосягаемых, ножонки-то и зашатаются. А там и до них доберусь.
   - Романтик ты, Эдичка. Ровно институтка. - Сема поднялся, показывая, что разговор окончен. - Хоть плачь от умиления.
   - А и поплачь. Соплюха, как ты изящно выразился, тебе поможет, сбацает чего пожалостливее. Если только ничего мешать не будет. Или никто мешать не будет.
   - Да ладно, капитан, чай не звери мы тут. Играет она здорово. Прямо сердце заходится. И рыжая, прям как моя.
   Уже в дверях, наполовину высунувшись в псевдо-холодильник, Комлев спросил Семена:
   - А скорая помощь -- ко всем приезжает? Это я так, для себя интересуюсь.
   - Кто денежки заплатил, к тому и приезжает. Хочешь, и на тебя договор оформят? - хохотнул Семен.
   - А мне зачем? Я и в обычной больничке полежу, если что.
   - Смотря какая болезнь. Обычная больничка не отмажет и на работу сообщит. И вылетишь ты со службы с волчьим билетом без звания и пенсии. Так что подумай.
   - Я подумаю, - пообещал Комлев. - Только боюсь, жалованья моего на ваши договора не хватит.
   - Так ведь и натурой отдать можно с твоей-то должностью. А за это тебе не только лечение, но и антураж обстоятельно оформят.
   - А-а-а... Машины Калинкина входили в пакет услуг.
   - Согласись, красиво. Так раскокать, чтоб на бабу подумали, - тут артистизм нужен!
   - А Гурген в курсе всех дел "Симпозиума"?
   - Не трожь его, капитан, он не в теме. Он реально не в теме. Представь себе, Эдуард Артурович, я ему велел особо прислуживать всем Сидоровым, а он меня на хуй послал! Меня! Узнал бы кто, засмеял бы меня до смерти. А я ничего, проглотил. Он же гений. А я гениев уважаю.
   - Добрый ты, Семочка, - зло проговорил Комлев, - аж скулы сводит.
   Когда они вернулись в зал, Ленка, облаченная в рабочую форму преданного служителя высоких муз, уже ловко перебирала пальчиками, и говорливые стайки нот выпархивали из-под них и наполняли журчанием полупустое помещение. Компанию из трех случайно забредших посетителей обслуживала Аня. На ней была короткая пышная юбка и белый игривый передничек. Посетители с удовольствием таращились на Анины ножки и послушно кивали, заранее соглашаясь с рекомендованным выбором блюд.
   - А Игорь специально с Гургеном в Италию ездить, чтобы бурдень закупать? - радостно завопила Ленка на всю ивановскую, едва только Эдуард Анатольевич показался в зале. - Я вот думаю, что Гурген Тигранович со своими трюфелями и не в курсе был, чем там Игорь за его спиной занимается.
   Амбал вздрогнул и свирепо завращал стальными глазками.
   - Гражданка Елена Курносова, - прошипел Комлев. - Вы бы головку свою прелестную иногда бы включали в дело. Милости прошу ко мне на прием. Там и поделитесь своими ценными наблюдениями.
   - Чего играем? - Семен оттеснил капитана и навалился на крышку пианино.
   - Клод Дебюсси. "Ближе к мечте".
  
К оглавлению
  

Параллельная линия номер 2.

Глава 17. Лагху Набха Ваюх и Джарья, дочь господина Крунчи.

   - Господин Лагху Набха ... Ваюх? Экое же у Вас имя...
   - Ваюхом именуется мой род. Имя же - все остальное.
   - О! У Вас есть родовитое именование! Что же, тем приятнее, тем приятнее... А как Вас лучше величать: умный, красивый, сильный, или что еще предложите? Я ведь, господин Ваюх, нравов свободных, можно сказать, либеральных, я всегда предоставляю человеку выбор. Да, всегда.
   - Коли так, сойдемся на красивом.
   Седовласый кругленький человек поморщился, но продолжил, соглашаясь с собеседником:
   - Итак, господин Ваюх, что менее красивый, чем я, позвольте взглянуть на Ваши документики. Ага... Любопытно, любопытно... У Вас богатый арсенал, как я погляжу... Муниципальный гимнасиум принятия решений и следования намерениям, оценка "отлично". Университет широкой мысли и глубокого познания, оценка "весьма похвально". Магистратура по специальности проникновения в глубокие слои, защищена диссертация на высший балл без единого возражения более мудрых... Что тут добавить! Блестяще, блестяще! А посмотрите-ка мне в очи, господин Ваюх, что менее красивый, чем я, не поддельные ли это бумажки?
   - Никак не возможно, господин Крунча, что более красивый, чем я. Любой член коллегии этих заведений подтвердит моё пребывание там.
   - Тогда маленькая формальность, господин Ваюх, что менее красивый, чем я, вот вам заданьице, а как сделаете его, мой ассистент замерит плотность, и Вы будете приняты на работу. Я искренне уверен, что плотность будет достаточной, ибо не зря же Вы столько лет постигали непростые науки!... Господин Букка, что менее могучий, чем я!... Будьте добры, помогите нам!
   В комнату, освещенную ярким и стерильно-белым светом ламп-самоклеек, тотчас же вбежал господин Букка с небольшим прибором в руках, скромно уселся на стуле у двери. Седовласый похлопал Лагху Набха по плечу и вышел. Набха бросил взгляд на шелковый листочек с заданием, улыбнулся - пустяки! Однако через мгновение, когда условие было прочитано более тщательно, нахмурился, так как одно из краевых условий не позволяло применять стандартные методы. Набха зажмурился, потер виски, почесал голову - словом, исполнил традиционный думательный обряд молодого и непоседливого парня. Решение всплыло как раз к тому моменту, когда запас ритуальных действий иссяк.
   - Я готов огласить свои выводы и умозаключения, приведшие к ним! - громко объявил Набха. Господин Крунча возник в дверном проеме с чашкой дымящегося напитка, судя по отсутствию яркого запаха - травяного или зеленого чая. Крунча мягко произнес:
   - Не утруждайтесь, господин Ваюх, что менее красивый, чем я, мы не на экзамене, я сам посмотрю.
   Он отставил чай, положил обе руки на плечи соискателю, задумался, вернее, погрузился в читающее состояние. Очнувшись, воскликнул:
   - Браво брависсимо! Какой необычный подход!... Как интересно Вы подошли к доказательству гомеоморфности! Многие, знаете ли, либо вообще ее не замечают, либо, заметив, не считают нужным утрудить себя доказательством.
   Лагху Набха зарделся, ему было приятно слышать похвалу, но он засмущался и постарался перевести разговор на более нейтральную тему:
   - Как там с плотностью, господин Крунча, что более красивый, чем я? Достаточна ли?
   Оба они - и молодой человек, и господин в возрасте - повернулись к ассистенту. Тот судорожно тряс прибор и что-то невнятно бормотал. Ощутив на себе две пары глаз, кинулся сбивчиво оправдываться:
   - Я ничего не понимаю, господин Крунча, что более могучий, чем, я, я проверял... С утра плотномер работал абсолютно надежно... Да и поверка была не далее, как на прошлой недели... Надзорные органы не нашли нарушений, погрешность в пределах нормы.... Может, кто магией балуется...
   - Какой еще магией! - заволновался Крунча. - Что вы все о какой-то магии талдычите! У нас производство, а не гадальный салон! В чем дело? Извольте пояснить внятно!
   - Вот, - Букка ткнул пальцем в экран, - плотномер сошел с ума. Таких цифр не бывает! Вы будете смеяться, глядя на эти показания!
   Но господин Крунча и не думал смеяться. Он расстегнул ворот, покрутил шеей, внимательно оглядел Набху.
   - Жарко здесь, - заметил Крунча.
   - Жарко, - согласился Букка, - надо сказать, чтобы так не грели.
   - Не надо говорить, не надо, - возразил седовласый, - Вы приняты, господин Ваюх, что менее красивый, чем я. У Вас будут пожелания по вознаграждению?
   Набха пожал плечами:
   - Обычно выпускники нашей магистратуры начинают с тысячи.
   - Я кладу Вам три.
   - Три?! - хором воскликнули Букка и Ваюх. Кажется, оба они удивились в равной степени.
   - Три, три, - подтвердил господин Крунча. - Но с условием, что в ближайший год Вы не покинете нашу фабрику.
   - Разве у Вас плохие условия труда? - простодушно поинтересовался юноша. - К чему это требование?
   - Что Вы, условия прекрасные! - встал на защиту ассистент Букка, хотя и был до крайности обескуражен сначала прибором, а потом предложением руководителя. - Бывает, зашиваемся, ну, так где ж этого нет?
   - Я согласен! - поспешно воскликнул Лагху Набха. - Завтра же приступлю!
   - Да, да, подите-ка сейчас в отдел скрепления уговоров, Вам там все объяснят, и завтра в девять милости прошу.
   Молодой господин Ваюх порывисто устремился вон, и оба его собеседника заметили, какой яркий и упругий шлейф потянулся за ним. Шлейф играл сполохами, подобными северному сиянию, и имел ровную четко очерченную границу, почти видимую в спектре обычного глаза.
   - Я ничего не понял, господин Крунча, - сказал Букка. - Этот прибор...
   - Он не лгал, не лгал, - жестко ответил тот. - Прибор показал, что мог. И у нас пока еще не греют.
   Букка вскрикнул и приложил ладонь ко рту:
   - Вы хотите сказать...
  -- Ну, конечно, Букка, Вы же и сами поняли. Этот парень - золото! Он стоит не три, и не пять тысяч. Он сможет поставлять продукт высочайшего, элитного качества! А мы впервые сможем выйти в элит-нишу. Если он так легко нагревает воздух, и сам этого не чувствует, он многое может, многое может.
  
   Когда Набха стремительно и по мальчишечьи неуклюже, влетел в лабораторию, трудиться в которой ему предстояло, согласно контракту, ближайший год, человек у окна, на самом выгодной по мнению Набхи позиции -- светлой, с уютными цветами и наилучшим обзором, но в то же время приватно огороженной тонкими перегородками, прошипел чуть слышно, скорее для себя, но юноша все услышал:
   - Ишь ты, хвостатый... Небось, и родовитый...
   - Господин Лагху Набха Ваюх! - провозгласил торжественно Букка присутствующим, а Набхе добавил, - Прошу сюда, здесь Ваше место.
   - Точно, родовитый... - не унимался шипящий, - имя-то отрастил себе длиннее хвоста...
   - Брось, Бурья, не зуди, - отозвался высокий парень, его сосед с миролюбивым лицом и пушистыми, торчащими во все стороны волосами, - какая тебе разница, у тебя конкурентов нет.
   Бурья что-то хмыкнул нечленораздельное и как бы извинительное, но Набха почувствовал легкий дискомфорт в легких -- их будто сжали обручем, не давая раскрыться во всю силу. Впрочем, ощущение это было мимолетным, и Набха тут же выбросил его из внимания.
   Рабочее место -- полулежачее кресло с изголовьем, уходящим в стенную нишу, стояло прямо у двери, как и полагалось новичку. Набха с воодушевлением устроился на нем, привычным движением отрегулировал наклон, угол подачи материала, громкость результирующего сигнала.
   - Новенькое! Класс! - с искренней радостью сообщил он соседу Бурьи. Тот улыбнулся в ответ.
   Список задач, выведенный на табло на стойке сбоку от кресла, был небольшим, но весьма разнообразным: математика, психомеханика, сравнительная когнитивная лингвистика, и, почему-то, распознавание прекрасного. Последний пункт несколько смутил юношу, ибо размышлениям о прекрасном его нигде не учили, да и сам он не был склонен к деятельности в данной области. Но юный возраст и врожденный оптимизм начисто отмели малейшие сомнения в успехе разрешения. Набха вздохнул, покрутился (плотный почти осязаемый шлейф, хвост, как его презрительно поименовал Бурья, зашевелился, заиграл переливами над креслом) и с головой ушел в работу. Он начисто выпал из реальности, погрузившись в размышления. Со стороны были заметны лишь быстрые, почти неосознаваемые движения пальцами по экрану раздумья, легкие вибрации ног в уловителях импульсов и тончайшая пляска морщинок на лбу ровно под считывателями мимической энергии. Он очнулся лишь тогда, когда тот самый парень, что осадил злопыхателя Бурью, потряс его за плечо (к остальным частям тела притрагиваться строжайше запрещалось):
   - Эй, дружище! Вставай на продувку!
   Набха вскочил:
   - Да, да, конечно, иду!
   Дружелюбный парень глянул на индикатор выработки у кресла Набхи и присвистнул:
   - Далеко пойдешь, хвостатый! Ты тут нас всех переплюнешь!
   Бурья скрипнул зубами и в гордом молчании вышел из помещения вслед за остальными десятью сотрудниками.
   Лаборатория по сгущению пространства, личное предприятие господина Крунчи, успешно существовала уже более десяти лет. Брикеты со сгущенкой, выпускаемые лабораторией, охотно раскупались многими высокотехнологическими предприятиями, а также государственной ассоциацией сущностных переходов, поскольку альтернативы им как элементам чистой и мгновенно высвобождаемой энергии не существовало. Универсальный источник универсальных явлений -- кирпичик сгущенного пространства, а если быть точнее, пространственно-временной протяженности, - мог обеспечить питанием все, что угодно: от примитивной лампы-самоклейки до аннигиляционных реакторов. Сгущенное пространство стоило дорого, но того стоило. Те же лампы или обогреватели вполне могли питаться от старой, веками проверенной ревматики, но четверть брикета сгущенки давали жизнь средне-стандартному жилищу со всеми его гаджетами примерно на год.
   Нынешний способ сгущения был придуман давно, но на производственный уровень он вышел лет двадцать назад благодаря стараниям двух инженеров-энтузиастов, поначалу использовавших свои же собственные ресурсы. Именно у них перекупил фабрику и гордо переименовал в лабораторию (так звучало более солидно) господин Крунча. Злые языки поговаривали, что никакой продажи, собственно, и не было, а был факт шантажа и вымогательства со стороны прозорливого до возможной выгоды Крунчи, но кто теперь уже помнит об этом? Господин Крунча вывел фабрику на весьма уважаемый уровень, привлекая лучшие умы города, и не жалея средств на оплату их труда. Те же недалекие злые языки распространяли зловредные слухи о синекуре в лаборатории, и о том, что за лежание в мягоньком креслице и ничегонеделанье "интелихенты" в неделю получают столько, сколько простой работяга не заработал бы и за пару лет, однако сами злословящие покупали сгущенку и пользовались ею без оглядки на этические спорные вопросы.
   Кирпичики сгущенного пространства, чуть подкрашенные сиреневым неоновым цветом только лишь для видимого обозначения, давались непросто. Планировать выпуск продукции было совершенно невозможно, и в этом отношении господин Крунча содержал довольно рискованное предприятие, поскольку его успех зависел исключительно от мыслей и эмоций сотрудников. И если господин Икс приходил на работу подавленный ссорой с супругой, то выдать много качественного продукта он был не в состоянии. Молодые и талантливые -- на них делал ставку господин Крунча. Свежий интеллект, быстрая реакция, сильная эмоциональность, гибкий ум -- на этом строился бизнес господина Крунчи. Мысль, преобразующая пространство, эмоция, сгущающая и концентрирующая его, выкристаллизовывались в неоновых брикетах фабрики господина Крунчи.
   Сгущение континуума в течении более двух часов подряд по технике безопасности запрещалось. По истечении этого времени полагалось пополнить разреженную атмосферу и насытить ее газами. Продувка занимала минут пятнадцать, и за это время сотрудники отдыхали, перекусывали, резались в пинг-понг, или просто трепались. Заниматься чем-либо, требующим умственного или душевного напряжения опять-таки запрещалось той же техникой безопасности.
   Дружелюбный сосед по имени Нокхья объяснил Набхе, что Бурья вообще-то мужик ничего, но крайне болезненно относится к успехам других, поскольку считается лучшим думателем лаборатории. Бурья ревностно следит за тем, чтобы никто не приблизился к его трону и не оспорил его преимущества. Но это и нереально, прибавил Нокхья, он уникум, его мысль настолько концентрирована, что ее можно даже разглядеть в видимом спектре. А еще он почему-то стыдится своего неблагородного происхождения, вот глупость какая!, ведь у них в лаборатории и нет никого из древних и благородных, он, Лагху Ваюх Набха -- первый, да и никого это не трясет, ведь древнее благородство ровным счетом ничего не значит теперь (тут Набха согласно кивнул). А между тем господин Крунча знает сию маленькую слабость Бурьи и старательно подпитывает ее, ибо дополнительный эмоциональный отклик способствует усиленной производительности.
   Потом потекли следующие два часа, и следующие, а потом юный Набха бодро вскочил со своего рабочего места и выкрикнул в коридор:
   - Господин Крунча, что красивее, чем я! Или кто-нибудь! Соизвольте преподнести мне еще основы для размышления! Я закончил!
   В дверях возник Букка, шикнул, не кричи, мол, направился к индикатору выработки, судорожно икнул и убежал. Через пару минут вплыл сам господин Крунча. Он обвел взглядом радостного Набху, нахмурившегося Бурью, ошалевшего Букку и остальных застывших в ожидании коллег, хмыкнул, считал решения рукой, наложенной на плечо юноши, громко выговорил секретарю с запоминателем:
   - Господин Трентья, что менее умный, чем я, проверьте, пожалуйста, кто составлял задания господину Ваюху, что менее красивый, чем я. Задания не должны кончаться ранее, чем кончится рабочая смена!
   Секретарь засуетился, принялся кому-то названивать. Крунча меж тем сказал Ваюху:
   - Сядьте, я сам загружу Вам новую задачу, думаю, Вам ее будет достаточно на сегодня, да достачно на сегодня.
   Он еще крепче сжал плечо парня, и тот ощутил, как в голову вползает огненными символами тема: "Завидующий и завидуемый -- кто более виновен?" Тема загрузилась и осозналась, но господин Крунча не спешил убирать ладонь, медлил, и будто бы боролся с неким искушением. Наконец он оторвал разгоряченную кисть, тяжелым взором окатил шлейф, беспечно и легкомысленно взметающийся за спиной Набхи, с тем же взором вышел вон.
   - Чего это они? - подал голос кто-то слева.
   - Наш мальчонка выдал на-гора сто три булыжника, - простодушно ляпнул Нокхья, - вот они и обалдели.
   - Сто три? - не поверил другой, тот что справа, кажется, именуемый Тукхой, - а приборы не врут? Бурья вон и тот двадцать делает, не то что мы...
   - То-то мне так жарко, и дышать нечем, - заметил приятель Нокхьи, Звас.
   Задание господина Крунчи обескуражило Лагху Набху Ваюха. Он появился на этом свете долгожданным и любимым созданием, не избалованным, но и не испытывающим особых трудностей человечком. Его обильно питали два крепких рода -- отца и матери, а также шлейф, что служил Набхе подобием аккумулятора, и который подзаряжался сам собой из неведомых хозяину источников, а также некие "низовые" ветры, присутствие и роль которых Набхе обещали объяснить попозже, когда он достигнет полного совершеннолетия. И ветры, и шлейф, и родовые связи подносили Набхе огромное количество любви и силы, такое, что юноша мог позволить себе не замечать несовершенство мира и наличия в нем темных сторон и горьких моментов. Зависть как один из элементов темной составляющей сего мира в сознании юноши существовала лишь умозрительно и, если честно сказать, в виде некоторого книжного штампа. Сам Набха ничему до сих пор не завидовал (а как иначе, коли у тебя всего имеется в достатке!), и не замечал зависти у других (что также не удивительно в его благополучном окружении). С чего вдруг родилась задачка господина Крунчи? При чем тут Набха из рода Ваюхов?
   В комнате вдруг стало прохладно и как-то смешливо. Лампочки-самоклейки погасли, а затем разгорелись празднично-яркими разнообразными цветами, будто гирлянда на детской елке, только цветов в их палитре явилось не три, не четыре, а значительно более сотни. Шлейф Набхи радостно заплясал, ладно рифмуясь с неожиданным освещением.
   - Ого, да у нас новенький! - раздался тонкий, с тенорком, голос прямо над ухом Набхи.
   - Да какой хорошенький! - раздался другой голос, басовитый, над другим ухом.
   - Хвостатенький!
   - Умненький!
   - Просит ли чего сей унош?
   - Хорошо ли ему?
   Голоса вспихивали по-очереди, как красные фонари на железнодорожном переезде, и вызывали нестерпимое любопытство. Набха не выдержал, взмолился, привстав в кресле:
   - Кто здесь? Явитесь же, господа! Не соизвольте прятаться!
   - Господин Набха у нас неуч, - бесстрастно заметил Бурья, а Тукха хихикнул, - извините его.
   Голоса рассмеялись, и в смехе материализовались. И Набха отчего-то сразу понял, кто это. Ему рассказывали в гимнасиуме, а затем в университете о ПЕТРЕ и ПАВЛЕ, но, честно говоря, Набха считал их культурологическим мифом, призванным в стародавние времена подать вдохновляющий пример всем колеблющимся и борющимся со своими предубеждениями личностям, но никак не людьми во плоти и в протяженности. ПАВЕЛ был плотен, а ПЕТР худ, но оба счастливо улыбались и оттого выглядели весьма схожими между собой.
   - Господа ПЕТР и ПАВЕЛ, что мудрее меня..., - торжественно и с волнением начал Набха, но сияющая парочка замахала синхронно руками и синхронно же сморщила носы, и Набха осекся.
   - Служи достойно, унош, - ПАВЕЛ приложил длань (иначе нельзя было назвать его руку!) к темени Лагху Набхи Ваюха.
   - Коли тяжко станет, проси, - ПЕТР приложил и свою десницу.
   - Нас учили не просить, - возразил ошарашенный то ли чудом, то ли маскарадом юноша, - а надеяться на свои силы и силы Творца.
   - Любая сила может иссякнуть, - посерьезнел ПАВЕЛ.
   - Вот тогда и проси, - завершил фразу ПЕТР.
   С этими словами они исчезли столь же внезапно, как и явились, будто выключились. Освещение вслед за ними, нехотя, вернулось к привычному оттенку.
   - Они, что, ко всем новичкам так приходят? - вопросил у коллег Набха, на что Нокхья помотал головой, а Бурья криво усмехнулся:
   - Ладно уж, невинность изображать. Теперь мы знаем, какие папики стоят у некоторых за спиной.
   - Да он сами!... Я и не знал!.., - заволновался Набха, но все посмотрели на него, как на последнего мажора. До чего легко падает семя сомнения в унавоженную почву!
   То ли от зависти, то ли от раздражения, но господин Бурья к концу дня произвел столько сгущенки, что господин Крунча горячо похвалил его и заметил, что никогда еще тот не был на такой высоте. Набха же, напротив, ничего более не осилил, так что тема зависти осталась нераскрытой, а количество брикетов -- не подросшим. Результат был, однако, гораздо более впечатляющим, чем у Бурьи, но ничем, кроме как все тем же тяжелым взглядом, господин Крунча его не отметил.
  
   Умудренный первым опытом вливания в коллектив, Набха перестал явно демонстрировать свои блестящие возможности, и всегда, к списку выдаваемых заданий, готовил самостоятельно дома дополнительные темы для размышлений. Вернее, тема была одна, но со множеством аспектов и ответвлений. Лагху Набху чрезвычайно интересовало такое свойство мироздания, как проективность. Скажем, всем известно, что тень -- это проекция человека на земную плоскость (ну, пусть не на плоскость, а на сферу, но попробуем пренебречь кривизной ввиду огромного радиуса), и всем хорошо знакомы свойства теней растягиваться при низком положении солнца и укорачиваться при высоком. А что если тень падает на тор или цилиндр? А если тенью является трехмерный предмет, скажем, внутри бутылки Кляйна, то что было прообразом тени? А если источников света несколько и они сами образуют многомерную конфигурацию? А есть ли инвариантная присущность в тени, остающаяся неизменной при любом виде и расположении световых лучей? Все эти бесконечные вопросы весьма занимали ум юноши, и он, честно говоря, рассчитывал, что по прошествии года, оговоренного контрактом, сумеет написать монографию, посвященную проективной геометрии. Времени на ее подготовку было достаточно -- все рабочие задачи Набха завершал часа за три, а остальное время, не афишируя, тратил на раздумья о любимом предмете.
   Наверное, мысли юноши были очень глубоки и нетривиальны, ибо на их основе получалось сгущение континуума самой высокой пробы -- необычайно емкое и мощное. Где-то через месяц поступления Набхи на службу, господин Крунча взволнованно объявил своим думателям, что фабрика отныне включена в реестр элитной энергетики, и что подписано несколько дорогостоящих контрактов, и что всех ожидает повышение жалованья, а также праздничный пир в ближайшую пятницу. Сотоварищи Набхи радостно заапплодировали и выразительно поглядели на отрока. Все прекрасно понимали, чей гений послужил источником приятных новостей. Сообразно установившейся традиции Бурья и Тукха скрипнули зубами.
   На пир, сияющий красками самолетающих фонарей и гремящий ритмами джаз-банда в роскошном особняке на набережной Фонтанки, восторженный Лагху Набха пришел один -- у него пока еще не было ни жены, ни подруги. Остальные, за исключением господина Крунчи, важно и церемонно водили по прекрасно убраным залам спутниц в воздушных платьях. Набха, чувствуя некоторую скованность из-за фрака, надетого второй раз в жизни (первый пришелся на защиту магистерской диссертации), с любопытством рассматривал фрески, картины и гобелены на стенах анфилад и холлов, учтиво кланялся коллегам, таким незнакомым в парадной одежде и при супругах с оголенными плечами, потягивал шампанское, постукивал ногой в такт музыке и откровенно радовался и джазу, и красочной иллюминации, и дивному убранству, и -- прекрасным дамам. Все без исключения дамы казались ему пленительными и волшебно красивыми, даже тощая, будто высушенная для гербария, жена господина Бурьи.
   Господин Крунча опаздывал, что нисколько не печалило господ думателей и их ассистентов. Все были при деле -- танцевали, обсуждали последние новости, пили изысканные напитки, а главное, ни на минуту не загружали голову напряженными размышлениями. Набху утянула в галопирующий тустеп молодая женушка Нокхьи. Она хохотала и охала над неловкими попытками Набхи успеть за музыкой и не покалечить партнершу, и Набхе самому было смешно и немного пьяно, и не хотелось отпускать теплую руку женщины.
   Но отпустил. Потому что музыка умолкла и в зал вплыл господин Крунча. А с ним под локоток -- совсем юная девушка с волнистыми медно-рыжими локонами и наигранно скучающим выражением лица. И сразу все дамы словно выключились, потухли, стали неприметны и очень просты.
   - Вкусненькая девочка, - присвистнул Звас.
   - Эй, эй, не так откровенно! - Нокхья ткнул Ваюха в бок. - Не слопай барышню! Гляди, что твой хвост вытворяет!
   Шлейф Набхи вытянулся, удлиннился и пламенными языками полыхал вокруг девушки, отчего та засмущалась и нахмурилась. Набха встряхнулся, укоротил шлейф.
   - Кто это? - просипел он, с трудом проталкивая звуки сквозь ком в горле. - Такая молодая супруга ...
   - Все понятно! - насмешливо протянула женушка Нокхьи. - Кажется, это любовь!
   - Ой, и у меня любовь, - деланно схватился за сердце Звас, - мы теперь соперники!
   А сам Нокхья покачал головой:
   - Это дочь господина Крунчи. Джарья. Но вам, братишки, она не по зубам. Даже и не думайте. Такая красота и при таких деньгах абы кому не достанется.
   - А разве я абы кто? - наивно удивился Набха из рода Ваюхов. - А причем тут деньги?
   И он смело рванул к дочери господина Крунчи, как только вновь заревел джаз-банд, рванул прямо по ногам бедняги Зваса. Набха все сотворил по уставу: ширкнул ножкой перед отцом, поклонился перед барышней, протянул ладонь, не упустив момент метнуть быстрые взоры по сторонам. Волновался Набха напрасно -- конкурентов на нежную ручку Джарьи Крунча не нашлось ни одного. Звас вопреки заявлениям остался скучать у стенки.
   Господин Крунча несколько секунд поколебался, потом отпустил дочь. Рыжеволосая Джарья независимо подернула плечиком и произнесла:
   - Ладно уж, хвостатый, пошли, все равно тут такая тягомотина с унылыми рожами.
   - Джарья! - строго изрек Крунча. - Выбирайте выражения, леди. Да, выбирайте выражения!
   Джарья фыркнула, козочкой скакнула в круг галопирующих, принялась нарочито комически выкидывать нелепые коленца. Неискушенного Набху все эти кривляния грубиянки привели в полный восторг. Он объявил девушке сквозь музыку, с удивлением обнаруживая в себе способность к поэтическим сравнениям:
   - Вы такая ... как перчик! Как первый нахальный красный перчик в зеленых листьях!
   - Это хорошо?
   - Это прекрасно! - пылко воскликнул Набха. - И.. и, поверьте, Вы будете моей!
   Джарья сморщилась:
   - Ну, вот, всё одно и то же.... Хоть бы что новенького придумал... Я, что, -- вещь, чтобы так заявлять? - и как огрела обухом - Влюбился, что ли?
   Набха, будучи совершенно неискушенным в делах амурных, принялся раздувать щеки и безудержно краснеть. Нет, он, конечно, общался с барышнями в гимнасиуме и университете, и некоторые из них позволяли себе очень смелые действия, смелее некуда, но ведь это все было не то. Все это было на потеху минутным желаниям, а тут вдруг ощутилось, что если Джарья уйдет, то он умрет. До того ощутилось, что душа зазвенела и потребовала излиться то ли в песне, то ли в стихах, то ли в горячих признаниях.
   - Я не знаю, как сказать... Я люблю Вас! - выпалил он в отчаяньи.
   Девушка остановилась и очень серьезно спросила:
   - Это правда, хвостатый?
   - Правда, - столь же серьезно ответил Набха. - Я мог бы весь вечер увиваться подле Вас, льстить и сыпать комплименты. Затем пригласить Вас в филинограф и взять Вас там за ручку и сорвать неожиданный поцелуй. Потом неделю гулять с Вами по набережным и прятаться от дождя в уютных кафе, где так удобно сидеть, прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть. Потом поплыть с Вами на белом теплоходе в Суомию и под шелест набегающих волн признаться в том, в чем я только что признался. Я просто сократил путь.
   Джарья улыбнулась:
   - Вообще-то нормальным девицам очень нравится, то что ты описал. Романтика и все такое...
   - Нравится -- будет. Только мне хочется, чтобы Вы сразу поняли мои чувства.
   - Слишком быстро.... как тебя там...
   - Лагху Набха Ваюх. Я все делаю быстро. Можете спросить у Вашего отца.
   - Да уж знаю. В нашем доме только о тебе и говорят.
   Набха зарделся -- красавица слышала о нем! Этот факт и смутил, и взволновал его одновременно. Внезапное чувство, сразившее Набху со скоростью нейтрино при первом же взгляде на Джарью, разливалось сладостным ядом по всем его жилам и туманило взор. Сама скорость рождения любви ничуть не смутила юного отпрыска рода Ваюхов, он давно уже понял, что первое -- всегда истинное, первое -- от Бога, а все остальное либо от разума, либо от сатаны, что частенько просто тождественно. Набху более смущала возможное недоверие избранницы к поспешному выражению страсти и вызванное этим недоверием предположение о шутовстве и профанации или даже насмешке над девушкой. Он утешал себя тем, что девушка сумеет разглядеть в его очах искренность намерений, коли уж так на свете повелось, что слова не слишком ценятся.
   Джарья не спешила реагировать на признание Набхи. Она вновь устремилась в круг пляшущих все с той же снисходительно-скучающей улыбкой. В танце она столкнулась с женой Бурьи, вернее, наступила ей на подол излишне длинного наряда, отчего раздался сухой треск и гневный вскрик:
   - Мое платье!
   Полоса оборок, пущенная по подолу наряда супруги Бурьи, надорвалась и обнажила разлохмаченный шов, на который тут же уставились несколько любопытных пар глаз.
   - Приношу свои извинения, - насмешливо поклонилась Джарья.
   Видимо, ее извинения не очень убедили пострадавшую, поскольку та сердито заметила:
   - Некоторым нахалкам полезно смотреть под ноги, а не задирать нос и думать о себе невесть что.
   - Некоторым обидчивым особам полезно носить нормальную одежду, а не обматывать себя тремя километрами занавесок, - дерзко парировала Джарья.
   Супруга Бурьи пожелтела лицом, но смолчала -- она прекрасно знала, кто такая Джарья Крунча, однако Набха успел заметить вспыхнувший огонек ненависти в глазах женщины, и снова его легкие будто сдавило обручом. Джарья не стала дожидаться окончания танца и разрешения конфликта, она фыркннула и направилась к отцу.
   Озадаченный Набха побрел к накрытым столам. Он так и не сумел понять реакцию девушки на свое признание -- обижена ли, польщена ли, или осталась равнодушной.
   В затененном переходе между танцевальным и трапезным залами, его окликнули:
   - Эй, Лагху! Поди-ка сюда!
   Набха оглянулся: из-за тяжелой портьеры выглядывал Бурья и заговорщицки подмигивал. Набха подивился странному и несвойственному для надменного Бурьи поведению, но подошел.
   - Помоги мне, пожалуйста, - попросил Бурья, - у меня проблемы с женой. Но я не хочу здесь обсуждать, давай отойдем в комнату для благовоний.
   "Все понятно", - подумал Набха, - "Он видел, как я разговаривал с Джарьей, и как дамы повздорили, и считает, что я могу разрешить ситуацию."
   Ваюх пошел вслед за Бурьей. Они миновали три поворота и несколько длинных коридоров, по которым носились официанты, уборщики и прочий обслуживающий персонал. Мелькнули две "туманные" зоны, из одной из них, как из-за занавеса, выглянул некто, смахивающий на Авиценну (вполне вероятно, что это был именно он), вытянул длинный нос, принюхался и снова скрылся за невидимой стеной. Комната для благовоний все не появлялась, и Набхе сей факт показался подозрительным. Он спросил:
   - Долго еще идти?
   - Пришли уже, - бесстрастно произнес Бурья, сворачивая в темный закуток.
   - Отчего так немного желающих воскурять дымы? - удивился юноша. - Обычно в благовонных не продохнуть, и дым коромыслом.
   Он покрутил головой, и охнул. Тяжелый мрак окутал его, лишил сил, бросил на пол. Время замерло, осталось лишь бешеное головокружение. Усилием воли Набха кружение головы перевел в кружение стен и ламп вокруг одной точки, замедлил вращение настолько, что смог осознавать, что же с ним происходит. Шлейф укоротился, потускнел -- это первое, что заметил Набха. Бурья стоит рядом на коленях и с его губ с гаденькой улыбочкой капает кровь -- это второе. И тотчас резким жалом обозначилась боль в правом боку, там, где печень. Боль пульсировала, сверлила, жгла, изводила. Набха непослушнными пальцами потянулся к спине, нащупал металлическую рукоять и потерял сознание.
   Ваюх очнулся, когда мысль о смерти заполнила все его естество, когда сам он стал лишь одной такой мыслью, и ничем более. Мутными, не желающими фокусироваться глазами, отметил, что рядом с Бурьей стоит господин Крунча, и вид имеет довольный и расслабленный, словно сбросил, наконец-то давящее напряжение. Уста господина Крунчи также были окровавлены. "Я знаю, чья это кровь", - подумал Набха, и снова провалился в небытие.
   - Много не пейте, господин Бурья, что менее сильный, чем я, - услышал он строгий голос господина Крунчи, когда вынырнул из мрака, - ему еще работать.
   - Я отработаю лучше его, господин Крунча, что более сильный, чем я. Я всегда был лучше других.
   - Вы злы и завистливы, господин Бурья, что менее... Черт! Этот сосунок даже с ножом в боку уделает тебя по части думанья! Уделает любую жалкую посредственность, вроде тебя!
   - Отчего же Вы здесь, и занимаетесь тем же, чем и я, разлюбезный господин Крунча, что более и так далее? Вы непоследовательны, господин Крунча: защищаете сосунка и сами же пьете его кровь!
   - Не тебе учить меня, черный шакал. Этот мир мой, и я делаю что хочу, да, что хочу...
   - Ошибаетесь, драгоценнейший, ой, как ошибаетесь! Вы прекрасно знаете, чей этот мир, и кто в нем хозяин!
   Стены снова поплыли, вязкое облако снова проглотило и Набху, и Крунчу, и Бурью, и отпустило под утро.
   - Ну ты и хорош был вчера, - осуждающе покачал головой отец.
   В боку слегка свербило, но голова не кружилась и ноги не подгибались. Набха встал с постели, с разбега окунулся в прохладное озерцо, висящее в дополнительной половинной размерности комнаты. Отфыркиваясь, приглаживая влажные волосы, предстал перед родителем. Тот просматривал вести и вдыхал струящийся дым. Шлейф Набхи ринулся к благовонному дыму, распростерся над ним широким радужным парусом, и, провисев так с пару минут, окреп, заиграл переливами. Отец снял очки:
   - Ты хоть помнишь, как тебя вносили домой?
   - Меня вносили?! Да кто же?
   - Да уж нашлись добрые люди среди твоих сотоварищей. Это муж с женой... Как их...Бурья, кажется... Внесли тело, сказали, что ты перебрал маленько на празднике, хорошо, что им было по пути, помогли тебя телепортировать, так сказать.
   Бурья...А как же господин Крунча?
   Отец продолжал:
   - Дама Бурья была столь любезна, что подобрала брошенный тобой конверт с жалованьем. Вон он лежит.
   Набха машинально открыл конверт -- пять тысяч денег просыпались зеленым дождем на стол.
   - Ого! - воскликнул отец, - Да ты у меня богач! И такой обалдуй при этом! Ну не стыдно?
   - Подожди, папа, - сказал Набха и потер виски. Он ровным счетом ничего не понимал. Родитель, видимо, почувствовал, что сейчас не время трепать воспитанием отпрыска, умолк.
   Набха вышел из дому и бесцельно побрел по проспекту. Был выходной, и город благоухал курениями. Счастливые люди ныряли в сизые, клубящиеся потоки, кое-кто обмахивал своим дымом сиротливых и бесприютных -- пусть и они порадуются. Ваюх шагал по Литейному, пытаясь уразуметь, болит ли бок, и достаточно ли у него сил. Он пару раз даже подпрыгнул и подрыгал ногами под удивленные взоры прохожих. Вроде, все в порядке. Мимо проплыла красавица возрастом чуть менее Набхи, да так сверкнула очами, что у парня сердце ухнуло куда-то вниз. "Приснилось", - решил Набха, удовлетворенно отмечая нормальные реакции. - "Однако же, я и пьяница! Надо быть осторожнее с огоньком".
   Ему отчаянно захотелось увидеться с Джарьей. Образ девушки занозой терзал душу, постепенно отодвигая на задний план переживания по поводу странного видения с участием Бурьи и господина Крунчи. Место обитания начальствующей особы, а, стало быть, и его дочери, Набхе было неизвестно. Впрочем, даже если бы он и знал, где живет его внезапная избранница, что можно было бы поделать? Джарья так и не обозначила своего отношения, ни плохого, ни хорошего, и явиться к ней (в дом господина Крунчи!), дабы бросить пламенный взгляд и вздохнуть томительным вздохом несчастного влюбленного, было бы смешно и нелепо. Так уговаривал себя Набха, лавируя между постовыми, дымовыми и праздной публикой. Так уговаривал, пока не сказал сам себе, что все бесполезно, и если он сейчас же не увидит рыжеволосую хулиганку, то умрет на месте во цвете юных лет.
   Нетерпеливый Ваюх повернулся и обозрел пристально свой шлейф. Когда-то давным-давно еще не ушедший в туман дедушка сообщил Набхе страшную тайну, каковую потом не раз ему излагали все члены семейства по очереди со строжайшим наказом никому не говорить о том, что они не выдержали и поведали секрет незрелому мальчику. Шлейф -- упругая сияющая субстанция концентрата родовых накоплений -- мог при необходимости скручивать пространство и переносить владельца -- нет, не в определенное место, но к определенному человеку. Главное, чтобы адресат был тесно и крепко повязан эмоциональным вервием с хозяном шлейфа. Семейная легенда гласила, что во время войны молодая пра-пра-прабабушка с младенцем у груди перенеслась таким образом к умирающему пра-пра-прадедушке и спасла того своевременным окуриванием целительными дымами.
   Набха решил, что желания крепче и необходимее, чем нынешнее, у него не было и не будет, и надув от усилия щеки, принялся буравить глазами шлейф, мысленно обращаясь к Джарье. Набха задерживал дыхание и творил самодельные заклинания, собирал хвост в кучку и пассами фокусника, явно подсмотренными в цирке, распускал его, аки голУбок из шляпы. Он пыхтел и тужился до тех пор, пока чья-то рука не потеребила его:
   - Это белая горячка или репетиция праздничного выступления в доме убогих духом?
   "Получилось!" - возликовал Набха, ибо перед ним красовалась Джарья -- с насмешливой улыбкой и нахально прищуренными глазами.
   - А я тут иду себе мимо и вижу клоуна, - продолжала девушка, - Ты уверен, что твое призвание -- думанье? У тебя отлично получаются кунштюки на арене! Вон люди со мной согласны.
   Ваюх огляделся -- подле него собралось несколько человек с явной заинтересованностью в продолжении уличного шоу. Девочка лет пяти даже хлопала в ладоши.
   - О, господи, - пробормотал Набха. Надо ж было так опростоволоситься!
   Джарья легонько хлопнула неудавшегося артиста по плечу:
   - Ладно, я пошла.
   - Погоди! - взмолился Набха. - Ты где обитаешь?
   - Вон там, - на ходу мотнула головой Джарья, - под оливариусом.
   Дом, на который указала девушка, выделялся среди прочих необычной, слегка мрачной красотой, в несвойственном северному городу стиле. Асимметричные арки, окна и эркеры, украшенные барельефами и небольшими скульптурами, разглядывать которые можно было бесконечно, придавали зданию раздражающее, будоражущее очарование. Набха знал этот дом -- в нем старались поселиться поэты, художники и прочая публика, причисляющая себя к артистической богеме. Странновато было узнать, что респектабельный господин Крунча избрал его своим жилищем. Миниатюрный дракончик оливариус, покровитель пишущей братии, на фасаде дома был в единственном экземпляре, так что Набха без труда вычислил окно девичьей светелки. В нем виднелись зеленые с серебряными звездочками шторы (ребенок, она еще сущий ребенок!) и огромный диковинный цветок, с длинных кончиков листьев которого свисали то ли алые шишки, то ли оранжевые огурцы.
   Юный представитель рода Ваюхов счастливо и полной грудью вздохнул, дав себе слово, что каждый день после работы станет заглядывать сюда, к оливариусу, и возносить мадригалы. Проективная геометрия явно начала вытесняться любовным стихосложением. В животе у Набхи шевельнулось острое жало, но тот почти не заметил его, поскольку мучительные попытки зарифмовать выражение "очевзорная евхаристия" преизрядно истерзали ранимую душу юноши.
   Ближайший рабочий день Набха начал с глубоко и сверхпочтительного поклона перед господином Крунчи, отчего и тот, и все коллеги одарили парня недоуменным хмыканьем. Набха окунулся в задания, но с неприятным удивлением отметил, что думается не так скоро, как раньше. Он завершил запланированное лишь за час до конца смены. А по окончанию смены и короткого, но пламенного стиха о рыдающем сердце, был вызван в кабинет господина Крунчи.
   - Я счастлив, господин Крунча, что красивее, чем я, беседовать с Вами, - напыщенно начал влюбленный Набха, но тот остановил его жестом.
   Крунча плотно прикрыл дверь кабинета и приказал:
   - Подойди и сядь сюда.
   Столь невежливый тон смутил Ваюха. Юноша решил, что господин Крунча прознал о его чувствах к дочери и гневается по этому поводу. Он окинул взором кабинет господина Крунчи, подивился, как интересно и необычно он украшен, как непросты и красивы гологравюры в углах и нежны и романтичны картины на стенах. Он стал было подбирать нужные слова для убеждения в чистоте своих помыслов, когда знакомая свербящая боль оглушила тело и накрыла ватным мраком голову. Набха ощутил, как что-то теплое и пульсирующее вытекает из правого подреберья и обездвиживает руки и ноги. Захотелось крикнуть от ужаса, но скованные льдом губы не слушались. Вновь все закружилось в комнате, предметы, и мебель, и сам господин Крунча утянуло в гигантскую бешеную воронку -- и пропало.
   Очнувшись, Набха, как и в прошлый раз, увидел перед собой Крунчу и Бурью. Последний воровато вытирал губы.
   - Я хотел поговорить с Вами о новых перспективах, - сказал с наигранной озабоченностью господин Крунча, и Набха непроизвольно подумал, что сквозь нее проглядывает довольство лиса, утянувшего петуха из курятника, - Но Вам, господин Лагху, что менее красивый, чем я, стало плохо. Вы давно был у врача?
   - Надо регулярно проверяться, - подпел Бурья. - А то на пиру упали, теперь вот.
   - Я всегда был здоров, - пробормотал Набха, - я не понимаю, что происходит.
   Господин Крунча покачал головой:
   - Отложим разговор. Господин Бурья проводит Вас домой.
   - Нет! - неожиданно резво закричал Набха, отчего в боку заныло, а потом стало жечь. - Я сам! Я дойду!
   - Как хотите, - пожал плечами Крунча. Он собрал портфель и безмолвно покинул кабинет. В глазах его Набха поймал удовлетворенность и самодовольство.
   В течение недели Набха со страхом и ужасом ожидал возвращения боли, и ожидание до того изнуряло, что ни о чем не хотелось думать. Почти каждый день Лагху только успевал выполнить план, а затем обнаруживал себя в беспамятстве с нависающими над ним господами Крунчей и Бурьей. Те уже не таились и не придумывали пустых объяснений, просто хлестали Набху по щекам и уходили. Господин Крунча прямо-таки лоснился от счастья: молодой Ваюх будто питал его своими соками.
   Набха раздевался догола перед зеркалом и рассматривал себя -- искал рану или следы от укусов или отметины от лезвий. Он ничего не видел, но справа постоянно болело. Он попросил отца как-то оглядеть его, якобы насчет накаченности мышц, отец покритиковал широчайшие, но и не более того.
   Набха похудел, осунулся, о Джарье почти не вспоминал, и в какой-то момент стало казаться, что ничего и не было, что все пригрезилось, приснилось волшебным сказочным сном. Он прошел однажды мимо дома Джарьи, не заметив этого, и только пристальный взгляд оливариуса остановил Набху, встряхнул его, вызволил из сна. Набхе показалось даже, что оливариус моргнул и скосил глаза. Под его взором, пронзившим полусонного Набху, почудилось, блеснула -- по-настоящему? - рукоять меча ли, ножа ли. Набха схватился за бок, и кисть его явственно ощутила холод стали. Набха вскрикнул, попытался вытащить меч, но тот растаял в руках, как только оливариус притушил, отвел свой взгляд. И пусть лишь на мгновенье мелькнуло миражом ощущение металла, но Ваюх уверился -- под ребрами у него злой клинок.
   Уверенность укрепилась, когда Набха, накачавшись обезболивающим средством, вновь предстал пред очами своего руководителя. Средство тайно достала кузена Набхи, она служила в лекарском ведомостве, Набха ей что-то наплел о больном зубе и невозможности сходить до очередной вакансии на излечение. Господин Крунча, щелкнув пальцами, протянул жадно трясующуюся руку к телу Набхи, и тот, превозмогая накатывающую тошноту и жгучую боль, не провалился в липкий обморок, а удержался, уцепился ускользающим сознанием за стены, за лампы-самоклейки и за стальной меч, который господин Крунча безжалостно вытащил из-под правого ребра Ваюха.
   Все, что происходило далее, могло послужить иллюстрацией к самому дешевому и низкопробному роману с готическими тайнами и кошмарными ужасами. Господин Крунча с алчностью приник к безжизненному телу Набхи и принялся пить алую жидкость, толчками исходившую из раны. На запах крови бочком подполз Бурья -- господин Крунча снисходительно уступал ему изредка.
   - Хватит, - изрек Крунча, когда сознание Набхи окончательно затуманилось и поплыло мягким облачком. - Ему завтра работать.
   - Можно нанять иного, - предположил самонадеянно Бурья, - а этого выскочку ... по назначению...
   Господин Крунча резко возразил:
   - Нет! Никто иной не заменит его, и ты это знаешь. Такой ум рождается нечасто, глупо растратить его ... вот так. - И он добавил с тоской, - Экая несправедливость: все у него, и голова, и ток, и хвост... Был бы какой балбес с током, а то ведь такой умница...
   Бурья засопел, с ненавистью осматривая Ваюха. Сквозь пелену Набха почувствовал, что тот прикончил бы его прямо сейчас, кабы не начальствующий рядом. Господин Крунча вонзил меч обратно в рану, произвел череду непонятных движений пальцами, отчего рана затянулась, боль уменьшилась, а по конечностям стала застенчиво проскальзывать живительная волна.
   - Я его притушил, - сказал господин Крунча, - надо переждать... да, переждать. У меня выработка падает, и клиенты жалуются на качество.
   - Велика беда! - усмехнулся его собеседник и подельник.
   - Вы, господин Бурья, что менее умный, чем я, - закипел Крунча, и оттого переключаясь на официальную манеру общения, - многое себе позволяете! Осмелели, как я погляжу! А не пойти ли Вам на рабочее место, пока Вас жалования не лишили?
   - А ты мне не указывай, - пербил нахально Бурья. - Я ведь могу и об указе Шести Владык вспомнить. И о накзании по нему. Как там бишь его? "Ворошить, мережить и пользовать субстанции иноличностные, субъекту не принадлежащие,... тра-та-та... под страхом распыления...". Я-то что? Я-то ладно -- прыщ и завистник, как ты мне талдычищь. Но ты-то! Ты-то сам! Уважаемый господин Крунча! Сам господин Крунча! И такие грязные делишки... Вот шороху-то будет в газетах и пси-вещании! А я ведь захочу, и поделюсь секретиком!
   - Пшел отсюда, мерзавец. - тихо, но веско произнес Крунча. - Рот откроешь, и будешь уволен с волчьим билетом.
   - Буду уволен, вот эта карточка, - Бурья похлопал себя по карману, - с очень интересным кино полетит во все станции. Так что не советую.
   Он вышел, громко хлопнув дверью, и Набха окончательно пробудился.
   Ваюх медленно, стараясь не расплескать хрупкое равновесие и неустойчивую тишину в голове, потащился домой. На воздухе стало немного легче, но не физические слабость и боль мучали его. Мучала мысль -- а что Джарья? Родная дочь своего отца, имела ли она такое же могущество и такую же склонность -- пить чужую кровь? Неужели из тысяч девчонок на Земле судьба ему уготовила влюбиться в такую?... Он прислонился к стене с самым отчаянным видом, когда краем глаза заметил нечто интересное.
   По тротуару, приплясывая и радостно подпрыгивая, мчался Нокхья. Он то и дело приоткрывал куртку и разглядывал нечто у себя за пазухой. За Нокхьей еле поспевал его закадычный дружок Звас.
   - О! Братац Набха! Как живешь, не кашляешь? - закричал они в унисон издали, да так, что прохожие в ужасе прижали уши.
   - Ничего себе, спасибо, - вежливо ответил юноша. И не удержался, - Чего там у тебя? Кошка что-ли?
   Нокхья буквально раздулся от гордости:
   - Сам ты кошка! Все гораздо смешнее, дорогой мой умник!
   - Ну же!
   - Вот!
   Нокхья расстегнул пальтецо, распахнул его настежь. На уровне солнечного сплетения парило и дымило нечто размытое, а когда Набха сунул туда палец, кто-то с очень остренькими зубками зашипел и преизрядно цапнул чуть не до крови. Нокхья захохотал:
   - А ты говоришь кошка! Оливариус тут живет!
   Набха открыл рот подобно первокласснику в цирке. Оливариус! Ну надо же, настоящий оливариус! Какая редкость -- увидеть живого оливариуса!
   - А ты что же, в сочинители подался? - с уважением вопросил юноша. Он и не заметил, как немощьулетучилась, а тело взбодрилось. - Оливариусы просто так не вселяются...
   - Нокхья у нас известный стихоплюй и стихоплет, - подтвердил Звас вроде как иронично, но в иронии сквозило уважение. - Да и менее возвышенными стилями не брезгует.
   Нокхья расплылся в широкой улыбке, а с улыбкой расползлись во все стороны и без того лохматые волосы:
   - Знаете, други мои, я теперь точно уйду от Крунчи. У него, конечно, работенка непыльная, но я иного жажду. Так хочется выплеснуть, что накопилось, что колотится и рвется наружу! Стану писать много и с удовольствием, коли эта тварь во мне...
   - А жить на что? - простодушно поинтересовался Набха, проявив форменную бестактность в столь деликатном вопросе.
   Нокхья с гордостью поведал:
   -У меня уже есть роман. И несколько повестушек-безделушек. Вечерами кропал, после господина Крунчи. Долго пристраивал в разные издательства -- не брали. А вчера этот крокодил вселился, так сегодня три предложения поступило. Гонорар невелик, но нам хватит.
   Набха уважительно покачал головой. Значит, все правда, что люди говорят об оливариусах. Значит, они действительно помогают одержимым.
   - А не больно тебе? Он ведь внутри, а ты с открытой раной? - Набха спросил, и вспомнил о своей ране. Нет, не о той, что под лезвием, а о прекрасной девушке -- дочери вампира.
   - Иногда больно. Но, знаешь, как-то странно больно. То щекотно до невозможности, то сердце слезами плачет. И сразу тянет вылить эту боль на бумагу.
   - А стихи ты правда сочиняешь?
   - Балуюсь порой, - признался Нокхья.
   - И ты, Звас?
   - Боже упаси!
   Набха воодушевился:
   - Нокхья, друг, помоги! Никак не могу подобрать рифму к строчке "очевзорная евхаристия"...
   - "Априорное пятилистие", - не моргнув глазом изобрел Нокхья.
   - "Топорная макаристия", - добавил Звас.
   - Априорное... Что за чушь! Что за пятилистие! Макаристия какая-то! - воскликнул Ваюх.
   - Не большая, чем твоя евхаристия, - невозмутимо парировал господин сочинитель и хлопнул парня по плечу, - Знаешь, Набха, занимайся-ка ты лучше математикой или там фюзисом. С поэзией у тебя... ну, не очень. Адресат твоей эпиталамы вряд ли будет в восторге. О! А вот и она!
   Покрасневший от неловкости Набха, повернул голову -- рыжеволосая Джарья на всех парах неслась к ним с очень странным выражением лица.
  
К оглавлению
  

Глава 18. Таинственные свамины.

  
   В чулане было чудовищно пыльно. Набха зажмурился и аппетитно, со вкусом, чихнул.
   - Да тише ты, балда, не дай бог услышат! - Джарья зажала ладонью его рот, и Набха подумал, что только ради этой жаркой ладошки стоило нестись очертя голову за десяток кварталов и с выпрыгивающим из груди сердцем пробираться по грязным, заставленным хламом и отжившей рухлядью коридорам без малейшего освещения.
   Рука сползла с губ юного Ваюха, сорвав несколько невесомых поцелуев. Джарья нахмурилась, но смолчала. Сей факт необычайно вдохновил юношу. Со счастливо-идиотической миной он придвинулся к барышне, тем более, что предлог был очень убедительный -- издалека плохо слышно, а видно еще хуже. Но та строго шепнула:
   - Сюда смотри. Это мое тайное место, я его еще до школы обнаружила. Никто о нем не знает, только ты.
   Набха прижал глаз к небольшому отверстию в стене, прикрытому с другой стороны чем-то полупрозрачным. Через дырку довольно сносно можно было разглядеть кабинет господина Крунчи -- в полном объеме со всеми действующими лицами.
   - А меня оттуда не видно?
   - Не видно, там образ висит.
   Юноша удовлетворенно кивнул. Образы -- лики покинувших сей мир святых с настоящими одеяниями из ткани -- украшали стены многих домов. Наверняка сейчас Набха подглядывал сквозь широкую хламиду какого-нибудь древнего, навеки ушедшего в туман страстотерпца.
   Господин Крунча пристроился на диване, но не так, как привык его видеть Набха, царственно и вальяжно, а сжавшись, спрятав между колен кулаки. Его скрюченная фигура на краешке софы, втянутая в плечи голова с подвявшей сединой, застывшие в ужасе глаза -- решительно все скрывало ту начальствующую особу, что нависала над Набхой пару часов назад. Перед Ваюхом сидел смертельно испуганный человек. Перед Ваюхом и перед тремя черными тенями, мерцающими, точно фитиль свечи. Тени зыбко колыхались. Иногда принимали форму людей, иногда таяли так, что начинали просвечивать.
   - Осмелюсь предложить вам явиться, господа переговорщики, что более высокие, чем я. - с усилием выдавил Крунча. - Все формальности исполнены, можно ... побеседовать ... в менее офицальном, так сказать, ключе... Да, менее офицальном...
   Никогда еще Набха не видел своего руководителя в столь жалком состоянии. Он спросил тихо у Джарьи:
   - А кто это? Ты из-за них так бежала?
   - Не знаю, кто, - ответила девушка. - Они приходили к нам иногда, исключительно по ночам, и отец всегда заболевал после этого... Он всегда велел нам с матерью и братьями прятаться, когда они появлялись, и никому не рассказывать. Но сегодня... - Джарья запнулась, помедлила, - сегодня совсем все не как обычно. Отец чуть не загнулся от страха, когда они пришли при белом свете.
   - Не бойся! - пылко шепнул Набха. - Я тебя не дам в обиду!
   - Да я-то не боюсь. Мне отца жалко. Я и подумала -- ты головастый, быстро сообразишь, что тут они замутили. Понимаешь, они никогда не приходили днем. Что-то произошло.
   Набху полоснула тоска. Ему приятен был комплимент избранницы, но слова "отца жалко" резанули ухо, сдавили сердце. Знала бы милая девушка, каков отец... Или знает, и тоже ждет своего часа?...
   Между тем призрачные люди постепенно налились формой, вошли во вполне обычные тела, чересчур правильные, пожалуй, но разве не дозволительно быть красавцами?
   - Вы нынче не таились, - дипломатично начал разговор господин Крунча. - Я весьма опасаюсь, кабы кто не заметил вас.
   Самый высокий из трех незваных гостей равнодушно проскрипел:
   - Кого нам бояться на этой земле? Жалких выродков, едва спустившихся с деревьев? Убогих бастардов на задворках цивилизации? Вы и сопли утереть не можете, не то что мечом махать.
   - Напрасно Вы так, свамин Шастра, собор Шести Владык заявил о возможности пресечь любые попытки проникновения... Я бы на вашем месте...
   - Никогда мелким людишкам не бывать на нашем месте, - перебил Крунчу другой, - закрой рот и слушай. Говори, свамин Алайя.
   Третий, поименованный Алайей, не пожелавший садиться, мерным щагом расхаживающий по комнате, остановился, прожег взглядом хозяина дома, отчего тот съёжился еще больше, затем уставился в окно.
   - Мы уходим, - начал он глухо, будто бы самому себе. - С вами покончено, поскольку взять с вас больше нечего. Почти нечего. Сейчас мы наблюдаем крайне скудные поступления. Совет старших сваминов постановил, что люди как источник ресурсов иссякли, и настала пора менять базу.
   Крунча от этих слов заволновался и даже осмелел:
   - Но позвольте, свамин Алайя, а как же ваше обещание?! Я всегда был верным вашим слугой и рассчитывал на законное вознаграждение! Не Вы ли сами поспособствовали моему продвижению, в том числе и для вашей пользы? Не Вы ли сами мне пообещали губернаторское, а то и подлепрестольное место? Вы видели -- я поставлял вам самый лучший, самый отборный товар! Более того, мой новый продукт высшей степени сгущения я поставляю только вам, и о нем, кроме вас, никто не знает! Я, надеюсь, могу рассчитывать на высокую должность? Ведь когда вы уйдете...
   Шастра захохотал:
   - Когда мы уйдем!... Должность!... Какая должность?... Начальник пауков?... Повелитель тараканов?
   - Не понимаю, о чем вы изволите шутить,.. да шутить, - обескуражился господин Крунча, - свамин Граха, что более высокий, чем я, поясните шутку свамина Шастры.
   Свамин Граха, тот, что призывал Крунчу слушать с закрытым ртом, нехотя изрек:
   - Тебе не потребуется должность. Мы забираем поле. Ты сам знаешь, что после этого ничего уже не потребуется.
   - Поле! - в голосе господина Крунчи зазвенело отчаянье. - Но тогда все погибнет! Мы все погибнем!
   - Да, смерть, пожалуй, будет долгой и мучительной. Все будет, как обычно. Сперва поиграете в благородство, попробуете делить запасы жизни поровну. Потом начнете воровать у ближних и дальних соседей. А напоследок вы все передеретесь, перегрызете друг другу глотки, станете отстреливать за самый паршивый стебель сорняка и за самую драную шкурку крысы, а когда кончатся и сорняки, и крысы, возьметесь друг за друга. Сначала сожрете детей и женщин, потом дистрофиков с бифокальными линзами, а потом начнется настоящая потеха!
   - Мы, конечно, подберем остатки ваших энергий, - добавил свамин Шастра, - не пропадать же добру. Заодно и развлечемся перед долгой дорогой.
   Алайя вплотную подошел к Крунче, и тот со стоном свалился на пол, хватаясь за сердце. Джарья вскрикнула, сжала кулачки. Набха силой удержал ее на месте.
   - В качестве милости мы можем тебя быстро избавить от страданий, - сказал Алайя. - Ты понял, как это будет?
   - Понял, - просипел извивающийся Крунча, - понял... отпустите... прошу Вас...
   - Так и быть, - снизошел свамин Алайя, - и внимай далее. Твой товар действительно хорош. Но его более некому делать. Думатели кончились. Тот сосунок, на котором ты пролез в высокие эшелоны -- последний. Сколько он сможет доиться? Лет сорок. Этого вполне достаточно для переброски нашей колонии. Посему ты уходишь с нами -- будешь пасти своих умников. Сколько их у тебя?
   - Одиннадцать...да, одиннадцать.
   - Насколько они сильны?
   - Двое очень. Лагху и Бурья. Остальные средней руки. Кроме Нокхьи. Того, пожалуй, назвал бы слабым думателем. Так ведь он у нас сочинитель. Романчики кропает.
   Алайя задумался:
   - Романчики... Это хорошо...
   Господин Крунча к тому моменту поднялся с пола, вполз обратно на диван, приняв позу угодливого племянника при умирающем дядюшке. Свамин же отошел от окна, развернулся лицом к подглядывающим. Двое остальных гостей сидели как бы поодаль, и Набхе трудно было изучить их внешность. Но этот расхаживающий по кабинету свамин был как на ладони. Правильное картинное лицо, широкие плечи, мускулистые конечности. И взгляд, от которого у Набхи заныло в груди.
   - Нам нужны фертильные женщины безупречного генотипа, - продолжил свамин Шастра. - численностью сто штук. От тебя мы ожидаем сто таких особей. Остальных наберем по другим регионам. Найди также парочку убогих духом, буйных или плаксивых...
   - Может, лицедеев вместо буйных? - робко проявил инициативу господин Крунча, он уже приходил в себя, - такие же идиоты, только людям неопасные.
   - Можно и лицедеев, - снисходительно произнес Шастра. - И каторжан пять, да поболее лютых.
   - Это непросто, свамин, что более высокий, чем я.
   - Это непросто для тех, у кого нет проблем, но ты к таким в данный момент не принадлежишь, - заметил почти иронически свамин Граха.
   Господин Крунча горестно и покорно вздохнул.
   - Через неделю материал должен быть собран в одном месте. Думаю, Иовелеоново игрище вполне подойдет. И безо всякого рукоблудия в отношении думателей. Это наша собственность. Ясно ли это?
   Крунча побледнел, задрожал:
   - Вы... знаете?
   - Мы знаем все, - сказал Граха, - мы отлично знаем, что ты такой же, как мы. Иначе бы мы не вели беседы с тобой, кровопийцей, предателем, спесивым снобом.
   - Да ничего подобного, я же по принуждению.
   - Такой же, такой же!
   - А...
   - Семья. Семья тебе не понадобится. Должны же и с тебя что-то взять. Пусть это будет тоска.
   Господин Крунча вдруг разрыдался и бросился в ноги Алайи, целуя кончики его сапог:
   - Господа свамины, что более высокие, что самые высочайшие, что самые могучейшие! Умоляю, пощадите! Да, пощадите! Не оставьте здесь мою дочь, она совсем ребенок, она умрет сразу!
   - Ну и хорошо, - заметил Граха, - быстрее отмучается.
   - Но женщины! У нее отличное здоровье и она красива! У нее прекрасный генотип! Вам же нужны такие! Она может послужить, она родит много детей, они все будут ваши!
   Набха с опаской поглядел на Джарью, та остолбенела от возмущения и, кажется, готовилась вырваться к отцу и выцарапать кому-нибудь зенки. Судя по всему, она как раз размышляла, кто для этого более пригоден -- батюшка, предлагающий утробу своего дитя, или непростые гости, на эту утробу претендующие.
   - Он пытается спасти тебя, - губами, почти беззвучно проговорил Набха, - потерпи, надо разобраться в этом.
   Джарья послушалась, однако в темноте Ваюх разглядел крохотные молнии, очередями вылетающие у нее из глаз.
   Свамин Алайя, до того времени пребывающий в гордом молчании, неспеша встряхнулся и направился к стене, за которой мышками притаились лазутчики. Он вплотную подошел к образу, так что Набха отшатнулся. В тот же миг некий огненный сгусток пробил тонкую ткань, обнажил темную дыру, прочертил яркой строкой черное пространство и истлел у дальней стены чулана.
   - Огонь! - завопил господин Крунча. - Нельзя огонь! Нельзя!
   Алайя бесцветным тоном произнес:
   - Я так и думал, что здесь дыра.
   Набха с Джарьей от ужаса застыли соляными столбами по разные стороны от отверсия, ожидая, как заглянувший свамин их раскроет, но Алайя отошел от стены с дырой, сел, наконец-то в широкое кресло, закинул ногу за ногу.
   - Мне все равно, кто будут эти женщины, - вымолвил Граха, - пусть будет дочь. Она уже в возрасте?
   - Не совсем, ей семнадцать, но она вполне.... вполне... все может.
   - Жена? Ее тоже?
   А вот тут господин Крунча энергично затряс головой:
   - Нет-нет-нет, господин свамин, что более разумный, чем я! Жена останется здесь! Она старая! Она уже не пригодится!
   Шастра снова загоготал:
   - Конечно старая! Пусть подохнет надоевшая супруга! А, говоришь, по принуждению! Ты -- наш, Крунча, наш в доску!
   Черный свамин Граха, вернее, его контур, стал размываться. Когда он достиг того состояния, в котором пребывал в начале визита, - нечеткий силует, колышащийся подобно фитилю свечи, вслед за ним расслабил очертания Шастра. Алайя же, прежде чем последовать за своими сотоварищами, ткнул в господина Крунчу пальцем и предупредил ужасающе буднично:
   - Если мы узнаем о попытках связаться с Советом Шести Владык, твоя дочь умрет так, что ты будешь на коленях ползать и молить нас о ее быстрой смерти, и смерть мгновенная покажется невыразимым счастьем. Ты все уразумел?
   - У... уразумел, господин Алайя, что более ...
   Договаривать Крунче не пришлось, поскольку договаривать стало некому. Гости исчезли, оставив хозяина дома в полном ступоре.
   Джарья и Набха пребывали в неменьшем оцепенении. Все казалось каким-то дешевым фарсом. Джарья спросила тихим непонимающим голосом:
   - Ну, и как тебе эта фигня? Может, папахен сбрендил на старости лет и записался в клуб ролевых игр?
   Набха знаком показал на выход и приложил палец к губам. Молодые люди спешно покинули чулан. Собрав всю пыль, оббив ноги о брошенные коляски, полуистлевшие чемоданы, покосившиеся шкафы, уронив почти все, что висело на шатких гвоздях на грязных стенах, они выбрались на задний двор богемного дома.
   - У меня тут есть одно укромное местечко, - сказала девушка, - айда туда, чтобы никто не помешал.
   Фонтан в виде сказочного маяка, возвышающегося ровно посредине круглого бассейна небольшого радиуса, когда-то, наверняка, задумывался на потребу ребятишкам, играющим во дворе. Из окон маяка били струйки питьевой воды, так, чтобы дети, набегавшись, могли утолить жажду, не поднимаясь домой. Однако в знаменитом доме служителей искусств дети не прижились, и никого не волновало то, что фонтан постепенно приходил в упадок. Камни из маяковой башни осыпались, бортики бассейна выщербливались, а само дно покрывалось мусором. Будь этот фонтан на виду, на проспекте или в сквере, его бы поправили, подреставрировали, но здесь, на закрытом от глаз заднем дворе, никому не было до него дела. Удивительно, что до сих пор не засорились трубы, по которым подавалась вода.
   Джарья собрала в тугой пучок свои золотые волосы и смело шагнула в бассейн. Набха увидел, как она провалилась сквозь склизкую зацветшую фанерку и -- пропала. Он почесал в затылке, а затем шагнул за ней.
   - Круто, да?
   Парочка устроилась на огромном камне на самом дне солнечного колодца. Набха задрал голову -- над ним переливалась искристая толща воды, и где-то у поверхности неспешно фланировали томные серебряные рыбки. По ощущениям тела они находились в воде, а по ощущениям легких -- на воздухе.
   - Как это так? - спросил озадаченный юноша.
   - А шут его знает, - беспечно ответствовала барышня. - Не парься, какая разница!
   - Есть же какое-то объяснение, - заупрямился Набха. - Кто-нибудь еще знает об этом? Ты кому-нибудь говорила об этом?
   - Одна деваха точно знает, я даже думаю, что она тут живет, а еще... Не знаю, вроде, никто. Зачем мне кому-то говорить? Это мое убежище.
   - Зачем тебе убежище, - не понял Набха, - ты от кого-то пряталась?
   - Ну..., неважно, - перебила Джарья, - давай лучше двигай мозгом насчет этих... алилуйев и свинов... Хотя нет, стой! Обещай мне одну вещь.
   - Какую?
   - Нет, обещай сначала!
   - Я же не знаю что!
   - А говорил -- любишь. Кто любит, для другого сделает все, что угодно.
   - А если ты скажешь, поди и убей кого-нибудь? Что же, мне убивать?
   - Нет, никого убивать не надо, все гораздо проще.
   - Ладно, - капитулировал Набха, - обещаю. Я верю в твою порядочность.
   Джарья сделалась очень серьезной. Она помолчала и тихо произнесла:
   - Обещай мне защитить моего отца. Я его очень, очень люблю. Он единственный, кому я доверяю. И я очень за него боюсь.
   Набха оцепенел. Душа заныла, засвербила -- как же можно обещать покровительство своему мучителю? Но Ваюх посмотрел на встревоженные голубые глаза, на пухлые губки (нижняя чуть прикушена жемчужной стрункой зубов), на трогательную нежность тонкой шеи и обвивающие ее локоны, в которых путались и плутали солнечные лучики, и сдался. Он взял Джарью за руку и проникновенно изрек:
   - Тебе нечего волноваться за отца, пока я рядом. Я обещаю позаботиться о нем.
   Девушка заглянула Набхе в очи, крепко пожимая его ладонь:
   - Я тебе верю. Я тебе с самой первой встречи поверила.
   Голова у юного влюбленного окончательно пошла кругом, он прильнул к Джарье, но та ехидно рассмеялась, отодвинулась:
   - Давай головастый, соображай, что нам делать.
   Ушат холодной воды -- вот чем был этот смех. Набха, впрочем, решил, что оно и к лучшему, поскольку таинственные пришельцы не на шутку встревожили его.
   - Я пока не могу доказать даже сам себе, - сказал он, - но, это не игры. Тебе не было страшно, когда твой отец упал, а потом стал умолять о спасении?
   - Было... очень..., - нехотя призналась Джарья, и мгновенно пришла к логическому выводу, - Мы что же, все умрем? Как обещали эти...
   - Ну, не все. Мы с тобой, по крайней мере, в качестве дойных коров куда-то должны отправиться с их колонией.
   - Бред какой! Бред пьяной обкуренной сивой кобылы! Я им должна детей рожать, а ты ревматику вырабатывать?!.. Слушай, а нафига им дети? Для опытов? Или на деликатесы? Или у них своих теток нет, а кое-чего хочется?
   - Ну, или солдат для армии производить. Женщины родят образцы, а они потом клонов наделают по ним. Я читал такую повесть, там галактики между собой такими клонированными армиями воевали.
   Они замолчали. В боку у Набхи кольнуло.
   - Вот что, - решил он. - Тебе пора домой, чтобы господин Крунча ничего не заподозрил, а я метнусь в гносеотеку, пороюсь в источниках, что вообще известно об исчезающих в воздухе сваминах. Кто они такие? А тебе задание -- приглядывай за отцом. Если заметишь что-то необычное, сразу выходи на связь.
   - Как же я выйду, чудила? У меня же нет твоей волны.
   - Ах, да! - смутился парень, - Я форменный идиот! Сейчас!
   Набха прикрыл веки, поймал частоту, сконцентрировался.
   - Есть, нашла, - сказала Джарья. - Прикольненькая она у тебя! С колокольчиками что-ли?
   Ваюх в очередной раз подивился -- его частота всем слышалась по-разному. Отцу она представлялась шумом ветра, матери -- шелестом листвы, приятелю -- трепыханием флага, а известному эстету Нокхье - и вовсе посвистыванием спящей на ветвях драконового дерева после удачной охоты длиннолапой пантеры. Как он мог отличить свист длиннолапой пантеры от свиста животного с более короткими конечностями, Набха искренне не понимал.
   - Пошли, покажу еще кое-что интересное, - позвала Джарья. Она уже встала. Сделала несколько шагов в сторону, прижалась к стене. Ваюх последовал ее примеру. - Гляди. Вон там.
   Набха провел взглядом по указанному направлению и замер на полувздохе. "Ну и денек!" - решил он, - "То двадцать лет живешь, и ничего не происходит, а то за день валится мешок странных явлений!"
   Явление, заставившее Набху задержать дыхание, объяснению не поддавалось. У противоположной стены колодца бешено кружилась, взметывая брызги и порождая волны, воронка размером с человеческий рост. Набха шагнул влево -- воронка исчезла. Вправо -- тот же эффект. Добежал до того места, где она только что чудилась -- и ничего! Набха встал на прежнюю точку наблюдения и с открытым ртом принялся изучать скручивающиеся в узел струи. Воронка походила на песочные часы. Она стягивалась в узенькое горлышко, а потом низвергалась широким конусом. В некоторый момент -- неужели почудилось?! - горлышко воронки попыталось взбунтоваться, вырваться из границ, но молодая женщина в длинном белом одеянии, возникшая будто бы из струй, по прихоти принявших форму человека, крепко обняла то место, где водные волокна максимально убыстряли свое вращение, и горлышко покорилось, утихомирилось. За десяток минут, что Набха восторженно наблюдал за текучим конусом жидкости, женщина появилась еще два раза. Набха ее окликнул, помахал рукой, на что Джарья лишь хмыкнула:
   - Зря стараешься, ей не до нас. Она никогда не отвлекается.
   - Господи! Что это?! Кто она?!
   - Имени не знаю, но, думаю, она сторожит воронку. Заметил, как она ее сдерживает?
   - Она нас видит?
   - Да как узнать? - пожала плечами Джарья. - Она тут была всегда и ни разу не дала мне знать, что видит меня.
   Рыжеволосая наследница дома Крунчи легонько оттолкнулась от земли и взмыла вверх, распугивая рыбешек.
   - Чао! - на лету крикнула она. - Надеюсь, у тебя хватит ума не трепаться о моих секретах?
   Распрощавшись со своей пассией, Набха обнаружил, что час уже поздний. Черепная коробка переполненного разнообразными эмоциями юноши взноровилась было взбунтоваться и начать подавать сигналы отхода ко сну, но неумолимый владелец оной решительно отверг попытки саботажа и направил свои стопы к Атхиане.
   Атхиана, хранитель самой большой частной гносеотеки, никогда не спал. Во всяком случае, Набха ни разу не застал его в ином состоянии, кроме как на высоченной стремянке под потолком у какой-нибудь полки с гнозисами. Этот задумчивый неторопливый человечек с лысенькой головкой, на которой, впрочем, иногда вдруг прорастали пучки жестких пегих волос, ел на стремянке, воскурял дымы на стремянке и принимал посетителей на стремянке. Он обладал фантастическим талантом мгновенно отправлять в интерсеть любое прочитанное сочинение или любой осознанный гнозис. Там, где обычному человеку требовалось сканирование, конвертирование и вычитка, все не без помощи вычислителя, разумеется, Атхиане достаточно было задумчивого перелистывания страниц. Набха полагал, что собственная частота хранителя удивительным образом совпадала, или же крайне незначительно отличалась от частот, на которых устанавливалось сообщение с вычислительными устройствами. Набха одно время уговаривал Атхиану спуститься со стремянки и пройти исследование у отца в институте, но Атхиана всякий раз уклончиво уходил от предложения. Наверное, ему нравился ореол таинственности, парящий сияющим нимбом над мягкими пуховыми волосами.
   Была еще одна причина бережного отношения к чуду -- коммерческая. Как известно, в интерсети можно найти почти все. И в этом крошечном нюансе "почти" заключался скромный гешефт хранителя Атхианы. Серьезному ученому или несерьезному студиозусу, всем хотя бы единожды требовался многомудрый и многотомный источник знаний, покупать который ради разового использования не желалось, а сидеть с ним днями в гносеотеке не хотелось. Тут-то и возникало как бы случайное предложение перелить гнозис в переносной вычислитель страждущего за очень-очень скромное вознаграждение, такое скромное, что ищущий знаний порой сам его удваивал, а то и утраивал. Все, что Атхиана когда-либо прочитал, надежно складывалось в потаенные шкафчики его головы. Ни слова, ни запятой не терялось при извлечении содержимого из этих шкафчиков. Надо ли говорить, как безмерно уважала Атхиану высоколобая братия!
   Маленьким секретом хранителя являлась его собственная внутренняя сеть знаний. Доступа извне она не имела. Набхе было непонятно и ее местонахождение. Он самолично обследовал содержимое всех дисков дряхленького вычислителя на столе у хранителя, но не нашел там ровно ничего, кроме устаревшего офиса и дурацкой игрушки в шарики. У машины не было волнового модуля и отсутствовал сетевой кабель. Однако браузер исправно показывал запрашиваемые сочинения и транслировал требуемые гнозисы.
   - Привет служителям пыльных полок! - крикнул под потолок Набха. Атхиана, не отрываясь от томика, помахал с лестницы пухленькой ладошкой. - Я пошарюсь в сундучке?
   Атхиана кивнул, и Набха включил вычислитель.
   На запрос "свамин" местный поисковик выдал всего лишь четыре строчки, а розыск в интерсети принес результат еще более скромный -- две ссылки. Интерсеть предлагала перейти на страничку некоего Филолая Сваминдзе, непризнанного классической наукой историка, и ознакомиться с текстом популярной песни "Навеки с Вами, Н.". Внутренняя сеть предложила общество воспевателей упрощенной любви "СваМиНо", не слишком популярную компьютерную игру "Красный свамин с планеты Невзяху", редкое душевное заболевание со звучным названием "Синдром черного свамина" и все ту же песенку "Навеки с Вами, Н.".
   Произведение вокального жанра Набха решительно отверг, ибо она взывала к случайной незнакомке Н. и являла собой плач неудачливого на амурных фронтах недотепы. Набха прекрасно помнил эту песенку, лет пятнадцать назад звучащую изо всех утюгов и мурашкогенераторов. Он и сам ее с удовольствием пел, не понимая, отчего родители корчатся и складываются пополам, когда их пятилетний сын трогательно выводит:
   "Молю, молю с колен,
   Быть рядом с Вами, Н.!
   Сгорю в младых летах,
   Подбитый в сердце птах!"
   Воспеватели упрощенной любви озаглавили свой кружок по первым буквам своих имен: Сваагата, Митр и Нокхья. "Нокхья?" - подумал Ваюх. - "Уж не наш ли?". Он с любопытством глянул на плоды общества. Первая же ода привела его в замешательство - любовь и вправду получалась весьма упрощенной:
   "Ты моя, растудыть, ненаглядка,
   Я же ёкарный, значить, бабай!
   Сердце свищет так зычно и сладко,
   Как на пажитных гумнах комбайн!"
   Набха не был уверен, что комбайн, срифмованный с бабаем, есть достойный объект поэзии, да и пажитные гумна вызывали некоторые сомнения, однако, как любой профан, далекий от высокого стихосложения, вздохнул и слегка позавидовал гладкости и ладности строчек. Сам-то он застопорился на очевзорной евхаристии, и выхода из творческого тупика совершенно не видел. Впрочем к таинственным сваминам кружок не имел ни малейшего отношения, поэтому Набха с небольшим сожалением закрыл страничку, уцепив напоследок совсем уж возмутительный призыв:
   "Давай условности отринем,
   Посинкопируем в ночи.
   И все, что надобно, раздвинем,
   Вонзим и вместе закричим"...
   Игра "Красный свамин с планеты Невзяху" показалась доморощенному детективу гораздо более интересной песенок и стишков, поскольку сюжет ее был таков, что у Набхи мороз пошел по коже. На планету Земля прибывает армия захватчиков-пришельцев, именуемых темными сваминами. Их цель ясна и ужасна -- высосать из людей, животных и вообще всей Земли все жизненные соки, а насосавшившись вдоволь, уничтожить планету, чтобы некому было мстить. Темные свамины сами ничего не могут производить, они умеют лишь виртуозно паразитировать на развитых цивилизациях. На помощь землянам приходит герой-одиночка с родной планеты вселенских паразитов. Планету именуют Невзяху, а героя -- красным свамином. Игрок может выбрать роль красного свамина либо земного генерала, командующего войсками супротив пришельцев. В любом случае красный свамин, восставший против своих собратьев, активно носится по Земле и мочит инопланетную зябу не корысти ради, а токмо во имя добра и сотворения. Все это Набха посчитал крайне любопытным и решил побеседовать с автором игры, неким Чатакой. "Улица Бородинская, дом 15" - запомнил Набха адрес конторы, выпустившей эту игру. Он скачал демо-версию и с четверть часа отважно махал мечом и строил войска. Свамины по внешнему виду оказались средним арифметическим между соплистыми жабами, горными баранами с туго скрученными рожками и фаширами времен Последней Войны.
   Описание симптомов, лечения и прогнозов для болезни "Синдром черного свамина" затянулось на несколько экранов, так что Ваюх заскучал от обилия и обстоятельности лекарских терминов. Ничего выдающегося в недуге не было. Разновидность мании преследования вкупе с ксенофобией. Больные опасаются темноглазых высоких мужчин с черными волосами в черной одежде. Встречается крайне редко, в основном среди чиновников державной службы. Вероятное объяснение возникновения болезни -- чрезмерная зависимость от вышестоящих инстанций, постоянный стресс и прессинг со стороны начальства, боязнь потерять тепленькое кресло и уютную пенсию, обостренная чувством вины за нечестные делишки на посту. Лечение санаторное, средства успокоительные, прогноз неблагоприятный, но не смертельный. На данный момент в мире зафиксирован единственный тяжелый случай течения болезни с суициидальными наклонностями и немотивированной агрессией. Самый известный авторитет по данному синдрому, господин Читтра Чандрамас, проживает в городе Санхт-Петербурге, где заведует отделением в клинике, что на реке Пряжка. Как родилось именование синдрома, энциклопедическая статья не сообщала.
   Филолай Сваминдзе никакого интереса у Набхи не вызвал. Сей чудак занимался историей кукол и имел свой оригинальный взгляд на прошлые века, утверждая, что все земные правители были искусно выполненными куклами. Набха зевнул и выключил компьютер.
   На дворе уже давно бы стемнело, кабы не белые ночи. И уже пришло время спать, и отец пиликнул, мол, где ты там, мать волнуется, но Набха решил под занавес навестить автора "Красного свамина" в конторе на Бородинской. Он не надеялся наверняка застать там господина Чатаку, однако ж, чем рогатый не шутит! Программисты, известное дело, звери ночные, лучше всего им думается при Луне, даже если она весьма условно обозначена на белёсом балтском небушке.
   Пока Набха проводил изыскания в гносеотеке, Джарья вкушала семейный ужин в компании с родителями и двумя братцами. Господин Крунча выглядел бледно и едва шевелил в тарелке серебряной вилочкой. От его солидности не осталось и следа. Госпожа Крунча озабоченно подкладывала то ему, то сыновьям вкусные кусочки, но если у юношей все исчезало мгновенно, то у господина Крунчи к концу трапезы на блюде образовался слоистый монблан снеди, который унылый хозяин семейства пытался превратить в вулкан путем расковыривания жерла посередине.
   - Что с тобой, папенька? - невинным голоском вопросила дщерь, демонстрируя чуткость и заботу в контрапункт двум здоровым балбесам, радостно и беззаботно уплетающим ужин.
   - Сердце у меня,... да, сердце пошаливает, - пробормотал господин Крунча, - Ничего, ничего, детка, ты кушай. Да, кушай...
   - Не приставай к отцу! - сурово наказала матушка. - Ешь, давай!
   - Чего, и спросить нельзя? - оскорбилась Джарья. - Я же переживаю! Эти вон только жрут, ты только закармливаешь, а кто посочувствует человеку?
   - Ты, это, чего, на мать гонишь? - чавкая, поднял голову старший братец, Хаса.
   - Мы не жрем, мы едим с аппетитом, - миролюбиво поправил средний, Гридхра. - Мама готовит, а ты нос воротишь.
   Джарья закатила глаза:
   - Жиртрест! Выездной мясокомбинат! Лопайте, лопайте! Вот прилетит из другой галактики армия клонов, она вас захватит в первую очередь -- на запас. Будете у них консервами работать.
   - Творец всевеликий! - воскликнула мать, - Какие еще клоны? Что ты мелешь?
   А господин Крунча неожиданно вздрогнул и уставился на дочь. Джарья пристально посмотрела в ответ. Отец смутился, бросил вилку и молча покинул стол.
   - Ну, вот, довела! - торжествующе, почти с ликованием произнесла матушка. Она заметила перестрелку взглядами. Скорее всего, испуганный взор супруга она приняла за молчаливое порицание.
   Оставшись наедине с родительницей и братьями, Джарья почувствовала себя неуютно. Троица восседала напротив нее и буравила неласковыми взглядами. Ну, разве что Гридха смотрел более или менее нормально. Молчание нарушалось только звуками слаженно работающих челюстей.
   - Ну и что вы на меня таращитесь?! - не выдержала девушка. - Чего я сказала-то?
   - Ты где шлялась? - спросила мать. Этого Джарья опасалась больше всего. Ответ матушке был не нужен, да и в глазах ее уже разлился тот ледяной туман, что так ненавидела и боялась Джарья.
   - Где надо, там и шлялась! - дерзко выпалила девушка. - Какая тебе разница!
   - Я тебя зачем рожала? - продолжала механически вопрошать матушка. - Чтобы ты шлялась невесть где и хамила? А ну, марш в свою комнату! И не смей оттуда выходить!
   - Вот еще, в комнату! Я к отцу пойду!
   - Мальчики, проводите сестру в комнату, - вкрадчиво произнесла госпожа Крунча.
   Мальчики переглянулись, быстрым движением вскочили из-за стола, подхватили Джарью под руки. Она начала вырываться, но крепкие ладони братьев держали цепко. Джарья повисла, подтянула ноги, отчего братцы только засмеялись. Они потащили сестру по воздуху -- Джарья трепыхалась и барахталась в позе восточного мудреца, пока ее доставляли к месту назначения.
   - Отпустите меня, придурки, - шипела Джарья. Кричать было бесполезно, она уже проверяла, отец никогда не слышал ее сквозь десять комнат из своего кабинета. Чертовы залы и будуары! Чертовы ковры, картины, гобелены, козетки, столики, кресла, часы, камины и стены! Хоть умри, никогда не докричишься!
   Братья впихнули девушку в "детскую", как до сих пор именовалась комната, чьи шторки со звездочками так тронули Набху, швырнули на кровать с балдахином. Балдахин закачался, занавес упал, Джарья оказалась словно в клетке. Она кошкой взметнулась на ноги, готовая прыжком покинуть кровать, но не успела - резкий удар в левый бок согнул ее пополам, повалил на правую руку, перекатил на спину и окутал пеленой все окружающие предметы. Где-то вдалеке, будто бы не у нее, ощущалась боль, чувствовалась жаркая пульсация, разрывалось в груди и выжигало левую половину тела. Спасительная темнота окутала ее, как одеялом, и все пропало...
   А на улице Бородинской Лагху Набха Ваюх безуспешно гулял вокруг дома номер 15. В нем располагалась булочная, курительная, пункт дозволительных встреч с отбывшими в туман, аттестационная комиссия мобилеводов, воспитательный колодец, магазин игрушек -- и никакой конторы "Чатака и Ко", как обещал справочник. На верхних этажах жили люди в самых обычных квартирах, из окон доносилась очаровательная смесь звуков: храп, пение, филинофон, детское хныканье и бодрая молитва престолоприближенному племяннику великого Ашман-Бабы.
   - На пятый круг пошел, - хихикнул голос на втором этаже.
   Набха задрал голову: белобрысый светлоглазый мальчишка лет десяти, высунувшись в окно по пояс, с радостью наблюдал за ним. Ваюх церемонно поклонился:
   - Добрый вечер, господин взирающий, что более ... высокорасположенный, чем я!
   Мальчишка хихикнул еще раз, но Набха почувствовал, что ему польстило вежливое взрослое обращение.
   - Не соблаговолите ли Вы поведать, где обитает организация "Чатака и Ко"?
   - Совлагабалю, - согласился пацан. - А зачем это Вам?
   - Хочу побеседовать о покупке игры непосредственно с автором, дабы тот учел мои предложения по сюжету, - ничуть не солгал Набха, решивший поощрить господина Чатаку покупкой нескольких экземпляров игрушки.
   Мальчик критически хмыкнул:
   - Вообще-то, он никогда не переделывает, что написал,... только если будет дико интересно.
   - Обещаю, будет интересно!
   - Братюнь! - крикнул маленький собеседник в глубину комнаты, не заботясь о приличиях и хорошем тоне. - Тут к тебе смешной человек пришел. С хвостом! Хочет игру купить!
   - Пусть идет в магазин, - отозвался невидимый Чатака, - я занят!
   - Господин Чатака! Я имею желание заказать доработку игры про красного свамина! - крикнул Набха. - Меня очень заинтересовала фабула! Так необычно!
   Через несколько мгновений молчания в оконном проеме появился сам автор - небритый молодой человек с жесткими волосами и высокими скулами. Что-то чиньское или кореянское проглядывало в его наружности. Набха удивился: два брата, а такие разные на вид! Чатака безмолвно и довольно бесцеремонно оглядел просителя с ног до головы, осмотрелся по сторонам, мотнул головой. Набха сей жест понял как приглашение войти и ринулся в парадную. На площадке второго этажа встал у вычисленной снизу двери, протелепатировал на общедоступной волне просьбу открыть.
   - Ладно, господин умник, входи, - сказал вместо приветствия Чатака. - Если бы не догадался, куда стучаться, хрен бы тебе открыл. Обычно все ломятся к соседям слева.
   - Да, ну что там, - смутился Набха. - Это несложно. Конечно, ваши окна, как и их апартаменты, первые от лестницы, но у вас пять окон, и они чуть отличаются по цвету от остальных, и значит, ваши апаратаменты достаточно просторные. А между первой дверью и вашей расстояние всего лишь в одну дверь, из чего я заключил, что комнаты ваших соседей на эту сторону не выходят. Зато за вами как раз стена длиной...
   - Хватит, - прервал Чатака, - вижу, что не дурак.
   И он втянул Набху в свои покои.
   Жилище господина программиста было обширным и не слишком обремененным вещами. Первый же взгляд, брошенный на обустройство апартаментов, подсказал, что женского присутствия здесь давненько не замечалось. От впечатления полного беспорядка спасали только внушительные габариты комнат. Набха вздохнул и поймал себя на мысли, что был бы не прочь и сам жить-поживать вот так. Одежда валялась на полу, зато сразу можно было найти и нужные штаны, и нужную рубаху. По стенам были хаотично размазаны сгустки полевых носителей, зато необходимый блин всегда был на обозрении. Холодильник соседствовал с рабочим столом, зато можно было устроить перекус, не отвлекаясь от дела. Во втором от входа зале было пусто -- одно лишь озерцо, да не такое крохотное, как у всех, а настоящее, с камышом и песочком. Затем виднелось что-то типа тренажерного зала для боевых искусств, и можно было лишь догадываться, какие приятные мужскому сердцу штуки поджидали в совсем дальних комнатах.
   Белобрысый малец запустил в шлейф гостя свою пятерню, засмеялся:
   - Щекотный какой! Первый раз такое вижу! А зачем он?
   - Не зачем, а почему, - дружелюбно поправил Набха. - Я с ним родился. Разве ты ничего не слыхал о шлейфе рода?
   - Он ничего не слыхал, - грубовато перебил Чатака, - он недавно в Питере, он с Камчатки. Перейдем к делу.
   Но парнишка закапризничал:
   - Ну, братюнь, ну чего ты, пусть расскажет!
   - Валяй, только быстро, - смилостивился братюня. - У меня дел по горло.
   Набха распушил шлейф, расправил, добавил красок, отчего стал смахивать на павлина, и даже краем глаза приметил мелькнувшую усмешечку Чатаки. Он сказал:
   - У каждого человека есть свой род. Мы как веревочки в этом мире, за нами тянутся в прошлое все предыдущие поколения. Но ты не думай, что если человек уходит в туман, то от него ничего не остается. Есть такой закон в природе -- закон сохранения энергии. Слыхал?
   Мальчик кивнул.
   - Все, что человек наделал по жизни: мысли, слова, эмоции, вещи, поступки, всё это не пропадает, а складывается в копилку семьи, в которой ему довелось появиться на свет. Но это все переходит в иное состояние. Ну, вот, как эти блины с песнями и играми -- они же не в обычном виде, а в виде поля. И тут так же. Только поле более тонкого строения, незаметное. У одного человека незаметное, а у целого рода уже заметное. Каждый член семьи вплетает в косичку свою веревочку, и в результате получается вот такое наследство, - Набха показал на шлейф. - Этот хвост -- шлейф моего рода.
   - А почему он не у всех есть? - спросил малец. - Родственников же у каждого целая куча...
   - Тут такое дело -- многие открещиваются от семьи. Заболела мать, а ну и пусть, у нее своя жизнь, у меня своя. Попал брат в беду, и ладно, я же не виноват, что он лошара. Сестра бедствует, и что -- я нанялся что ли ей помогать? Как только вот так подумаешь, то все, считай, что выпал из семьи, ничего в общий шлейф не добавил, только свой куценький торчит. Шлейф есть у каждого, просто у некоторых он заметный, а у некоторых нет.
   - Значит, твой род был дружным... - задумчиво произнес мальчик, и в его словах Набха уловил некоторую грусть.
   Господин программист скрестил на груди руки и прервал задушевную беседу:
   - Отлично спето, тебе бы не в игры играть, а выступать с поучительными беседами для юношества. Только теперь давай по существу. Что именно хочется добавить в "Красного свамина"?
   - Во-первых, вступительное слово. Как родилась идея игры. - Набха сам себе поморщился, топоро сработано, но вдруг поможет? - Во-вторых, добавить сваминам опцию невидимости. И чтобы они не сразу исчезали, а так постепенно таяли в воздухе. И еще чтобы могли метать огненные шары...
   Взор господина Чатаки остекленел, а сам он судорожно вдохнул и быстро проговорил:
   - Я сейчас очень занят, приходите утром. Дадати пора в постель.
   Парнишка по имени Дадати попробовал возмутиться, но старший брат почти силой вытолкал Набху из апартаментов.
   - Утром когда? - громко поинтересовался Ваюх уже из-за захлопнутой перед носом двери. - Перед работой не рано будет?
   - Завтра утром, когда хочешь, - услышал он в ответ.
   - Утром, так утром, - пожал плечами Набха. Он не слишком обиделся, ему самому хотелось спать. Однако ж внезапный испуг создателя игр отметил у себя в голове жирной галочкой.
   Перед сном Набха помечтал о Джарье, попридумывал продолжение мадригала с пресловутой евхаристией, открыл интересное инвариантное свойство проекций, разработал полдюжины версий появления воронки с белой девушкой в колодце и две дюжины версий о происхождении сваминов, а когда перешел к составлению плана разговора с господином Чатакой, в стенку постучали родители:
   - Набха, уймись, дышать уже нечем! На термометре тридцать пять градусов!
   С мыслями о странном господине Чатаке и его забавном братце с Камчатки Набха и уснул.
   Утром он ни свет ни заря явился на Бородинскую улицу и обнаружил толпу из взволнованных соседей, зевак и служителей законности.
   - Что тут происходит? - поинтересовался он у тетушки в цветастом балахоне. Женщина прикрывала рот ладонью и ахала, перемежая ахи всхлипами.
   - Убили. Ночью, втихаря, вот изверги! Вскрыли апартаменты и убили!
   - Кого убили?
   - Дак Чатаку со второго уровня!
   Набха похолодел:
   - Чатаку?.. А мальчик где? Дадати?
   - Пропал, - покачала головой тетушка. - Может тоже, того... А, может, испугался и убежал. Ищут его.
   Набха бросился в парадную к знакомой двери. Та была открыта, и прямо в ее проеме в неестественно застывшей позе лежал мертвый Чатака с небольшой лужицей крови у головы. Вокруг возились законники и путались в ногах любопытные мальчишки. Чуть поодаль стоял лекарь, он что-то надиктовывал на трубку связи с пунктом вызовов, и ясно было, что его присутствие носит формальный характер.
   - Вы были знакомы с господином Чатакой? - спросил законник в сером мятом костюме, заметив новое лицо.
   - Нет, господин законник, что более справедливый, чем я, - покачал головой Набха. - Я прочел о нем в справочнике, пришел заказать игру, он ведь программистом... был. Специалист по играм...
   - Знаю, - коротко бросил законник и мрачно заметил. - Думаю, он уже ничего не напишет... Подите-ка, молодой человек к камере, зафиксируйтесь.
   Набха послушно позволил снять с себя образ в передвижном голографе, прикидывая, не грозит ли ему эта операция неприятными последствиями. Он решил, что ничего в этом нет, совесть его чиста, он может дословно передать последний разговор с Чатакой, и ничего подозрительного в нем не обнаружится.
   Выйдя из парадной, Набха Лагху Ваюх сел на поребрик и схватился за голову. Спокойствие и рассудительность оставили его, он впервые в жизни видел смерть, и тело заколотило крупной дрожью. Картина складывалась удручающей.
  
К оглавлению
  

Глава 19. Сестра Хема из приюта для убогих духом.

  
   Приют для убогих духом скрывался за высокими старыми деревьями и неожиданно изящным ограждением с коваными узорами. Выстроенный на пересечении двух рек, обращенный боковым фасадом к могучей третьей реке, он мог бы служить неприступным замком с естественными препятствиями на подступе. Он и был замком -- толстые стены, яркий желтый цвет которых не слишком скрадывал невеселое предназначение, зарешеченные окна-бойницы, два крохотных мостика и более никаких переправ на расстоянии ближайшего километра. Впечатление, впрочем, исправлялось обычным обилием гуляющего люда в скверике, обрамляющем печальную лекарню. Отдыхающий здесь народ был рад единственному островку зелени в мрачноватых адмиралтейских кварталах и о том, что находится за желтыми стенами, предпочитал не задумываться.
   Набха непроизвольно поежился. Он пытался унять озноб, но получалось плохо. Утро выдалось прохладным, солнце еще не прогрело улицы и набережные, тени казались хрустально-морозными. Поднявшись по мраморным ступеням парадного крыльца, чуть поколебавшись у массивной дубовой двери с полированными медными ручками, Ваюх ступил в залу с вычурными колоннами ионического ордера. Их завитушки, так похожие на срезы шампиньонов (эх, мама любит нарезать грибы ломтиками и запекать их в дымной плите вместе с картофелем и сметаной, получается вкусно!), рассмешили и расслабили новоявленного детектива.
   - Что Вам угодно? - услышал он за спиной женский голос.
   Набха развернулся. Подле информационной стойки рядом со входной дверью стояла дама средних лет в белом халате и белом же колпаке с накрахмаленными кончиками у висков. Кончики шапочки кудрявились так же, как и волюты на капителях колонн, и -- как темные волосы, сниспадающие по плечам женщины. Сотрудница приюта глядела строго, но не подозрительно.
   - Я бы желал побеседовать с господином Читтрой Чандрамас.
   Набха приготовился услышать отговорку о занятости заведующего отделением, предложение записаться на прием или прийти попозже, вечером, а лучше завтра, а еще лучше никогда, но женщина произнесла будничным тоном:
   - Прошу за мной. Профессор только что завершил обход, думаю, он свободен.
   Набха поймал волну с ее сообщением - "Сестра Хема провожает посетителя к профессору Чандрамасу. Просьба сестре Саайя заступить на первый пост" - и подумал, что нечаянно узнал имя провожатой. Правила хорошего тона предписывали немедленно назвать свое имя. Набха, виноватясь, представился на бегу:
   - Меня именуют Лагху Набха из рода Ваюхов, госпожа Хема, что более красивая, чем я!
   - Я предпочитаю именоваться не красивой, а работящей, - заметила, не оборачиваясь, сестра Хема. - А Вы что же, подслушал мое послание? Как Вам это удалось?
   - Приношу глубочайшие извинения, госпожа Хема, что более работящая, чем я. Я не имел желания этого делать. Просто у нас, в роду Ваюхов, крайне широкий диапазон приема. Я и сам порой не рад, что слышу чужие волны.
   - Ну да, - согласилась провожатая, - я читала, что у родовитых встречается такая аномалия... Сюда, пожалуйста.
   Статный, напоминающий Святого Николая с его кучерявой белоснежной бородкой, господин Читтра Чандрамас встретил вошедших на высокой стремянке с тяжеленным томом какого-то справочника в руках. "Прямо, как Атхиана", - подумал Набха. И в груди кольнуло подозрение: Атхиана! Только он мог вчера знать, куда и по какому делу идет Набха! Он единственный, кто мог просмотреть в вычислителе гносеотеки набранный запрос и полученные ссылки, а затем связать их с посещением Чатаки на Бородинской! "Нет, этого не может быть", - отогнал мыслишку Ваюх. - "Я тысячу лет уже знаю Атхиану, он не тянет на злодея. Он меня пирожками подкармливал, когда я засиживался..."
   - Вы по поводу стажировки, молодой человек? - вопросило сверху светило лекарской науки. - Могу предложить аутистов и летунов.
   - Ле... Летунов?
   - Ах, ты боже мой! Чему вас в академии учат? Синдром воспарящего над врагами! Ну-ка быстро симптомы?
   - Я, собственно... Я по другому вопросу, - растерялся Набха. - Я по поводу моего... знакомого....
   - А почему знакомый сам не пришел, - удивился профессор. - Я не кусаюсь. А кто на меня жалуется, тот сам виноват. Трудиться надо, юноша, наблюдать, анализировать, и все будет в порядке.
   - Я не студент, я проконсультироваться пришел, - робко сказал Ваюх, - мне кажется, что мой знакомый очень странно ведет себя, но я не понимаю, это еще норма или уже нет?
   Господин Чандрамас слегка разочарованным голосом посоветовал:
   - Пусть посетит душевного лекаря. Я обыденной практикой не занимаюсь ни по долгу службы, ни частным образом. Ничем не могу Вам помочь, юноша. У меня научная работа, тяжелые патологии, всё исключительно в клинике. Ко мне пациенты сами не приходят, мне доставляют их готовенькими и преимущественно в смирительной рубашке. А на грани нормы -- нет, это не ко мне. Боюсь, я и не различу эту грань. Мне, знаете ли, давно уже все люди кажутся того...
   И он сделал неопределенный жест у виска.
   - А почему Вы именно к профессору Чандрамасу пришли, да еще не поленились такое далекое и непростое место посетить? - спросила вдруг сестра Хема, скромно стоящая у входа. - Ведь полным-полно практикующих лекарей, и не за очень большие деньги.
   - Понимаете, - воодушевился Набха тем, что его пока еще не окончательно выгнали, - я пытался сам установить, что с моим знакомым, и нашел в сети схожие симптомы, и указание на Вас, профессор, что более ученый, чем я. В статье было написано, что Вы крупнейший специалист по такой болезни, вот я и направился к Вам.
   Профессор заинтересованно погладил бороду, прищурил глаза:
   - И в какой же области я, как Вы изволили выразиться, крупнейший специалист? Признаться, даже любопытно! Ни разу не видел в интерсети упоминания обо мне. Наверное, плохо искал.
   - Синдром черного свамина.
   - Ну-ка, ну-ка! - воодушевился Читтра Чандрамас. Он резво спрыгнул со стремянки, предложил посетителям сесть. - Располагайтесь. И подробненько-подробненько расскажите мне о своем больном товарище.
   - Да он и не особо больной, - начал Набха после того, как они с сестрой Хемой втиснулись на деревянную скамью с железными ножками, привинчеными к полу. Скамья была завалена вещественными гнозисами и рукописными листами, поэтому пришлось аккуратно расчищать себе место. - Он каждый раз вздрагивает и трясется, когда видит высоких черноволосых людей с темными глазами в темной одежде. А еще у него случается настоящая истерика, когда в сумерках идет такой человек и постепенно пропадает из виду.
   - Может, он набедокурил, перешел дорогу кому-либо, а теперь просто боится конкретного человека с такими приметами? - предположил профессор и еще более затеребил бороду.
   - Нет, не думаю. Он ни в чем таком не замешан.
   - И это все симптомы?
   - Человек этот высокого полета, владеет большим предприятием. Он еще и какого-то ранга чиновник при городском предводительстве. В статье было написано, что этот синдром более всего настигает чиновников, вот я и подумал...
   - Отлично! Великолепно! - изрек профессор. - А теперь признайтесь-ка, для чего Вы все это выдумали, и зачем сюда пришли?
   Набха ошарашенно мыкнул:
   - Э-э-э... А как Вы догадались, господин Чандрамас, что более...
   - А! - прервал его профессор. - Не утруждайтесь! Я вспомнил цитируемую Вами статью. Сестра Хема, а Вы ее помните?
   - Разумеется, - бесстрастно произнесла та. - Позапрошлогодний симпозиум. Магистр Тунда из Чикаго.
   - Да, славненько мы с ним тогда сцепились! - плотоядно засмеялся господин Чандрамас и потер руки. - Я разнес его в пух и перья! Надо было видеть его лицо после моего выступления и демонстрации больных!
   А сестра Хема пояснила:
   - Это господин Тунда утверждал, что подверженные синдрому черного свамина опасаются исключительно темноглазых и темноволосых. Профессор Чандрамас блестяще опровергнул это. Но в энциклопедию, похоже, попало определение Тунды.
   - И Вы подумали, что я подогнал факты под это описание, - грустно молвил Набха. Ему было стыдно за свою неудачную придумку, за то, что сподобился солгать, за то, что отвлек таких приличных людей от дела. Набха зарделся, щеки его приобрели свекольный цвет, каковым наводят румянец лицедеям кукольных театров.
   - А как еще реагировать? То, что Вы описали подходит скорее приключенческому роману с коварными мстителями и тающими в дымке злодеями. Мои же несчастные подопечные опасаются не цвета глаз или волос, а более глубоких качеств. И, поверьте, небесноглазые личности их заставляют цепенеть от ужаса наравне со жгучими брюнетами.
   - Вы правы, я должен извиниться, - признался Ваюх, - я работаю думателем на фабрике сгущения пространства. Знаете?... Знаете, принцип ее работы? Ну, ментальные и чувственные конструкции человека изменяют структуру материи и если правильно направить их поток, можно сжать протяженность...
   Оба его собеседника кивнули.
   - Я недавно там служу, и мне очень интересно экспериментировать с различными исходными данными. Обычно, нам дают исключительно рассудочный материал для преобразования, между тем, как эмоциональный может послужить гораздо эффективнее. Я решил прикоснуться к чему-то инфернальному, зацепить панические струны, войти в положение убогого, побывать в его шкуре, пережить все, что переживает он, и посмотреть -- каково будет сгущение? А синдром свамина я выбрал потому, что он мне показался самым несложным из всех, что я читал.
   Набха терпеть не мог лгать. И сейчас, вдохновенно сочиняя новую версию своего визита, решил, что его сочинение не будет ложью -- он по-настоящему попробует вызвать в себе ощущения недужного на голову человека и замерит плотность рожденной ими продукции.
   - Отчего-то я, таки, Вам не верю, - сказал проницательный профессор. - Может, Вы и работаете думателем, но цель прихода у Вас совсем не экспериментаторская.
   - Ну, тогда я пошел, - встал со скамьи Набха. - Простите великодушно за беспокойство.
   Господин Чандрамас остановил его:
   - У меня к Вам предложение. Я помогу Вам прикоснуться к инфернальному, как Вы выразились. Но взамен попрошу принести мне один брикет Вашего изделия, - и, завидев округлившиеся глаза своей коллеги, пояснил, - А что? У клиники трудности с финансированием, сэкономим на освещении и обогреве.
   - Это очень дорого, - вздохнул Набха, - не знаю, позволит ли начальник. Но я постараюсь.
   - Постарайтесь, голубчик, постарайтесь. А для подпитки Вашего вдохновения, прогуляемся по боксам.
   - Куда вызвать охрану? - спросила сестра Хема, будто экскурсия по приюту была обыденным делом.
   - Вот к свамину и пойдем, коли так захотелось, - сказал профессор, надевая белый халат.
   Путь до бокса по унылым коридорам, крашенным казенного цвета краской, ничем примечательным не запомнился. В середине пути к ним присоединился охранник - сурового вида амбал ростом под потолок. Он нес блестящий чемоданчик, в котором, как решил Ваюх, должны были находиться инструменты и лекарства. Откуда-то сверху доносился монотонный бубнеж, перемежаемый всплесками разноголосицы.
   - Видать, погода меняется, - озабоченно произнес профессор, - ишь, как разговорились сегодня.
   Камера, предназначенная для одержимого синдромом черного свамина, казалась бы самым тривиальным гостиничным номером самого заурядного постоялого двора где-нибудь в провинции, кабы не толстые прутья на крохотных окошках и не войлочные стены. Впрочем, нет, заурядной обстановка казалась лишь на поверхностный взгляд, при внимательном рассмотрении становилось понятно, что ни один предмет комнаты не мог причинить вреда пациенту. Все было либо намертво привинчено к полу, либо сделано из хрупких материалов, рассыпающихся в труху и опилки при малейшем нажиме.
   - Доброе утро, Иванандреич! - жизнерадостно поздоровался господин Чандрамас. - А у нас гости! Как поживаете?
   Дородный субъект в полосатой хламиде, восседавший на соломенном кресле в углу номера, недоверчиво оглядел делегацию. Он на секунду задержал взгляд на Ваюхе и затравленно вперился взором в пол. Руки он отчего-то водрузил себе на шею.
   - Не желаете разговаривать? - продолжал профессор.
   - Не желаю, поскольку не есть желающий - буркнул больной. И без того одутловатое лицо его надулось еще сильнее.
   - На сон не жалуетесь?
   - Не жалуюсь, поскольку не есть жалующийся.
   - А на улице нынче похолоднее будет, чем вчера.
   - Значит, температура ниже, поскольку ниже температура вчерашней, будучи невысокой.
   Читтра Чандрамас развел руками и обернулся к Набхе:
   - Вот и все инфернальное, молодой человек. Вот вам и панические струны.
   Ваюх с сожалением и разочарованием приподнял брови -- вижу, мол, и сам. Толстый человечек со странным именем и странно сложенными у шеи ладошками мало походил на носителя тайного знания.
   Однако далее произошло неожиданное. Тот, кого назвали Иванандреичем, прыжком вскочил с кресла, прижался к профессору и жарко зашептал:
   - Инфернальное! Вот же оно, инфернальное, поелику есть инфернальное! Неужто не замечаете ничего вокруг всего сущего около? А я же предупреждал, а я же говорил, а мне не верили, никто не верил, ничтоже неверящий!
   Он шептал с каким-то посвистом, слова его предназначались лекарю, но и Набхе, и Хеме, и охраннику, равнодушно подпирающим дверной косяк, все было прекрасно слышно.
   - Я говорил, они придут, и вот -- пришли они пришедшие! Пришли, и все непришедшие умрут! Сначала горы златые посулят, чужою кровью напоят, а потом твоею кровью напьются, всеобщею кровью напившеся! Они как обычные люди, пребывая в обычности, да только и нисколько меня не обманешь, я их сразу узнаю повсюду! Повсеместно! Вот он, он из них пришедших! Видите, доктор господин доктор?
   - Доктор? - не понял Набха, - что такое доктор?
   - Иванандреич так изволит величать меня, - ласково сказал профессор и спросил убогого, следуя взглядом за его вытянутым в сторону Набхи пальцем, - А что же такого в этом юноше?
   Больной хлопнул себя по бедрам:
   - Люди хвостатыми не бывают, поколику обладаючи не могут! Он пришедший выдал себя! Он не человек пришедший! Он свамин будучи! Он пришел по мою душу пришедший, хвостом обладающий неожиданно, а вы все не верили, лечили тут меня обычно, беседы превсевозможные вели, а он вот он!... Постойте-ка непременно, если он с вами пришедший, то вы -- с ним! И вы все с ними пришедшими?! Вы, доктор, с ними пришедшими!
   Он в ужасе отпрянул от лекаря.
   - Да это же просто шлейф рода, - примиряюще произнес господин Чандрамас. - Такое редко, но случается. Неужто не знали?
   - Не знаю я никакого и никогда доселе шлейфа рода! Не бывает шлейфа рода! Это свамин! Свамин, говорю я вам, причинно понятый! Вон как ухмыляется, ирод прелюбодейный! Хочет присосаться ко мне!
   - А откуда приходят свамины? - встрял юноша. - С планеты Невзяху?
   - За дурака меня держите, господа хорошие, будучи в своем уме пока еще? - закричал Иванандреич, - Мозги пудрите, преудачно зубы заговариваете?! Нет никого на ваших планетах, и планет толком нет, Марс один да Юпитер второй в пару добавленный! На Марсе жить нельзя! И на Юпитере газ только, поскольку газ один есть! Юпитер состоит из газа! Из водорода и азота! Нет там никого, ибо в газе никто не обитает! Но я вам не дамся! Я с вами в преисподнюю не пойду, умру здесь вам назло пришедшим и рыскающим! Умру, а не дамся! Не дамся никому! Никому!
   Иванандреич, несмотря на комплекцию, кошкой взметнулся вверх, повис на прутьях решетки, с силой стал ее трясти и разжимать. Ему это даже слегка удалось, образовалось небольшое искривление между прутьями. Охранник сгреб несчастного в охапку, отодрал от окна, прижал к войлочной стене, ловко перекрутил хламиду и зафиксировал бьющееся в конвульсиях тело. Набха сделал шаг в его сторону, но Иванандреич завизжал раненым зверем:
   - Не подходи пришедший! Не дамся! Кровью истеку, но не дамся!
   - Сейчас я его укольчиком угомоню, - добродушно пообещал охранник, - пусть поспит чутка.
   - Не дамся абсолютно! Умру, но свамину не дамся! Пусть сдохнет от голода если! Не на того напал если! Кровью истеку если! - выкрикнул убогий, а затем с силой прикусил зубами нижнюю губу. Рот его мгновенно окрасился багряным, превратился в разлохмаченную тряпку, которую он кусал все снова и снова. В исступлении он продолжал себя уродовать, кровь сочилась ручейками по шее, по хламиде, и Набха в оцепенении с колотящимся сердцем смотрел на эту картину. Правый бок его четко обозначил горячим очертанием воткнутый меч, и с меча этого также, как с губ убогого, капала и капала кровь.
   - Пойдемте, - подтолкнула Ваюха сестра Хема, - Вам, кажется, плохо.
   На ватных ногах Набха выполз их бокса и впервые за утро подумал, что зря это он во все ввязался. В конце-концов есть законники, есть надзорные органы и органы помощи, пусть они и разбираются с этими дурацкими сваминами. Он не стал дожидаться профессора, не стал прощаться с сестрой Хемой -- просто вышел из приюта, и все.
   Набха на час опоздал на работу. Бурья гаденько улыбнулся, предвкушая бурю господина Крунчи, Тукха злорадно посмотрел в сторону кабинета начальника -- давай, давай, ужо зададут тебе! Нокхья и Звас выразительно постучали пальцами -- один по циферблату часов, другой по черепушке. Впрочем, все тут же потеряли интерес к опоздавшему, потому что в цех сгущения вплыла крутобедрая секретарша Янья. Она пронесла в приемную Крунчи какие-то папирки, и все одиннадцать думателей с масляными взорами, облизываясь, проследили за ее волнительной траекторией. Янья была прекрасно осведомлена о волшебном воздействии своей походки, однако на лице хранила невинное и несколько скучающее выражение. Набха признался себе, что он настоящая свинья -- он совсем был бы не прочь потискать эти тугие надувные шарики, несмотря на искреннюю любовь к Джарье. А еще он признался, что он свинья вдвойне, поскольку Джарью тоже захотелось потискать. А еще лучше -- обеих сразу...
   Мысли о девушках настолько заполнили голову бедного парня, что он прикрыл глаза и предался самым постыдным грёзам, вместо того, чтобы читать вывешенное для него задание. В нескромных мечтаниях он пробыл до очередной продувки, причем производство от этого ничуть не пострадало -- результатом ярких фантазий стали яркие циферки "20" на индикаторе выпущенных брикетов.
   - Силен, брателло! - Звас хлопнул Набху по плечу. - Интересно, что тебе там Крунча выдал, если ты выплевываешь сгущенку, как автомат?
   Набха смутился и не стал раскрывать свой секрет ударного труда.
  
   Джарья проснулась от щекочущего ноздри аромата свежих ванильных булочек. Матушка частенько пекла их на завтрак, Джарья обожала эти булочки с маслом и клубничным джемом.
   - Джари! Вставай, на учебу опоздаешь! - ласково пропела из кухни матушка. - Иди кушать, пока теплое!
   Девушка спустила ноги с постели, охнула -- левый бок пылал жаром и болью. Джарья закинула в рот пару таблеток обезболивающего, посидела несколько минут до спасительного холодка под ребрами и только тогда поплелась в столовую. Мама уже наливала ей чай и пододвигала огромную тарелку с плюшками:
   - Вот, как ты любишь.
   Джарья помусолила кусочек, отхлебнула горячий напиток. Подумала, и, оставив меланхолию, бодро стрескала полдюжины булочек -- что поделать с прекрасным аппетитом и вкуснющими штучками!
   - Спасибо, - сказала она. Помолчала и добавила вопросительно, - Мам, а зачем люди детей рождают?
   - Смотря кого и для чего, - уклончиво ответила мать, отворачиваясь к плите.
   - Ну, вот, братцев ты зачем родила?
   - Джарья, не пора ли тебе идти? Опоздаешь....
   - Ты их родила для продолжения рода. Среднего. А старшего... старшего, наверное для славы и надежды. А меня зачем?
   Госпожа Крунча повернулась:
   - Для себя родила. Чтобы у меня была моя девочка! Я тебя...
   - Знаю, знаю, рождала тяжело, чуть не умерла, я должна быть благодарна и все такое... Мама! Я родилась для себя, а не для тебя!...
   - Нет, дочь, - ледяным тоном возразила госпожа Крунча. - Для меня. И нечего строить философии, потому что ты то, что произвела я, что произвела на свет только для себя, и именно я могу делать с тобой, что захочу.
   - Я уйду из дома, - сказала Джарья. - Обязательно уйду от тебя.
   - Ага, уходи, - согласилась матушка, - а я посмотрю, где и как ты будешь жить.
   Джарья швырнула нож на столешницу и, сжав зубы, удалилась к себе.
   Уже на улице, приодетая, принакрашенная, с модной торбой на плече, Джарья выдохнула и попыталась сообразить, что же ей сейчас делать. Помнится, вчера этот чудик Набха посоветовал ей приглядывать за отцом. Знать бы только, где папенька ходит. Она позвонила ему на рабочую волну, но там толстожопая Янья ядовито ответила, что господин Крунча пока еще не соизволил явиться. Янья, конечно же узнала Джарью, поэтому и подпустила в голос побольше яду. Девушка прозондировала личную частоту отца, но та глухо молчала. Ни на что особо не надеясь, Джарья поинтересовалась у дворника Курмы, не видел ли тот, куда пошел утром папенька, и Курма махнул рукой в сторону глухого и тесного прохода между дворницкими и хозяйственными флигелями. Это означало одно -- отец направился в клуб дельцов и власть предержащих, что располагался как раз за этими флигелями наискосок через скверик. Больше, на взгляд Джарьи, папеньке в эту сторону незачем было ходить. Ну не бегать же галопом по дорожкам сквера вместе с засушенными идиотами в трусах и кедах.
   Здание, в котором клуб занимал первый этаж, располагалось обособленно и было окружено декоративными кустами и клумбами с затейливыми экзотическими цветами. Говорили, что всю зелень, обрамляющую особняк, посадил лично господин уполномоченный представитель града Санхт-Петербурга во Всеевропейском Собрании, ибо садовником был заядлым и со всех мест сего Собрания привозил прекраснейшие экземпляры тамошней флоры.
   Кусты были невелики, но и Джарья -- не великанша. Она безо всякого сожаления к одежде встала на четвереньки и пролезла сквозь шипастую стену акации многостручковой полнолистной (по крайней мере так сообщала бронзовая табличка на лужайке перед кустами). Девушка, скрытая от посторонних глаз густой листвой, поползла вдоль стены, прислушиваясь к обрывкам фраз из полуоткрытых окон. В первом окне обсуждали поставки ветропланов и развития северной линии ветропланного транспорта. Во втором ржали и делились впечатлениями от вчерашнего вечера, посвященного, судя по содержанию разговора, приятным делам -- возлияниям алкогольных напитков в обществе дам, не обремененных излишней моральной устойчивостью. В третьем -- молчали и гремели чем-то металлическом. Четвертое Джарья поначалу проигнорировала, поскольку из него ничего не доносилось, но когда некий голос раздраженно произнес: "Да нет, же, нет! Не померещилось!", она узнала отца. Створки окна были плотно закрыты, и кабы не громкий возглас, Джарья так и миновала бы его.
   Девушка прислушалась. Ничего не вышло -- слышно было крайне плохо. Как Джарья не напрягалась, понять, о чем говорил папенька, было невозможно. Джарья недолго колебалась. Она вытащила из торбы две серебряные клипсы, осторожно навесила их на мочки ушей. Тотчас звуки приобрели объемность и отчетливость. За подобные штучки руководство академии смирения духа и расчета материальных потоков, куда запихнула ее матушка, выгоняло нещадно, ибо "ушки-прослушки" признавались незаконнным инструментом получения информации. В основном, студенты использовали их при прохождении испытаний. Сидящий под дверью экзаменационной аудитории товарищ в таких же "ушках" шепотом начитывал ответы на билетики, озвученные страдальцем-испытуемым, и тот их прекрасно слышал. Главное было четко поймать направление источника звука, ибо полоса действия "ушек" была довольно узкой. Принцип работы "ушек-прослушек" не был изучен, потому что вокруг них складывалась весьма щекотливая ситуация. Официально "ушек" в природе не существовало, и периодически они высмеивались в псивещании как один из признаков ложной веры, тем не менее, их можно было купить у барыг с загадочными лицами, что вечно ошиваются около Гостиного Двора, и немало людей со средствами (а стоили "ушки" недешево) пользвались ими для своих благородных, а чаще, неблагородных целей. Досужие языки уверяли, что "ушки-прослушки" подарил миру предпоследний СВЯТОЙ ВЕЛИКОМУЧЕНИК КОНОН, обнаруживший, что ему решительно нечем заняться на своем посту, ибо спасение младенцев от оспы в некоторый момент стало неактуальным в связи с полной победой над данной болезнью на Земле. Этот самый предпоследний СВЯТОЙ ВЕЛИКОМУЧЕНИК КОНОН, как престолоприближенный, пусть и не к самым первым его рядам, имел доступ к тайным слоям материализации желаний и питал слабость к техническим новинкам, неудивительно, что он осчастливил человечество мелкими, но приятными фитюльками типа "ушек-прослушек" и "мгновенного зеркала", столь любимого многими святыми. Впрочем, уверенности в авторстве ни у кого не было, лишь только косвенные улики и чересчур быстрая смена СВЯТОГО ВЕЛИКОМУЧЕННИКА КОНОНА с предпоследнего на последнего свидетельствовали в пользу предполагаемого их создателя.
   Джарья покрутила головой, поймала коридор звука.
   - К чему Вы мне все это рассказываете? - голос был не папенькин, но довольно знакомый, складывалось ощущение, что Джарья уже была знакома с папенькиным собеседником. - Что Вы хотите?
   - Я... Я ничего не хочу, я в отчаяньи... Да, в отчаяньи! Они сказали, что заберут поле... Что все погибнут. Я не хочу этого!
   - И Вы поверили? - собеседник расхохотался. - Вы реально поверили в эту чушь? Вы распустили сопли и клюнули на этот блеф? Я не узнаю Вас, господин Крунча! Как Вы себе это представляете?
   - Обычно они так не поступали, они никогда не делились своими планами. Придут, заберут свое, отдадут причитающееся, и все... Но тут.., - проговорил отец. - Я чую, я чую, что они смогут это сотворить! Они смогут!
   - Ай, бросьте! Вас вывела из себя такая ерунда, что я начинаю сомневаться в Вашей целесообразности пребывания на Вашем месте. Мы, пожалуй, задумаемся об этом.
   - Да вы-то тут причем! - вскипел господин Крунча, - Это моя фабрика и это мое место, я сам его устраивал, и сам все это создавал! Не вы меня сюда сажали, и не вам думать об этом!
   - А то мы не знаем, как Вы создавали это местечко! Не лицемерьте, Крунча! Здесь не головидение, и не псивещание, оставьте свои сказочки для болванов-журналистов! Зная Вас, я скорее предполагаю, что Вы чего-то затеяли и принялись разыгрывать очередной душещипательный спектакль. Что Вы от нас хотите? Узнать, знаем ли мы о надвигающемся конце света? Нет, не знаем. И лично я считаю Вашу игру топорной, если не сказать, идиотической.
   - Но я не играю! Мне ничего от Вас не надо! Не надо! Я вот верю им, и хочу как-то противостоять, я, знаете ли, не желаю пока умирать, и не желаю, чтобы все вокруг умерли!
   - Да Вы свихнулись, Крунча! Каких дымов Вы нынче накурились?
   Папенька слегка успокоился:
   - То есть, вам ничего не известно, и вы... там... считаете, что их визит был блефом?
   Последовала пауза, которую Джарья приняла за молчаливый кивок.
   - Они расплатились с Вами? - спросил как бы знакомый голос.
   - Да, но сказали, что это в последний раз, поскольку далее все будет бессмысленно...
   - Хитрит сволота... Мы прозондируем, что они там затеяли... Или же -- Вы затеяли...
   - Я! Да клянусь всеми подлепрестолостоящими!...
   - Кто-либо мог слышать или видеть их?
   - Они на этот раз не таились, их могли видеть все домашние, но слышать... Нет, исключено. Исключено абсолютно. Я всех держу... вот как держу!
   Папенька, очевидно, показал, в каких жестких рукавицах он держит семью, и Джарья горько усмехнулась.
   - Идемте, нам пора, - прервал собеседник, - коллеги удивятся нашему отсутствию.
   - А мне-то что делать?!
   - Ничего не делайте. Подыгрывайте. Что они там просили? Согнать женщин, думателей, убогих и лицедеев? Вот и сгоняйте, придумайте причину и собирайте, а мы посмотрим...
   - Осмелюсь предположить, у вас есть есть выходы на совет Шести Владык? Вы через них будете действовать?
   - Не Ваше дело, Крунча! От Вас требуется всего лишь не совать нос, куда не следует. Вы ведь знаете, какие неожиданные случайности происходят с теми, кто...
   - Знаю, да, знаю..., - торопливо согласился отец. - Я никогда...
   Беседующие встали, задвигали стульями.
   - Позвольте разрешить мое любопытство, - спросил напоследок папенька, - отчего Вы служите у меня на столь скромной должности? Отчего не перейдете на более подобающую ступень?
   - А Вам никогда не приходила в голову простая мысль, Крунча, что думатели -- высшая каста человечества? Что уметь сворачивать материю силой одной лишь мысли доступно крайне малому числу счастливчиков? Что это сродни ощущению всемогущества?
   - Позвольте Вам не поверить, - возразил отец. Он, наверное, отошел к двери, потому что слышно его стало хуже, - Я могу в точности воспроизвести Вам Ваши же слова о сказочках для болванов. Романтика... Нет, романтика -- не ваша главная черта. Я чего-то не знаю. Просто я чего-то о Вас не знаю... Я уйду первым.
   Последующие звуки указали на то, что папенька вышел. Джарья стянула одну клипсу, и вторая в это самое время передала ей затухающий сигнал:
   - Конечно, не знаешь, - прошептал собеседник, - что ты видишь, кроме денег и брикетов? В твоей пустой башке одни лишь денежные знаки...
   Джарья рассердилась -- какой-то хлыщ извергает гадости в адрес ее отца! Она нисколько не обольщалась относительно папеньки, но он был единственным, кто любил ее по-настоящему... Может, только этот смешной парень, Набха.... Но Набха возник недавно, и все парни хотят одного, а отец был всегда, и любовь его бескорыстна! Девушка решила взглянуть на обидчика, и, возможно, немедленно отомстить. Она встала и осторожно заглянула в окно. Человек, с которым говорил ее папенька, уже находился в дверном проеме, и был окутан бьющими с противоположной стороны солнечным светом. Лица его было не разглядеть -- человек стоял спиной. Только растрепанные светлые волосы, казалось, шевелились сами собой под воздействием плотных, почти осязаемых лучей. Джарья припала к стеклу, чтобы подробнее рассмотреть человека, и тот внезапно обернулся, а затем стремительно метнулся к окну. Рыжеволосая разведчица отпрянула в сторону, подхватила сумку, сиганула через кусты, нырнула в клумбу с пионами. Она слышала, как открылось окно, как человек выпрыгнул из него и замер в ожидании. Джарья молниеносно накинула на голову капюшон толстовки, и, выждав, когда человек отвернется, пулей выскочила из зарослей и понеслась вглубь сквера. Человек бросился вслед. Джарья прошмыгнула в проход между хозяйскими постройками, и уже во дворе с разбегу нырнула в свой колодец. Она видела, как тень преследователя несколько раз прошествовала мимо и даже склонилась над водой, взбаламутила поверхность, но далее не двинулась. Девушка просидела для надежности с полчаса в своем тайнике, а когда вышла, никого уже не было.
  
   Волна Джарьи затрещала далеким громовым раскатом. Набха удивился -- он ожидал услышать щебет птиц, цокот каблучков, мяуканье котенка, переливы флейты, все, что угодно, но не звуки грозы. Ну, гром, так гром. Не хуже, чем чавкающий бегемот, как у одного его приятеля, или визжащая пила у другого. Тут человек ничего поделать не в состоянии -- что дано нести на волне, что имеешь, то и слышно.
   - Привет, хвостатый! - не самым нежным образом поздоровалась барышня. - Ну, что у тебя там?
   От ее грубоватого приветствия Ваюх растаял: неважно, как она изъяснялась, важно, что она позвонила первой! Он скромненько молвил:
   - Да так, ничего особенного. Одно убийство и один псих-убогец.
   Джарья поперхнулась, но ничего уточнять не стала, взяла быка за рога:
   - Слушай, отец с утра встречался с кем-то с вашей работы, и этот кто-то знает о сваминах! И он все время говорил "мы", а не "я", он заслан к вам какой-то организацией! И папа... отец перед ним был как двоечник перед директором школы! Заискивал и опасался. Но не боялся, как сваминов.
   - Вот это номер! - удивился Набха. - И кто же это был?
   - Не знаю! Он стоял спиной и против света. А потом заметил, что за ним подглядываю, и бросился за мной в погоню!
   - Он тебя не догнал?! - встревожился Набха. - Ты скажи, я ему по башке-то настучу! Я ему ноги-то поотрываю! Он ничего тебе не сделал?!
   - Да ничего, не кипятись, - успокоила его Джарья. Ей стало ужасно приятно, что парень так рьяно встал на ее защиту. - Ничего. Я в колодце спряталась. Ну, в том...
   - И ты его не узнала? Ну, хоть приметы какие.
   - Волосы у него были светлые и растрепанные. А голос вроде знакомый, но я в "ушках" его слушала...
   - Ну да, они сильно искажают, - раздосадовался Набха, - Можно и ошибиться.
   - Отец на месте?
   - На месте, у себя сидит, даже не заметил, что я на час опоздал.
   - Слушай, а того... совсем убили?
   - Похоже, совсем. У бедняги даже кокона не видно было.
   - Ни фига себе, звери! А кого, кстати? Кто он?
   - После работы расскажу, у нас перерыв заканчивается..., - сказал Набха и не удержался, похвастался. - А я уже двадцать штучек за сегодня состряпал! Всего за час, представляешь?
   - Это, типа, круто?
   - Смешная ты! Это суперкруто! Это супер-пупер круто!
   - Хвастун несчастный! Хвостатый хвастунишка!
   - Зато сильный! И знаешь, почему так получилось?
   - Давай уж, хвастайся до конца!
   - Потому что я о тебе думал! Все, целую!
   Набха отключился -- перерыв заканчивался. Джарья задумчиво терла щеку. Она явственно ощущала на ней горячий поцелуй. И ей было приятно. Ей было чертовски приятно!
   Благоразумный Набха не стал огорчать девушку признанием, что помимо нее в грезах присутствовала еще одна муза, и муза эта имела формы куда как более пышные, чем у худосочной Джарьи. Он оглядел коллег. Те устраивались в своих креслах, вчитывались в задачи, бормотали сами себе условия, ерошили волосы, закрепляли считыватели микродвижений... Волосы!
   Светловолосых было треть от присутствующих, вернее, четыре человека из одиннадцати, включая самого Набху. Еще у троих волосы были средними. Набха поколебался, причислять ли их к светлым тонам, и решил, что причислять, потому что на свету они могли казаться гораздо светлее, чем в темном помещении. Итого получилось шестеро. Художественный беспорядок царил на макушках четырех из них: у Нокхьи, Зваса, Тукхи и самого Ваюха. Бурья был блондин, но был прилизан и напомажен. Вряд ли это он. Да и представить его бегающим решительно не удавалось, поскольку обычный стиль его движений был вкрадчиво-настороженным. За себя Набха был вполне уверен, значит, оставалось трое... Хотя кто мешает сначала растрепать волосы, а потом их пригладить? Нет, не годится. Тот человек не предполагал, что за ним будут шпионить, и не мог нарочно взъерошить шевелюру.
   Тукха с точки зрения Набхи выглядел несамостоятельной личностью. Прилипала подле Бурьи. Нокхья -- поэт, у него вон оливариус в пузе поселился, романы помогает писать. Остается Звас. Друг Нокхьи. Рубаха-парень, постоянно подтрунивающий над господином сочинителем. Они, вообще, ходят парой. Куда Звас, туда и Нокхья. Куда Нокхья, туда и Звас. Сильный думатель, сильнее Нокхьи, но какой-то без изюминки. Средний такой, простой и веселый. Зацепиться не за что. Такие как раз шпионами и бывают. Шпионами и засланцами, например, сваминов...
   Набха вспомнил утреннего Иванандреича, и у него мороз пошел по коже. Никогда ранее юноша не сталкивался с убогими духом. Бывало, в школе дразнили друг друга убожцами, но тогда совершенно не представляли, что это на самом деле!
   Набху накрыло плотное полотно утренних переживаний. В нем, как на экране филинографа, скользили фигурки законников над лежащим у двери бездыханным Чатакой, бездыханным и безкоконным, всхлипывающая соседка, испуганный Иванандреич, выкрикивающий странные слова в странных же грамматических конструкциях, огромный охранник со шприцем в руках, поглаживающий бородку профессор Чандрамас. Ваюх с головой ушел в переживания недавнего прошлого, вновь и вновь проигрывая произошедшее, обнаруживая детали, не замеченные вовремя сознанием: донельзя расширенные зрачки убогого, зловещую ухмылку охранника, мелкую вибрацию решетки после того, как с нее стянули безумца.
   - Может, лекаря позвать? - донеслось до ушей Набхи сквозь густую пелену.
   - Попробуем солью.
   Резкий запах нюхательной соли для взбодрения духа вывел Ваюха из транса.
   - Вы чего? - спросил он склонившихся над ним Нокхьей и Звасом.
   - Это ты чего? - переспросил Звас. - Ушел в себя и не вернулся.
   - Воскурился, небось, до отключки, - предположил Тукха и тут же посмотрел на Бурью, правильно ли, мол, говорю?
   - Не, братва, от воскурки так не бывает, я проверял, - подал голос коллега Ганака, - даже если не сам воскуряешь, а благодатные дымы принимаешь. Вы гляньте, сколько он нащелкал!
   - Ого! - присвистнул Нокхья. - Семьдесят три за час!
   А Звас стал серьезным:
   - Ты это, брателло, завязывай так надрываться. Сгоришь во цвете лет, и отвезут тебя на Пряжку.
   Набха при упоминании о Пряжки окончательно пробудился, вскочил с кресла, проверил озвученную товарищем цифирь. Все верно. Значит, чувство сильнее мысли? Значит, именно за этим сваминам понадобились убогие и артисты?...
   Остаток смены Ваюх неспешно прорешал все задания. Звас, похоже, был прав насчет Пряжки. Сильно болела голова и кололо в боку. Нельзя так гореть. В конце дня даже осталось немного времени, и Набха вернулся к своей геометрии. Он вывел парочку интересных свойств, а затем задумался: из свойств этих вытекало, что пространственно-временная протяженность не была изотропной, а шла как бы слоями, факторизовалась и ветвилась. Взволнованный своим открытием Набха попытался нащупать точки ветвления или хотя бы получить фактор-группу привычного и такого простого на вид пространства, но его размышления прервал господин Букка:
   - Рабочий день окончен, господа! Прошу всех завершить процессы!
   Набха проверил, как записались все его геометрические мысли, после чего обратил взор на табло.
   - Надышали-то сегодня, - проворчал Букка, утирая пот. Лбы выходящих коллег также были покрыты испариной.
   - Жарковато, - согласился Нокхья, - а, вроде, с утра холод намечался.
   Набха молчал. Он знал, почему в офисе было излишне тепло. Триста один.
   Так не бывает. Это нереальное число, наверное, прибор сломался. Ваюх глубоко вдохнул и постучался в дверь господина Крунчи.
   - Входите, - услышал он тусклый голос. - А, это ты... Сам пришел...
   - Вы больше не посмеете ко мне прикоснуться, - произнес Набха, становясь прямо перед столом Крунчи. - Я не позволю.
   - Предположим, - неожиданно согласился Крунча, но так, что Ваюх понял, что сейчас это уже неважно. - Это все?
   - Я пришел просить Вас об одном одолжении, господин Крунча, что более красивый, чем я.
   При слове "красивый" Крунча вздохнул. Как сделал вывод Набха, он пожалел о напускной демократии, позволенной себе в день знакомства.
   - Просите, господин Лагху, что менее красивый, чем я.
   - Позвольте мне вынести один брикет сгущенной протяженности.
   - Знаете ли Вы, сколько он стоит? И в своем ли Вы уме?
   - Знаю. Но я думаю, я имею на это право. Сегодня имею. Никогда более я не стану Вас об этом просить.
   - Почему же? - заинтересовался господин Крунча.
   - Я сделал триста один. Без одного будет ровно триста. Вполне праздничное число.
   Господин Крунча растерялся, да так, что позабыл придержать нижнюю челюсть. Юный думатель заметил, как повинуясь земному притяжению, она поползла вниз. В это самое мгновение в кабинет без стука ворвался взволнованные Букка и Янья. Вернее, ворвался Букка, а Янья пыталась выставить заслон могучим бюстом.
   - Господин Крунча, он сам! Я его держала, но он сам, он меня оттолкнул! - верещала прелестница. Набха закусил губу и старательно отвернулся. Незачем таращиться на нее, когда есть Джарья. И вообще, зачем она носит такие короткие юбки и такие открытые кофточки! Зачем у нее такие груди!!!
   - Господин Крунча! Триста один! Я стал отправлять, а тут триста один! - вопил Букка, бесчувственно отпихивая секретаршу, пребывая в полном равнодушии к ее выпирающим достоинствам. - Это Лагху! Он гений! Он...
   Букка осекся, заметив предмет своего восхищения.
   - Хорошо, - произнес Крунча. - Господин Букка, соизвольте доставить сюда немедленно кейс для переноса брикетов.
   - На сколько штук? - пискнул Букка, опасливо косясь на Ваюха.
   - На одну штуку.
   Букка исчез с той же поспешностью, с какой ворвался в кабинет. Кейс с прокладкой из защитного поля и двумя слоями вакуума, разделенными между собой некоей субстанцией плазменного рода, был довольно диковинной вещью. Обычно сгущенку поставляли специально оборудованные мобили, с механизмами, позволяющими загружать брикеты сразу в энергопреобразователи помещения, дома, или целой подстанции, питающей группу зданий. Редко кто переносил сгущенку вручную. Не то что бы это было сильно опасно, скорее -- непривычно, ведь все равно приходилось вызывать определенные службы для заправки этими брикетами энергокотлы.
   - Извольте, - Букка подвинул кейс к Крунче. - Он уже там.
   - Извольте, - Крунча подвинул кейс Набхе. - Будем считать это внеплановой премией.
   Ваюх церемонно поклонился. Когда он вышел, его шлейф слегка задержался и пощекотал пониже спины фигуристую Янью. Та взвизгнула, шлейф моментально втянулся поближе к хозяину.
   - Мы его гением обзываем, - пожаловалась девица, - а он все об одном...
   - Оденьтесь поскромнее, - раздраженно бросил господин Крунча, - а то, кхм..., а то, ходите тут... Да, ходите тут, кхм, как попало!
  
   Профессор Читтра Чандрамас был еще в приюте, равно как и сестра Хема, но выглядели они подавленно. В дополнении к унылому взору профессор вдруг начинал дергать себя за бороду и жалобно казниться:
   - Это я виноват! Я сам во всем виноват!
   - Вы ни в чем не виноваты, - утешала его ассистентка. - Мы и раньше водили посетителей, и раньше кололи успокоительное, и ничего...
   - Я должен был предусмотреть! Я же видел, как он взволновался, как он возбудился! Я должен был пресечь это на первой же минуте!
   Набха тронул лекаря за плечо:
   - Я принес, что обещал. Вот.
   - Ах, мне не до Вас, молодой человек! Я старый дурак! Я должен был предвидеть!
   - В чем дело? - не понял Ваюх. - Что случилось?
   Сестра Хема подошла к окну, помолчала, потом, видимо, решила все рассказать и пояснила:
   - Иванандреич в коме. Шансов практически нет. Вероятнее всего, к утру скончается.
   - Но когда я уходил, он, вроде бы, нормально выглядел! - Ваюх прикусил язык, ибо вырвавшееся замечание не слишком вязалось с убогим духом.
   - Именно так. Охранник Шунака поставил ему успокоительное, Иванандреич уснул, а потом во время обеда прибежала сестра Саайя, и сообщила, что тот без сознания. Мы его сразу отвезли в реанимацию, но... по всем показаниям мозг мертв...
   - Законные органы знают?
   - Нет, - покачала головой Хема. - К чему им? Они сюда и не заглядывают. Кого интересует несчастье с убогим? Обычно все списывается на естественные причины.
   - Но убогий может владеть имуществом...
   - К нам поступают только те, у которых уже все отчуждено. Нет, господин Лагху из рода Ваюхов, материальная заинтересованность в смерти любого нашего подопечного исключена.
   - О, болван, я болван! - возопил профессор. - Единственный экземпляр такого редкого синдрома! Где я еще отыщу такого прекрасного пациента!
   - Ну, может, Иванандреич еще поправится, - робко предположил Набха. - Что мне со сгущенкой-то делать?
   Господин Читтра Чандрамас тут же прервал стенания и деловито изрек:
   - Госпожа Хема, вызовите господина Шунаку, он умеет управляться с брикетами, пусть вставит его в наш преобразователь.
   Набха поначалу не слишком заметил волшебной трансформации профессора, потому что тяжелые мысли завладели его головой. С утра Чатака, теперь вот -- Иванандреич. Кто-то старательно зачищает все упоминания о сваминах. Кто? Свидетелями утреннего визита были лишь три человека: профессор, сестра Хема и тот самый Шунака, после укола которого Иваандреич окончательно замолчал. Как они связаны с Чатакой? Неужели вообще есть связь между ними и убитым Чатакой? Кстати, профессор только что убивался, а теперь вон деловито хлопочет о сгущенке. Подозрительно все это.
   - Я не сомневался, что Вы выполните обещание, - сказал лекарь. - Я видел по Вашим глазам, что Вы человек слова.
   Он потер ладони и добавил:
   - Благодарю Вас, юный друг! Теперь наша клиника на год обеспечена теплом и светом! А то ведь, знаете, этих бюрократов... То финансирование урежут, то нормативы потребления снизят. А теперь-то мы ого-го! Как Ваш эксперимент? Удался?
   Набха поглядел в глаза человеку, минуту назад с размахом убивающегося по своему пациенту. Он сказал:
   - Удался. Как видите.
   Вошел охранник Шунака, споткнулся о россыпи гнозисов.
   - Вы бы прибрали это на полку, - проворчал он. - Где сгущенка?
   Он зыркнул страшными глазами на Набху. Тот трясущимися руками протянул кейс. Набху не покидало стойкое ощущение, что он попал в логово сказочных разбойников. Все вокруг было неправильным! И профессор, мгновенно сменивший настроение, и хитрая Хема с притворным сожалением, и зловещий Шунака с ручищами-лопатами.
   - Кейс верните, - пробормотал Набха, - мне его на время дали.
   - Не извольте волноваться, - с издевочкой протянул амбал. - Непременно вернем.
  
   Покинув гнетущее место, Набха побрел домой, а по пути вызвонил Джарью.
   - Приходи ко мне домой, - предложил он. - У меня безопасно.
   - Ты один живешь? - спросила Джарья.
   - С родителями. Но у меня своя комната, даже две, и родители у меня деликатные, они мешать не будут.
   - Ладно, ты же хвостатый, - согласилась девушка. - У хвостатых не бывает плохих предков. Говори, куда идти?
   Обрадованный Набха тут же забыл все свои горести и радостно припустил домой, прикидывая на ходу, не торчит ли в филиновизоре чего-нибудь неподобающего для взора девицы, и разгреб ли он кучу штанов и носков в своей дальней каморе. Родители в его нору никогда не заглядывали, только если он сам сдавался и просил мать помочь с уборкой.
   К вечеру воздух прогрелся, небо засияло тепло-синим светом. Дымов было немного -- все-таки будний день, но и в этом малом количестве Набха с удовольствием поймал несколько струек, предназначенных его роду. Остановился, вдохнул полной грудью, заметил, как затрепетал, заиграл шлейф. Спасибо, что поддерживают и не забывают! Ваюх прочел подобающую благодарственную молитву, поклонился прошествовавшему мимо НИКОЛАЮ ЧУДОТВОРЦУ.
   А за поворотом двое в кепарях, надвинутых по самые брови, строго, почти торжественно спросили:
   - Воскурить не найдется?
   - Не воскуряю, и вам не желаю, - ответствовал Набха.
   - А если найдем? - закинул один, а второй ударом в нос свалил юношу на асфальт. Набха ударился головой и на секунду отключился. Впрочем, его тут же привел в чувство гневный крик:
   - А ну пошли вон, негодяи! Я сейчас законников позову! Люди! Помогите!
   По топоту убегающих ног Набха понял, что хулиганов-обидчиков рядом нет. Он приподнялся, чтобы рассмотреть своего спасителя и обомлел: это была сестра Хема. Собравшиеся вокруг них люди дружно охали и сочувствовали. Кто-то посоветовал вызвать лекарей.
   - Я сама лекарский работник! - заявила Хема, - Я окажу помощь.
   Она протерла влажной салфеткой переносицу пострадавшего и дала ему понюхать соль. "Что-то сегодня я слишком часто нюхаю всякую дрянь", - подумал юноша и поинтересовался:
   - Вы все время за мной шли?
   - Да, - ответила Хема. - Я хотела поговорить с Вами. Мне показалось подозрительным, то, что у нас случилось. Я думаю, Вы чего-то скрываете. И я, в свою очередь, также имею что рассказать.
   - Разве ж Вы не опасаетесь меня? - удивился Набха. - А вдруг я замешан в этом? Вдруг я нехороший человек?
   - Хвостатые редко бывают негодяями, - резонно возразила Хема. - Я Вам верю. Кому-то надо верить, а иначе как жить?
   Набха оглядел собеседницу. Темные волосы, умные глаза. Нет, вернее, мудрые глаза. Умными они были у профессора, а у нее -- мудрые. Кому-то надо верить, а иначе как жить? Он недолго колебался:
   - Пойдемте со мной.
   - А у нас гость! - заговорщицки подмигнула матушка, когда Набха вошел в дом. И замолчала, недоуменно рассматривая женщину средних лет за спиной у сына, а также яркий синяк на переносице. Вышла Джарья, сюрприз, по мнению матушки, уже не чаявшей увидеть хотя бы одну барышню в своем доме. Награжденный фингалом Набха скрылся с женщинами в своих комнатах, и мать ошарашенно села на табурет. То никого, то сразу две. Причем одна чуть помладше ее самой. И это про него она думала, будто у него одна математика на уме!
   Пока матушка пыталась осознать свое отношение к происходящему, троица плотно прикрыла дверь и уселась на диван. Диван хрюкнул, откуда-то снизу прошелестел сплющенный голос:
   - Ну, вы и бегемоты! Раздавите же!
   Все в ужасе вскочили. Из-под дивана с клочьями пыли на волосенках и ушах выполз Дадати -- пропавший братишка убитого Чатаки.
  
К оглавлению
  

Глава 20. Дадати из-под кровати.

   Дадати, мятый и взъерошенный, с пучком пыли на левом ухе, дунул себе на челку, а затем для верности потряс белобрысой головенкой. Прозрачно-голубые, дымчато-опаловые глаза его выражали самую серьезную решимость и готовность к действиям. К каким? - подумал Набха.
   - Ты как здесь очутился? - спросил хозяин дома.
   Мальчишка красноречиво посмотрел на открытую форточку.
   - Пятый этаж ведь! - воскликнула Джарья, поймав его взгляд.
   - Пустяки, у вас тут финтифлюшек много поналеплено, только инвалид безрукий не заберется, - деланно беспечно проговорил Дададти.
   - А откуда адрес узнал? - ровным голосом поинтересовался Набха, стараясь не высказывать волнения, хотя все это, все сегодняшние события весьма сильно терзали душу страхом и любопытством одновременно.
   Парнишка потупился.
   - Ну же, - мягко подтолкнула сестра Хема.
   Дададти вздохнул, помедлил и признался:
   - Из головы твоей прочитал.
   - Как это? - поперхнулся Набха. - Как это из головы? Я на общедоступных эфирах ни о не размышлял. И уж тем паче не давал разрешения на приватные волны. Да и как же ты, без лицензии? Тебе же нет восемнадцати!
   - Я только адрес, я ничего..., - испугался мальчик, а Набха глянул на Джарью, мгновенно вспыхнул алым румянцем, представив, что именно еще мог считать пацан. Чтобы скрыть смущение, Ваюх напустил в комнату тумана и заставил воздух блистать сполохами северного сияния.
   Хема изумленно принялась ловить глазами складчатые переливы красок, и в темных зрачках ее заплясали отражения неоновых красок.
   - Фрязинские, - скривила губки Джарья. - Фигня. Вот у меня дома веспуччинские -- совсем другое дело. Не видел?
   - Видел, - сказал Набха. - Дорогие они ужасно, веспуччинские. Я и на эти-то родителей полгода подбивал..., - он осекся и тут же бросился поправлять, - Теперь-то я сам могу любые купить, Только уже баловством кажется, и нет охоты.
   - Может, веспуччинские и лучше, - подала голос сестра Хема, - но я и такого не видела. А ты, мальчик, видел?
   - Я и не то видел, - грустно проговорил Дадати. - Бирюльки это все детские.
   Набха прошелся по комнате, засунув руки в карманы штанов. Джарья, Хема, Дадати в напряженных позах проследили за его движениями. И внезапно Набха осознал, что все трое оказались здесь только потому, что некие свамины, будь они неладны, о существовании которых еще пару дней назад он, счастливый в своем неведении, и не подозревал, оказались замешаны в страшных и непонятных событиях, и -- привели в его дом нежданных гостей. Шлейф Набхи затрепетал, обвился по очереди вокруг каждого гостя. Джарья фыркнула, Хема сдержанно улыбнулась, Дадати хихикнул.
   - Позвольте представить Вам юного Дадати Чатаку, - нарушил молчание Ваюх, - милые дамы, что гораздо... гораздо красивее, чем я. Думаю, что будет лучшим сразу поставить вас в известность, что с Дадати я познакомился именно из-за сваминов...
   Джарья вскрикнула, прикрыла рот ладошкой. От вида этой нежной розовой гладенькой кисти Набху окатила волна жара. Эх, поцеловать бы эту ручку! Сестра Хема сузила свои темные пронзительные очи.
   Ваюх переборол нахлынувшие чувства и продолжил:
   - Позвольте представить вам, мои юные друзья, многомудрую сестру Хему, исполняющую свой долг в небезызвестном лекарского толка учреждении на реке Пряжке. Знакомство мое с сим уважаемым человеком состоялось опять-таки из-за сваминов... Хочу также прибавить, что именно сестра Хема спасла меня от хулиганов, одаривших меня этим дивным украшением...
   Набха потрогал синяк, покосился на рыжеволосую красавицу -- как отреагирует? Сморщится ли и фыркнет по обыкновению или же отнесется благосклонно к мужской отметине? Джарья никак особо не отреагировала, лишь бросила мельком взор на занывший, зазудевший фингал. И то хорошо. По крайней мере, не скривилась.
   - И наконец, прошу познакомиться с госпожой Джарьей Крунчей, - церемонно обернулся к девушке Ваюх. Он разумно решил не упоминать в представлении ее отца, рассудив, что пацану это имя ничего не скажет, а коли сестра Хема знакома с этой фамилией, то сама оценит уровень гостьи, а нет, и не надо акцентировать внимание на высокий статус девицы. - Джарьюшка студиозус, но это неважно, ибо учеба никак не соотносится с тем делом, по которому, думаю, она появилась в моем скромном приюте. И дело это...
   - Да понятно, что свамины, - перебил мальчик. - Ну, ты и трепач. Сказал бы просто -- ребя, это Дада, это Хе, это Джа... Развел тут церемонии...
   - При дамах надо быть вежливым, - укоризненно заметил Набха.
   - Да ладно, пацан прав, - неожиданно поддержала Джарья. - Некогда тут сопли жевать. Я так поняла, у нас тут один интерес на всех. Предлагаю не тянуть и рассказать все, что знаем. Я могу начать первой. Если только поверите...
   - Джарья! Погоди! Перед тобой мальчик и совершенно незнакомый взрослый человек! Стоит ли? - заторопился остановить ее Ваюх.
   - Не оскорбляй меня недоверием, - горячо полыхнула изумрудными глазами девушка. - Не верила бы, не пришла бы сюда.
   Смущенный Набха, которому дважды за вечер поведали о необходимости веры, умолк инемного расслабился. Что ж, пусть идет как Господь повелел. Не зря же так все сложилось. Он плюхнулся подле Дадати, приобнял его и кивнул Джарье, давай мол. Мальчишка доверчиво и трогательно прильнул к Набхе и стал как-то очень похож на него. Они и вправду выглядели очень похожими внешне -- оба светловолосые, светлоглазые, нежно-румяные и вихрастые. Родной брат мальчика, погибший Чатака был смугл и черен шевелюрой, и Набха куда как более подходил парнишке в братья, нежели Чатака.
   Джарья подробно, помогая мимикой и жестами, пересказала всю сцену с тремя черными, тающими в воздухе сваминами, и все время, что она говорила, Дадати, окаменевший, собранный в стальную пружинку, неотрывно смотрел ей в рот. Когда она закончила, он судорожно хватанул воздух и бросился лицом в подушку. По вибрации худеньких плеч его было понятно, что он плачет.
   - Эй, братюнь, ты чего? - затормошил пацаненка добросердечный Набха. И устыдился. Что тут непонятного? На его глазах убили брата. Какие еще нужны объяснения? А он, балда, еще словечко чужое использовал: "братюня"... Наверное, оно болью полоснуло ухо бедного парня.
   - Кирдык нам всем, - неожиданным баском всхлипнул Дадати. - Эти шутить не будут... Уж я-то знаю...
   Хема села перед мальчиком на колени, вытерла ладонью его слезы и ласково заглянула ему в лицо:
   - Расскажи, малыш, почему ты так думаешь? И кто такие эти?
   Мальчик еще раз всхлипнул, боднул головой и буркнул:
   - Ладно. Все скажу, только вы не смейтесь надо мной. Я один раз в гимнасиуме рассказал, так меня обсмеяли...
   - Ты же надо мной не смеялся, - резонно заметила Джарья, - ну и мы не будем.
  
   Рассказ Дадати, новоявленного Чатаки, рода неизвестного, десяти лет возрастом.
  
   Ну, типа, все думают, что моя фамилия Чатаки, я и в гимнасиуме так записан, но я совсем не Чатаки. А кто я, и сам не знаю. Мамка мне не говорила. Потому что хотела выбросить папашку из головы, потому что она его ненавидела. Потому что она и не собиралась меня родить, а папашка заставил. Они там все такие, никто женщин и не спрашивает. Трахнул раз-другой и рожай в обязательном порядке. Потому что ихние тетки, которые чистые, которые их давнего колена, разучились детей родить. Это только такие, как моя мамка, или вот вы -- Хе или Джа -- можете. Поэтому вас и воруют.
   Те, которые половинные или четвертные или даже восьмушные, они еще могут. А дальше по коленам -- ни хрена уже не могут. Ну, у нас один раз написали, что шестнадцатишная сама родила девчонку, да только та девчонка окочурилась быстро. Да и фиг с ней, одной паразиткой на свете меньше.
   Не, я, вообще-то, не злой. Меня в Усилителе даже ругали, что я нюни распускаю. И поколотили однажды за это. Сказали, с нюнями не жилец я. Только мамка моя в это не верила и выкрала меня из Усилителя. Как раз перед первой тренировкой.
   У нас там первая тренировка на помидорах происходит. Мне было ужасно жалко помидоры. Я не хотел. Я мамке просигналил, что не хочу. Дальше ведь были бы жуки, потом курицы, а потом кошки. Кто непонятливый, еще и щенки. Этих-то совсем жалко. Я бы не смог. Я мамке и просигналил.
   Я даже и не думал, что мамка сумеет так ловко меня выкрасть. Такого не бывало у нас, чтобы земной женщине удалось обхитрить наших... Блин, я сказал -- наших... Тьфу, гадость какая... Я не ихний, я земной. Мне это мамка точно сказала. Был бы ихний, не жалел бы никого. А мне даже помидоры жалко.
   Короче, мамка купила на Эрфейской базе форму инспектора из надзора за образованием. Ей для этого пришлось капитану корабля дать. Чего дать? А то, прямо, не понимаете. У нее же ничего не было. Она же нечистая, земная. Что было, то и дала. Она сказала, ей уже все равно, наплевать на все, главное, что в ракету ее пустили и на базу доставили. Там на этой базе можно все достать, что и там запрещено, и на Земле. Она, короче, и форму там купила, и бумажки справила. Все накопления наши отдала. Сказала, что теперь все равно -- или я совсем превращаюсь в этих... или надо рисковать... А если меня в Усилителе превратят, то, считай, я для нее умер. А тогда и ей жить незачем.
   Она в этой дебильной форме к нам в Усилитель пришла. Я даже ее не сразу узнал -- идет такая в зеленой юбке и зеленом пиджаке, ногами семенит так, и лицо такое сделала, будто жаб наелась. Потому что тетки из образования все с жабами во рту. Да там вообще все тетки -- жабы. Наши гораздо красивее. Наши прямо все подряд красавицы, а те жабы. Я когда сюда впервые попал, ходил все лето обалделый, не понимал, чего так много красоток ходит.
   А мужчины там ничего себе. На морду ничего, а в душе еще хуже баб ихних. Когда мамка смотрела на них, прямо вся тряслась от ненависти. И меня учила ненавидеть. А я не знаю... Я с одной стороны их терпеть не могу, а с другой стороны, кто-то из них мой папашка.
   Мамка, короче, приперлась по-наглому в наше заведение и говорит, я, мол, изучаю отклонения у детей. Дайте мне самых неспособных, я их буду исследовать. Усиляторы нашенские, конечно, сразу поняли, что мамка -- земная, и даже дергаться с проверками не стали. Потому что мамка у меня еще молодая, и еще рожать будет, и таким дозволительно всякими там неопасными науками заниматься, ну, типа, придурков изучать или цветочки выводить необычных расцветок. Потом земных на дойку отправляют, когда родить уже не могут, а на дойке быстренько человека высасывают. Больше-то не у кого сил брать. Даже половинчатых уже в дойку не берут, нет у них сил таких, как у земных. Половинчатые уже своими считаются. Я же, типа, свой там был, хоть и неспособный.
   Ну, меня, и еще трех пацанов вывели к мамке, сказали, вот вам четыре самых-самых дебила. Особенно вот этот. И в меня ткнули. От этих слов мамка прямо просияла, она ведь не хотела, чтобы я превратился в высшего. Хотела, чтобы человеком остался. А те подумали, что мамка рада научному материалу.
   Она взяла нас в отдельный кабинет и два часа подряд то картинки заставляла рисовать всякие, то задачки решать, то эфиры скручивать, то время растягивать, в общем, как обычно при проверках умственных делают.
   Потом она пришла на следующий день, и мы вместо уроков по усилению полдня на вопросики дурацкие отвечали -- для изучения личностных качеств, так она усилятору нашему дежурному сказала.
   А на третий день она диктант устроила и мне потихоньку показала на пальцах число семь. Никто не понял, конечно, ни дебилы эти, ни Усилятор, который следил за нами и мамкой. А я сразу понял. Я, когда был маленький, еще до Усилителя, с мамкой в игру такую играл -- она рассказывает коротенькую сказочку, а я должен был цифру угадать. Если угадаю, то через эту цифру получается новая история. В смысле, если была загадана пятерка, то каждое пятое слово надо взять, а остальные выбросить, а оставшиеся прочитать, и получится новая сказка. Это игра на внимательность у нас была.
   Я этот диктант до сих пор наизусть помню. Стихи запомнить не могу, а диктант помню. Я расскажу его вам.
   Бывает в нашей жизни очаровательное и наилучшее время -- раннее утро. Воздух тонок, и фокусировка зрения пропадает неожиданно у одинокого путника на усталых ногах бредущего среди яблонь во дворе после длинной тяжелой ночи на маяке у реки. Но отдыхает путник под клекот третьих петухов, привстает с волнением с дощатой скамьи, видит, как разгорается нежаркое солнце, и не может, пораженный красотой, двинуться дальше, даже дышать не может. Грудь теснит радость, хочется верить, что отныне все сложится иначе, не представить даже, как все будет хорошо. Мрачная крепость на другом берегу реки светлеет, и восемь башенок, и петляющая дорожка, похожая на девятку, и ворота с горделивым гербом, охраняемые шестью стражниками -- все заливается светом. Путник сидит один, но уверен он, что не всегда один он будет на этом свете. Вот четвертый петух пропел, и с ним запели три нежные горлинки, и запело сердце путника...
   Наилучшее фокусировка на дворе у третьих скамьи. Не дышать. Верить. Представить крепость. Восемь. Девятку. Шестью. Один. Один. Четвертый. Три.
   Сложный диктант, сказал Усилятор, ясно же, что не напишут. А мама сказала, нам интересны типичные речевые ошибки. И еще сказала, завтра я бы хотела проверить их физическое состояние во дворе. Координацию и способность получать. Но это будет неправильно, сказал Усилятор, они даже к помидорам еще не приступали. А я хочу врожденное проверить, сказала тогда мамка. Во двор посторонним запрещено, сказал Усилятор. Да вы же присматривать за нами будете, сказала мамка, куда ж мы оттуда денемся.
   Мамка у меня очень красивая. Усилятор на нее посмотрел и сказал, ладно. А сам облизнулся. Наверное, решил, что мамку можно будет трахнуть, и пусть она ребенка родит. Он зачем-то спросил, у тебя есть дети? Есть, сказала мамка. Один смышленый мальчик. Который с полуслова все понимает. Только она не знает, в какой усилитель его отдали.
   Пока мамка болтала с Усилятором, я быстренько сложил все седьмые слова. Получилось интересно и немного страшно. Я не знал, получится ли. У мамы не получалось. Да и мало у кого из земных получается. Тела-то у них стабильные, но на переход силенок не хватает. А у этих сил до хрена, потому что насосались, но не на всех эфирах устойчивы, поскольку своего стержня нету. А у половинчатых все может быть. Если не повезет парню, то будет слабый, как мамаша и неустойчивый, как папаша. А может наоборот -- и силы и стабильность подарены. Только это не проверить со стороны постороннему. Только сам про себя. можешь это понять.
   Дети про все эти штучки обычно не знают. Им в усилителе сообщают только к последней стадии обучения. Когда они усилены по полной. И хотя это запрещается, многие начинают пробовать -- а вдруг получится на Землю в своем облике попасть? Только мало у кого получается. Силенки оттуда черпать -- это да, а прямо так появиться, тут не знаю что нужно иметь. И то, если появишься, то трудно форму удержать, плавать будешь в воздухе, как призрак недоделанный.
   А меня мамка просветила насчет смены эфирной волны еще в сопливом детстве. Сказала, это единственный шанс выбраться отсюда. Сказала, на Земле хорошо, и Бог любит Землю, и поэтому людям нет нужды доить кого-нибудь. Они сами могут превращать энергии. И считают, что доить других -- это аморально.
   Не, я, конечно, врубаюсь, что не все у вас тут прямо ангелы. Но если тут кто-то доит другого, то он хотя бы понимает, что это аморально. Я это слово очень давно узнал. Мама его часто использовала.
   А наутро мамка в этой дурацкой зеленой юбке притащила Главному Усилятору бумажку, чтобы посодействовали науке и просигнализировала мне на нашем с ней эфире, чтобы был готов. Она не умеет говорить на эфире словами. И картинками не умеет. Мамка умеет только простыми чувствами говорить, типа там, опасайся или я тебя люблю, сынок, или ты ведешь себя, как поросенок. Умела бы словами, не нужен бы тогда был весь этот маскарад и диктант. Но детям запрещено общаться с родителями с пяти лет до восемнадцати. Многие так и забывают своих родителей. А я не забыл. И все игры с мамой помнил. И лицо ее помнил. И все слова ее помнил. А остальным у нас в классе пофигу было, что им предки говорили до Усилителя. А, наверное, ничего и не говорили.
   Мамка, наверное, за последние грошики купила папирку с печатью посолиднее, чтобы Усилятор разрешил нам с ней для опытов во двор выйти. Главный тоже жадно позырил на мамку и сказал, что разрешит, если мамка потом наедине с ним поделится результатми исследования. Конечно, поделюсь, сказала мамка, и Главный разрешил.
   Я как вышел на двор, весь заволновался. Потому что скамеек на нем оказалось всего две. Вижу, и мамка заволновалась. Она, ведь, план двора могла узнать только из Голомапа, а вход в него не всем разрешен. Я так думаю, что в Голомапе были устарелые сведения. Не будет же он обновляться всякий раз, как кто-то решил скамейку передвинуть.
   Ну, запустила она в воздух небольшое сгущеньице, типа, ловите его и получайте с него, что сможете. И нарочно так в сторону двух обшарпанных лавочек его направила. Я побежал первым, хотя бегать за сгущеньицем необязательно, его и ментально можно словить. Но я же типа дебил, поэтому поскакал вокруг лавок, оббегал все -- никаких следов не нашел от третьей скамейки. А эти две, как нарочно, стоят посередине двора. И где была третья -- слева или справа?
   Трое других быстро справились с заданием. Мамка что-то почирикала в блокнотике. Потом говорит, я вот этого самого тупого еще раз испытать хочу, с другой позиции. И идет к лавкам. Ходила, ходила, а Усилятор вслед за ней таскался, на грудь мамкину пялился. Потом встала, и на эфире я почувствовал мамкину радость. Я подбежал к ней, гляжу -- точно! Через два метра от одной скамьи трава чуть вытоптана. Значит, здесь место.
   Мамка снова сгущеньице запустила, а сама к Усилятору прильнула, якобы, чтобы он помог ей сголографировать трех других, более способных, пока я тут парюсь. А меня-то прямо жаром обдало ее сигналом, давай, сынка, не подкачай!
   Про крепость я сразу понял. Мамка у меня из Петербурга, она мне картинки рисовала с видами родного города на Земле. Она хорошо рисует. Она у меня талант по любому предмету. Она математике училась в Университете широкой мысли. И виршесложение изучала в каком-то открытом гимнасиуме. А еще пела хорошо и в плаваньи далеко продвинулась. Эти тут специально самых лучших женщин забирают, чтобы гены свои поправлять.
   Мамка в детстве жила напротив Крепости Петра и Павла, все свободное время проводила там и даже с ПЕТРОМ и ПАВЛОМ на короткой ноге была. Она мне про Крепость все уши прожужжала, я даже, когда мелкий был, злился -- опять про крепость! Хоть бы про другое что. Видать, сильно ее зацепило это место.
   Я замер у вытоптанного места, задержал дыхание, стал твердить себе, что у меня все получится, по-другому-то я верить не умею пока. Стою, зырю на сгущеньице, а сам представляю мамкины рисунки с крепостью. А на шпиль этой крепости аккуратно спускаю из верхних слоев циферки, как нас учили на уроке усиления проникновения в иные поля: восемь, девять, шесть, один, один, четыре, три... Циферки серебристые такие, с голубоватым отливом. А шпиль золотой. Сияет на солнышке.
   И чувствую, все вокруг тает, как в тумане. Вроде все остается на месте, но будто бы водой размывается. И я оказываюсь в ужасно туманном месте, как в бане, где много пара. И жарко мне так же. И слышу -- Усилятор кричит, что пацан, куда-ты, вернись. А потом мамка кричит, не дыши, верь и представляй крепость. А Усилятор кричит, ах ты, сука, это твой гаденыш был, и еще кричит, что если я не вернусь, он мамку распылит на месте, потому что на земных не нужно разрешение. Я дрогнул, жалко мне стало мамку, а та мне снова кричит, не бойся сынок, если ты вернешься, погибнем оба, а так ты хотя бы один спасешься. И не бойся, мол, за меня, не распылят, потому что у них есть ко мне вопросы.
   Ну, я послушался мамку. Я сжал зубы, старась не вдохнуть. В груди уже все разрывало и жгло, но я терпел. И я еще успел заметить, как эти трое, что со мной на опыты выдали, стоят с открытыми ртами, а Усилятор достает пестик и тычет им в маму. И у мамы срезает левую руку. И из мамочки кровь хлещет фонтатом, и вся трава бурая сразу становится, и мамочка падает под ноги Усилятору и воет от боли. А потом тот снова тычет в мамочку пестиком, и я не выдержал, заревел и вдохнул, но было все равно, потому что я успел.
   Я когда заорал от боли, я же слышал мамочкин эфир, я же тоже ощутил, и от горя еще, я понял, что сижу на камнях, а ноги мои мокнут в холодной воде. И волны серые накатывают, и обдают ноги по колено. Я вскочил тогда и заорал еще сильнее, потому что вокруг все было непривычное и не такое, как я привык.
   А одна тетка, что рядом на скамеечке сидела, посмотрела на меня странно и сказала, что куда смотрят родители, ребенок мокнет, а осень на дворе, и простудиться может. И спросила, где твоя мама, мальчик. А я только о мамочке думал, и о крови ее и о срезанной руке, и поэтому заревел, как сопливый трехлеток. А тетка продолжила, говорит, и одет он странно. И как завопила, чей мальчик? Кто потерял мальчика? А я все плачу, потому что понимаю, что я теперь совсем один на всем белом свете. И тогда тетка сказала, надо его законникам передать.
   Я тогда испугался. Потому что кто-то рядом сказал, что мальчика, меня то есть, надо в детский приют свести. И фигли я корячился, мамочку потерял, чтобы меня в приют? Я повертел головой -- вижу парень идет вразвалочку. Глаза умные, руки в брюки. Я ему и кричу, о, брательник, ты где ходишь, а я заблудился и испугался, даже реветь начал. Парень сначала не врубился, но я ему жалобные глаза такие сделал, подбежал, обнял, и прошептал, чтобы не выдавал меня. Парень и говорит громко, да я только в дымную метнулся, там в мою честь воскуряли, жалко было упустить такой момент. Всего-то, мол, на пять минут отлучился, а ты уже потерялся. Давай руку, говорит, и пошли домой.
   А настырная тетка загораживает путь и подозрительно ему говорит, чего-то вы не больно схожи, ты вон черненький, а он вон беленький. Так это мой двоюродный брат, говорит парнишка. Он с Камчатки приехал. В тайге там жил, первый раз в большом городе. Но бдительная тетка говорит, скажите мне, гражданин, на ушко имя мальчика. А потом я мальчика спрошу. Если имена будут разные, я вас обоих в законный пункт сведу.
   Парню не по себе сразу стало. Я это почувствовал, потому что его эфирная волна как-то очень легко поймалась. Там, откуда я свинтил, волны гораздо хуже ловятся, и то у некоторых совсем никак. А у парня легко. И даже не просто чувства, а слова тоже. Я услышал, как он подумал "Дадати", а потом это слово тетке шепнул. Он специально развернулся так, чтобы я по губам его прочел. Только мне это было необязательно.
   Тетка наклонилась ко мне, давай, говорит, скажи твое имя. Я говорю, Дадати я, по фамилии Чатака. И можете у того человека с этикетки считать фамилию. А этикетка у него на правом плече около татуировки. Тетка нащупала взглядом этикетку, прочитала -- Чатака! А, говорит, ну ладно. Теперь вижу, что родственники. Извините, мол, ее. Просто по головизору передавали быть внимательными. В последнее время участились случаи пропажи молодых женщин и детей. Вот она и проявила сознательность.
   Пойдем дамой, братюнь, сказал Чатака, взял за руку и повел по дорожке.
   Я пошел молча, потому что меня как дубиной по башке треснули. Я такой красоты отродясь не видел. Здесь красок было в миллион раз больше. И запахов. И крепость, в которой я оказался, тоже была в миллион раз красивее, чем я ее представлял по маминым рисункам. И люди ходили такие... Как вам сказать... Ну, которые понимают, что им не о чем беспокоиться, и ничего им не надо усиливать, и не надо ни от кого питаться. Которые знают, что они ужасно сильные сами по себе. Радостные все такие, и им самих себя хватает...
   Не, вы просто не понимаете, что вы все тут радостные, даже когда вы сердитесь и переживаете. Это точняк, уж поверьте мне, вы просто там не были, откуда я пришел.
   А еще тут ходили кошки и бегали собаки. И они никого не боялись тоже.
   Парень спросил меня, а откуда ты знал про этикетку на плече. Тебе же нет восемнадцати, и считывателя поэтому нет. Ну...., говорю я. Имя-то, понятно, ты по губам прочитал, а этикетка -- как-то неясно. Потом остановился. Говорит, стоп! Имя тоже неясно. Я же против света был. Спиной к Солнцу стоял. Ничего ты не мог прочитать по губам. Ну..., говорю я. И спрашиваю, нам куда? Туда, говорит Чатака и машет на улицу через речку.
   Я пощупал -- странно, но свободно. Я с парнем и перепульнулся туда. И Чатака тогда мне сказал, что он раньше не верил, а теперь сам убедился. И попросил перемещаться ногами, а то по-другому в здешнем обществе считается крайне неприличным. Аморальным? - спросил я. Парень засмеялся, и сказал, что, пожалуй, и аморальным. Про аморальное я твердо от мамки усвоил. Аморальное нельзя. Хорошо, пообещал я. Буду только ногами ходить.
   Ну, я не буду тут слюни разводить, про то, как я всему удивлялся, пока мы с Чатакой к нему домой не дошли. Скажу только, что за то время, что мы шли, я твердо понял, что Земля -- мое место, и я родом отсюда, и никуда я больше не хочу.
   Меня Кушика зовут, сказал Чатака дома. А тебя как? Дадати, сказал я. Это же я только что придумал, сказал Чатака. Ты угадал, сказал я. Но он не поверил. Он прищурился и сказал, ты просто хочешь начать новую жизнь, тогда пусть ты и вправду будешь Дадати.
   Он меня накормил, потом сходил в лабазин, притащил два мешка пацанской одежды. Метрику тебе попозже справлю, сказал. Прочухивайся пока. Я с тобой попозже поговорю. Только я двух друганов приведу, чтобы ты нам рассказал честно, о своей прошлой жизни. И я понял, что он понял. Хотя непонятно, как понял. К нам с Земли путь в один конец. Тут ничего не должны знать, вроде бы.
   Кушика велел мне повсюду звать его братом, где бы мы не появлялись. Он был молодой еще, двадцать четыре ему было. Но он был тоже талантливым, как моя мамка. Только мамка у меня по всем направлениям сразу, а Кушика программером был классным. Он игры делал. И у него они хорошо продавались. Поэтому он небедно жил, и меня мог запросто содержать. Да он мог десять таких, как я, содержать.
   Он ни о чем меня не спрашивал долго. Я и не напрашивался. Он мне метрику липовую достал, как не знаю. И этикетку сам спрограммировал, и даже вбил на нее разрешение от моих липовых родителей на опекунство в Питере и двоюродного брата. И еще на этикету липовые эфиры насадил, якобы для связи с родителями. Мы долго ржали, когда он к этим эфирам псевдо-интеллектуальную базу насадил для как бы ответов от моих липовых родичей. А чего, люди не очень много вопросов могут придумать. Ну, типа, а когда родился ваш мальчик. А как он учился в старом гимнасиуме. А почему вы его сюда отправили. А чем болеет мальчик. Ну и прочая херня. Никто ведь не будет спрашивать, а каких собак парень любит -- больших или маленьких. А отчего он заплакать может. А сколько он под водой просидеть может. А что его бесит больше всего. А какие филинограммы он обожает? Хотя Чатака и на эти вопросы вколотил ответы.
   Директор гимнасиума, куда меня Кушика отвел, не поленился, вышел на эти липовые эфиры, поговорил с как бы предками и остался доволен. Кушика ему впридачу эфирный журнал учета подарил, так тот возлюбил меня, как родного. Нет, даже больше. От родного успехов немеряных ожидаешь, и денежки постоянно вбухиваешь. А от чужого никаких ожиданий, а еще и польза от него есть.
   Я проучился пару месяцев, и так пообвыкся тут на Земле, что стало казаться, что я всю жизнь тут прожил. Мамка только иногда по ночам снилась. Вернее рука ее отрезанная и кровавый ручеек. Я тогда с криками просыпался, и братюня мой включал филинобаюкалку -- просто полное ощущение было моря, тепла, птичек разноцветных, сладких апельсинов и аромата лотоса. Кайф, в общем.
   А потом к нему пришли два друга -- Булка и Чебуратор. Их, наверное, по-другому на самом деле звали, но они так себя окликали. Ну и пусть.
   Кушика усадил меня за стол, а они сами напротив сели. Расскажи, говорит, братюня, о твоей жизни среди сваминов. Я чуть не поперхнулся. Откуда, говорю, знаешь? Я же не говорил.
   Я не знаю, ответил братюня, я только догадываюсь. Мы тут с друганами сведения всякие собираем из разных источников, правду скрыть невозможно, она просачивается то тут, то там через маленькие дырочки. И я тебя как увидел, как понял, что ты тогда у Крепости не по губам прочитал, так заподозрил. А потом вечером, помнишь, ты здоровенного паука поймал у меня в кладовой, я тебе еще сказал, убей эту гадость, и мы с тобой на выходных уборку устроим, а то развелось живности. А ты сказал, ладно. И посмотрел так странно на паука, а тот скукожился и лапки кверху. Я удивился, но спросил, есть пойдем? А ты тогда сказал, нет, не хочу, хотя пока шли, спрашивал, нет ли у меня чего пожевать. И тут ты как будто осекся, рот ладошкой прикрыл и ушел в угол. Я сделал вид, что роюсь в бумагах, а сам присматривал за тобой. А ты вернулся, поднял паука, сказал "аморально", и сел на подоконник. Загородился от меня, но по подоконнику паучок вдруг побежал, а ты его за окно выкинул. А потом снова спросил меня -- есть будем? И я тогда понял, что чужими жизнями можешь питаться. Но не хочешь.
   Я с друганами тут легенду нарыл, их у разных народностей полно одинаковых встречается, о таких существах, как ты. А еще чувак один вскрыл секретные архивы Веспуччии и там нашел стенограмму переговоров с твоими сородичами, их сваминами называли там, ну и мы тоже начали так называть, с каким-то Советом Шести Владык. Хрен знает, что это за Владыки, но ты, малый, точно подходишь под описание сваминыша. Так что, колись.
   Я не стал отпираться. Мамка мне сказала главный завет -- верить. Если не верить, то жить не стоит. Я, короче, поверил, что братюня с друганами мне ничего плохого не сделают, и все рассказал. И про то, что не все люди у нас там называются сваминами, а только наделенные особой силой. И про то, как с детства учат ловить частоты других организмов и перерабатывать их, и про то, как организм потом иссыхает и погибает, и про то, что это у нас называлось "дойкой". И про то, что даже это мы не можем делать сразу с рождения, что нам надо все детство усиливать наши частотоуловители и подстраивать их под различные виды жизни...
   Я сказал "мы", и потом поправился -- не мы, а они. Я не такой, как они. Вернее, если меня усилить, я смогу. Но я не хочу, потому что мамка сказала, аморально это.
   Ясненько, заявил Булка. Цивилизация паразитов. Типа, как грибы на деревьях.
   Ничего себе, грибы, возразил Чебуратор, вон какие технологии у них, нам и не снились.
   Ну и что, сказал Булка, одно другому не мешает. Они потому и технологии свои прокачали, чтобы виртуозно пользоваться чужой силой.
   А я не понял, говорит Кушика, мамка у тебя с Земли, что ли?
   Ага, говорю. Ее своровали, трахнули и заставили родить. Их чистые тетки не могут родить. Или родят, а дети помирают. Они поэтому земных воруют.
   Так они люди, что ли, снова спрашивает Кушика.
   Ну да, говорю я, только продвинутые очень. Типа отдельной касты.
   А где же они живут, спросил Чебуратор, на другой планете?
   Не знаю, сказал я. Я на самом деле не знаю. Там тоже называется Земля, только это какая-то другая Земля. И все знают, что есть земные женщины, а есть чистые. А есть половинчатые или четвертушные. Но я что-то запутался, как это -- там Земля и тут Земля, только это разные Земли.
   Так ты, значит, половинчатый, задумчиво произнес братюня.
   Наверное, говорю я. Если папашка мой чистый, то я половинчатый.
   Да нет у них там чистый, возразил Булка. Если их женщины бесплодны, то каждый из них несет нашенский ген.
   Не, говорю я. Иногда откуда-то берутся чистые дети. Только я не знаю, откуда. Может, не все из тетки неспособные, а где-нибудь держат в заповеднике хороших фертильных баб.
   Чатака посмотрел на меня так странно и спрашивает, а откуда ты такие слова знаешь?
   Я их не знаю, ответил я, это я однажды чьи-то эфиры поймал с такими словами. Мне они понравились. А что такое фертильные?
   А вот интересно, подал голос Булка, он такой более говорливый, Чебуратор такой молчит больше, на чем-то они живут ведь. Чем-то подпитываются. Даже если они там высасывают силы из местной флоры и фауны, они же выращивать что-то должны, усилия прикладывать. Скажи, Дадати, есть там у вас пейзанское хозяйство? Или промышленность?
   Я не знаю, что такое пейзанское хозяйство и что такое промышленность, сказал я.
   Ну, коровок там выращивают или помидорки. Трактора выпускают для сбора помидорок. Или косы, чтобы сено коровкам накосить. Это у вас есть?
   Помидорки в лабазине есть, отвечаю, и в Усиляторах для тренировок растут, чтобы учиться силы забирать, их земные женщины растят. А коровок не знаю. Это кто?
   Понятно, говорит Чебуратор, нет у них этого. Значит, и не надо им этого. Значит, энергию и питание берут из других источников. Из каких?
   Да из нас они силы высасывают, мрачно сказал Булка, неужели непонятно. Из людей на Земле. Я же говорю -- паразиты. Мы тут пашем, а они потихому утечки организуют, пользуются нашим непосильным трудом.
   Уж ты-то переработался, усмехнулся Чебуратор. До того переработался, что от истощения бред в башку полез.
   Тут они втроем стали спорить на эту тему и доспорились до того, что Булка огрел Чебуратора по голове, да не ментальной тенью, а тупо так кулаком. А Чебуратор в ответ дал ему под дых. И тогда братюня сказал, хватит, придурки. И все помирились.
   Да, говорит братюня, интересный ты тип, Дадати. Не зря я тебя ухватил, когда у Крепости увидел в первый раз. Я еще подумал, выведу пацана за ограду, и пусть бежит. А когда понял, что ты эфиры читаешь, решил к себе забрать.
   Так ты меня только ради информации взял, спросил я. И так обидно стало, хоть снова реви. И стал думать, что теперь меня он в приют сдаст. А я, как дурак, все сразу ему рассказал. И теперь я ему не нужен буду.
   И не надейся свинтить в приют, ответил братюня. Я сам сиротой был, меня тетушка троюродная вырастила, так что во мне куча нерастраченных семейных чувств. Придется их терпеть.
   Я разулыбался, и реветь расхотелось.
   Булка с Чебуратором больше не появлялись у нас, и братюня велел забыть их. Его мой рассказ так впечатлил, что он сел и за пару недель сделал ментальную игрушку про сваминов. Ему кто-то из друганов просигналил как-то, чтобы тот не вздумал запускать в продажу это изделие, но братюня отмахнулся, не послушался. Он же художник, он же не может наступить на горло своей песни.
   Эту игру про сваминов народ раскупил со свистом. Партия была небольшая, у братюни тогда с деньжатами чуть похуже было. Он решил продать первую тысячу экземпляров, а на выручку запустить следующий тираж. И когда он отдавал в отлитие вторую партию, к нам пришел один человек.
   Ну, я так сначала решил, что это человек. Выглядел он обычно. Только в форме законника был. Братюня решил, что мытарь пришел, впустил его в дом. А у меня при его виде голова ужасно разболелась. Страшно стало. Я тогда крикнул, гулять, мол, пойду, и выбежал из дома. Человек скользнул по мне взглядом и ничего мне не сказал.
   Я выбежал, постучал нарочно мячом во дворе, поорал "Штандер-штандер", типа, я играю, а сам стал эфиры прощупывать. И нащупал.
   Будет лучше, сказал тот человек, если Вы, господин Чатака, откажетесь от планов по дальнейшему распространению игры. Об уничтожении первой партии мы уже, мол, позаботились, почти весь тираж перекуплен и стерт. А вторую партию лучше не сдавать в набор. Ясно Вам, многоуважаемый господин Чатака? И, кстати, откуда у Вас этот мальчишка? Ах, с Камчатки. А связаться с его родителями можно? Можно? Нет, спасибо, пока не будем, мы вам верим. Но ради ребенка советуем забыть о Вашей безумной фантазии. Она по данным нашего исследовательского центра прикладной соционологии возбуждает в людях немотивированную агрессию, страх и приступы эпилепсии. И, кстати, крайне отрицательно она влияет именно на детей...
   И тут меня как шарахнет по башке, я аж заорал. Слышите, говорит человек, ваш брат и без того неспокойный. Вы же не хотите ему сделать больно.
   Я понял, спокойно ответил братюня. По поводу других моих игр у вас есть нарекания?
   Нет. Можете полноправно их продавать. Не забудьте только мыто с них заплатить.
   У меня после этого козла неделю уши болели, потому что он тогда что-то сумел со мной сделать, что через эфиры меня так крепко стукнуло. Я вот стопудово уверен, что это он сделал.
   Мне кажется, что это твой соплеменник, сказал братюня. Ты отличить этих от простых людей сможешь?
   Могу, говорю. Только мне для этого надо специальным образом посмотреть. У них есть как бы дополнительный объем в эфирах, который обволакивает энергетический источник.
   А этот, что приходил, его не посмотришь?
   Местный он, говорю, нет в нем того объема. Я вот только не понимаю, как он на мои эфиры вышел. Просто люди этого не могут. У просто людей улавливаются простые волны. А эфиры ни хрена вы не умеете ловить.
   А мамка твоя как же? Спросил Кушика. Ты же говорил, вы там на эфирах общались.
   У нас туманное общение было, говорю. Мы слова не могли передавать.
   Ладно, теперь все равно, сказал братюня. Я не могу рисковать твоей жизнью. Забудем про этих чертовых сваминов и будем просто жить. Окей?
   Окей, отвечаю. Мне и самому их позабыть поскорее хочется.
   И давай, говорит, без этих эфирных фокусов. Это, говорит, аморально, чужие эманации ловить.
   На этом мы и порешили. Прошло где-то полгода, и за это время ничего не произошло. Прикольно, что все упоминания о братюниной игрушке куда-то испарились. Ни на голо-, ни на филино-носителях не осталось ничего. Даже в пиратской сети никаких следов мы не нашли.
   А тут ты появляешься. Прикинь, как мы офигели, когда ты с порога про сваминов ляпнул. Братюня сразу бросился у своих узнавать, знает ли кто про тебя, но никто не знал.
   Этот парень знает о настоящих сваминах, сказал я Кушике. Потому что даже там только свамины могут пропадать и появляться. Это слишком много питания требует. Не у всех оно есть. И способности особые нужны.
   Может, он тоже оттуда? Предположил братюня.
   Да нет, он самый обычный радостный простофиля, говорю я. У него не то что эфиры, а даже волны нараспашку. Вот правда, волны все очень непростые, многослойные. Он об очень многом сразу умеет думать. Ну, как ты, братюня.... Да ладно, Набха, чего ты....
   А Кушика и говорит, давай спать. А поутру я метнусь к одному перцу, он много чего знает... Ужасно любопытно, говорит, чего так всем эти свамины дались. А мужик, говорит, этот, есть у меня подозрение, типа тебя -- перебежчик. Он шифруется, конечно, и ни разу себя особо не проявил, да только я своими глазами видел однажды, как он растаял в воздухе, а потом через полминутки появился с пивом в руках. Я тогда сильно с бодунища был, и подумал -- померещилось. И забыл почти сразу, тем более, что мужик сунул мне пиво и сказал, на, опохмелись, дурачина. А теперь думаю -- не померещилось. Он и мысли типа тебя мог некоторые улавливать. Я еще удивлялся -- вот только, к примеру, начнешь думать о девчонках, а он тебе раз -- давай, говорит, по кисам пробежимся. И чешем с ним в женские келейки консерватории. Или идешь, мучаешься, никак вспомнить дату открытия Веспуччии не можешь, а он снова раз -- и будто невзначай тебе ляпает, а вот интересно, когда в в тысяча шестьсот тридцатом году Веспуччи на берег нового континета вступил, у него дети уже были?
   А что за перец, спросил я. Незачем тебе знать, сказал Кушика. Растрынделся я. Иди в кровать, братишка. Хотя нет, погоди. Иди сюда, кое-что покажу.
   Он нырнул в наше озеро, и меня позвал. Я плавать не особо люблю, но потащился за ним. Мы доплыли до середины, и брат сказал, ныряй. Мы нырнули и вынырнули в крохотной комнатушке. Никто про это место не знает, сказал братюня. Если что, тут пересидеть можно.
   Что -- если что? Спросил я. Но он не ответил.
   А наутро я просыпаюсь -- кто-то возится и хрипит за стенкой. Ну, я по своей привычке сначала эфиры пощупал. Мне потому что лень бывает по утрам вставать. И чуть не заорал от ужаса. Потому что я такой хрип уже слышал. Там еще. И от помидорок. И от тараканов. И от котят. У нас в Усиляторе из каждого кабинета каждый день такие хрипы доносились. Это с таким звуком смерть приходит. Не та, нормальная, когда вы в кокон возвращаетесь, а когда совсем кирдык. Когда никакой души даже не остается.
   Меня прямо подбросило. Я хотел законникам просигналить, и тут слышу на эфирах, кто-то говорит -- теперь мальчишка. И в дом наш входит.
   Я сразу вспомнил братюнины вчерашние слова. Он, наверное, что-то почуял, раз показал мне свое укромное место. Я перебежал в озерную, открыл там окно, типа, я удрал через него, а сам нырнул на дно и проплыл и вылез в комнатухе потаенной. Сижу там на стуле, меня трясет, и слушу -- нет его нигде. А в озере смотрели? Смотрели. Да и жабры пока еще у него не отросли. Никто не выниривал. Дак шарахни ревматикой на всякий случай, посоветовал второй голос. Ага, говорит первый. И как меня шарахнуло! Ну, в смысле, не совсем, я же на сухом месте был. Меня остаточным следом приплющило. Вы его, этот след, не чувствуете, он как-то сквозь вас проходит. А я его чувствую. Очень больно. Я еле сдержался, чтобы не завопить.
   Они, эти двое, постояли несколько минут, а потом один сказал, пора уходить. Люди уже просыпаются. Малец, наверное, в окно слинял. Пойдем, поищем его. Ребенка несложно найти в принципе. И они ушли.
   Я не знаю, сколько я просидел. Я не мог сдвинуться. У меня в ушах и в голове все тот хрип стоял. Я как будто сам смерть переживал. Вы не знаете по-настоящему, как это -- умирать. Умирать так вот внезапно и неестественно, когда ни телам, ни душам твоим не дают подготовиться. И каждое тело, каждый твой слой отпадает помаленьку, а ты ничего не можешь сделать, только хрипишь. И такая ненависть тебе кишки разрывает, что если бы было чуть больше бы сил, разорвал бы в кровавые клочья твоих мучителей и убийц. И понимаешь, что сейчас все кончится, а от тебя одна только ненависть останется.
   Это неправильно, когда от человека остается только ненависть.
   Я бы еще сидел, как последний тупонос, но тут заявился ты. Там, конечно и другие заявились -- соседи, законники, любопытные всякие. Но они для меня как пустые все были, никто особо и не переживал. Ну, я, по крайней мере, не чувствовал. А ты заявился, и меня накрыло -- вот кто реально переживает. Я сначала не понял, что это ты, но часть твоего хвоста оторвалась и залетела ко мне в укрытие. Хрен знает, как залетела. Погладила меня по голове... погладила... да не реву я... глаза устали полдня под кроватью сидеть... пыли наглотался... ты бы хоть убирался иногда, блин! Я, хоть слово братюне давал, решил, что сейчас обстановка экстремальная. Ну и считал с тебя, где ты живешь. Мне еще куда деться-то... В приют пойти, там нароют, что нет у меня никаких родителей с Камчатки, отправят на сканирование, вытащат из головы мою старую историю, и подумают, что я убогий духом. Ну и засунут в дурку. Вот весело-то будет... А ты хоть про сваминов знаешь...
  
   - Не бойся, парень! - решительно проговорила Джарья, как только мальчик умолк. - Я тебя в приют не отдам! У нас много места в доме, я тебя к себе возьму, будешь теперь моим братюней.
   - Ты девчонка, - возразил Набха, - а девчонки никогда не поймут мальчишек. Лучше будет, если Дадати останется у меня. Я тоже прилично зарабатываю. Наймем отдельную обитель, давно мне пора от родителей отделяться...
   - За ребенком уход нужен. Пуговицы хотя бы пришить. А ты, хоть и родовитый, весь расхристанный ходишь. Представляю, как вы с Дадати одичаете одни.
   - А мы все на застегайках будем носить. Это только вам, женщинам, пуговицы и борщи кажутся важными. А на самом деле для мужчины главное -- общность духа!
   - Ага, общность духа... Только кушать быстро захочется. И в гимнасиум вставать вовремя...
   - Ну, встаю же я как-то на работу, и Дадати встанет...
   Мальчик, напряженно слушавший внезапно вспыхнувшую перепалку, вдруг чихнул, потом еще раз, а потом зевнул. Сестра Хема, сидевшая на диванчике тихо с иронической улыбкой на устах, поднялась, пригладила волосы (сей жест был совершенно без надобности, поскольку прическа ее была идеальна) и остановила порожний спор:
   - Вот что, молодые люди, предлагаю не горячиться, и тщательно взвесить все возможные перспективы и все возможные планы действий. А чтобы вы слегка остыли, позвольте и мне высказаться. Я пока не о Дадати. Судьба мальчика будет зависеть от того, насколько все серьезно... Я, признаться, закоренелый скептик, и не ведусь с восторгом на всякую таинственную чепуху. Но кое-какие факты настораживают и меня...
  
   Рассказ Хемы, урожденной и пребывающей Хемы, рода недревнего, тридцати пяти лет возрастом.
  
   Я не стану терзать ваши уши и заставлять испытывать терпение длинным рассказом с преамбулами и наставительными замечаниями. Постараюсь не допустить эмоций и предложить вам только факты, дабы вы сами себе смогли составить мнения о моих заметках. В нашем лекарском деле эмоции вообще крайне вредны -- то, что болящему кажется безусловным злом и лукавым помучением со стороны лекаря, всегда в итоге оборачивается благом для всех его тел и духа.
   В клинике для убогих я работаю уже пятнадцать лет. Это единственное мое место службы после окончания коллегиума сестринско-лекарского дела. Профессора Чандрамаса, под начальством которого я имею честь состоять в нашем заведении, я знаю так же пятнадцать лет. Он был светилом науки уже тогда, в те далекие времена, как я впервые ступила за порог клиники. Профессор подыскивал ассистента, крепкого характером, и, кажется, я ему подошла. Во всяком, случае, он ни разу не задумывался о смене моей кандидатуры.
   Профессор изучал и продолжает изучать самые редкие душевные тягости и фобии. Он, как азартный коллекционер, прикладывал все свои силы, чтобы прознать о какой-нибудь редкостной симптоматике и поместить ее носителя под свое наблюдение. Для этого он сам тратил по нескольку часов в день для чтения периодики, прослушивания вещания, просмотра всех форм видения со всех стран и континетов, и меня также определял этим заниматься.
   Понимаете, единожды встреченный комплекс симптомом можно объявить новой болезнью, но сие не будет научным фактом. Поэтому я тщательнейшим образом вела записи по всем интересным случаям, дабы легко можно было свериться с прошлыми открытиями и по возможности разыскать повторение, а то и некоторую закономерность.
   Так получилось, что синдром черного свамина практически одновременно обнаружили сразу двое ученых -- наш господин Чандрамас и молодой магистр Национального Веспуччийского Университета Пренахождения Души господин Тунда. В описании Тунды было довольно много ошибочных положений, но именно оно было признано на международном симпозиуме классическим к вящему неудовольствию Чандрамаса. Впрочем, не об этом речь...
   Проанализировав все зафиксированные заболевания данным недугом, а их всего-то около полутора десятков, мы с удивлением заметили, что он поражает только жителей Руси и Веспуччии. Никаких упоминаний о сей болезни в иных странах нами не было найдено. Не знаю, как в Веспуччии, но у наших подопечных синдром развивался внезапно и стремительно, что весьма характерно для инфекционных заболеваний, но никак не для душевных.
   Интересно же иное. Профессор подготовил немало материалов и даже написал монографию по редким недугам, но любой его труд, в котором упоминается синдром черного свамина, по волею судьбы всегда оказывался вне публикаций. То типография разорится, то тираж затрется при неправильном хранении, то бюджет уже освоен, и планы отодвигаются на неопределенное время, то хранилища данных в сети выйдут из строя.
   Кроме того, примерно раз в год к нам на Пряжку заявлялся какой-нибудь любопытствующий субъект с посьбой к профессору Чандрамасу показать ему страдающего синдромом. Причины предъявлялись самые разнообразные: и сбор материала для популярного журнала о здоровье, и розыски пропавшего родственника, и стажировка у именитого ученого, и даже однажды был продемонстрирован ордер Закнопослушания на осмотр камеры во исключение хранения дурманов. Профессор никому не отказывал -- поначалу принимая все за чистую монету, а потом в обмен на некотрые услуги для клиники...
   Неэтично, скажете вы, но позвольте возразить вам. Я считаю более неэтичным лишать достаточных дотаций клинику с мировым именем и ее несчастных пациентов. Мы были поставлены в очень жесткие бюджетные рамки, и господину Чандрамасу приходилось поступаться толикой псевдо-этичных аксиом ради продвижения науки и обеспечения достойного существования больных.
   Я аккуратно фиксировала все посещения посторонних. За последние десять лет лишь раз попросили познакомить с носителем синдрома воспаряющего над врагами. И восемь раз посетителей интересовал синдром черного свамина...
   У меня записаны все имена интересовавшихся. Все даты и предлоги. Шесть раз были названы ложные, придуманные именования, и два раза -- истинные. Откуда я знаю? К сожалению, к моему огромному сожалению, всякий раз после такого посещения с нашими визитерами случалась беда, о которой я узнавала в течение следующей после визита недели.
   Матушка моя, ныне проживающая безо всяких забот на пенсионе, от нечего делать имеет обыкновение, как говорят бритты, выискивать свежий труп к завтраку. Хронику законовозмутительных происшествий матушка пролистывает, едва лишь спустит ноги с постели, а затем со смаком потчует ею свою единственную дочь, то бишь меня. Так что я в курсе почти всех неодобрительных дел в городе. Я как-то, будучи в мрачном расположении духа, предрекла матушке с ее пристрастиями к кровавым новостям скорое помещение в нашу клинику, но вынуждена признать, что я ошибалась. Чужие несчастья напротив, приводят мою родительницу к самому бодрому настроению, ибо на их фоне ее жизнь ощущается счастливой и безмятежной.
   От демонстрации бездыханных жертв я матушку кое-как отговорила, но прижизненные голограммы погибших я обречена была просматривать за распитием утренного кофе. Так вот, семь из восьми человек с интересом к синдрому свамина не прожили более пяти дней после визита к нам. Двое утонули, двое задохнулись в курильне, один поскользнулся и ударился головой о гранитные ступени, одного сразил внезапный сердечный приступ, и еще один самым непостижимым образом был отрезан от своего кокона.
   Теперь вы понимаете, почему я вынуждена была поспешить за господином Ваюхом. Я надеюсь, Вы, Набха, серьезно отнесетесь к моим наблюдениям и не проследуете по беспечному пути тех несчастных, чья жизнь оказалась столь короткой.
   Я, так же, как и Вас, господин Ваюх, предупреждала последних трех посетителей. Двое отмахнулись, а третий выслушал меня внимательно и, наверняка, позаботился о своей безопасности, поскольку его имени в криминальных сводках замечено не было.
   Рассказы Джарьи и Дадати, необъяснимая смерть пациента Иванандреича, а также сегодняшнее происшествие с Вами, Набха, на улице, окончательно убедили меня в том, что проблема сваминов вышла за рамки медицинского феномена, и пора предпринимать адекватные меры. И я готова при условии посильной помощи с вашей стороны к действиям.
  
   - У Вас есть имя того, кто остался жив, - задумчиво проговорил Набха. - И он серьезно отнесся к предупреждению... У него было настоящее именование?
   - Настоящее.
   - Ну и как его звали? - в нетерпении закричали Дададти и Джарья.
   Хема едва заметно улыбнулась: и эта девушка несколько минут назад предлагала взять на себя воспитание мальчика. Кто бы саму еще воспитал...
   - Некто Гршу Кумбха. Якобы художник непознанного.
   - Я попрошу отца разыскать его, - решительно произнесла Джарья тоном избалованного дитяти. - Отец все сделает для меня.
   - Не стоит, - мягко возразила Хема. - Если Ваш батюшка каким-то образом причастен к этому делу, он может, напротив, помешать нам в розыске. Мы не знаем мотивы Кумбхи и мотивы Вашего отца.
   - Точно. Хе дело говорит, - подал голос Дадати. - Сами найдем...
   Неожиданно в воздухе повисла чуть слышная трель пастушьей дудочки.
   - Але, мам, привет, - заученно отозвался мальчик.
   - Как дела, малыш? - прозвучал мелодичный волнующий голос, рождающий скорее ассоциации с филинограммами для взрослых, нежели с материнством.
   - Нормально.
   - Как отметки?
   - Всякие.
   - А поведение?
   - Ничего так, вроде.
   - Смотри, у Чатаки спрошу, если ведешь себя плохо, домой поедешь.
   - Да не, все нормально, мам.
   - Папа тебе привет передает. Он на рыбалке.
   - И ему тоже передай привет.
   - Ну, малыш, целую. Не скучай. Пособие на тебя мы с папой выслали Чатаке. Пока!
   - Пока!
   Повисшая пауза была прервана Набхиным изумленным воскликом:
   - Ты же говорил, у тебя мама... Как это?
   Дадати подобрал с пола теннисный мячик и принялся стучать им о простенок между окнами. Мяч летал точно и споро, координация у мальца была выше всяких похвал.
   - Обманка это. Ну, я же говорил, на меня братюня повесил хрень такую, якобы связь с родителями... Вы чего, не слушали, что ли? Это специально, чтобы все думали, что я не сирота, и не пришелец какой.
   - А можно мне позвонить на обманку? - с любопытством спросила Джарья. - Прикольно так!
   - Звони. Вот сюда мысль направь. - Дадати ткнул пальцем в плечо.
   Джарья наморщила лоб, и через пару секунд все услышали:
   - Господин Чатака на связи. С кем имею счастье общаться?
   - Госпожа Джарья Крунча.
   - Очень приятно, госпожа Джарья Крунча. Вы по поводу сына? Это волна для связи с моим сыном.
   - Ага, козлина безрогая! Гад ползучий! Свекольное удобрение!
   - Вам не стыдно, добрый человек? Давайте по существу.
   - Сколько лет Дадати?
   - У него на этикетке четко указано. Можете сами проверить, госпожа Крунча. Моему сыну десять лет.
   - Проверим, проверим... Балбесина и дубина!
   - Нда... Воспитание у вас хромает...
   - Дурак! Псих! Дубина!
   - Я сейчас прерву разговор. Меня он возмущает до глубины души.
   - Дебил! Уродливый придурок!
   - Вам не стыдно, добрый человек? Давайте по существу.
   - Хрен моржовый! Обормот!
   - Я сейчас прерву разговор. Меня он возмущает до глубины души.
   - Хватит, - остановил распоясовшуюся хулиганку Набха. - Мне все понятно. Поленился братюня Чатака настоящий генератор случайных чисел вбивать. По моим прикидкам здесь производится псевдо-случайная последовательность Терновского...
   - Эй, умник, ты это о чем? - потрясла за плечо юношу Джарья. - Какой Терновский?...
   Дадати, с довольной усмешечкой взиравший на опыты девушки, вдруг сморщился, покраснел и с громким выдохом взвился в воздух, чтобы через мгновенье рухнуть на Ваюха и припечатать его к полу.
   - Ты..., - засопел под мальчиком Набха, но закончить фразу не успел, потому что прямо над ухом, ровно в том месте, где он стоял еще секунду назад, просвистела сиреневым облачком шаровая пуля и, войдя на огромной скорости в стену, оставила маленькое, но весьма убедительное отверстие.
   - Ничего себе, - охнула Джарья. - Набха, на тебя уже начали охоту! Хема была права!
   Она охнула еще раз -- Дадади с силой дернул ее за ногу, так, что Джарья сползла на пол и приземлилась рядышком с Набхой. И тотчас на стене появилась еще одна дырка.
   - Как ты это чуешь? - прошептала девушка.
   Сестра Хема нырнула в угол без приглашения Дадати.
   - Вызывай законников, - скомандовала она.
   - Ма! У нас беда! Ты только не ходи сюда, здесь опасно! - закричал Набха. - Вызови законников!
   - Волны перекрыты! - взволнованно отозвалась из-за стены матушка. - Набха, у вас всё в порядке?
   - Пока да, срочно зови помощь! Выйди в эфиры! Не экономь!
   - Эфиры тоже заперты! Я ничего не понимаю!
   - Ма! Ну, ты же умная, придумай что-нибудь!
   - Ну, может, детская пупка еще работает...
   Матушка затихла, а спустя несколько мгновений с облегчением проговорила:
   - Работает! Тревожный сигнал принят!
   - Чем тупее устройство, тем надежнее, - заметил Дадати. - Я, кстати, так и не понял, как эта пупка работает. Она ведь ни на волны, ни на эфиры не выходит...
   - Она совсем в нижних слоях действует, там, где человек в принципе повредить не может. Про электромагнетизм слыхал? - спросил Ваюх.
   - Не-а...
   - Ну, это глубинное, очень слабое взаимодействие... Чтобы его уловить, требуется мощная система ретрансляторов. Накладно, конечно, зато гарантированно ничем не заглушится. И ребенка в критичный момент гарантированно спасет.
   - Твоя, что ли, пупка? - ехидно поинтересовалась Джарья.
   - Ну, моя, - покраснел Набха. - Мама у меня бережно хранит все мои детские вещи. А что такого-то? А ты свою выкинула разве?
   - Это к делу не относится, - жестко отрезала Джарья. - Меня и без пупки пасут, как овцу.
   Юноша с жалостью взглянул на рыжеволосого вмиг насупившегося бесенка, хотел произнести нечто ободряющее, но третья пуля сразу же перенаправила его мысли в иное русло.
   - Нам здесь оставаться опасно, - сказал он. - Вернее, вам. Охотятся за мной, и вы можете пострадать из-за меня. Я сейчас выйду отсюда, отвлеку внимание, они бросятся за мной. Вы дождитесь законников, про меня скажите, испугался и удрал, а сами покиньте апартаменты. Дадати не показывайте только. Мама не знает, что он здесь... Джарья, отведешь всех в твое укрытие! Пересидите там час, потом сориентируемся...
   - Ты выйдешь через дверь, и это будет твой конец, - покачала головой Хема.
   - Поэтому я и не пойду через дверь, - спокойно ответил Набха, отползая по пластунски к распахнутому окну. - Дадати, расскажи-ка, как ты проник сюда?
   - Не надо тебе в это окно, - мрачно возразил Дадати, - они там, от них на пять километров фонит.
   - А дверь?
   - И у двери тоже. Лезь через мусорную. Там чисто.
   Фраза получилась каламбуристой, но юный думатель, в иной, более спокойной обстановке, посмаковавший бы сию игру слов, без раздумья перекатился от окна к выходу в коридор и юркнул в мусорный отсек.
   Набха оттащил контейнер, раздвинул полевые заслонки и ухнул вниз. Было страшновато, что мусороуловитель не сработает, но все обошлось -- он мягко спружинил на кучу неаппетитных объедков, обрезков, обмылков, обносков, обгрызков, с отвращением смахнул с ушей макароны в томатном соусе и бросился вон на свежий воздух.
   Он бесцельно и без ясного направления припустил по переулкам, выбежал на Зверинскую, и тут обнаружил, что его засекли. Три дюжих молодца в неприметных серых костюмах рысью помчались вслед за ним. Один из них на бегу вскинул руку, и зловещий свист оцарапал Набхину душу. Набха запетлял, как заяц, выписывая на лету замысловатые кренделя, и услышал, как стрелявший громко выругался.
   Заметив справа по борту открытые ворота -- вот удача! -- Ваюх резко свернул под арку, чтобы покинуть его через три проходных двора. Третий, самый маленький двор упирался в кирпичную полуразрушенную стену, но у дальнего угла обычно стояли козлы -- они стояли испокон веков, от царя Гороха, от самого раннего Набхиного детства -- и, забравшись на них, можно было перемахнуть через стену, прямо в подвал, второй выход из которого был прямо на Большой Пушкарской, там, где люди, где толпа, лабазины и огни витрин...
   Набха ураганом ворвался в третий двор и... У высокой, в три метра стены не было никаких приспособлений. Даже мусора не было. Ничего не было. Стена была пустой и сиротливой.
   Набха затравленно оглянулся назад, попятился к стене. Преследователи, поняв, что деться ему некуда, начали неспешно приближаться к нему. Набха до ужаса отчетливо видел их стальные холодные глаза и по отстраненной равнодушной пустоте их понял, что ни договориться, ни разжалобить, ни перехитрить у него не получится... Набха упрямо сжал зубы, сдвинул складки на переносице и приготовился мужественно встретить свою смерть.
   Смерть он встретил не так мужественно, как ему бы хотелось. Его стошнило, потом стошнило еще раз. Потом он сполз спиной по стене и зарыдал, оттирая с лица белое пенистое вещество, срикошетившее от кирпичей -- мозги самого левого из трех.
   Среднему и правому повезло чуть больше. Их головы остались целы. Собственно, только головы и остались. Они лежали у ног Набхи и продолжали глядеть на него стальными глазами. Все остальное -- сборный мясной фарш -- ужасной грудой, не разберешь, где чья нога, чья рука, и чьи дымящиеся кишки затейливым узором венчают багровую кучу -- растекалось по асфальту кровавой лужей. Шаровой пистоль тоскливо поблескивал из-под вывороченного и раздробленного тазового сустава.
   - Чего голосишь, нюня? - удивился старик с редкими белоснежными клочками волос по бокам лысенькой головы. - Я же вовремя.
   Он опустил с плеча допотопный импульсный пулевик, поставил его торцом на землю и прибавил:
   - Не было еще случая, чтобы Джала был невовремя.
  
К оглавлению
  

Глава 21. СВЯТАЯ ИУЛИТА.

   СВЯТАЯ ИУЛИТА подобрала подол длинной, в пол, юбки -- одежда должна быть подобающей, чай, не под джаз-банд пришла выплясывать, -- водрузила на нос очки и замерла, вслушиваясь в поступившие мольбы и просьбы. Первое же прошение чрезвычайно удивило ее: некто Ави, смиренная раба Божья, жарко взывала к помощи в отборочном туре соискания на лучшую девицу Санхт-Петербурга. Необычность была в том, что просящая Ави была здешней, одного слоя со СВЯТОЙ ИУЛИТОЙ.
   - Ну, и как же тебе помочь, милая? - покачала головой СВЯТАЯ ИУЛИТА. - Ты бы еще дедушке морозу написала...
   Она перевела прошение в регистр казусного толка, переключилась на другие, обычные моления. Раба Божья Фотиния, сиречь Светка из Набережных Челнов, просила избавить ее от кошмарных прыщей, из-за коих Сережка Иванихин не мог обратить на нее нежного внимания. Раба Божья Иоанна, в миру Жанна Петровна Никешина, умоляла вернуть подгулявшего мужа. Раба Божья Александра, она же Люся Борейко, призывала напустить чесотку на вредную соседку Викутку, раскидывающую мусор прямо из окна.... СВЯТАЯ ИУЛИТА вздохнула -- ей ужасно не нравилось творить злокозни. Она в который раз подумала, что лучше бы она покровительствовала безмолвным тварям -- овцам или коровам, на худой конец, лососям или пчелам, но никак не женщинам.
   Отказывать в мольбе СВЯТАЯ ИУЛИТА, впрочем, как и любой другой член совета святых, не имела права. Просят, и да будет услышана просьба просящего, а там пусть Сам Превеликий Царь Царствующих судит по делам и прошениям людским. Поэтому СВЯТАЯ ИУЛИТА осторожно разворошила жизненное облачко соседки Викутки, Виктории Яковлевой, обнаружила путь короткий и невеселый и отважилась чесотку заменить трехдневным поносом -- неприятно, но не смертельно и не очень неприлично. Заодно похудеет, а не то принабрала неряха лишние килограммы. У Люськи же Борейко задула в церкви две свечки во здравие мужа и кота Дорофея -- в следующий раз думай, прежде чем злокозни заказывать!
   Мужа гражданки Никешиной возвращать не стоило, однако ж СВЯТАЯ ИУЛИТА не без злорадства пощекотала у хама и негодяя Никешина извилинку прежний привязанностей, а у самой Никешиной, напротив, ослабила натяжение сердечных струн и приоткрыла пошире доверчивые фиалковые глазки. Не быть Никешину с Никешиной. Но не сразу. Пусть Никешина сама того захочет.
   На проблему рабы Божьей Фотинии СВЯТАЯ ИУЛИТА легонечко плюнула, и проблема, пшикнув, испарилась, подобно капле воды, упавшей на раскаленную сковордку. Для закрепления результата СВЯТАЯ ИУЛИТА пробудила в рабе Божьей Фотинии любовь к яблокам, прогулкам на свежем воздухе и здоровому восьмичасовому сну по режиму.
   Мысль СВЯТОЙ ИУЛИТЫ непроизвольно потянулась к регистру казусного толка. Что за соискание такое? Почему ничего о нем неизвестно?
   СВЯТАЯ ИУЛИТА порыскала по волнам и эфирам, и, наслушавшись, составила для себя следующую картину. Господин Крунча, коего смело можно было поименовать важной и ключевой фигурой в деловых кругах северной столицы, следуя давним традициям меценатства и попечения, объявил всегородское соискание на лучшую девицу, предполагая всепубличное и крайне интересное состязание девиц-конкурсанток на красоту телесную, красоту душевную, домовитость, изящество, манеры, легкость норова, обученности приятным искусствам музицирования и живописания, а также кротости и трепетания пред Престолом. Лучшим ста претенденткам обещаны выгодные рекламные сговоры, поездки по всему миру в качестве послов доброй воли и дружественных намерений, бесплатное обеспечение украшательской косметикой в течение года и запись без испытаний на курсы вещуний в головидении либо актрис филинографии. Первые же три красавицы получат в дар дополнительно ко всему перечисленному набор украшений из универсального драгоценного камня, коий, как известно, способен по желанию владельца на требуемое время превращаться в любой минерал любой расцветки.
   Заманчиво, что и говорить. СВЯТАЯ ИУЛИТА сняла с регистра моление Авы и обратилась через резервные эфиры к полям желаний. Да будет дано Аве по молитве её!
   Пискнул датчик новых поступлений. СВЯТАЯ ИУЛИТА глянула на регистр срочных молений -- тот ярко и настойчиво заголосил всплесками в красной области спектра. "Мамочка, мне так плохо. Услышь меня, мамочка. Папка все время пьет и орет на меня, грозится выгнать из дома за двойки. А я же не виновата, что мне математика и физика и эта дурацкая химия не даются. А вчера он отхлестал меня ремнем, я теперь сидеть не могу. Мамочка, зачем ты ушла. Что мне теперь делать? А еще к нему стала приходить одна тетка по имени Эмма. Она ужасно не любит меня и уговаривает папку отдать меня в приют. Я не знаю, что делать. Зачем ты умерла, мамочка? Научи меня, как мне жить дальше..."
   СВЯТАЯ ИУЛИТА безмолвно уронила руки и пригорюнилась... Моление сотворила раба Божья Иринушка. Иринушка Соколова, дочь ее, там, на низком слое. СВЯТАЯ ИУЛИТА обновлялась довольно давно, Иринушке тогда едва семь лет стукнуло. Здесь с тех пор уже и разгрузка произошла, и карантин был выдержан, и вступление в совет святых было допущено, и даже -- даже готовилось ко снисхождению на плотные слои новое плотное тело, коему суждено будет родиться в женском же обличии в Омане или Катаре. А Иринушкино горе не утихало.
   Осушив глаза, СВЯТАЯ ИУЛИТА склонилась на Иринушкиным отцом, Андреем, и щелчком сбила двух летучих гадин с длинными жалами-присосками над его плечами. Выдула из головы мутный прокисший туман, подлечила кровоточащую ранку в печени, вычистив из нее горсть иголок, булавок и, почему-то, канцелярских скрепок. Горсть инородных предметов была брошена в печень Андрея небрежно и неумело. "Начинающий колдунишка делал", - подумала СВЯТАЯ ИУЛИТА. - "Непрофессионал, сразу видно". Профессионал спрятал бы иглы поглубже и понадежнее.
   - О ребенке подумай, - тюкнула в лоб Андрею СВЯТАЯ ИУЛИТА после всех маниипуляций, - через тебя и Иринушка излечится от скорби.
   Задаваться вопросом, кто накидал в печенку смертельной дряни, СВЯТАЯ ИУЛИТА не стала. Незачем. Не ей судить. Ей помогать и наставлять, но не судить.
   Вернувшись к просящей Аве, СВЯТАЯ ИУЛИТА обнаружила, что та набралась смелости и отправилась в городской дворец зрелищ, в Иовелеоново игрище, чтобы отстоять длинющую очередь, получить бирочку под номером семь тысяч двести тридцать два и наговорить в камеру ничего не значащую ерунду о себе и своих планах. СВЯТАЯ ИУЛИТА ошарашенно вглядывалась в нелепо-кокетливые ужимки просящей и не понимала, как помочь этой полноватой коротконогой девице с худенькими плечушками и объемным тяжелым задом. Как заставить понравиться это веснушчатое лицо с выпирающими, как у хомяка, зубами. Задачка вырисовывалась весьма непростая...
   Ави Дракса из рода Спира напряженно, но решительно приблизилась к табло принятия решений, встала зрачками напротив опознавателя, дала знак -- готова. Табло осветилось желтым.
   - Не поняла! - одновременно воскликнули Ави и девица за ее спиной. Зеленый означал -- этап пройден, соискательница допущена во второй круг. Красный -- увы, соискание окончилось. Желтый доселе никто не замечал.
   - Сдурел, кажись, - прокомментировала девица за спиной. - Ох, уж эти программеры, вечно такого напрограммируют!
   - А! Тут пояснение есть! - Ави в самой нижней строке заметила скромную полупрозрачную пупку. Нажала.
   - Пройдена условно, - проскрипело табло. - По личной просьбе господина Крунчи.
   Девица сзади, с оттюнингованными статями и перекрашенными в блонд локонами, презрительно смерила с высоты своих полутораметровых конечностей низенькую коренастенькую Аву:
   - Блатная. Самой-то никак.
   - Да куда с такой кормой, - солидарно поддакнула барышня с воласми цвета воронова крыла, ожидающая своей очереди за крашеной. Она состроила то же верблюжье выражение лица, что и крашеная, и фыркнула.
   На них обеих -- и черненькую, и беленькую, табло отреагировало благосклонным зеленым сигналом. Они продефилировали мимо Авы с чувством нескрываемого превосходства, но Аву сие ничуть не встревожило.
   - Спасибо тебе, СВЯТАЯ ИУЛИТА! - прошептала она и поцеловала позолоченный крестик.
   СВЯТАЯ ИУЛИТА, уловив благодарность, с облегчением оттерла испарину со лба. Ей стоило огромных трудов уговорить СВЯТУЮ ЕКАТЕРИНУ (могущественную покровительницу, бессменно орошающую надеждой истерзаные женские души вот уже пару десятков лет, приблизившуюся к Престолу на расстояние вытянутой руки, пребывающую в полной готовности перешагнуть Рубеж), чтобы та обратила свой взор на простодушную девочку из рода Спира.
   - Не так много родовитых на свете, - объяснила СВЯТАЯ ИУЛИТА. - А на них мир держится. Поддержим -- не будет у нас преданнее сподручников.
   Последний довод и качнул стрелку благосклонности СВЯТОЙ ЕКАТЕРИНЫ в нужную сторону. Выйти на господина Крунчу, устроивший весь этот ярморочный балаган, как выразилась СВЯТАЯ ЕКАТЕРИНА, не оказалось трудным. Все престолоприближенные имели сильное влияние среди промышленников и дельцов. А как иначе? Без покровителей тяжело.
   - Надо пообещать что-то взамен, - неожиданно для себя самой произнесла Ави, удивляясь, как это раньше она не додумалась до этого (тут СВЯТАЯ ИУЛИТА улыбнулась). - Что бы пообещать?...
   Она наморщила лобик и выпалила:
   - Обещаю помогать любому упавшему!
   СВЯТАЯ ИУЛИТА несколько оторопела, но что ей оставалось делать?
   - Зачтено, - вымолвила она недовольно. Все-таки эта Ави слегка не в себе.
   Огромная светящаяся зала, снятая специально под соискание лучших девиц Санхт-Петербурга, бесновалась. По сцене, затуманенной клубами цветного воскурения, в такт лампам-попрыгайкам скакал, обтянутый в неглижушку фил-жокей Сураапа Экстатичный, более известный в народе как Суря Бешеный.
   - Дайте мне вашу любовь! - кричал он истошным голосом и крутил бедрами, как бы показывая, как именно следует подать ему порцию любви. - Я жажду вашей страсти!
   Он подкручивал на мобильном фил-устройстве колесики, подпуская за сцену, в толпу подпрыгивающих и вопящих людей, облака обожания, восторга и платонической любви.
   - Руки! Где ваши руки?! - проорал он, когда толпа сладостно застонала в едином порыве, и добавил малую толику телесной любви. Много добавлять запрещалось положением о массовых мероприятиях полувековой давности. Вообще-то добавлять запрещалось совсем, независимо от величины, но обычно на гомеопатические дозы законнопослушное ведомство закрывало свои бдительные глаза.
   Как раз в это время на подиум восходила очередная красотка. На красотке было целомудренное плате до колен, которое она сумела преподать так, что некоторые разгоряченные зрители, как таракашки, полезли на сцену, возжелав ощутить красоту руками, а лучше -- устами. Зрителей сбросили вниз суровые охранники, а красотка, приободренная столь бурным приветствием, с ослепительной улыбкой принялась расхаживать по сцене, пританцовывая и принимая самые ошеломительные позы.
   - Хороша..., - выдохнул в своей вип-кабинке господин Крунча. - Да, хороша. Не правда ли,.. кто многожды могущественнее и всесильнее, чем я?
   - Малый таз узок, - хладнокровно произнесла за его плечом колыщущаяся, едва заметная тень. - Не годится.
   - Суря, не годится, - с сожалением ретранслировал фил-жокею господин Крунча. - Да, не годится.
   - Ты охренел там, старый пердун? - тихо прошипел Экстатичный. - Кого ты бракуешь? Ты очки свои не забыл вместе с челюстью?
   - Не годится, - уныло, но твердо повторил Крунча. - И не выпендривайся, шут гороховый. У меня тут в руках блокиратор. Да, блокиратор. И счета твои на Гесперии...
   Суря Бешеный, злобно зыркнув на втрой уровень галереи, откуда руководил им господин Крунча, со всего маху выкрутил колесико отвращения. Концертный фил-генератор, в отличие от головизорного, имел дозволительные ограничения, и посему вызвать приступ тошноты у толпы он не мог. Но и того, что всем вдруг стало скучно и противно, и даже показалось, что красотка... да какая она красотка! чунька пейзанская! - идет и пукает, и этого оказалось достаточным. Отметина, засиявшая над сценой в результате массового голосования, была рекордно мала -- всего один балл из десяти.
   - Сдурели, кажись, - удивленно проговорила крашеная соискательница, глядя, как первая красавица среди претенденток со слезами убегает в гримерку. - Может, филинку используют?
   - Не, они запрещены на соисканиях, - уверенно помотала головой ее новоявленная подружка-брюнетка. - И смысл? Выберут уродину, - тут она покосилась на покусывающую губы Аву, - и что? Да весь город оборжется.
   - Че-то тут не то, - поежилась блондинка. - Почему-то мне страшно. А ты как?
   - Мне не страшно, но идти туда не хочется. Тупо, да? Выстаивала, пробивалась, разнаряжалась -- и расхотелось...
   - А давай не пойдем? Ботва тут какая-то. И страшно, и уродки проходят, и няшечек отметают. Я, пожалуй, свалю отсюда.
   - Я с тобой, - резво согласилась темненькая. - Ну их, к чертовой бабушке.
   Длинноногие породистые девицы сцепили ручки крендельком и, стремительно процокав каблучками, испарились.
   - Ну, и пожалуйста, - рассмеялась им вслед Ави Дракса. - Баба с возу, кобыле легче.
   Между тем дефиле соискательниц приостановили, чтобы выпустить на сцену артистов и трюкачей. Ави, раскрыв от восторга рот, впервые имела возможность так близко лицезреть столь прославленных лицедеев. Подборка их была, пожалуй, странноватой -- будто специально отбирали самых одиозных и непредсказуемых, самых скандальных и буйных. Пригласили драчуна Капи Турнепса, шалаву Кукути, любителя известных и неизвестных веществ Думина Лилового, вечную Нандах Пиндду с выводком юных мужей, коллектив зоофилов-вуайеристов, как они себя преподносили, Рета-Рета и вполне скромный на их фоне пидорасик Дрра. Кто еще разминался в буфете, и представить было страшно.
   Капи Турнепс, закатив глаза, распахнув длиннющий, с метровым шлейфом плащ, захрипел о нелегкой доле гопана на трындыке. Суаарапа Экстатичный подумал, что не мешает впрыснуть в публику экстатичности, но додумать не успел, потому что Турнепс отчаянно рубанул кулаком по воздуху и зафинтил пробегавшему мимо Экстатичному прямо в левый висок. Суря Бешеный рухнул на подиум, рассвирипел и яростно лягнул сладкоголосого певца. Тот обрадовался, прокричал в залу: "Свободу не задушишь!", отбросил микрофон, отбросил поспешивших для усмирения охранников, отбросил осветителя в оркестровую яму, а затем принялся молотить по бокам Экстатичного. Фил-жокей, налившийся кровью и боевым духом, отбивался наимоднейшим противуборством уйкидо.
   Господин Крунча, с явным удовольствием взиравший на потасовку, спросил, не оборачиваясь:
   - Не правда ли, настоящие психи? Убоги духом донельзя.
   - Фальшивка, - бесстрастно изрекла тень. - Пустая игра. Они у вас все такие?
   - Да как же! - заволновался Крунча. - Вон и кровушка пошла! Вы на очи их взгляните! Сколько там ненависти и злобы! Вполне годно для вас! Вполне годно!
   - В очах певуна лишь расчет и шелест купюр. Вы покупаетесь на его спектакли, как дети. Гоните его.
   - Сураапа, следующий, - не стал спорить господин Крунча. - Кто там еще у тебя? Поживее кого-нибудь выпусти.
   - Еще живее?! - аж задохнулся Бешеный. - Да меня в лекарню везти пора! Иди-ка ты в дупло, пень трескучий!
   - Уволю.
   - Да увольняй, на хрен, сука-падла!- заорал в залу фил-жокей, - Извращенец полукопытный! Ни хера не понять, чего тебе надо!
   - Этот сойдет, - одобрила шелестом тень. - Отличный выброс.
   Зала, наслышанная о полном бескультурии ведущего, жадно затихла, предвкушая скандал, но тот сжал зубы, шумно подышал и объявил:
   - А сейчас встречайте нашу несравненную, нашу прекрасноликую, нашу офигенноголосую мадам Кукути!
   Сердце его колотилось, легкие гоняли воздух с посвистом, в глазах горел черный гнев. Кто он такой, этот жирный вальяжный козлина Крунча! Что этот мужлан позволяет себе по отношению к служителям муз!
   - Просто прекрасно, - похвалила тень. - Мы довольны.
   Кукути, Думина, Пиндду и даже Рета-Рета она забраковала с первых секунд их выступлений. Зато Дрра, тихонечко проблеявший незамысловатую песенку о глубокой норке мышки небесного цвета получил самую высокую оценку, что выразилось коротким и емким скрипом: "Блестяще!".
   - Второй сет нашего соискания открывает благородная девица Ави Дракса из рода Спира! - сварливо проголосил Суря Бешеный. - Поприветствуем щедрыми апплодисментами нашу юную соискательницу!
   Сураапа картинно вскинул руки, крутанувшись на каблуке спиной к публике, и замер в ожидании оваций. Он простоял так совершенно идиотическим образом несколько секунд в полной тишине, а когда публика начала посвистывать и улюлюкать, повернулся и с ужасом заметил, как по подиуму гордо вышагивает конопатое существо с необъятной попой и саблезубой улыбкой.
   - О, мама миа! - завопил Сураапа, и зала засмеялась.
   Господин Крунча заискивающе глянул за спину:
   - Не обращайте внимания, господин, что гораздо могущественнее, чем я. Да, не надо внимания. Меня попросили. Пусть пройдется, повеселит, так сказать публику, разрядит обстановку...
   Но тень, вопреки недобрым ожиданиям Крунчи, вынесла немыслимо оправдательный вердикт:
   - Интеллект выше среднего. Абсолютно здорова. Неправильный прикус не есть врожденный, приобретен в результате травмы. Фертильность значительно выше среднего. Психологические гибкость и устойчивость значительно выше среднего. Волевые качества значительно выше среднего. Моральные ориентиры не до конца сформированы. Наилучший экземпляр, который мы сегодня наблюдали.
   - Э-э-э..., - сказал господин Крунча. - Э-э-э... Меня же засмеют... Если мы одобрим это...
   - Скоро вам будет все равно, кто над кем смеется. Впрочем, у вас есть выбор, и вы можете остаться с теми, чье мнение вам небезразлично.
   - Суря, эта -- годна! - чуть ли не с плачем в голосе выкрикнул Крунча.
   Суря призадумался, и чело его прояснилось. Господи, да все ж понятно! Это же соискание наоборот! Ох, и хитер, спонсоришка, ох и хитер! Заманил народ на соискание красоты, а сам выбирает самых дурных ликом. Потом предъявит публике всех этих коровищ и крокодилов, и к утру все вещательные издания с ума сойдут от ужасного скандала. Суря так и представил заголовки: "А коли так, то что есть красота?", "Соискание в зоопарке", "Театр лилипутов и бородатых женщин славного господина Крунчи"... Пару недель, Санхт-Петербург только об этом и будет говорить, неуклонно повышая рейтинг господина Крунчи и предприятия господина Крунчи. А коли так, надобно подыграть, надобно обтяпать все наилучшим образом, чтобы после выставить удвоенный счет за это срамное действо.
   - Ну и как мне быть? - ядовито вопросил Суря господина Крунчу в потаенный волнофон. - Сами ж видите, какова...
   - Филогенератор тебе на что?
   - Он же концертный, не филовизорный! Его же не хватит!
   - Делай, что хочешь, но эта... должна быть принята.
   Сураапа до упора выкрутил колеса обожания, нежности, радости и, на всякий случай, удовольствия от послеобеденного сна. Хотел было присовокупить удовлетворение после исполнения естественных надобностей, но вовремя остановился. Кто его знает, как такая гремучая смесь подействует.
   Ави меж тем дошла до конца красной дорожки. Оттренированная улыбка постепенно сползла с ее неклассичекой мордашки, сменившись угрюмым сосредоточением и напряженной работой мысли, в какую косметологическую клинику стоит податься, дабы исправить ошибки природы в отношении ее внешности. Но после разворота и нескольких шагов "от бедра", более схожих с покачиванием уточки на бурной воде, Ави почудились робкие одобрительные голоса. Она сделала еще несколько шагов, усилием воли приподымая кончики губ, и голоса окрепли. Каждый шаг по сцене словно соответствовал черточкам увеличения мощности в динамиках. Перед самым закулисьем широчайшая и ослепительнейшая улыбка венчала гордое лицо соискательницы.
   Ави под шум, топот, гам и вопли экстаза повернула назад, и - ... И мощная струя воздуха вздыбила, запарусила Авино платьице, взметнув его до самой макушки и оголив девичьи прелести вплоть до пупка! Толпа взревела от восторга. Трогательный и стеснительный вид бельишка в нежный цветочек жадно смаковался и впитывался тысячью разгоряченных глаз. Зашуршали, засверкали вспышки голографов, и Ави в безуспешной борьбе с непокорными подолами и оборками своего наряда выбежала вон.
   "Вот это мастер!" - восхищенно думал сам о себе Суря Бешеный, подкачивая ножкой в неглижушке сценическое поддувало для создания спецэффектов. - "Да хоть и йети тибетскую, всех продвинем".
   Однако после Ави, удостоившейся наивысшей отметы в десять баллов и бросившейся неиство молиться и благодарить свою покровительницу СВЯТУЮ ИУЛИТУ, на сцену вышла вовсе не йети, и даже не престарелая лысая кикимора. На подиум, за кулисами, как и все предыдущие конкурсантки, приложившись на счастье губами к отполированной руке статуи какой-то там Музы, гордо и дерзко вылетела рыжеволосая тоненькая девушка с пронзительными бирюзовыми глазами. Тяжелые медные кудри струились до талии и отсвечивали жаркой тенью на прекрасных чистых белых плечах. Девушка была настолько ладной, настолько стройной, настолько совершенной, что Сураапа Экстатичный открыл рот и понял, что только что увидел самое волшебное создание на свете.
   - Я Джарья Крунча, и я тоже учавствую в соискании, - заявила она ошеломленному фил-жокею. - Ну, объявляйте же меня!
   - Что она тут делает! Негодная девчонка! - заскрежетал зубами господин Крунча. - Кто ей позволил? Суря, выпроводи ее поскорее!
   - Красива, - голос за его спиной проскрипел даже с некоторым интересом. - Здорова... А что у нее в селезенке?
   - Что? - нервно выкрикнул Крунча.
   - Впрочем, это ваше семейное дело... Высокая фертильность. Идеальная внешность, идеальное сложение. Интеллект значительно выше среднего...
   - Это моя дочь! - простонал Крунча.
   - Ну, и прекрасно. Очень качественный экземпляр. Разве не этого вы желали?
   Сураапа, не услышав никаких вразумительных подсказок, на свой страх и риск объявил выход Джарьи и стал ужом кружиться подле нее, пока та с некоторым холодным презрением на лице дефилировала по сцене.
   - Милая киса, - задумчиво произнес мужчина в серой куртке. Волосы, кожа, глаза -- все в нем было какое-то серое.
   - Красавица, - протянул его светловолосый спутник. - Даже жалко.
   - Тем действенне будут аргументы, - покачал головой серый. - Крунчу давно пора поставить на место.
   СВЯТАЯ ИУЛИТА, завершив рабочий день, с тихой радостью и предвкушением вечерней неги вытянула ноги на козетке и подключилась к головизору.
   - Соискание на лучшую девицу Санхт-Петербурга, организованное при поддержке меценатствующего господина Крунчи, известного промышленника и дельца нашего славного города,...
   ...(в комнате возник господин Крунча со взгдядом, устремленным вдаль)...
   - ...закрылось сегодня выбором ста самых достойных барышень. Отборочный круг выявил весьма неоднозначные привязанности неподкупного зрительское жюри, в состав которого случайным образом были выдвинута тысяча простых горожан, каждому из которых было прислано личное приглашение господина Крунчи, и к каждому из которых прилагался щедрый подарок -- полугодовая подписка на базовый пакет развлекательных фило-каналов...
   ...(перед глазами появилась радостно-возбужденная голосующая группка людей, преимущественно мужчин; на заднем плане мелькнул известный конферансье Сураапа... как его там?.. Экзотичный?... Экстатичный!... с вороватым выражением лица; он повернулся вполоборота, и взметнувшаяся полупрозрачная рубаха-неглижушка на короткий миг явила поясной ремешок со множеством маленьких колесиков)...
   - ...Так в сотню лучших вошли и безусловно признанная красавица Вьянуна Нунада,...
   ...(мимо СВЯТОЙ ИУЛИТЫ прошлась жгучая брюнеточка с идеальной, проработанной в спортзале фигуркой)...
   - ...и соискательница с острохарактерной внешностью Ави Дракса из рода Спира,...
   ...(пробежалась Ави, и сильная струя воздуха, задрав подол, непристойно обнажила нижнюю ее часть)...
   - ...и даже дочь самого господина Крунчи -- Джарья...
   ...(девушка с медными локонами, с острым пронзительным взглядом повернула голову и посмотрела на СВЯТУЮ ИУЛИТУ, отчего у той захватило дух)...
   - ...Среди соискательниц, прошедших сегодня отборочный круг, борьба продолжится через два дня, дабы три лучшие девицы могли украсить себя коронами победительниц. Ровно через два дня вы сможете стать очевидцами невиданного феерического зрелища с участием самых известных лицедеев и кое-кого еще. Кого именно пригласят дополнительно, держится в огромном секрете, и эта сией тайной господин Крунча намеренно интригует нас и заставляет предвкушать настоящий праздник...
   Пока вещунья произносила последнюю фразу, в головизоре все показывали голограмму Джарьи, так что и СВЯТОЙ ИУЛИТЕ, и всем остальным зрителям заранее становились ясны предпочтения оператора. Но не на девушку смотрела СВЯТАЯ ИУЛИТА, взглядом она ловила мелькавшего в кадрах фил-жокея. К сожалению, он не попал более столь детально, как в самый первый раз, когда на нем обнаружился весьма занятный поясок.
   - Филогенератор на соискании? - в сомнении проговорила СВЯТАЯ ИУЛИТА. - Что-то тут не то.
  
К оглавлению
  

Глава 22. "Бездвижен град...".

   На послеобеденную смену сестра Хема заступила как обычно, тщательно причесанная, умеренно подкрашенная, в наутюженом костюме и с радушной улыбкой на устах. Разве что ребенок, с которым она зашла в здание клиники с черного хода и которого тут же заперла в хозяйственном крыле в небольшом помещении для облучения и автоклавирования посуды, был не совсем обычным ее спутником в этот ранний час. Насупленный взъерошенный мальчик лет десяти нехотя сунул ладошку в руку сестры Хемы, когда та попросила перед самым подходом к клинике, и всем своим видом подемонстрировал подневольное подчинение дурацким законам, по которым предписано детей водить за ручку.
   Пискнул блокиратор, и, оставшись в одиночестве, мальчик от нечего делать принялся расхаживать по боксу и заглядывать, куда только можно. Подергав рукоятки облучателей, пересчитав банки и шприцы, мальчик откинул люк автоклава и с серьезным видом обследовал его внутренности. Потом подпрыгнул, подтянулся на мускулистых руках и забрался внутрь.
   Автоклав оказался довольно уютным. Мальчик сжался калачиком, подогнув ноги, достал из-за пазухи сверток с перекусом. Распотрошил мешочки, вытянул яблоко и со смаком вонзил в него зубы. Сок брызнул из спелого плода и потек по губам и щекам мальчика.
   - А здесь что? - услышал мальчик и замер.
   - Бокс для стерилизации инструментов, - угодливо отозвался кто-то за дверью.
   Мальчик стремительно захлопнул крышку своего убежища. В тот же миг снова пискнул блокиратор, дверь приоткрылась, и два человека -- мальчик не видел, что их двое, но чувствовал по шагам и дыханию -- вошли в помещение. Вошли, постояли и вышли. Сестра Хема велела держаться от посторонных глаз подальше, поэтому мальчик мягко выпрыгнул из бака автоклава, юркнул под стол, для верности загородив себя коробками с читыми склянками, и стал ждать.
   Сестра Хема сразу направилась к тихим болящим и там в соответствии с указаниями лекарей принялась разносить лекарства, ставить уколы и, как водится, гонять нерадивых нянек, не желающих без понукания исполнять свои обязанности.
   В палатах, где было дозволительно, вовсю голосили головизоры. Филиновизоры в клинике были под запретом, а головидение у тихих не возбранялось. Шел первый тур соискания на лучшую девицу Санхт-Петербурга. Болящие и их нянечки, забыв обо всем на свете, отчаянно болели за юных барышень, поделившись на две партии -- за пышечек и за худышечек. Сестра Хема поглядывала краем глаза на экраны, отмечая иной раз весьма неоднозначные баллы, выставленные зрительской коллегией. В последней по счету палате в головизоре крупным планом появилась Джарьюшка. Она явно понравилась оператору, потому что тот держал ее в главном ракурсе долее остальных соискательниц. Хема просмотрела весь сюжет вместе с пациентами-"кроликами" и удовлетворенно улыбнулась.
   Сестра Хема уверенно шагала по главному коридору, торопясь на рабочую пятиминутку. Она официально поклонилась сестре Саайе, она добросердечно улыбнулась брату Шунаку, сухо поздоровалась с канцелярским работником Пхалой.
   - Госпожа Хема, что более работящая, чем я, извольте зайти ко мне на секундочку, - лебезиво, в полупоклоне, произнес Пхала. - Мне надо кое о чем вопросить Вас.
   Он бросился вперед, просеменил перед Хемой, а затем услужливо распахнул дверь в кабинет канцелярии и делововодства.
   В кабинете Хема с удивлением увидала профессора Чандрамаса, растерянного и виноватого, а также невыразительного незнакомца с прилизанными редкими волосами на шишковатом черепе. Хема про себя отметила, что несмотря на скромный вид отставного счетовода, незнакомец имеет хорошо прокачанные бицепсы и широкие плечи.
   - Это господин Бхутан, что более солидный, чем я, - представил незнакомца профессор. - Он из ведомства державной огражденности... Я правильно понял?
   - Правильно, - чуть кивнул господин Бхутан. - И я не стану тянуть время. Госпожа Хема, Вам предъявлено обвинение в нарушении общедержавного устава огражденности в части три, пункта семь "О причинении тайного вреда державе", в связи с чем Вы подвергаетесь аресту до выяснения всех надлежащих обстоятельств.
   - Какой же вред я нанесла нашей могущественной державе? - удивилась Хема.
   - Вы, госпожа Хема, преднамеренно умертвили партикулярного сослужителя нашего ведомства, что доселе звался псевдонимом Иванандреич. Умертвили жестоко и цинично после того, как он отказался сотрудничать с Вами.
   - Разве Иванандреич умер? - повернулась Хема к профессору. Тот развел руками и печально кивнул:
   - Сегодня ночью... Я и не подозревал, что он был... сослужителем... Нет, милейший, по-моему, Вы ошибаетесь... Это же оксюморон получается -- чтобы лекарский работник своего пациента загубил! Я приличный специалист по части диагностики душевных болезней, и я Вам с уверенностью хочу сказать...
   - Мы лучше знаем, - перебил его господин Бхутан. - Извольте пройти со мной, госпожа Хема.
   Та, не отобразив ни единой мимической реакции на лице, бесстастно спросила:
   - Я могу посетить дамскую комнату?
   - Разумеется, - так же бесстрастно, с едва заметной усмешкой ответил сотрудник державной огражденности. - Наша сотрудница проследует за Вами. Вам придется пудрить носик в ее присутствии.
   - Это пожалуйста....
   Сестра Хема спокойно покинула канцелярный кабинет, не дрогнув и даже не оглянувшись, когда в коридоре к господину Бхутану, поспешившему за ней, присоединилась такая же бесцветная, как и он, дама. Хема лабиринтами и путаными путями повела их в хозяйственное крыло, прокладывая траекторию так, чтобы ни одна гигиеническая комната не попадалась им по дороге.
   - Мне кажется, я видела сортир поближе, - забеспокоилась спутница.
   - Есть ближе, но он для больных. Персонал старается не встречаться в таких местах с пациентами, - пояснила Хема. - Сейчас. Вон там за углом будет.
   Она ткнула пальцем и ее сопровожатые непроизвольно вытянули шеи в указанном направлении. Воспользовавшись их секундной заминкой, Хема, еще издали снявшая блок с двери, напротив которой они все сейчас оказались, юркнула в проем и со всей силы навалилась на дверь спиной, пытаясь затворить ее. Серый господин Бхутан успел поставить ногу, и его тяжелый ботинок на рифленой подошве принялся угрожающе втираться в узкую щель между стеной и дверью.
   Раздался звон падающих, бьющихся склянок -- это мальчик пулей выскочил из-под стола, из своей норки. Он взвился в воздух, впился глазами в ботинок и начал вопить что есть мочи, буравя его глазами:
   - Один! Три! Один! Три! Один! Три! Девять! Девять! Девять!
   Мальчик приземлился на самом кончике ботинка и еще раз повторил свое странное заклинание. У Хемы мелькнула в голове мысль, что мальчик слегка подвинулся духом, но неожиданно ботинок задымился, человек за дверью закричал от боли, отдергивая ногу, и дверь захлопнулась. Хема молниеносно наложила еще три мобильных засова, исчерпав всю служебную энергию на карточке сотрудника, а затем бросилась к стеллажам с инструментами.
   - Дадати, помоги! - скомандовала она.
   Вдвоем они отодвинули стеллаж, уронив часть его содержимого на пол, Хема карточкой провела по стене, разрезая бумазейное покрытие, и, далее помогая руками, разодрала обои, обнажив небольшую дыру в стене. Дыра была не слишком аккуратно заделана досками. Вдвоем они с азартным остервенением отодрали доски и на карачках полезли в отверстие.
   - У нас есть минут пять, - сказала Хема. Она ползла вслед за мальчиком. - Пока они еще сбегают за отмычкой, пока еще поубирают мобильные затворы... Так что давай бодро.
   - А куда ведет этот лаз? - спросил мальчик.
   - К мосту через Пряжку. С умом делали.
   - А кто?
   - Два года назад один наш подопечный удрал через этот ход. Он его несколько лет рыл.
   - А вы что же, не видели?
   - Он тихий был такой, вежливый, из "кроликов". Неагрессивный. Мы ему доверяли, на хозяйство ставили. Он все очень качественно и тщательно выполнял. Даже слишком. Посудомоечный агрегат, например, запускал по три раза с одной и той же посудой. Инструмент в автоклаве стерилизовал по пять раз...
   - А что такое автоклав?
   - Видел, в комнате бак был такой с откидной крышкой?
   - Ну.
   - Это он. В нем убивают все бактерии на медицинских инструментах и на посуде для препаратов.
   - А этого-то... поймали?
   - Нет. Мы даже не знаем, где он сейчас. Не дай Бог, навредил кому-нибудь.
   - А чего же его не ищете?
   - Сначала не хотели выносить сор из избы, думали, своими силами найдем, а потом профессор Чандрамас, сказал, что все убогие рано или поздно все равно у нас оказываются -- родственники сдадут или законники принудительно отправят -- и поиски прекратили... Осторожно! Тут будет поворот налево!
   - А ты сама что ли тут уже лазила?
   - Вообще-то взрослым положено говорить "Вы". Неужели ты не знаешь об этом, Дадати?
   - Знаю. Но мне хочется называть тебя на "ты".
   - Ну и ладно, - легко согласилась Хема. - Нам с тобой, чую я, еще долго быть вместе, так что пусть будет "ты".
   Туннель был узким и хлипким, на волосы им сыпался песок, пару раз позади них лаз рушился, полностью отрезая пути к отступлению.
   - Тощий он, наверное, был, - сказал Дадати. - Жирный бы тут не пролез... А чего мы убегаем?
   - Представь себе, меня обвинили в убийстве человека. Того самого, о котором я вчера рассказывала. Ночью он умер, и почему-то меня выбрали виноватой.
   - Это который черными сваминами болел?
   - Он самый.
   - А! Ну нормально! Теперь и до тебя добрались! А то я вчера слушал, и думал -- вот ходит она, всех предупреждает, все потом кирдыкаются, а ей хоть бы что. Так нечестно!
   - Ну, спасибо, дорогуша! Порадовал старую.
   Дадати остановился, извернулся, как мог, и проникновенно сообщил:
   - Никакая ты не старая! Ты очень молодая и красивая! Как моя мамка. Не такая, конечно, как Джарья, но тоже ничего.
   Хема засмеялась:
   - Ну, куда мне тягаться с роковой красавицей! Ползи уж, джентельмен!
   Они приналегли на локти и колени, и спустя минуту благополучно оказались в очистном колодце в кустах у реки.
   - Ну, давай, что ли, на Литейный, где вчера пережидали, - предложила Хема, и они, крепко взявшись за руки, поспешили в Джарьино укрытие.
  
   После того, как Набха сбежал из дому, Дададти, Джарья и Хема незамедлительно оставили его апартаменты и, следуя указаниям мальчика, замысловатым путем переместились во дворик, где жила Джарья. Дадати шагнул под толщу воды без раздумий, Хема немного поколебалась.
   - Как ты это чуешь? - спросила она, когда троица уселась на камень.
   - Что чую?
   - Ты же четко определял, где опасность, и куда не стоит соваться.
   - А вы разве не слышите? Ну, низкие эфиры начинают так противно колебаться.
   - Я лично ничего не слышу, - покачала головой Джарья. - И никто не слышит. Ты один такой уникальный.
   - Да ладно..., - сказал мальчик озадаченно. - Я думал, все слышат.
   - Ты, парень, точно с другой планеты, - вздохнула девушка.
   Дадати нахмурился:
   - Не... Мне иногда кажется...
   - Что кажется?
   - Понимаете, разве можно вот так взять и при помощи волшебных цифр очутиться за миллион километров отсюда? Нельзя, ведь.
   - Пожалуй, что нельзя, - согласилась Хема.
   - Значит, когда сотворил заклинание, я никуда на самом деле не улетал, остался там же, просто... Ну, как бы в параллельном мире...
   - Параллельные миры на то и параллельные, что никогда не пересекаются, - возразила Джарья. - Если они вообще существуют.
   - Может, у тебя просто расстройство памяти было? - с надеждой спросила Хема. - У нас в клинике болящие и не такие чудеса рассказывали...
   Она встала с камня и начала прогуливаться по дну колодца, с любопытством огсамтривая каменные стены и блики легкой водной ряби над головой.
   - Что примечательно, наверху уже поздний вечер, а над нами светит солнце, - заметила она.
   - Здесь всегда солнце, я проверяла, - отозвалась Джарья, лукаво поглядывая на Хему, словно поджидая кое-чего. Ожидания ее не замедлили сбыться -- Хема вскрикнула, округляя от неожиданности глаза:
   - Кто здесь?!
   Джарья довольно рассмеялась. Дадати повертел головой, вскочил, подбежал к Хеме.
   - Ого! А мы и не заметили сразу! - восхитился он, осматривая брызжущую воронку и женщину в белом одеянии, усмиряющую ее. Потом с важным видом добавил, - Вы ее не бойтесь. Она добрая.
   - А кто это? - хором спросили дамы, ибо Джарья, хоть и наблюдала с детства эту картину, знала о ней ничуть не больше своих обретенных приятелей.
   - Не здешняя... И не оттуда... Не пойму я ее, никаких эфиров от нее не чувствую, только понимаю, что она добрая и все.
   - Слушай, а если ты понимаешь лучше нашего, может, ты можешь видеть, что где творится вдалеке отсюда? - заинтересовалась Джарья. - Вот что, например, у Набхи дома творится?
   Мальчик наморщил лоб:
   - Дома?... Я могу только там смотреть, где сам был, и еще колебания не затухли. Ну, вроде, не затухли... Законники, вроде, приехали, а мамка Набхина им дырки в стене и в стекле показывает. Но про нас ничего не говорит. Говорит, что две девушки были в гостях, а потом все исчезли -- и сын ейный и его гостьи.
   - Круто! - выпалила Джарья. - Да ты просто мечта шпионов! Сидишь себе в сторонке, а сам все подглядываешь.
   - Хрен бы я увидел, если бы там все спокойно было! Я могу, только когда вокруг волнения или страшно, или очень-очень смешно.
   - Необходим сильный эмоциональный фон. - подытожила Хема, - Любопытно.
   - Нам тут жить теперь придется? - с тоской спросил вдруг Дадати. - Я спать хочу.
   - Спать мы пойдем ко мне домой, - сообщила Хема. - Лишних глаз там не будет. Мужа и детей у меня нет, а матушка моя нынче на обновлении. А завтра пойдем ко мне на работу, у смена в обед. А потом... А потом видно будет. Угадай, где лучше всего прятаться?
   - В пещере?
   - Нет.
   - В чемодане?
   - В каком чемодане?.. Еще раз нет! Лучше всего прятаться на видном месте, где никому не придет в голову искать. Поэтому мы с тобой будем расхаживать по улицам совершенно свободно, ничего не боясь. А Джарье, как человеку чрезвычайно близкому к опасности, ввиду ее родства с господином Крунчей, придется пойти на крайние меры.
   - Какие еще меры? - недовольно сморщилась красавица.
   - Тебе, милая моя, надо быть ну совсем у всех на виду. Дабы пресечь тайные попытки насилия, отравления, шантажа и прочих каверз. Если ты будешь под прицелом тысячи голокамер и ста тысяч глаз, возможные душегубы не посмеют пойти на преступление, ну или, по крайней мере переждут некоторое время.
   - О! Можно раздеться догола и разгуливать по улицам! - предложил Дадати, мгновенно оживившись. - Представляю, как мужики рты поразевают. И как Набха будет ходить следом и всех колотить!
   Джарья с треском влепила мальчику подзатыльник:
   - Щас ты у меня сам голым побегаешь! Молодой, да ранний!
   Дадати потер ушибленное место:
   - Ты прямо как Усилятор. Сразу по башке. А я, между прочим, ею думаю.
   - Ничего. Теперь будешь думать в правильном направлении... Привет, па!
   Волна господина Крунчи здесь, в колодце, прозвучала резко и настойчиво, многократно отражаясь от стен назойливым эхом.
   - ...У меня все нормально. Скоро буду... Угу... Завтра? Да я тебе вагон подружек пригоню. Вся наша академия в очередь выстроится... Хорошо. Пока!
   Джарья отключила волну и растерянно посмотрела на Хему:
   - Завтра объявят сосикание на лучшую девицу города. Папенька просил пригласить всех моих знакомых. Неужели, все это правда?
   - Не будем раньше времени суетиться, - ответила Хема, но спокойной убедительности в ее голосе никто не услышал. - Вот и решение, кстати. Заяви себя на соискание. Ты очень эффектная девушка, к тому же дочь самого господина Крунчи. Внимание публики будет обеспечено.
   Норовистая и своенравная Джарья неожиданно послушалась. Она кивнула и подумала, как хорошо, что рядом есть спокойный разумный человек.
  
   Примерно на полпути к цели Дадати закачался, засопел, закапризничал.
   - Здоровый парень, а ведешь себя, как младенец, - пожурила его Хема. Ей самой вдруг ужасно захотелось присесть на лавочку и отдышаться.
   Дадати же и вовсе отказался двигаться. Он споткнулся, упал на колени, потом демонстративно лег на тротуар и заявил:
   - Никуда я не пойду. Я устал.
   Хема беспомощно огляделась -- лишние взоры им сейчас совершенно не были нужны -- и с изумлением заметила, что редкие прохожие, попавшиеся им на глаза, ведут себя точно так же странно. Молодой мужчина, недавно обновленный, у него еще светился полупрозрачный лучик из солнечного сплетения, лежал на "зебре", флегматично рассматривая облака, и самоходки с визгом прыгали через него, а их водители сотрясали воздух кулаками. Две старушки сидели, прислонившись, к стене дома -- как и шли до того, под ручку. Бледная до синевы девочка упорно пыталась встать, но едва она только отрывала руки от земли, колени начинали дрожать, и девочка падала, чтобы снова предпринять еще одну безуспешную попытку.
   Черный кот, задравший к небу лапу, дабы привести себя в надлежащий порядок касаемо того места, что находится под хвостом, высунул было язык для вылизывания, да так и свалился на бок -- с языком и торчащей ногой. Вид этого кота окончательно убедил Хему в том, что происходит нечто из ряда вон выходящее.
   - Но самоходки-то едут, - сказала она в нерешительности.
   - Уже не едут, - едва ворочая языком, проговорил Дадати и отрубился.
   Теряя сознание, Хема отметила, что мальчик прав. Ни одна самоходка более не двигалась. Ехавшие по земле -- остановились со спящими в них водителями, парившие над землей -- медленно вращались сообразно с силами Мандельброуниса. И только один мОбиль ехал как ни в чем не бывало. Этикетка на нем была державного излучения.
   - Эй, хватит валяться, - услышала сквозь густую вязкую завесу Хема. - Вставай!
   - Они без сознания. Тут все вокруг без сознания. Одни мы только.
   - Вот видишь, а ты не хотел ойлю унутрь принимать. Глянь, какие мы молодцы теперь.
   - Да, многоуважаемый Джала, что более дальновидный, чем я, теперь вижу. Но все равно, твоя ойля -- страшная гадость.
   - Это по первости, потом как свыкнешься, все нипочем будет. Еще добавки просить начнешь... Эй! Барынька! Вставай-ка, милая!
   Хема разлепила веки: два лица колыхались над ней сверху -- юное и очень знакомое, и незнакомое морщинистое.
   - Кажись, прочухивается... Давай-ка, пацана сначала перенесем в мобиль, а потом ее.
   Когда Хему подхватили две пары рук, и тело взмыло в воздух, глаза открылись окончательно. Затем Хема ощутила под спиной пружинистый покачивающийся упор, а на губах отвратительную маслянистую жидкость. Она подскочила и пребольно стукнулась головой.
   - Ты мне самоходку не порть, - строго указал старик, чьи морщины Хема увидела первыми после долгого обморока. - Она у меня обидеться может. Она у меня девчонка вредная.
   Старик сидел за рулем, а рядом с ним на пассажирском сидении радостно улыбался Набха. Шлейф его затейливо скручивался колечками под крышей древнего драндулета, чьи ровесники давным давно уже мирно почивали в элементарных разложителях. Старик повернулся к Хеме и Дадати -- тот уже непонимающе таращил глазенки и пытался оттереть с губ черную ойлю -- и довольно крякнул:
   - Эхма! Кажись, все в порядке! Гони, душка!
   Самоходка по имени Душка скрипнула, потом взвизгнула, потом чихнула и заглохла.
   - Обиделась, - весело сообщил старикан. - Говорил же, не порть! Эхма!
   Он пошарил рукой под приборной панелью и, как показалось Хеме, с мясом вырвал кусок обшивки, чтобы в образовавшуюся дыру бросить невесть откуда появившуся морковку.
   - Нет, ну ойлю я еще хоть как-то понимаю, - выдохнул в изумлении Набха. - Но морковь! Там же тонкие механизмы! Там же все притерто и слаженно, куда моркови там деться?!
   - Душка любит морковку, - упрямо проговорил старик. - Я ей перемолку там приспособил.
   Словно в подтверждение его слов, драндулет неожиданно заурчал и резво понесся по затихшим улицам.
   - Я вот еще не понимаю, почему твоя... э-э-э... душка не вращается по вектору Мандельброуниса. Насколько я успел заметить, специального стопора это дряхлая посудина не имеет...
   - Для того ойля и нужна, чтобы всякие Миндалёниусы не действовали, - перебил его старик. Это замечание погрузило Набху в глубокое раздумье, так что через пару минут старик проворчал:
   - Во печка шпарит! Надо бы модуль обогрева перебрать.
   Мобиль мчался по проспектам, ловко увиливая от своих разбросанных в хаотичном порядке сотоварищей, и взорам путников открывалась одна и та же картина. Лежащие на тротуарах люди казались иллюстрацией к страшной сказке о спящем городе. Окруженные вибрирующей тишиной, молчали оповещатели, молчали потухшие площадки головидения, молчали рекламные щиты, молчали лавки и лабазины, молчали огромные кафе и крохотные едальни, молчали речки, каналы и автолодки на них. Только тонкие струйки курений пробивались сквозь раскрытые окна и фантасмагорическим туманом обволакивали недвижных жителей и недвижные предметы.
   - Меня зовут Джала, - сказал старик. - Мне очень много лет, но я всегда появляюсь вовремя.
   - А фамилия? - спросил Дадати.
   - Я таю фамилию. Незачем ее знать.
   Набха покосился на него и с энтузиазмом согласился:
   - То, что я видел... Действительно, незачем ее знать.
   Мальчика этот ответ вполне удовлетворил. Он повернулся к Хеме:
   - А ты? Тоже таишь фамилию? Почему тебя называют "госпожа Хема"?
   - У меня забавная ситуация, - улыбнулась женщина. - У меня имя совпадает с фамилией.
   - Ты, получается, Хема-Хема? - обрадовался Дадати.
   - Именно так. Хема Хема.
   - Прикольно!.. О! Смотрите! Люди оживают!...
   Мальчик ткнул пальцем в окно. Парень боксерского вида сидел на поребрике и мотал головой, будто в уши ему попала вода. Тощенький мужчина зачем-то открывал и закрывал портфель, раскачиваясь, как рябинка на ветру. У лежащей неподалеку девушки затренькал волновик. Голографический рекламный щит ярко осветился и из него водопадом посыпались сковордки с кастрюльками модной галлийской фирмы. Старик Джала удивленно воскликнул, глядя на прозрачную посуду, сквозь которую прорывалась его Душка:
   - Ох, ты, ёпти-мопти! Сковородочка! Да за такую цену можно всю посудную лавку на Мытнинской скупить! Это ж для кого такая реклама?
   - Нам следует остановиться и сделать вид, что мы только что очнулись, - резонно заметила Хема, игнорируя восклицание Джалы. - У нас проблемы. Меня хотят арестовать.
   - А мы сбежали! Мы через подземный ход слиняли! - обрадованно закричал Дадати. - Его один псих вырыл.
   - Его два психа вырыли, - вздохнула Хема.
   - А ты мне только про одного говорила.
   - Был и второй... Джала, остановитесь, пожалуйста.
   - Дело толкуешь, счас все очнутся, а мы тут разъезжаем..., - сказал старик и опустил Душку ровно посередине перекрестка -- не по правилам, но, вроде как, тут его и застало это. - Интересно у нас получается. На каждого из нас имеются чьи-то виды.
   - Ну, как-то странно в отношении меня, - не согласился Ваюх. - Я же сам слышал, как свамин сказал, что думателей не трогать, что мы им нужны. Зачем им меня убивать?
   - Кто тебе сказал, что за тобой охотятся... как их там? Свамины?
   - А кто еще? - удивился парень.
   - А с кем встречался господин Крунча? А кто убил брата Дадати? Кто умертвил Иванандреича? - подхватила мысль старика Хема. - Это не свамины. Свамины вон девушек на соискании отбирают, мы их не интересуем.
   - А почему все разом отрубились? - Дадати задал наконец-то вопрос, о котором все думали, но боялись произнести его вслух.
  
   Холеное тело господина Крунчи сотрясали рыдания. Голокамеры наружного наблюдения молчали. Обеспокоенный господин Крунча поспешил выйти на воздух, когда разом затихли все приборы -- наблюдательные экраны, обогреватели, осушители, лампы-самоклейки, блокираторы и волновики. На контору опустилась дикая тишина, от которой заломило уши почище, чем на рог-концерте, куда его вытащила однажды Джарьюшка.
   Господин Крунча прошел в рабочие залы и обнаружил всех своих сотрудников то ли спящими, то ли пребывающими в обморочном состоянии. Несколько кресел были пустыми, в том числе и кресло Набхи Лагху Ваюха. "Коли заболел, почему не сообщил?" - раздраженно подумал Крунча. Он вышел на улицу, во двор фабрики, и там картина обнаружилась еще более удручающая: охранники, водители, экспедиторы, рабочие -- все валялись вповалку, где придется.
   - Умерли! - воскликнул в отчаянии гсподин Крунча и зарыдал. Он живо представил, как точно также лежат на земле его дети, а он ничем не может им помочь.
   - Живы, - услышал он голос позади себя.
   Господин Крунча обернулся. Группа думателей, Звас, Нокхья, Тукха, Бурья, совершенно спокойно взирала на все видимые ужасы. Более того, они с удовольствием хлопотали над бесчувственной коллегой Яньей, чье роскошное тело уже было аккуратно перенесено на скамью, чьи верхние пуговки на кофточке заботливо расстегнуты, дабы ничто не мешало дыханию, и чьи щеки по очереди похлопывались каждым из мужчин. Из расстегнутого одеяния девушки отчаянно рвались на свободу вольнолюбивые груди -- на радость ее стихийным лекарям.
   Господин Крунча изумленно вскинул брови. Понятно, почему он сам пребывает в здравии, и понятно почему один из них. Но остальные трое?
   - Я, уважаемый господин Крунча, что более умный, чем я, обзавелся оливариусом, - доверчиво поделился Нокхья. - Тут как началось светопреставление, и призрак апокалипсиса забрезжил над нашим бренным миром, мой драгоценный сотоварищ начал бить своими крылами, и вот...
   Он повернулся к Крунче спиной. Из-под лопаток его сквозь окровавленные ранки подрагивали два белых крыла. Алые капли крови блестели на них рубинами.
   - На кого кровь оливариуса попала, тот остался в сознании, - добавил Звас. - А мы как раз на проветривании вчетвером в преферанс играли.
   - Азартные игры на рабочем мсте запрещены, - прошептал Крунча. - И что теперь делать?
   - Подождем, - флегматично отозвался Тукха. - Что тут поделаешь?
   - Но это же так прекрасно, что вокруг! Так ужасающе прекрасно!- воскликнул Нокхья. - У меня такой прилив вдохновения! Вот послушайте, мне явилось только что:
   "Бездвижен град и клас бездвижен,
   Застыла в кладезе вода,
   И всяк, кто в скорби, кто обижен,
   Уж не отмстится никогда..."
   - А разве град и класс могут двигаться? - перебил вдохновенного пиита Звас.
   - Дурень, град -- это город, а клас -- это колос, - Нокхья выразительно постучал по темечку. - Тьфу на тебя, Звасушка, не внемлешь ты высокому.
   - А Вы-то сами. Отчего Вы-то в уме и здравии пребываете? - гаденько поинтересовался Бурья. - Оливариуса, вроде бы, в Вас не замечено.
   - Откуда ж мне знать? - смутился Крунча и удалился в свой кабинет.
   Он безуспешно позвонил Джарье, потом домой, потом супруге, а потом отрубил волновик и зарыдал.
   Он знал, что произошло, и он не ожидал, что планы тех, кому исправно платил дань уже несколько лет, так внезапно изменятся.
   - Будьте вы прокляты! Будьте вы многожды прокляты! Предатели иудовы! - пробормотал он.
   За шиворот полился холодок, кабинет окутало туманцем. Сквозь туманец проявилась мерцающая тень и, не принимая никакой специальной формы, впрыснула в уши бесстрастную фразу:
   - Предательство -- ваш удел, удел слабых. Нам оно не надобно. Все остается в силе.
   - Но как же..., - закричал господин Крунча. - Я же видел...
   - Плановая подстройка под ваши поля. Еще неделю можете жить спокойно. И касаемо лицедеев -- найдите объектов с более подвижной эмоциональной сферой. Мы ими недовольны.
   - Я понял, - с еле скрываемой ненавистью проговорил Крунча.
   Тень растворилась, и постепенно начали оживать приборы. Затем прозвенела волна супруги, чей сбивчивый рассказ о кошмарном обмороке господин Крунча выслушал вполуха и с раздражением, затем позвонил старший сын, затем в кабинет ворвалась Янья и заверещала, что пока вся канцелярия пребывала без сознания, кто-то умыкнул важные документы о намерениях на следующий квартал. И только когда на связь вышла дочка, любимая Джарьюшка, железный обруч, стянувший сердце господина Крунчи, лопнул, и он расслабленно вздохнул.
   - Ну что ты беспокоишься по мелочам, - сварливо сказала Джарья. - Звонишь все время, дергаешься. У меня все нормально. Да, па! Привези мне клубники вечером! И манго! И императорских креветок!
   Еще пару дней назад господин Крунча рассердился бы и немного поругался бы с избалованным отпрыском -- ни клубнике, ни креветкам был не сезон. Но сейчас он только кивнул -- будто бы дочка могла видеть, как он кивает! - и произнес:
   - Хорошо, Джарьюшка. Привезу.
  
К оглавлению
  

Глава 23. Джала, таящий фамилию.

   Джала, таящий фамилию, жил очень долго. Он сбился со счету и не помнил, сколько раз он обновлялся. Первая жена его перешагнула Рубеж, за ней дети, два мальчика. Потом вторая супруга оставила его вдовцом, и их общие дети, снова два мальчика, ушли вслед за матерью. Третья жена провела достаточно долгое время под этим небушком, но и ее проводил вечный Джала. И их новых детей, трех мальчиков. Не осталось даже тех, кто мог бы пошутить о том, что он рождает только парней, будто готовится к войне. Все ушли за Рубеж, жил только Джала.
   Он по первости ходил к туманным зонам, ждал, не вспомнит ли какая-нибудь жена о нем, не передаст ли весточку. Или хотя бы один из семи сыновей навестит отца. Но, наверное, там, за Рубежом, у людей появлялись иные заботы, по сравнению с которыми прошлая жизнь казалась мелочной фитюлькой.
   После третьей Джала завязал с бабами. Нет, разумеется, кое-какие отношения у него случались, но чтобы жениться -- увольте! Все три его супруги пришлись настоящими грымзами, они пилили его с утра до ночи, как только Джала оказывался дома. Слава Творцу и всем Престолоприближенным Споручникам, домой он заглядывал не каждый день. Не потому, что злостно загуливал, а по причине своей хлопотливой работы.
   Может, потому Джала и бесконечно обновлялся, что нужен был на этом свете такой ответственный и неподкупный утилизатор дурных намерений. Мусорщик, называла его первая жена. Ассенизатор, звала вторая. А третья гадко дразнила говночистом. Ну, дуры бабы, что взять с их куриного умишка!
   С тех пор, как высоколобые мужи из академии наук открыли то место, где у человека рождаются потребности, желания и прочие жгучие намерения, а ловкие инженеры сумели соорудить первый инструмент для оперативного вмешательства в эти тонкие эфиры, жизнь на Земле стала чуточку спокойнее. Джала гордился тем, что он был в первой десятке утилизаторов мира, и разве ж глупым женщинам осознать эту гордость? Они-то как были при кастрюльках сто тысяч лет назад, так и остались.
   Утилизацию дурного желания у самого первого его клиента, Джала помнит так, словно тот ушел от Джалы полчаса назад. Его привела к Джале парочка законников. Они пристегнули клиента наручниками к стальному столу, намертво приваренному к полу, и отвесили смачный подзатыльник, когда клиент стал орать непотребные слова. Джала не любил, когда ругаются не по делу, а просто так, и мелькнувшая было жалость в нем быстро испарилась.
   Следуя принципиальной инструкции, Джала сперва усыпил клиента легкой продувкой ментального тела, а затем принялся рассматривать визуализированные образы дальнейших намерений прикованного буяна. Парень собирался попробовать новый дурман, на встрече Нового Года трахнуть некую Стхирам, прикончить соседскую собаку, получить лицензию на управление самоходкой и купить маме стиральный агрегат взамен сломанного. Были и другие намерения, но инстукция четко рекомендовала работать исключительно с хорошо оформившимися желаниями во избежание ошибок, способных изменить временной тензор. С тензорами Джала был плохо знаком, а с инструкцией хорошо, поэтому он сразу выделил только то, что увидел дурного: дурман, собаку и трахнуть.
   Конкурс в отряд утилизаторов был бешеным, почище, чем в академию лицедейного искусства. И платили превесьма достойно, и престижно было быть первым. Джалу взяли за твердые моральные устои, за отсутствие тех самых дурных намерений и за безупречную репутацию родителей и их родителей. Смысл в таком отборе был огромным, ведь первые утилизаторы практически в одиночестве выносили суждение, какое намерение является дурным, а какое -- нет. Это сейчас идет мгновенное подключение к единой базе морального оценивания, а тогда утилизатор работал по своему усмотрению. Запись, конечно велась, но пока ее расшифруют, пока рассмотрят на совете утилизационных дел, пока подошьют к делу, глядишь, и полгода пройдет, и кто уже о старом вспоминать будет? Махнут рукой, и все дела.
   Поколебавшись, Джала тогда решил не прикасаться к намерению, формализуемому словом "трахнуть", ибо оставалась неясность -- взять ли неведомую Стхирам силой или же склонить ее к обоюдному удовольствию ласковыми речами и брызгами шампанского. Он остановился на желаниях убить собаку и принять дурман. Потом, поднастроив визуализатор, опознал расплывшуюся на всю ментальную сферу непрерывное желание сквернословить. На эти три намерения Джала потратил около шести часов -- нелегко тогда было несовершенными инструментами выковыривать злопомышления из липкой каши незрелой ментальности.
   Спустя пару десятков лет такие элементарные намерения Джала вычищал с лету -- два взмаха, и готово. Но в тот день Джала взмок настолько, что супруга заподозрила его в посещении танцевального клуба вместо работы, разумеется, с мифической змеей-разлучницей. Зато результат превзошел все ожидания. Проснувшийся клиент ни разу не произнес слова грязнее "дурачок" и воспылал любовью к собачкам и кефиру. Правда, его повторно потом привели на утилизацию после того, как он с ласковой улыбочкой на устах перевешал всех окрестных котов и таки изнасиловал девушку по имени Стхирам.
   На утилизацию дурных намерений попадали либо по доброй воле либо через привод посредством законников. Одно время некоторая одержимая коалиция державников пыталась протолкнуть канон, по которому утилизации подвергались бы все дети принудительно сначала в возрасте семи лет перед школой, а затем в возрасте четырнадцати лет перед получением этикетки. Но ничего из их затеи не вышло, поскольку мощное родительское лобби восприняло это как попытку вмешательства в Божественный промысел и приложило все усилия, чтобы канон не было принят.
   Сколько дерьма перевидал на своем веку Джала, не передать! Иногда он просто содрогался от того отвращения, что возникало, едва он считывал осознанные намерения очередного клиента. В такие минуты Джале хотелось не колупаться в нечистотах, вычищая немногочисленные светлые позывы от грязи, а просто-напросто убить существо, которое по ошибке называли человеком. Так вышло бы быстрее, безопаснее, надежнее и дешевле.
   Работа требовала тщательности и осторожности, потому что, как оказалось, дурные желания -- это заразно. Тогда этого никто не знал. Джала подхватил однажды подобную инфекцию, обнаружив одним прекрасным утром нестерпимое желание пробежаться в покер-кружок и провести там чудесный вечерочек за зеленым сукном. Занятное намерение, если учесть, что в покер Джала отродясь не играл, и даже не знал правила игры. На изучение правил и вливание в коллектив игроманов у Джалы ушло несколько недель и полугодовое жалованье. Обеспокоенная супруга накатала на мужа жалобу, начальство пошло ей навстречу, и сам Джала лег под нож своего коллеги. К счастью, устранили порочную тягу быстро и без последствий, а Джала приобрел бесценный опыт по части психологии людей, одержимых тайными страстями.
   Когда настал срок, и Джалу отправили на выслуженное содержание, он месяц ходил суровой тенью за начальником утилизационного отряда и требовал позволить служить дальше. Именно так -- требовал позволить. Пару недель начальник с ним ругался, убеждая, что не положено, что с возрастом сдвигаются границы морального, и человеку небезопасно становится доверять столь деликатную работу. Еще пару недель начальник бегал от настырного Джалы, но тот научился подстерегать его в самых неожиданных местах, и начальник сдался.
   - У тебя профессиональная деформация, - сказала жена, узнав о повторном приеме его в утилизаторы. - Нет чтобы внуками заняться. Или помочь мне вывести новый сорт брокколи.
   Нет, жены Джале попадались неумные. В смысле образования вполне нормальные, но в смысле понимания второй половины -- просто дуры! Брокколи Джала терпеть не мог, зеленой соплистой субстанции он предпочитал нормальную капусту и нормальную картошку. Предложить ему переключиться на брокколи могла только самая слепая и глухая женщина.
   И Джала прослужил еще два десятка лет. А когда ручную утилизацию сменила автоматическая, он в срочном порядке стал подыскивать новое приложение сил. Его наивные ориентиры ничуть не изменились, и главным принципом по-прежнему оставалось стремление к чистоте на этой планете.
   Может, Джала и склонился бы с возрастом к выращиванию кабачков, если бы не случай с двумя беглыми каторжанами. Джала рыбачил как-то по весне в глухой Архангельско-Серафимской глубинке, хариус и ряпушка сами прыгали в его лодку-самоходку, и даже судачок на удочку ловился. Северные ночи, благоуханные дымами костерков и ароматами свежей ушицы, настраивали на философский лад и заставляли душу трепетать от восторга перед благодатью, разлитой в природе. Одну такую тихую ночь разорвал истошный женский крик и разухабистый мужской гогот. Шумели неподалеку, метрах в трехстах. Джала по старой привычке прощупал ближайшие ментальные сферы прибором, с которым он не расставался даже на рыбалке, прибором, списанным из-за поломки модуля точной подстройки, но лично Джалой отемонтированным. Шансов понять что-либо было мало, слишком размыты были обычно в ментальной сфере намерения проходящих мимо людей, но тут, на чистом берегу чистого и немноголюдного озерца Джала четко уловил два вошедших в резонас желания. Касались они кричащей от ужаса девушки, и минуты жизни этой девушки были бы сочтены после исполнения сих крайне дурных намерений. Джала даже уловил нюансы, от которых он подпрыгнул на месте и схватил пулевик -- девушку собирались оторвать от кокона, чтобы не дай Бог, она после шага за Рубеж не дала знать о своих обидчиках.
   Раздумывать было некогда. Ничего Джала бы не успел -- на девушке, судя по треску, уже была разорвана одежда. Джала, пригнувшись, зашуршал по прибрежным кустам и выбежал на тихую скрытую полянку. На полянке он не стал прятаться, он просто вышел во весь рост со вскинутым на плечо пулевиком и засадил в каждого из двух негодяев по несколько волновых пуль. Джала не собирался читать им нотации и произносить что-либо эпохальное, дабы они перед смертью осознали глубину своего падения и ужаснулись. Ни к чему это. Ничего светлого его утилизационный прибор не показал. Нечего было очищать от дерьма. Вся душа каждого было одно лишь дерьмо.
   - Кажется, я вовремя, - удовлетворенно произнес он. - Не ходила бы ты, барынька, одна разгуливать по темному лесу.
   Еще он сказал девушке:
   - Проболтаешься, меня навсегда упрячут на каторгу. Как ты думаешь, это будет честно?
   Испуганная девушка, трясясь и судорожно прикрывая оголенную грудь, еле слышно выдавила:
   - Нет...
   - Тогда иди вон к тому шатру, а я обо всем позабочусь.
   Девушка ушла, и Джала разрядил в безжизненные тела весь волновой запас. Ему не хотелось предавать земле эти грязные останки, ему не хотелось думать, как они будут тлеть и впитываться почвой и разноситься ручьями по чистому лесу, чистому озеру, чистым полянкам и лужайкам. Волновые пакеты испарили тела полностью, не просто развеяв их по ветру, но разорвав все сильные и слабые связи и превратив их осцилляторы в случайный набор блуждающих обертонов. Как работала волновая пуля, Джала представлял себе весьма смутно, но зато знал, что волновиком можно избавиться от любого предмета. Он открыл это случайно, когда тренировал реакцию и учился передавать мысленные импульсы на спусковой механизм в ускоренном режиме. На определенной скорости пакеты образовывали неразрывную волну, резонирующую с внутренней частотой человеческого тела и несущую ему необратимые разрушения. Джала брал на пробу пулевик своего приятеля, и ничего не получилось. Наверное, в нем была частота, чуть-чуть иная, чем в орудии Джалы, и попасть в тон с ней Джале не удавалось.
   В шатре Джала напоил бедолагу огоньком, та сразу захмелела, но перестала трястись и смогла рассказать Джале, что она студентка, выполняет на озере курсовую работу по изучению сапропелевых жучков. И что она хотела набрать воды для чая, а они как выскочили сзади...
   - Вот про жучков и говори, ежели чего, - наставил ее Джала и уложил спать.
   Поутру в их шатер постучался законник -- уставшего вида мужичок лет пятидесяти. Плохой возраст, подумал Джала, глядя на него, дети выросли, жена стала старой, а сил еще до хрена, и не знаешь, на кого бы их обрушить.
   - Вы никаких посторонних людей не видели ночью? - спросил законник, пристально оглядывая пожилого человека с лысинкой и клочками волос на висках, с серыми пронзительными глазами и тонким крючковатым носом, с плотно сомкнутыми губами и неожиданно-румяными щеками под косматыми бровями неопределенно-сивого оттенка.
   - Да тута все посторонние, - зевнув, поведал Джала. - Ни одного пейзанского поселения я тута не видел поблизости. Все откуда-нибудь приехали. А что случилось-то?
   - Беглые каторжане шныряют. Вроде, их вчера видели в вашей стороне. А кто там у вас?
   - Сие внучка моя, господин законник, что более бдительный, чем я.
   - Внучка? Что-то не больно вы похожи, - усомнился законник.
   Джала посмотрел на свету на девушку и понял сомнения законника -- вида она была манчжурского, по обмену, что ли приехала? К тому же порванная кофточка ее неудачно распахнулась, и девушка, смущаясь, бросилась запахиваться и кутаться в спальный мешок.
   Джала отвел законника в сторонку и проникновенно произнес:
   - Командир, жена узнает -- убьет.
   Законник с изумлением и восхищением посмотред на старого греховодника, расхохотался и пообещал:
   - Не узнает... Эх, научиться бы девок убалтывать! А я себя старым считал!
   - С пенсиона все только начинается, - доверительно поведал Джала. - Вон там студиозусы стойбище раскинули, ни одного парня у них, рекомендую наведаться. Тут ведь оно как: стар с подушками, да молод с девчушками!
   Этот случай словно перещелкнул в голове Джалы сокрытый выключатель. Он понял, что нет в нем ни капли жалости к тому отродью, что вынашивает мерзкие планы. Но также он понял, что ненависть его имеет устойчивые границы: убить он может, а разорвать связь с коконом -- нет. Человек должен иметь шанс, даже если он такой страшный.
   Поначалу Джала осторожничал, выносил приговоры пару раз в год, тщательно готовясь, сверяясь с поминутным расписанием своих жертв. Он неспешно вычитывал и заносил в досье все упоминания в инфосфере о подонках, выслеживал мерзавцев, стараясь лично убедиться в том, что они заслуживают кары, доставал пулевик и вершил своевольное правосудие.
   Он не испытывал ни радости, ни отвращения к самому действу. Он бы предпочел, чтобы всех негодяев скопом сослали в Гренландию или на Амазонку, дабы хорошие люди не страдали от их злокозней. Но негодяи не кончались, и с ними не кончалась миссия Джалы.
   Деяния Джалы не оставались незамеченными. Когда он распылил сыночка одного из законников в высоком чине, вся силовая канцелярия встала на уши. К Джале как к владельцу зарегистрированного охотничьего оружия несколько раз наведывались с проверкой, но тело отсутствовало и волновая экспертиза была бессмысленной. К тому же Джалу соседи и супруга с детьми, а равно как и бывшие коллеги по службе, единодушно характеризовали как человека спокойного, рассудительного, все силы прикладывающего к разведению новых сортов брокколи на персональной грядке в Таврическом саду. Проснувшуюся любовь к огородничеству жена Джалы всячески поощряла и под это дело даже отпускала его на одинокие рыбалки, чего ранее Джала добивался с боем и скандалами.
   Тайна пропавшего чиновничьего сына так и осталось тайной. Законник публично поклялся отомстить убийцам (несмотря на всеобщее мнение о том, что сын его просто сбежал в какую-нибудь далекое место, прихватив папины сбережения), но обещание не выполнил, потому что Джала отправил за Рубеж и его. Грехов за папашей Джала насчитал раз в десять больше, чем у сына. Общественность побурлила и довольно быстро забыла о законнике и его чаде. Самого чиновника искали не слишком охотно, видать, многим пришлось на руку его исчезновение.
   Когда Джала проводил жену, брокколи на грядке сменила земляника, для внуков. Внуки выросли, дети ушли вслед за женой, а Джала, казалось, ничуть не менялся -- все те же клочки волос на висках, все тот же крючковатый нос. Румянец утих, но только потому, что Джала перестал бывать на природе, и рыбалка, и грибы ему наскучили.
   Потом грядки в Таврическом отменили -- к большому облегчению Джалы. Потом пулевики запретили, предписывая сдать ранее приобретеное оружие. Джала, разумеется, не захотел расставаться с пулевиком, и никто к нему не прицепился, так как никто уже не помнил о его оружии, а кто и помнил, не верил, что оно может служить так долго.
   Джала исправно начищал пулевик и продолжал импульсные тренировки, поскольку, став совсем старым, с нетерпением и любопытством ожидающим перехода за Рубеж человеком, Джале совсем стало нечего делать и нечего терять, поскольку он продолжал стоять на бессменной своей вахте по утилизации отходов.
   Джала переселился в центр Санхт-Петербурга, порвав с последними знакомыми и соседями. Он напрочь исчез из чьей-либо памяти. Да и кому помнить, если нет уже даже внуков, а правнуки и их потомки разбросаны по всему свету и не слишком обеспокоены биографией мифического предка.
   Иногда город сотрясали криминальные сенсации -- это Джала выходил на охоту. Но от сенсаций оставались только легенды о неуловимом судие, как окрестили Джалу один из бойких писак-папирников. Организовался даже фан-клуб летучего судии. В сети сложилось небольшое, но устойчивое числом сообщество по раскрытию Джалиных тайн. Апофеозом отражения дел Джалы в массовом осознании стала филинофильма "Судия идет по следу", в которой Джалу вывели не человеком, но ходячим архетипом -- защитником убогих и сирых. Судию в нем звали Джала Гробинхуд, что зародило немало сомнений в душе настоящего Джалы, не поживает ли на свете весьма осведомленный о его деяниях человек. Джала, конечно, не редкое имя, но все же от такого совпадения по коже пробегал морозец.
   Один из дотошных членов сетевого сообщества собрал и проанализировал данные с метеорологических и экопочвенных датчиков за все годы необъяснимых исчезновений тех, кому судия вынес приговор. Он обнаружил выходящие за рамки статистики выбросы элементарных волновых образований в районах предполагаемых убийств. Другой его сотоварищ так же, как и Джала, сумел при помощи волновых пакетов и нескольких месяцев тренировки распылить несчастного голубя. Джала ждал, что эти два открытия соединятся в единую цепь, но отчего-то этого не произошло. Джала даже немного посожалел об этом -- душа его с некоторых пор настойчиво требовала исповедаться.
   Смутная тяга к исповеди разрешилась довольно неожиданно для старого Джалы. Он сидел у раскрытого окна в своей келейке на Зверинской и обозревал от нечего делать пустынный двор и глухой забор кирпичной кладки. Вчера от этого забора окружные службы унесли гору барахла и мусора, в том числе и прогнившие деревянные козлы, с которых недавно свалился один малец, решивший опробовать их на прочность. Джала видел, как разгневанный папаша мальца пинал злосчастные козлы и кричал о бездействии окружников, из-за которых калечатся дети. Мальца прибывшие лекари облили зеленкой и обмотали бинтами, а наутро десяток человек в синей форме вынесли со двора годами копившийся хлам.
   Во дворе, голом и безлюдном, окруженном с двух сторон глухими брандмаурами и с одной стороны высоченным забором, после уборки стало совсем пусто. Глаз упорно искал зацепку, но вынужден был скользить только по стенам и рядам кирпича. Юноша, влетевший во двор и остолбеневший возле забора, явно не ожидал увидеть отсутствие мусора и особенно козел. Джала об этом знал точно, потому что он все от той же скуки покручивал поиск чьих-либо намерений в близлежащих эфирах на своем древнющем утилизационном приборе и без труда уловил жгучее желание парня перемахнуть через забор. Желание было ярким, отчетливым и очень тревожным. Если верить спектрам, Джала назвал бы его главным желанием в жизни парня. Джала хихикнул: ну и желаньице -- одолеть ограду! Однако вослед за юношей во двор неспешно вошли трое с шаровыми пистолями, и Джале все стало ясно.
   Мальчишка Джале понравился сразу -- его намерения были чисты, аки вода в горной речушке, ну, если не считать той щекотливой области, что касалась женщин. "22 года" - показал прибор, вследствие чего Джала совершенно снисходительно закрыл глаза на эту часть спектра. К тому же у парнишки веером раздувался шлейф, а всех обладателей шлефа Джала безмерно уважал. Хвост -- это труд поколений. Это единая душа безупречно честных и благородных людей одного рода. Его не купишь за деньги и не приклеишь в косметической клинике. Поэтому Джала пинком опрокинул стол, из раскрывшихся створок столешницы выхватил своей верный импульсный пулевик и с лету подбил всех троих. Он побоялся задеть мальчишку, в ужасе прижавшегося спиной к забору, поэтому не стал подчистую утилизировать нападающих -- слишком большая энергия, концентрирующаяся в радиусе двух метров, могла уложить и парня.
   Юношу стало выворачивать. Не видел еще смертушки близко, подумал Джала, выходя во двор. Под громкие и неаппетиные звуки старик огляделся. Бабка на втором этаже уже спала, все самоклейки на ее окнах были погашены. Плотно задернутые шторы и поигрывающее северное сияние за ними на первом этаже у художника-эротомана свидетельствовали о проистечении действа, от которого оторваться было непросто. На четвертом уже неделю как съехали очередные жильцы съемных апартаментов. Бог милостлив -- ни одного свидетеля! Надо побыстрее увести пацана и завершить процедуру.
   - Чего голосишь, нюня? - сказал Джала, когда тот, всхлипывая, сполз на землю. - Я же вовремя. Не было еще случая, чтобы Джала был невовремя.
   - Вы их убили...
   - Ну да. Убил. А иначе они бы тебя.
   - Вы их до смерти убили...
   - Вот заладил, кулёма, - осерчал Джала. - А как еще можно убить? Не до смерти? Понарошку? Вставай, тютя, и шлепай вон в ту парадную, апартаменты на третьем уровне. Ключ - "герменевтика".
   - Почему герменевтика?
   - Потому что герменевтика!
   Джала рывком поднял парня за рукав и придал ему нужное направление с достаточным ускорением. Отметил про себя, что дверь в подъезд открылась мгновенно, как только парень поднялся на ноги. Сам Джала освоил "герменевтику" не скоро, пару раз, бывало, художник, придумавший этот ключ к замку, выходил на двор, чтобы открыть старику упрямую дверь. У всех людей ключи как ключи -- арбузы, собаки, табуретки, ну, вуаль, на худой наконец, или пуантилизм, а у них герменевтика. Представить герменевтику тяжело, размышлять о ней нереально -- и как прикажете отпирать замок?
   А мальчишка-то из образованных...
   Джала хладнокровно убрал тела, с удовольствием ощущая послушную мыслям работу руки, присыпал песком следы крови, но так, без особого рвения, словно предчувствуя, что таиться более не придется, что далее все будет в открытую и без колебаний духа. Пошел домой, закинув пулевик на плечо, словно не с бойни возвращался, а с сенозаготовок -- с острой косой на плече. Думал лишь о том, что пулевик весь разрядился, что надо бы подкачать.
   Парень пришел в себя и с порога объявил:
   - Именование мое -- Набха Лагху, что из рода Ваюхов, досточтимый господин, что более... более..., - он не нашел подходящего эпитета и просто закончил, - чем я.
   - Ты эти ёпти-мопти барышням оставь, - поморщился старик. - Зови меня Джала. Или дед. Или -- ты. А фамилию знать тебе незачем, считай, что нет у меня фамилии.
   - Я понимаю, - серьезно кивнул юноша, - уважаемый ты дед Джала. Надо зарыть трупы? Когда стемнеет, да?
   Мальчуган -- прелесть, умилился Джала. Закопать трупы...
   - Какие трупы? - хлопая косматыми ресницами спросил он.
   - Вон те. - Набха придвинулся к окну и обомлел. - Они ушли?
   Он вспомнил кровавые потроха и сам же усомнился:
   - Пожалуй, далеко им не уйти в таком виде...
   Старик расхохотался:
   - Пожалуй, им никуда не уйти уже. Забудь. Не было никого. Расскажи, лучше, что за тягости у тебя. Говори смело, отчего в спине засвербело.
   - Не могу, уважаемый дед Джала. К сожалению, они касаются не только меня.
   Старик вскинул пулевик, направил парню в грудь.
   - Рассказывай, - приказал он.
   На лице у парня мелькнула легкая тень испуга, которая, неожиданно для Джалы, переросла в глубокую задумчивость, по выходу из которой парень провозгласил:
   - Можете опустить ствол. В пулевике больше нет заряда. Я тут поразмыслил, и решил, что все-таки стоит Вам... тебе все рассказать. Мне нужен помощник. Мужчина. У меня в соратниках пока одни только дамы. И ребенок.
   - Как ты догадался? - поразился старик. Ему стало вдруг ужасно жарко. Он отложил пулевик, расстегнул ворот рубахи, утер со лба пот.
   - Я все думал, куда же ты дел тела? Понял, что вариантов ровно два: либо ты их спрятал, либо они прекратили иметь свю форму, видимую глазом. Первый вариант я сразу отбросил как неконструктивный и очень рискованный. Во втором случае нужна большая мощность, чтобы волновой конгломерат тела распался на мелкие волновые пакеты. Для этого необходим некоторый излучатель. У тебя в руках был импульсный пулевик -- прекрасный образец излучателя. Я подсчитал необходимую частоту передачи импульсов, понял, что при должной тренировке и при условии настройки оружия на некоторый диапазон волн это вполне реально. И еще я подумал, что тебе очень много лет, и у тебя было время потренироваться. И что, наверняка, ты извел на это весь заряд пулевика. И еще я понял, что ты... Кстати, а кто такой дурацкий ключ придумал - "герменевтика"? Я замучился ее представлять...
   - Замучился он, умник, - усмехнулся дед. - Я как-то полночи простоял перед дверью, все не мог вообразить эту чертову герменевтику. Соседушка этой мой чудит, такой же умник, навроде тебя. Кобель он и выскочка, сип ему в кадык, типун ему на язык.
   Усмешка и старика вышла черезсильная, ибо деду было не до смеха. Джала понял, что этот сопляк мгновенно решил загадку, терзающую общественность уже почти век. И душа Джала затрепетала от облегчения.
   - Ты все знаешь теперь? - спросил Джала хрипло.
   - Теперь знаю, господин неуловимый судия. Я в детстве семь раз смотрел фильму про тебя. И даже играл потом в Гробинхуда.
   - Набрехали они в фильме с три короба. Не так все было. И фамилия моя не Гробинхуд.
   - А давай я тебе герменевтику сменю на что-нибудь другое, - свернул вдруг в сторону Набха.
   - Дак это ж к кодерам идти надо.
   - Ерунда, я сам справлюсь.
   - Ну, давай. А на что?
   - А кто у тебя тут живет еще, кроме художника?
   - Бабуся живет. И я.
   - Тогда давай подберем слово из твоей молодости, о котором сосед не слыхал. Пусть тоже потрудится.
   Джале эта идея понравилась. Он предложил:
   - Ну, может, чувырялка?
   - А что это?
   Джала нырнул под софу и вытащил оттуда странную палку доисторического вида со светящимся острым наконечником.
   - Вот она, - с гордостью произнес старик. - Я ею под лопатками чешу. Руками-то не достать. Все равно теперь ни на что уж не годна.
   - А раньше на что была годна?
   - Ты, кулёма, о чувыках слыхал?
   - Нет. Но если у тебя есть выход в сетевую гносеотеку...
   - Разузнай, парень, разузнай. Этой штукой мы когда-то чувык ловили. Эх, вот тебе и на, были времена...
   - А бабушка знает ее?
   - Знает. Не сомневайся.
   - Тогда минуточку...
   Набха снова задумался, рассеянно теребя в руках чувырялку. Старику стало еще жарче. Он скинул рубаху и залпом выпил стакан воды, налитой из музейного графина. В доме у старика все было музейным -- софа с гнутыми ножками, овальные окантовки гологравюр, филинограф с ручками, которые надо вращать пальцами, скатерть с кистями на круглом столе.
   - Готово, - сказал Набха, когда снизу из раскрытого окна пискнул блокиратор. - Теперь у вас чувырялка. Теперь соседу тяжело придется.
   И забеспокоился:
   - А все чувырялки так выглядят?
   - А какая разница?
   - Понимаешь, когда мы ставим кодовый замок, мы должны представить именно тот образ, который был в голове у кодирующего. В сущности, вы просто договариваетесь об одинаковом для жителей подъезда образе. И если какой-нибудь огурец на всей Земле все представляют одинаково, то всякие хитрые слова у каждого имеют свое представление. Но это неважно, главное, чтобы это представление было одинаковым для всех, кто пользуется конкретным замком. Тебе потому и было трудно открывать дверь, что ты пытался вообразить не вообще герменевтику, а герменевтику в представлении соседа. Ясно, к чему я веду?
   - Кажись, да, - пробормотал сбитый с толку Джала. Этот вихрастый мальчишка был непохож на остальных своих сверстников. И слушать его было непривычно. - То есть теперь сосед должен будет воображать чувырялку, как видел ее ты?
   - Ага. Я потому и беспокоюсь. Откроет сосед гнозис, а там изображение совсем не такой чувырялки, как у тебя.
   - Да они все одинаковые, - решительно покачал головой Джала. - Чего на чувык еще фантазию тратить? Ох, что-то духота сегодня разыгралась. Даже ночью...
   - Это не духота, - повинился Набха. - Это от побочный эффект от моего думания.
   - Думатель? - с нескрываемым уважением спросил Джала.
   - Думатель.
   - Тогда-то ясно... Садись, парень, в ногах правды нет...
   О сваминах Джала и слыхом не слыхивал и, кажется, не вполне в них поверил. Зато при упоминании о Совете Шести Владык оживился:
   - Ишь, выплыли! Когда я был сопляком, ну как ты сейчас, в моде была конспиралогическая теория насчет того, что весь этот мир управляется крохотной горсткой людей, владык, как их называли. Один папирник, помнится, даже накропал статейку, в которой перечислил оных. Их ровно шесть было.
   - И кто там был? - взволнованно спросил Набха.
   - Да разве ж я помню? - развел руками старик. - Почти сто лет прошло, память-то всю измозолил. Помню только наш Верховноначальник Руси был в списке. И кто-то из Веспуччии, но не Чиф их, кто-то другой...
   - Ладно, неважно! Коли была статья, ее можно в гносеотеках отыскать! - обрадовался Ваюх. Небесные глаза его загорелись, лицо осветилось радостью, сам стал в нетерпении поерзывать на софе, будто жизнь его не висела на волоске полчаса назад, и не было ни крови, ни вывороченных кишок.
   - Засиял-то, засиял, точно кот на масленицу, - нахмурился Джала. - Ничего ты не найдешь, умник. Нет ничего в гносеотеках.
   - Ты уже искал?
   - Не то чтобы искал... Было лет семьдесят тому назад событие, которое заставило меня сунуться в архивы, и я сунулся, да все напрасно - никаких упоминаний о той теорийке и о шести владыках я не нашел. И папир помню, как назывался, и выпуски все его пересмотрел, а все впустую. Я тогда плюнул, да и забыл. На кой ляд мне эти владыки!
   - А что за событие?
   Джала снова утер пот:
   - Странное событие. Оно даже два раза было... Я только купил свой первый мобиль, развалюха - прости Господи! С деньгами тогда у меня не очень было, взял с рук самоходку времен царя Гороха, я на ней почти не ездил - больше под мотором лежал. И вот лежу я как-то под своим драндулетом, ковыряюсь в потрохах, а на морду мне ойля капает...
   - Ойля! - восхитился Набха. - Точно! Тогда на ойле самоходки бегали!
   - У меня и щеки, и лоб извазюканы были, и на губы струйка пролилась. Я лежал, ругался и отплевывался, и понимаю вдруг, что вокруг меня тишина мертвецкая. Ни птички не поют, ни дети не визжат, не старичье на лавках не гундосит. Страшно мне стало - ужас! Я выкатился из-под мобиля и обомлел: все вокруг спали! Или умерли. Я ж не понял сразу, с чего это за хохол да рылом в пол. Но только я встал, чтобы проверить, тут все и ожили. Сидят с глупыми лицами, ничего понять не могут - как они все на земле оказались, и почему, главное, все сразу. Ну, у меня рожа на тот момент такая же изумленная была, никто и не заподозрил, что я был в полном ажуре. А потом вечером по головизору сказали, что временное помутнение было у всех людей планеты, ибо Земля прошла сквозь какой-то дикую волну излучения Ануттамы.
   - Ануттамы? - пробормотал Набха. - Нет такого излучения. Я изучал природоустройство, это что-то выдуманное.
   - Может, и выдуманное, а может и нет, я вот не помню, чтобы кто-то из природников возмутился или выступил с опровержением. А еще предупредили, что всплески возможны и дальше.
   Набха закипятился:
   - Целая планета! Неужели совсем никто не возмутился, никто не потребовал расследования! Сие ж невозможно, уважаемый дед Джала!
   - И мне бы так казалось. И я так же возмущался, но все, кто заснул тогда, а заснули все, кроме меня, начинали вяло отмахиваться и говорить - да ну тебя, да что ты, да неохота, да лень... Вот так, парень. Вроде нормальные люди, а как дело касалось того случая, как дурели прямо, разве что слюни изо рта не текли.
   - А при чем тут владыки?
   - А притом, что через неделю это случилось второй раз. Только я на службе тогда находился. Мне очень захотелось спать, тело прямо лапшой какой-то стало, сижу и прямо шкурой чувствую, как мне хочется стечь со стула. А рядом коллега сидел - он уже грохнулся башкой о стол и отключился. Я смекнул быстро, что к чему, и быстро влил в себя противоядие.
   - Ойлю! - догадался юноша. - Ты же впервый раз ойли наглотался!
   - От, мозги, от я понимаю!... Но я еще на всякий пожарный лицо за ухом тоже ойлей мазнул - кто ж знает, что тогда помогло!
   - И помогло?
   - Помогло. Я выглянул в окно - там все застыло, как в первый раз. Ну, думаю, сбегать что ли к девчонке моей, она потом женой мне стала. Пока она дрыхнет, я того... Ну, поглажу там что-нибудь, а то недотрога она была, хоть плачь. Нет, ты не думай, я только потрогать решил, я ж не каторжанин какой... Приоткрыл дверь, чтобы выйти, и слышу - шаги. Двое. Идут и по очереди все кабинеты открывают. Я сел обратно, головушку на руки положил, будто уснул, стал ждать...
   - Ну! - нетерпеливо подтолкнул Набха, когда старик снова потянулся за водой.
   - По чугуну! Торопыга премудрая! Зашел начальник нашего ведомства и кто-то незнакомый мне. Незнакомый говорит - здесь все в порядке. Вижу - говорит начальник. И добавляет - далее идти не имеет смысла. Если самые крепкие отрубились, остальные и подавно. Согласен - говорит незнакомый - я сообщу совету владык, мы это не потерпим, что же эти совсем распоясались!
   - Ага! Владыки были в курсе!
   - Да кто ж разберет. В курсе ли, и есть ли они вообще на свете. Начальник мой тогда возразил незнакомцу, дескать, не надо на совет владык, ибо спросят, почему сами здоровы остались, и правда про кровное условие всплывет. Я-то сразу после службы козликом поскакал информацию о владыках и кровном условии искать, ну и обнаружил полное ее отсутствие. Не знаю насчет сваминов, но владыки эти явно чего-то мудрят и скрывают.
   - Если они есть, - снова задумался Набха.
   - Эй-эй, парень! - почти закричал старик. - Ты это брось! Я тут окочурюсь от теплового удара! Ты лучше на мирное дело это пусти!
   - Как? - удивился Ваюх.
   Старик, тяжело фыркая, бросился в соседнюю комнату и приволок непонятного вида агрегат - кусок какого-то механизма с трубочками и проводочками. Он подложил на стол папирку, а на нее взгоромоздил железяку. Рядом положил пулевик.
   - Заряжай, - сказал он. - А без толку дурью маешься.
   - Как? - снова удивился Набха. - Я же не могу заставить энергию проистекать с пальцев!
   - У меня уловители любого колебания стоят и там, и там, - с гордостью пояснил Джала. - Не бойсь. Ты сиди, думай, а они все уловят.
   - А это что?
   - Аккумулятор для мобиля. Не видел разве?
   Кажется, музей у старика не только дома, но и в гараже, решил Набха. Современным мобилям с их он-лайн подключениям к энергетическим слоям аккумуляторы были не нужны. Последнюю аккумуляторную самоходку выпустили полвека назад где-то в Уланбатории специально для пастухов на высокогорье.
   - Я тебе постелю тут, - засуетился Джала, расценивший изумленное молчание гостя как знак согласия. - Ты перед сном поразмышляй о чем-нибудь, а утром мы придумаем, что с твоими сваминами делать. А девчонке твоей я сам позвоню. И родителям. Тебе нельзя волну показывать.
   Дед тренькнул домой и Джарье, все у них было спокойно, законники пришли и ушли, девчонка рисует, вместо того, чтобы делать наставительные упражнения, и Набха со спокойной совестью улегся на старую трескучую софу.
   Он попытался подумать о сваминах и владыках, но ощутил внезапно скуку и вернулся к размышлениям о проективной геометрии. Поковырялся в инвариантных свойствах, доказал десяток простеньких положеньиц и обомлел. Обомлел от перспективы, от того, что могло быть следствием всех этих немудреных теорем.
   По всему выходило, что все объекты во вселенной фрактальны и бесконечны. И то,что мы видим как вполне компактное, то бишь ограниченное и всюду плотное, множество универсальных составных частиц - есть проекция множества более высокого, более насыщенного атрибутами и свойствами, равно как и оно само проецируется на более низкие уровни, теряя в размерности и присущих ему качествах. А что уж говорить о некомпактных структурах!
   Набха представил, что где-то выше живет парень, чьей проекцией, он, Набха, является, и где-то живет его проекция. И как сам Набха не подозревает о своей тени, так и высший Набха не имеет представления о Набхе настоящем... Набха стал воображать, как бы эти другие Набхи могли выглядеть, но коварный сон сморил его и хоровод Ваюхов прекратился. Очень, кстати, вовремя, поскольку лежащее на папирке чудо-юдо начало уже искриться и пощелкивать.
  
К оглавлению
  

Глава 24. Четверо на Душке в гости к Гршу Кумбхе.

   Кабы не была Джарья Крунча дочерью самого господина Крунчи, ни за что бы не одолела она гимнасиум. Всякий наставник, что заступал на путь вразумления по части природоустройства и математики, натыкался на одни и те же грабли, думая, что предыдущий дидактик был плох и не сумел должным образом нащупать дорожку, по которой знания пробьются в прелестную головку воспитанницы. Уж как только не выплясывали педагоги, пытаясь донести свой бесценный груз гнозиса! Один, тот что просвещал на последнем Джарьином гимнасическом курсе, сплясал даже в буквальном смысле слова, объясняя смысл колебательного контура и его импеданса. С тех пор Джарья колебательный контур представляла не иначе как размахивающего всеми конечностями человека с натужным от сопротивления лицом.
   На уроках, а также дома в часы наставительных упражнений, Джарья большей частию рисовала. Все, что можно было изобразить на папире или смодулировать на вседоступные вибрационные сферы, ну, или же хотя бы вообразить, Джарья осваивала легко и надолго. Но абстракции, покуда Джарья не находила им зримое воплощение, проходили мимо, как вода сквозь пальцы. Весь свой гимнасический срок Джарья практически потратила на подбор образов для тех материй, что образы иметь не может. А коли образы не подбирались, в гимнасиум приходил папенька, и как-то решал проблему.
   Зато любой предмет, которого касалась легкая рука Джарьи, волшебно преображалось. Пустая папирка расцветала сказочными картинами с замысловатым сюжетом, клочки тряпиц складывались в уютный плед, шаблонная голограмма, купленная за грошик в лавке на пункте автосамоходок, превращалась в настоящую филинограмму, способную вызвать смех или слезы, и даже старая табуретка оказывалась не табуреткой, а модной вешалкой для шляп.
   Джарья сама обустроила свою комнату и кабинет папеньки на работе. Все остальные залы, анфилады, коридоры и спальни их огромных апартамнтов, обставила мать, категорически воспротивившись привнесению в дом Джарьюшкиных идей.
   - Это жилище солидных людей, - заявила она, - а не студия дизайнера, убогого духом.
   От пафосных гобеленов и приторных пуфиков Джарью передергивало, но перечить матери не было сил. Никогда не было сил... И эта академии смирения духа и расчета материальных потоков -- Джарья не хотела туда, отказывалась, устроила вечером истерику, а утром... утром, разбитая и растерзанная, обескровленная до полупрозрачности, пошла и сдала свою этикетку с аттестатом зрелости, половина отметок в котором появилась лишь благодаря папенькиным стараниям.
   Когда-то давным-давно, когда Джарья была совсем крошкой, она мечтала о светлой студии, залитой солнечным светом, и жизнь ей представлялась радужной, счастливой -- кисти, краски, вкусно пахнущая папирка, филиномастер, искусный голограф, глина, клей, нитки. У нее много заказов и лучшие выставочные залы мира приглашают ее на фестивали и биеннале. Гордый и радостный отец прохаживается вдоль картин и важно роняет случайным зрителям: "Это моя дочь, да, моя дочь, сотворила". И нет математики, нет природоустройства и смирения духа, и материальных потоков, будь они неладны, тоже нет. И нет алчного взора матери. И нет алчных взоров родных братьев.
   Мама и братцы не всегда глядели с жадностью, словно измучены жаждой. Джарья еще помнила их улыбающимися, теплыми и уютными. Папенька еще не был важным господином Крунчей, и дом их стоял на самой окраине Санхт-Петербурга -- в Келломякках. Мама продавала цветы, братцы играли в футбол, а папенька, худой и красивый, исследовал высокие энергии в Главном Универсиарии, а заодно делал карьеру, как с трепетом произносила мама. Где-то во время делания карьеры папеньке повезло, он по знакомству протолкнул в городском соборе идею сгущения пространства, заручился поддержкой нужных чинов, выкупил старое фабричное здание и обустроил там собственное поизводство. Папенька почти не изменился с тех пор, он никогда не переставал любить Джарью, а мама...
   Сначала изменилась мать -- не прошло и полугода со дня открытия фабрики. Потом стал неласков страший брат, а за ним и младший. Ледяной морок застил им глаза -- всем трем. А папенька ничего не замечал. Дела у него шли в гору, он мало бывал дома, тратя почти все свое время на фабрику сгущения. После уроков в гимнасиуме Джарья забегала к отцу, рисовала до одури в его кабинете, пока он не отсылал дочку домой. Джарья всегда напрашивалась досидеть с отцом до окончания смены, но тот никогда не позволял находиться с ним поздним вечером. Джарья шла к родному очагу неохотно, ведь там была мама.
   Со временем Джарья научилась обороняться хотя бы на словах, она стала едка и остра на язык, растеряв почти всех подружек. Да они ей не особо и требовались. Достаточно приятельских отношений. Никому она не позволит заглянуть по ту сторону души. Пусть думают, что она высокомерная избалованная девчонка. Пусть не ведают, какой ужас сковывает ее при виде матери.
   Вот Набха совсем не такой, как все. Хотя все его отличие можно уложить в три коротких слова -- он ей верит. Джарья чувствовала это глубоким внутренним женским чувством. Кому другому скажи, мол, плохо мне, трудно и тяжело, рассмеется -- какие еще трудности у папиной дочки? Катается, как сыр в масле, имеет все по мановению мизинчика. А Набха не видел повелевающего мизинчика, видел лишь трогательную худенькую фигурку и огромные травяные глаза. Он не демонстрировал намерения оберечь, но Джарья знала вибрациями последнего своего волоска -- он тот, кто сумеет оберечь. Дурачок он, конечно, и ботаник недоразвитый, да кто ж знает, в какой момент из ботаников вылупляются мужчины?
   А вот и он.
   - Здорово, хвостатый, - нараспев произнесла Джарья. - Видел, что творилось?
   - Конечно! - отозвался Набха. Волна его побивалась тихо-тихо. - Интересно, это везде так? Или только у нас в городе?
   - Ну, очуметь! Тут чуть не окочурились все, а ему интересно!
   - Так в самом же деле интересно, - повинился Ваюх. - А ты как?
   - Я-то ничего. Страшненько только было ходить среди уснувших, а так ничего.
   - Ты не теряла сознание?!
   - Нет. Я и не поняла, чего это все повалились.
   Голос Набхи запнулся, Джарья уловила это сквозь шум и помехи.
   - Мы на Литейном, - сказал он, оправившись. - Движемся к твоему дому. У нас проблемы. А ты где?
   - А ты филиновизор не включаешь?
   - Нет. А что там смотреть?
   - Эх, ты, дендролог... Я там на соискании лучших девиц в следующий тур прошла. Вот отец заварнавился, когда я на сцену выскочила!
   - Здорово! - восхитился Набха. - Мы тебя подхватим? Подвезем..
   - Я на Кронверкском, напротив вертепа.
   - Стой там, - приказал Набха. - Мы скоро.
   Он отключился, оставив Джарью в недоумении -- кто это "мы" и на чем ее подвезут?
   Девушка села на ступени ближайшего здания. Чтобы скрасить ожидание, она достала блокнот и стилус и, склонив голову, принялась зарисовывать модель костюма, в котором она выйдет на сцену ровно через два дня. Наряд должен быть дерзким и нежным, обжигающим и ледяным одновременно. Все должны ахнуть и не смочь оторвать он него взгляда. Джарья погрузилась в работу, рука ее уверенными шрихами принялась набрасывала образы и отдельные детали, но неожиданно ее боковое зрение уловило некое копошение справа, чуть поодаль от нее. Джарья скосила глаза и напряглась.
   От самоходки у тротуара отлепился невыразительный человек без каких-либо примет, задрал голову, будто сверяясь с номером дома и двинулся в сторону Джарьи. В какой-то момент они встретились взорами, и девушка вскочила на ноги и понеслась прочь.
   Помнит ли обычный человек, какого цвета рубаха была на случайном встречном, подошедшим к нему, чтобы уточнить адрес? Сможет ли он описать облака на небе в тот момент? Заметит ли он, сколько любопытствующих особ будет прислушиваться к объяснениям, их не касающихся? И какие морщинки будут плясать в уголках их губ и на их лбах? Тот, кто утвердительно ответит на эти нехитрые вопросы, - счастливчик! Ибо природа щедро одарила его талантом художника, талантом наблюдателя. Джарья, стоя на подиуме под рукоплескания зрителей, осматривала публику, и ее цепкий взгляд отмечал все подробности и нюансы поведения людей в зале. Там, где Ави из рода Спира видела беснующееся стадо, Джарья Крунча мысленно срисовывала вскинутые руки мальчишки-подростка, впервые попавшего на столь шумное действо, завистливый прищур барышни во втором ряду, почесывание затылка деда-пейзанина, невесть как очутившегося на шоу соискания, подмигивание толстенького сластолюбца и -- внимательный и тяжелый взгляд человека со скрещенными на груди руками, взгляд, в котором не было ни грамма интереса к состязанию красоток, но одно лишь напряженное выжидание чего-то в отношении ее, Джарьи Крунчи. И этот человек был теперь совсем рядом, и взгляд его был все тем же -- напряженным, выжидающим и очень неприятным.
   Джарья, доверившись чутью, резво помчалась по проспекту подальше от неприятного господина. На ходу обернулась -- господин метнулся в мобиль и стартовал за ней следом. Ровно в этот момент подле Джарьи остановился древний, фыркающий и пыхтящий вонючим дымом агрегат, и Набха, выпрыгнувший из сего мастодонта, элегантно открыл перед девушкой дверь.
   - Быстро! - закричала Джарья. - Надо оторваться вон от того!
   - Ясненько, - произнес водитель, не менее древний, чем его самоходка. - Не бойсь, оторвемся. У него-то лайба не на ойле!
   Старик от души прибавил газку, мастодонт взревел и полетел к Крепости Петра и Павла. У главных ворот он резко взмыл вверх, перемахнул через стену, завис над шпилем. Затем столь же резко, чуть ли не штопором приводнился на реку и неуклюже зашлепал к берегу.
   - Ого! Он и по воде может! - присвистнул Дадати.
   - Это не он, а она, - поправил дед. - И по воде она не может. Метра три, не больше.
   - А потом?
   - А потом на дно.
   В подтверждении его слов Душка немощно ткнулась в причал и стала тонуть. Старик снова прибавил обороты, подкинул морковь в топку, в ответ благодарная самоходка заурчала, воспарила над водой, а затем неспешно покатила по узким проходам крепости.
   - А куда погоня подевалась? - удивился мальчик.
   - Стороной объезжает, - пояснил дед, - в Крепости аномалия. Завихрения тут, что ли, не пойму, только через стены им не перебраться с этими вашими Миндалёниусами. Нынешние самоходки вынуждены в объезд идти, ажно с того берега. В одном месте проход есть. Да вы сами видите.
   И действительно, цепочка мобилей тянулась к Крепости от Лебяжьей канавки, строго соблюдая очередность, не толпясь и не подрезая друг друга вопреки привычному Санхт-Петербургскому стилю управления.
   - А в папирках пишут, что это ради порядка и охранения приличествующего туристического облика так организовано, - заметила Хема.
   - Как бы не так! - усмехнулся старик. - Кишка тонка по-другому ехать!
   - А на ойле, значит, поезжай как хочешь? - спросил мальчик.
   - А чего ойле будет? Ойле эти дурацкие силы Мандерлёниуса не нужны.
   - Мандельброуниса, - поправил Набха автоматически. - Интересно получается с ойлей - столько неожиданных свойств...
   Он, вроде бы, призадумался о полезных качествах ойли, но шлейф его, паривший в кабине радужным облачком, подобрался, перетек на сторону, где сидела Джарья, и окутал девушку мягими переливчатыми клубами. Шлейф защекотал ей щеки, плечи, взъерошил волосы.
   - Святая простота, - невозмутимо изрекла Хема.
   Дадати воззрился на движения хвоста с приоткрытым ртом, а старик хмыкнул:
   - Куры да амуры, глазки на салазки! Куда едем-то? На Литейный? В пещеру эту вашу?
   - Он знает? - бесцеремонно спросила Джарья, отогнав облачко, словно муху.
   - Знает, - кивнул Набха. - Знакомьтесь. Это Джала. А это Джарья. Джала очень мне помог.
   - Помог? Самого-то едва на кошачий обед хватит! - Джарья снисходительно оглядела щупловатую фигуру старика.
   - Баба да бес -- один у них вес, - весело ответил Джала. - Приятно познакомиться, барынька!
   - Я хочу домой заскочить, - прервал пикировку Набха. - У меня с собой ни денег, ни этикетки. Да и родителей успокою... А потом на Литейный. Нам есть чем поделиться. Давай через Съезжинскую. Вы не против?
   - Мне все равно, - произнесла Хема. - Мне ни домой, ни на работу нельзя. Буду кататься.
   - А я люблю кататься! - поддержал мальчик. - Тем более на такой старинной тележке! Эх, жалко нельзя голографию сделать! Парни во дворе бы умерли от зависти!
   На подлете к Съезжинской неожиданно движение стало плотным и неспешным, а на самой улице и вовсе обнаружилась пробка. Дадати нахмурился, а потом заявил:
   - Не надо нам туда.
   - Да, брось ты, - беспечно возразил Набха. - Мы быстро!
   - Не надо нам туда, - повторил мальчик. Глаза его повлажнели, покраснели. - Поехали отсюда.
   - Куда ж теперь поедешь, уже застряли... Эх, скакнуть бы, да перелететь, - вздохнул Джала. За Душкой уже выстроилась очередь . - Только нам сейчас не полезно правила нарушать.
   - Мы и так заметные, - сказала Джарья. - Вон как на нашу колымагу таращатся. Наверное, думают, что со съемок филинофильмы сбежала.
   - А и то верно, - согласился Джала. - Эхма, Душечка, поскачем, милая!
   - Деда, давай в обратную сторону, - попросил Дадати. - Набхе будет лучше.
   - От ведь хныкалка! А еще пацан! - рассердился старик. - Держись крепче, слюнтяй!
   Под недовольное бибиканье ожидающих мобилей Душка резво взвилась в воздух, пронеслась несколько сотен метров и плавно опустилась там, где еще вчера был Набхин дом.
   - Не понял, - растерянно произнес Джала. - Что за ёпти-мопти такие?
   - Я же говорил, не надо нам было сюда, - буркнул мальчик.
   Набха с бешено заколотившимся сердцем выскочил из самоходки и подбежал к дымящемуся пепелищу. Огнеборные мобили уже сворачивали шланги и расчищали выезд. Поток самоходок просачивался поштучно мимо них, чтобы побыстрее покинуть пожарище. Обугленный остов здания - каменная коробка - зловеще чернел на фоне соседних недавно покрашенных домов. Набха вскинул голову. Ни крыши, ни фасада на его родном пятом этаже не было. Внизу, у самого фундамента безобразной кучей валялось то, что еще вчера составляло потолки и стены Набхиного жилища.
   - А жители где? - спросил парень у подошедшего к нему огнеборца. - Живы?
   - Куда там! - покачал головой тот. - Все сгорели. К лекарям везти было некого. На пятом этаже курения не загасили вовремя, а перекрытия тут старые, деревянные, занялись, как спичка... Твой что ли дом?
   - Мой.
   - Ты к законникам подойди, вон они там стоят, узнай, кого опознали.
   Набха беспомощно оглянулся: на лице старика он увидел то же выражение, с которым он вскидывал пулевик тогда, у стены. Остальные смотрели на него с ужасом и ожиданием.
   Законники, к которым направился Набха, возились с камерами около длинного куска материи, прикрывающего какой-то уложенный на землю скарб. Когда парень подошел поближе, он понял, что никакой это не скарб, что под черной грубой тканью лежат несчастные жертвы пожара.
   - Кто таков? - спросил молодой законник со стилусом в руке.
   - Я.., - протянул Набха. - Ищу своих.
   - Фамилия?
   - Я ищу Лагху, род Ваюх.
   Законники помолчал, потом махнул рукой, призывая следовать за ним. Они обошли покрывало, законник откинул его с левого краю, и Набха рухнул на колени. Это были они - мать и отец. Почти не обгорелые, с чистыми лицами.
   - Они, значит, - пометил законник в блокноте. - Соседка их уже опознала, но нам нужно было получить подтверждение от родственника.
   - Кто там? - крикнул другой законник, постарше, издалека.
   - Лагху! Эти, которые родовитые! - зычно отозвался молодой. - Тут сын ихний!
   - Откуда Вы знаете, что я сын? - спросил, еле ворочая языком, Набха.
   - Иди-ка, парень, к бригадиру, там к тебе вопросики есть, - добродушно и с некоторым сочувствием предложил законник.
   - Сейчас, - отозвался Набха. - Только куртку возьму. Холодно мне как-то.
   С затуманенным взором он подошел к самоходке Душке, открыл дверь, неспешно сел на сиденье и тихо сказал:
   - Они меня хотят видеть. Они знают, что я сын. А я ничего не говорил. Думаю, не стоит мне туда идти.
   - Ты правильно думаешь, сынок, - сощурился старик. - Это война.
   - Больше похоже на облаву, - подала голос Хема, - Кто-то старательно зачищает все, что касается сваминов... К нам идут. До Сосновых Полянок хватит ойли?
   - Должно хватить.
   Джала излюбленным манером взметнул Душку вверх, сиганул в Крепость Петра и Павла, а оттуда несуетливо покатил на юг -- в Сосновые Полянки.
   - А что мы там забыли? - поинтересовалась Джарья. - Далеко же ехать.
   - Единственный человек, оставшийся в живых после явного проявления интереса к убогим с синдромом черного свамина, живет в Сосновых Полянках. У нас нет больше выбора, на каждого из нас идет охота, даже на ребенка...
   - Я не ребенок, - снова буркнул Дадати. - Я отрок.
   - ...даже на отрока, - согласилась Хема. - Я наводила справки о Гршу Кумбхе. У него мастерская прямо в парке. А у парка в Сосновых Полянках, заметьте, нет западной границы, он перерастает в лес и тянется до самого Петерхоффа. Удобно, не правда ли? И если у Кумбхи те же цели, что и у нас, мы обретем союзника. Это не лишне сейчас.
   - А какие у нас цели? - спросила Джарья и осеклась.
   Набха, обхватив голову руками, раскачивался и что-то тихо, еле слышно бормотал. Джарье показалось, что он несколько раз всхлипнул, но когда она мягко окликнула его, Набха обернулся, и глаза у него были сухи. Под ними мгновенно образовались черные круги, так что с учетом недавно поставленного фингала, лицо юноши стало изрядно смахивать на маску к дурацкому веспуччийскому празднику Хэллоуин.
   - Мы отомстим, Набха, обязательно отомстим! - порывисто пообещала девушка.
   - Нет, Джари. Месть -- это дело одного человека, когда же речь идет о тысячах тысяч, это...
   - Война, - снова подсказал Джала.
   - Это спасение, - сказал Набха тихо. - нашей страны. Или нашего мира...
   Все замолчали. Хема поежилась, Джарья с гневом на лице уставилась за окно.
   - Ты, главное, не плачь, - произнес Дадати. - Будешь моим братюней. Я тебе кашу буду варить на завтрак. Я умею. И застегайки все пиклею. Вон у тебя оторвались сверху.
   - Да ну их эти застегайки, - ревниво перебила девушка, - я тебе, Набха, защелки посажу. Сунешь руки в рукава, дальше само защелкнется.
   - Хорошо, - прошептал Набха и уткнулся лбом в стекло, отворачиваясь ото всех.
   В Сосновых Полянках было уныло и непривычно - ни прогуливающихся парочек, ни старушек, крошащих хлеб голубям, и даже ни одной струйки курений. По улицам шатались молчаливые компании молодых людей в широких штанах и вязаных шапочках да упоротые бесконечники-обновленцы. Мобиль Джалы здесь не выглядел чем-то допотопным -- все проезды и обочины были заставлены такими же утюгами, и по мостовым катались самоходки не слишком моложе Душки.
   - Бедновато тут народ поживает, - промолвил Джала. - Зато ойлю достать можно.
   - А где ты ее дома достаешь? - поинтересовался мальчик. - Я думал, ойля давно кончилась.
   - Я ее в порту беру. Те пароходы, что к вибрационным полюсам плывут, вынуждены пользоваться ойлей, потому что силы Мандельброниуса у полюсов начинают вести себя неустойчиво.
   - А пароходы где берут?
   - Это надо у Совета Святых спрашивать. Это только святые знают, как добывается ойля. Вы разве не проходили в гимнасиуме главную метафизическую проблему природоустройства: существует ли ойля на самом деле, если нигде ее нет, кроме как у людей? И чем в действительности является то, что мы называем ойлей?
   - Не, дед, это в старших классах проходят, - сказала ехидно Джарья. - Они же пока изучают, что зайчики на зиму меняют шкурку на белую.
   - Сама ты меняешь шкурку! - прикрикнул Дадати. - И не только на зиму! А по сто раз на дню! Не встревай в мужские разговоры!.. Ого, а что это там?
   Самоходка свернула на улицу Лютого Летчика и взору открылось нечто из ряда вон выходящее. Отряд из трех десятков человек в полной боевой амуниции держал под прицелами пулевиков одиноко стоящий дом на опушке леса, числящегося парком Сосновые Полянки. Дом был мрачен, крепок и наглухо застегнут на все ставни.
   - Они совсем не волнуются, - сказал Дадати. - Они... они просто хотят убить, я это чувствую.
   - Моя машинка то же показывает, - кивнул старик, скашивая глаза на прибор. Набха только сейчас увидел, что запястье Джалы украшают старомодные пузатенькие на вид часы. - Четкое намерение устранить жильцов этого дома.
   - Сюда нельзя, - выскочил на дорогу законник с верблюжьим выражением лица. - Объезд по Ополченской.
   - А что случилось, господин вожатый, что более смелый, чем я? - Джала с самой миролюбивой улыбкой высунулся в окно. - У меня тут, этоть, дочка и внуки. Нам, этоть, туда надо. Как гритца, тащит мышка в норку пять мышат и корку.
   Законник заглянул в кабину, Дадати и Джарья идиотически-радостно заулыбались ему.
   - Нельзя, - изрек он чуть менее сурово. - Задеть могут.
   - А двором можно? Я все проезды тут знаю.
   Законник нерешительно пожевал губами, потом махнул рукой:
   - Ладно. Только не высовывайтесь.
   Джала медленно свернул на территорию какого-то двора и, едва законник скрылся из радаров и сонаров, произнес:
   - Сынок, достань там из-под сидений... Это ведь обиталище Кумбхи?
   - Улица Лютого Летчика, дом один, - процитировала по памяти Хема. - Мы на четной стороне, а на нечетной никаких других построек я не вижу.
   Набха меж тем склонился над днищем мобиля, пошарился и вытащил поочередно два импульсных пулевика и один шаровой пистоль.
   - Здорово ты подготовился, - присвистнул Набха. - Я и не знал, что у меня под ногами целый арснал!
   - Мог бы догадаться, умник, - сказал Джала. - Или вчерашнее из головы уже выветрилось?
   Старик втиснул Душку между двумя кровными ее сородичами, выскочил из кабины и скомандовал:
   - Пацану пистоль, нам с тобой остальное!
   - Не надо ребенку оружие, - заупрямился Набха. - Маленький он еще грех на душу брать.
   - Грех будет, если свамины перебьют всех, - возразил Джала. - Бери, пацан!
   Пока Дадати морщил лоб, решая для себя, стоит ли брать пистоль, Хема выхватила из рук Набхи короткий ствол и заявила:
   - Набха прав. Я пойду вместо отрока.
   И она с пистолем в руке припустила к дому Гршу Кумбхи, отпугивая своим воинственным видом редких похожих.
   - О! Шуб-даби-буба, какая баба Люба! - пританцовывая, с гаденькой ухмылкой на лице, развел широко руки полупьяный бесконечник, завидев, что навстречу несется женщина. Он попытался поймать ее, но Хема решительным махом ноги отправился синяка на встречу с асфальтом и побежала дальше. Пьяница взревел, приподнялся, но тут же был уложен снова двумя крепкими ударами по голове -- это Джарья и Дадати бросились на помощь Хеме. Уложили бесконечника и понеслись вслед за Хемой. Набха и Джала поспешили следом, причем Набха с удивлением отметил, что дед бегает едва ли не бодрее его самого.
   Они подошли с тыла и залегли в придорожных кустах, рассредоточившись на протяжении нескольких метров за переполненными урнами и покосившимися скамьями по короткому выразительному жесту Джалы. Старик принял упор и положил палец на кнопку спуска. Набха и Хема, глядя на него, тоже приготовились к стрельбе.
   - Господин Кумбха, Ваш дом окружен, сопротивление бесполезно! - прокричал в рупор старший боец с черной ленточкой на рукаве. - Выходите по одному, и мы гарантируем вам жизнь!
   В ответ откуда-то из-под крыши мастерской воздух сгустился, затуманился, и два подбитых бойца упали на траву. Старший махнул рукой, и ударный залп из нескольких пулевиков вышиб дверь дома и закрытые ставни.
   - Сейчас на штурм пойдут, - прошептал себе старик. Он прицелился и снес голову первому, кто попытался прорваться в мастерскую. Набха в это же время уложил еще двух, штурмующих окна, и Хема просто шарахнула безо всякого прицела и неожиданно для себя вывела из строя бригадира. Тот рухнул на колени, открыл рот, но ничего не успел сказать, и безмолвно повалился на бок.
   Бойцы на подстраховке резко развернулись и принялись решетить противоположную часть улицы. А затем упали замертво, потому что те, кто был на обороне дома, мгновенно уловили момент неожиданной помощи и подбили дальний круг штурмовиков.
   - Грамотные там сидят! - не таясь, выкрикнул Набхе Джала. - Лупи, чего ждешь?!
   Сам он перекатился под соседний куст и оттуда пристрелил еще троих. Набха и Хема одолели еще парочку, а после шквала из вентеляционных отверстий мастерской, бойцы лишились еще четырех своих человек. От поредевшего отряда штурмовиков отделилась небольшая группа и побежала через дорогу. Бойцы были в доспехах, и Джале пришлось метиться в глаза. Когда первый упал, остальные остановились, отступили. Набха увидел, как совсем молоденький парнишка с ужасом смотрит на истекающего кровью товарища и нерешительно перетаптывается на месте. Хема ранила парнишку в ногу, тот, волоча за собой разлохмаченную в клочья конечность, отпрыгал к поребрику и там упал.
   На некоторое время уши у всех заложило -- это бойцы активировали резонасный снаряд, который вышиб дверь, ставни и окна. Под звон стекла из дома повыскакивали люди -- их было не менее полутора десятков -- и пошли в атаку на штурмовиков. Набха и Джала также выбежали из укрытия и кинулись в общую свару. Хема сунулась вослед, но Набха показал ей кулак, и она юркнула обратно за скамью.
   Минуты через три все было кончено. Набха и Джала опустили пулевики и молча уставились на высокого косматого, с патлами до плеч и кучерявой бородкой, человека. Он возвышался среди наголо стриженой публики и внимательно оглядывал юношу и старика.
   - Чем заслужили вашу помощь, братушки добрые? - проговорил наконец он. Голос у него оказался ему под стать -- зычный и тоже какой-то косматый
   - Вы Гршу Кумбха? - плюнув на церемонии просто спросил Набха.
   - Он самый. А вы какого роду-племени?
   Из укрытий уже повылазили Джарья, прихрамывающий Дадати и Хема. Приметив Хему, Кумбха расплылся в широчайшей улыбке:
   - Сестра Хема! Не Ваши ли это подопечные?
   - Скорее, это я их подопечная, - раскланялась Хема. - Я так поняла, что Вы, господин Кумбха, серьезно отнеслись к моим предупреждениям.
   - Как видите. Ни один знак судьбы, ни один перст указующий нами не игнорируется.
   - Нами?
   - Это мои соратники. Мы по одну сторону баррикад.
   Кумбха широким жестом указал на людей, стоящих плечом к плечу с ним, молодых мужчин с суровыми оценивающими лицами.
   - А кто по другую сторону? - нетерпеливо воскликнул Набха. - Мы все тут бегаем от кого-то, воюем с кем-то, а кто враг -- не знаем!
   Гршу долгим взглядом осмотрел парня и произнес:
   - Непростой вопрос посетил твою родовитую головенку... Эй, остался тут кто живой? Займитесь потерями!... Идемте с нами.
   Он развернулся, зашел в разбитый дом вместе с двумя парнями, а остальные слаженно принялись за расчистку территории и уборку тел. Оружие у Набхи, Джалы и Хемы отобрали.
   Дадати каждый свой шаг сопровождал еле сдерживаемой гримасой боли, зажимая левое бедро ладошкой. Хема, вышагивающая за ним, заметила на штанине мальчика бурые пятна, остановила его:
   - Дадати, ты ранен?
   - Оцарапали, кажись, - пробормотал тот. - Болит немного.
   - Мальчик ранен! - громко закричала Хема. - Здесь есть бинты и обезболивающее? Я лекарский работник и могу обработать рану!
   Один из сопровождающих мужчин снял с плеча сумку.
   - Я сам, - сказал он. - Я лекарь.
   Он закатал у мальчика штанину, перевязал, наложил моление, отошел. Кумбха легко подхватил Дададти на руки и заявил:
   - Я понесу его.
   Пройдя сквозь полуразрушенный холл, сквозь зал с филинограммами в абстрактном стиле -- Кумбха, как сообщила дотошная Хема, заявлял о себе как о художнике непознанного -- они очутились в крохотной пристройке для старих филинографов, рам, холстов, красок и кистей, с огромным шкафом у стены. Отодвинув шкаф, спутники Кумбхы открыли вход в длинный коридор со множеством ответвлений.
   - А снаружи дом такой маленький! - вокликнул Дадати. - Как это?
   - У тебя дома было озеро или пруд или речка? - спросил в ответ Гршу. Мальчик кивнул, и Гршу продолжил, - здесь так же. Никогда не понимал, почему озеро под потолком никого не удивляет, а такое же пространство но без воды всех приводит в изумление. Смешные людишки...
   Когда процессия достигла цели -- аскетично обставленной комнаты с железными скамьями по периметру -- Кумбха и его соратники уселись у одной стены, гостей усадили у противоположной, и художник мотнул головой:
   - Начинай, Варшам.
   Парень, поименованный Варшамом, скуластый, с цепким взглядом карих глаз, внимательно изучил лица всех пятерых гостей, затем опустил веки и протянул раскрытые ладони по направлению к Хеме.
   - Чистая, - сказал он. - Абсолютно чистая.
   Он чуть сдвинул руки в сторону Джалы:
   - Чистый. Наш стопроцентно.
   У Дадати он нахмурился:
   - Не пойму. По рождению он один из самых опасных врагов... Опаснее я еще не встречал... Но он чист. И он не хочет никому причинять зла.
   - Эхма, - усмехнулся старик, - это я тебе и безо всякой черной магии скажу! Дитё он невинное! Десять годков мальцу, что там в башонке-то заведется!
   - Разные бывают дети, - уклончиво изрек Кумбха. - Продолжай, Варшам.
   Варшам протянул руки к Набхе.
   - Чист... Чист на сто поколений назад...
   - И это нехитра мудрость -- хвост разглядеть! - вновь саркастически заметил Джала.
   - ... но его током пользовались... Недавно пользовались... И у него ключ в печени.
   Растерянный потомок рода Ваюхов ошарашено взглянул на Варшама, и понял, о чем тот ведет речь. Он с пересохшим горлом спросил:
   - Вы видите? Это правда?
   - Тяжело это не видеть, - строго ответил Варшам.
   - А убрать... Убрать можете?
   - Не могу. Лишь тот, кто вонзил в тебя ключ, может его убрать... Либо...
   - Либо?
   - Либо свамины.
   - Свамины! А как...
   - Что скажешь про барышню? - перебил Кумбха.
   Варшам долго и внимательно сканировал Джарью, словно бы ощупывая дистанционно, несколько раз встряхнул руки, и выговорил:
   - Засланная она. Грязная. С одной стороны... А с другой стороны -- ее током тоже пользовались! Тоже недавно... А с третьей -- она сестра тебе по духу, Кумбха. Решай сам, больше ничего не вижу.
   - Как это грязна! - разгневанно заявила девушка. - Вы это о чем, господин оракул? Что за бредни вы лопочете?!
   - Объяснитесь, дружки сердешные, - встал на сторону девушки старик. - А то мы им тут помогаем, юшкой себя пятнаем, а они приговоры странные выносят.
   - Не серчайте, - миролюбиво произнес Кумбха. - Это простая предосторожность. Всякие люди к нам заглядывают, иные и сдать нас не прочь... Варшам смотрит, нет ли на ваших губах крови. Вот тебе, парень и ответ, кто наш враг - тот, кто пробовал кровь человеческую. Или тот, кто у них на посылках.
   - А свамины? Я думал, ваши... наши враги - свамины! - удивился Набха.
   - Разумеется. Но кто из вас видел свамина, разгуливающего по улицам или изредка появляющегося хотя бы в виде упоминаний? Нет их! Как бы нет. Зато есть люди, точно знающие, что свамины существуют. А знают они потому, что верно служат им. И признак у них есть общий -- упыри они все.
   - Вы это образно выразились, я надеюсь? - уточнила Хема. - Что Вы имели ввиду?
   - Я выразился прямо, дорогая моя сестричка Хема, - твердо отчеканил Кумбха. - Совершенно прямо.
   - Но это же, право, смешно, - улыбнулась женщина, - мы же взрослые люди, образованные, современные... Я понимаю еще про сваминов -- есть некая группа людей со сверхспособностями и сверхпретензиями, но упыри и вурдалаки...
   Она, словно ища поддержки, повернулась к своим спутникам. Набха, Джарья и Дадати сидели с каменными лицами. Старик озадаченно теребил кустистые сивые брови.
   - К сожалению, они бывают, - выдавил Набха. - Господин Кумбха дело говорит.
   - Тобой пользовались, это значит..., - задумчиво проговорила Джарья, - как и мной... Интересно, кто тебя так? Ты его знаешь?
   - Знаю.
   - Ну?
   Набха поднял на Джарью небесные свои очи:
   - Позволь не говорить мне, кто это. Позволь не говорить без объяснений. Так будет лучше, поверь.
   - Оккей, - беззаботно согласилась Джарья, пряча нахлынувшие тяжелые предчувствия за легкой улыбкой. - Не хочешь, не надо... Но я-то не пила ничью кровь! Почему обо мне так сказали?
   - Пила, - покачал головой Варшам. - Я вижу.
   - Не пила! Что же, я идиотка совсем и ничего не помню?! Вы все придумываете! Вы специально спектакль тут разыгрываете, чтобы вывести нас из равновесия и выпытать поболее! - Джарья перешла на крик, и в комнате воцарилась гробовая тишина.
   - Я тебе верю, солнышко, - проговорил Набха и поцеловал ее в лоб. Он обнял Джарью, огораживая руками ото всех, еще раз поцеловал и добавил, - Если вы верите мне, верьте и ей.
   Варшам бросил короткий вопросительный взгляд на Кумбху, тот пожал плечами.
   - Посмотрим. Головой ответишь, если что, - подал голос второй товарищ Кумбхи, плотный перень с ежиком волос на голове. - С какой целью забрели сюда?
   - Да цели у нас немудреные. Мир спасти. И правду найти, - простодушно сказал старик. - Поможите ли?
   - У вас есть минут десять, - произнес Кумбха. - Рассказывайте. Потом некогда будет.
   После краткого изложения событий Набхой художник взъерошил нечесаную гриву, снова переглянулся с Варшамом и заявил:
   - Есть у меня одно соображение насчет вас... Сами мы не пробовали, говорят опасно это, но вы можете рискнуть. Вам терять нечего. Кроме барышни, пожалуй... Что, свамёныш, морщишься? Болит?
   - Есть хочу, - набычился Дадати. - Не называй меня свамёныш. Я человёныш. Я мамкин.
   Художник мрачно усмехнулся:
   - Мог бы сам найти пищу, свамёныш. У вас это отлично получается.
   - Мог бы, - с пристальным взглядом прямо в очи Кумбхи сказал Дадати, - сейчас вот и попробую.
   Мальчик чуть прищурил глаза и шумно втянул воздух. Зрачки его глаз описали затейливую остроугольную траекторию по телу художника, и тот вскрикнул, переломился пополам, скрючился, схватившись за живот. Его товарищи молниями взметнулись на ноги, выхватывая пистоли.
   - Мог бы, - снова сказал Дадати. - Но не буду. Потому что я человёныш. Потому что аморально. И напрасно ты делаешь вид, что тебя надо бояться. Ты добрый.
   Кумбха разогнулся. На лбу его выступила испарина, крупные капли пота струйкой стекали на лицо. Кумбха рукой дал отмашку, чтобы убрали оружие и уважительно посмотрел на мальчика.
   - Аморально, значит? Ну что ж... Варшам, принеси ребенку что-нибудь. Негоже мальцу голодать... Что же ты, человёныш не помог нам в бою? Тебе это было так легко.
   - Я же сказал -- аморально это, - раздраженно ответил Дадати, - мне мамка так говорила. Если я на Земле, то и жить надо по-земному.
   - Даже если твоего друга будут убивать на твоих глазах?
   - Даже тогда. А иначе я буду свамин, а не человек.
   - Тебе в башку твоя мамка вбила глупые и наивные штуки, - покачал головой художник. - Но это твое дело... Мое дело иное...
  
   Рассказ Гршу, рожденного Кумбхой, рода неизвестного, двадцати девяти лет возрастом.
  
   Я слыхал о тебе, Дадати. Наши верные товарищи, чьи псевдонимы Булка и Чебуратор, наверняка, для тебя не пустой звук, дружили с твоим названным братом Чатакой. И сам Чатака был бы в наших рядах, если бы... Начну, однако, по порядку.
   Я лет до восемнадцати жил, как овощ. Прозябал в самом счастливом неведении, как мне жить, и в чем мое предназначение. Ma chère mère была человеком искусства -- голограммы, созданные ее рукой, вы сможете обнаружить повсюду -- и, как следствие, нрав имела легкий, игривый и беззаботный. Mon père, в отличие от нее, был упорядочен, строг и основателен. Он служил в главном штабе чего-то там по части законности, редко бывал дома, и все воспитание enfant, то бишь меня, возложил на плечи жены.
   Ma chère mère не слишком волновалась по поводу моих крайне скромных успехов в учебе и всячески поощряла мою любовь к живописи. Если ненастным утром я кое-как отрывал голову от подушки и, прислушавшись к барабанной дроби дождя, заявлял, что в гимнасиум я не пойду, матушка ласково улыбалась и говорила, что только полный дурачок в такую погоду тащится слушать математические теоремы и философические воззрения древних.
   После кое-как пройденного гимнасиума я был зачислен на курс Невыразимого Прекрасного в академии Красоты и Изящества, и принялся ни шатко, ни валко изучать все те изящества, что несет на себе наша цивилизация. Я бы со временем превратился в одного из никчемных толкователей творчества какого-нибудь маляра на заштатном эфире головидения для скучающих дам на выслуженном содержании, но судьба распорядилась иначе: ma chère mère однажды вечером не вернулась домой.
   Было следствие, и нашлись свидетели, которые в один голос уверяли, что матушка моя шла по Соляному переулку и просто растаяла в воздухе. Следствие, разумеется, проигнорировало эти странные показания, и через полгода дело было сдано в регистр затяжных.
   После исчезновения ma chère mère я впал в депрессию. Как оказалось, моя милая матушка была в нашей небольшой семье цементом и солнцем одновременно. Ее пропажа развела нас с отцом, рассорила, развалила нашу мирную жизнь.
   Mon père обнаружил, что его отпрыск слюнтяй и тряпка, как он выразился, узнав, наконец-то, где я обучаюсь, как расслабленно я живу, и насколько бездумна моя жизнь. Он отчего-то возненавидел меня. Под предлогом воспитания во мне мужчины он гонял меня на кроссы по десятку миль специально в самую отвратительную погоду. Он будил меня в шесть утра тем, что кидал мне на грудь штангу и не позволял встать, пока я не выжму заданное количество раз. Он попытался было перевести меня в Универсарий Законного Дела, но я решительно воспротивился. И тогда mon père запил.
   Он каждый вечер вливал в себя литр огонька, после чего злобно сообщал мне, что это из-за меня ушла из дома моя матушка. Он долбил мне это, как дятел, почти полгода, и я почти поверил.
   Чтобы не слушать пьяные бредни, я уходил из дома, покупал флакончик бодрячка и шлялся по улицам. Спасибо моему батюшке все-таки стоит сказать за то, что он превратил изнеженного бутончика, каковым я был до описанной коллизии, в нормального крепкого парня. Такому парню не страшно было ошиваться по фабричным окраинам и просиживать ночи в прокуренных ресторациях.
   Я год ходил с бешеной обидой на mon père. Был бы он посторонним -- начистил бы ему рыло, и вся недолга. Но на отца я не мог поднять руку. И эта обида колотилась в мой груди, билась раненой птицей и не находила выхода. Почему же вместо того, чтобы плечом к плечу идти наперекор случившейся беде, mon père взъелся на меня, обвинил меня?
   Теперь я понимаю -- это была его защита. Ему так было легче. И его не интересовало, насколько нелегко мне. Так же, как и не заинтересовало известие, что у меня лекари нашли серый шум.
   Вы, уважаемая сестричка Хема, прекрасно знаете, что серый шум не лечится. Что он разбалтывает и уничтожает человека всего-лишь за несколько месяцев. И что причины появления сего недуга науке неизвестны. Наука не знает, а я, пожалуй, предположу, по каким причинам возникает вдруг серый шум. Это обида. Это проглоченная, невысказанная, жгучая и терзающая душу обида.
   Я когда узнал о диагнозе, завалился в самую гнилую ресторацию, заказал несколько бутылей огонька и начал методично вливать их в утробу. На третьей бутыли ко мне подсел тот, кого ты, Дадати, знал под именем Чебуратор. До дома-то дойдешь, спросил он, смотри, места у нас тут неспокойные. Я что-то ответил в том духе, что мне все равно уже. Тогда Чебуратор присвистнул, и на его зов прибыл второй человек -- Булка. Вдвоем они обшарили мои карманы, вытащили остатки денег и заявили, что за найденную при мне сумму обяжутся проводить меня до дому. Я согласился, потому что иначе, как я понял, вышеозначенная сумма перекочевала бы в их кошели без оказания каких бы то ни было услуг.
   Куда тебе, вопросил Булка. А когда узнал, закис, ибо адрес мой был настолько далек от ресторации, где я накачивался, что идти пришлось бы полночи. Мы отведем тебя к одному нашему пацану, решил тогда Булка. У него, правда, бабка живет дряхлая, немного не в себе, но тебе сейчас как раз такой собеседник подойдет. Да и сам пацан под стать бабке, усмехнулся Чебуратор, короче, не заскучаешь.
   Парни подхватили меня под руки и приволокли в унылый типовой дом с крохотными келейками. Втолкнули в незапертую дверь, крикнули, Варшам, принимай гостя, мы за ним с утра заглянем, и откланялись.
   Ни Варшама, ни его уважаемую grand-mère я в ту ночь не запомнил. Я провалился в тяжелый сон с кошмарными видениями, несколько раз вскрикивал, вскакивал, и чья-то добрая рука промакивала мой лоб и заботливо подавала стакан воды. А утром у своей скрипучей постели я обнаружил старую сморщенную даму с согбенной спиной, но твердым умным взглядом. Нельзя так опускаться, заявила она мне, едва я продрал глаза, вы человек, а не свамин какой-нибудь. А кто такой свамин, простонал я. Голова моя трещала так, что искры сыпались наяву. Свамины -- это самое мерзкое порождение вселенной, коротко ответила дама, а темноволосый парень, плечом подпирающий дверь келейки, вздохнул: не слушай ты ее, опять бабушка за старое взялась.
   Между тем dame âgée провела рукой над моей грудью, прошептала "Один восемь восемь четыре три два один" и снова заявила: до чего же ты опустился, даже серый шум заработал. Я, понятное дело, тут же очухался, ибо о своем недуге, ни Булке, ни Чебуратору не рассказывал. Серый шум я убрала, продолжила dame âgée, но если ты и далее будешь копить обиды, вместо того, чтобы творить, сдохнешь обязательно. Тут я протрезвел окончательно и, удивленный донельзя, спросил, откуда она все знает -- про шум, про обиду, про мою заброшенную живопись. Grand-mère Варшама ответила, что это неважно, и велела поведать, с чего вдруг я захандрил.
   Я выложил ей все, как на духу. Каждый человек нуждается в исповеднике. Выговоренная беда уже наполовину пережита и забыта. В течение короткого моего нарратива, а, собственно, долго тут говорить не о чем, эта dame âgée просидела со странной торжествующей усмешкой на лице. Что комичного я рассказываю, поинтересовался я. Бабушка в ответ покачала головой: ничего смешного, просто мне не верили, а это правда, и твои слова все подтверждают. Иди-ка сюда, Варшам, и послушай рассказ этого молодого господина, прикрикнула она. Я в присутствии ее внука повторил все с начала, и Варшам почесал затылок. Может, ты и права, бабуля, согласился он.
   Твою мать похитили, сказала мне dame âgée. Так же, как похитили и меня шестьдесят лет назад. Именно так все и выглядит со стороны -- человек тает в воздухе. Сами свамины, унесшие бедную твою матушку, тоже появляются и исчезают подобным образом. Они издавна промышляют этими делишками, поскольку в их мире некому приносить детей. Участь похищенных женщин незавидна, и никому из них до сих пор не удавалось вернуться обратно. Кроме меня самой, горделиво произнесла dame âgée. А все потому, что была этнографом и прилежно изучала народные заговоры, и, в частности, прелюбопытные обряды наложения чисел, суть которых сводилась к произнесению последовательности цифер и созданию некоторых мыслеформ.
   Она родила сваминам пятерых детей, и свамины были довольны. Все эти годы вынашивания и нянькания grand-mère Варшама не тратила даром и экспериментировала с числами и заговорами. На пятом ребенке ей удалось растворить в воздухе соску-пустышку, и она рискнула -- наложила числа на себя саму.
   Она поначалу промахнулась и очутилась в вязком ватном пространстве, где перед глазами проплывали лишь смутные беззвучные тени, и нельзя было шевельнуть ни рукой, ни ногой, и все было липко, словно в отвратительной паутине. Она наложила числа заново, подкорректировав последнюю цифру, и попала в точности на свою улочку, в точности на то место, откуда некогда ее умыкнули.
   А не жалко было бросать своих пятерых детей, спросил я dame âgée. Это не мои дети, презрительно ответила она, моя дочь была здесь, и мой внучок Варшам был здесь, а там я была всего лишь инкубатором для гадёнышей, и было бы неплохо, если бы без меня они все там окочурились. И не о том ты меня спрашиваешь, добавила она. Я помолчал, а потом задал ей вопрос: Земля в опасности? Ее пора спасать? Да, сказала dame âgée, и я рада, что ты меня правильно понял.
   Я поверил ей сразу. Бабуся числилась убогой духом, от ее пророчеств отмахивались все, с кем она пыталась говорить. Лишь я и внук ее Варшам нисколько не усомнились в предрекаемом. Одним из убеждающих факторов, не скрою, было явление чуда. Да, человек слаб и уперт в неведении, для веры ему нужно чудо либо же цепь безупречных логических выводов холодного интеллекта. Сия dame âgée одним мановением руки избавила меня от мучительной смерти, я ревизовался потом у лекарей, серый шум ушел безвозвратно. К тому же внук ее Варшам после необъяснимого обретения пропавшей бабушки в возрасте пяти лет приобрел способность видеть нутро человека, его стержень, его кровь, его ток. И еще слышать особо отчетливые мысли, а также перемещаться станным, перепуливающим образом.
   Как я понимаю, дар целительства и дар видения ее внука были побочными эффектами пребывания в некоторой эфирной зоне обитания сваминов. Я пытал dame âgée, как выглядит тот мир, чтобы по косвенным признакам понять, Земля ли это или иная планета, но ничего добиться мне не удалось. Как на Земле, только все тускло, пожимала плечами моя vis-à-vis, весьма неприятное место.
   Отца я простил и по совету grand-mère вернулся к живописи. Я несколько лет упорно искал свой стиль, свой почерк, свою уникальность. Я начал с самодеятельных выставок на ярмарках и пунктах подачи мобилей, продавал за гроши, практически дарил свои картины на Невском, и удача улыбнулась мне. Я стал известен и моден, но мало кто знал о моей тайной стороне жизни -- о поисках правды о сваминах и о подготовке к войне с ними. То, что война неизбежна, я не сомневался, как не сомневался мой преданный друг Варшам.
   Результат вы видите. Мы зовемся сухридами. Нас не очень много, число знать вам не стоит, однако мы готовы дать отпор пока не сваминам, но тем, кто ходит среди нас с ласковыми улыбками на лице и ежесекундно предает нас. Предает тем, что служит сваминам. А таких, поверьте, на Земле немало.
   Я не открою вам, как добывал крупицы тех знаний, тех свидетельств, тех отголосков в чужой памяти, в чужих воспоминаниях, что составили для нас более или менее цельное представление о мире сваминов и их промысле здесь, на Земле. Посещение мое клиники для страдальцев духом -- один из примеров таких поисков. Там, где другие видели бред и помрачение, я находил важные черты и нюансы. Там, где другие беспечно отмахивались от указующих знаков, я скрупулезно и осторожно следовал им. Я крайне аккуратно отнесся к предупреждению многоуважаемой сестре Хемы о том, что все интересующиеся сваминами погибали рано или поздно, и более того, даже с некоторой радостью отметил, что мое предположение о широкой сети поддержки сваминов верно, и что поддержка эта идет на высоком державном уровне, а не посредством горстки фанатичных приверженцев мерзкого порождения вселенной, как метко выразилась наша dame âgée.
   Я не знаю, чем еще, помимо похищений женщин, опасны свамины. А главный вопрос -- зачем обычные люди помогают тем, кто сосет из них соки, - для меня открыт до сих пор. Но факт есть факт: управляющие структуры державы избавляются ото всех, кто задается вопросом о существовании сваминов, и всячески скрывают, перевирают и извращают все события, в которых свамины проявляют себя.
   Да-да, mon cher vieux monsieur, я вижу по вашим взволнованным глазам, что вы помните о делах вековой давности, подобных сегодняшнему необъяснимому массовому помешательству, когда весь город заснул или, если угодно, пал в блазн... Не город -- планета?... Тем страшнее, господа, ибо это означает, что заговор молчания имеет глобальный характер.
   Упоминание о внезапном помутнении сознания у всего города сразу я нашел в одной единственной гносеотеке, все остальные архивы и хранилища не имели следов данного казуса. Я наткнулся на любопытнейшую заметочку на фабричном папире, выпускавшемся тиражом в жалких сто экземпляров. Кажется, называлось издание "Вперед, к духовным рубежам!" Глупая статейка описывала "превеселое наблюдение засыпания людей" и феномен чудесного спасения от сей напасти посредством жевания коксия. Была в колоночке одна фраза, ради которой я был готов простить несусветную глупость автора и редактурной коллегии. Звучала она примерно так: "Перед тем, как их веки сомкнулись под тяжелым поцелуем Морфея, знатные труженики Меша и Веша сквозь плотную пелену тумана заметили, как из воздуха восклубился человек и щелкнул пальцами. Что только не привидится в самую секунду погружения в морок!"
   В той же гносеотеке я случайно забрел в раздел заговоров, интересуясь трудами grand-mère Варшама. Ее работ я не нашел, но тоненький сборник бытоописаний Серафимогородских поморов, датируемый не слишком давним сроком -- лет пятьдесят тому назад, не более -- меня поразил, ибо он содержал заговор супротив сумрачной маны: "...Тако разрешаю от Лукасуса, Марасалуна, Малуремихара, Тихия, Сихахия и Елизды, от ловления бесовского, от зло глаголания, от языческого ядения -- чрез коксий вороновый, чрез коксий полуношный...". Под сумрачной маной я понял то явление, которое нам довелось наблюдать сегодня. И -- снова коксий! Не обладая достаточными представлениями о том, что стоит ожидать, мы запаслись коксием. Так же, как толченым пометом белого оленя, как зелеными излучателями и коллекцией песен Тхиры -- не смейтесь, все эти пользительные вещи предписывалось иметь по заметкам, наблюдениям, наговорам и легендам, в которых упоминалось что-либо, схожее с появлением сваминов.
   Помет, к счастью, не пригодился, а коксий мы дружно вкусили, едва наш сторожевой принес весть о падеже людей на улицах. Он и сам упал, да и мы уже были готовы откинуться, только стойкий Варшам успел затолкать мне в уста крошку коксия, а там мы вдвоем вернули к жизни всех остальных.
   ...Варшам, ты заговор прочел ли при этом? Нет? Я так и думал, что слова здесь пусты. Что все дело в коксие...
   Мы с Варшамом с коксием в зубах вышли на улицу осмотреть масштаб бедствий, и нам стало страшно. Нет, слова мои слабо передают тот ужас, что сковал меня при виде лежащих людей, павших птиц и бездыханных домашних животных. Но пока я бродил с холодным потом между лопатками, Варшам сидел под деревом и изучал тех, кого не коснулся мор, а таких нашлось около десятка -- законники, два важных господина и служивый державник в соборной форме с эполетами. Все они оказались грязными...
   Один из заметивших нас законников подошел, попросил наши этикетки и потребовал срочно проследовать за ним. Зря он это затеял, становиться жертвенными агнцами мы не собирались. Дальнейшее, господа, вы видели сами...
  
   - Скажите, господин Кумбха, что более талантливый, чем я, - заволновался Набха. - В какой именно гносеотеке Вы добыли столь ценные крупицы знаний?
   - У Атхианы, - пожал плечами художник. - А какая разница?
   - Опять Атхиана... А Вам не кажется, что это он подкинул Вам лакомый кусочек в качестве приманки, а потом выждал, пока его вбросы не помогли обнаружить ту неравнодушную прослойку людей, что сплотилась для борьбы со сваминами?
   - Чушь! Отъявленная ерундистика!
   - Я, господин Кумбха, тоже первые крючки заглотил именно в гносеотеке Атхианы. Вам это не кажется подозрительным?
   - Может и так, да только теперь это уже не имеет значения. Мы обнаружены и мы приняли первый бой.
   - Зря ты им все рассказал, - подал голос Варшам. - Ненадежны они...
   - Не зря, дружище. Потому что сейчас мальчишка поест, и мы проводим их в модулятор. Мы же давно мечтали провести испытания.
   Дробный топот кованных ботинок нарастающим гулом заполонил отдаленные коридоры за дверьми, а затем ворвался в многоногим чудовищем в камору и оглушил ударами каблуков об пол.
   - Войска на улице, - коротко доложил один из бойцов. - Мы в окружении амплитудеров и обертонеров. И еще... Еще эти попытались проникнуть.
   Он отступил назад и вытолкнул из-за спины Нокхью и Зваса.
  
К оглавлению
  

Глава 25. Рукоположение СВЯТОГО ХРИСТОФОРА.

   СВЯТАЯ ИУЛИТА предпоследней влетела в просторную светлую залу свещеваний -- за ней лишь ВЕЛИКОМУЧЕННИЦА ПАРАСКЕВА тихонько прошмыгнула в самый дальний уголок. ПАРАСКЕВА приняла поставление недавно и еще не свыклась с новой и ошеломительной для нее жизнью, посему претрепетно взирала на каждого из совета святых, предпочитая внимать речам именитых откуда-нибудь подалее. "Ничего, свыкнется, - улыбнулась про себя СВЯТАЯ ИУЛИТА, - да так еще свыкнется, что с самими ПЕРВОВЕРХОВНЫМИ АПОСТОЛАМИ начнет ретиться да стязаться.
   - О чем ныне толкуем? - шепотом обратилась ИУЛИТА к СВЯТОМУ СПИРИДОНУ ЧУДОТВОРЦУ.
   Тот приподнял лохматую пастушью шапку, взъерошил негустой седенький чуб, нахлобучил убор на затылок и молвил:
   - Да все одно и тоже. Столько дел дома, а сиди тут, тщим орацыям внемли. - СВЯТОЙ СПИРИДОН тоже был введен недавно, ИУЛИТА поняла это по тому, с каким смаком он употребил профессиональные жаргонизмы, явно получая наслаждение от витиеватых слов и любопрений. - Рукоположение СВЯТОГО ХРИСТОФОРА, порицание СВЯТОГО ИСИДОРА СЕВИЛЬСКОГО, сниспослание Духа Христова кающимся и осуждающим себя, уставление прагматики о запрете пособления одномирникам, ну и, как водится, СВЯТОЙ ПРЕПОДОБНЫЙ АЛЕКСИЙ, ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ, изречет свои мысли о самоограничении тела в плотном мире.
   - АЛЕКСИЙ? - вздрогнула СВЯТАЯ ИУЛИТА. - Да ведь третий раз подряд уже... А о сегодняшнем -- ничего не будет?
   - О тихом часе-то? - прихихикнул шепотом СВЯТОЙ СПИРИДОН. - Не заявлено. А что о нем говорить? Дела людские, дела суетные...
   СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ, вставший в центре амфитеатра, заломил руки за спину, властным взором окинул притихшую коллегию и возгласил:
   - Начинаем, о братия и сестры, свещевание наше ежеседмичное! Вознесем благохваление Творцу нашему, да хранит этот мир Святый Святых, еже кийждому свет свой излучал живоносный!
   - Вознесем... Да хранит..., - гулко и нестройно повторило за ним собрание.
   - Предлагаю, други мои любезные, дабы не тянуть понапрасну время, рассмотреть и принять новолепного собрата нашего на пост СВЯТОГО ХРИСТОФОРА по Санхт-Петербургу.
   СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ устремил взгляд вправо, и оттуда, с первого ряда кресел вышел молодой человек с ясными простодушными очами.
   - Кто таков? - задиристо крикнул с галерки ПРЕПОДОБНЫЙ НИКИТА СТОЛПНИК, ничуть не соответствуя своему положению кроткого, исцеляющего подвижника.
   Молодой человек улыбнулся и нараспев затянул:
   - Гусынька, дочь Вукомила, восемнадцати лет. Дягиль Хранибоевич, пятидесяти семи лет. Лемдяс Тенякша, девяноста трех лет. Текля, Пилипова женка, шестидесяти девяти лет. Назарка, шести лет. Ондрей, Ондреев сын, двадцати пяти лет. Кузьма, сын Петров, восьмидесяти лет. Безымянный, глухонемой в клетке боярина Кошкина, тридцати трех лет. Андрей Харитонович Толстой, пятидесяти четырех лет. Мария, без роду, без племени, семидесяти восьми лет. Елизавета Семионовна Гольц, ста двух лет. Анютка, одного года. Пафнутий, Копецких человек, сорока одного года. Рийго Тимонен, восьмидесяти шести лет. Ираида Степановна Морозова, семидесяти пяти лет. Иван Павлович Голышов, семидесяти пяти лет. Ефим Акчурин, шестидесяти семи лет. Авангард Трофимович Баринов, двадцати девяти лет. Геннадий Сергеевич Лимаренко, восьмидесяти одного года. Сим не закончил программу и жду новых обновлений.
   - А зесь кем был? - сдержанно испросил СВЯТОЙ ПАНТЕЛЕЙМОН. - Достойным ли человеком?
   - Зовут меня Мегхой Пата, и не мне судить о себе, но только Вседержителю Нашему, - деликатно отозвался соискатель. - Верно лишь могу сказать, что никому зла не желал и каверз лукавых не устраивал.
   - Некому ему было каверзы учинять, - заметила ВЕЛИКОМУЧЕНИЦА ИРИНА, - добрый наш юноша все по джунглям да по вулканам бегал. Даже обновлялся на ходу, в шатрах да шалашах.
   - Географ? - удивился ИОАНН МИЛОСТИВЫЙ. - Разве же есть на Земле неизведанные места?
   - Не географ, но поисковик, - пояснил моложой человек. - Всю жизнь искал места силы и святости. Открыл и описал более двух сотен таких точек. Издал атлас неизведанных святилищ.
   СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ сдержанно улыбнулся:
   - Как видите, други мои, соискатель исключительно годен на пост СВЯТОГО ХРИСТОФОРА. Кто, как не он, досконально знает нужды и беды путешествующих? Кто, кроме него, сумеет правильно помочь страждущим в дороге?
   - Опыт -- дело хорошее, - привстал с сидения и любовно оправил складки длинного, в пол, хитона МУЧЕНИК ПОРФИРИЙ СТРАТИЛАТ. Коллеги не раз деликатно указывали ему, что римский воевода не мог носить греческий хитон жреческого образца, и что, коли нравилось ему следовать аутентичной манере жития, следовало бы заменить на короткую тунику и македонскую хламиду, но ПОРФИРИЙ отмахивался и упорно облачался в нелепое одеяние. - А много ли света накопил в плотных слоях?
   - Гусынька погибла на речной переправе, спасая тонущих детей. Дягиль Хранибоевич подвигом не был отмечен, но прожил достойно, вырастил семерых сыновей и выкормил трех сирот. Умер он в дороге от острого аппендицита в окружении любящих чад. Лемдяс Тенякша был выбран односельчанами в совет старейшин и долгое время справедливо и принципиально судил споры и конфликты в деревне. При его судейской жизни на селе произошло одно единственное убийство, и то в самом начале его карьеры. Скончался по пути на летние моляны лайме-озкс просто от старости. Текля и Пилип жили хуторским хозяйством неподалеку от перевала в Карпатах. Охотно привечали усталых путников, одолевших перевал, помогали им с мелким ремонтом обозов, на перевале выставляли охрану из пятерых своих сыновей от волков и недоброго люда. Текля и два ее сына погибли в горах в сильнейший буран. Назарка был сиротою и странствовал с устюжским юродивым. Обучился грамоте в три года, с четырех лет обучил чтению за свою короткую жизнешку двадцать шесть детей, те обучили своих родителей и братьев, а те, в свою очередь, неисчислимое количество родственников и знакомых. Маленький Назарка породил великий клан русских книгочеев, коий до сих времен силен и могуществен. Умер от дифтерита по пути в Михайло-Архангельский монастырь...
   - Достаточно! - поднял руку СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ и зычно вопросил, - Если у кого возражения против соискателя Мегхи Паты?
   - Ну..., я не знаю..., - с нудными интонациями затянул АЛЕКСИЙ, ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ, - молод больно. Обождать бы лет...
   - Семнадцать? - оборвала его ВЕЛИКОМУЧЕНИЦА ИРИНА. - Усадить юношу на ступени храма и ждать -- пусть дозреет? Вечно, Вы, АЛЕКСИЙ, осторожничаете! Достоен парень -- и вся недолга!
   - Эх, матушка, Вам бы все коней на скаку... да змей заговаривать... А тут дело ответственное, спешности не допускающее... Хотя, я не то чтобы супротив иду...
   - Вот и замечательно, - подвел итог СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ, - а других вето я не слышу. Приготовимся, о братия и сестры.
   На этом месте СВЯТАЯ ИУЛИТА всегда ощущала предательское повлажнение очей, и всегда ничего не могла с собой поделать, ибо от лучезарности всеобщей молитвы при рукоположении душа взмывала к самым высотам надплотного слоя, и белые крылья за лопатками чувствовались так явно, что всякий раз ИУЛИТА оборачивалась -- так ли, как чувствуется? Конечно, было не так, но пронзительная высокая вибрация потаенных струн заставляла петь, и плакать, и молиться, и сливаться в целокупное с самим Господом Богом...
   Святые соратники встали, вскинули руки ладонями к Мегхе Пата и слаженный хор голосов вознесся к полукруглому куполу, чтобы, многократно отразившись, излиться на волнующегося соискателя:
   - За девятым облацем, за темнОй водой стоит камень-скала, нерушим, несокрушим. За скалой лежит сила немеренна, за скалой лежит знанье неведомо. Сокрушает та сила все преграды, пробивает то знанье все заслоны. Не владел тою силой никто, ни младенец, ни муж, ни старик глубокий. Не внимал тому знанью никто, ни распростый простец, ни премудрый мудрец. Сниспослал Господь Мегхе Пата лишь травиночку, лишь травиночку от разрыв-травы. Сниспослал Господь Мегхе Пата утверждение веры огненной, веры пламенной. Все разумное, все творящее пролилось дождем на травиночку. Приложил Мегха Пата травиночку на камень, на скалу нерушимую. Опалило Божественной Силою, разорвало, рассыпало камень. Испустилася сила немеренна, испустилося знанье неведомо. В кости, в сердце, в кровь, в печень вселилися, научили любить и надеяться,. Научили терпенью, прощенью и мудрости. Все есть замысел Вышний, все есть Сила Верховная, Мегха Пата обрел эту истину и ступил на стезю послужения.
   Нестерпимое сияние обрушилось на плечи молодого человека, он рухнул на колени и неистово что-то зашептал. Лик его светился невыразимым счастьем.
   - Встань, брат наш, СВЯТОЙ ХРИСТОФОР! - призвал ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ. - Служи людям и будь благороден. И помни, что никому ты не вправе отказать в помощи и молении, даже самому последнему мерзавцу. Ибо не дано нам предугадать, в чем был замысел его появления, и не есть ли его видимые мерзости заслон еще более тяжелым мерзостям иного чудовища. Пусть же знание твое смягчает бездумную силу, а сила укрепляет бесплодное знание.
   Тот, кого еще минуту назад величали Мегхой Пата, а ныне СВЯТЫМ ХРИСТОФОРОМ, приподнялся с колен и раскланялся на все стороны пред новоявленными коллегами. Затем тихо уселся на прежнее место и замер, пробуя себя в новой ипостаси, примеряя обретенные дары и могущества. "Поначалу это будет ошеломлять и радовать, - вспомнила себя СВЯТАЯ ИУЛИТА, - а потом навалится осознание тяжести людских страданий, нескончаемого потока молений о помощи и крайней ответственности в выборе очередности. Ну, да ничего, СВЯТОЙ ХРИСТОФОР помогает путникам, а это не так обильно в плане работы, как у СВЯТОГО ПАНТЕЛЕЙМОНА или СВЯТОГО ГЕОРГИЯ ПОБЕДОНОСЦА или Матушки Нашей ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ"
   - Я так полагаю, настала моя минута выслушивать глас соборный, - на центральную площадку неспешно спустился СВЯТОЙ ИСИДОР в наиказуальнейшем облачении: тоненькие очки, небрежно приспушенные портки с дырой на срамном месте, розовая рубаха, выглядывающая из-под фиолетового мешковатого джемпера, кеды с разноцветными шнурками. Нечесаные волосы облачком парили вокруг лобастой головы.
   СВЯТАЯ ИУЛИТА вздохнула -- ну, мальчишка! СВЯТОЙ СПИРИДОН крякнул и снова, приподняв папаху, почесал затылок.
   - И какие, собственно, ко мне вопросы? - нахально спросил СВЯТОЙ ИСИДОР, засовывая руки в карманы.
   - Это я вопрошал, - немедленно отозвался АЛЕКСИЙ, ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ. - Ничуть не сомневаясь в Вашей компетенции и посильном утешении жаждущих, я, тем не менее, стал замечать в пастве своей некоторые... э-э-э... ранее несвойственные агнцам знаковины, отвращающие оных от пути Господня... влекущих на бесовские тропы...
   - О чем Вы, милейший? - иронично перебил его СВЯТОЙ ИСИДОР. - Конкретнее, пожалуйста.
   - Вы, голубчик, давно приняли поставление, и за это время там..., - АЛЕКСИЙ, ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ неопределенно мотнул головой, - много чего сдвинули не в ту сторону. Я и ранее возражал, когда по Вашей инициативе спустилась вниз идея всеобхватной связи каждого с каждым, полагая излишним наделение плотных земель функциями высокочастотных миров, и теперь решительно протестую, взирая на бездумные уводы от жизни...
   - Так Вы об интернете толкуете! - догадался служитель в джинсах. - Ведь так?
   - О нем, будь он неладен, - поджал губы АЛЕКСИЙ. - Поелику негоже являть божественное каждый день, поелику переживание Чуда истирается, а ныне и вовсе сходит на нет. Поелику на то слои и плотные, чтобы человек мог плотными энергиями наполняться. А сейчас получается, он на несколько часов в день погружен в разреженные эманации и недополучает истинного опыта, приумножением которого стоит наш уровень мироздания.
   - А человеку-то хорошо ли от этого? - рассмеялся СВЯТОЙ НИКОЛАЙ. - Ты же о себе, АЛЕКСИЙ, говоришь, это ты тут недополучаешь, а им-то там, может, хорошо и радостно!
   - Умному и сильному хорошо, слабому да глупому бывает и плохо, - СВЯТОЙ ИСИДОР прошелся по кругу, расслабленно оглядывая аудиторию. - Так ведь в жизни вообще лучше быть умным и сильным. И от водки вон люди гибнут, не запрещать же нам питие от этого. А уж от интернета вреда на несколько порядков меньше, чем от той же водки. Зато как просто жить становится -- и к врачу записать можно, и билеты купить, и сказку ребенку прочесть, и пробки посмотреть. Разве это не настоящая помощь? Разве не решение многих досадных проблем?
   - Как сказать! - возразил баском СВЯТОЙ КУКША. - Стоял бы в пробке, да думал о вечном. А как объедет побыстру, да к бабам на игрища бесовские! А сказку можно и по книге прочесть, неча глаза портить!
   - Ох, и ретрограды, вы братья! - пылко воскликнула ВЕЛИКОМУЧЕНИЦА ИРИНА, слывшая ярой защитницей молодежи и всего новолепного, благоговейную одержимость которым не раз ставили в укор суровые сотоварищи из первых рядов Престолоприближения. - Вы и так столько интересных задумок им заморозили -- и генетические обёртки, и трансволновые броски, и коммутирующие виды энергии, ну же, помните? У них там только средства связи и развиваются, остальное на уровне полувековой давности застопорилось.
   - Мир становится иным, - сказал СВЯТОЙ ИСИДОР. - Многие затратные и ресурсоемкие вещи уходят в виртуальность. Бумага, справочные службы, координационные структуры -- почти не нужны теперь, а вскоре и вовсе отомрут. И человек займется душой.
   - Напрасно надеетесь! - крикнул недовольный СВЯТОЙ КУКША, привставая со своего кресла для убедительности. - Слаб и жалок человек. Уйдет от одних бед, напридумывает новые!И все равно поедет к бабам на игрища!
   - Дались Вам эти бабы! А и то -- лучше уж пусть будут бабы, чем флажки с радугой и голубая луна! Вы о дураках толкуете, а я умным промысел предоставляю! И наплевать мне на дураков!
   - Да ты сноб, ИСИДОРУШКА! Дураков он не любит! Да умники твои на их плечах выезжают с книжечками под мышкой!
   - Ну и прекрасно! Дураку все равно, куда их умники ведут, так лучше будет, если поведут в правильную сторону!
   Зала зашумела, заволновалась. Послышались крики в одобрение СВЯТОГО ИСИДОРА и резкие реплики сторонников СВЯТОГО КУКШИ. ИУЛИТА рассеянно переводила взор с одного фланга на другой, пока неожиданно для себя самой не поднялась с сидения и не спустилась вниз, в основание амфитеатра. Она раскинула руки -- зала затихла.
   - Мне понятно ваше волнение, о други мои верные, - начала она тихо, - но позвольте прервать бессмысленное толковище. Не о том мы сейчас спорим, не о том думаем.
   - О чем же, дорогая ИУЛИТА нам пристало помыслить? - поинтересовался ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ не столько ради истинного интереса, сколько ради ловкого ведения свещевания. "Отличный оратор", - мелькнуло в голове ИУЛИТЫ. ГЕОРГИЙ взошел на пост очень и очень давно, и знал свое дело -- был беспощаден с тварями и иным пакостным злом, но был дипломатичен с коллегами.
   - Неужели никого не взволновало то, что произошло сегодня на улицах нашего града?
   - Град наш ни при чем, - произнес СВЯТОЙ ИСИДОР. - Я связывался с приятелем из Веспуччии, у них то же самое наблюдалось.
   - Приятели у него в Веспуччии..., - проворчал СВЯТОЙ КУКША. - Вот и интернет оттудова посыпался...
   - Такое уже было однажды, - пожала плечами кроткая ПРЕПОДОБНАЯ ЕЛИСАВЕТА ЧУДОТВОРИЦА. - И ничего, Бог миловал.
   - Один раз помилует, да на второй осерчает, - осадила ее СВЯТАЯ ИУЛИТА. - Мне это тем более не нравится, что нынче по головидению в репортаже с соискания лучшей девицы города я заметила в руках у ведущего филиногенератор. Что могло означать одно -- он манипулировал зрителями и судьями.
   - И какая связь между этими событиями? - озадаченно спросил СВЯТОЙ ХРИСТОФОР.
   - Признаюсь, я немного помогла одной девочке, соискательнице на состязании лучших девиц...
   - Вот! - Торжествующе вскричал АЛЕКСИЙ, ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ. - Это мы должны были обсуждать четвертым пунктом!
   - ... хотя девочка некрасива и необаятельна. Но она прошла в итоговый тур. Понимаете? Моя помощь была только в том, чтобы ее вообще допустили до соискания. А она прошла далее! И я видела, как поначалу свистела толпа зрителей, когда она выходила на подиум, и с каким обожанием чуть ли не на руках девочку унесли за кулисы.
   - Ну, это бывает. Толпа так переменчива. А критерии красоты столь условны. - сказал СВЯТОЙ ХРИСТОФОР.
   - Девочка действительно почти уродлива. Смотрите сами. - СВЯТАЯ ИУЛИТА запустила портативный голограф, и собор святых пристально впился глазами в корявую фигурку, саблевидные зубки и усыпанное крупными лепехами веснушек пухлое лицо.
   - Ой, прости Боже! - охнула ПРЕПОДОБНАЯ ЕЛИСАВЕТА ЧУДОТВОРИЦА. - Не красотою люб человек Господу, но делами своими.
   - Она вошла в круг избранных, - продолжила СВЯТАЯ ИУЛИТА. - С ней подобным образом допустили еще несколько таких же дурнушек.
   - Может, ради фона для настоящих красавиц? - предположил СВЯТОЙ ИСИДОР. - Это ведь шоу, кто-то оригинально отбивает вложенные средства.
   - Вы знаете, я работаю по женской судьбе, по женскому здоровью, и, естественно, все происходящее рассматриваю под углом отпущенных мне могуществ. И вот что я поняла -- все отобранные барышни обладали отменным женским здоровьем, а все недопущенные, хоть и с самыми распрекрасными образами, были недостаточно здоровы и крепки жизненными силами!
   - То есть, орудуя филинографом, ведущий заставлял казаться красивыми именно здоровых девочек?
   - Тако. Именно здоровых. На этом зрелище кто-то выбирал себе сотню крепких девиц. Я не могу ручаться за всех, но группа из десятерых девочек-победительниц, встреченная мною как раз во время странного помутнения сознания, не упала, не уснула, не провалилась в морок. Остальные уснули, они -- нет! Какая связь? Не знаю. Но мне кажется, дело нечисто, и мне кажется, нам необходимо тщательно разобраться в этой истории.
   СВЯТОЙ КУКША громко и скандально рассмеялся:
   - Подозрительная ба... женщина расследует дело о сотне подозрительных женщин, обладающих изрядным женским здоровьем! Да в своем ли мы уме, братия любезные?! Наша ли обязанность и наша ли сила -- смотреть на этот мир? Смотреть, кто, куда и с кем намеревается? Эдак мы, братия и сестры, дойдем до того, что начнем данную нам Господом Богом силу изливать на просьбы соседей о легком подборе дверных ключей да о непротекающем озерце в детской комнате. Ну, не смех ли, дорогая наша ИУЛИТА?
   СВЯТОЙ ХРИСТОФОР задумчиво посмотрел на КУКШУ:
   - Смех сехом, а я, между прочим, сам сегодня окунулся в морок прямо на Дворцовой, а два господина, прогуливающихся по площади, рассмеялись и сказали: "О, и этот тоже! А ты сомневался -- не зря мы присягали на..."
   - На чем? - строго спросил ГЕОРГИЙ.
   - Не знаю. Далее меня накрыла тьма, а как очнулся -- их рядом уже не было.
   - Уложение Собора Шести Владык запрещает присягать на чем либо, дабы не порождать фетиш и ложные вибрации, - молвил СВЯТОЙ ПАНТЕЛЕЙМОН, - треба нам, други, осмыслить происходящее. СВЯТАЯ ИУЛИТА права в своих подозрениях.
   - И что, коллега, Вы сможете предложить? - саркастично поинтересовался СВЯТОЙ ИСИДОР. - Я лично не вижу законного способа. Не проникать же нам в черепные коробки господ, не поддавшихся чарам необъяснимого сна.
   - Мы не вправе ничего менять в этом слое, - кивнул в знак согласия ИОАНН МИЛОСТИВЫЙ. - На все воля и замысел Творца. Мы всего лишь есть длани его в плотном козьмосе и несть лезно распускати их туто.
   - Я чаю, нам надобно сообщить об этом Собору Шести Владык, - произнесла СВЯТАЯ ИУЛИТА, и в зале повисло напряженное молчание.
   - Мы не сотрудничаем с мирской властью, - отчеканил СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ. - Наши цели вне политики и экономики. Наши цели вне нашего уровня. И Вы это прекрасно знаете.
   - Боюсь, что может статься так, что нам негде будет идти к нашей цели. Я не знаю, что сейчас происходит, но сердце мое неспокойно. Даже там, в плотном мире моления стали другими, иссушенными будто и помельчавшими. А уж здесь... У Шести Владык своя сила, у нас своя. Объединившись, мы сумеем противостоять любой напасти.
   - А я утверждаю, что дорогой нашей ИУЛИТЕ страхи блажатся понапрасну! Женщины всегда чего-то боятся! - не унимался СВЯТОЙ КУКША. - Закругляемся, други мои, и по домам!
   - А мой доклад! - АЛЕКСИЙ, ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ надул и без того полные губы, превратившись в полное подобие одуванчика -- круглолицый, пушистоволосый.
   ПРЕПОДОБНАЯ ЕЛИСАВЕТА ЧУДОТВОРИЦА закатила глаза:
   - Ах, да сколько можно! Я согласна с КУКШОЙ -- пора нам завершать порожние словеса.
   - Я вот что еще хотел бы прибавить, - несколько застенчиво молвил СВЯТОЙ ХРИСТОФОР. - Я бы внял совету уважаемой ИУЛИТЫ и предпринял бы превентивные меры. Лучше обезопаситься, дабы потом не пожалеть о потерянном. Я, будучи, поисковиком и сбирателем, еще лет десять тому назад отметил, что древние места силы словно бы иссякают и теряют свою мощь.Раньше, бывало, приблизишься к святилищу -- самоклейки сами собой вспыхивают и шум в голове такой, точно дубинкой по голове шарах... ударили. А теперь все не так. И шума нет, и лампадки не горят.
   - Почему же сразу к Шести Владыкам? - СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ задал вопрос, от которого ИУЛИТА поежилась. Но делать было нечего, назвался груздем -- полезай в кузов!
   - Поелику один человек, даже самый мудрый, всегда может ошибиться или затаить свои соображения. А Собор мнения нескольких людей приводит в равновесие.
   - Вы опасаетесь, что..., - начал ГЕОРГИЙ и тут же оборвал себя, - Хорошо. Предположим. Кто же согласится взвалить на себя сей груз?
   - Я и возьмусь, - решительно изрекла СВЯТАЯ ИУЛИТА. - Раз уж я такая подозрительная, сама понесу этот крест.
   - Я в помощь, - встал подле ИУЛИТЫ СВЯТОЙ ХРИСТОФОР. - Мне не в тягость, я привычный к дороге.
   СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ поднял лик на притихшую аудиторию и громко вопросил:
   - Согласны ли?
   В ответ ему было лишь колеблющееся молчание.
   - Согласны ли? - вопросил он второй раз.
   - Да почему нет? - произнес кто-то сверху. - Пусть идут.
   - Согласны ли? - в третий раз обратился ГЕОРГИЙ и нестройный выдох "Согласны" поставил точку в свещевании.
   - Идите, и да хранит вас Господь! - твердо сказал СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ. - Одарим их, братия и сестры.
   И каждый, кто явился в тоге или зипуне, кедах или босиком, с копьем или волновиком, под шляпой или простоволосым -- каждый молча посмотрел на двух отважившихся и очертил их тоненьким лучиком, голубым или зеленым. Один только СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ черкнул по их силуэтам насыщенным рубиновым лучом, щедро поделившись самою жизнью.
  
К оглавлению
  

Глава 26. На модуляторе к Собору Шести Владык.

   Звас и Нокхья выглядели радостными, будто попали на дружескую вечеринку, а не в плен с возможностью самых печальных для себя последствий.
   - О! Вот и она! - воскликнул Нокхья. Он учтиво поклонился перед Джарьей и возгласил, - О, прелестная Джарья Крунча, что более лучезарная, чем я! А знаете ли Вы, что Ваш драгоценный батюшка мечет молнии в ожидании дорогого своего чада! Что он, выйдя на связь с домом и убедившись в том, что там Вас нет, так переволновался, что пообещал весьма солидную награду тому, кто первый найдет и доставит Вас к любящему папаше!
   - Что за клоун? - мотнул головой Кумбха в сторону их конвоиров.
   - Это Звас и Нокхья, мои коллеги, они думатели, как и я, - поспешил объяснить удивленный Набха. - Мы вместе трудимся у господина Крунчи на фабрике сгущения пространства.
   - Эти двое ошивались около базы и вопили, что она здесь, - сухо перебил боец, вытолкнувший пленников перед Кумбхой. - Потом стали стучаться. С ними еще раненый был.
   - Какой раненый?
   Соратники Кумбхи отступили -- на полу корчился молоденький штурмовик с перебитой ногой, Набха узнал его -- тот самый, кого уложила Хема. Здесь он выглядел еще моложе и еще запуганнее. Глаза его были затуманены болью, из раздробленной голени сочились темные струйки крови.
   - Молокосос еще, - осмотрел его Гршу Кумбха. - Вы его зачем сюда приволокли?
   - Он лежал в кустах и вызывал помощь, - произнес Звас. - Я так понял, что он ваш враг. Наверное, и наш враг, коли судить по их жестокому нападению. Может, выпытать у него что-то можно?
   - Нам секреты законников по барабану, - сурово изрек художник. - К тому же он, похоже, уже никому и ничего не скажет, вот-вот копыта откинет. Выбросите его.
   Но Варшам остановил друга:
   - Погоди, Гршу. Будет правильнее, если ты повяжешь гостей неразрывной нитью. Пусть он завершит дело! Дайте ему оружие!
   Черные глаза Варшама пронзили Набху. Тот вспыхнул:
   - Вы имеете в виду...
   - Я имею в виду, что ты должен прикончить этого... Тогда мы убедимся, что ты с нами.
   - Но разве он не доказал это в бою?! - вскинулась Хема. - Разве мы все не доказали это?
   - Мы не видели, кто стрелял и как. Бери, друг, и покажи при всех, что мы смотрим в одну сторону.
   Варшам выхватил из рук ближайшего к нему бойца волновик и протянул его Набхе. Остальные бойцы слаженно вскинули свое оружие, направив его на Ваюха.
   Набха демонстративно засунул руки в карманы:
   - Я не буду стрелять в него. Одно дело в бою, другое дело... Так нельзя. Он беззащитен, это будет убийством.
   - Это аморально! - выкрикнул Дадати. - Убивать можно, только если на тебя нападают!
   Мальчик кинулся на грудь раненому штурмовику, загораживая его худеньким телом.
   - Своих выгораживает, - зловеще процедил Варшам.
   - Ну, развели тут мелодраму, - усмехнулся Звас. - Нокхья, убери-ка пацана!
   Нокхья не без труда отодрал мальчишку от солдатика, а Звас в это мгновенье выхватил волновик и выпустил три пакета точно в лоб пленному. Испарина на лбу несчастного мгновенно окрасилась алым, тот дернулся и затих.
   Хема вскрикнула и спрятала лицо в ладонях. Джарья, скрипнув зубами, бросила на Зваса ненавидящий взгляд.
   - Если вы против обнаглевших законников, и против тех, кто среди бела дня с боевым оружием в руках нападает на мирных людей, то мы с вами, - произнес Звас. - Это понятно?
   - Непонятно, - вымолвил Варшам. - В ваших структурах охотно жертвуют пешками, чтобы обложить короля. Среди них, - он кивнул к плотно прижавшимся друг ко другу Набхе, Джарье, Хеме и Джале, - мы хотя бы некоторых знаем. А вас мы видим первый раз. Как вы нас нашли?
   Нокхья решительно сунул руку за пазуху - десяток стволов мгновенно перенаправились на него.
   - Да тихо, тихо! - тот медленно вытянул розовый шарик и поднял вверх руки, - По детской пупочке мы нашли. Нам господин Крунча выдал ее, чтобы мы его дочь отследили. Ну и отследили...
   - Пупочка! - Джарья отчаянно покраснела. - Черт! Черт! Черт! На мне сидит пупочка! Я, как идиотка, до сих пор таскаю эту дрянь!
   - Не стыдись, - спокойно произнес Набха. - Я пупочку до девятнадцати лет носил, все лень было вытащить. И потом по ней было удобно такси вызывать.
   - Но я-то не знала! Я не думала, что меня пасут, как последнего младенца!
   Варшам обернулся к Кумбхе:
   - Ты видишь сам. Наши дороги расходятся с ними. На этой пупке она целую армию притащит в любой твой схрон. Отправь-ка ты их поскорее от греха подалее.
   - Мы можем помочь вам в обороне, - сказал Джала, - И комар лошадь свалит, коли волк пособит.
   - Варшам дело толкует! - зароптали бойцы, - Гони их, сами справимся!
   Кумбха помолчал, потом кивнул.
   - Да, братья, так тому и быть. Где еда для ребенка? - гаркнул он.
   Чья-то рука сунула Дадати сверток.
   - Я сам провожу их, - сказал художник, - а ты, Варшам, выкатывай противотонеры, зря ли мы на них столько денег угробили!
   Варшам и бойцы мгновенно покинули келью, их топот затих в гулких проходах, и Гршу Кумбха подтолкнул торчащего в дверях Дадати:
   - Двигай направо, дитя человеческое.
   - Оружие, - напомнил Джала.
   - Оружие получите в модуляторе.
   Он широким шагом, размашисто, но с твердой прямой спиной, двинулся по бесконечным проходам и коридорам. Семеро его гостей и один замыкающий, держащий на прицеле всю группу, еле поспевали за ним.
   В холле, искусственно затемненном и причудливо освещенным изгибистыми самоклейными полосками, художник остановился и неторопливо оглядел стены. Сопровожатые по инерции повторили движение его головы и ахнули -- повсюду мерцали и переливались филинокартины в золоченых обрамлениях. Содержание их было беспредметным, абстрактным, но в то же время щемяще-пронзительным, как тихий осений дождь в сумерках, как отблеск лунного сияния на сиреневых сугробах, как стайка сбившихся нахохлившихся воробьев в бешеную февральскую вьюгу.
   - Нравится? - не без гордости вопросил Гршу.
   - Чудо! - искренне воскликнул Нокхья. - Истинное чудо!
   - Ничё так картинки, - шмыгнул носом Дадати и зашуршал свертком.
   Джарья, отпуская, наконец, складку со лба, заметила:
   - Я бы немного изменила вот тут и вон там.
   - Говори, - ревниво произнес Кумбха. - Занятно, что ты скажешь.
   - У Вас фиолетовый вон на том полотне сдвинут в сторону сиреневого, и это чуть смягчает экспрессию. Сиреневый -- почти розовый... как эта чертова пупка... Я бы насытила фиолетовый синим, ужесточила бы гамму. И в букет прыснула слегка жёсткостью, не агрессией, не гневом, а такой хорошей мужской жесткостью. Ну, и тут же бы оттенила ноткой ностальгии...
   - Так. Хорошо.
   - А эту картину я бы просто перевернула. Вы, небось, пытались показать полет, а это не полет, это вспарывание килем непокорных волн. Только моря больше и правильнее, когда наоборот.
   Кумбха неспешно подошел к девушке, приподнял указательным пальцем ее подбородок. Джарья встретилась с его обжигающим взглядом и судорожно вздохнула.
   - Ты, верно, сестра мне по духу, - изрек Гршу после долгого изучения Джарьиных глаз. - Ты училась живописи?
   - Немного.
   - Мне, пожалуй, было бы интересно побеседовать с тобой о нашей общей страсти. Ты страстна -- это я вижу. И ты умна... Что же ты забыла в этой компании, детка?
   - Эй, полегче! - заволновался Набха, чувствуя, как по сердцу пробежал холодок ревности и ярости. - Мы в модулятор шли? Ну, так, идем, некогда нам рассусоливать!
   - Переживает, - улыбнулся Кумбха, не отрываясь взором от Джарьи. - Он влюблен в тебя, этот мальчишка.
   - Да, он любит меня.
   - Ты кому угодно вскружишь голову, богиня... А ты -- ты его любишь?...
   Джарья сердито стряхнула палец Кумбхи со своего подбородка:
   - Идемте..., черт, куда мы там шли?
   - Не поминай черта всуе, придет, не отвяжется, - строго наказал Джала. - Веди уж, любезный!
   Кумбха с видимым сожалением развернулся и повел процессию дальше.
   В каморе, куда они пришли, было пусто -- одни лишь голые стены и непонятного вида кабина с полевым заслоном.
   - Опробовать решил? - спросил конвоир с волновиком. - Не боязно?
   - Я бы предпочел проверять не на таких красавицах, - уклончиво отозвался Кумбха. - Вы хоть представляете, куда вам надо?
   Все растерянно переглянулись.
   - Мы, признаться, думали, Вы знаете, что нам делать, - подала голос Хема.
   - Значит, домой, под крылышко cher papa. Адрес каков?
   - А эта штука доставит нас по точному адресу? - Набха с любопытством оглядел кабину.
   - Я слышал про передачу предметов в виде модуляции на базовой волне, - сказал Нокхья, - но не знал, что уже есть опытные образцы.
   - С ума сойти, - прибавил Звас. - Мы, выходит, первоиспытатели?
   Все три думателя с радостным возбуждением принялись оглядывать аппарат и ощупывать его корпус.
   - Выходит, - мрачно произнес Кумбха, не отрывая глаз от стройной фигурки девушки. - Полезайте. У вас есть примерно десять секунд, чтобы назвать адрес, потом модулятор произведет транспортировку. Если адрес зарегистрирован в голомапе, неважно как вы его инициируете -- по названию, по функции, по владельцу -- вас доставят... По крайней мере, я на это надеюсь.
   - Я не поеду... с ними, - быстро сказала Джарья. - Пусть они первые, а мы потом.
   - Ну, можно и так, - согласился Звас.
   - А точки модуляции известны? - начал было Ваюх, но резкий, невыносимо шумный хлопок, за которым последовали сильнейшие вибрации стен и пола, так что посыпалась обделка, и пылевая завеса моментально застила воздух, заставил его зажать уши ладонями и зажмурить глаза. Здание затряслось, заходило ходуном, режуще-свистящие звуки наполнили пространство почти осязаемыми нитями, выдавливая пот и слезы.
   - Обертонеры пошли! - прокричал конвоир-провожатый. - Сейчас тут все рассыплется нахрен, если наши противотоны не распакуют!
   Он швырнул два волновика и пистоль в модулятор и убежал. Джала тут же устремился в кабину за оружием. Послышались взрывы, затянуло гарью, набирающий высоту свист оглушил и парализовал тело Набхи. Он с трудом вырвал себя из оцепенения, затолкал падающего мальчика вослед за стариком, потом втащил Джарью и Хему. Мельком он заметил, как Кумбха одной рукой надевает на себя слоистую маску, схожую со шлемом взрывников, а другой бросает к ним Зваса, а затем Нокхью, и, растопырив пальцы на руках, показывает число "десять".
   - Литейный проспект, дом господина Крунчи, - четко объявил Нокхья.
   Спутники Набхи затравленно замолчали, и Ваюх сам ощутил, как под сердце заползает тяжелое чувство безысходности -- дом господина Крунчи не являл собой то место, где можно было ожидать спасения и разрешения всех проблем. Клинок, или же ключ, как определил его Варшам, заныл в правом подреберьи, окатывая Набху тягучей дурнотой. Набха сглотнул липкую слюну и неожиданно для себя самого вымолвил:
   - Собор Шести Владык!
   Через сотую долю секунды он поймал ошарашенный взгляд Зваса, услышал, как поперхнулся невысказанным словом Нокхья, увидел, как подкашиваются ноги у девушки, а затем сам перегнулся пополам, хватаясь за живот, потому что дикая резь и неукротимая рвота, выворачивающие душу наизнанку, разрывающие нутро на тысячи кровоточащих лоскутов, атаковали его стремительно и беспощадно. Он попытался удержаться, не оконфузиться при всех, но рядом в тех же согбенных позах скрючились и Джала, и Звас, и Нокхья, а в углах кабины стекали по стенам ватные тела Хемы и Джарьи. Один лишь Дадати стоял с открытым ртом и надкусанным бутербродом и в ужасе оглядывал то взрослых сотоварищей, то предательскую лужу под ногами...
   - Я думал, что сдохну, - проскрипел Джала над ухом Набхи. - Как оно! За ножку да об сошку! Весь день, как зайцы подстреленные мечемся.
   Набха лопатками почувствовал прохладную, чуть влажную траву, продрал веки -- старик стоял над ним на четвереньках и раскачивался, пытаясь встать. Над головой деда шелестела листва, и порхали трудолюбивые птахи. Набха вскочил на ноги, бросился к Джарье. Та, вместе с Хемой, сидела, прислонившись к стволу огромного дуба, и утешала набычившегося мальчишку:
   - Да брось ты, ну не переживай! На других посмотри -- вон те еще хуже тебя обделались! Да и хвостатый наш тоже хорош!
   - Тебе бы, Набха, умыться, - сказала Хема, заметив, что парень слушает их. - Ты весь...
   Хема деликатно замолчала, а старик бесцеремонно закончил:
   - Ты весь в блевотине, умник. Я тоже. Белка и Стрелка - полет нормальный.
   - Интересные, дед, у тебя поговорки, - сказал Набха. - Какие еще белки и стрелки?
   - А шут его знает. Я как в последний раз обновился, какую-то ерунду порой горожу.
   - Пошли, умоемся, - предложила Джарья Набхе. - Я тут ручей неподалеку зазырила.
   Дадати приподнял насупленную мордочку:
   - Эй, это я так должен говорить, а ты должна изъясняться красиво. Ты же девица.
   - Сиди уж, педагог в мокрых штанишках! - Джарья щелкнула мальчика по лбу, подхватила Набху за руку и потащила вниз, с пригорка.
   Светлая дубрава скатывалась с холма в небольшой тенистый овражек. На дне его задорно журчал хрустальный ручеек. Трава у самой воды была выше пояса, и Джарья, едва ступила в густые заросли речного гравилата, присела на корточки под крепенькие розовые бутоны и резные пушистые листья. Набха сел рядом, втягивая душистый настой свежих трав. Стебли над их макушками сомкнулись, и Джарья шепотом спросила:
   - Помнишь, я тебе про отца говорила, как он кому-то побежал докладывать о сваминах?
   - Помню, конечно.
   - Я думаю, кто-то из этих двоих был там. Кто-то из них нас специально выслеживал.
   - Ты про Зваса или Нокхью?
   Джарья кивнула.
   - Фигня это про детскую пупочку. Нет ее у меня, я сама ее вытащила, когда мне двенадцать лет стукнуло. И в кармане носила, чтобы родичи думали, что пупка при мне. Но когда мной сегодня заинтересовался тот тип, ну, у вертепа, я пупку отключила, думала сбить с толку. Не сразу, а где-то на полпути к Полянкам. Так что сказочки это все насчет пупки.
   - Но ты так натурально изобразила смущение! Никогда бы не догадался, что ты лицедействуешь!
   - А что мне оставалось делать? Я тебе точно гворю -- один из них шпион! Я его силует хорошо помню -- лохматый такой, и волосы светлые.
   - У них у обоих светлые непослушные волосы. Они вообще как-то похожи.
   - Я думаю, это Звас. Видел, как он запросто человека пристрелил? И потом отец говорил, что Нокхья -- поэт, что он собирался посвятить себя творчеству.
   - То, что Звас убил того..., ну, это ничего еще не значит. Они могут действовать в сговоре, и шпионами могут быть оба. А, может, еще хуже -- Нокхья увидел раненого и подбил Зваса на этот страшный жест. Звас его обычно слушается, у них в паре Нокхья верховодит. А у поэтов языки подвешены так, что любую любую мерзость выставят богугодным замыслом. Кстати, а где они?
   - Я когда очнулась от этого дурацкого модулятора, они оба уже были, как огурчики. Сказали, что разведают местность и свалили.
   - Помощь никому не оказывали?
   - Нет. Послушали сердце у Дадати, сказали, что жив, и ушли.
   Лучи солнца пробивались сквозь ажурную вязь листвы, подсвечивая вьющиеся локоны девушки. От них исходило такое нежное сияние, что Набха непроизвольно потянулся к ним ладонью. Джарья отодвинулась:
   - А умываться кто будет? Видок у тебя сейчас ужасно неаппетитный!
   Набха покраснел, отпрянул и, бормоча извинения, бросился к воде.
   Колышущееся, ежесекундно рассыпающееся отражение Набху не порадовало -- въерошенный, грязнущий молодой человек с запавшими очами и выступившими скулами. Набха принялся яростно тереть шею, щеки, голову, потом содрал рубаху, прополоскал ее в потоках струй. От ледяной воды заломило руки, и, чтобы согреться, он немного попрыгал на месте, а затем десяток раз отжался.
   - Странно, что солнце светит, - задумчиво произнесла Джарья, наблюдая за Набхиной физкультурой. - Вроде, вечер уже был, а вылезли тут -- и солнце.
   - Значит, нас перенесли на запад.
   Ваюх прищурился, раздвинув пальцы, измерил видимое расстояние от светила на безоблачном небе до верхушек деревьев, осмотрел рощу, лужок, овражек.
   - Широта немного южнее нашей, а по высоте солнца, думаю, сейчас часов шесть. Получается, мы примерно на западе Галлии или востоке Кельтиберии.
   - Так вот где шесть владык обустроились. Неплохое местечко. Хорошо было бы здесь обосноваться, подальше от всех.
   - А тебе в Петебурге разве плохо было?
   Джарья вздохнула:
   - В городе ничего, а вот с родителями... Знаешь, хвостик, мне очень хорошо было с ними, пока отец фабрику не открыл. Они такие добрые были, веселые, а потом раз -- и все поменялось, будто их перепрограммировали на этой фабрике. Отец еще как-то держится, неделю ходит мрачный, а потом вроде бы на пару дней отпускает его, как будто огоньком накачался, хотя я точно знаю, он не пьет. А маму даже и не отпускает. Я ей в кофе огонька подмешивала, но она даже не замечала, и ей он не помогал... Эй, ты чего?
   Девушка обеспокоенно посмотрела на посуровевшее лицо Набхи, на его сжатые кулаки и стиснутые губы.
   - У нас будет теплая и крепкая семья, - вымолвил он. - Как у меня в детстве. Я умею любить. Я сделаю все, чтобы тебе и нашим детям жилось хорошо и без страха.
   - Какие дети? - расхохоталась Джарья и легонько треснула ладонью его лбу. - Сам еще из ползунков и пупочек не вырос!
   Набха безропотно стерпел насмешку, чтобы затем с жаром обнять хулиганку и, не давая вздохнуть, не давая вырвать рук и оттолкнуть его, с силою прильнуть к юным устам. Да хулиганка и не сопротивлялась...
   Когда они вернулись, Дадати с голым пузом уже восседал без штанов, стыдливо прикрывшись своей же майкой, и буравил взглядом мокрые портки, простиранные и заботливо вывешенные на просушку кем-то из взрослых, скорее всего Хемой.
   - Есть ужасно хочется, - вздохнула Джарья. - Хоть бы какая-нибудь конфета в кармане завалялась...
   - На, - Дадати протянул ей половину бутерброда. - Так и знал, что ты запросишь - девчонка! - Он с завистью взглянул на нее. - Хорошо тебе, ты сухая, а мне тут ждать непонятно сколько, пока высохнет. И без штанов не пойдешь.
   - Ты же у нас сверхъестественный, - пожала плечами девушка. - Попробуй высушить своей аморальной силой.
   - Джарья! - укоризненно покачала головой Хема. - Мальчику и так тяжело, а ты...
   Но мальчик неожиданно воодушевился:
   - Точно! Чего я туплю-то!
   Он напрягся, натужился до красноты, зажал кулаки, выставив только указательные пальцы, пробормотал что-то невнятное и - сдулся. Но после второго круга таинственных пассов резко выдохнул с коротким свистящим звуком, и портки на ветке задымились. Прихрамывая, он подбежал к штанам и огорченно выпятил нижнюю губу:
   - Блин! Лучше бы я в мокрых походил!
   На левой штанине чуть повыше того места, что приходилось на колено, красовалась обугленная дыра размером с чайное блюдце.
   - Ох, ядрён малец! И шилом бреет, и палкой греет! - охнул старик.
   - Ты, прямо, как тот свамин, что нам дырку в стене прожег, - вымолвила после секундного замешательства потрясенная Джарья. - Тебя без конкурса возьмут в бригаду по сносу старых домов.
   Густая поросль за их спинами всколыхнулась, и чей-то легкий топоток унес прочь невидимого наблюдателя.
   - Кругом шпионы, - сказал Джала. - Глянуть что ли?
   Он сунулся в чащу, но тут же вернулся назад:
   - Близко видать, да долго шагать. Ни тропки, ни дорожки, тут и заплутать проще простого. Ты, парень, куда нас привез? Ни собора, ни владык, одна лишь натура пейзанская.
   Набха огорченно развел руками:
   - Я, признаться, ожидал иной перспективы -- чего угодно, но не леса, и уж тем более не в Кельтиберии.
   - Как в Кельтиберии? - изумилась Хема. - Обычный лес. Обычная речушка.
   - Солнце, - ткнул пальцем в небо Ваюх. - И флора другая. Где вы видели в Санхт-Петербурге такие дубы? И такие жёлуди?
   Он подбросил на ладони огромный пузатенький жёлудь с массивной шляпкой и торжественно вручил его мальчику. Пока тот внимательно изучал протянутый презент, на полянку бодро влетели Звас и Нокхья.
   - Мы узнали, - задыхаясь от сбитого дыхания, проговорил Звас, - это Кельтиберия. Тут деревушка есть неподалеку, нам местные жители объяснили.
   - Я вижу, все уже восстали к жизни после той адской машины, - довольно добавил Нокхья. - Ну и чудеса, скажу я вам, братцы! Несколько секунд и мы за тысячи миль от дома! Кстати, дружище, а что за адрес ты продиктовал? Что за дом шести владык?
   - Да это я так, - нарочито смутился Набха, замечая, как напряглась Джарья. - Думал о своем, и нечаянно вылетело.
   Нокхья широко улыбнулся, хлопнул Ваюха по плечу и радостно закивал:
   - Как я тебя понимаю, коллега! Я иной раз тоже как задумаюсь, так будто из реальности выпадаю, меня моя милая женушка -- мой терпеливый ангел -- потормошит слегка, а я даже в первое мгновенье и не понимаю, где я, и кто я.
   "Кинжалом рифм заря займется,
   Но болью сердце не поранит.
   И свет нездешний с неба льётся,
   И трубный глас куда-то манит!"
   - Пииты -- они инопланетяне, - усмехнулся Звас. - Ну, хоть убейте меня, не могу представить, как заря занимается кинжалом.
   - У тебя плохо с воображением, - поморщился Нокхья.
   - Зато хорошо со смекалкой, - возразил Звас. - И эта смекалка мне сейчас подсказывает, что нам надо двигать в деревню на ночевку.
   - Не нужна нам ночевка, - воспротивилась Джарья. - Сядем обратно в модулятор -- и дома.
   - Ну-ну! - саркастически произнес Звас. - И где этот модулятор? Кто-нибудь видел? Мы с Нокьей все кусты обшарили, все закуточки в окрестности трех миль, пока вы перышки чистили. Добрый Кумбха, по-видимому, не пожелал нам сообщить, что выдал билет в один конец.
   - Не может быть! - рассердилась девушка. - Плохо искали!
   Она решительно бросилась наворачивать круги по поляне, увеличивая с каждым обходом радиус, пока Хема не остановила ее:
   - Нам нет причины лгать друг другу, мы все заинтересованы попасть в некоторое осмысленное место, так что не трать силы понапрасну!
   - Ну, в село, так в село, - поднялся Джала. - Надевай-ка портки, отрок. Может, провиантом разживемся каким-нибудь.
   По дороге в открытую Звасом деревушку Хема чуть задержала Набху и шепотом спросила:
   - Ты надеялся, что модулятор доставит тебя туда, где вершат свои дела таинственные Шесть Владык?
   Набха смущенно кивнул:
   - Не уверен, что они вообще существуют, а если и существуют, то смогут помочь нам... Но это был шанс, потому что очутиться у Крунчи -- у пособника сваминов -- было бы граздо хуже. Да в Петербурге везде нам было бы небезопасно, вот я и подумал...
   -А может где-то тут и собираются Шесть Владык, а мы не знаем?
   - Понимаешь, - с сожалением произнес Набха, - мы воспользовались опытным образцом модулятора -- вон как нас приплющило! - и нет никакой гарантии, что опытная модель доставляет точно по назначению. Система могла засбоить и выкинуть нас в любую точку Земли, ведь, насколько я знаю, базовая волна, на которую наложили наши вибрации, способна обогнуть всю планету...
   - То есть, мы здесь по ошибке конструкторов?
   - Не знаю, - покачал головой Набха. - Я уже ничего не знаю.
   - Эй! Чего вы там шепчете? - ревниво оглянулся Дадати.
   - Обсуждаем, у кого есть с собой деньги, - строго сказала Хема. - Распускать ушки -- некрасиво.
   - У меня есть немного, - Нокхья похлопал себя по карману. - И потом, я могу попробовать продать свой талант.
   - Держите меня семеро! - засмеялся Звас. - Кому нужны твои вирши? Сгущенка -- это я понимаю, а стишки! Да там, наверное, в каждом дворе по рифмоплету сидит! Местный народ, наверное, от своих еле отбивается, а тут нате -- чужие пожаловали!
   - Ты просто мне завидуешь! - Нокхья горделиво откинул чуб и тотчас отвесил Звасу легкую затрещину. Тот принял боксерскую стойку, запрыгал вокруг пиита, замахал кулаками, изображая жестокий поединок.
   - Придуриваются. Бдительность усыпляют, - еле слышно процедила Джарья.
   Деревушка, на широкую мощеную улицу которой путники ступили спустя четверть часа ходьбы, была нарядна и светла. Каменные дома, выложенные из крупных серых блоков песчанника, радовали глаз добротностью, основательностью и нерушимой уверенностью их владельцев в завтрашнем дне. За прозрачными заборами полыхали жизнерадостные клумбы, клубились кроны тенистых деревьев, весело крутились флюгера и затейные ветряки-вертушки. Около каждого дома стояло по два-три мобиля, и, как углядел Набха, многие из них были беззаботно открыты.
   Процессия из семи чужестранцев не осталась незамченой.
   - Куда путь держите, люди добрые? - поинтересовался пожилой мужчина в клетчатой кепочке и клетчатом пиджачке, облокачиваясь руками о полипластнерную, выкрашенную в оптимистичный желтенький цвет, ограду. В правой руке он держал лейку. Мужчина с жадным любопытством оглядывал Джалу и Набху, и особенно -- импульсные пулевики, что крепко покоились в их сжатых кулаках. Состав пестрой компании -- прихрамывающий ребенок в дырявых штанцах, прекрасная юная девица, старик и юноша с оружием в руках, а также три вполне обычных средних лет человека -- был ему непонятен, и он не скрывал своего интереса.
   - Нам бы на связь с родными выйти, о, приветливый господин, что более уверенный, чем я, - пояснил Звас. - А потом как-то домой.
   - А далеко ли ваш дом?
   - В Санхт-Петербурге, на Руси. Слыхали?
   - Известный город, - кивнул клетчатый. - А сюда как попали? И почему ваши волны не работают? Тут у нас все легко дозваниваются.
   - Мы есть жертвы неудачного научного эксперимента, - вступил в разговор Нокхья. - На нас испытывали новое транспортное средство -- модулятор. И, как видите, не вполне удачно.
   - Модулятор?! - изумился пейзанин. - Неужто уже запустили? Все уши про него по головидению прожужжали! Стало быть, русские первые...
   Чело его прояснилось и он обрадованно воскликнул, скорее для себя самого:
   - Ага! Пулевики вам дали, дабы в непредвиденном случае вы смогли оборониться от диких зверей или добыть себе пищу! И в группу испытателей, я гляжу, включили все возрастные и гендерные категории -- от ребенка до старца. Я прав?
   - Вы очень проницательны, многоуважаемый господин, что более умный, чем я, - доверительно произнес Звас. - Попали прямо в точку! Нет ли, кстати, у вас на селе постоялого двора с простой, но обильной кухней? У нас от этой науки такой аппетит, слона бы съели!
   - Как же! Конечно есть! Я провожу вас! Там весьма либерально и умеренно на счет цен. А мальчика и девочку, я полагаю, разместят бесплатно -- таковы у нас правила. Обождите секундочку!
   Пейзанин вприпрыжку, не соответствуя своему почтенному возрасту, припустил в дом, швырнул лейку, нацепил галстук-бабочку, подхватил трость и в полном боевом облачении приличного господина предстал перед путниками.
   - Вперед! Нам вон к тому домику с петушком!
   Денег не хватило даже на одну самую скромную комнату. Предложение Нокхьи сочинить вирши в честь хозяина - мрачного усатого толстяка - не имело успеха, чему Звас, кажется, очень обрадовался, и тогда забавный господин в клеточку со вздохом вынул из-за пазухи пухленький кошель.
   - Чего не сделаешь ради науки! - изрек он. - Две комнаты, Бру, дамам и джентельменам.
   - Вы конченый чудак, господин Рати, Вы никак не можете привыкнуть, что одалживать неизвестным бродягам -- не в местных привычках, - проворчал Бру. - Но дело Ваше и деньги тоже Ваши.
   Хозяин выложил на стойку пульт настройки ключей. Джарья выбрала слово "Акварель", мужчины немного поспорили и зафиксировали предложенного Нокхьей "Колобка".
   - Местные колобка себе вовек не представят, - мотивировал поэт. - Ну как объяснить, что это такой человек, у которого одна голова, да и та лысая и без ушей.
   - Я переведу Вам деньги, как вернусь, - пообещал благодетелю Набха. - Даю слово.
   - Охотно верю, - учтиво кивнул господин Рати. - Ваш бесподобный шлейф тому лучшая порука!
   Он раскланялся, пожелав приятного вечера, и удалился.
   - В трактир! - воодушевленно бросил клич Нокхья. - Уж на тощенькую куриную ножку и две крохотных картофелинки должно хватить!
   Приглушенный шум неспешных разговоров и позвякивание посуды прекратилось, как по мановению строгой палочки дирижера, едва беглецы ступили в трактирный зал. Пейзане дружно уложили на дощатые столы ножи и вилки и уставились на иноземную делегацию
   - Приятного аппетита, господа, что более любезные, чем я! - неловко провозгласил Набха.
   - Хвостатый и с фингалом, - сказал кто-то. - Ну, точно бычок у Мары. Интересно, он также за телушками бегает?
   Зал отзывчиво взорвался смехом и тут же потерял интерес к прибывшим.
   Заказав упитанного поросенка с горкой печеных овощей на всех и сразу же расплатившись во избежание недовольных пересудов, Нокхья с наслаждением вонзил зубы в сочное мясо и, прожевав первый кусок, с пафосом прочел:
   - На свете жить довольно жутко
   Без наполнения желудка.
   Нейдет строка и мысль молчит,
   Когда под ложечкой бурчит!
   Мальчишка, кудрявый и темноглазый, как ангелочки на полотнах великого Моуриша, вразвалочку, на правах старожила, подошел к Дадати. Он был года на два постарше и на голову выше.
   - А что со штанами? - спросил он Дадати.
   - Прожёг, - нехотя ответил тот. - А тебе что за дело до моих штанов?
   - А чего хромаешь?
   - А чего нос суешь?
   - А по тыкве?
   - А по репе?
   - Ты? Мелюзга недоделанная! Да я тебя одной левой!
   - А у меня брат есть, - Дадати кивнул в сторону Набхи. - Он как раз вчера одному такому любопытному накостылял.
   - Ага, накостылял! По его дульке под глазом и не скажешь. Ему самому накостыляли.
   - Ну и катись отсюда, пока цел.
   - Я-то покачусь, а ты-то пожалеешь, - сказал мальчик и вернулся за свой стол. Там он прижался к уху взрослого мужчины - отца, наверное, - и что-то горячо зашептал, показывая на Дадати пальцем. Мужчина бросил в их сторону заинтересованный взгляд, но тарелку не оставил. Подобно ему все, кто находился в трактире, изредка окатывали цепким взглядом Набху и Дадати, но затем торопливо утыкались в свои тарелки.
   - Не нравятся мне эти зырканья, - пробормотал Джала. - И намерение тут висит... недоброе...
   - От кого оно исходит? - прошептал Набха, склоняясь над стариком, якобы для вытягивания куска хлеба.
   - Не пойму. Вроде как от всех вокруг.
   Насытившись, Звас и Нокхья отправились спать, сославшись на привычный режим.
   - Солнце -- ну и что? - удивился Звас. - Я могу спать в любом месте в любой час. Была бы койка.
   - Через час и тут мрак ночной снизойдет на бренные луга и пущи, а посему ждать нет причин, - согласился с ним Нокхья. - И вам желаем отпочивать с миром.
   - И я пойду, - заплетающимся языком проговорил Дадати. От обильного ужина он осоловел, отяжелел. - Заодно присмотрю за этими...
   - Уж он присмотрит, - усмехнулся Джала, когда мальчик отковылял в номер. - Хоть бы до постели доползти сумел.
   - Будь осторожна, запрись и никому не отрывай, - обеспокоенно сказал Набха, накрывая ладонью маленькую кисть Джарьи. Поймав на себе парочку любопытных взглядов, Джарья легким движением освободила руку. - Неплохо бы сменить ключ, пока Звас и Нокхья не слышат.
   - На вид они вполне благочинные граждане. - подала голос Хема. - Не слишком ли мы осторожничаем?
   - Береженье лучше вороженья, - обычной присказкой ответил старик. - А бешеному дитяти ножа лучше не давати.
   Они молча просидели еще некоторое время. Набха усиленно о чем-то размышлял, поглядывая на ускользающие от его взора глаза девушки. Хема напряженно постукивала пальцами, будто колебалась перед принятием важного и неоднозначного решения. Джала подкручивал колесики на своем древнем приборе и из-под прикрытых век сканировал пейзан за трактирными столами. Джарья по привычке достала стилус и блокнот, чтобы легими летящими штрихами набросать портрет добродушного господина в клетчатой кепочке.
   - Я хочу, чтобы вы знали, - прервала молчание Хема. - Тот подземный ход из клиники, по которому мы с Дадати уходили от ареста, прорыли мы с профессором Чандрамасом.
   - Как! - воскликнул Набха. - Это же долгий труд! Вы о чем-то догадывались!
   - Догадывались. И, признаться честно, это была инициатива профессора. Он весьма достойный, прозорливый человек большого ума. Он сопоставил клинические картины поступающих пациентов и сделал выводы. Он сам твердо уверен в неслучайности появления такого интересного синдрома, как синдром черного свамина.
   - Ничего случайного в этом мире нет, - вставил старик. - Дурак стреляет, да Бог пули носит.
   - Когда я открылась в своих наблюдениях Чандрамасу, предъявила записи по тогда еще пяти погибшим людям?, посетившим нашу клинику с целью разузнать поболее о сваминах, Чандрамас обрадовался, горячо пожал мне руку и заявил, что рад видеть во мне единомышленника. Ибо и он тоже со своей стороны наводил справки и выяснял, в какой переломный момент времни появился вдруг новый для для духологии диагноз. Ему пришлось перечитать и поднять уйму научной литературы, материалов конференций, соискательских работ на получение степени. А в одной гносеотеке ему посчастливилось наткнуться на замечательный статистический отчет о распространенности разного рода тягостей среди убогих духом с разбивкой по годам и странам. По всему выходило, что интересующая нас тягость появилась около сотни лет назад, может чуть менее.
   - Сотни..., - задумался Джала.
   - Ты же говорил, помнишь, что первое засыпание людей на улицах было тоже сто лет назад! - горячо произнес Набха, обращаясь к старику. - Ну, помнишь ведь?
   - Помню. Но как это между собой связано?
   - Если предположить, что этот феномен суть происки сваминов, то мы можем смело говорить, что свамины таким образом впервые заявили о себе.
   - А зачем им было нужно заявлять? - критически отозвалась Хема. - Заявили, а потом на сто лет скрылись в тени.
   - А, может, это у них настройка на наши волны была... Надо подумать...
   - Не надо больше думать! - взмолился старик. - Жарища от тебя идет, хоть блины пеки!
   Хема подцепила вилкой репку, повертела, положила обратно.
   - Профессор составил для себя цельную картину, - продолжила она, - и решил, что надо быть готовым к любым неожиданностям. Он начал так обустраивать клинику, что в случае осады, мы бы автономно смогли продержаться несколько месяцев. Он и тебя, Набха, попросил снабдить ценным вкладом -- сгущеным брикетом -- по той же причине.
   - Единственное, что он не учел, что опасность будет исходить от обычных людй, а не от мифических сваминов, - сказал Набха.
   - Именно так. Люди вообще никогда не казались ему опасными. В каждом человеке профессор, по сути, видел либо несмышленого студиозуса, либо потенциального его подопечного. То бишь каждого из нас надобно либо учить, либо лечить. Профессиональная деформация. Это бывает.
   - А гносеотека... Та, в которой профессор отыскал отчет, что сие за учреждение?
   - Не ведаю, - пожала плечами сестра Хема. - Могу лишь сказать, что оно неподалеку от клиники, поскольку профессор принялся настойчиво названивать мне, дабы поделиться радостью отыскания столь ценного документа, буквально спустя четверть часа после его отбытия с работы.
   - Гносеотека молодежного духоподъемного товарищества на Мойке или гносеотека Атхианы на Английском проспекте, - торжествующе произнес Набха. - Других поблизости нет. И вряд ли наш уважамый профессор направился добывать знания в хранилище наставительных гнозисов для отрочества. Стало быть, вновь на сцену вступает Атхиана!
   - Я закончила. Похож? - Джарья протянула Набхе блокнот. На матовой поверхности папира четкими и уверенными линиями был изображен господин Рати в полоборота. Кепка, бабочка -- все было при нем, но главное -- жизнерадостный и вместе с тем твердый взгляд был уловлен художницей с голографической достоверностью и не оставлял ни малейшего сомнения в том, кто именно запечатлен здесь обычным стилусом.
   - Ты талант, Джарьюшка, - вымолвил Ваюх, когда первая оторопь прошла. - Ты знаешь об этом? Ты редкий талант!
   - Скажи об этом моим родителям, - горько усмехнулась девушка. - По их мнению это все блажь и ерундистика.
   - Обязательно скажу! Вернемся и скажу!
   - Вернемся..., - глаза у Хемы затуманились, она притихла, рассматривая рисунок, потом встряхнула голову и поднялась из-за стола, - Пойдем, Джарья, глаза слипаются.
   - Дак, и мы тогда, - встал дед.
   Все десять метров до выхода Набха боролся с искушением повернуться и посмотреть -- кто буравит его спину. Все десять метров он ежился, и шлейф его шубой окутывал плечи, словно старался оградить хозяина от злых очей. Набха поймал себя на мысли, что рука его ищет ствол пулевика. Поймал и испугался -- он никогда доселе не держал в руках оружия, и сгодняшний день что-то резко перещелкнул в его сознании.
   У двери комнаты, за которой скрылись дамы, Набха постоял, прижавшись лбом, не решаясь постучаться. Он хотел бы просто поцеловать на ночь Джарьюшку, поцеловать в лоб и пожелать спокойного сна. Но не смог пересилить стеснение и только лишь приложился губами к двери, хранившей прикосновение любимого человека...
   Спал он плохо. Картинки минувшего дня калейдоскопом кружились перед закрытыми глазами и не отпускали на тихий покой: черное покрывало на застывших лицах матери и отца; предсмертный ужас солдатика под прицелом Звасова пулевика; властные пальцы Кумбхи на Джарьином подбородке; обессиленные, падающие на тротуар люди; мобиль, волчком вращающийся на одном месте, и его водитель уткнувшийся головой в приборную панель. В какой-то момент его начали душить слезы, и, не будь рядом столько народу, он бы принялся оплакивать своих несчастных родителей.
   Набха, подавив в груди тоску и отчаянье, спустил ноги на пол. Сотоварищи его крепко спали. Набха взял в руки прохладную сталь пулевика и вышел из номера на веранду. Там он уселся на пол -- стал рассматривать и поглаживать импульсник. Он вскидывал ствол к небу, целился, опускал, вынимал блок заряда, вставлял обратно и снова целился.
   - Не играй с оружием, - услыхал он голос позади себя. Набха обернулся -- Джала со вторым пулевиком в руке стоял, подпирая косяк двери. - А коли вскинул, стреляй. Оружие должно знать, что его никогда понапрасну не подымут.
   - Это всего лишь железка, - сказал Набха. - Что она может знать?
   - Всякая вещь в этом мире имеет свое понятие. Просто оно чуть иное, нежели мы понимаем. А чего ты вышел-то?
   - Не спится. Перед глазами ерунда всякая вертится.
   - А оружие зачем взял?
   - Сам не знаю. Успокаивает оно что-ли.
   - Это правильно, парень. Мужчину оружие должно успокаивать. С ним он знает, что ни одна нечисть не коснется его и всех, за кого он в ответе. Так?
   - Еще позавчера я бы ответил тебе отрицательно, Джала. А сегодня... Господи, я никогда так часто не произносил фразу "я не знаю", как за прошлый день! Мне всегда казалось, что я почти все знаю об этом мире, у меня столько дипломов, столько указных грамот. Но теперь я сильно сомневаюсь в том, что это те знания, что мне нужны.
   - Ты взял в руки пулевик -- и это больше всех твоих знаний. Я ведь думал, что ты заерепенишься там, у маляра-то этого, у Кумбхи. Я за Хему был спокоен, но не за тебя. Вы с пацаном мелким два сапога пара -- идеалисты! Но ты молодец, ты взял.
   - Знаешь, Джала, у меня перед глазами в тот миг стояли тела матери и отца. И сожженный дом, в котором я родился и вырос. Если бы ты тогда не протянул мне пулевик, я бы с ножом или даже со стилусом пошел бы в бой. Меня такая ненависть обуяла, что...
   - А вот это напрасно, - остановил парня старик. - Когда оружие в руке, ненависти нет места в сердце. Суд должен вершиться с холодной головой, а иначе не избежать напрасных жертв. Ты меня понял, умник? Да зачем я спрашиваю, ты все понимаешь сам.
   - Нет, Джала. Когда с холодной головой -- это убийство.
   - Да что ты заладил-то: убийство, убийство! - осерчал дед. - Когда будут насиловать твою жену и к горлу твоего дитя приставят нож, некогда будет рассуждать о грехе. Или ты, или тебя. И головушка в тот миг нужна, чтобы остановиться вовремя, чтобы не поменяться ролями с тем, кто посягнул тебя.
   - Но если ты берешься за ствол только когда в груди клокочет ярость, это, по крайней мере, честно, это твой ответ на насилие. А если ты с ясной башкой все хорошенько обдумываешь, то ты сам творишь насилие, даже если оно и порождено встречным насилием.
   - Ясная голова, умник, нужна не для того, чтобы учинять по замыслу козни, а чтобы эти козни не допустить. Оружие делат человека свободным, оно одним своим наличием предотвращает потенциальные козни и тем самым избавляет человека от последующей мести.
   - В этой части рассуждений я полностью согласен с тобой, - признался Набха. - Разве б врезали мне те негодяи, кабы знали, что у меня под полой пистоль на взводе.
   Он осторожно потрогал синяк, поморщился от кольнувшей боли. Зевнул. Прохладный ветерок доносил пряные ароматы трав, далекий сверчок озвучивал стрекочущими переливами мерцанье звезд, трепещущая листва убаюкивала тихим нежным шелестом.
   - Ночь -- родима матка, ночью тихо да гладко, - сказал старик и зевнул вслед за Набхой.
   Проснулись они одновременно в одинаковых позах: в обнимку с пулевиками.Над ними склонялся Дадати и тормошил их по очереди.
   - Рано еще, - пробурчал Набха и попытался повернуться на другой бок.
   - Там про нас кричат, - испуганно произнес мальчик. - Они к нам идут!
   - Кто?
   - Не знаю. Люди. Они шумят и требуют убить колдунов.
   Набха вскочил и, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, проскользнул в штаны. Джала поднялся следом и, вроде бы неспеша, оделся -- вышло это у него быстрее, чем у Набхи.
   - А где твои сослуживцы? - вопросил он Ваюха.
   - А их разве нет на месте?
   - Сам погляди.
   Набха пощупал свернутое валиком одеяло, под которым должен был почивать Нокхья, потом откинул его -- кровать была пуста.
   - Утекли твои дружки, - сказал старик. - Видать, вчера, пока мы кусты удобряли, они пронюхали, как отсюда свинтить, а нам пустили пыль в глаза.
   Набха с рвущимся из груди сердцем бросился вон из номера -- к Хеме и Джарье. Он толкнул дверь их номера, та легко поддалась, скрипнула и отворилась.
   В комнате царил ужасный беспорядок: подушка левой кровати была вспорота, пух от нее покрывал пол слоем толщиной в палец, правая кровать была сдвинута, постельные принадлежности на ней были стянуты вниз и свалены у стены, стул опрокинут, ваза с полевыми цветами разбита, затоптанный букетик и намокшие перья плавали в небольшой лужице, и -- ни Джарьи, ни Хемы...
   Набха закричал что-то нечленораздельное и с размаху шарахнул кулаком об стену.
   - Они сопротивлялись, - произнес Джала, выглядывая из-за плеча парня. - Они не по доброй воле ушли.
   - Убью, - тяжело дыша, выговорил Набха. - Своими руками убью, если они что-нибудь сделают с Джарьей.
   - Они, наверное, ее к папашке потащили, - подал голос Дададти. - Он, наверное, им денег пообещал за дочку.
   - А Хема? - спросил старик. - Она зачем им нужна?
   - Она им не нужна... была..., - отрешенно молвил Набха. - Она там, у стены...
   Старик, отодвинув застывшего Набху, подошел к правой кровати, глянул и охнул. Бездвижное окровавленное тело сестры Хемы в скомканной позе на поджатой руке лежало на одеяле между стеной и кроватью. Одеяло было залито кровью. Старик склонился над Хемой, пощупал пульс, приподнял веко, осмотрел зрачок, затем выпрямился:
   - Мертвая. Но кокон на месте.
   Дадати робко приблизился к стене и увидел тонкую, едва заметную эфирную нить, тянущуюся из солнечного сплетения Хемы.
   - А бывало, что из кокона люди возвращаются? - мрачно спросил он.
   - Теоретически это возможно, - глухо произнес Набха. - И несколько таких случаев зафиксировано. А практически...
   Шум на улице, вынудивший мальчика срочно разбудить своих товарищей, усилился. Он шуршащей змеей вполз в дом, затем потек по лестнице на второй этаж, где ночевали беглецы.
   - Он здесь! Он вернулся, чтобы привести за собой взрослых! - разобрал Набха. - Надо убить его, пока он не привел взрослых!
   - О ком это они? - растерянно спросил Ваюх.
   - Дак о Дадати, о ком еще? - ответил Джала, рассматривая экран наручного своего прибора. - Он один у нас невзрослый. И они хотят его убить. У меня тут ажно зашкаливает.
   Дадати испуганно отступил к окну.
   - Сядь на пол! Рядом с окном! - четко скомандовал ему Набха. - Быстро! И не светись там!
   Мальчик послушно сел у стены, обхватив колени руками. Его заколотило крупной дрожью. Он затянул ломающимся голосом:
   - Чатаку убили. Твоих убили. Хему убили. Джарью..
   - Замолчи! - закричал на него Набха. - Мы ничего не знаем про Джарью! Она жива! Ее увезли к отцу!
   Старик меж тем захлопнул дверь, подтащил к ней кровать, на кровать бросил тумбу, придвинул комод и стол.
   - Для милых гостей наломаем костей, - сказал он. - Тот будет болван, кто пришел к нам незван.
   Ваюх кинулся помогать ему, и к моменту настойчивого стука в дверь баррикада из всей мебели, что была в комнате, надежно заперла вход.
   - Что вам надобно, люди добрые? - крикнул Набха из-за двери.
   - Нам нужен мальчишка! - грубо ответили ему. - Отдайте мальчишку, и мы не тронем остальных.
   - Зачем он вам?
   - Это не человек. Это демон. Мы умеем видеть демонов.
   - С чего вы взяли? Он обычный мальчик!
   - Он необычный. Мы видели, как он в лесу огненные заряды метал!
   - Я сам видел! - взвился тоненький голос. Дадати узнал его -- тот самый парнишка, что грозил ему и ябедничал отцу в трактире. - Он сидел под деревом, а потом как бабахнет и штаны прожег!
   - А что плохого вам делали люди, умеющие взглядом сушить вещи?
   - Это не люди! Это демоны! Когда приходят демоны, мужчины умирают, а женщины пропадают! Отдайте нам гаденыша! Он затуманил вам глаза, вы не понимаете, кого вы пригрели на груди!
   - А если мы не отдадим его?
   - Тогда вы умрете вместе с ним! Шесть человек -- небольшая плата за жизнь целой страны!
   - Да что с ними разговаривать! - взревел низкий хриплый голос. - Ломай дверь! Тащи на кол демонов и колдунов!
   Джала поднял ствол и кивком головы показал Набхе на пулевик, который тот прислонил к стене. Набха подхватил оружие, направил его на дверь.
   - Мальчика мы не отдадим! - крикнул он. - Мальчик никому не делал зла, он совсем не тот, за кого вы его принимаете! И предупреждаю, мы вооружены и будем стрелять в каждого, кто посягнет на ребенка!
   - Ухнем, ребята! - послышалось из-за двери и несколько пар ног в кованых ботинках разнесли в щепки хлипкую филенчатую дверь.
   Джала и Набха выстрелили одновременно -- вверх, над головами нападающих.
   - Убили! - заверещала гадко-визгливым голосом какая-то женщина. - Бру убили!
   - Да жив я! - сердито возразил голос хозяина гостинички. - Что ж вы громите все! Осторожно выковыривайте их! Осторожно!
   - Будет тебе осторожно, когда демоны слетятся!.. Навалимся ребята! Ухнем!
   Дадати ползком добрался до Набхи и Джалы, уселся посередине между ними, ухватился ладошками за их штанины.
   - Давайте, как меня мамка учила, - зашептал он. - Представляйте крепость Петра и Павла, не дышите, верьте и мысленно кидайте на шпиль циферки: восемь, девять, шесть, один, один, четыре, три...
   - Глупости, - пробормотал Джала. - Человек десять мы уложим легко... Эх, заряда маловато...
   - Не глупости, - возразил вдруг Набха. - Я, кажется, понял. Как ты говоришь, брат, восемь, девять, шесть...
   - Один, один, четыре, три!
   - Дед, не дыши, верь и повторяй за нами, - жестко приказал Набха. Он набрал воздуха -- толпа уже откидывала в сторону стулья и тумбу -- и на выдохе начал считать, - Восемь..
   - Восемь.., - одними губами повторили Джала и Дадати.
   - Девять.
   - Девять...
   - Шесть, один, один, четыре, три.
   Ворвавшиеся в разгромленный номер пейзане в изумлении застыли перед странным и невероятным зрелищем. Три человека: сидящий на полу мальчик, а также старик и юноша со вскинутыми пулевиками, затуманились, запрозрачнели, а потом тихо растяли в воздухе.
   - Демоны! - в ужасе попятился толстяк Бру. - Беда пришла на наши земли!
   Господин в клетчатом пиджачке, вскинув брови, осматрел комнату и возразил:
   - Никак не демоны, господин Бру. Я же говорил, что вы ошибаетесь.
   - Это почему же? - угрожающе придвинулся к клетчатому здоровенный рыжеволосый детина.
   - Демоны не убивают женщин, - и он кивнул на Хему.
  
К оглавлению
  

Глава 27. Господин Маникам и СВЯТОЙ КУКША.

   Господин Маникам, верховный управитель Санхт-Петербургского предводительства, человек крепкого сложения, но с коротковатой толстой шеей, с большим интересом проследил по голокамере, как ровно в полдень необычный посетитель в долгополом зипуне, явно взятом напрокат из костюмных хранилищ филиностудии, бородатый и длинноволосый, вошел в главные приемные ворота здания, как почтительно склонились перед ним охранные люди, как суетливо заторопилась проводить его юная сотрудница-ассистент. Господин Маникам автоматически застегнул пуговицу на вортничке, подпустил на лицо строгое официальное выражение, взял в руки селекторный обзорник - человек работает и на глупости не отвлекается!
   - Да-да, - с заминкой, как бы отрываясь от дел, произнес он, когда юная ассистентка робко постучалась в дверь его кабинета.
   - К Вам визитер, - пискнула девушка. - СВЯТОЙ КУКША, что более благородный, чем я.
   - Просите, - разрешил господин Маникам.
   Управитель и его особенный гость чинно раскланялись друг другу на пороге, после чего господин Маникам радушным жестом пригласил СВЯТОГО КУКШУ устроиться в большом и чрезвычайно удобном кресле. Сам он уселся на точно такое же сидение, по хозяйски откинулся - негоже верховному управителю трепетать и выказывать смущение - и дипломатично предложил:
   - Чайку?
   - Коли сговоримся, то можно и чайку, - решительно изрек СВЯТОЙ КУКША. - А нет, так и чаю не надобно.
   - Сговоримся? - удивленно вопросил господин Маникам. - О чем же? Наше предводительство исправно осуществляет благотворительные взносы на нужды совета святых...
   - За то вам великая благодарность и низкий поклон, но я об иных материях желаю потолковать с Вами, господин верховный управитель. - СВЯТОЙ КУКША подчеркнуто напористо выделил последние слова с поименованием должности. - Могу ли я удостовериться в том, что нас не слышат Ваши многочисленные подсобники и сподручники?
   В глазах господина Маникама вспыхнул огонек интереса. Он молча встал, приоткрыл дверцу сокровенной части кабинета, кивнул СВЯТОМУ КУКШЕ. Тот неспешно прошел в небольшую укромную камору с креслами чуть менее роскошными и чуть менее габаритными.
   - Здесь, досточтимый Праведник, нам ничто не помешает побеседовать вольно и без оглядки, - начал господин Маникам. - Я готов тщательно внимать Вам.
   - Известно ли Вам, уважаемый управитель, каков промысел каждого, кто входит в совет святых?
   СВЯТОЙ КУКША в упор посмотрел на Маникама.
   - В целом, нет, - ответил тот. - Полагаю, что род занятий ваших касается помощи страждущим и оказания милосердия нуждающимся в нем... Надо же! Вы такая уважаемая организация, пред вами все склоняют голову и в некотором смысле замирают в восхищении пред святостию, но при этом никто не знает точно, что творится за Вашими дверьми!
   - Замирают от того лишь, что мы на шаг ближе к Господу Нашему, Творцу-Вседержителю. Что мы несем в себе свет и замысел его.
   - Не будем лукавить, досточтимый СВЯТОЙ КУКША, - хитровато улыбнулся управитель. - Вы обладаете силою и мощью, несопоставимыми с силами простых людей. Вы одною мыслию своею способны поправить худой рост растений и вызвать дождь, разрушить каменные стены и погрузить в трехдневный сон любое живое существо. Вам подвластны цунами, землятресения и ураганы -- как же не замирать пред вами?
   - Вы хотите сказать -- нас боятся?
   - Не совсем так... Все мы знаем о вашей высокой миссии служения Господу, и о том, что ни одному человеку на этой Земле вы не причините вреда. Но, согласитесь, каждый невольно затрепещет, когда пред ним свершаются чудеса укрощения разрушительного пожара или усмирения волны, несущей опустошительное наводнение. Ибо необъяснимое всегда вызывает неподотчетную настороженность -- а не обратится ли оно супротив слабого?
   - Ни один святой ни разу не запятнал себя кознодейством либо кривицей! Откуда такие страхи?
   - Вы Посвященные. Вы несете тайное знание, ни одна крупица которого не просочилась доселе в круги обычного люда. А обычные люди сильнее всего опасаются не грядущих катаклизмов и бед, а неопределенности, тайны и неясности. Ведь с простой бедой всегда можно составить план противостояния, чего не скажешь о тайном и неведомом.
   - Слаб человек! И там слаб, и здесь немощен! - с неудовольствием промолвил СВЯТОЙ КУКША. - Не вижу я крепости духа, и это есть сокрушение мое. И хотелось бы помочь, да нельзя -- не уполномочены мы на милосердие здесь, в этом мире...
   - А, стало быть, милосердие вам лезно оказывать где-то в иных сферах? - подхватил нить рассуждений догадливый господин Маникам.
   - Вы не обмекнулися, милейший. Догадка Ваша как есть истинна. И то, чем мы преодержимы, не самая большая тайна. Я могу раскрыть суть наших дел и, соответственно, малую толику сути мироустройства, да все одно -- вы забудете об этом и не станете вспоминать, поелику нет в людях интереса к этому.
   - Отчего же забуду? - несколько обиженно вопросил господин Маникам, ежась под суровым взором темных очей СВЯТОГО КУКШИ.
   - То мне неведомо, - покачал головой тот. - Я разумею, так человек устроен. Мы не слышим тока своей крови, мы не ведаем о безустанной работе сердечной мышцы. Так и знание лишнее, подобно балластным веществам, проскальзывает мимо ушей человеческих. Мы ничего не таим, вы сами не хотите знать о деяниях наших.
   - Так расскажите, а я попробую развеять Ваше предубеждение, уважаемый КУКША, что более знающий, чем я.
   - Мне придется это сделать, поскольку без разумения причин Вам будет сложно принять мое предложение.
   Господин Маникам в нетерпении поерзал, потер раскрасневшуюся шею, расстегнул пуговицу и всем видом своим дал понять, что он готов слушать достославного посетителя.
   - Ни гимнасиумы, ни универсиарии почему-то не касаются той части природоустройства, что включает в себя сферы разума, - начал СВЯТОЙ КУКША. - Меж тем сих сфер немало, и мы составляем не самую плотную их них... Вижу, Вы зрите на мня удивленно... Мир наш не един суть, и под нами, и над нами есть иные миры...
   - Ну, над нами -- понятно, - перебил его управитель. - Это и ребенку известно, что, умирая, человек уходит в кокон, а тот уносит его к небесам, то бишь на уровень Господа Самого и Престолоприближенных Его.
   - Кокон уносит, - согласился КУКША, - но не к Господу Нашему, а всего лишь на следующую ступень мироздания, обогащая его привнесенной творческой искрой, переработанными душой материями. Но коли так, почему же не предположить, что и под нами тоже рождаются, возятся и умирают люди -- человеки низшего, более плотного мира. И они, как и мы горние козьмосы, питают наш слой, подобно дождевым червям, перепахивая и удобряя почву.
   - Забавные вещи Вы рассказываете, достославный КУКША, интересные, но нисколько не правдоподобные, а главное -- нисколько не проверяемые.
   - Вы сколько раз обновлялись, любезный?
   - Э-э-э... Переход Вашей мысли резок и неясен, но... Шесть раз... Да, шесть раз. А причем тут обновления?
   - А притом, что ваша простое физиологическое действо -- обновление, что несет вам новую кровь, новое дыхание, подправленное сердчишко и подтянувшиеся жилы, - это смерть и вознесение того, кто жил ради Вас в плотных вибрациях, кто своим опытом и накопленным за жизнь богатством души вдохнул в очередной раз в Вас искру Божью. Фактически, тот, вознесшийся до Вас, - это Вы и есть, это Ваш отсвет в высокочастотном мире, отработавший, выполнивший свою программу, чтобы насытить Вас, и чтобы Вы в свою очередь насытили того, чьей тенью являетесь здесь.
   - Позвольте, великоименитый КУКША, это что же за матрешка получается? И где в ней Господь Наш? Еретические словеса я вынужден подбирать с Ваших уст!
   - Господь Наш -- это Вы сами, продленные до вселенского предела. Ибо чем выше слой, тем более бестелесным и устремленным к замыслу Творца Вы становитесь, а, начиная с некоторого уровня, Вы и будете одним лишь замыслом, замыканием которого является наш Господь Бог.
   Господин Маникам в изумлении уставился на странного своего визитера:
   - Ну, знаете ли!... И это мне говорит святой! У меня нет слов, чтобы высказать возмущение свое и презрение! Я -- Господь? Да в своем ли Вы уме, досточтимый КУКША? Я -- раб Божий, я слуга Его, я коленопреклонен пред Ним и подавлен Его величием! Я...
   - Оставим наш диспут, - резко оборвал его КУКША. - Не за убеждениями Вашими я пришел, но за выгодным для обоих сотрудничеством.
   - Неужто есть нечто, что святые могут взять у нас, простых смертных?
   - И мы смертны. И у вас есть ценности. Мы укрощаем стихии, но мы не властны укротить бунтующий человеческий дух, равно как и одолеть человеческие беды. У Вас же есть средство, что могло бы нам помочь в этом благородном деле.
   - Боюсь, я не вполне понимаю, о чем Вы сейчас толкуете...
   - Я могу помочь людишкам низшего мира, я вижу их жизни от рождения до самой смерти, поскольку их время там -- плоско и стянуто в точку здесь. Их жизнь -- открытая и прочитанная книга для меня. Но я им помогаю, я удовлетворяю все их моления, страстные и ленивые, глупые и вознесенные к высотам Божьим, злые и добрые, сатанинские и ангельские. Это мой долг, и я, презирая их порой за слабость, лень и дурость, не отказываю никому. Но!
   - Но?
   - Но есть во мне уверенность, что напрасен труд мой, что и без моего вмешательства почва превратится в гумус, что люди плотного мира сами справятся с возложенными на них обязанностями. А ежели тако, зачем распыляться и тратить драгоценнейшее могущество, данное Господом Творцом, на тех, кто не видел меня, не сможет увидеть, и даже вовеки не испытает чувства благодарности за мои действа. Я же, преисполненный нерастраченных сил, мог бы обратить свой взор на человеков этого мира, воспомогати и обаловати им, истинно и глубинно, не тако, як ныне.
   - А Вы способны являть чудеса нам, обычным людям? - с интересом спросил господин Маникам.
   - Так, по мелочи, - поморщился СВЯТОЙ КУКША. - Заболтать кого или пыль в глаза пустить, немного очаровать или слегка напугать. Но жизнь переломить, волю подавить, судьбу подправить ни один святой не сумеет, поелику нет у нас такого могущества.
   - У нас, дорогой КУКША, что более святый, чем я, нет его подавно.
   СВЯТОЙ КУКША сдвинул брови и подробно изучил лицо своего собеседника. Пронзенный морозным взглядом КУКШИ, тот снова потер шею.
   - Я знаю, что у Вас лично есть возможность оказания некоторой посильной помощи. У Вас и Вашего высокого окружения.
   - Вы, определенно, явились на встречу с коллекцией загадок! Я не понимаю! Извольте изъясниться, досточтимый Праведник! - верховный управитель чуть повысил голос - неосознанно, нервно.
   - Мы, СВЯТЫЕ, зрим вглубь чуть более, нежели остальные, и нам видно, что большая часть особ, допущенных к элитному эшелону общества, имеет некий источник силы. Эта часть отличается крепким здоровьем и удачливостью в делах. Она имеет власть и деньги, ее обходят стороной беды и несчастья. Ни одна трагическая случайность не соприкасается с их жизнями. Всем бы так жить-поживать, как живете Вы и Ваше окружение...
   Господин Маникам, налившийся было до помидорного цвета, неожиданно расслабился, уселся поудобнее. Едва уловимая, смутная усмешка озарила его глаза.
   - Предположим, - согласился он. - И, может, все дело в том, что на высокие посты отбираются только здоровые, удачливые и богатые? Человек, наделенный всеми благами, меньше подвержен соблазнам достойного чина, нежели голодный босяк.
   - Лукавите, уважаемый. Настырно лукавите. Взять хотя бы Вас - Ваша семья была бедна, и Вы сами долгое время были небогаты, пока лет десять тому назад Вас и Вашего старинного приятеля господина Крунчу не познакомили с неким господином весьма высокого полета из законного ведомства. Не знаю, чем Вы его очаровали и прельстили, но после знакомства с ним дела Ваши рванули в гору - у Вас по части карьеры, у Крунчи - по части предпринимательства. Равное же могу сказать и о Вас: Ваши протеже все до единого преуспели и уютно обустроились.
   - Довольно! - дерзко остановил СВЯТОГО КУКШУ господин Маникам. - Чем могу Вам служить? Поясните определеннее.
   - Мне нужен доступ к источнику ваших энергий. Меня не интересуют богатство, слава или власть, и посему я не затрону ничьих интересов.
   - Зачем же нужна Вам сила? Неужто ради заботы о страждущих?
   - А Вам тяжело, Вам невозможно принять этот факт? Я выразился яснее некуда - тот, плотный, мир для меня мелковат и тесен, я желаю раздвинуть горизонты деяний во славу Господа Творца-Вседержителя! Ох, как бы смог я развернуться здесь, среди тех, кто действительно нуждается и алчет милости Божьей!
   Господин Маникам задумчиво посмотрел на картину - на ней три счастливых ребенка, два мальчика и девочка, бежали куда-то по залитому солнцем лугу, и нарядные ромашки искрами брызгали у них из-под ног. Он произнес:
   - Предположим, я откажусь.
   - Не откажитесь, - убежденно возразил КУКША. - Во-первых, Вас давно уже мучает желание некоторым образом искупить Вашу необычайно счастливую судьбу, а во-вторых, я к Вам не в качестве просителя явился. Я и сам могу одарить Вас кое-чем полезным. Например, умением читать намерения Ваших собеседников или неразрываемой никакими земными силами связью с коконом или способностью вызывать осадки. Вам что более любо?
   - Кокон... или намерения..., - пересохшими губами выговорил господин верховный управитель. - Я должен подумать, взвесить...
   - Думайте и взвешивайте, - милостиво разрешил СВЯТОЙ КУКША. - Думать полезно.
   - С желанием моим... во искупление -- Вы угадали? Или прочли по лику моему?
   - Соглашайтесь на мое предложение, и Вы сможете читать других людей, как прочел Вас я. Это нетрудно. При должном умении необходимой наделенности.
   - А коллеги Ваши, достославный КУКША, как отнесутся у смене ориентиров?
   СВЯТОЙ КУКША вздохнул:
   - На то и слово человеку дадено, чтобы нести в косные скопища огнь прогресса. Не скрою, не всем по душе придутся мои начинания, но многие же меня и поддержат. Естественный ход истории не остановить эдиктами и декретами. Инакые обещники мои сами уже вышли на тропу, намеченную мною. Не ведаю, приметили Вы или нет, но на соискании лучшей девицы города не обошлось без простирания длани святой помощи...
   - Приметил, - кивнул управитель. - Предпочтения публики меня немало озадачили. А причина проста! Стало быть, повлиять на толпу -- для вас дело пустяшное?
   Он выжидающе глянул на КУКШУ. Тот изрек:
   - Не пустяшное, но выполнимое.
   Господин Маникам встал, прошелся по комнате, заложив руки за спину, задумчиво покачался с пяток на носки.
   - Хорошо, - выдохнул он наконец. - Я открою Вам жизнетворный источник. Но, видите ли, есть небольшая загвоздочка. Маленькая, можно сказать, микроскопическая. Не станет ли она преградой на пути Ваших намерений? Допустимо ли СВЯТЫМ исполнять сие действо? Ведь насколько я могу судить, это пойдет в разрез с общепринятыми в святых кругах практиками и положениями...
   - Не юлите, господин управитель. Какое еще действо? Какова загвоздочка?
   Верховный управитель, ощутивший вдруг приступ сильнейшего жара, освободил шею еще от одной ненавистной пуговицы, платочком утер пот со лба и сказал:
   - Я не знаю точно, как это работает, но Вам надобно будет выпить крови.
   СВЯТОЙ КУКША оторопел:
   - Чьей крови?
   - То мне неведомо. Полагаю, что человеческой.
   - Я должен буду принести жертву?
   - Ну, что Вы! Нет, конечно! Вам принесут крохотный пузыречек вместимостью в три капли -- все чисто символически, как видите, - и Вы употребите его содержимое. Далее произнесете вибрационные заклинания для вхождения в силовые поля и... и все!
   Настал черед погрузиться в раздумья СВЯТОМУ КУКШЕ.
   - Не ожидал, - молвил он. - Уложения нашей веры не приемлют ничьих жертв, ибо все жертвы искуплены и отыграны самой большой, великой жертвой ГОСПОДА НАШЕГО ИИСУСА ХРИСТА. Любые манипуляции с кровью противны вере нашей, идущей от жизни, но не от смерти. А кровь есть средоточие божественного промысла в человеке. Воспринимая кровь в себя, я тем самым лишаю ее владельца искры одухотворенности, выпиваю ток, данный Богом. Жаль, господин управитель, но я не могу пойти на это.
   Он решительно встал и направился к выходу.
   - Погодите, - заторопился господин Маникам, вдохновленный перспективой влияния на толпы, - Вы хотя бы гляньте, чья это кровь! Мне и самому превесьма интересно!
   Он четыре раза позвонил в позолоченный волновод, и девушка-ассистентка, встречавшая СВЯТОГО КУКШУ, бесшумно внесла в камору скромную черную шкатулку. Маникам жестом попросил ее удалиться, и едва девушка притворила за собой дверь, раскрыл ящичек и бережно вынул флакончик с темной густой жидкостью.
   - Вот. Извольте, - протянул он пузырек СВЯТОМУ КУКШЕ.
   Тот брать не стал, но, очертив ладонями круг вокруг бутылочки, рассмеялся:
   - Это не кровь, любезнейший! Ни человека, ни животного я в этой субстанции не ощущаю. От нее не идет тепло, как если бы ее взяли у живого существа, и не веет холодом, как если бы хозяин ее был мертв. Признаться, я не в состоянии определить содержимое сего флакона, ни одна жидкость на Земле не имеет вибраций, подобных этим.
   - Вот и слава Богу! - совершенно искренне воскликнул господин Маникам. - А то, знаете ли, чувствуешь себя упырем...
   - Сколько надобно восприняти? - осведомился КУКША, разглядывая бутылочку на просвет. Лик его умягчился, подобрел.
   - Три капельки. Всего только три маленькие капельки. Налейте себе на руку и слизните.
   - Коли не кровь, то с Богом! - произнес КУКША, стряхивая тягучие капли на руку. Проведя по ним языком, он спросил, - Что далее?
   - Представьте мысленно обретенную силу -- неважно как Вы ее узрите -- и произнесите "Девять, два, два, один, два, два, два".
   - Девять, два, два, один, два, два, два, - без лишних вопросов вымолвил СВЯТОЙ КУКША. - Негоже пользоваться численной магией, ну да сие не грех, а порицание.
   - Все, - коротко объявил управитель, - теперь Ваша очередь.
   - Вы уже решили, что более приемлимо Вашему сердцу?
   - А можно ли наделить мою скромную персону таким полезным свойством, как удержание человеческих сборищ в рамках моих намерений?
   - Сие доступно, но для толп числом менее тысячи.
   - Мне хватит, - поспешил ответить Маникам, - я не стремлюсь к предводительству уличному либо же зрелищному. Мне достаточно влияния среди узкого круга лиц.
   - Городской совет? - взметнул бровь КУКША. - Союз предпринимателей? Вы дальновидны. Истинная политика творится не на площадях. А, может, все-таки кокон? По этой линии я более искусен.
   Верховный городской управитель мягко улыбнулся:
   - Я деликатен и дипломатичен, у меня нет решительных врагов, я не слишком опасаюсь за свой кокон.
   - Как хотите, - пожал плечами СВЯТОЙ КУКША. - Закройте глаза.
   Он сотворил молитву, слова которой господин Маникам, как ни старался, не смог разобрать, быстро и резко провел несколько раз ладонью вдоль позвоночника управителя, затем перекрестился сам и вычертил крест в воздухе.
   - Льзе отврести очи, - патетически изрек он и добавил уже по-простому, - Для применения новообретенного таланта достаточно произнести перед толпой, что вам от нее надобно и наложить десницу. Далее само все решится.
   - Значит, чайку? - потер руки господин Маникам, предвкушая свой триумф на завтрашнем свещевании городского совета.
   - Я пью зеленый. С одним брикетиком сахара. Вприкуску.
   Они перешли в публичную часть кабинета и там, довольные друг другом, расслабленно откинулись в роскошных креслах.
   - Откуда у Вас сей источник? - без должного политеса вопросил СВЯТОЙ КУКША, прихлебывая ароматный напиток.
   Господин Маникам замялся:
   - Дозвольте не пытать меня на сию тему. То не мой секрет. То секрет на несколько этажей выше меня.
   - На несколько этажей... Уж не Собора ли Шести Владык?
   - Ну...
   - Я вижу Ваше замешательство, дорогой господин Маникам, и вижу также, что Вы готовитесь солгать мне. Ложь в человеке ощущается явственно и безошибочно, так что не старайтесь изобрести пустую отговорку.
   - Тогда оставим этот вопрос?
   - Оставим. И раз уж речь зашла о Шести Владыках, хочу сообщить Вам, что от совета святых к ним направлены наши эмиссары.
   - Зачем же? - удивился управитель.
   - Ровно за тем, чтобы доложить о неправомочном использовании силотворящих источников. Как, например, на соискании лучшей девицы.
   На лице господина Маникама мелькнула тень испуга. Он взволнованно произнес:
   - Не думаю, что сие стратегически верно. Да, мы пользуем некие дополнительные ресурсы, но пользование ими не причиняет никому вреда. Высочайший Собор же может вынести уложение, их запрещающее как неподконтрольные Собору... И потом столько людей сразу, лишившись привычного могущества, вполне будут способны затеять волнения и смуту. Нет, достославный СВЯТОЙ КУКША, нам нельзя допустить исполнения целей эмиссаров.
   - Согласен, - кивнул КУКША. - Ежели природоустройство таково, что существуют эффективные энергии, способные вывести милосердование на новый, прогрессивный уровень, грех им не пользоваться.
   - Что из этого следует? Мы в состоянии придержать эмиссаров?
   - Думайте сами, господин управитель. Вы причинить им вреда не сумеете. Не те у вас силенки. Но и они не смогут учинить бедствия препятствующим, вернее сказать, им запрещено учинять кодексом чести. Вы понимаете меня?
   - Кажется, понимаю.
   - Тогда позвольте откланяться и остаться в полном удовлетворении встречей, зане Вы, господин управитель, как я вижу, и как я надеюсь, способны одолеть любые препоны.
   СВЯТОЙ КУКША в пол поклонился, оставляя, тем не менее, в господине Маникаме чувство некоторого небезосновательного трепета и напоследок произнес:
   - Я же говорил, что Вы не сумеете запечатлеть в памяти суть деяний СВЯТЫХ! Я был прав!
   "Форменная ерунда!" - возмутился про себя Маникам. - "Все я помню. Плотный мир. Иные люди. Им помогают и сниспускают на них милость. Что тут не помнить? Однако и чепуха же все это! Ни в одном гимнасическом учебнике об иных мирах не упомянуто! Потому как выдумки и чепуха!"
   Поздним вечером, пребывая в узком семейном кругу, управитель решил опробовать дар СВЯТОГО КУКШИ. Упрямая супруга его никогда не отличалась кротким покладистым нравом. Ей, казалось, доставляло удовольствие дерзить и перечить. Любое слово мужа она тщательно критиковала, затем высмеивала, потом выворачивала наизнанку суть его и тем самым выставляла драгоценного супруга болваном, чьи профессиональные достижения были всцело заслугой одной лишь ее.
   После молчаливого ужина, за которым супруга радостно готовилась к предстоящей словесной баталии, а Маникам перебирал в голове варианты воздействия дара, господин управитель поднял правую руку вверх и молвил:
   - Сегодня, дорогая, ты будешь во всем соглашаться со мной.
   - Ага! - плотоядно улыбнувшись, сказала супруга. - Конечно, буду!
   Она хотела было прибавить что-то едкое, но с изумлением раскрыла рот и смогла только лишь глубоко вздохнуть.
   - А я у тебя самый умный, самый красивый и самый добрый!
   - Разумеется, пупсичек! - яду в голосе супруги было столько, что с лихвой хватило бы на три лаборатории подопытных мышей. Однако уничижительного пояснения опять-таки удивленной супруги не последовало.
   Господин Маникам довольно расхохотался и, воодушевившись, сподобился было поделиться с женой новыми открытиями в области мироустройства.
   - Вообрази, голубушка, - начал он, - какие необычные вещи нынче мне поведали...
   И с ужасом понял, что ни слова не помнит из того, чем поделился с ним СВЯТОЙ КУКША.
  
К оглавлению
  

Глава 28. Гносеотека Атхианы.

   Пожилая дама строго вида неспешно прогуливалась по мощеной дорожке, опираясь на зонтик, и пристально разглядывала свинцовые волны Невы. Резкий северо-западный ветер гнал вспять воду, и дама озабоченно прикидывала, случится очередное наводнение или нет. Порывы ветра теребили ее седые кудельки под шляпкой и длинные ленты, коими был подвязан у подбородка головной убор. Завернув за выступ бастиона крепости, дама заметила странную троицу, расположившуюся на песке. Старик, ребенок и юноша. Ничего особенного. Дедушка и два внука. Но троица сидела, спустив ноги в ледяную воду, и взоры их были затуманены. Под глазом у юноши зеленью наливалась гематома, мальчик лет десяти был облачен в брючки с огромной дырой на бедре, сквозь которую просвечивала подзажившая рана с грязными краями, а старик крепко сжимал в руках пулевик. Еще один пулевик валялся по правую руку от юноши.
   Дама встревожено оглянулась в поисках постового законника, но пляж был пуст и дорожка, огибающая бастион, была пуста, и на стене бастиона, вопреки обыкновению, тоже не было ни души. Вид оружия даму немного смутил, но драные штанишки ребенка пересилили ее опасения.
   - Что с мальчиком? - требовательно вопросила она. - Немедленно выньте его из воды! Ребенок может простудиться!
   От ее голоса троица будто очнулась. Мальчик шмыгнул носом и быстро вскочил на ноги.
   - Снова мокрые, - сокрушенно сказал он, осматривая штанины. - Не буду сушить. Пусть само высохнет.
   - Эхма! Взяло Фоку сзади и сбоку, - почесал затылок старик, закряхтел, тяжело подымаясь, - взяло кота поперек живота!
   - Благодарю Вас за проявленное беспокойство, - церемонно поклонился юноша. - Мне жаль, что повергли Вас в волнение, о драгоценная госпожа, что более заботливая, чем я. Но, поверьте, с нами все в порядке, а мальчик у нас закален и еще ни разу ничем не болел.
   Вежливость молодого человека слегка притупила излишнюю бдительность дамы, и она помягчевшим голосом произнесла:
   - А я узнала мальчика. Я его уже видела с мокрыми ногами. Только тогда он был помладше, и молодой человек был с ним другой. Помнишь меня, мальчик?
   - Помню, - сурово сдвинув брови сказал Дадати, а это был именно он. - Вы еще тогда нас проверяли, братья ли мы.
   - Я и сейчас испытываю желание отвести тебя в детскую комнату благосердия. Мне не нравится твой вид, и меня волнует твое подозрительное окружение. Я бы весьма огорчилась, будь я на месте твоей матери.
   - А моя мама не огорчается, - буркнул Дадати. - Хотите, сами ее спросите.
   Он ткнул пальцем себе в плечо, и спустя несколько секунд, дама услышала далекий мелодичный голос:
   - Дадати, малыш, мама на связи. С тобой все в порядке?
   - Да, ма, тут с тобой хотят поговорить.
   - Я слушаю.
   - Добрый день, - склонилась над плечом строгая дама.
   - Здравствуйте.
   - Я бы хотела Вам посоветовать, милочка, тщательнее следить за ребенком.
   - Вот как?
   - Мальчик ходит в разорванной одежде и мочит ноги в холодной воде. А на улице совсем не жарко.
   - Так. Спасибо за сообщение.
   - Мне непонятно Ваше легкомыслие в отношении ребенка. Вы видели рану на ноге мальчика?
   - Будет время, гляну.
   - Что значит -- будет время?! А если не будет, пусть у ребенка пойдут осложнения?
   - Я внимательно Вас слушаю.
   - Ну, знаете ли! Просто вопиющее равнодушие к собственному чаду!
   - Дадати, сынок, мне нужно бежать. Передавай привет брату!
   - Обязательно, ма! - торжественно пообещал мальчик. - Целую!
   - И я тебя, малыш. Не скучай!
   Связь оборвалась. Дадати повернулся к Набхе и не менее торжественно добавил:
   - Брат, тебе привет от мамы.
   - Спасибо, - виновато пробормотал Набха. Ему неловко было за разыгранную сцену и за ошарашенный вид старика -- Набха вспомнил, что Джале никто не рассказывал о нехитрой обманке Чатаки.
   Дама в шляпке укоризненно покачала головой и пообещала, что если еще раз встретит Дадати с мокрыми ногами, отведет его в детскую комнату, а то и к законникам. Когда она удалилась, Джала проговорил:
   - Вид у нас и вправду, словно нос не тем концом пришит... Пойдем, на лавку, что ли сядем, не то бабки нас допекут.
   На скамеечке Джала долго рылся в карманах, и, вытянув миниатюрный брелок на цепочке, облегченно выдохнул:
   - Сейчас, Душка к нам прикатит. Уж я ее, голубушку, не брошу.
   Набха, уложив от чужого взора волновики к спинке скамьи, глянул на брелок:
   - Дистанционный вызов? Неужели поймает? Больно далеко.
   - Поймает, не бойсь, - пообещал старик, нажимая на кнопочку.
   Набху залихорадило.
   - Скорее бы, - сказал он. - Не могу ждать. Тошно мне.
   - Может, позвонить? - предположил Дадати. - Джарье. Вдруг возьмет.
   - У меня после модулятора ничего не работает, - сказал Набха. - Ничего не работает! Ни волны, ни эфиры -- ничего!
   Он резко встал, подобрал камушек и с яростью швырнул его в воду.
   - Не кипятись, парень, - остудил Набху старик. - Думай лучше, куда сейчас поедем.
   - Я уже придумал.
   - Так скажи, не строй тайну. К батьке девчонкиному?
   - Нет. В гносеотеку.
   - Куда? - изумился Джала. - Думаешь, самое время ума-разума набраться?
   - Думаю, да.
   Старик просвистел в задумчивости какой-то легкий мотивчик, а затем спросил:
   - Импульсники там зарядить можно?
   - Можно. Там даже перекусить можно в буфете. У Атхианы там жена булочки печет и кофе варит.
   - Булочки! - сказал Дадати.
   - Атхиана! - сказал Джала и завопил, - Ох ты, ёпти-мопти! Кочерга дырявая!
   Он приставил ладони козырьком ко лбу, несмотря на полное отсутствие солнца и полное присутствие низких тяжелых туч, и стал метаться вдоль спуска к воде. Набха поднял голову к небу -- из вереницы мобилей, проплывающих чинной цепочкой над крепостью, отделилась одна непокорная самоходка и устремилась в сторону скамьи, на которой он сейчас находился. Примерно на полпути самоходка вильнула, дернулась и штопором полетела в Неву.
   - Ну, вот вечно у нее проблемы с водой, - простонал Джала. - Ну, вот чего, паразитке, надобно? Колебательные отражения, что ли, не те?
   Обдав беглецов фонтаном брызг, а, вернее, окатив их с ног до головы, Душка грохнулась в пяти метрах от берега. Старик заохал, запричитал, не решаясь сунуться в воду и наблюдая, как покачивается на волнах самоходка и постепенно оседает вниз. Набха рванул к мобилю, в три гребка очутившись у его водительского места. Ухватившись одной рукой за ручку дверцы, второй рукой Набха прогнул полевую завесу сбоку, и та с пшиком растворилась.
   - Дряхлый у тебя образец! - крикнул Набха -- Локтем можно защиту выбить!
   - Да от кого мне ее защищать! - махнул рукой дед. - Ездит, и ладно!
   Набха рывком швырнул Душку вверх, та скакнула большой неповоротливой лягушкой и плюхнулась на берег.
   - Карета подана, джентельмены! - радостно объявил Дадати и устремился в кабину. Там он вытащил из кармашка морковку и с наслаждением впился в нее зубами.
   - Грязная же, - помощился Набха.
   - Зато вкусная, - ответил Дадати. - Жалко, что та мадама не видит. Умерла бы от ужаса!
   - Нас заметили, - спокойно произнес Джала. - Вон там, видите?
   Над главными воротами крепости ПЕТРА и ПАВЛА кружились, тыкаясь в невидимую преграду, два мобиля со спецраскраской -- один законников, а другой державников. Дадати, прищурился, разглядывая в них пассажиров, и сообщил:
   - Они по эфирам переговариваются. Радостные такие, прямо в штаны сейчас наложат от радости. Я это хорошо чувствую.
   - Оружие чувствуешь? - быстро спросил старик. - У меня на приборе чье-то желание прихлопнуть нас.
   - Оружие? - Дадати задумался. - Такого, как наше, нет. А про другое я не могу сказать. Я другое вживую не видел.
   - С них и бонбу притащить станется, - проворчал дед.
   - Какая бонба? - возразил Набха. - Они же не знали, что мы тут объявимся... Что будем делать? Сунемся из крепости, нас вмиг догонят.
   - Неужели ты еще не понял, сынок, - устало произнес Джала и сунул ему в руки пулевик. - Заряда немного, но для них хватит. Хорошо бы в две руки отбиваться, да я за колесом.
   - Душку я поведу, - решительно заявил Дадати. - Мы с братюней в детский мобилепарк ходили, я умею.
   - Идет, - легко согласился старик. - Потянем лямку, пока не выкопали ямку...
   - Поплутай по крепости, - сказал Набха, пересаживаясь на заднее сиденье и стряхивая струйки воды с рукавов, - подольше поплутай, чтобы сбить их с толку, а потом вынырни из-под главных ворот и резко влево.
   - Понял, - солидно ответил Дадати. - Поехали?
   Мальчик положил руки на колесо, поймал управляющую волну, покачал мобиль бортами, а затем плавно повел его на улицу Времени, гудками отпугивая немногочисленных прохожих, вынуждая их прижиматься к кирпичным стенам и грозно махать кулаками вослед.
   - Молодец, - похвалили мальчика Джала. - Иного кучеришку за пояс заткнешь! Подрастешь, подарю тебе Душку девочек катать.
   - Нет, девчонкам покрасивше надо, - простодушно помотал головой Дадати. - В такую их не заманишь.
   Он минут десять кружил по внутренным дворам крепости, пока тихое треньканье не известило о том, что ойля на исходе. Дадати прикусил губу и пришпорил самоходку. С нарастающим ревом Душка вырвалась на деревянные мостки сквозь парадные ворота, вильнула и устремилась в воздух. Оказавшись на одной высоте с патрульным аппаратом законников, Набха и Джала по команде старика дали залп по мобилю преследователей, а затем еще один, и еще один. Бело-синий мобиль с законниками задымился и рухнул в протоку.
   - Люди живы? - спросил раскрасневшийся Набха.
   - Какие они люди, коли на свой же народ охотятся? - процедил старик. - Бери прицел!
   Мобиль вишневого цвета дернулся наперез Душке, Дадати заложил виртуозный финт со штопором, подныривая под его брюхо.
   - Ого, какая маневренная! - крикнул он. - Никогда бы не подумал!
   Старик и юноша синхронно выстрелили по моторному отсеку державников, в ответ по ним полыхнули огнем -- Душка сразу же завалилась на один бок.
   - Пли! - скомандовал Джала, упираясь ногами в кресло с Дадати.
   Набха спустил курок и с изумлением заметил, как мобиль преследователей, получив здоровенную дыру в левом борту, волчком завертелся на одном месте, а затем плавно опустился на землю. Душка снова шарахнулась в сторону и вовремя -- залп, произведенный из самоходки державников, пришелся ровно по их прежнему курсу.
   - Такая дырища от волновика! - взволнованно сказал Набха. - Как это?
   - Это не от волновика, - хмыкнул дед. - Ты вон на мальца-удальца нашего глянь.
   Дадати, одной рукой придерживая колесо, в другой сжимал шаровый пистоль. Он гнал Душку поверх крыш, глаза его горели, взлохмаченные волосы развевались на ветру.
   - Мы отровались, - произнес Джала. - Спрячь оружие, закрой окна и приземляйся. Неча нарушать правила.
   - Откуда пистоль? - спросил Набха.
   - У Хемы взял. Ей все равно уже... Он у нее под подушкой лежал.
   - Дай сюда, - приказал Набха. - И больше так не делай.
   - Между прочим, мой пистоль раздолбал им самоходку.
   - Между прочим, пистоль мог убить кого-нибудь.
   - Так мы же этого и хотели!
   - Не перечь старшим, - строго молвил Джала и взял пистоль из рук Дадати. - Кинь лучше морковку. Ойли совсем уже нет.
   На двух морковках Душка протянула еще один квартал, и аккурат у придомовой стоянки, презрительно фыркнув на нерадивых владельцев, замерла. Троица неспешно, стараясь не привлекать ничьего внимания, с завернутыми в коврики пулевиками, завернула в проходной двор и растворилась в каменных Питерских джунглях.
   Гносеотека Атхианы встретила Набху привычным, почти родным запахом пыльных гнозисов, мирной тишиной и приветливым взмахом руки хозяина, по заведенному обычаю листающему увесистый томик на высоченной стремянке. Набха отвел Дадати и Джалу в буфет, усадил его за столик, а сам склонился над стойкой, за которой тепло улыбалась Уттпала -- жена Атхианы.
   - У нас проблемы, - тихо сказал Набха. - У меня сейчас нет ни денег, ни этикетки. Зато есть маленький голодный брат. Он ничего не ел со вчерашнего дня. А еще есть старый и тоже голодный дед. Я не обещаю, что оплачу быстро. Но я очень прошу Вас, милая Уттпала, что более милосердная, чем я, накормить старого и малого. И мне бы обсохнуть...
   - А сам-то ел? - поинтересовалась Уттпала, любуясь синяком на Набхином лице. - У самого, наверное, в животе урчит.
   - Я ничего. Я потерплю.
   - Не придумывай, голубчик. Садись-ка и поешь.
   Уттпала поставила на стол корзинку с хлебом, сыр, масло, принесла кофейник и три чашки. Затем рядом со столом поставила сушилку и включила ее на полную мощность.
   - Кушайте, - сказала она с ласковой улыбкой. - А Вы, господин хороший, извольте скинуть портки, я на них заплатку приспособлю.
   Хороший господин недоверчиво оглянулся на Ваюха, тот кивнул -- снимай, мол, если просят. Сам он, засунув краюшку за щеку и хлебнув ароматного напитка, постоял под струей горячего воздуха, после чего устремился к каталогу. Джала, последовавший за ним, шепотом спросил:
   - Ты доверяешь им?
   - Доверяю, - твердо проговорил Набха. - Я тут подумал, прикинул, и понял, что Атхиана на нашей стороне. Он всегда в нужный час нужным людям предоставлял полезную и крайне важную информацию, причем такую, что более не найти было в других гносоетеках. Он делал это специально, чтобы подвести к правильному решению. Я только не понимаю пока, как ему удавалось сохранить гнозисы и папирки, вычеркнутые из жизни во всех остальных местах.
   - Он мог подманивать всех любопытствующих да интересующихся, подкидывать им фальшивки, чтобы потом сдать законному ведомству.
   - Провокатор? Теоретически возможно. Мне нечем тебе возразить. А что твой прибор?
   - Прибор? Дак смотрю я на него, ровно гусь на зарево, и ничего не пойму. Пустота полная. Никаких намерений, никаких хотений.
   - Ну, если нет злого умысла, уже хорошо, - сказал Набха. - Иди поешь, Уттпала старалась все-таки. И за Дадати присмотришь.
   Старик вернулся в буфет, а Набха погрузился в гнозисы, вызванные им по набранному списку в каталоге. Затем он вышел во внутреннюю сеть хранилища и долго бродил по многчисленным экранам, пока легкая тень улыбки не озарила его мрачное лицо.
   - Отлично, - пробормотал Набха, прокручивая карту со множеством витых пересекающихся друг с другом линий. - То, что нужно.
   Он долго и пристально изучал схему, отрывая взгляд и снова возвращая его на экран, как частенько делают младшие гимнасисты, пытаясь заучить стишок по учебной папирке. Наконец, карта была заучена, и Набха пошел допивать кофе.
   - Мы пробовали позвонить от гносеотеки Джарье, только она молчит, - сообщил Дадати, почесывая грязную голую коленку.
   - Неудивительно. Похитители не дурачки.
   - Нашел, что искал? - чашка Джалы стояла нетронутой, а сам старик выглядел нервным и неуютно себя чувствующим. В отличие от него, мальчишка во все щеки уплетал выставленную снедь, хотя, как заметил Набха, и не болтал под столом ногами, как вчера, в кельтиберийской таверне.
   - Нашел. - Набха откинулся на спинку стула с торжествующим сиянием в очах. - Все нашел. Пока с нами Дадати, нам ни самоходки, ни лайнеры, вообще ничего не нужно.
   Дадати, услышав данную новость ажно поперхнулся.
   - А при чем тут я? - воскликнул он.
   Набха ласково погладил его по макушке и пояснил:
   - Я еще тогда, когда ты рассказал мне о маме и ее волшебных числах и о точках концентрации, стал думать -- а каков механизм перемещения? И, вообще, где мог располагаться этот мир сваминов? На Земле их нет. Солнечные планеты не приспособлены к жизни, а за Солнцем слишком далеко, в то время как на моих глазах свамины исчезли почти мгновенно. Кстати, точно так же, судя по твоему описанию, как и ты исчез из их мира и очутился здесь. А потом Кумбха засунул нас в модулятор...
   - Эва! - старик хлопнул сеья по лбу. - Модулятор! Свамины летают на модуляторах!
   - Ну, не летают, а используют его принцип. Сама по себе идея наложения модуляций на мощные несущие волны не очень оригинальна. Мы уже несколько столетий слушаем песенки и смотрим программы по головидению, а они в основном передают информацию как модуляцию волн вещательных волн.
   - Чего же, и людей так можно передавать? - недоверчиво спросил Дадати.
   - Почему нет? Человек, как и любой предмет, суть набор колебаний, это всем известно. Наши органы чувств услужливо уплотняют картинку и предоставляют нашим глазам мир в виде твердых субстанций, но мы по прежнему остаемся суммой уникальных вибраций, которые видны человеческим глазам лишь в определенном частотном спектре.
   - Так где же свамины? - вымолвил Джала. - Что-то я не улавливаю.
   - Там же, где и мы -- на Земле. Только в ином диапазоне спектра. Близком к нашему, но не в нашем. И я так думаю, их цивилизация в техническом плане намного развитее нашей, потому что они научились менять по необходимости свой частотный каркас, обеспечивая тем самым возможность проявляться в нашем частотном коридоре.
   - Это ты сам додумался? - с нескрываемым уважением глянул на Ваюха мальчик.
   - Я долгое время изучал математику. Проективную геометрию. - признался Набха. - Я там нарыл такую кучу интересных вещей, что можно гнозис издавать, да неохота возиться. Если следовать сей замысловатой для вас теории, то обнаруживается превесьма интересное устройство мира: чем более богат предмет в колебательном смысле, тем большие проекции он тянет за собой, тем большую колебательную тень отбрасывает. Эта тень в иных, не осязаемых нами, диапазонах спектра живет полной жизнью, но мы не видим эту часть собственного существа, равно как и она не видит собственный прообраз...
   - Я запутался, - бесцеремонно оборвал Дадати. - Я не знаю, что такое прообраз.
   - Не беда, - сказал Набха. - Это дела и не касается. Главное, Дадати, что ты, как наполовину свамин по рождению, способен существовать в широкой полосе частот -- и того мира, и этого. И ты способен мгновенно добывать энергию, чтобы совершить модуляционное перемещение. Мы не можем, а ты можешь. Не зря тебя усиляторы учили усиливать энергообмен -- думаю, на это вас там и натаскивали. И это ты вытащил нас из Кельтиберии, поскольку именно ты сумел обеспечить достаточную энергетическую подпитку модуляции.
   - Обалдеть, - протянул мальчик. - Я типа батарейки!
   - Мы в любом месте можем перелететь? - полюбопытствовал практичный Джала.
   - За этим я и привел вас в гносеотеку. Этот вопрос меня более всего интересовал. И я уверен, что нигде более, как в гносеотеке нашего уважаемого Атхианы, я бы не получил полного исчерпывающего ответа. Что еще раз подтверждает мое предположение об общности наших с ним взглядов...
   - Да не тяни ты, - рассердился Джала. - ты, болтун, ясно ответь: мы в любом месте можем начать двигаться?
   - Нет, - покачал головой Набха. - Не в любом. Только там, где проходят базовые волны. Другое дело, что почти вся заселенная часть Земной поверхности покрывается этими волнами! Где-нибудь в Антарктиде или пустыне Гоби есть территории, не охваченные ими, но ведь нам туда и не надо.
   - А кто делает эти волны? - спросил мальчик.
   - Вот это -- самая таинственная часть всей истории. Я не нашел ни одного свидетельства о генераторе данных волн. Зато я раскопал старинную карту примерно вековой давности, на которой были указаны все маршруты их прохождения на всей планете. Некий автор готовил доклад в географическое общество Санхт-Петербурга о колебательных силовых линиях, наблюдаемых вокруг Земли. Автор проводил простейший эксперимент: он генерировал высокий звук и самодельными уловителями пытался его принять в разных точках поверхности. Он потратил около пяти лет, объездил весь Земной шар и составил примерные направления приема этого звука.
   - Карта несущих волн, - догадался старик. - Значит, это природное явление?
   - Нет. Ничуть. Тот же автор упомимнал в докладе, что сей феномен ранее не отмечался в источниках, а замечен стал сразу многими естествоиспытателями, описывавших необъяснимые явления слуховых и зрительных галлюцинаций у целых населенных пунктов. Наш автор первым догадался нанести на карту все точки распространения массовых помутений в сознании, чтобы обнаружить четкую расположенность их вдоль ортодромий и локсодромий земной поверхности. Автор не делает никаких предположений о происхождении волн, но мне кажется... Мне кажется, что это дело рук сваминов.
   - По датам все сходится, - согласился старик, отщипывая ломтик сыра. - Сто лет назад случился первый всепланетный обморок и сто лет назад открыли волны. Выходит, тогда и пришел незван, дурён да поган.
   - А числа, - осведомился Дадати, - зачем они нужны?
   - Верно не скажу, но я бы предположил, что их произнесение, то бишь генерация определенных вибраций, способствует точной подсадке на несущую волну.
   Джала протяжно вздохнул:
   - Вот ведь ёшкина яндова! Могли бы сразу, куда надо лететь, а не кувыркаться на Душке и отстреливаться.
   - А сразу -- это куда? - резонно возразил Дадати. - Нам к Шести Владыкам, вроде, надо было, а чего-то ничего мы там не нашли. Только пейзане эти придурочные. И пацаны-стукачи.
   В буфете со штанами в руках появилась Уттпала. На портках красовалась аккуратная заплаточка в виде большого накладного кармана с изображением симпатичной собачьей мордочки.
   - Класс! - восхитился Дадати. - Здоровско! Всегда мечтал о собаке! Вот победим всех, начнем спокойно жить в своем доме, и я заведу себе толстенького лопоухого щенка.
   Набха посмотрел на Уттпалу в переднике, на стол со скатеркой в синих васильках, на покусывающего дужку очков Атхиану под самым потолкому верхнего яруса полок, на теплую лампу над читальной площадкой, уронил голову на руки и, отчаянно стесняясь себя самого, стал безуспешно бороться с набегающими слезами. Дадати встал, обнял Набху за плечи.
   - Спасибо, братюня, - сказал он сурово, - за то, что не выдал меня этим придурочным пейзанам. Я ведь тогда так струхнул, думал, что вы меня сдадите.
   - Ну и дурак, - возмущенно произнес Набха, вытирая глаза. - Как тебе такое только в голову пришло?
   - Мы найдем Джарью, ты не сомневайся, - пообещал мальчик. - Я обещаю не смеяться над вами, когда вам приспичит поцеловаться.
   - Охти, ёпти-мопти, - снова вздохнул старик. - Знать бы, где сейчас эта красава-бырка...
  
   Ровно через час после начала трудового дня господин Крунча, потухший и усталый, с тяжелыми мешками под глазами, собрался с мыслями и вышел к думателям. В лаборатории висела напряженная тишина, рабочие места Зваса, Нокхьи и, естественно, Набхи Лагху были пусты. Господин Крунча подошел к табло за спиной Бурьи, бросил отрешенный взгляд.
   - Не могу я, не могу сегодня! - заволновался Бурья. - Тяжко мне. Дышать нечем, и сил нет! Я, как выправлюсь, норму сделаю!
   Крунча равнодушно махнул рукой, а Тукха запричитал вослед товарищу:
   - У меня тоже нейдет, господин вожатый, что более мудрый, чем я! Нынче в городе такое творится -- стреляют, войска стянуты, ловят кого-то, говорят, трех законников ранили, так теперь повсюду обыски и облавы. Нервно очень, и воздуха будто бы мало!
   - Воздуха мало. Да, воздуха мало, - согласился Крунча.
   В это самое время в лабораторию влетела растрепанная Янья с возмущенным выражением лица и затрещала:
   - Я, господин Крунча, их не пускала, но они сами ворвались! Я им заявила, что их погонят отсюда, если они будут мешать, но они проигнорировали мои слова! А я их предупреждала! Пусть пеняют на себя! Я им все высказала!
   Против обыкновения, никто на Янью и на ее аппетитую фактуру даже не взглянул.
   - Да кто там? - так же равнодушно вопросил Крунча, надсадно о чем-то размышляя.
   - Не знаю, они Вас в кабинете ожидают. Нахальные такие! Прямо даже наглые! Один только с ними наш, этот, как его...
   Крунча оставив растерянных думателей, проследовал в свою камору.
   - Интересное у Вас, господин Крунча, оформление, - произнес средних лет человек с редкими волосами, зачесанными набок, в невыразительном сером костюме, не соизволив даже встать и поприветствовать владельца фабрики. - Картинки повсюду. Вы коллекционируете живопись?
   - Это моя дочь писала, - холодно ответил Крунча. - С кем имею честь беседовать?
   - Имя мое Вам ничего не скажет, - снова произнес серый. - Но если угодно, представлюсь. Меня зовут Бхутан.
   - Судя по стилю Вашего представления, Вы из ведомства державной огражденности, да, огражденности, - не спрашивая, но, скорее, утверждая, изрек Крунча. - Только там пребывают просто Бхутаны.
   - Вы правы, господин Крунча, - вымолвил Звас, появляясь из-за дверей приватной части каморы. В ней, бывало, вздремывала иногда Джарьюшка, утомившись после занятий в гимнасиуме и долгих прогулок по Летнему Саду. - Ведомство Вы опознали верно.
   - Добрый день, просто Звас, - с едкой иронией поклонился гсподин Крунча. - Вам, верно, прискучила игра в простого думателя? Настала пора сбрасывать маски?
   - Зря изливаете сарказм, - усмехнулся Звас. - Мне и в самом деле нравится быть думателем. Многие люди мечтают об умственной работе, а сие занятие есть рафинированнейшая мыслительная деятельность, чей результат виден сразу же, а не по прошествии нескольких десятков лет. Да и что прикажет поделать человеку, чья натура щедро одарена интеллектуальными задатками на одном уровне с физическим -- хочется испробовать свои силы на всех фронтах!
   - Полноте, Звас, мы не на исповедь пришли, - произнес третий посетитель, по властному взгляду которого Крунча понял, что он главный в этой компании. - Ближе к делу.
   Звас уселся на место господина Крунчи, отчего картина приобрела соверженно уничижительный оттенок -- хозяин фабрики оказался в роли провинившегося гимнасиста перед отчитывающим его наставником. Сесть господину Крунче не предложили, и он, предчувствуя тяжесть грядущих новостей, сел сам. На краешек креслица для визитеров.
   - Знаю Вас как нежно-любящего отца и вижу Ваше душевное состояние, - начал Звас. - Ночь была тягостной и бессонной -- так? Так...
   Крунча молчал, наливаясь нехорошими предчувствиями.
   - Ваша дочь у нас. Она жива и невредима. Немного ограничена в свободе, но все необходимое получает.
   - Это шантаж, - выдохнул гсподин Крунча. - Грязный шантаж... По самому больному месту...
   - Где же Вы видели чистый шантаж? - рассмеялся Звас. - И, потом, я бы не называл это шантажом. Я бы дефинировал наши действия как закономерное возмездие. Мы прекрасно осведомлены о Ваших не вполне человеческих пристрастиях. По-видимому, помимо силы и удачи свамины одарили Вас их вурдалачьими привычками.Как Вы себя ощущаете в роли упыря, всемилостливый господин Крунча, что более кровожадный, чем я?
   - Что Вам нужно? - Крунча поднял на Зваса воспаленный взор.
   - Разговор по душам не получается... Что ж. Нам нужна Ваша фабрика.
   - Фабрика дорого стоит. Вы не потяните, нет, не потяните.
   - Вы не поняли, Крунча. Мы не покупаем. Мы забираем ее. А иначе Ваше семейство уменьшится ровно на одну единицу. И это будете не Вы.
   - Но я не способен просто так передать дела в чужие руки, - сказал Крунча, нервно сжимая и разжимая кулаки. - По договору, заключенному между мной и... и моими благодетелями, имущество, посты и прочие блага не могут передаваться третьим лицам. Чисто физически не могут, ибо в договоре указаны карающие меры в случае наступления сего события. Принимающая сторона, равно как и передающая, будет наказана неизлечимым недугом либо смертью.
   - Ваши представления о невозможности передачи давно устарели, - невозмутимо сказал сказал тот, кого Крунча определил как старшего в рейдерском захвате. - Вы скрепляли договор кровью. Чужой кровью. Открепиться же можно своей кровью. Как Вы символически употребили внутрь каплю инородной крови, приобретая чужую силу, так Вы и отдадите приобретенное, символически пожертвовав каплю своего тока, например, из пальца. Ну, и подписав соответствующие папиры.
   - Это Лагху Вас надоумил? - с дрожащей злобой в голосе вопросил Крунча. - Это он додумался? Это он заманил и увел мою дочь?
   - Вас интересуют совершенно посторонние вещи, не касающиеся нашего предмета, - раздраженно бросил Бхутан. - Вам, я вижу, не дорого Ваше чадо.
   - Я должен подумать.
   - Думайте. У Вас ровно одна минута, - улыбнулся Звас. - А затем, коли не надумаете, красавице Джарье для разгона сначала сделают так...
   Он ловким движением, словно иллюзионист в вертепе, вскинул руку с невесть откуда оказавшимся в ней травматическим обертонером, и провел по животу господина Крунчи. Тот согнулся в три погибели, хватаясь за солнечное сплетение от нестерпимой боли и, теряя сознание, подумал, что два дня назад он точно так же скрежетал зубами от жгучей рези, причиненной также тремя непрошеными гостями -- тремя сваминами.
   - Я согласен, - простонал он, выныривая из мутного полузабытья.
   - Я знал, что мы договоримся мирно, - просиял Звас.
   - Но прежде мне нужна гарантия, что моя дочь жива.
   Бхутан и старший переглянулись, старший кивнул, после Бхутан сотворил в воздухе переносной экран для голографической связи. Господин Крунча непроизвольно приподнял брови -- умением сгущать атмосферу до нужной для просмотра плотности обладали считаные единицы.
   - Вы были бы неплохим думателем, - прокашлявшись, сказал Бхутану Крунча. - Да, определенно, неплохим думателем. Не каждый смог бы так, не каждый.
   - Что за отвратительная манера повторять все по два раза! - поморщился тот.
   - Это своего рода заикание, - весело пояснил Звас. - Я лично долго привыкал к нему.
   Бхутан вышел в опорные эфиры, и господин Крунча жадно прильнул к экрану. Нечеткое, размытое изображение поморгало, а затем приобрело ясные контуры. Джарья, милое любимое дитя его, сидела, обхватив колени на драной софе в асктично обставленной комнате, изредко поднимая голову, чтобы метнуть гневный огненный взор на пустые стены и неприкрытую голокамеру.
   - Джарьюшка, солнышко, ты меня слышишь? - осторожно позвал господин Крунча.
   Дочка ланью вскочила с софы и подбежала к камере. Глаза ее озарились надеждой и облегчением. Она оживленно отозвалась:
   - Да, папочка! Слышу и вижу!
   - С тобой все в порядке? Тебя не обижают?
   - Пусть попробуют! - повысила голос Джарья. - Папа, это Звас и Нокхья! Это они иуды и предатели! Это они мня выкрали!
   - Бог с ними, - произнес Крунча. - Ты кушала?
   Джарья заливисто расхохоталась:
   - А ты, папочка, спроси Зваса, понравилась ли ему лапша на ушах, кисель за шиворотом и котлета под глазом!
   - Боевая у Вас дочурка, - жизнерадостно сообщил Звас, подходя к Бхутану и выключая экран. - Ей, Богу, женился бы на ней! Обожаю девушек с моторчиком!
   Господин Крунча с ненавистью посмотрел на бывшего своего сотрудника и смачно плюнул ему в лицо.
   - Это в комплект к лапше и котлетам, - просипел он.
   Звас неспешно уложил обертонер за пазуху, а затем со всего размаху врезал господину Крунче кулаком. Удар пришелся на скулу под левым глазом, Крунча упал, расшибая об пол нос.
   - Вот и кровь для нового договора, - напускное добродушие Зваса исчезло, уступив место жестокой и безжалостной маске. - Ничего личного. На любые глупости должны приходиться адекватные меры.
   - Нельзя ли повременить до завтра? - вопросил Крунча, подымаясь с пола и лихорадочно утирая окровавленный нос, очевидно, не желая, делиться драгоценной субстанцией.
   - Почему до завтра? - поинтересовался старший.
   - Завтра итоговый этап соискания лучших девиц Петребурга. Мне бы хотелось, чтобы моя дочь выступила на нем, не омраченная тяжелым известием о моем крахе. Чтобы зрители и девицы еще один, последний, день видели во мне значительную личность, да, значительную личность.
   - Что-то Вы темните, - покачал головой Звас. - Какой толк с одного дня?
   - Я готов дать вам несколько капель крови, - поспешил ответить Крунча. - Вы сможете выпить их в любой момент, тем самым фактически приобретая фабрику в полное владение. Но очень прошу -- сделайте это завтра! Я подпишу дарственные сразу же после окончания шоу.
   - Подождем, - сухо разрешил страший. - Бхутан, возьми у него кровь.
   - Но вы должны отпустить мою дочь.
   - Отпустим.
   Человек с шишковатым черепом протянул Крунче пузырек, каким дамы пользуются для хранения духов в своих миниатюрных сумочках. Пока еще хозяин фабрики, господин Крунча стряхнул в него несколько капель с ладони, прижимающей ноздри разбитого носа. Бхутан плотно завинтил колпачок-крышечку, передал флакончик старшему.
   - Я могу сейчас же увидеться с Джарьей? - в нетерпении спросил Крунча. - Вы обещали освободить ее.
   - Мы не обещали сделать это немедленно, - сказал старший. - Завтра Вашу дочь доставят на соискание, и после подписания документов передадут Вам на руки.
   Крунча сдвинул к переносице глубокие складки, но ничего не сказал.
   - Если Вы сейчас прикидываете, как быстро Вы сумеете связаться с господином Маникамом, нашим глубокоуважаемым верховным управителем, то можете не тратить понапрасну душевные силы, - произнес Звас практически на пороге. - Он уже сложил свои полномочия. Добровольно.
   - Маникам?! Когда?! - ошарашенно вскрикнул Крунча.
   - Около получаса тому назад.
   - Это... Это переворот? - побледнел Крунча. - Это державный переворот? Путч?
   - Господи Боже мой, - закатил глаза Звас, - не подозревал в Вас склонности к драматургии! Какой еще переворот? Какой путч? Вас тихо отправят на выслуженный отдых, у Вас не тронут накопления и домашние владения, Вас не сошлют в зону вечной мерзлоты и не изгонят с позором за пределы державы, Вас не станут судить и вешать на центральной площади города... Переворот... Померещится же такое!
   Звас фамильярно хлопнул господина Крунчу по плечу и вышел. За ним удалились и остальные. Как ни странно, господин Крунча ощутил вдруг спокойное безразличие ко всему произошедшему. Ему не было жалко фабрики, ему не было жалко Маникама, и даже Землю, чей конец был хладнокровно запланирован высшими правителями -- сваминами, -- тоже не было жалко. Все того заслужили. Пусть все сгинет к чертовой бабушке. Пусть завтра все сгинет, и только он с дочкой останется. Свамины обещали не трогать их. Свамины свое слово держат, в отличие от людей.
   - А я бы на месте чиноначальника нашего Рханты не церемонился с ними всеми, - донеслись до ушей Крунчи со двора разглагольствования Зваса. - Отдал хапнутое, и на крюк!
   Господин Крунча с горечью покачал головой -- Рханта! Вот кто стоит за дьявольскими пертурбациями! Не зря Крунче он никогда не нравился. Как проходил мимо портрета, хотелось плюнуть в самодовольную рожу...
   - Объекты должны быть удалены, - равнодушно, будто сообщил о начинающемся дожде, произнес старший, едва только покинул территорию фабрики. - Ни к чему нам множить ряды обиженных мстителей. Звас?...
   Тот энергично замотал головой:
   - Ну нет, господин Шатапатра, тут я пас! Я с женщинами не воюю.
   Старший чуть заметно приподнял в усмешке кончики тонких губ:
   - Каково благородство... Бхутан, возьмешь на себя Крунчу, а к девчонке отправим Уруми. Его натура полностью свободна от предрассудков и принципов.
  
   Читателей в гносеотеке, кроме Набхи и его спутников, не наблюдалось. Для студиозусов и гимнасистов время еще не наступило, а взрослые любители пыльных гнозисов отсиживались по домам, благоразумно рассудив не высовываться без надобности в такую гадкую погоду на таких неспокойных городских улицах. Посему Джала безбоязненно прогулялся по залам и хранилищам со своими ковриками в надежде найти местечко, где можно было бы зарядить пулевики. В закутах, обозначенных значком энергетической подпитки, оружие напрочь отказывалось ловить заряд. Раздасадованный старик бросил сверток под стол и, поманив за собой мальчика, направился к Атхиане, погрузившемуся в чтение на верхней ступеньке лестницы.
   - Ты от него улавливаешь какие-нибудь эфиры? - тихо спросил Джала, кивком показывая на хозяина гносеотеки. - Я что-то не пойму, то ли приборишко мой сломался, то ли этот очкаришко - голографический муляж. Ни йоты намерений от него не идет.
   - Ничего не чувствую, - шепотом признался Дадати. - Будто и не человек, а пустое место. Я даже про Джарью сейчас больше чую - жива она, и ей не страшно. А про этого ни фигульки.
   - И оружие здесь зарядить невозможно, - добавил Джала. - Тут Набха чего-то попутал, смутил меня, умник разэтакий. Не нравится мне тут, парень...
   Атхиана щелчком отправил гнозис в ячейку, снял очки и, поскрипывая ступеньками, неспешно спустился вниз. Он остановился подле старика и мальчика, учтиво поклонился.
   - Не волнуйтесь, - сказал он с улыбкой на устах, - в гносеотеке установлена охранная зона. Никто и никогда не сумеет причинить вред находящимся в ней людям. Но и гости гносеотеки также ограничены в своих действиях.
   - Вы все слышали! - произнес Джала. В голосе его промелькнули угрожающие нотки.
   - Увы! У меня слишком острый слух!
   - Если Вам любы грязные делишки..., - напористо начал старик, но Атхиана остановил его, миролюбиво подняв руки вверх.
   - Я не враг вам. Не извольте беспокоиться. Именно поэтому я желал бы предупредить вас, что приблизительно через десять-пятнадцать минут к дому подъедут представители законных структур, и у вас есть еще время избежать нежелательной встречи с ними.
   - А как они нас нашли? - удивился и рассердился одновременно Дадати.
   - В городе с таким количеством живых и автоматических глаз сие нетрудно, - развел руками Атхиана. - Подъезд к черному ходу, полагаю, будет затруднен для неповоротливой техники.
   Джала в сомнении посмотрел на него, но Дадати уже начал трясти старика за рукав и тянуть к Набхе. Старик с ожесточенным выражением лица подобрал пулевики, отбросив за ненадобностью маскировку из ковриков.
   - Постарайтесь найти точку силовых ветвлений, - посоветовал Атхиана, - там вы будете в некоторой безопасности.
   - Что еще за точка? - буркнул старик, с досадой осматривая датчики заряда на пулевиках.
   - Наш любезный юноша из рода Ваюх не далее, как полчаса назад просматривал карту. Он сообразит.
   Атхиана выразительно взглянул на встревоженного Набху.
   - Точки ветвления..., - задумался тот.
   - Идем, - толкнул его старик. - Потом думать будешь.
   - Так давайте перелетим! - с жаром предложил Дадати. - Мы же теперь умеем!
   - Не получится, - снова всплеснул руками Атхиана. - Отсюда не получится. Вынужден повториться, но сие здание являет собой заповедную зону. Ни одна волна, ни один эфир, ни одно вибрационное воздействие невозможны в пределах его стен. Не знаю, что вы имели в виду под словом "перелетим", но уверен - вы напрасно потратите свои силы. Отойдите от гносеотеки на десяток метров, и все ваши прежние свойства и качества вновь станут доступными.
   - Ага! А я-то думал, почему мне никак не удавалось позвонить отсюда! - сказал Набха. - Спасибо, мой добрый друг, я правильно сделал, что доверился сердцу в отношении Вас.
   - Еще неизвестно, - пробормотал Джала, - правильно ли...
   - Уттпала! - неожиданно громко воззвал Атхиана, Набха и не подозревал, что голос тихого незаметного человечка с вечным гнозисом в руках может быть таким зычным. - Уттпала! Голубушка! Проводи через нашу дверь гостей!
   Юноша, старик и мальчик поспешили вослед за хозяйкой. Та взяла Дадати за руку и по пути сунула ему в новый, только что пришитый карман, небольшой сверток. Шла она быстро, несмотря на меленькие шажки, и Дадати, стараясь не виснуть у нее на руке, захромал.
   - Не вздумай заныть. Терпи, - строго наказал Джала.
   - Я терплю, - сказал мальчик. - Я же не девчонка.
   Троица выскочила в приоткрытую Уттпалой дверь, очутившись в тесном темном дворце-колодце. Набха принял из рук старика пулевик, приладил его к плечу. Подросток лет пятнадцати в ужасе шарахнулся в сторону, когда из-под арки в следующий двор вынырнули два вооруженных человека и мальчик с яростным огнем в очах.
   Они пересекли третий двор, и Дадати остановился:
   - Чего бегать! Давайте пробовать! Где эта точка?
   - Если верить карте, то в городе есть три крупных узла, в которых пересекаются несущие волны. Там их столько, что, думаю, возникает мощная интерференция...
   - Где?! - закричал Дадати. - Где эти узлы?
   - Один в районе Литейного, один в точности на месте гносеотеки, каковая была только что покинута нами, и еще один где-то на Добролюбовской.
   - Значит, на Литейный, - решил Джала. - Все одно красаву искать. Может, папенька ейный поведает чего, ежели с ним дотошно побеседовать.
   - Начинай Дадати, - скомандовал Ваюх.
   Мальчик обхватил руками прижавшихся к нему спутников и с закрытыми глазами размерным речитативом принялся нанизывать цифры:
   - Восемь, девять, шесть, один, один, четыре, три...
   Он сосчитал, выждал несколько мгновений и осторожно открыл глаза.
   - Мы на том же месте! - разочарованно воскликнул он. - Вы дышали или не верили!
   - Не верил Никита, как взлетело корыто, - огрызнулся Джала. - Зона, небось, не кончилась. Дальше топай.
   - Литейный проспект, дом с оливариусами, - уточнил Набха. - Попробуем в следущем дворе.
   Он первым припустил трусцой в подворотню, на полпути замер и попятился назад.
   - Недалеко прошел, да рой нашел, - тихо проронил старик. - Двинься-ка малец, вон к той стеночке.
   Набха медленно поровнялся с Джалой и встал, прижавшись к нему плечом. Оба они с напряженными лицами держали на мушке двух законников в полном штурмовом одеянии. Штурмовики стояли напротив них, широко расставив ноги, и так же напряженно рассматривали в прицел Набху и Джалу.
   Дадати осторожно опустился на колени и отполз за спины взрослых товарищей. На коленях же он обхватил их голени и негромко заговорил:
   - Литейный. Дом с оливариусами. Восемь, девять, шесть...,
   Старик, чутко поймав еле заметное, микроскопическое движение рук одного из врагов, не выдержал и несколько раз выстрелил. Палец его, радостно вспоминая прежние упражнения, с четким ритмом давил на пусковую кнопку -- быстрые блики импульсов вонзались в обмякшего штурмовика, превращая его в дым.
   - Надо же! Штук на двадцать хватило! - возбужденно прокричал он, падая на Дадати, ограждая его от пуль второго бойца.
   Набха и второй штурмовик выстрелили одновременно. Шлем бойца пшикнул, раскололся, штурмовик пошатнулся, но устоял на ногах. Безжалостный залп его окрасил спину Джалы темным страшным пятном.
   - ...один, один, четыре, три.., - срывающимся голосом закончил заклинание мальчик. Плечи его сотрясались от всхлипов. Он крепко обнимал затихшего над ним Джалу и дрожащую от яростного гнева ногу Набхи. Скрюченный, заваливающийся на бок штурмовик был последней картиной, что успел он увидеть в наплывающем на глаза тумане.
  
К оглавлению
  

Глава 29. Отчаяние СВЯТОГО КУКШИ.

   Высокоскоростной лайнер "Гастон Мандельброниус" подали под посадку строго в заявленный час пополудни. Разноцветная, радостно галдящая толпа с сумками и кузовками устремилась в распахнутые ворота, вовлекая в толчею и водоворот СВЯТЫХ ИУЛИТУ И ХРИСТОФОРА. Люди кланялись на бегу, но не переставали толкаться и пихать СВЯТЫХ в бока своими баулами.
   - Так торопятся, будто боятся, что их седала займут посторонние, - проворчала СВЯТАЯ ИУЛИТА.
   - Сказать по правде, я и сам испытываю непреодолимое желание побыстрее добраться до законного места, - признался СВЯТОЙ ХРИСТОФОР. - Ноги так и несут, так и перетаптываются!
   Они, поддавшись всеобщей суете, устремились за людским потоком, торопливо вбежали в салон и, усевшись на два места в правом ряду, облегченно вздохнули.
   - Ну, еще десять минут, и вознесемся в небеса, аки ангелы, - сказал ХРИСТОФОР и подмигнул маленькой беленькой девчушке на соседнем ряду. Над девчушкой склонилась юная мамочка, безуспешно воюющая с ремешком, пристегивающим пассажира к седалу.
   Девочке было лет пять, не больше, и вид она имела самый что ни на есть кукольный: розовое платьице с оборочками, золотые кудряшки и огромные фиалковые очи. Малышка от ХРИСТОФОРОВЫХ слов вжалась в кресло, округлила и без того кругленькие глаза и, набрав в легкие побольше воздуха, истошно завопила:
   - Мама! Я боюсь! Мамочка! Давай убежим отсюда!
   Мамочка, такая же хорошенькая, как и ее малолетнее чадо, подняла голову, сдув губами упавшую на лицо челку, и с удивлением воззрилась на соседей.
   - Я их боюсь! Я их боюсь! Они страшные! Они злые крокобяки! - девочка колотила ножкками о кресло, все тельце ее сотрясалось от ужаса и крика, а пальчик упорно тыкал в сторону СВЯТОГО ХРИСТОФОРА.
   - Доченька, это же СВЯТЫЕ, они хорошие, не бойся их, - принялась уговаривать бушующее дитя молодая женщина. - Они людям добро делают, подарки дарят. Правда, ведь?
   - Правда-правда, - ласково улыбнулся ХРИСТОФОР и зачем-то сделал девочке козу, - утю-тю-тю-тю!
   От козы девочка закричала еще сильнее, а СВЯТАЯ ИУЛИТА укоризненно взглянула на незадачливого коллегу:
   - У Вас, друже, детей своих не было?
   - Не было, - покраснел тот. - Здесь не было. Там-то было, но я уж не помню, как оно.
   СВЯТАЯ ИУЛИТА подалась вперед, намереваясь продемонстрировать, как надо общаться с младенцами, но, едва она перегнулась через подлокотник седала, куколка в розовом вырвалась из рук матери и с невнятными криками бросилась прочь. Мамочка, охнув, побежала вослед. Девочка на ходу врезалась в проводницу, оттолкнула ее, затем сшибла с ног припозднившуюся даму, влетевшую в салон перед самым закрытием дверей, и на всех парах понеслась в кабину вожатых. Оттуда ее вынес старший пилот. Девочка извивалась, выгибалась дугой, верещала и оглушительно рыдала на руках у ничего не понимающего вожатого, а ее мать вместе с проводницей и парочкой деятельных дам уговаривали не плакать.
   - Выпустите меня! Выпустите меня отсюда! Я не поеду с ними! Они злые, они страшные и кошмарные! - голосила малышка.
   - Да успокойте вы ребенка! - возмутился солидный господин в очках. - Мочи нет ее слушать! Визжит, как поросенок!
   - Она у меня спокойная, - пробормотала мамочка, сгорая от стыда. - Я не знаю, что с ней! Она никогда себя так не вела! Зайка, успокойся, пожалуйста!
   Зайка на призыв быть спокойной с силой вонзилась остренькими молочными зубками в кисть пилота, тот чертыхнулся, дернулся и выронил ношу. Девочка, упав на пол, зарыдала с удвоенной силой, да так, что пассажиры разом загалдели, зашумели:
   - Избаловали ребенка! Теперь получайте!
   - Пилота ранили! Кто теперь поведет лайнер!
   - Надобно высадить их! У ребенка истерика!
   - А я вот читал, что человек в истерике не чувствует боли и способен разгромить все, что ему попадется на пути.
   - Надо высадить не ребенка, а тех, кто его напугал!
   - А кто же его напугал?
   - Надо их всех высадить! Буйных перевозить нельзя!
   Девочка под гомон возбужденной публики зашлась в диком вое, от которого у доброй половины салона по коже поползли мурашки.
   - Ну, знаете ли, - проговорил несчастной матери озадаченный вожатый. - Надо это прекращать. Я попрошу охрану снять вас с рейса. Ваше чадо нам тут весь лайнер разнесет.
   Словно в подтверждении его слов, малышка с мясом выдрала накидку с седала, возле которого она лежала и молотила кулачками, а потом выхватила с колен и швырнула на пол кожаную папку солидного господина в очках.
   - Но мы не можем покинуть рейс, - жалобно молвила мамочка, - нас там на лечении ждут, нам операция назначена, у нас коленочка неправильно срастется...
   СВЯТАЯ ИУЛИТА молча подошла к выходному люку лайнера. Девочка притихла.
   - Откройте, пожалуйста, дверь, - попросила СВЯТАЯ ИУЛИТА проводницу. - Ежели дитя робеет пред нами, мы выйдем.
   СВЯТОЙ ХРИСТОФОР догнал ее и шепнул:
   - А воздействие применить -- нельзя ли?
   - На детей нельзя, - расстроено покачала головой его спутница. - Пусть едут, а мы с Вами другим рейсом доберемся. Через час еще один лайнер.
   СВЯТОЙ ХРИСТОФОР пожал плечами -- один час погоды не сделает. Мать златокудрой капризки с благодарностью поклонилась ему в пояс. ХРИСТОФОР, не привыкший еще к проявлениям почитания, смутился, снова покраснел.
   - Что это было с ребенком? - вопросил он ИУЛИТУ в зале ожидания.
   - Некоторые дети явственно видят ту Божественную нить, что связует нас с миром Вышним, - объяснила ИУЛИТА, - и некоторых это пугает. Сей феномен детально описан в трактате уважаемого СВЯТОГО ИСИДОРА. Будет время, прочтите.
   Они направились к пункту записи на рейсы, наблюдая сквозь стеклянную стену, как, кружась, набирает высоту "Гастон Мандельброниус". СВЯТАЯ ИУЛИТА не удержалась, позволила себе вольность -- посмотрела сквозь обшивку "Мандельброниуса", как ведет себя девочка. Дитя с умиротворенным видом сидело, пристегнутое, в кресле, сосало леденец на палочке и мило улыбалось соседям и проводницам. Молодая мама с торжествующей миной разговаривала с кем-то через эфиры.
   Следующим рейсом перевозили тяжелобольного человека с капельницами для переливания крови. Кодекс совета святых запрещал длительное время находиться в одном помещении с открытой кровью, дабы не произвести непредумышленного прямого воздействия на человека, и рейс пришлось пропустить.
   На третий, последний, рейс СВЯТЫЕ ИУЛИТА И ХРИСТОФОР не попали по самой досадной и малоожидаемой причине: на борту находились дрессировщики и их необычные питомцы - кольчатые аспиды. Аспидов поместили в кузовное отделение, но ехать с передвижным цирком рептилий СВЯТЫЕ категорически отказались.
   - Вам не кажется это странным? - спросила раздосадованная СВЯТАЯ ИУЛИТА. - В кодексе святых всего три запретных уложения - дети, кровь и аспиды - и все они именно сегодня явились нам преградою.
   - Вы прямо сняли мое замечание с языка, - ответил ХРИСТОФОР. - Я уже думал о чьей-то отводящей длани, но разве все рейсы перекроешь? Мы же можем отправиться с десятью пересадками через Галлию, Полонию, Скандию, да мало ли как!
   - Именно этого от нас ожидают, дорогой мой ХРИСТОФОР. - ИУЛИТА задумчиво посмотрела на табло с расписаниями рейсов. - В том, что наши препятствия искусственны, я нисколько не сомневаюсь.
   - Не хотелось бы в это верить, - мрачно заявил ее спутник, - поскольку это означало бы, что нашей миссии противится наш же соратник и наш же соратник делится информацией со светскими структурами.
   - КУКША? - предположила ИУЛИТА после некоторого замешательства. - Он один рьяно сопротивлялся нашей поездке... Но я его давно знаю. Его репутация безупречна. СВЯТОЙ КУКША - преданнейший служитель Господа и самый ответственный доброносец, несмотря на свою напускную жесткость...
   - В сущности, нам неважно, кто и зачем учиняет закавыки и ставит препоны. Оставим эту загадку. У нас есть цель и мы должны, мы вынуждены достичь ее нетривиальными средствами.
   - Какими же? - глаза СВЯТОЙ ИУЛИТЫ блеснули от любопытства. - Связаться с Кельтиберийскими коллегами?
   - Как крайний случай. Много ли можно поведать малознакомому собеседнику? Удастся ли убедить его в серьезности ситуации?.. Нет, любезная сестра моя, сие дело потребует от нас личного участия, а потому не сочтите мое предложение за авантюризм и безумство - мы воспользуемся тем, что я упорно добывал в течение долгих лет моих экспедиций.
   - Вы географ, - кивнула ИУЛИТА. - Вы, насколько я помню, изучали древние места силы? Ваше предложение...
   - Мое предложение, - по-мальчишески нетерпеливо перебил ее ХРИСТОФОР, - опробовать то, чем наши предки владели тысячи лет назад. Места силы есть повсюду, есть они и в нашем городе, как это ни фантастически звучит. И если НАРЕЧЕННЫЕ ДУХИ, наши товарищи по цеху, на Алтай-горе вовсю пользуются ими, отчего бы и нам не последовать их примеру? Но к стыду своему, я не могу похвастаться прекрасной памятью на прочитанное или же записанное, и посему нам придется посетить мою скромную берлогу для уточнения деталей. Вы не против?
   - Вариантов у нас нет, - согласилась СВЯТАЯ ИУЛИТА, - кроме как признать наши подозрения выдумкой и попробовать махнуть через Галлию.
   Но СВЯТОМУ ХРИСТОФОРУ, видимо, так понравилась собственная мысль насчет шаманской практики, что он с жаром бросился убеждать ИУЛИТУ в тщете сей напрасной задумки.
   - Хорошо, - рассмеялась ИУЛИТА. - Поедемте за деталями. Вам, я вижу, давно не терпелось испытать на себе найденное.
   - Я бы давно испытал, - сконфузился ХРИСТОФОР, - да сил обычного человека маловато. Нужна поддержка иного энергетического порядка.
   Они вышли из приемного здания порта, поймали на пункте посадки пустую автоматическую самоходку, набрали адрес СВЯТОГО ХРИСТОФОРА и отбыли.
   - Все в порядке, можете отрапортовать господину Маникаму, - доложил по выделенной волне блюститель законного порядка. - что им не удалось покинуть порт... Что?.. Как же...
   Растерянный законник быстрым шагом, почти бегом, направился в зал ожидания и замер перед голоэкраном вместе с сотней ожидающих вылета пассажиров.
   - Мне прискорбно сообщать вам, дорогие мои сограждане, - вещал с экрана верховный управитель Санхт-Петербургского предводительства, - но долг призывает меня лично донести, что я покидаю пост, на котором успешно и плодотворно трудился долгие годы на благо великого и прекрасного города. Трудился при вашем участии и вашей поддержке, при вашем понимании и доверии...
   Далее законник слушать не стал. Столь же стремительно он вызвал через особые эфиры своего руководителя и прямо осведомился о необходимости продолжения мягкого наблюдения за СВЯТЫМИ.
   - Продолжай, - был ему краткий ответ. - Ничего не изменилось. СВЯТЫЕ не должны вылететь ни при господине Маникаме, ни при ком-либо еще.
   - Есть! - козырнул законник.
   СВЯТОМУ КУКШЕ, разумеется, подробности неудачного перелета коллег не стали известны -- никто и не подписывался на доклад об исполнении договоренностей. Он также не подозревал о неожиданных кадровых выкрутасах в Санхт-Петербургском предводительстве, ибо устремления его были заняты только одним -- СВЯТОЙ КУКША в нетерпении перебирал варианты приложения сил на новом поприще, предвкушая значительные успехи широкого размаха.
   СВЯТОЙ КУКША просмотрел утренние сводки о погорельцах, пробежался внутренним видением по жгучим обидам воспитанников близлежащего гимнасиума, побродил мысленно по Невскому проспекту в поисках страдальцев от неразделенной любви и вздохнул -- все не то! КУКША числился покровителем территориальным -- он способствовал в бедах и горестях жителям Орловской губернии, там, внизу, в плотном мире. Посему дел у КУКШИ было немного, разве что в свои именины приходилось потрудиться чуть больше обычного. До именин было далеко, молений из нижнего мира поступило самый мизер, и СВЯТОЙ КУКША подумал вдруг о бесконечниках-обновленцах. Один такой синюшный экземпляр в грязном рубище как раз продефилировал по синусоиде под окнами СВЯТОГО КУКШИ, подсказывая своим видом точку приложения приобретенных возможностей.
   КУКША аккуратно ознакомился с проблемами обновленца. Проблем, на удивление, было всего две -- страстно хотелось вкусить огонька и дать в морду некоему Гави. В остальном обновленец, чье имя давно забылось, и чье погоняло звучало как Пудель, был вполне доволен жизнью.
   Бесконечник и вправду был похож на пуделя со своим вытянутым в области носа черепом и кудлатыми облачками над висками и лбом. КУКША заглянул в его нижние составляющие и ужаснулся. Пациент, если верить родовым отметинам, обновлялся уже пятьсот сорок семь раз, но не выполнил и двадцатой части своего предназначения. Ни одна из прожитых им плотных жизней не превысила двадцати лет. Он умирал от пьянства, от сифилиса, от передозировки. Его убивали посредством удушения, избиения, линчевания разъяренной толпой, вспарывания кишок и выбрасыванием за борт. Он стрелялся, вешался, прыгал с моста, бросался под поезд. Младенцем его выкидывала на помойку мать-алкоголичка, скармливал собакам замученный отец с выводком из полутора десятков более счастливых его братьев, травила мышьяком сумасшедшая бабка. Все свои жизни, за исключением тех, что он завершил в детском возрасте, он провел недостойно, в позоре и бесчестьи. Один лишь слабый лучик надежды мелькнул в этом мрачном архиве человеческих пороков, тот самый, что обеспечил несчастные пять процентов предуготовления. Было это в далекие смутные времена, когда он бродил с шайков отъявленых головорезов по Муромским лесам, промышляя грабежами купеческих обозов, и когда довелось ему услышать проникновенную проповедь взятого в плен попика. Он помог бежать попику, за что и поплатился пред братцами-разбойничками непутевой своей башкою.
   СВЯТОЙ КУКША истово помолился, прежде чем призвал новообретенное могущество. Из тлеющей искорки неравнодушия к духовному слову он задумал раздуть божественный пламень, который обычно ровно и уверенно освещает нормальную, добрую и отважную душу, и который дается большинству людей изначально, от рождения, только благодаря генам порядочности матери и отца. Это вам не жюри зубы заговаривать ради сомнительной победы самолюбивой дурнушки, с легким злорадством отметил про себя СВЯТОЙ КУКША, тут весь мир, все тела и слои человека перетряхнуть надобно.
   Сердце бесконечника Пуделя было стянуто жестким обручем с острыми шипами. Пудель и дышать не мог без того, чтобы шипы вонзались жалами в исстрадавшуюся плоть, причиняя боль, ощущаемую несносным зудом и тягой к гадким мерзостям жизни. Не будь у КУКШИ в руках мощи, полученной из трех капель вишневой жидкости, он ничего бы не смог поделать с шипами и железным кольцом. Сейчас же КУКША с легкостью разомкнул обод, освободил сжатое сердце от оков, дунул на него легким мятным ветерком.
   Бесконечник, бормотавший себе под нос длинную нескончаемую тираду, адресуемую неведомому Гави, споткнулся, схватился руками за стену дома, мимо которого он проходил. Пудель стёк телом по стене, прижался к дому спиной и зарыдал. Впервые в жизни он ощутил свою бесполезность и свою никчемность, впервые в жизни ему сталь жаль растраченных впустую лет, впервые ему захотелось остановить дурную круговерть пустого и ненужного своего существования. Пудель выплакался, поднял к небу глаза и заметил СВЯТОГО, наблюдающего за ним со второго этажа. Пудель нахмурился, КУКША ободряюще улыбнулся. Пудель поднялся и твердой походкой -- куда только девался хмель? -- подался прочь. Хоть это и не поощрялось, но КУКША заглянул в ближайшее преднамеченное, год-полтора, не далее. Пуделя он увидел без кока и нечесаных локонов, усердно подметающего какой-то двор. Его нынешняя плотная часть, успешно излечившись от алкоголизма, устроилась подсобным рабочим зоопарка и кормила горных козлов. Плотных смотреть было несложно, КУКША проверил -- там, внизу, нынешний Пудель проживет пятьдесят восемь лет. В два с половиной раза больше, чем все рожденные до этого.
   КУКША горделиво приосанился, весьма довольный собой. Начало было положено отличное! Воистину волшебное средство попало ему в руки! Слава Превеликому Творцу-Вседержителю за ту дорожку, что он, верный служитель СВЯТОЙ КУКША, теперь протопчет, излечивая и наставляя заблудших овец стада Господнего!
   Люди, пережившие очередное обновление, обычно чувствовали себя помолодевшими, отдохнувшими, энергичными, удесятерившими свою стойкость и свой потенциал. Нижний кокон, доставлявший владельцу пакет накопленного плотного опыта, именуемого в плотных слоях душой, подпитывал и вдыхал в человека новую жизнь. Все самое значительное в этом мире было сделано людьми в их первый год после обновления. Словно подкормка у растения, дары из нижнего мира подвигали человека на решительный рывок в творчестве, в карьере, в исполнении планов. Так было у всех, но не у понурой женщины, волочащей усталые ноги по мостовой под КУКШИНЫМИ окнами...
   СВЯТОЙ КУКША, не успевший после обновленца переключиться на обычное видение, сначала и не понял, что за существо переползает от скамьи до скамьи в несносно медленном темпе флегматичной улитки. Существо было искорежено, перекручено, истощено и согнуто. Вместо привычного золотисто-голубого облачка, истерзанное тело его было окутано какой-то мутной жижей наподобие нелюбимого КУКШЕЙ овсяного киселя. КУКША встряхнул голову, и сквозь кисель проступили черты довольно миловидной, но совершенно потухшей женщины.
   Понурая дама, и это неимоверно удивило КУКШУ, брела из храма обновлений. Не радость, но опустошенность и тоску можно было прочитать на ее лице. КУКША перебрал все ее плотные инкарнации, и причина обреченности прояснилась. Ни одно из воплощений не обошлось без страшного, не оставляющего надежды диагноза. Рак. Беспощадный, иссушающий, выжигающий тело и душу. Люди приходили в нижний мир, только лишь для того, чтобы недужить и мучиться, чтобы умирать в беспамятстве от оглушительной боли и наркоты, бессильной перед выжирающим нутренности змием. С дотошностью анатомического атласа рак перелистывал все существующие органы, опухоли разрастались даже на оптическом нерве, гипофизе и слюнных железах. Некоторые прожитые жизни были достаточно длинны, но не длиной оценивается жизнь, а количеством переработанной материи -- иной поэт или ученый не дотянет и до тридцати лет, а в коконе принесет столько бесценного груза, что за одно свое воплощение выполнит предначертанную Господом программу. Коконы же сей страдалицы раз от разу несли только страх и чувство безнадежности пред своим взбунтовавшимся организмом и пред жестоким уготованием судьбы
   СВЯТОЙ КУКША зацепился за лучик, слабым гаснущим сигналом исходивший из солнечного сплетения женщины, за главный рычажок любого человека. Было это непросто, ибо из-под хаотичных нагромождений липких желейных комьев вокруг туловища лучик пробивался еле-еле, с превеликим трудом, с рассеянием доброй половины своей мощности. КУКША потянул лучик, женщина остановилась, не понимая, отчего вдруг ноги ее перестали передвигаться. Пока она приводила в порядок растрепанные чувства, КУКША подправил каналы вдоль позвоночника пациентки, распрямил скрюченное аурическое тело, отчистил защитную оболочку от соплистых наслоений, а главное -- обнаружил и окружил пульсирующим ярко-красным лечебным нимбусом черное пятно застарелой обиды.
   Обида вросла в тело, пустила корни, опутала мицелием всю область между пупком и подреберьем. Обида родилась, когда женщине не было и трех лет от роду, и обида была на мать. Девочка не нужна была матери, и она знала об этом. Да и как не знать, когда вместо ласковых слов получаешь лишь тычки и затрещины, а также ежеминутно посылаемые проклятья. Лучше бы она не рождалась вовсе, думала девочка, глядя в равнодушные глаза матери. Лучше бы она умерла, как только родилась. А еще лучше - если бы все-таки мама полюбила ее. И хотя бы раз погладила по головке. Девочка молчала все свое детство, всю юность, всю дальнейшую жизнь и ни слова не выронила в укор матери. Но проглоченная обида остается обидой, остается червем, разъедающим изнутри душу.
   КУКША снова вознес молитву Творцу, а затем могуществом СВЯТЫМ и могуществом, добытым из пузырька, принялся выжигать бляху обиды. "Прости маму, - шепнул КУКША женщине, - Бог ей судья. Люби своих детей, и постарайся дать им то, чего ты сама была лишена". Когда пятно стерлось, подопечная КУКШИ распрямила плечи и заметила, как в пасмурном небе редеют лохматые тучи, и через них пробивается упрямое солнце. Женщина улыбнулась, на душе у нее потеплело. Так же потеплело в груди КУКШИ. "Все будет хорошо", - сказал он негромко, - "Твоему предстоящему нижнему воплощению в полугодовалом возрасте поставят диагноз "Нейробластома", но его снимут через некоторое время, потому что лечение окажется начатым на ранней стадии и, как следствие, успешным. И на этом оборвется тяжкая череда смертельных недугов".
   Приободренная женщина посвежевшей походкой скрылась за поворотом, и КУКША почувствовал, что он страшно устал. Чудеса в плотном мире давались куда как легче. КУКША вздремнул с полчасика, с аппетитом испил зеленого чаю, а затем приступил к обязанностям, от которых никто его не освобождал, - к разбору молений орловчан.
   Первая же просьба заставила сжаться суровое сердце СВЯТОГО КУКШИ: у рабы Божьей Анны умирал сынок трех лет от роду, умирал от неясной болезни, и раба Божья Анна в отчаянии просила о помощи и МАТУШКУ БОГОРОДИЦУ, и СВЯТОГО ЦЕЛИТЕЛЯ ПАНТЕЛЕЙМОНА, и его, КУКШУ. СВЯТОЙ осмотрел мальчика - тот был вроде бы здоров, но жизнь вытекала из его хрупкого тельца, как водица из треснутого стакана. КУКША подправил мальцу защитное поле, укрепил поле стабильности и подлатал трещины в ауре. "Будет жить", - сказал КУКША, наполняя рабу Божью Анну необъяснимой уверенностью.
   Пока изгонял хворобу у младенца, стало беспричинно худо двум школьницам. Девочки падали в обмороки, врачи разводили руками, дескать, что тут поделаешь -- подростковая дистония, дети нынче со спортом не дружат, токмо в компьютере торчат с утра до ночи. Одна из девочек отощала до того, что ее уложили в больничку на усиленное питание. Эта девочка и обращалась к СВЯТОМУ ради излечения себя и своей подруги. СВЯТОЙ КУКША глянул -- картина с девицами оказалась сродни предыдущему случаю. Энергия просачивалась из тел отроковиц и рассеивалась впустую, унося с собой живительную силу. СВЯТОЙ КУКША повторил те же действия, что и с сыночком рабы Божьей Анны, и тут же получил еще одно моление. Парень во цвете лет, полгода назад взявший в жены самую красивую девушку Орловских краев, потерял потенцию. Юная женушка пока еще терпела, водила мужа на бесконечные обследования и процедуры, но коварный вопрос о необходимости этих пассов при наличии вокруг множества здоровых, до краев наполненных мужским достоинством парней все чаще посещала ее хорошенькую голову.
   КУКША не сомневался -- причина слабости молодого мужа все та же. Утечка энергии. КУКШЕ хватило одного мимолетного взгляда на парня, чтобы понять, что его предположение верно. Он взялся за исцеление, и в душу его вползло скверное подозрение, что за сим пациентом последует другой с точно такой же проблемой. А за ним -- другой, и колесо этих прошений никогда не остановится. КУКШЕ почудилось даже, будто бы он мечется по дырявой лодчонке и пытается залатать ее худое дно. Будто бы ляпает он заплатку, а течь открывается в ином месте, и тогда он отдирает заплатку и несется затыкать ею новую пробоину...
   СВЯТОЙ КУКША, пробарахтавшись несколько часов с лавиной одинаковых, словно написанных под копирку, просьб, утер со лба испарину и остановился. Ситуация с массовой потерей жизненных сил приняла почти эпидемический характер, что для КУКШИ было внове и оттого несколько ошеломительно. В ступоре, с остывшей чашкой чая в руках, просидел он, лихорадочно пытаясь найти выход, пока не услышал встревоженный голос СВЯТОГО ГЕОРГИЯ-ПОБЕДОНОСЦА, вторгшийся в его келью посредством срочно-неотложных эфиров:
   - Отмови, любезный мой друже, здрав ли ты?
   - Стребл и здрав, - недоуменно ответил КУКША. - А в чем дело?
   - Сила твоя, КУКША, Богом данная, взбунтовалась, ополоумела. Я как блюститель мощи нашей нахожусь на обзорище и обязанность имею -- бдить за верным притоком силы из верхних сфер. Нынче узрел я, что твоя нить мечется и буянит, что пьяный цыган, обеспокоился и вот -- вопрошаю тебя.
   - Сам я здоров, - растерянно произнес КУКША, - но прошенцы мои, плотью облаченные, ведут себя странно. Мор на них напал или что иное... Не пойму покамест...
   - Не твори сегодня, - строго предупредил ГЕОРГИЙ. - Выждем день, может на Солнце буря или комета хвостом зацепила. Но ежели и завтра сие повторится, не обессудь КУКША, ограничим тебя до выяснения узрока.
   КУКША и сам, без совета блюстителя, на тот момент принял решение прекратить волошбу и как следует поразмыслить, отчего так все происходит, и не есть ли сие побочный эффект новых возможностей. А пока думы зреют, можно было бы выяснить, что за субстанцию предложил во флакончике господин верховный управитель Маникам. Для этого КУКША осторожно срезал с подушечки своего правого мизинца тонкий наружный слой кожи с крохотным пятнышком. Отсеченный пласт он поместил на ватку и упаковал в спичечный коробок. С данной ношей он поспешил к СВЯТОМУ ИСИДОРУ, выскочке, зазнайке и расхлябанному лентяю. КУКША недолюбливал ИСИДОРА, но вполне отдавал себе отчет -- никто кроме этого умника не сумеет провести анализ и определить состав снадобья господина Маникама. СВЯТОЙ КУКША тяжело вздохнул, а затем вознес благодарственную молитву Господу, в честь дальновидного и предусмотрительного своего поступка. КУКША выпил не все капли элексира. Одну он растер по мизинцу и дал ей засохнуть.
   СВЯТОЙ ИСИДОР, небесный покровитель энциклопедистов, а также всего связанного с накоплением знаний, полистывал в рабочей каморе (он не любил ворожить дома) прошения и посмеивался. Некто Кул Юзер, неполных восьми лет, молил об увеличении скорости траффика. Болдырева Татьяна Сергеевна просила о выделении средств на ремонт кровли над районной библиотекой, в каковой она служила заведующей. Томаш Родригеш заказывал ниспослание двухнедельной болезни на своего учителя истории, дабы успеть завершить курсовой проект по древнеримскому городскому самоуправлению. Мбанго-Мбанго желал уломать счастливого богатого приятеля, которому родители купили компьютер, пустить поиграть хотя бы на десять минуточек. Джекоб Горски скромно взывал к озарению его насчет проблемы снижения поляризационной зависимости волновой пластины в оптическом анализе спектра, ибо призма Волластона не вполне подходила для случая с широкой областью рабочих длин волн.
   ИСИДОР колебался и все никак не мог выбрать самую важную мольбу, когда на пороге его каморы возник взволнованный КУКША с чуть более суровым выражением лица супротив обычного.
   - Мне нужна Ваша помощь, - заявил он прямо в дверях, не тратя драгоценное время на приветствия и дипломатические фразы.
   СВЯТОЙ ИСИДОР, крайне изумленный самоличным прибытием заскорузлого ретрограда и непримиримого критика любого нового начинания, отложил дела в сторону.
   - Окей, - сказал ИСИДОР, подымаясь навстречу КУКШЕ. - В чем проблема?
   СВЯТОЙ КУКША протянул ИСИДОРУ коробочку.
   - Мне надо знать, что это за вещество.
   - Кусок кожи, - сказал ИСИДОР, принимая коробок и внимательно его рассматривая. - Грязной кожи.
   - Это взято с моего мизинца, - КУКША продемонстрировал покрасневший кончик пальца, - Меня интересует состав того, что Вы изволили назвать грязью.
   СВЯТОЙ ИСИДОР задумался, потирая очки, покачал головой:
   - Не могу узреть. Что-то живое, но ничего подобного я не встречал. Слишком много обертонов и гармоник. Просто каша какая-то.
   - Это кровь?
   - Кровь?.. Отдаленное сходство, на мой взгляд, имеется. Но... Если и кровь, то не человека, не всех известных мне животных... Нет, уважаемый КУКША, я не могу признать в этом кровь, разве что инопланетянина какого-нибудь.
   - То есть, Вы не в состоянии определить, что включает в себя сия субстанция?
   - Моей силой -- нет. Но мы можем попробовать один забавный кунштюк! - глаза СВЯТОГО ИСИДОРА хитро блеснули за стеклышками.
   - Пробуйте, - решительно потребовал КУКША, чем снова привел в изумление ИСИДОРА, прекрасно знающего, какие усилия приходится прикладывать для внедрения в консервативную натуру коллеги мысли о необходимости нововведений.
   - Окей, - живо произнес ИСИДОР. КУКША поморщился, но смолчал.
   СВЯТОЙ ИСИДОР положил руку на плечо гостю, на что-то настроился, а потом изрек:
   - Нам надо спуститься в плотный мир. Там умеют отлично разбираться с определением составов. Нижние люди лишены многих могуществ и вынуждены компенсировать сие развитием мозга. Вы не представляете, до чего хитроумны они порой бывают.
   - Это запрещено! - воскликнул разгневанно КУКША. - Лезно лишь по особому соблаговолению первого круга Престолоприближенных!
   - Да будет Вам, - отмахнулся ИСИДОР. - Иной раз, как я считаю, весьма пользительно явиться пред этими гордецами!
   - Чем же пользительно?
   - А тем, что после нашего явления подстегивается вера в чудо, начинается настоящее паломничество и непрекращающиеся моления. Да Вы сами должны знать -- там, где люди много молятся, зарождается эгрегор, или же ментальный конденсат по меткому выражению самой большой энциклопедии в истории человечества. А энергетическая структура, созданная тысячами распахнутых сердец, что приобретает?
   - Что?
   - Приобретает самостоятельное бытие и начинает приносить ощутимую пользу тем, кто к ней подключается.
   - Не думайте, что Вы уболтали меня. Я сие непреподобие не одобряю. Но коли нет иного способа... Валяйте!
   ИСИДОР, сдерживая легкую усмешку, вызванную последним словечком КУКШИ, пообещал:
   - У меня на примете есть отличное заведение, мне из него только что адресовали просьбу. Направим стопы наши в храм тамошней науки, а заодно поможем молящему.
   - Вы хоть бы одеяние соответсвующее подобрали, чай, не на игрища идем.
   - А! - беспечно мотнул головой ИСИДОР. - Вас для представительства достаточно.
   СВЯТОЙ КУКША приосанился, величественно оглядел свой наряд -- белый подризник, золотисто-красная фелонь поверх него, а на голове белый куколь с той же золотой отделкой. От ИСИДОРА не укрылось горделивое любование диковатой смесью церковной одежды воплощенных, он снова чуть заметно усмехнулся и прибавил:
   - Вы очень представительно выглядите. У Вас тонкий вкус по части облачения.
   Ирония до КУКШИ не дошла, да у СВЯТОГО умника и не было цели задеть гостя.
   Джекоб Горски, худенький невысокий человечек, склонившись в напряженной позе над экраном прибора, появления двух полупрозрачных фигур, мерцающих в слабом токе кондиционированного воздуха, не заметил. Он почесывал подбородок, теребил дужки очков, покручивал управляющий джойстик на панели под экраном. Пребывая физически в лаборатории -- светлом, холодном, оснащенном множеством разнообразного оборудования помещении -- Джекоб мыслями находился где-то далеко, вполне вероятно, что и не в этом измерении. СВЯТОЙ ИСИДОР деликатно кашлянул, и Горски, обернувшись, застыл с приоткрытым ртом. Он и вообще более походил на нескладного подростка, чем на взрослого солидного ученого, недавно защитившего докторскую степень, а сейчас, с открытым ртом стал выглядеть совершенно по-детски.
   - Всякая мольба да отверзнет уши просимого! - многозначительно молвил СВЯТОЙ КУКША. - О чем возжелал умолить нас, человече?
   - Мне надо встать на колени? - спросил Горски после некоторых раздумий. - Вроде, так полагается?
   ИСИДОР расхохотался:
   - Господь с Вами! Вы же естествоиспытатель, служитель науки, приверженец логики! К чему это благолепное чинопреклонение?
   - Хорошо. А Вы, верно, святой Исидор! - догадался Горски. - Признаться, я сегодня в сердцах потребовал от Вас помощи в одной неразрешимой для меня проблеме...
   Горски выразительно, хотя и с некоторой опаской взглянул на КУКШУ. СВЯТОМУ ИСИДОРУ снова стало весело -- он понял, что Горски принял за него разнаряженного в пух и прах КУКШУ.
   - Проблема -- ерунда, - заявил ИСИДОР, подступая к ученому, - нет ничего проще!
   Далее он произнес тираду, из всего длиннющего содержания которой КУКША выхватил единственное понятное ему слово "дифракция". Горски бросился к столу, выхватил листок бумаги, принялся строчить по ней, опасаясь потерять даже крупицу драгоценного откровения.
   - Сейчас-сейчас, - приговаривал он, нанизывая одну буковку за другой, вполоборота поглядывая на непрошеных визитеров. - Боже, какой замечательный сон мне снится!
   - Сие не есть сон! - строго изрек КУКША, но Горски, блаженно улыбаясь, пропустил замечание мимо ушей.
   - Теперь я должен отплатить вам за доброту? - обратился он, когда завершил писанину. - Или я что-то путаю, и помощь оказывается безвозмездно?
   - Безвозмездно, - ответил ИСИДОР, - однако мы попросим Вас определить качественный состав сей подсохшей жидкости... Не пугайтесь, мы не станем требовать полного перечисления химических веществ и органических компонентов. Достаточно будет получить спектры, далее мы разберемся сами.
   ИСИДОР, подплыв облачком к столу, опустил на него коробок, такой же полупрозрачный, как и сами СВЯТЫЕ. Пока Горски в недоумении соображал, как бы можно было поработать с нематериальным объектом, коробок налился плотностью, приобрел ясные очертания и стал вполне обычным земным коробком. Чело ученого прояснилось, он осторожно извлек фрагмент иномирной плоти и понес его к стеклянной ступке над портативной горелкой.
   - Мне придется сжечь это, - виновато поднял брови Горски. - Так быстрее. Если не жечь, то моим методом снять спектры не получится.
   - Жги! - решительно приказал СВЯТОЙ КУКША. - Соизволяю сие!
   Джекоб Горски, по земным меркам маленький да тощенький, стремительно принялся растирать, жечь, настраивать приборы, и СВЯТОЙ ИСИДОР, любуясь им, незаметно толкнул КУКШУ в бок, кивком обозначая направление взгляда. СВЯТОЙ КУКША чуть переместился в сторону и обомлел -- за спиной ученого прямо из-под лопаток пробивались белоснежные крылья, сначала несмелые, а потом, после нескольких взмахов -- крепкие и уверенные. ИСИДОР сместил центр взора в низкий частотный диапазон, чтобы как следует рассмотреть увлеченно работающего физика. Тот парил под высокими перистыми облаками, и лицо его обдувал свежий благоуханный ветер.
   - Готово, - сказал сияющий Джекоб Горски. В руках у него почти до пола свисали распечатки полученных результатов спектрального анализа. - Здесь все, что выявила моя старушка.
   Горски любовно погладил по кожуху здоровенный аппарат посреди лаборатории. СВЯТОЙ ИСИДОР взял у Горски бумагу и с чувством произнес:
   - Направляя смиренную просьбу Господу, человек дарит часть своей души, и тем самым возвышается до уровня Господня. Благодарю тебя, человече, и благославляю на труд и творчество, ибо только сотворя людей по подобию своему, Господь ожидает взамен того же -- творения, и ничего более!
   СВЯТОЙ КУКША молча распростер над головой ученого длани и в этой позе тихо растаял. Если бы Горски мог видеть иным зрением, он бы заметил, как из рук КУКШИ пролилась на него светло-голубая струйка защиты и благословения. Но ничего этог Горски видеть не мог, и поэтому, едва СВЯТЫЕ исчезли, бросился перечитывать записи, надиктованные ИСИДОРОМ.
   - Никакого пиетета! - возмущенно доложил КУКША, когда они вновь очутились в ИСИДОРОВОЙ келье. - Времена пошли нынче -- никто нас не боится! Никто не трепещет душою, как ранее!
   - Оно Вам надо? - пожал плечами ИСИДОР, плюхаясь в кресло и небрежно закидывая ногу на ногу.
   КУКША без приглашения уселся рядом и в нетерпении вытянул шею:
   - Ну, что там?
   - Интересно... Весьма интересно...,- пробормотал ИСИДОР, внимательно изучая сквозь стеклышки очков распечатку спектров.
   - Ну же! Не терзайте меня! - взмолился КУКША, не в силах более выдерживать паузу.
   - Я вижу тут соки растений. Я вижу тут клеточную жидкость простейших. Я вижу тут кровь рептилий и млекопитающих Это вещество -- концентрат всег живого на нашей планете, экстракт жизни, если можно так выразиться...
   - А человека? Человека кровь там присутствует?!
   - И человека тоже. А как же. Такая усредненная среднечеловеческая кровь человека.
   - Человека!... - воскликнул в полном отчаянии КУКША и обхватил голову руками.
  
К оглавлению
  

Глава 30. Заточение Джарьи.

   Перед тем, как войти в камору, Уруми, мрачный, квадратных пропорций гигант в тесноватом клубном пиджаке, склонился над придверным экраном, внимательно изучая ту, чьей жизни не суждено было продлиться более четверти часа. Девчонка спала, поджав в коленях ноги и сложив ладони лодочкой под щекой на жидкой подушке. Ей было прохладно, она ежилась и все теснее сворачивалась калачиком. Рядом с сиротской, обшарпанной кроватью, на которой дремала девчонка, валялся небрежно откинутый блокнот, а на нем стилус со следами покусов на кончике. На жестком лице Уруми дрогнул крохотный мускул над губой -- девчонка была совсем юной, едва ли вступившей в возраст, и девчонка была редкой красавицей. Таких заказов Уруми еще не получал.
   Гигант осторожно отомкнул дверь, вошел, тихо ступая, с неожиданной для его роста звериной грацией, остановился возле кровати. Та, чей путь земной падал последними крупинками перевернутых песочных часов, откинула голову на бок. Уруми невольно залюбовался вьющимися медного цвета локонами, густыми пушистыми ресницами, нежной, словно подсвеченной изнутри, кожей. "Глаза, наверное, зеленые", - подумал Уруми. - "У рыжих глаза чаще всего зеленые". Ему ужасно захотелось бросить хотя бы один взгляд на девчонкины очи -- травяные они, бирюзовые или насыщенные изумрудные. Уруми предпочитал не всматриваться в наполненные предсмертным ужасом глаза своих клиентов, но у него никогда доселе не было такой красивой жертвы.
   Уруми набрал полную грудь воздуха -- меха его волынки вмещали литров десять, не менее, -- и тихо выдохнул. Он ощутил внезапный жар чуть пониже живота, напряжение и сильное желание разрядки. Грудь девчонки мерно вздымалась, Уруми отчетливо видел даже под бесформенным ее балахоном, как она упруго-прекрасна. И Уруми сделал то, что никогда не позволял себе -- воровато оглянулся. Действия Уруми обычно были точны, выверенны, легки, наполнены исключительной уверенностью и не требовали предварительного удостоверения в том, что совершаются они в подобающей обстановке. Но сейчас гигант вдруг понял, что он выбит из седла и не справляется с собственным сердцебиением.
   Уруми закрыл дверь на ключ. Какая разница, что испытает девчонка перед смертью. Уруми подарит ей лишние пять минут, а что такое лишняя минута жизни, он знал прекрасно. Почти все его жертвы готовы были на коленях умолять о том, чтобы Уруми позволил им еще некоторое время полюбоваться солнцем, вдохнуть аромат далеких цветущих лугов, охладить пылающее лицо последним в их жизни ветерком.
   Уруми приспустил штаны и дотронулся до девчонкиной шеи. Та вздрогнула, открыла глаза -- они оказались цвета нежной майской листвы. Зеленые, как Уруми и предполагал. Девчонка вскрикнула, вскочила, но железная хватка огромного кулака обездвижила ее, прижала к стене и наполнила безмолвным криком. Уруми, легко удерживая левой рукой шею девчонки, правой содрал с нее брючки, швырнул их в дальний угол и навалился тяжелым каменным телом. Девчонка, отчаянно сопротивляясь, из последних сил лягнула Уруми ногой, попадая ему точно в солнечное сплетение. Палач захлебнулся шоком и болью, чуть ослабляя хватку. Он склонил голову на бок, хватая воздух посиневшим ртом, и остолбенел. Взор его упал на блокнот, а вернее, на рисунок, на четкие и уверенные штрихи, образующие портрет человека в клетчатой кепке.
   - Кто это рисовал? - Уруми поднялся, отпуская девчонку и подтягивая портки.
   - Я рисовала!
   - Почему в кепке?
   - Как видела, так и рисовала.
   - Ты знаешь его?
   - Знаю! - дерзко ответила девчонка, мгновенно схватывая перемену в настроении гиганта и его отчетливое смущение перед картинкой. - Это мой друг!
   - Давно ты его знаешь?
   - Недавно. Но это ничего не значит. Он меня очень любит, а я его жду... ждала в гости. Мы договорились, что он приедет поддержать меня на соискании лучшей девицы Петербурга.
   - Когда соискание?
   - Завтра. Я собираюсь занять там первое место. Можешь сам спросить, тебе все скажут, что Джарья Крунча победит.
   Уруми подумал, что девчонка на любом конкурсе заняла бы сто первых мест с большим отрывом от остальных.
   - Оденься, - он кинул ей брючки. - Я тебя проверял. Ты не испугалась. Ты выстояла.
   Уруми вышел, оставив Джарью в самых смешанных чувствах -- страх, злость, отвращение и любопытство прогнали остатки сна. Джарья уселась, по-турецки скрестив ноги, окинула камору цепким взглядом и принялась рисовать Уруми. Вряд ли выходивший из-под стилуса образ понравился бы палачу: сходство было безоговорочное, но подбородок гротексно увеличен и выпячен, глазки сужены и освинячены, череп спрямлен до рубленых прямоугольных форм. Джарья набросала изображение и рассмеялась. Ну и боров получился! Помесь борова и бульдога!
   Меж тем Уруми прохаживался по коридору туда и обратно (на это ему надобилось всего лишь пять исполинских шагов в одну сторону) и, сдвинув брови, напряженно о чем-то размышлял. После нескольких минут хождения он решился позвонить.
   - Выполнил? - без какого-либо предисловия вопросил собеседник на эфирной волне.
   - Нет. Открылись непредвиденные обстоятельства. Мне нужны Ваши инструкции на их счет.
   - Говори.
   - Девчонка знакома с Владыкой Рати. Лично знакома.
   - Почему ты так решил?
   - У нее в блокноте есть его портрет. Она сама его нарисовала.
   - И что? Мы знаем о Владыке Рати, и она могла узнать.
   - Он в домашней клетчатой кепке. Никто, кроме близких, не знает о его привычке к вещам в клетку. И девчонка сказала, что он приедет поддержать ее на соискании красоток.
   - Ты вступил с ней в контакт?!
   - Виноват. Меня насторожил ее рисунок. Я посчитал необходимым прояснить ситуацию. Мне известно, что мощь Владык такова, что я бы никому не посоветовал идти на конфликт с ними.
   Голос в эфирах помедлил, а потом коротко приказал:
   - Оставь ее до завтра. Решение примем после соискания.
   Уруми еще раз взглянул на экран. Девчонка увлеченно водила стилусом по блокноту и улыбалась.Почувствовав, как из пупка растекаются вниз по телу волны тепла, он застегнул пижонский блейзер, поправил ворот сорочки. Для чего были нужны эти движения? Уруми разозлился на свою минутную слабость, когда задал себе такой вопрос. Пообещав себе же не замечать соблазны и провокации, палач удалился.
   На улице Уруми нос к носу столкнулся с парнем из родовитых -- длинный радужный шлейф парил за парнем, тащившим с самым мрачным выражением лица хнычущего мальчишку. "Многовато их развелось", - отметил про себя Уруми. - "Только позавчера сослуживцам пришел наряд на родовитого... Интересно, тяжело ли было справиться с ним? Говорят, родовитые живучи, как кошки".
   Набха, скользнув взглядом по квадратной фигуре прошествовашего мимо них громиле, одернул Дадати:
   - Не плачь, братишка. Не плачь здесь, потерпи до колодца. Иначе все будут на нас обращать внимание.
   - Я терплю, - судорожно всхлипнул мальчик. - Я все понимаю.
   Он состроил некое подобие улыбки, адресуя ее насторожившейся бабульке, двигающейся параллельным курсом (ох, непростое отношение было у Дадати к бдительным старушкам!), а затем снова всхлипнул.
   - Отсидимся и успокоимся, - сказал Набха, - потом сходим к Джарье домой. Я знаю , как там пройти черным ходом.
   Молодые люди нырнули в мутноватые воды фонтана и там, под неизменно солнечным, просвечивающим сквозь чистейшую бирюзу ласковой морской толщи, небом дали волю своим чувствам: Дадати, все так же всхлипывая сухими нервными спазмами, стал раскачиваться и что-то шептать, а Набха принялся стучать кулаком о стену, яростно поджимая губы.
   - Мамка умерла. Братюня умер. Хема умерла. Деда умер, - разобрал Набха тихий шепот мальчика. - Все умерли. Мы все умрем.
   - Прекрати! - строго потребовал Набха. - Мы живы. И Джарья жива. И если мы сейчас придумаем, как спасти ее и добраться до собора шести владык, мы спасем всех остальных людей. Все зависит от нас!
   Ваюх произнес эту фразу, сдерживая из последних сил подкатывающий к горлу ком. Не хватало еще самому разрыдаться перед пацаном!
   - Я вот подумал, может этот колодец и есть точка ветвления, о которой нам говорил Атхиана, - Набха попытался отвлечь от тяжелых дум себя и Дадати, - Как ты считаешь?
   - Не знаю... А почему ты так решил?
   - Смотри. Здесь всегда хорошая погода, как в центре циклона, и эта девушка, - он кивнул на молодую женщину, удерживающую раскинутыми руками бешено крутящуюся воронку, - она всегда здесь и всегда следит за водоворотом.
   - Эта тетка? Ну и что?
   - Сам ты тетка. Она молодая и красивая. Ты просто не всматривался. А если поразмыслить -- вот что она держит?
   - Воду.
   - Не просто воду, а скручивающиеся потоки. При этом, если подойти близко, никаких течений мы с тобой не почувствуем. Они нам только кажутся. Да и девушку не потрогать, она тоже вроде как не настоящая.
   - Голография что ли?
   - Может быть. Суть не в том, Дадати, как формируется это изображение, а в том, какой смысл оно несет.
   - Ну?
   - Потоки, скручивающиеся в конус, а потом растекающиеся по другой трубе конуса - это символ сходящихся и расходящихся путей. Я бы предположил, что острие конуса, точка пересечения всех его образующих, и есть точка ветвления.
   - А почему Атхиана сказал, что около них безопасно?
   - Вот вечно ты, Дадати, задаешь вопросы, на которые непонятно как отвечать!
   - А зачем задавать вопросы, на которые знаешь ответ?
   - Логично. Но в таком случае ты останешься без ответа, ибо я не знаю его.
   - А что тут ветвится?
   - Где?
   - Ну, ты сказал -- точка ветвления. А что в ней разветвляется?
   - Гм..., - Набха погрузился в раздумья. - Атхиана говорил о карте и о том, что я соображу... Ну конечно! Все же просто, Дадати!
   Он вскочил и с некоторым возбуждением пробежался по окружности бассейна. Дадати с изумлением заметил, как Набха спокойно прошел сквозь девушку в белом одеянии.
   - Это же ветвление тех самых базовых волн, на кторых мы перемещались в виде модуляций! Я же помню, как на карте точка пересечения их маршрутов приходилась как раз на это место!
   - А еще были такие точки?
   - Были. В нашем городе их три, если верить старинному плану, -- одна здесь, одна в районе Крепости Петра и Павла и еще одна... Карта старая, там названия были иные... Слушай, брат, как интересно! Еще одна приходится на окрестности Английского проспекта!
   - Гносеотека Атхианы?!
   - Точно! И, заметь, во всех трех местах мы обнаруживали спасение и безопасность!
   - Странно как-то, братюнь. Это для нас было спасение, а для наших врагов, получается, нет? Получается, только для добрых спасение?
   - Это ненаучно, - возразил Набха, морща нос. - Какая разница -- добрый ты или нет?
   - А мне кажется, что научно! - с пылом воскликнул Дадати. - Ты вот не видишь, а я вот прекрасно вижу, как от опасных людей черный дымок валит. Может, этот дым мешает входить в ветвистые места!
   - В точки ветвления.
   - Да какая разница!
   - Если так, братец, то Атхиана добрый и наш союзник. Жаль, Джала не убедился в этом...
   Набха осекся -- глаза Дадати моментально наполнились слезами. Набха встряхнул мальчика за плечо:
   - Эй, не надо! У нас много дел!
   - Ты меня не бросишь? - угрюмо спросил Дадати.
   - Ну и дурак же ты, братюня, - Набха сел рядом, обнял пацаненка за плечи. - Как же я тебя брошу? У меня же теперь никого, кроме тебя нет. Теперь ты -- моя семья. А семью не предают, понял? У нас в роду это не принято.
   - Да это ежу ясно, - вздохнул Дадати. - Вон у тебя какой хвост. Его кому попало не выдают, ты сам гворил. Только тем, у кого крепкие корни.
   Шлейф, повинуясь нахлынувшим чувствам владельца, ласково и щекотно окутал шею и щеки мальчика. Тот хихикнул сквозь слезы и уткнулся лбом в Набхину грудь.
   - Что это у тебя? - рука Набхи нащупала за поясом мальчишкиных штанов нечто твердое.
   - Пистоль, - просто, как ни в чем не бывало, сказал Дадати. - Чего ему пропадать. Тем более, что пулевики разрядились. Взял вот. Он еще стреляет.
   - Ох, братюня!
   - Да ладно! Джала мне сказал, что настоящий мужчина должен иметь оружие, чтобы спасать беззащитных!
   - Тогда отдай его мне. Ты беззащитный, и я тебя буду спасать.
   - Не. Это ты беззащитный. Ты все думаешь, все мозгами ворочаешь, тебе и стрелять некогда. Это я тебя буду спасать.
   - Брат!
   - Все равно не дам, - набычился мальчик. - Я ребенок. У меня никто не заподозрит, а тебя могут обыскать и отнять.
   Набха поерошил макушку и согласился с последним доводом. Полчаса спустя оба они пробирались на ощупь через тот самый черный ход, с посещения которого начались все их злоключения. До потайной комнаты за кабинетом господина Крунчи парни добрались почти без ущерба для здоровья, если не считать внушительную шишку на затылке Дадати, приобретенную после стремительного знакомства с железным тазиком, приземлившимся откуда-то из-под потолка точнехонько на голову мальчика, а также аккуратненького синяка под вторым Набхиным глазом, посаженным коварными брошеными нерадивым садовником граблями.
   - Отлично смотришься, - одобряюще кивнул Дададти, когда они оказались наконец-то на крохотной площадке с пыльным микроскопическим оконцем перед дверью апартаментов Крунчи. - Жених хоть куда! Джарье понравится!
   Набха поднял руку, чтобы отвесить нахальному товарищу подзатыльник, да вспомнил о шишке:
   - Эх, дал бы я тебе, кабы не твоя больная башка! Погоди, вот поправишься, я тебе еще накостыляю в воспитательных целях!
   Потайная камора была заперта, но Дадати, не церемонясь, сковырнул символический замок все теми же граблями.
   - Ты еще и взломщик, - сказал Набха. - Полный набор добродетелей!
   - Ага! Ты бы сейчас часика на два впал в коматоз, - ехидно проговорил Дадати, - а потом заявил бы, что задача не имеет решения. Тут тебе не гимнасиум, умник, тут суровая жизнь!
   Он произнес это тоном покойного Джалы, и, как показалось Набхе, совершенно непроизвольно, без желания передразнить и спародировать.
   Приложив по уху к стене, молодые люди некоторое время простояли в ожидании каких-либо новостей. В дом Крунчей стояла гнетущая тишина.
   - Братюня, - шепотом позвал Дадати.
   - Ну.
   - Помнишь, Варшам сказал, что он видит тех, кто кровь пил?
   - Помню.
   - Я тоже умею так.
   - Умеешь видеть?
   - Ага. Я сначала не знал про себя такое, а после того, как Варшам сказал, вдруг понял, что тоже умею. Надо просто открыть воротца в глазах.
   - Какие воротца?
   - Не знаю. Но в усилителях нас учили открывать воротца зрению.
   - А ты зачем мне это говоришь?
   - Когда Варшам сказал про Джарью, что она кровопийца, он был прав. Я сам увидел...
   - Не верю.
   - Ты не думай, я не ябедничаю. В Джарье совсем-совсем мало чужой крови было. Крохотная капелька. Я вот думаю, что, может, кто-нибудь порезался, а она перевязывала, испачкала и слизнула со своих пальцев? Мало ли как бывает...
   - Джарья сказала, что она не пила. Оставим эту тему, Дадати. Лучше слушай.
   Они замолчали и снова приникли к стене.
   - Ничего не слышно, - с досадой бросил Набха. - Зря только шишки набивали.
   - Я ощущаю страх, - сказал тихо Дадати. - Он такой густой. Он тут повсюду.
   - А кто дома -- чувствуешь?
   - Двое. Мужчина и женщина.
   - Джарья?!
   - Нет. Я бы ее сразу узнал. Другая женщина.
   - А Джарья?
   - Ее тут нет. Но она жива. И она... Она где-то неподалеку, а вижу ее след, только не здесь.
   - Что еще видишь? - жадно спросил Набха.
   - Ничего. Если бы законтачить с ними... С этими людьми, кто там трясется сидит. Я бы смог больше увидеть. Нас в усилителе этому тоже учили. Только надо начать говорить с ними.
   - Идем! - решительно заявил Набха и потянул за руку мальчика.
   Когда живописная парочка, не таясь, шумно топая (Набха специально стучал каблуками, чтобы хозяев апартаментов не хватил сердечный удар при их появлении), предстала пред тусклы очи господина и госпожи Крунчи, не последовало ни криков, ни охов, ни элементарного возмущения беспардонным вторжением в чужие покои.
   - А... Ты..., - устало поднял голову господин Крунча.
   Он был до подбородка погружен в глубокое кресло, рядом с ним на маленьком столике с гнутыми ножками стояла початая бутыль огонька. В кресле напротив примостилась худая дама с высокой кручёнкой рыжеватых волос. Узкая нить бесцветных подрагивающих губ дамы выдавала едва сдерживаемое напряжение. В комнатах повсюду было разлито напряжение. Его не смягчали ни бесконечные ковры на полах и стенах, ни плюшевые скатерти, ни горы подушечек на всех поверхностях для сидения.
   - Я пришел узнать, где сейчас находится Джарья, и могу ли поговорить с ней, уважаемый господин Крунча, что более спокойный, чем я.
   - Спокойный? Спокойный?! - вскипел вдруг Крунча. - Ты, сосунок еще и насмехаешься! Изволишь шутить и выказывать совершенно пошлую и никчемную иронию?!
   - Мне жаль, что Вы усмотрели в моих словах иронию, - холодно ответил Набха. - И мне жаль, что Вы беспричинно срываете на мне свою злость, поскольку я не сделал Вам ничего плохого.
   - Ты?! Да если бы не ты, моя дочь сидела бы сейчас дома, в тепле, уюте и безопасности! Лицемер и предатель! Ты заманил мою дочь, чтобы вместе с твоими дружками Нокхьей и Звасом сдать на руки негодяям, а потом гнусно шантажировать меня ее жизнью! И ты еще смеешь являться ко мне домой! Катись к своим дружкам и сообщи, что Крунча выполнил свое обещание, и ждет, когда они выполнят свое!
   - Я не имею никакого отношения к так называемым дружкам. Вы обвиняете меня в несуществующих грехах и проступках, - как можно мягче сказал Набха, со всей силы сжимая ладошку Дадати, чтобы тот не вмешивался и не ляпнул лишнего. - Джарью похитили. Я правильно понял?
   - Пошел прочь, мерзавец, - презрительно обронил Крунча. - Иди и от всей души повеселись со своими приятелями-иудами над разбитым сердцем отца. Да, над разбитым сердцем. Посмейтесь над несчастной моей девочкой, в голоде и холоде ожидающей завтрашнего дня. Иди, иуда, посмейся! Рхантов прихвостень...
   - А что будет завтра? - подхватил зацепочку Набха, мотая на ус последнюю оброненную Крунчей фразу.
   - Вон! - взревел хозяин дома, указывая перстом на дверь. - Вон, а иначе мы потолкуем с тобой, как раньше толковали! Забыл?!
   - Ничего ты не потолкуешь, - дерзко перебил его Дадати. - Я сам с тобой потолкую!
   - Ах, ты щенок! - замахнулся Крунча, подаваясь вперед к мальчику. Набха с инстинктивным страхом отшатнулся назад и дернул за собой Дадати -- именно так набросился на него на балу господин Крунча. Набха не подозревал, что это движение грузного корпуса всплывет со дна его памяти, и оно всколыхнет самые кошмарные воспоминания.
   - Щенок -- это детеныш благородного животного собаки, а ты -- свинья! Ты зарос жиром и не соображаешь, кто тебе друг, а кто враг! - звонко парировал Дадати. Он выставил вперед руку, сузил глаза, едва уловимо шевельнул указательным пальцем. Это хватило, чтобы господин Крунча заскрипел зубами от обжегшей его боли.
   - Ты... Вы свамин! - в ужасе шевельнул губами Крунча. - Вы похожи на обычного мальчишку! Я не знал! Да, я не знал!
   - Я обычный мальчишка, только очень сильный, - сурово произнес Дадати. - Где Джарья?
   Вместо ответа гсподин Крунча вдруг бухнулся в ноги Дадати и принялся лобызать их с и причитаниями и мольбами найти его девочку. Пока Дадати брезгливо отдирал ноги от липнущего к нему седовласого человека в летах, Набха повернулся к госпоже Крунче, пронзившую его кинжально-острым взглядом. Взгляд женщины был устремлен под правое подреберье, отчего печень Набхи заныла и завибрировала. Матушка Джарьи, заметив реакцию Набхи, поспешно опустила глаза и успокоила нервные руки. Подрагивание хищных тонких кистей ее не укрылось от внимания Набхи.
   - Я все понял, брат, - сказал Дадати, - идем отсюда, меня тут тошнит.
   Он кое-как отбился от господина Крунчи и демонстративно сплюнул прямо на дорогой персианский ковер. Госпожа Крунча с трепетом и ненавистью посмотрела на мальчика.
   - Это действительно свамин? - спросила она мужа, когда названые братья оставили их.
   - Свамин. Точно свамин. Уж я-то их знаю!
   - Это хорошо, - медленно изрекла женщина. - Если у юноши в друзьях свамины, а юноша влюблен в нашу дочь, нам это может превесьма пригодиться и поспособствовать.
   Господин Крунча подумал, что завтра никто и никому уже не поспособствует, но делиться своими соображениями не стал. Тягостная ноша в виде пресной надоевшей жены должна быть сброшена. Если жить им осталось мало, пусть хотя бы последние дни пройдут без вечно унылой супруги.
   В беге Дадати был похож на собаку-ищейку, взявшую след. Он раздувал ноздри, крутил во все стороны головой и шел будто бы по запаху -- так хаотичны и непредсказуемы порой были его перемещения. Набха, натолкнувшись на него несколько раз, чуть приотстал, предоставляя мальчику поле для маневров. Дадати большей частью бежал дворами, и это было весьма кстати, потому что вид Набхи с двумя синяками, новеньким красным и стареньким зеленым, был страшен и несколько хулиганист. В любом случае внимание публики ему было бы обеспечено.
   - Она здесь, - сказал пацан, задирая голову вверх.
   Здоровенный хозяйственный флигель с маленькими окнами под самой крышей располагался на территории ремонтной мастерской общественных самоходок, куда Набха и Дададти проникли через отогнутые кем-то прутья ограды. Мальчик обошел по периметру здание и остановился напротив окна в торцевой части. Выставленный палец его указал, где именно находится пленница.
   - М-да..., - протянул Набха, изучив глухую кирпичную стену и подергав ручку стальной внушительной двери на противоположной стене.
   - Может, я пистолем выбью стекло, а Джарья выпрыгнет, - предложил Дадати.
   - Сдурел? Ты этим пистолем полдома выжжешь. А с такой высоты прыгнуть -- костей не собрать.
   - Ну, хоть камушек бросить. Чтобы она знала, что мы тут.
   - А она точно здесь?
   - Да точно, точно. Выслеживать биомассу -- этому первым учат в усилителях. Я даже могу сказать, о чем она сейчас думает.
   - О чем?
   - О папаше этом жирном. Грустно ей.
   - А обо мне не думает?
   - Ты братюня, не расстраивайся, девчонки такие дуры все...
   - Значит, не думает...
   - Слушай, вот только давай без нюней!
   - Да кто тут нюнит? Ты первый всегда нюниться начинаешь!
   Препираясь, названые братья набрали горсть камешков и принялись швырять их в вожделенное окно. Как Набха ни старался, ему ни разу не удалось попасть в цель. Зато мальчику посчастивилось произвести два удачных броска, чем он тут же неимоверно возгордился.
   Когда по стеклу что-то царапнуло в первый раз, Джарья, сидевшая все в той же турецкой позе, насторожилась, но даже и не подумала встать. Когда по окну чпокнуло камушком во второй раз, она, неспешно потягиваясь, приподнялась, косясь на камеру (где похитители повесили бдительное око, Джарья догадалась почти сразу, едва ее впихнули в камору), и так же неспешно подошла к окну, стараясь не показывать, что ее что-то заинтересовало. Джарья приподнятыми локтями и ладонями оперлась о стекло, растопыриваясь и загораживая возможный обзор, и замерла.
   Внизу, под окнами перетаптывались Набха и Дадати. Умник и сваменыш отыскали ее! Излишне радоваться Джарья не стала -- она уже испробовала колотить кулачками по окну, кричать, бить стекло и поняла, что все это было напрасно. Стекла, скорее всего, пуленепробиваемые, а место глухое и безлюдное. Поэтому девушка отошла от проема, для усыпления бдительности погуляла по каморе, потом подобрала блокнот и стилус и начала будто бы рисовать. Из-под пера выходили демонстративные зайчики и цветочки, но это было не главное. Главное то, что Джарья стояла у окна.
   - Она заметила нас, - сказал востроглазый Дадати. - Видел?
   - Видел. Только почему она отошла, едва взглянув на нас?
   - Ну, эти девчонки такие...
   - Нет, Дадати, не дуры. Я понял - она опасается камеры слежения.
   - О! Джарья снова появилась! Я полезу наверх!
   - Куда! Убьешься! Давай попробуем модуляцию!
   - Ну, давай.
   Братья, обнявшись, закрыли очи, произвели заклинания, но остались на прежнем месте.
   - Наверное, погрешность велика, - покачал головой Набха. - Нам нужно переместиться всего на один метр вперед и над десять вверх. Давай, отбежим назад.
   - Ну, давай.
   Но и это не помогло им. Молодые люди предприняли еще несколько попыток с разных углов двора, а потом махнули рукой.
   - Лучше я полезу, - заявил Дадати. - Так оно надежнее.
   Не обращая внимания на возмущенные увещевания Ваюха, мальчик ловко подпрыгнул и уцепился кончиками пальцев за выступ неровно положенного кирпича. Подтянулся, перебросил другую руку на похожий выступ, уперся ребром тонкой подошвы кед в шов между рядами кладки. Затем повторил трюк еще раз и еще раз. С высоты двух Набхиных ростов он крикнул:
   - Ерунда! Косорукие тут стенку делали! Можно ходить, как по лестнице!
   Дадати шустро добрался по самого верха под гулкое уханье сердца Набхи. Там он облокотился о внешний подоконник и помахал Набхе ручкой.
   Джарья, внимательно наблюдавшая за прохождением мальчиком сложного альпинистского маршрута, так же, как и Набха, выдохнула с облегчением, когда Дадати повис на локтях на уровне ее живота. Джарья плотнее прижалась к стеклу и выставила на обозрение мальчику блокнот, раскрытый на страничке с человеком в кепке.
   Дадати принялся крушить стекло, сначала кулаком, потом рукояткой пистоля, и все это время Джарья стоически якобы обозревала окрестности. К счастью, мальчик довольно скоро убедился в напрасной трате сил и успокоился. Он вскинул глаза на Джарьино лицо и заметил, что та подает знаки посмотреть чуть пониже.
   Чуть пониже был портрет того дядьки, что помог им с ночевкой в кельтиберийской деревне. Пиджачок в клетку и фуражка в клетку. Прямо как клоун. Зачем девчонка показывает ему это? Дадати снова попытался треснуть окно, но Джарья потрясла кулаком. Ладно, Дадати не придурок. Дадти понятлив.
   Джарья пригрозила кулачком заоконному балбесу, а затем ткнула пальцем в рисунок и пальцем же обозначила направление вниз на землю. Дадати пожал плечами и по-мартышечьи или, если угодно, по-паучьи, сполз к Набхе.
   - Дура она! - заявил он брату сварливым тоном. - Показала кулак и отправила вниз. А стекло у нее не бьется.
   - И совсем ничего не сказала? - разочарованно спросил юный Ваюх.
   - Еще показала картинку. Которую сама нарисовала.
   - А что на картинке?
   - Портрет старичка в клеточку. Ну, мы его в Кельтиберии первым встретили.
   Набха застыл на краткий миг, а затем застонал, хватаясь за лохматую светловолосую голову:
   - Блин! Какой же дурак! А еще в думатели подался!
   - Братюнь...
   - Как же я сразу не догадался!
   - Братюня!
   - Мы правильно тогда попали! Мы просили собор Шести Владык, и нас вывели к одному из них! А мы и не поняли!
   - Этот старикашка...
   - Этот милый доброжелательный человек, господин Рати -- Владыка, и мы прошли мимо него...
   - Да с чего ты так решил?!
   - Вспомни, Дадати, хозяин гостиницы, толстый Бру, сказал господину в клеточку, что тот никак не освоит местные привычки. Что никто из местных не одолжил бы денег бродягам. А что сие означает?
   - Что клетчатый -- не местный.
   - Правильно! К тому же, вспомни, его не было в в толпе, которая осаждала наши двери. Он чужак там. Или не чужак, но совершенно иных принципов жизни. И нам надо к нему. И мы, я думаю, можем спокойно потратить пару часов на то, чтобы встретиться с ним и сообщить, все, что знаем, не опасаясь за Джарью.
   - Почему? Ты ведь втюрился, тебе положено переживать и воздыхать! Ну и вопить, что ты, типа, не уйдешь отсюда без своей принцессы.
   Набха вздохнул и со всей силы отвесил нахальному мальчишке пинок в мякгкое место с неблагородным названием.
   - Вопить непродуктивно, - пояснил он. - А до завтра Джарью никто не тронет, поскольку ее отец чего-то ожидает от завтрашнего дня.
   - А вдруг его обманули?
   Набха сел на корточки, послал воздушный поцелуй Джарье, прильнувшей к окну своей темницы и сказал:
   - Смотри, брат, как получается. У нас есть три варианта: сыграть по-мелкому, сыграть по-крупному и сыграть, выходя за рамки правил игры. По-мелкому -- это пытаться вызволить Джарью всякими хитростями -- высаживать окно, устраивать засаду, разбирать крышу...
   - А это идея!
   - Ну, как вариант, если ничего другого не выйдет... Играть по-крупному -- это брать штурмом сей острог или брать в заложники тех, кто взял в заложники Джарью, чтобы под угрозой расправы потребовать освобождения нашего товарища.
   - Ага, с одним паршивым пистолем!
   - Зато с ясной башкой! - Набха красноречиво и нескромно постучал себе пальцем по лбу. - Но мы выйдем из организованной игры "Убей тех, кто знает о сваминах". Мы пойдем в атаку с двух флангов: мы разыщем мифический совет Владык, которого так опасаются свамины, и мы пойдем на переговоры с самими сваминами.
   - Ты спятил! - отшатнулся мальчик. - С ними нельзя переговариваться! Они враги!
   - Они прямые враги. Они опасные, но они понятные. А те, кто за нами гоняется, враги хитрые и во сто раз более подлые, чем сами свамины, потому что мы так и не знаем, кто это.
   - Знаешь, Набха, если бы я тебя до этого не знал, я бы подумал, что ты убог духом, и что ты сбежал из приюта для юродивых... Братюня! Ты слышишь?
   Нарастающий гул, стрекот и тарахтенье плотной завесой изолировали вдруг привычные городские звуки -- шуршание курений, жужжание мобилей, голоса людей и позвякивание эфиров. Шум доносился сразу со всех сторон, даже с неба. Молодые люди посмотрели наверх -- десяток воздушных самоходок с державной символикой стройной шеренгой двигались к центру города. Набха одарил заветное окошко тоскливым взглядом, а заметив в нем Джарью, по-прежнему следящую за ними с блокнотом в руках, показал сложенное клеточкой перекрестье четырех пальцев, ткнул затем одним пальцем на юго-запад и помахал руками, словно крыльями. Джарья, уже не скрываясь, кивнула, одобряя с лёту понятый ею план.
   По Литейному мосту, создавая невыносимую вибрацию в воздухе и на земле, сразу по всесм полосам движения текла вереница обертонеров, а за нею вслед -- амплитудеров. Над ними кружили штурмовые волчки-резонаторы. Их остроносые монококи отгноняли предупредительными выстрелами на боковые проезды гражданские мобили, расчищая путь колонне военной техники. Одна непокорная самоходка не пожелала уступать дорогу, ее водитель выскочил на асфальт и показал средним пальцем неприличный жест. В ту же секунду его окружили пять волчков и, потратив краткие доли секунды на определение частоты упрямого мобиля, безжалостно выпустили по нему колебательный пакет. Самоходка затряслась, а затем разлетелась на тысячи мелких обломков. Ошарашенный водитель, раненый осколками своего же мобиля, утер со лба кровь и отковылял на тротуар. Там он рухнул на руки загалдевших прохожих, быстро потащивших его в сторону лекарни на Моховой.
   - К водителям, не уступающим право проезда специальным видам транспорта, будут применяться воздействия третьего порядка, - громко оповестил усилитель голоса с одного из волчков, - предусматривающие уничтожение движущихся средств. В исключительных случаях неповиновения специальным видам транспорта разрешено применять воздействие четвертого порядка для полной ликвидации самоходного средства и его водителя.
   - А чего это? - прижавшись к Набхе, спросил испуганный Дадати. - Свамины уже напали?
   - Никто не нападал, - сердито произнес человек с рюкзачком за спиной. - Предводительство наше чудит. Управитель ушел в отставку, его головных сподручников в острог бросили, а поспешника по делам ставратным сегодня утром хватил сердечный приступ, и лекари не дают ему более суток жизни.
   - А кто же вместо верховного управителя теперь? - осведомился Набха.
   - Временно -- господин Сарага, верховодный небезызвестного ведомства державной огражденности по Санхт-Петербургу. И большая часть владельцев-промышленников высокотехнологического сектора продала свои предприятия все тому же ведомству.
   - Все продали?
   - Не все. Некоторые держатся... Да вы разве не смотрите головизор?
   - Не смотрим, - высунулся из-за Набхиной спины мальчишка, - мы только что из отпуска приехали.
   - Далеко, видать ездили, - сказал собеседник с котомкой.
   - В Кельтиберию.
   - Гляжу, вы там отлично отдохнули, - едко заметил прохожий, - С приездом!
   Набха покраснел и отвернулся. Дадати, как всякий мальчишка, увлеченно рассматривающий башенки обертонеров, бочковатые бока амплитудеров и стремительные виражи резонаторов, потянул его вослед громыхающей колонне:
   - Пошли! Интересно же! Никогда вживую не видел!
   И он потрусил параллельно машинам в стайке таких же любопытных пацанов. Набха побежал рядом, рассудив, что в компании детей и подростков он выделяется не очень сильно, а посмотреть, куда движется техника, и что происходит в городе, просто необходимо.
   Сразу за мостом техника разделилась на два рукава: один потек по набережной в сторону Дворцовой площади, а второй свернул на Шпалерную.
   - К Мариинскому и Смольному едут! - крикнул Ваюх, - Айда к Мариинскому! Там, наверняка, народу больше, и все понятнее!
   Однако почти сразу же, в районе Летнего Сада, по толпе мальчишек шарахнули обобщенной резонансной волной, и все дети, спотыкаясь, посыпались, попадали, разбивая коленки и локти. На ногах устояли лишь трое -- Набха и еще двое парнишек лет шестнадцати.
   - Детскую частоту выбрали, - проговорил Набха, вытаскивая из кучи-малы Дадати. - Похоже, не хотят, чтобы дети совались в опасные дела.
   - Как бы не так! - скептически возразил мальчишка. - Вечно ты слишком хорошо о всех думаешь. Вон, позырь -- чего ему надо? По-моему, он нас специально уронил, чтобы на тебя посмотреть как следует.
   Прямо над головой Набхи завис волчок с бордовой полосой на фюзеляже. Его обзорные камеры пристально изучали лицо возвышающегося над барахтающимися детьми молодого человека. Когда волновые локационные устройства волчка зашевелились, Дадати прошептал "Собор Шести Владык" и начал магический счет. Набха, чье дыхание замерло не столько волевым приказом себе, сколько от накатывающего осознания, что волчок вот-вот испустит резонирующую вибрацию, настроенную именно на его, Набхину сущность, глаза закрывать не стал. Поэтому он смог рассмотреть, что происходит, когда тело теряет свои плотные качества и обращается в модуляцию несущих волн. А ничего не происходит. Только туман и глухота...
   Волчок дал залп, но было поздно -- Набха и Дадати растворились в воздухе под изумленные восклики мальчишек и нескольких прохожих на тротуаре у парапета, пред чьими глазами разыгралась эта короткая удивительная сценка.
   Прохожие, ошарашенно застывшие в раздумьях, а что же это было, изумились бы еще больше, если бы могли видеть, как в полукилометре отсюда двое СВЯТЫХ неподобающе быстрым шагом, почти вприпрыжку, прошли по Литейному и завернули во двор дома с оливариусами. Как они резко остановились у фонтанчика с грязноватой застоявшейся водой, засыпанного фантиками и листвой, и, воздев руки к небесам, вознеся молитву, точно так же, как молодые люди, медленно растаяли. Как вместе с ними истошно завопила и потеряла очертания драная трехцветная кошка -- единственный свидетель сего действа.
   Но еще более привел бы прохожих в замешательство другой СВЯТОЙ -- долговязый, суровый ликом, в длинном допотопном облачении летящий над водами Невы (что категорически воспрещалось всем СВЯТЫМ, несмотря на их возможности и могущества!) прямехонько в Крепость Петра и Павла, на Государевом бастионе которого его уже поджидали три фигуры с развевающимися волосами, парусящими на крепком свежем ветру полотнами одеяний и такими же серьезными лицами.
  
К оглавлению
  

Глава 31. Набха, Дадати и Шесть Владык.

   - О! Вот здесь ты валялся! - Дадати ткнул пальцем в примятый участок лужайки. - А там вон Джарья!
   Про старика и Хему мальчишка упоминать не стал, и Набха деликатно принял его печальные намеки.
   - Главное -- не попасться на глаза местным пейзанам, - сказал Набха озабоченно. - Может, ты здесь посидишь? А если что, дашь знак пистолем, и я примчусь...
   - Оружие должно работать, а не пугать, - возразил Дадати фразой Джалы, но снова без прикосновения к его имени. - Я в воздух, а они в меня. Не, Набха, ты иногда такой дурак!
   - Все у тебя дураки -- и я, и девчонки, и бабки...
   - А что я поделаю, если у вас мозги на сторону свернуты? Глаз да глаз за вами нужен.
   Набха кивнул мелкому скептику:
   - Ну хорошо... Тогда огородами. Зайдем не с главной улицы, а с задворок.
   Чумазый лохматый терьер, чью шерсть с огромной натяжкой следовало бы назвать белой, с отчаянным лаем гонял по саду белку, лениво перепрыгивающую с одного дерева на другое. Белка была старой, нахальной и в сей момент явно издевалась над голосящей в охотничьем азарте псиной. В саду белке нечего было делать, фруктами она не интересовалась, и, как подозревал пес, являлась на чужую территорию только ради зловредных происков.
   Садовник, занятый прополкой земляничных грядок, на суматошного питомца не глядел и никакой реакции на бурные проявления собачих эмоций не выказывал. Он лишь изредка шлепал зарвавшегося барбоса по заду, когда тот с праведным огнем в глазах влетал на ухоженые посадки садовой ягоды.
   Пейзанин насторожился лишь в тот момент, когда собака затихла и глухо заворчала. Он стянул перчатки, поднялся с колен и поспешил к дальней калитке, чтобы выяснить, что побудило его любимца оставить увлекательную погоню за белкой. Заметив двух непрошеных гостей и песика, с утробным порыкиванием преградившего им путь, садовник широко улыбнулся и развел приветственно руки:
   - Мои любезные друзья! Рад вас видеть! Рад, что испытания модуляции проходят успешно!
   - Мы здесь по иной причине, - спокойно произнес Набха вместо приветствия. - Мы не испытатели, а скорее, просители, о могучий Владыка, что гораздо сильнее, чем я.
   Садовник, человек в клетчатом пейзанском сюртюке, мгновенно изменил выражение лица и холодно изрек:
   - Я готов беседовать с вами как частное лицо и как возможный ваш друг. Но я не склонен оказывать милость, пользуясь своим положением, тем, кто минуя все положенные обряды, пробует зайти обманным путем с черного хода.
   - Мы вынуждены ходить задворками, ибо не встретили понимания у жителей сей прекрасной деревушки, - парировал Набха. - И мы не просим милостей для себя, но ищем спасения целой планеты. Нам кажется необходимым срочно созвать Совет Шести Владык для передачи важных сведений о сваминах.
   - Сваминах? - переспросил клетчатый, чье превращение из радушного садовника-любителя на выслуженом отдыхе в грозного, наделенного огромной властью, человека было разительным, и чей рисунок набежавших на чело морщин четко обозначил того, кто привык принимать тяжелые ответственные решения. - Вам знаком этот термин?
   - Знаком не только термин. Я воочию видел их появление, а мальчик...
   - А отрок и сам является свамином, - закончил владыка, - что послужило причиной конфликта с пейзанами.
   - Вы проницательны, о, господин, что более сильный, чем я.
   - Свамин, - продолжил с едва проступающим любопытством осматривать Дадати господин Рати, - но не колдун. Так?
   - Так, - хрипло произнес мальчишка. - Я никому не вредю, потому что это аморально. В смысле, не врежу...
   - Рататоск! - крикнул владыка. - Мы идем гулять!
   Псина по имени Рататоск подпрыгнула на месте, взвизгивая и виляя в полете хвостом, и устремилась за ворота. Разочарованная белка поглядела ей вслед и нехотя спустилась с яблони. Поковырявшись ради приличия в паданцах, она удалилась в лесок. Ей за неимением знатного достойного противника было совершенно неинтересно наблюдать, как хозяин пса ушел в дом и вышел из него в тонком темно-сером костюме, белоснежной сорочке и шейном дымчато-голубом платке вместо галстука, как он подхватил трость и махнул ею, обозначая направление движения, как он сам, двое его посетителей и собака поспешили скрыться за поворотом на лесной дорожке в невысокой дубраве. Впрочем, на звонкое гавканье пса белка с сожалением обернулась, чтобы убедиться, что пес окончательно оставил затею поймать ее.
   В нескольких минутах ходьбы от поляны, на которую доставляли беглецов модулированные волны, сразу за речушкой в распадке, на каменистом склоне, поросшем вековыми дубами и пиниями, взору открылась скала и узкая расселина под ней. Отверстие было высотой чуть более человеческого роста, но нешироко и окружено густыми зарослями ракитника. Рататокс сразу, пометив кусты, устремился в углубление под утесом, демонстрируя уверенное знакомство с данным местом. Владыка Рати ступил вслед за псом, и Набха с Дадати, озираясь по сторонам, двинули за ним.
   Просторная пещера, освещенная косыми лучами солнца, бьющими из тонких щелей под ее сводами, была суха и чиста. Ровно посередине ее круглого основания возвышался огромный валун с плоским верхом и высеченной на нем прерывистой окружностью с шестью радиусами, образующими вместе с прилегающими частями дуг подобие то ли бегущих ног, то ли пейзанских кос. По периметру пещеры на равных расстояниях друг от друга располагались шесть каменных сидений, шесть тронов с высокими резными спинками. Рататокс вспрыгнул на один из них -- прямо напротив входа и склонил голову набок, поджидая хозяина. Владыка Рати коротким жестом согнал собаку с трона, сел на освободившееся место, а пес лег у его ног и шумно вздохнул. Набха и Дадати встали у центрального камня в ожидании остальных Владык.
   Ждать долго не пришлось. Не далее, чем через минуту в пещеру вошел невысокого роста человек азиатской наружности, чинно поклонился Владыке Рати и занял трон по левую руку. За ним последовал светловолосый господин с высокими рублеными скулами и холодными стальными очами. Он сел на трон без поклонов, с одним лишь легким кивком головы. Высокий, военной выправки человек, а также господин в очках, похожий на инженера-изобретателя из детских комиксов, синхронно вскинули в приветствии руки, чтобы затем неспешно и с достоинством опуститься на сидения по обеим сторонам от входа. Трон по правую руку от господина Рати остался свободным. В полном безмолвии пять Владык и Набха с мальчиком осмотрели друг друга, пока Владыка Рати не произнес:
   - Владыка Анантам опаздывает. Начнем без него или подождем?
   - Русские никогда не могут без интриги, - несколько раздраженно бросил Владыка слева от Рати. - Начнем без Анантама, господа.
   "Русские!" - кольнуло в сердце у Ваюха. - "Анантам -- русский. Кто же он?"
   - Я согласен с Вами, Владыка Саттвам, - поддержал господин Рати. - Владыка Апас?
   Азиат с колючими глазами кивнул.
   - Владыка Раджас?
   Высокий осанистый человек кивнул.
   - Владыка Манман?
   Господин в очках тоже кивнул.
   - Интересно, а как они так быстро появились здесь? - шепотом спросил Дадати. - Они что, тоже тут живут все в одной деревне?
   - Мы умеем передвигаться быстро, - сурово ответил Владыка Саттвам, отчего мальчик смутился и покраснел, - Что привело вас сюда? Владыка Рати сообщил, что дело неотлагательной срочности. Мы вас слушаем.
   Набха сжато изложил все свои злоключения, после чего в пещере воцарилась гнетущая тишина. Прерывая ее, Владыка Манман поднялся с трона и принялся мерно расхаживать по гроту с заложенными за спиной руками.
   - Мы же договаривались..., - мрачно вымолвил он. - Значит, договор расторгнут...
   - Мы пошли на очень большие уступки, - сказал Владыка Апас, - но сваминам и этого мало! Они вовлекают нас в тяжелейшее кровопролитие в истории человечества. Он вынуждают нас объявить им войну.
   - Погодите с войной, Владыко, - встал с каменного седала Саттвам. Он приблизился к юноше, обошел его кругом, выдержал долгий взгляд прямо в Набхины глаза, мельком скользнул по Дадати. - Я не верю ни одному его слову.
   - Поясните, - потребовал Рати, и пес с интересом уставился на Саттвама, словно тоже желал получить объяснение критическому убеждению.
   - Рассказ молодого человека красочен и ошеломляющ для впечатлительных обывательских сердец, - начал тот. - Но что у нас есть помимо сего фантастического рассказа? Свидетельства очевидцев? Их нет. Донесения распытников? Пусто. Жалобы ключевых фигур? Ни одной. Почему не донес до нас тревожную весть сам владелец энергетического предприятия? Как бишь там его...
   - Господин Крунча, - подсказал Набха. - Его понять можно. Он испугался за дочь.
   - Вздор! При желании он мог найти убежище у нас! Он мог преизрядно всполошить державные и наддержавные структуры, однако этого не сделал.
   - Если свамины пообещали сохранить жизнь ему и его чаду, он мог посчитать их слова более надежными для спасения, нежели действия землян, - возразил Владыка Рати.
   - Запуганный родитель порою непредсказуем в охранении живота чада своего, - согласился с ним Раджас.
   Но Владыка Саттвам жестко прищурил глаза и протянул:
   - Не-е-ет, господа, нет, дело не в этом. Вы прекрасно знаете, что по Галлийскому уложению наибольший вес подати приходится на Русь и на Веспуччию. Остальные державы мира систематической дани сваминам не платят, и страдают от них лишь изредка, как, например, при недавнем мороке или же при крайне редких изъятиях генетического материала. Сие положение не слишком устраивает нас, веспуччийцев, равно как и русских. Но если мы осознаем справедливость такого разделения и терпим его, то Русь постоянно мутит воду в надежде спихнуть свою малоприятную ношу на чужие плечи. Повторюсь -- мутит воду, хотя понимает, что ни одна держава мира, кроме Руси и Веспуччии не осилит обязанности по отношению ко сваминам, хотя только этим двум державам, и никому более, от них перепадают новые технологические разработки и новые космогонические знания...
   - К чему Вы клоните, Владыко? - перебил его Раджас. - То, что Вы не верите просителю, мы уже поняли. При чем тут Русь?
   - При том, что... Лагху Набха из рода Ваюх, - юноша вздрогнул -- он не называл своего полного имени! - Лагху Набха -- русский, и не просто русский, а специальный агент, чья задача состоит в том, чтобы внести сумятицу в наш круг, сбить с толку, одурачить, возможно, втянуть наши подконтрольные территории в вооруженный конфликт, а под шумок и суету позволить Руси выторговать значительные послабления.
   - Это неправда! - вскричал оскорбленный Набха.
   - Вы такой большой, а такой глупый! - вослед ему крикнул Дадати. - Или просто злой, и сами хотите поживиться за чужой счет!
   Владыка Саттвам навис над дерзким мальчишкой и зловеще рассмеялся:
   - Никто и никогда не откажется поживиться за чужой счет, мой дорогой правдолюб. Между ангелом и демоном разница лишь в том, что последний вершит свои дела молча, в то время как первый делает то же самое, но славословит при этом Господа.
   Владыка Апас скрестил на груди руки и несколько меланхолично заметил:
   - Ваши нападки, Владыко Саттвам, столь же бездоказательны, как и рассказ наших гостей.
   - Мне бы хотелось узнать мнение Владыки Анантама, - поддержал Апаса Манман, - Без него трудно принять чью-либо точку зрения.
   Владыки вопросительно посмотрели на Рати, тот едва заметно вскинул брови, а его пес Рататокс извиняюще заворчал.
   Набха переводил взор с одного Владыки на другого и со все более ускоряющимся темпом пульса узнавал всех их по очереди. Владыка Манман -- великий канцлер Северной Эуропы, известный как господин Тели. Непубличный, немногословный, на групповых голограммах со встреч державных управителей неизменно занимающий вторые планы. Владыка Апас, он же господин Дарви, -- архипрефект Индоазийского сообщества производителей материи и энергий. Дипломатичен и ловок настолько, что уже разменял четвертый десяток пребывания на высоком посту. Владыка Раджас, господин Снехах, -- наследник могучего клана бриттов, под чьим влиянием находятся все островные державы мира. Влатыка Саттвам... Кто-то из веспуччийских сенаторов, непримиримых и жестких. Кто именно, Набха, как ни старался, вспомнить не смог, но понял, что это самый тот человек, которого так старательно склоняют на все лады папирки всех без исключения держав мира. Ну, и Владыка Рати, чье именование Набха не знал, но, чей лик, открыв шлюзы памяти, извлек из раздела новостей о саммитах южноэуропейского содружества фисков.
   "Казна. Производство. Вооруженные силы. Наука. Координация", - подумал Набха, - "Вот что держат в своих руках эти пятеро. А что досталось Руси? И кто шестой Владыка?"
   Словно сообразуясь с Набхиными размышлениями, в самый неловкий момент выжидания в пещеру, деловито размахивая руками, практически строевым шагом вошел среднего роста жилистый широкоплечий человек с цепким оценивающим взглядом. Шевелюру он бы имел довольно редкую, но начинающиеся залысины человек успешно маскировал полувоенной короткой стрижкой. Близко посаженные округлые глаза придавали некоторое сходство с ночной птицей, и в целом, не красили человека. Нисколько не смущаясь, под оторопелое изучение пяти Владык, человек уверенно прошел к незанятому трону, легким кивком суженой к подбородку головы обозначил приветствие, и уселся, приняв свободную непринужденную позу.
   - Владыка Анантам? - первым догадался Рати.
   - Абсолютно верно, - подал голос пришелец. - Это я. Теперь это я.
   - А где господин Баллука? - сдержанно осведомился Манман. - Не последнем соборе он не предупреждал нас о предстоящей замене.
   - Господин Баллука болен. Вы можете связаться с ним в любой момент, чтобы удостовериться в законном делегировании моей персоне всех надлежащих полномочий.
   - Вы временно, - с усмешкой вопросил Саттвам, - или надолго?
   - У Вас тонкий взгляд, Владыка Саттвам, - также с усмешкою ответил ему Анантам. - Вы проницательны и верно подмечаете скрытое. Я надолго. Я готов выполнить все полагающиеся ритуалы и вступить на стезю служения миру.
   - Это потом, - остановил его Раджас. - И проверять Вас никто не станет. Достаточно того, что Вы сумели преодолеть заслон и войти в сие священное место. Вы знаете, для чего Владыка Рати созвал нас?
   - Не вполне. Господин Баллука передавал мне полномочия второпях, ибо здоровье его находилось в крайней опасности. Я не уверен, что в данный момент он жив...
   Ропот и возгласы изумления прокатились по гроту, но Владыка-неофит продолжил:
   - Господин Баллука имел больное сердце, о чем не подозревал с детства. Его хватил удар, и наши лучшие лекари борются с его внезапным недугом...
   "...поспешника по делам ставратным сегодня утром хватил сердечный приступ", - молнией вспыхнуло в голове у Набхи и, по всей видимости у Дадати, потому что тот быстро кинул многозначительный взгляд на братюню.
   - Значит, скоропостижный недуг, - не переставая усмехаться, произнес Саттвам. - Что ж. От этого, к сожалению, не застрахован никто. Мы собрались по горячей просьбе сего молодого человека. Он уверяет, что Земле грозит опасность, и виною тому -- свамины.
   Владыка Анантам сел вполоборота к Рати и уставился птичьими глазами на Ваюха и мальчишку. В груди у Набхи кольнуло. Лицо Анантама ему показалось ужасно знакомым. И ужасно неприятным.
   - Свамины? - переспросил Владыка Анантам. - Как любопытно!
   - Юноша из Санхт-Петербурга, Ваш соотечественник. Он сообщил нам о неприятных событиях в его городе, - сообщил Апас. - И он их связывает со сваминами.
   Анантам фыркнул, вызывая сей плебейской выходкой легкую тень недовольства на аристократическом лице господина Рати:
   - Смею вас заверить, ничего выходящего за рамки обыденных дел ни в Петербурге, ни на Руси не происходит. Юноша умело лжет, коли сумел втереться в доверие самым высокопоставленным лицам мира. Я решительно дистанцируюсь от всех росказней, что он вам тут поведал!
   Гневный ответ Владыки Анантама, казалось, поставил в тупик предержащих земную власть. Саттвам, как догадался Набха, пустился в раздумья о соотношении его, Ваюха, с Анантамом в хитроумной дипломатической партии супротив Веспуччии. Манман, стоя возле трона Апаса, о чем-то тихо заговорил, Раджас устремил отсутствующий взор на Рататокса, завалившегося на бок и сладко похрапывающего, и только Владыка Рати громко произнес:
   - Я верю юноше, поскольку сам был свидетелем его попыток найти нас. И я считаю, что нам нужно, отринув все наши разногласия, дать крепкий отпор инородной цивилизации, нагло и беззастенчиво обирающей нас, землян. Она видит наш мир как одноразовую сытную кормушку, высасывает соки и рано или поздно, опустошит Землю до дна. Даже если юноша ошибся, и свамины не лишат наш мир жизни в самое ближайшее время -- решительно и бесповоротно, они обрекут нас на мучительную многовековую смерть с долгой агонией. Не вам ли знать, коллеги, как обстоят дела с теми же местами силы или с развитием духа у людей!
   - Из десяти сакральных точек на островах в действии осталось лишь четыре, - сказал Владыка Раджас.
   - Люди ныне не крепки духом, - согласился Апас. - Моральные законы сдвигают рамки дозволенного все дальше, а вслед за ними сдвигаются врата законов упорядка. В душах человеческих не осталось ни благородства, ни жертвенности, ни сострадания, ни стремления творить.
   - Думатели закончились, - обеспокоенно изрек Манман. - На землях северной Эуропы последний думатель открылся десять лет назад.
   - У нас есть думатели, - заявил Саттвам. - И веспуччийская наука вплотную подошла к открытию альтернативы человеческому уму в процессе сгущения пространства.
   - Вы блефуете, - сверкнул очками Манман. - Сеть наших станций, охватывающая все населенные территории планеты, за последние два года не зафиксировала в Веспуччии ни одного случая ментальных выбросов в вибрационную сферу Земли, которыми сопровождается перешагивание будущего думателя рубежа могущества. Все записанные нами данные приходятся исключительно на Русь. У вас есть думатели, но это прежний запас.
   - Нет думателей -- нет высоких энергий, - сказал Рати. - А это голодная смерть либо скатывание к первобытному существованию.
   - Последний всплеск ментальности был нами пойман несколько месяцев тому назад как раз из Санхт-Петербурга, - продолжил Владыка Манман, - на предприятии упомянутого юношей Крунчи. В связи с этим, повесть нашего гостя мне кажется вполне логичной. Как учит нас история, покидая завоеванные земли, войско грабит и забирает все самое ценное. Думатели, а также генный материал -- самое ценное, что есть у людей. Думатели способны преобразовывать материю, подобно Творцу-Вседержителю, они и есть ближайшая проекция Творящих Сфер, а женщины сохраняют и рождают новых думателей... Я присоединяюсь к мнению Владыки Рати -- мы должны воспрепятствовать черным намерениям паразитов, сидящих на нашей шее!
   Апас задумчиво потер ладони, но после доли колебаний встал на сторону Манмана и Рати:
   - Индоазийские ресурсы изрядно потратятся, но мы готовы пожертвовать ими ради спасения Земли.
   - Набха -- думатель! - напористо и бесцеремонно встрял Дадати, выразительно посматривая на Саттвама и Анантама. - Если вы не придете на помощь, его заберут! А я-то знаю, что там ему грозит!
   - Думатель... Вот как..., - промолвил Саттвам. - И его лучший друг -- раскаявшийся свамёныш. Блестящий сценарий для наивных пейзан...
   Раджас, ухватывая мысль Саттвама, закончил недосказанную фразу:
   - И сценарий сей не русский, как поблазилось вначале. Сценарий написан сваминами. Не так ли, парень?
   Он вплотную подошел к Дадати, просвечивая мальчика пронзительными темно-серыми глазами. Тот вспыхнул, дернулся, но обнаружил, что не в состоянии пошевелить никакой частью тела, будто оказался туго спеленут невидимым полотном.
   - Вы жестоко ошибаетесь, - с горечью произнес Набха. - Вы сетовали на падение нравов, но сами же не способны открыть сердце простым и ясным чувствам! Вам всюду мерещатся заговоры и злокозни!
   - И речи выучены блестяще, - ухмыльнулся Владыка Саттвам. - Далеко пойдете, юноша..., - и громогласно объявил, - Я против! Веспуччия не станет обострять конфронтацию с цивилизацией сваминов! Я не верю ни единому слову этим лазутчикам!
   - Русь также отклоняется от навязываемой войны! - провозгласил Анантам. - Мы не видим тревожных знаков катастрофы на наших территориях! Все это чушь!
   Пятеро высказавшихся Владык и Набха с Дадати поглядели на Раджаса, единственного не определившегося в своем мнении человека. Тот выдохнул и, усаживаясь обратно на трон, изрек:
   - Я, как и мои коллеги Анантам и Саттвам, считаю излишним разбрасываться бесценными резервами ради сомнительной угрозы. Я против.
   - Мнения распределились поровну, - подвел итог Владыка Рати, - а, значит, мы ничего не решили.
   Безмятежно дремавший пес неожиданно приподнял голову, сфокусировал уши на выход, насторожился. Выждав некоторое время, он подскочил и с оглушительным лаем бросился вон из грота. Рати замер, а потом сообщил:
   - Там двое, мужчина и женщина. Они сумели пройти первый заслон, и стоят у второго.
   Апас недоверчиво переспросил:
   - Они прошли первый заслон? Кто они?
   - СВЯТЫЕ, - что-то разглядел потайным взором Раджас. - Потому и прошли.
   А дальше произошло нечто невообразимое. Приуставший от долгого стояния Набха стал перетаптываться на месте, когда в пещеру с диким мявканьем влетела черно-бело-рыжая кошка и, не найдя сквозного прохода, принялась носиться по свободному пространству, проскальзывая четырьмя лапами на поворотах и при резких сменах траектории. За ней с упоением погнался Рататокс, повизгивая от свалившегося счастья, клацая над ухом бедного приблудшего животного великолепными молодыми клыками. В истошном вое и бешеной кутерьме пара непримиримых врагов закидала песком всех присутствующих людей, оттоптала непредусмотрительно вытянутые ноги, оглушила неукротимыми децибелами ревущих глоток.
   - Они мне осточертели! - не выдержал Раджас. - Пусть зайдут хозяева кошки и утихомирят эту кошмарную тварь! Владыка Рати! Откройте им заслон, а я повешу маскировку!
   Владыка Рати вроде бы ничего не совершил, но Набха с изумлением заметил, как тут же с внешней стороны пещеры раздались обрадованные голоса: "Да вот же вход!", а затем под каменные своды ступили два человека с легким сиянием над контурами тел. Почуяв лучезарные теплые истечения от пришельцев, кошка замолчала и взметнулась по длинным одеяниям женщины на ее плечи. Там зверюга улеглась горжеткой и на всякий случай зашипела. Рататокс гавкнул для приличия, но только лишь для того, чтобы показать, что последнее слово всегда остается за гордым псом.
   - Вы обсуждали открывшуюся Земле угрозу, - чинно поклонившись, начала СВЯТАЯ. - Я вижу обрывки ваших слов. И я вижу недоверие, исходящее от Вас, Вас и Вас. - СВЯТАЯ кивком обозначила обращение к Раджасу, Саттваму и Анантаму. - Мы здесь, чтобы развеять последние сомнения. Вы знаете, что наши пути не пересекаются -- Вы правите этим миром, мы оперируем в иных слоях. Но то, что мы видели своими глазами несколько дней назад, может привести к исчезновению всех уровней Земного бытия.
   - СВЯТАЯ ИУЛИТА и СВЯТОЙ ХРИСТОФОР, - едко произнес Владыка Анантам. - Покровители женщин и путешественников. Какие дамские заботы и какие проблемы туристов натолкнули вас на мысль о вселенской опасности?
   - Вы недавно вошли в круг избранных, - повернулась к нему ИУЛИТА. - И Вы еще не осознаете меру своей ответсвенности, иначе Ваши шутки не были бы столь поверхности, господин Рхатан!
   "Рхатан!" - снова озарило вспышкой бедную головушку Набхи. - "Уж не его ли имя упомянул в запальчивости господин Крунча?"
   - Мы приносим извинения за не вполне уместную иронию, - сказал Владыка Рати, грозно стреляя глазами на Анантама. - Мы готовы впитать любую информацию, какой бы фантастичной она не выглядела.
   СВЯТАЯ ИУЛИТА погладила кошку и примирительно продолжила:
   - Кто-то или что-то отбирает девиц с наилучшими задатками по интеллекту и здоровью. Отбор женщин происходит под видом соискания на лучшую барышню Санхт-Петербурга, организованного влиятельным предпринимателем Крунчей...
   - Крунча! Снова он! - воскликнул Раджас.
   - Все было бы тривиальным и не внушающим опасения, но выбирают не самых красивых, и не самых фигуристых, а именно тех, кто несет самый качественный генотип. Мы, как особы допущенные к определенным уровням могущества, способны зримо отличить здоровый наследственный материал от бракованного, и нам не мешает выносить оценку внешняя привлекательность человека.
   - К тому же действо господина Крунчи сопровождается применением филиногенераторов, то бишь тайным воздействием на жюри и зрителей. Кому-то очень надо собрать в одном месте и в один час самый ценный человеческий материал, - вставил СВЯТОЙ ХРИСТОФОР.
   - Это свамины! Это им надо! Мою мамку также выкрали, как украдут этих девчонок! - заволновался Дадати.
   - А не проводит ли сам господин Крунча незаконный эксперимент? - предположил Владыка Анантам. - Опыт по выращиванию думателей?
   - Я не очень поняла мальчика, кто такие свамины, - сказала СВЯТАЯ ИУЛИТА. - Но я знаю, что во время странного и необъяснимого для меня обморока всех жителей моего города, девиц, отобранных для последнего тура, сей обморок не затронул. Я сама наблюдала, как шли они, в удивлении перешагивая через упавших горожан.
   - Их будто бы пропитали антимоскитной противопаразитной жидкостью, - дополнил ХРИСТОФОР.
   - Петербургский Совет СВЯТЫХ крайне озабочен всеми перечисленными феноменами, - изрекла ИУЛИТА. - Совет СВЯТЫХ считает, что был обязан донести до высокого Собора Шести Владык сии тревожные приметы.
   СВЯТОЙ ХРИСТОФОР встал прямо напротив Раджаса и задумчиво прибавил:
   - Знаете, сейчас в городском воздухе разлит страх и невыносимая неопределенность. Люди боятся невесть чего. Правительство борется с невидимыми врагами, повсюду войска штурмовиков и законников, но даже не это пугает.У людей после морока словно не хватает сил. И все, в том числе и я, охвачены дурными предчувствиями...
   - Предчувствия СВЯТЫХ дорогого стоят, - пересохшим голосом молвил Владыка Раджас.
   Он прошелся по кругу мимо шести тронов, он потрепал по холке Рататокса и снова пристально осмотрел Дадати. А затем произнес:
   - Свамины, о досточтимые святые слуги Господни, есть плесень на теле человечества, его беспощадная всепожирающая раковая опухоль... Я принимаю опасность ситуации. Я изменяю свое мнение и готов предоставить островные ресурсы для противостояния сваминам.
   - Вы совершаете большую ошибку, - раздраженно заявил ему Владыка Анантам. - Неуместная инициатива может разрушить хрупкое равновесие между нами и сваминами.
   - Равновесия нет. Есть затишье перед бурей, - осадил Анантама Рати. - И более, чем неспокойные новости, меня волнует Ваше упорное замалчивание ситуации. Гонцы со смутными вестями прибыли из Вашей державы. СВЯТЫЕ, чьи области интересов никогда доселе не затрагивали наши епархии, и чья индифферентность к мирским делам стала притчей во языцех, сами явились на наш Собор и тоже из Руси. А Вы, Владыко, настырно и непреклонно делаете вид, что ничего не происходит. Я могу понять Владыку Саттвама, действительно не замечающего опасностей на землях Веспуччии, но Вы...
   - Никто не посмеет указывать, как Руси жить, - надменно ответствовал Анантам. - И никто не заставит подчиняться великую державу во имя мифического сотрудничества. Нас -- меня и мою страну -- ничто не удерживает в узких рамках Собора Владык.
   - Вы желаете разорвать все связи с миром? - недобро прищурился Владыка Апас. - Вы начинаете путь в высочайшем кругу с объявления о выходе из Собора?
   - Во Владыки не принимают волюнтаристским решением кучки людей, Владыкою объективно и автоматически становится управитель огромнейшей и сильнейшей державы мира. Тем не менее, моя позиция вовсе не в том, чтобы разрушить устойчивые и плодотворные взаимовлияния. Я всего лишь заявляю, что со сваминами Русь бороться не станет, ибо свамины не представляют серьезной угрозы.
   Вмиг покрасневший разгорячившийся Набха прочистил легким кашлем горло, а затем сказал, тыкая пальцем в грудь Владыки Анантама и шалея от собственного безрассудства:
   - Вы не желаете видеть угрозы, потому что Вы предали всех нас, вступив в тайный сговор со сваминами за спиной у остального мира...
   - Ты осознаешь, безумец, - медленно, с расстановкой вымолвил Анантам, - что сейчас последует? Ты понимаешь, что кара за огульные обвинения высокой персоны будет жестока?
   Но Владыка Раджас остановил его:
   - Погодите, Владыко. Пусть он договорит.
   - Он не похож на самоубийцу, - хмыкнул Апас. - Пусть закончит обвинительную речь!
   - Говори! - полоснул кинжальным взглядом Саттвам.
   Набха, волнуясь и наливаясь румянцем до состояния вареной свеклы, продолжил:
   - Если бы премногоуважаемая СВЯТАЯ ИУЛИТА не упомянула настоящее имя владыки -- Рхатан, я бы, скорее всего, не сообразил, не сопоставил разрозненные в моей голове факты, но сие имя будто ослепило меня и осветило единую логическую нить всго происходящего...
   Он снова прокашлялся.
   - ... Дело в том, что у господина Крунчи похитили дочь, и он, предполагая, что я как-то связан с похитителями, отослал меня насмехаться над ним к самому господину Рхатану, из чего я заключил, что господин Рхатан имеет некоторое отношение к похищению. Я стал думать, а чего же добиваются похитители, и не смог придумать ничего более подходящего, как шантаж. Тогда возник закономерный следующий вопрос, а что хотят от господина Крунчи похитители?
   - Деньги? - пожал плечами Владыка Рати.
   - Если бы дело было только в деньгах, дочь Крунчи давно была бы на свободе... или бы ее уже не было в живых... Но она жива, и господин Крунча почему-то ожидает завтрашнего дня, хотя деньги для него не проблема. Значит, от него потребовали что-то иное. Такое, что погрузило его в бездонную пучину тоски. Я... Мы побеседовали с ним. Он в жесточайшей депресии. Его дочь сказала мне как-то, что господин Крунча не пьет, но я заметил ополовиненную бутыль огонька на столе во время нашей беседы. И это навело меня на мысль, что у него потребовали нечто самое дорогое, разумеется, после дочери.
   - Что же это? - вопросил Манман.
   - Любой человек более всего дорожит тем, что досталось ему трудом, и что он сотворил сам. У господина Крунчи это дети и его фабрика. Деньги ничто, если есть предприятие высочайших технологий с извечно востребованной продукцией. Я могу заблуждаться, но я бы решил, что у господина Крунчи должны будут забрать фабрику.
   - Как это частное событие связано с обвинением в измене? - строго осведомился Раджас.
   - Я бы и не связал, но на улицы нашего города вышли обертонеры и амплитудеры и куча другой тяжелой военной техники. На город никто не нападал, для усмирения распоясавшихся криминальных элементов достаточно нескольких штурмовых бригад законного ведомства, но тогда к чему войска на улицах и проспектах? Ответ напрашивается сам собой, когда по головидению тебе сообщают, что ведомство державной огражденности скупило большую долю предприятий города, что верховный управитель городского предводительства ушел в отставку, что его сподручники в остроге, а поспешника по денежным делам хватил сердечный приступ...
   - Что-то это мне напоминает, - заметил с усмешкой Саттвам.
   - В городе и, как я сейчас вижу, в стране поменялась власть, - сказал Набха. - И это произошло посредством насилия. Меня бы не смутили пертурбации в Смольном и Мариинском, это у нас бывает нередко, но в добровольную продажу фабрик я не поверил. Видя перед глазами пример господина Крунчи, я решил, что тот же метод, что и с ним, применили ко всем остальным. Промышленников вынудили продать фабрики... Нет, не продать, отдать добровольно приблизительно таким же шантажом...
   - Свамины, - напомнил Рати.
   - Да, казалось бы, при чем тут свамины? Позволю себе напомнить вам, многоуважаемые владыки, что более могучие, чем я, что сваминов я увидел своими глазами у господина Крунчи, и там же своими ушами услышал, как он упоминал о помощи сваминов. Свамины поспособствовали в его продвижении, так он заявил. А еще его дочь рассказала, что давным давно господин Крунча был веселым и добрым, но после открытия фабрики по сгущению пространства его будто перепрограммировали, он стал злым и раздражительным. То, что он был когда-то приличным человеком мне верится с трудом, поскольку со мной он обошелся так, что это выходит за все разумные рамки. Но я не об этом... Сопоставляя данные факты, я пришел к выводу, что фабрику господину Крунче помогли создать свамины, а он за это платил им щедрую дань энергетическим концентратом, произведенным лучшими думателями державы. Я не хвалю себя, я всего лишь повторяю слова Крунчи.
   - Набха -- самый крутой думатель! - ввернул Дадати, и на его мордашке отобразилась неприкрытая гордость. Он потоптался и сел на землю, опираясь спиной о камень с таинственным символом.
   - Если у господина Крунчи отбирают его детище, то, таким же образом вынудили расстаться с предприятиями и остальных владельцев. Тех, кто приобрел положение, деньги и власть благодаря сваминам. Тех, кто всего достиг сам, не тронули. Проводя параллели с промышленниками, смею предположить, что и власть предержащие, восшедшие на высокие посты посредством влияния сваминов, смещены мягко или жестко -- в зависимости от степени сопротивления. Кого-то в острог, кого-то в лекарню, а кто-то сам подал в отставку. Но тогда что это значит?
   - Что? - нетерпеливо спросил СВЯТОЙ ХРИСТОФОР.
   - Это значит, что у владельцев фабрик и у высоких чинов есть некий артефакт, получив который легко приобретаешь в придачу славу, богатство, влиятельность, ну и чего еще там обычно желают люди. И знаю, что это за артефакт. Я понял, что знаю, когда у меня в голове всплыли слова нашего соратника, погибшего по вине господина Рхатана. Он описывал события столетней давности со всеобщим мороком и упомянул о людях, которые мороку не подверглись. Один из них пообещал пожаловаться в Совет Шести Владык, дескать, совсем распоясались -- теперь я понимаю, что речь шла о сваминах, -- но второй остудил его критическим замечанием о том, что тогда всплывет правда о договоре кровью.
   - Кровь! - воскликнули в унисон СВЯТАЯ ИУЛИТА и Владыка Рати.
   - Да, кровь. Я только не знаю, свою ли кровь надо пожертвовать или чужую принять, но о крови также говорил мне и внук одной почтенной дамы, слывшей среди родных убогой духом и вырвавшейся, подобно Дадати, из заточения у сваминов. Внук уверял, что все, кто был связан со сваминами, пили человеческую кровь, и он видит тех, кто сделал это, и тех, кто подвергся вампиризму.
   - Ну и сказочки, - вздохнул Рхатан. - Какой талант пропадает! По таким сказочкам надо филинограммы снимать -- кассовый успех будет обеспечен!
   - Не сказочки, - тяжело проговорил Набха. - К сожалению, не сказочки, потому что господин Крунча и его прихлебатели пили мою кровь. И уверяли сваминов, что без этого не могут прожить. Как бы я хотел, чтобы все это оказалось сказочкой!
   - И я, - молвил Дададти из-под ног братюни. - Тогда бы все были живы. И Чатака, и Хема, и Джала, и твои родители.
   - Когда я стал наводить справки о сваминах, меня заметили и на меня открыли охоту. Добрая жещина Хема, служившая сестрой в клинике для убожцев, подсказала мне, что все, кто интересовался синдромом черного свамина, есть такой интересный психический недуг, все погибли при странных обстоятельствах. Сама Хема тоже погибла... И я задал себе очередной вопрос -- а что с того, что я знаю о сваминах? Почему так старательно убирают людей, слышавших о них? Ответ прост до тривиальности.
   - А ты мне ничего не говорил, - удивился мальчик.
   - Я не был уверен, брат. Итак, ответ прост. Свамины не оказывают никому преференций. Кто к ним обратится, тому и помогают, того возносят и осыпают благами, требуя взамен то, что им кажется огромной ценностью, а для людей сущей ерундой. Поэтому никто, взявший власть в свои руки, не может быть до конца уверен, что и к ним не придут и не потребуют награбленное, так, как в свое время это сделали они. Поэтому те, кто планировал прибрать сваминские капиталы, упорно и целеустремленно зачищал общество от людей, знающих о сваминах даже самую малую толику. Поэтому я бы предположил, что участь всех смещенных и обворованных, их участь несчастным образом предрешена.
   - А господин Рхатан? - бросил быстрый взгляд на нового Владыку Апас.
   - Господин Рхатан прежде, чем взойти на пост Верховноначальника Руси, служил верховодным ведомства державной огражденности. На пост управителя города он посадил также чиновника из своего ведомства. И вообще, сие ведомство практически никому не подконтрольно и обладает мощнейшими ресурсами. У него в подчинении все силовые и законные структуры. Ему не подчиняется только Верховноначальник державы, но это досадная неприятность нынче устранена. - Набха повысил голос и завершил, - Я утверждаю, что это с его ведома и по его прямому указанию в нашей державе совершен тайный переворот, и опора господина Рхатана -- свамины!
   - Если это правда, - сурово произнес Владыка Манман, - Владыка Анантам заслуживает изгнания из нашего круга и экпроприации всех его полномочий..
   - Вы верите мальчишке более, чем досточтимому человеку, управителю огромной и могучей страны? - подал голос молчавший Владыка Саттвам.
   - А чего тут верить? - выпалил Дадти, вскакивая на ноги. - Я сейчас посмотрю, не пил ли он кровь! Если пил, то он точно сваминский подхалим!
   Взор мальчика на краткий миг затуманился, придавая лицу незнакомый взрослый вид, а затем Дадати молвил:
   - Я так и думал... На нем кровь. Он упырь, как и Крунча.
   После такого оглушительного заявления СВЯТЫЕ синхронно между собой отшатнулись от Владыки Анантама, Раджас сжал кулаки, а сам Ратхан метнул в сторону мальчика нечто невидимое, отчего тот поперхнулся и стал задыхаться, не в силах пошевелить ни руками, ни ногами. Казалось, его шею обвила веревка, сдавливанию которой Дадати отчаянно сопротивлялся. Он начал синеть и хрипеть, и СВЯТОЙ ХРИСТОФОР направил на него раскрытые ладони. На кончиках пальцев СВЯТОГО заплясали голубые огоньки, от рук волнами пошло тепло - Набха ощутил его ласковые касания - и Дадати смог со стоном, словно выныривая с большой глубины, сделать жадный протяжный вдох.
   - Невелика храбрость с ребенком тягаться, - презрительно бросил в лицо Ратхану СВЯТОЙ ХРИСТОФОР. - Стало быть, отрок рек правду.
   - В том нетрудно убедиться, - СВЯТАЯ ИУЛИТА очертила полукружие поверх головы Ратхана, в чьих глазах поблескивали искры злобы, тщетно скрываемые за напускным выражением равнодушия, словно накрыла его воздушным колпаком, - мы, силою Отца нашего, по воле и благословению Его, умеем видеть более других человеков. Мы, как правило, не обращаем наши умения на людей сего мира, но в критических ситуациях мы дозволяем себе проникновение в некоторые их тела. И то, что я в сей момент вижу, не может обрадовать господина Ратхана...
   - Вы тоже видите чужеродную кровь? - вопросил Саттвам.
   - Я бы не сказала, что это кровь определенного человека... Скорее, это субстрат животворящей силы, но состав его мне на глазок установить сложно. Он схож с кровью. Чрезвычайно схож, но не кровь. Схож с соком растений, но не сок. Одно могу сказать точно - влага сия не встречается на Земле в чистом виде. Отдельные компоненты ее присутствуют и в крови, и в воде морской, и в слезах, и в яде змеином...
   - Я это вижу как кровь! - упрямо повторил Дадати.
   - Достаточно того, что жидкость инородна, - сказал Владыка Манман. - Честнее слова СВЯТЫХ разве только слово Господа. И мое сердце говорит мне, что жалкий самозванец по имени Рхатан недостоен входить в Собор Шести Владык.
   - Сердце, - растянул тонкие губы в подобие улыбки Владыка Саттвам. - С каких пор, Вы отказываете голове в пользу сердца?.. Но в сущности, Вы правы, и нам до выяснения всех нюансов этого грязного дела не стоит наделять Ратхана силою Владыки.
   - Встаньте у камня, господин Ратхан, и возложите на него руки, - грозно потребовал Владыка Рати.
   Несостоявшийся Владыка Анантам с отсутствующим выражением лица сделал шаг вперед и... растаял. Его смутная тень провисела в воздухе несколько скунд, а затем не осталось и ее.
   - Глупец, - вздохнул Владыка Раджас. - Он сам подписал себе приговор.
   Владыка Рати положил на плечо Набхе правую руку, заглянул в его широко распахнутые глаза и прознес:
   - Вы сделали, что смогли. Далее наша забота. Возвращайтесь домой и отключите все эмоции. Прекратите думать и вести мысленные беседы, как это ни сложно. Отпустите весь негатив в своей душе, простите всех, кого сможете и кого не сможете. Радуйтесь. Пребывайте здесь и сейчас, и не торопите время. Сваминам нужен ваш плач, ваш гнев, ваша тоска и ваше уныние, ибо все перечисленное -- их хлеб. Они вползают в тебя через врата мысли, и чем уже будут дверцы, тем тяжелее им придется.
   - Я понял, - твердо сказал Набха. - Я думатель, и мне непросто будет не думать, но я постараюсь.
   - Оповести всех знакомых и уйми голову. Помни, что обычное оружие против сваминов бессильно, но это не значит, что человечество не способно противостоять им.
   - А Рхатан?
   - Оставь его. Вокруг тебя то, что ты носишь в сердце. Отпусти Рхатана из сердца, и он лопнет, как мыльный пузырь.
   - Мне непонятно сие, о великий Владыка Рати, что более мудрый, чем я.
   - Понимание придет, когда ты освободишь ум. А теперь иди.
   Набха пожал в недоумении плечами, почесал за ухом у кошки, подозрительно сканирующей обстановку с надежного плеча СВЯТОЙ ИУЛИТЫ. Та улыбнулась юноше:
   - Нет-нет! Кошка не моя. Ее случайно сюда занесло.
   Осознав неведомым образом, что речь идет о ней, кошка привстала, выгнула спинку и потерлась лбом о Набхину руку. Рататокс, сердито наблюдавший за излияниями нежности чужой приблудной животины, ревниво залаял, на что кошка распушилась, зашипела, замахала растопыренной лапой с выпущенными когтями. СВЯТАЯ ИУЛИТА вскрикнула -- когти остальных лап лезвиями вонзились ей в плечи, и стряхнула кошку на пол. Обрадованный Рататокс тут же кинулся на нее. Владыка Апас засмеялся, а Раджас застонал.
   - Да вы накиньте на них веревку, как на меня накидывали, - предложил Дадати, - да и выведите их.
   - Животные нам не подчиняются, - сказал Рати. - Увы.
   - Тогда я их выведу.
   Дадати легонько приподнял брови, ловя взглядом визжащий, катающийся по пещере клубок. Едва он сфокусировал зрачки, и кошка, и пес затихли, по инерции пробежали несколько метров, а затем рухнули на песок. Дадати взял кошку на руки и виновато произнес:
   - Она сейчас очнется. Я ее выпущу, когда мы уйдем. И собачка тоже очнется, не переживайте.
   Набха и Дадати с кошкой на руках вышли из пещеры, щурясь от нахлынувшего ослепительного солнечного света, и животное слабо мявкнуло. Еще через несколько секунд кошка подобралась, а потом сама спрыгнула на траву.
   - Невежливо как-то, - сказал Набха. - Ушли и не попрощались.
   - Ну, давай, крикнем им до свидания.
   Дадати с готовностью подался в заросли ракитника, огораживающего вход в пещеру, но с возгласом удивления вылетел обратно.
   - Ты чего? - спросил Набха.
   - Там нет входа!
   - Не может быть!
   - Иди сам посмотри!
   Набха раздвинул кусты и озадаченно взъерошил чуб:
   - Точно. Одна скала.
   - А помнишь, они о заслоне говорили?
   - Думаешь, камни -- это видимость?
   Набха потрогал подножие утеса, толкнул его плечом, с разбега наскочил и пребольно ударился грудью.
   - Если и видимость, то какая-то очень каменная и непробиваемая, - поморщился он.
   - Братюня, я вот не догнал, что они сами собираются делать?
   - А они еще не придумали. Сам посуди -- не при нас же все решать. У них там тайны свои, владыческие, а тут мы с тобой -- два залетных орла...
   - Тайны? А давай мы их подслушаем.
   - Как, позволь спросить, мы это сделаем? Тут ни дырки, ни расщелины, только ветер шумит в листве.
   - Это у тебя ветер шумит, а я могу...
   - Расширить воротца слуха? Как со зрением?
   - Типа того.
   - Дадати, брат, это нехорошо. Это недостойно и неприлично.
   - Блин, опять заладил! Тут Земля в опасности, а он о приличиях думает! А, между прочим, они как раз обо мне говорят...
   - Дадати!
   - Спорят, свамин я или человек....
   - Дадати!!
   - СВЯТАЯ тетка говорит, что свамин, потому что во мне кровь не человеческая, а СВЯТОЙ мужик говорит, что человек, потому что душа у меня человеческая...
   - Дадати!!!
   - А теперь они говорят, что это неважно, и что надо мобилизовать и привести в готовность запасы...
   - Дадати!!!!... Какие запасы?
   - Не знаю. Они не говорят. А СВЯТАЯ ИУЛИТА... во имечко-то... говорит, что она не видит на Земле столько добра, сколько надо...
   - Какого добра?
   - Да я почем знаю? Наверное, где-то у них какое-то добро припрятано. А СВЯТОЙ ХРИСТОФОР говорит, что можно позаимствовать в местах силы...
   - Господи! Одни загадки!
   - А теперь этот сердитый, ну, Саттвам, говорит, что он все равно не верит, и если никакой угрозы не обнаружится, он потребует двадцать пять процентов мобилизованнных ресурсов.
   - Да, это своего не упустит. Мне он тоже...
   - Да тихо ты! А остальные согласились. Ну и правильно, потому что понимают, что это не выдумки... Шухер...
   - Что? Какой шухер?
   - Не, шухра... Не, не так. Шукра ратхан... Шуккра ратхах...
   - Кто такие слова говорит? Что это?
   - Это СВЯТОЙ ХРИСТОФОР. Он говорит, что древние предания описывают необъяснимое явление - внутреннее сияние Земли, которое очищает и возрождает жизнь на планете. Говорит, что оно, как антисептик, смыло бы этих сваминов.
   - Первый раз о таком слышу.
   - Во, и Владыки тоже не слышали. Еще ХРИСТОФОР говорит, что это сияние поднимается из плотных слоев мира, и как его вызвать, непонятно. А Саттвам и Раджас говорят, что не желают тратить время на прослушивание волшебных сказок, и что надо обсуждать дела по существу.
   - Понятно, Дадати, что ничего не понятно. Кончай подслушивать, надо бы убраться поскорее, пока еще раз нас не застукали борцы с колдунами.
   - Ага, - сказал Дадати и поднял на руки жалобно мяукующую кошку. - Возьмем ее с собой. Пропадет она тут.
  
К оглавлению
  

Глава 32. СВЯТЫЕ ПЕТР, ПАВЕЛ и кающийся КУКША.

   Почтенная дама в изысканной, хотя и несколько старомодной шляпке, на прогулку в Крепость приходила несколько раз в день, благо идти было недалеко -- с угла Кронверкского и набережной. Дама считала длительное пребывание на свежем воздухе главнейшим залогом здоровья и, не жалея себя, совершала моцион при любой погоде. Ей нравился вид, открывающийся с берегов Невы у стен бастионов, простор, от которого захватывало дух, нравились даже технологические вкрапления в пейзаж, такие, как вереница мобилей в небе и снующие по реке плавучие самоходки. Ей нравились лица людей, посещающих Крепость, ибо на них, как правило, светились восторг и неподдельная радость, вызванная пребыванием в столь прекрасном уголке города. И еще ей нравился покой, разлитый по всему острову -- остров был непроходным, располагался вне ежедневных дорог работающего народа и служил только лишь для отдохновения и досуга.
   Однако за последние несколько дней спокойное течение времени на булыжных мостовых Крепости нарушилось странными возмутительными событиями. Сначала на западный берег острова приземлилась проржавелая, вековой давности самоходка. Вернее, не приземлилась, а приводнилась, и затем выпрыгнула из Невы на газон, смяв траву и оставив за собой черные пятна ойли. Самоходкам въезд в Крепость был запрещен, но эта, презрев правила городского уклада, вторглась на заповедную территорию, чтобы простоять несколько минут и улететь далее на Петроградку.
   Затем три человека с опустошенными взорами возникли непонятным образом на спуске к воде, просидели на камнях в полном молчании, замочили ноги, и только на оклик дамы пришли в себя. Да пусть бы они сидели, где хотели, и как хотели, но среди них был ребенок, а крепкий свежий ветер совершенно не располагал к оздоровительным процедурам в реке прямо в верхней одежде. И что удивительно -- мальчик, прохлаждающий ступни в ледяных волнах Невы, был даме знаком! Он уже появился однажды пред ее очами в схожей ситуации -- тоже в воде, но с другим молодым человеком. Оба раза даме пришлось внимательно расспрашивать сопровождающих мальчика, и оба раза сопровождающие как-то отбивались, но объяснения их казались даме вымученными и неестественными.
   Второе появление мокроного мальчика ознаменовалось буйными метаниями древней самоходки его деда по улочкам Крепости, а затем воздушным боем с патрулем законников. Пожилая дама и сама не слишком жаловала надменных ястребов из железного ведомства, но чтобы подбивать летунов -- это уж слишком!
   Но Бог с ними, с мальчиками и их сумасшедшими родственниками! Что взять от выживших из ума стариков и растленного молодого поколения? Увы, приходится признать, что они поступают совершенно в русле современных тенденций. Картина же, открывшаяся очам дамы нынче утром, была настолько возмутительна, настолько противоречаща представлениям дамы об общественном порядке и природоустройстве, что хотелось присесть на лавочку, протереть глаза и облегченно вздохнуть -- ба! да это всего лишь сон!
   Дама как раз вышла из-за стены того зубца крепости, что обращен к Дворцовому мосту, когда над ней, чуть ли не сбив ногами в грубых ботинках ее шляпку, просвистел высокий косматый человек в развевающейся рясе. Дама оторопело подалась назад и разглядела, что прямо по воздуху на высокой скорости несется СВЯТОЙ, придав телу для пущей обтекаемости горизонтальное положение и выбросив вперед обе руки. Он совершил на лету стремительный кульбит, крутанувшись бочкой, и очутился на стене у Флажной башни. Там его поджидали двое других СВЯТЫХ -- худой и плотный. От их волос, зачесаных со лба, ниспадающих на плечи в белых одеяниях, исходило тонкое сияние. Лица обоих были встревожены, равно как и приземлившегося их сотоварища.
   Человек, пусть даже и СВЯТОЙ, летать сам не может. Это пожилая дама знала точно. Летают только самоходки: волчки -- за счет раскручивающей силы Штайнеруса, мобили -- за счет пронизывающих линий Мандельброниуса и неэффективные летуны и геликоптеры -- за счет упругости воздуха. Человек прозрачен для сил Штайнеруса и Мандельброниуса, а опираться на воздух ему нечем, чай не птица с крыльями. Поэтому парящий над землей СВЯТОЙ вызвал в душе дамы полное смятение. СВЯТЫЕ, конечно, более близки к Престолу Господню, они неуязвимы и сильны, но законы природы специально для них никто не отменял!
   Дама беспомощно оглянулась. Немногочисленный народ в Крепости, похоже, ничего не заметил. Кто-то с любопытством кинул взгляд на трех СВЯТЫХ в старинной одежде, кто-то удивился их дружному появлению в необычном месте, но только и всего. Дама поправила шляпку, меленькими шажками подошла к острому перелому Нарышкина бастиона и навострила уши. Снизу СВЯТЫХ не было видно, зато голоса доносились прекрасно.
   - Так ли все зловестно, друже, как ты возгласил? - басовито вопросил один.
   - Так ли желено и карьливо, как живописует лик твой? - тенорком подпел второй.
   - Увы мне, братия, увы! Осквернен я грехом! Омрачен изроком! Кровь на мне чужая! И нет мне прощения!
   - Кровь? - хором воскликнули бас и тенор.
   - Кровь.
   - Сшествуй за нами, брате, - помолчав, сказал низкий голос. - Возсудим сие в божнице.
   Звук цокающей поступи подсказал любопытной даме, что СВЯТЫЕ удаляются к Невской куртине. Она отбежала, насколько позволяла узкая береговая полоса, от стены и, придерживая шляпку рукой, задрала седую голову в кудельках к небу, мимолетно досадуя на себя, что не надела убор с лентами. Фигуры в длинных одеяниях ей почти не были видны, но по макушкам, колышущимся в такт шагам, она поняла, что они направляются к спуску у Коммендантской пристани. Дама, чрезвычайно взволнованная подслушанным, поспешила за ними по отполированным камням, сверяя курс с лысоватой, ближней к ней макушкой, однако резкий порыв ветра сдул с кудельков шляпку -- любимую голубую шляпку с васильками по окружности тульи, -- вследствие чего даме пришлось спасать драгоценное имущество, а когда непокорная шляпа была поймана, СВЯТЫЕ исчезли из поля зрения.
   СВЯТОГО КУКШУ провели в собор, и там, в одном из приделов, усадили на низенькую деревянную скамеечку самой примитивной конструкции. СВЯТЫЕ, худой и в теле, сели напротив него на точно такие же стольцы.
   - Летати в облацех возбраняется, - начал тонкий. - Не потому, что смущение в умах вызывается, но потому, что силы, дарованные Господом, недостойно истрошати на пустую забаву.
   - Я знаю, брате ПЕТРЕ, - смиренно опустил взор СВЯТОЙ КРУНЧА, - но на то есть веская повада.
   - Излей душу, друже.
   - Я испил кровь человеческую...
   КУКША вымолвил фразу и замялся. Увидев же оцепеневшие лица собеседников, заторопился объяснить:
   - Я не знал, друже ПАВЛЕ и друже ПЕТРЕ. Я желал воспомоществовать одномирникам, таче плотным человекам. Но я ошибся, поддавшись соблазну...
   Он вновь опустил глаза и, буравя колючим взором мраморные плитки под ногами, поведал без утайки о всех своих деяниях. Свой рассказ он завершил с поднятой головой и твердой решимостью в сверкающих из-под густых бровей очах понести жестокое, но справедливое наказание:
   - Обиднее всего, братия, что я сам гневно клеймил все новолепное, отступающее от взрощенных в веках устоев, и сам же поддался бесовскому блажнению, испрельстившися першпективами и широкими горизонтами. Абаче сознавая грех свой, я уготов приняти жестокую кару, дожедо придется возвернути все могущества, коими я был наделен на посту СВЯТОГО КУКШИ.
   СВЯТОЙ ПАВЕЛ наморщил лоб:
   - Погоди каяться, друже. Коли выпитая тобой влага не была кровью любобуди человека, грех твой не есть грех.
   - Но будучи сборной корвью человечества, выпитое можно расценить как вызов всем людям сразу! - возразил СВЯТОЙ ПЕТР. - С ним брат наш всевиновен пред целым миром!
   - Я к вам, братия, пришел не для пустобрешного покаяния, - серьезно произнес КУКША, - но для испрошения совета, как возмощи исправить положение. Сила моя возбуянилась и нанесла урон нескольким людям. Коли ее не утихомирить, плотные мои подопечные начнут скончаватися чередою, а за сим фундаментом рухнут стены и кровля, то бишь наши одномирники!
   - Значит, ты помогаешь одним, утягая жизненную мочь у других..., - задумчиво изрек СВЯТОЙ ПАВЕЛ, покачивая головой. Его темные власа упали на выступающий лоб, он небрежно откинул их. - Значит, сила черпается не от горних сфер, но от человеческих...
   - Кто-то с помощью сей влаги пробил канал людского благовозмогания, - предположил СВЯТОЙ ПЕТР. Он, в силу своей комплекции склонный к постоянному движению, вскочил со скамьи и, принялся мерно расхаживать по приделу. Легкие белые кудри его взметывались на сквозняке над теменем, когда ПЕТР пересекал линию приоткрытой двери. - Я вижу некое подобствие тучи... Темной тучи, словно из гнуса кровососущего. А ты, брате, видишь ли?
   - Вижу, - кивнул ПАВЕЛ. - Я и ранее над человеками наблюдал сие, а теперь и над тобой, КУКШО. Разве что ты, КУКШО, замыкаешь темные вервия на себя, а от людей они тянутся к другим людям.
   - Вот как! - воскликнул КУКША. - Я ничего такого не сподобился видеть!
   - Коли сподобился бы, - резонно заметил ПАВЕЛ, - не стал бы испивати из рук тех, над кем черные клубы курятся. Сие видение назряче лишь первому кругу Престолоприближения.
   - И что эти тучи означают? - уставился на него СВЯТОЙ КУКША. - И давно ли вы их зрите? И над кем вы их зрите?
   - Я их возглядаю давно, еще со старобытных времен, но ранее вервия сии были тонки и малочисленны, и я не мог бы различить, от кого они исходят. Ныне же выделилась целая купа человеков с темными тенями, - сказал ПАВЕЛ.
   - Законники сплошь в дыму, - сказал ПЕТР, - да многие власть имущие.
   - А господин Маникам -- он тоже был с облаком?! - нетерпеливо вопросил КУКША.
   - Маникам? Кто это? - удивился ПАВЕЛ.
   - Как же! Верховный управитель городского предводительства. Глава города.
   - Еда надобеть нам наречения все упоминать? - пожал плечами ПАВЕЛ, демонстрируя категоричекую отстраненность от мирских суетливых дел. - Кабы человек какой был интересный, а упоминать лишь за чиноначалие...
   - А вот я помню, - приостановился подле КУКШИ СВЯТОЙ ПЕТР. - Толстый такой, навроде тебя, ПАВЛЕ.
   ПАВЕЛ сначала нахмурился, а потом улыбнулся:
   - Ну, говори, коли помнишь.
   - Облачко вкруг него имелось, олно на голограммах узреть лезно было. Но я бы не сказал, что оно было черным -- серое, так вернее.
   - С облачком! - торжествующе заключил КУКША. - Я так разумею, что все, кто с облачком, испивали бесовскую влагу! А ныне же и я, старый дурень!
   - И все они черпают свои силы из возмогания иных людей, - подвел итог ПЕТР. - Упыри, ежели глаголить прямогласно.
   КУКША, мрачно зыркнув в тонкое оконце под сводом, спросил:
   - Но откуда они взялись? Кем породились изначально?
   - Вопрос..., - вздохнул СВЯТОЙ ПЕТР и переменил маятниковую манеру расхаживания по божнице на бег по кругу.
   - Не людские это придумки, - молвил СВЯТОЙ ПАВЕЛ. - Не буди огружен я многими знаниями, сказал бы, что это диавольские злокозни. Но диавол живет лишь в сердце человеческом...
   - Инопланетяне? - предположил КУКША.
   - Господь с тобою, брате! - замахал на него руками ПАВЕЛ. - Мы сами себе и диаволы, и инопланетяне!
   - Кровь есть энергетическое тело человека, побуждающее оного быть живым и отражать в себе высшие миры. Кровь есть информация, связующая телесное с духовным. Через кровь плоть человека учится чувствовать и мыслить, ибо на ней, как во гнозисе, записаны правила, как быть не токмо живым, но и творящим. А еже сии темны облаци проистекают из чужой крови, то воспрепятствовать их вторжению лезно лишь своей кровью, несущей противовес вторгающейся, - неторопливо изрек ПЕТР, прерывая ходьбу возле КУКШИ.
   - Как две волны с противуположными фазами, - понимающе кивнул тот. - Загасить отток противуходом.
   - Нет-нет! Отнюдь не так! Не противуток физический имел я в виду, а противуназначенность! - заметив, как КУКША захлопал ресницами, ПЕТР пояснил, - Ежели упырь высасывает из тебя силы, то противуток означал бы высасывание из него, и собство твое не будет отличаться от собства упырного. А буде ты противуназначен хотениям упырным, ты изольешь свои силы на других, предложишь себя, отдашь себя другим, то бишь сей поток направиться не к тебе, а от тебя!
   - Упырь утянет все мои мочи, а я ему поспособствую? Так что ли? - удивился КУКША.
   - На первый взгляд тако. На первый взгляд глупо и чудовищно: ты воспомоществуешь врагу своему! Но знай, друже, что ничего магического нет в природоустройстве - ни в фюзисе, ни в эфирах, и коли ты есть сам упырь, то щедрым излиянием своей души ты сотворишь противуток забору инородной тебе мощи и перестанешь быть таковым, а коли не есть упырь, усилишь вибрации забираемых материй до того, что канал передачи не сдюжит, изорвется, иссечется под натиском могучих волн.
   - Благоже, благоже! - воодушевился КУКША. - Инако молвя, я должен возлюбити всех в этом мире и денно и нощно творити добро! А разве не есть то моя нынешняя работа? Я ведь и, помогая одномирникам, имел распахнутое сердце и светлые намерения!
   - Ты, друже КУКШО, верно понял, да не до конца, - хмуро отозвался ПАВЕЛ. Его смуглое лицо затянуло пасмурью, отчего стало казаться еще более смуглым. - Будучи непроизвольным упырем, ты во искупление должен будешь пожертвовать своей кровью, поделиться с тем, кто в ней остро нуждается. Но, друже...
   ПАВЕЛ смешался, примолк, но КУКША сам закончил его проникновенную мысль:
   - Но я могу умереть от сего действа. Тако?
   - Тако, яко же сотворил сие и Превсемилостливый Брат наш Иисус Христос.
   - Я готов, - с ледяным спокойствием произнес КУКША. - Но как мне уведать, кто вознуждается в моей крови?
   - Мы сами дадим тебе, брате, знать. ГЕОРГИЙ, я зрю, уже освободил тебя временно от обязанностей СВЯТОГО КУКШИ, пребуди же пока здесь, помолись и очистись душою, а час наступит - мы призовем тебя, - сказал СВЯТОЙ ПАВЕЛ.
   - Надобно ли тебе чего? - вопросил участливо ПЕТР, но КУКША помотал головой, закрывая глаза и начиная беззвучную молитву.
   СВЯТЫЕ обитатели Крепости тихо вышли из придела, и за дверью ПЕТР сказал:
   - Он не подведет, я разумею сие ясно. Но ты, друже, уже приметил кого-то для воспоможения?
   - Приметил, ПЕТРЕ. Тот паренек...
   - Думатель?
   - Он самый. Над ним и его сотоварищами такие тучи, что диву даешься, как ощо они живы.
   ПЕТР замер с застывшими глазами, а затем встревожено вымолвил:
   - Сотоварищи? У него только один сотоварищ - отрок незрелый.
   - Один? - вскричал ПАВЕЛ. - Не может быть!
   Он так же, как собрат, застыл на краткий миг и горестно покачал головой:
   - Один... Что-то стряслось, ПЕТРЕ. Кабы он сам не сгинул, наш уноша! Столько в него вложено, и на тебе!
   - А знаешь, ПАВЛЕ, этот отрок..., - колеблясь, протянул ПЕТР, - кого-то он мне напоминает. Озрак его знаем и наважен. Или это блазнится ми?
   ПАВЕЛ всмотрелся - легкая рябь морщин пробежала по его челу:
   - Сежде и мне знаем. Но я не могу узреть искропытьне.
   СВЯТЫЕ переглянулись и, не сговариваясь, развернулись в сторону архива. На центральной площади у Ботного дома они столкнулись с пожилой дамой в голубой шляпке. Дама с нескрываемым любопытством устремилась за ними вослед, но ПАВЕЛ сурово глянул на нее из-за плеча, и старушка, запнувшись, остановилась - она вдруг забыла, зачем и куда она идет.
  
   В свертке, заботливо вложенном в карман Дадати женушкой Атхианы, оказался бутерброд. Мальчик разделил его пополам и пихнул в бок рассеяно оглядывающегося Набху. Набха послушно взял половинку, да так с ней и замер. Мальчик пихнул братюню еще раз, тот встрепенулся и механически сунул еду в рот.
   - Невкусно? - спросил обеспокоенно Дадати. - А мне так ничего.
   - Вкусно...
   - Хороший был сыр?
   - Хороший.
   - Брат! Бутер был с мясом!
   - Да, точно, с мясом, - повинился Набха. - Ты, Дадати, вот что... Я тут подумал... Короче, ты лети сейчас домой, отыщи профессора Чандрамаса, он тебя не прогонит. Или к Атхиане пойди... Хотя он странный какой-то...
   Дадати с подозрением заглянул в глаза Набхи:
   - А чего это ты ты меня гонишь? А сам?
   - Я... Мне надо одному побыть.
   - Фигушки, - воспротивился Дадати. - Можешь не отпираться, я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ерунду ты думаешь.
   - Я думю о Джарье.
   - Ага, о Джарье!... Ну, в смысле, о Джарье, но не сюси-пуси, поцелуйчики там, сиськи-письки..., - Дадати пригнулся, и рука Набхи, занесенная для оплеухи, просвистела мимо. - Братюня, ты все время забываешь, что я немножечко больше тебя вижу.
   - Ну и что ты видишь?
   - Ты о сваминах думаешь. О том, как выйти с ними на связь, чтобы спасти эту рыжую.
   - Предположим.
   - Брось ты эту затею. Свамины тебя сожрут с потрохами и не поморщатся. Им только девки нужны, да и то ненадолго.
   - Но они же вступают в связь с промышленниками или законниками, и те живут себе спокойненько.
   - Те им хорошо платят, а у тебя есть чем заплатить?
   - Крунча платил им сгущенкой, значит, у них есть потребность в источнике энергии. Если они помогут освободить Джарью, я отдам им все, что надумаю в течение ночи. У нас ведь до завтра вечер и ночь, а я за это время смогу много надумать, у меня сейчас столько материала для раздумий...
   Трехцветная кошка осторожно выглянула из-за лопуха, получила порцию ветчины из рук мальчика, деликатно съела ее и нырнула обратно в траву. Дадати щелчком сбил со штанины жука, перелетевшего на его ногу в поисках твердой опоры с качающегося на ветру стебелька, и вздохнул:
   - Дурак ты, хоть и думатель. Если так все просто, то почему свамины просто тебя не выкрали и не заставили прямо работать на них? Почему это они с господина Крунчи дань собирают? Захватили бы всю вашу контору в рабство, и все...
   - У них там нет надлежащего оборудования. Ты должен сам об этом знать.
   - Да есть там оборудование! Целая толпа всякого оборудования! Там есть такое, что тебе и не снилось! Я не придумываю, брат, это правда!
   Набха помолчал. Он лежал в высокой траве на склоне овражка. Ласковое журчание ручейка и тихий щебет далеких птах наполняли умиротворящей завесой звуков ароматную прохладу лощины и лесной опушки. Запрокинув руки за голову, Набха разглядывал неспешно проплывающие облака, и в их непредсказуемых формах ему неуклонно мерещились черты Джарьиного лица.
   - Тогда я отдам себя, - просто сказал он. - Джарья может не дожить до утра. Заложников, как правило, убивают. И случается, это, как правило, на рассвете.
   - Набха!
   - Ее отец что-то не передал шантажистам, и только поэтому Джарья жива. Как только он передаст, ее уберут.
   - Набха!!
   - Возможно, завтра ему подготовят бумаги на передачу фабрики.
   - Набха!!!
   - Не ори, прибегут пейзане и утащат тебя.
   - Уж лучше к пейзанам, чем к сваминам.
   Набха привстал на локоть, с нежностью пригладил вихор мальчика:
   - Ладно, оставим эту тему. Ты, наверное, прав. Тебе спать не хочется?
   - Хочется. И есть.
   - Ты обжора, брат. Ты съел целый кусок хлеба и все тебе мало. - Набха зевнул. - Может, вздремнуть с полчасика? Сделаем на дубу гнездо и подрыхнем, а?
   - Гнездо? - отозвался с энузиазмом Дадати. - Давай! Будем, как орлы, с тобой!
   - Скорее, как орангутаны.
   Ни одна мальчишечья душа не устояла бы против заманчивого предложения соорудить тайное убежище на раскидистых ветвях дерева. Демонстрируя изрядную ловкость, Дадати наломал сухих веток, связал их выдранными стеблями гравилата, оплел осокой. Затем соорудил второй такой же плотик и наложил его на первый так, чтобы плетения оказались перпендикулярны друг другу.
   - Должен выдержать, - уверенно сказал мальчик. - Главное, ровную площадку найти пошире.
   Набха, усевшись соединять травой два слоя лежанки, ткнул пальцем на огромный дуб, под чьей могучей кроной уместился пяток дубков помельче:
   - Вон какой великан! И ветви у него толстые.
   Дадати, поплевав на ладони, с цепкостью обезьяны взобрался вверх по морщинистому стволу до первой ветки, а затем взбежал по ветвям вверх, как по ступеням, до искривленной развилки. Оттуда он крикнул:
   - Здесь классно! Лезь ко мне!
   Набха, проклиная себя за лень и отсутствие усердия в былых занятиях физкультурой, кое-как дополз до листвы, с трудом подтянулся на ветви, перекинул на нее ногу и улегся отдыхать. Пока он набирался сил для дальнейшего путешествия вдоль по дубу, Дадати спустился вниз за лежанкой и без труда втащил ее на выбранное место. Казалось, гравитация на него совсем не распространялась. Набха с завистью глянул на мальчишку снизу вверх -- тот уже вколачивал плотик в трехлучевую развилку, с изяществом белки-летяги перескакивая с ветки на ветку.
   Когда Набха вскарабкался на лежанку, Дадати уже расслабленно раскинулся, свесив руки в трепещущую, негромко шуршащую резную листву.
   - Здорово ты придумал! - счастливо улыбаясь, пробормотал он. - Все-таки, думатель -- это голова...
   Спустя мгновенье он уже спал. Рядом с ним, свернувшись клубком, дремала невесть откуда взявшаяся кошка. Набха перегнулся над мальчиком, проверяя, надежно ли держится гнездо, погладил по шелковой спинке зверька, а затем и сам прикрыл глаза.
   Владыка Рати наказал не тосковать, не гневаться, не плакать, не сердиться. И не думать. Значит, тосковать, гневаться, плакать, сердиться и думать -- верный способ заслужить внимание сваминов. Набха стал припоминать имена трех пришельцев, чье появление он наблюдал в пыльном чулане Крунчей. Граха, Шастра и Алайя. Последнее имя звучало наиболее внушительно, по разумению Набхи, и он решил сосредоточиться на нем. "Явись ко мне, свамин Алайя, - прошептал он почти беззвучно, но с жаром в голосе, - Явись и выслушай меня". Эти слова, как мантру, он повторил несколько десятков раз, после чего принялся ворошить в памяти недавние страшные события. Он до крови разбередил сердце картинами мертвых своих родителей, с застывшими глазами смотрящих в небо из-под откинутого равнодушным законником черного полотна. Он полоснул себе душу окровавленным ножом, вынутым из обмякшего тела сестры Хемы. Он еще раз отстрелялся с Джалой и еще раз ощутил тяжесть его корпуса, прикрывающего собой от волновых пуль штурмовика. Его снова затошнило от вида дымящихся кишок в глухом дворе у глухой стены, и снова вскрикнул от выстрела в голову раненому пленнику в цитадели Кумбхи. Он заплакал -- бесшумно, без слез -- от осознания, что никогда уже в его любимом северном хрустальном городе не будет уютного спокойствия и беззаботного течения жизни, как прежде, что колонны амплитудеров и обертонеров будут вечно загаживать своим видом сказочные площади и волшебные набережные, что тонкая дымка петербургского воздуха сменится черными липкими клубами, от которых тесно в груди и муторо на душе.
   Отрыдав, отгневашись, Набха взялся за проективную геометрию. Он исследовал размерности проекций на всевозможные виды пространств во всевозможных, каковые были доступны его знанию, метриках, и неожиданно для себя открыл проекции дробных размерностей, словно бы отсвечивающих на некоторые промежуточные, посерединные слои универсума. Набха рьяно пустился тралить, зондировать и ощупывать свойства сих подвисших проекций, чтобы окончательно остолбенеть от удивления -- они получались вполне самодостаточными полями с полным комплектом групп движений и симметрий. И сии проекции как бы сдвигали, сплющивали размерности, чтобы потом их последующие проекции относительно них самих так же могли попадать в дробные подпространства. И эта вложенность не имела конца, как не имеет конца бесконечно дробимое трансцендентное число...
   И он снова прошептал несколько раз:
   - Явись ко мне, свамин Алайя!
   И вскрикнул, но звук собственного голоса не услышал, равно как и ничего не увидел, потому что очутился вдруг в полной темноте, тишине, не ощущая ни запахов, ни жестких сучьев под лопатками, ни даже силы тяжести. Он словно бы повис в черной соленой воде, и из всех проявлениий мира остались одни лишь его настойчивые мысли. Мысли хаотично вспыхивали, бились о черепную коробку, путались. Именно от их безобразного поведения, а не от внезапной потери органов чувств, он расстроился и растерялся.
   Набха попробовал шевельнуть руками, однако так и не понял, удалось ли ему это. Он попытался задержать дыхание, вернее, подумал, что попытается задержать дыхание, но не смог отыскать в себе ни один орган для исполнения сего желания: из всего, чем обладал Набха, будучи человеком, остались только раздумья и эмоции.
   Давным-давно, когда юный представитель славного рода Ваюхов был совсем крошкой, он считал, что никакого мира вокруг него нет, что все это придумки его воображения - нет ни солнца, ни домов, ни мобилей, ни кошек, ни людей. Никого. Только маленький Набха, придумывающий себе свой личный космос и сам себе наполняющий его звездами, планетами, материками, городами и людьми. Эти люди порой поступали не так, как хотелось бы Набхе, и он, засыпая вечером, размышлял и строил планы по переделке глупого народца, а, заодно, и по улучшению климата и флоры с фауной, но утром благополучно забывал о демиургических планах.
   На Набху накатили вдруг эти детские солипсические воспоминания, и ему на краткий миг даже почудилось, что тогда он был прав, и мира вне его нет, и не было, а была лишь кажимость, которая текла, пока что-то питало ее, да наконец-то кончилась. Набха усилием воли отогнал сию идею, хватаясь, как за соломинку?, за спасительный довод о невозможности создания чего-либо, в том числе и призрачной кажимости, без первоначального акта творчества, а, значит, без пространства приложения этого акта. Неважно, где оно расположено, главное -- оно есть!
   - ...убогий заморыш..., - глухая ватная фраза пробилась в Набхины уши, - ... червяк...
   - ...ему надо воротца расширить... он же человек..., - второй голос, потоньше, начал говорить более внятно, чем первый, но затем тоже смялся, словно перестала крутиться старая виниловая пластинка с записью.
   - ... у женщин это легче...
   - ... лучше там поговорить...
   И столь же внезапно, как пропали все ощущения, мощный поток света, звуков и ароматов вдруг хлынул и окатил болезненно-сладостной волной растерянного Набху. Он обнаружил себя по-прежнему на дереве в компании кошки и мальчика, однако мальчик уже не спал -- сидел, обняв колени, - а рядом в воздухе парила полупрозрачная тень.
   - Ты звал меня? - услышал Набха, подскакивая от неожиданности.
   Тень то расплывалась, то наливалась формой, и Набха, вглядываясь в нее, сумел опознать одного из трех сваминов, посетивших господина Крунчу несколько дней назад.
   - Звал, - Набха решил обойтись без реверансов вежливости, - ибо желаю сделать Вам предложение...
   Свамин равнодушно скользнул взором сквозь Набху и вскинул руку, каковую медленно опустил, после того, как Дадати звонко вскрикнул:
   - Я привел его к тебе, отец! У меня получилось это!
   Ошарашенный Набха уставился на Дадати, и тот, пряча от него глаза, продолжил:
   - Это лучшая голова в мире, отец! Ты не пожалеешь!
   Свамин, плавающий в воздухе, подобно амебе в морской воде, замер, чуть пошевелил пальцами, и все трое -- Набха, Дадати и он сам, принявший вполне плотный вид, очутились на земле под дубом. Кошка с протяжным мяуканьем ринулась за ними вслед.
   - Ты мой отец, - сказал Дадати, вставая напротив Алайи. - Я вижу в тебе свою кровь.
   Алайя, высокий и красивый, чересчур красивый для мужчины лет сорока, с фигурой безупречного сложения, облаченной в облегающее серебристое одеяние, земных аналогов которого Набха не смог подобрать, как ни старался, шевельнул губами:
   - Это так. Ты мой сын.
   - Я сбежал сюда, чтобы ты мог мною гордиться. Я нашел и приманил самого сильного думателя. Теперь ты будешь жить безбедно. Я сделал это ради тебя, отец. Я хочу, чтобы ты знал это.
   - Я богат, и мне не нужны подарки. Ты поступил не как саргах, но как человек. Это недопустимо.
   - Мне было скучно, и я хотел приключений! Нас в усилителях учили всякой ерунде и не пускали на большие дела! Неужели тебе, отец, в мои годы не хотелось того же?
   Алайя с легкой тенью любопытства посмотрел на мальчика.
   - Кто тебя родил? - молвил он.
   - Не знаю. Я звал ее мамка, - ответил без малейшей печали Дадати. - А потом меня забрали в усилитель.
   - А как тебе удалось очутиться здесь?
   - Я притворился глупым. В усилителе я слыл неспособным и ленивым, и меня не стерегли. Никто не подозревал, что я взломал поле арифмосов и по ночам, пока другие спали, изучал его. Там я нашел нужный арифмос, нашел точку привязки и воспользовался ими.
   - Не тот ли ты парень, что удрал во время инспекции?
   - Да, отец, это я.
   - Я слышал об этом случае. - Алайя скрестил на груди руки, и некоторое подобие горделивости мазнуло легким штрихом его смуглое лицо. - Ты похож на меня в детстве.
   Набха, душу которого сковали вдруг ледяная опустошенность и не выразимая никакими словами горечь предательства, судорожно вздохнул. Легкие, стянутые невидимым обручем, не сумели раскрыться для достаточной порции кислорода, и у Набхи закружилась голова. Кошка, сунувшись к Дадати и наткнувшись на незримое препятствие, обжегшее ее розовый нос, пискнула по-мышиному, чтобы затем в ужасе метнуться в кусты дикой жимолости. Свамин, заметив животное, прищурился, направив взгляд в сторону его убежища, и кошка в кустах завыла, завопила дурным голосом, а затем затихла. Дадати дернулся, но презрительно произнес:
   - С животных толку мало, чего силы зря тратить.
   Слова эти были для Набхи последними перед тем, как его снова затянула липкая трясина безмолвия и черноты.
  
К оглавлению
  

Глава 33. Соискание в Иовелеоновом игрище.

   Воздух над Матисовым островом всегда был свеж и до хрупкости прозрачен. Сколь угодно душная дымная погода заканчивалась у чугунного ограждения недлинной реки Пряжки, словно над темными водами бывшего чухонского протока парила скрытая от взоров, плотная, упругая завеса. В жаркие воскресные дни на остров стекались жители Адмиралтейской стороны, и близость приюта для убогих их нисколько не смущала. Профессор Чандрамас радовался, когда проходил в клинику по дорожке сквера, нашпигованного нарядным веселым людом - вид беспечных, ярко одетых горожан был той чашей весов, что уравновешивала угрюмые коридоры клиники и угрюмых ее обитателей.
   Сегодня скверик был пуст. Ни хмурые небеса, ни нервная обстановка на улицах не располагали к прогулкам. Читтра Чандрамас с сожалением окинул безлюдные лужайки и свободные скамейки, чуть замедлил шаг, для того, чтобы бросить взгляд на окна своего кабинета, пригладил бороду, заметив какое-то движение за толстыми рамами, и решительно ступил на крыльцо.
   На первом посту у входной двери профессора встретила сестра Саайя. Она улыбнулась Чандрамасу дежурной улыбкой, а затем порузилась в изучение папирки. Профессор скосил глаза и сумел выхватить из папирки заголовок во всю ширину листа: "Обращение Верховноначальника Всея Руси господина Рхатана". Под заголовком он узрел круглые совиные вежды вновевосшедшего управителя. С непроницамым лицом Читтра Чандрамас проследовал к себе в камору, безжалостно смахнул с деревянной лавки несколько гнозисов, чтобы поставить на освободившееся место продолговатый кожаный чемоданчик. С тем же выражением лица он обошел самых тяжелых подопечных, оставив на стенах перед их палатами записи по лечению, и спустился в подвал, где Шунака, охранник и по совместительству мастер по мелкому ремонту, должен был загружать в процессор брикет сгущеного пространства.
   Шунака, богатырского сложения добряк с нежным сердцем панды, сидел, уткнувшись лбом в стеклянную дверцу аппарата. Чандрамас окликнул Шунаку, потом, не дождавшись ответа, положил руку на его могучее плечо. Шунака качнулся и повалился на бок, в строну профессора. Читтра Чандрамас подхватил охранника, прислонил его обратно к табло процессора и тихо покинул подвал.
   Профессор в полном спокойствии направился в бокс автоклавирования, щелкая на подходе универсальным хозяйственным ключом. Как всегда жалобно пискнул блокиратор. Чандрамас, не отвлекаясь на разглядывание дыры в стене, грубо замазанной и простерилизованной слоем объемной синьки, временно прикрытой полевой нашлепкой с неровными лохматыми краями -- нити их плясали и трепыхались под струей ионизатора, - взял из шкафа бикс. Одноразовые шприцы кончились вчера вечером, новая партия придет лишь к обеду, поэтому профессору пришлось довольствоваться инструментом многоразового использования.
   В коридоре Пхала и его сподручный поклонились в пояс с привычной льстивой маской на толстых ряхах. Профессор сухо и слегка брезгливо кивнул им.
   В хранилище лекарских средств Читтра Чандрамас уверенно шагнул к дальнему стеллажу, снял печать вибрационным позывным сестры Саайи, взял с верхней полочки упаковку ампул, отщипнул две штуки, потом, после некоторой заминки, третью и аккуратно опечатал шкаф. Ампулы он сунул в карман сюртука, переложив их чистым носовым платком, после чего неторопливо покинул хранилище.
   В кладовой-кастелянской мирно посапывала бабуся Дхана. Чандрамас не стал ее тревожить, развернулся и ушел.
   В камере, где обитал Иванандреич, уже прибрались -- она была чиста, проветрена и облучена, о чем профессор догадался по характерному малиновому запаху. Чандрамас присел на прибитый к стене табурет, проделал некоторые манипуляции со шприцем из бикса, а потом по служебной волне вызвал сестру Саайю, попросив принести комплект сменной одежды для нового пациента.
   Сестра явилась незамедлительно. Читтра Чандрамас принял из ее рук мягкую полосатую пижаму, расползающуюся при малейшей попытке потянуть, дабы человек, убогий духом, не смог свое одеяние превратить в орудие лишения жизни, и прикрыл за сестрой дверь. Саайя несколько удивленно взглянула на профессора ореховыми глазами и спустя мгновение обмякла в его руках. Читтра Чандрамас додавил поршень шприца, уложил сестру Саайю на лежанку, а инструмент в бикс, а затем, безо всякого стеснения раздел жертву до нижнего белья, чтобы облачить потом в полосатую пижаму. Он прикрыл женщину одеялом, перекатил ее на бок, подогнул ей ноги, взбил подушку и с биксом и белым халатом в руках, вышел из палаты. Щелкнув ключом, полюбовался сквозь решетку на спящего калачиком пациента.
   Уже в рабочем кабинете Чандрамас стащил с рук резиновые перчатки, отправил их вместе с халатом в утилизатор. Контейнер со шприцем рачительный профессор, не поленившись, отнес в автоклав и вкупе с другими интструментами поставил на стерилизацию.
   - Почему у Вас механизмы без присмотра работают? - строго спросил он влетевшую в бокс сестру Лапиту. Та зарделась, пробормотала, что ничего не работает, но после того, как указующий перст руководителя продемонстрировал ей помигивающий лампами автоклав, непонимающе проговорила:
   - Я, верно, не выспалась нынче, совсем не помню, как его зарядила.
   В камору професор заглянул только для того, чтобы взять продолговатый кейс, из-за которого часть гнозисов ворохом посыпались на пол. Он вышел из клиники с чемоданчиком в руке, не оглядываясь и не суетясь. С гордо выставленной кудрявой бородой и странными искорками в глазах Чандрамас прошагал один квартал по набережной, свернул в переулок, выбрался на Английский проспект и остановился -- куда идти дальше он пока не придумал.
   У знакомого входа в гносеотеку профессор заметил хранителя знаний Атхиану и чинно поздоровался с ним.
   - Вы ко мне? - поинтересовался Атхиана, поблескивая очками. Рост его едва ли доходил до профессорского плеча, вследствие чего ему пришлось вознести очи вверх.
   - Нет, - покачал головой Чандрамас. - Я по делам в центр.
   - Уж не на праздник ли красоты Вы направляетесь? - лукаво вопросил Атхиана. - Я слышал, там ожидаются страшно любопытные вещи!
   Профессор переложил чемоданчик в другую руку.
   - Если будет время, непременно схожу, любезный мой господин Атхиана, - пообещал он. - Только растолкуйте мне, сухарю, что под сим оборотом Вы понимаете, и где, собственно, празднество будет производиться?
   - Я имею ввиду соискание на лучшую девицу Санхт-Петербурга. Господин Крунча за свой счет отыскивает самую прелестную, самую умненькую и домовитую барышню города.
   - А! - обрадовался профессор. - Я, кажется, видел отборочную ступень сего действа! Его транслировали по всем волнам! Третьего дня, не так ли?
   - Вы чуть-чуть ошиблись, уважаемый господин Чандрамас, это было позавчера.
   - Ну, может быть. Я, знаете ли, на таких мелочах не сосредоточиваюсь...
   - Вполне Вас понимаю. Вы, любезнейший друг, весь в науке и делах. Одначе я лично просмотрел это зрелище с огромным интересом!
   Читтра Чандрамас хлопнул себя по лбу и воскликнул:
   - Я солгал Вам! Бессовестным образом солгал! Я ведь тоже не мог оторваться от экрана. И знаете почему?
   - Почему?
   - Я не мог надивиться выбору толпы, голосующуей за ту или иную девицу!
   - Девушки не казались Вам красивыми?
   - Красивыми?... Я об этом не подумал... Нет, дело было в ином. Видите ли, дорогой мой друг, я специалист по весьма тонким материям -- по душевным отклонениям и недугам, и я за долгие годы своей работы научился по жестам, по мимике, по телосложению, по походке и по взгляду определять всю психилогическую подноготную человека: желанным ли он был ребенком, любила ли его мать, терзают ли его какие страхи, решительный ли он или же мягкий и робкий, не будет ли он склонен к перверзиям в тяжелые моменты стресса... Я читаю лица людей, как Вы свои гнозисы! Сие несложно при моей практике! И вот что я заметил...
   - Что же?
   - Девиц будто специально отбирали по душевному здоровью и волевым качествам. К примеру, выходит эдакая статуэточка, волосики у нее, личико, фигурка -- а плечи зажаты! А коли зажаты, слаба она духом, переломится при малейшей нагрузке, не сумеет с честью выйти из трудной ситуации. Или выходит другая барышня, пава павой, а коленочки вихляют при ходьбе, и глазки чуть прищурены -- сразу ясно, оторва, ничего святого за душой.
   - Ну надо же! Подумать только! И Вы прямо-таки всех видите насквозь?!
   - Не всех. Некоторые субъекты для меня закрыты и загадочны. Вот Вы, скажем. По Вашему лицу невозможно сказать ровным счетом ничего! Вы образцово нейтральны, господин Атхиана. Ни единой зацепочки я не могу обнаружить на Вашем замечательном лице.
   - Кхм.., - смутился хранитель гносеотеки. - Комплимент ли это? Будем считать, что комплимент...
   - Это свидетельство о моей недостаточной квалификации, - улыбнулся Читтра Чандрамас. - Так вот о девицах. Барышни с малейшим намеком на возможные девиации были безжалостно забракованы зрителями и жюри. В итоговый тур пропустили кристально здоровых духом девушек. Меня это, разумеется, не могло не удивить.
   - Стало быть, Вы понимаете, почему я назвал сей спектакль прелюбопытнейшим зрелищем?
   - Я понимаю. Но отчего оно Вам показалось таковым?
   - Со мной все просто, - развел руками Атхиана. - Половина отобранных девиц была удручающе некрасива. Согласитесь, это не вполне типично для подобных мероприятий.
   - Пожалуй, - согласился профессор. - И где все будет проходить?
   - В Иовелеоновом игрище, возле Князь-Владимирского собора.
   - Непременно загляну, - пообещал Чандрамас и, церемонно попрощавшись, отбыл.
   Профессор шагал без оглядки по Английскому проспекту -- Атхиана некоторое время постоял, наблюдая за его твердой походкой и покачивающимся в руках чемоданчиком, а затем и сам пошел прочь в противоположную сторону.
  
   Когда у выставочного зала на Большой Морской образовалась пробка, прибывший оперативный патруль законников разрешил изнывающим в заторе мобилям преодолевать препятствие по воздуху. Из окон кафе напротив двое мужчин пристально наблюдали за погрузкой картин в широченный фургон, перегородивший две трети улицы, и застопоривший тем самым движение самоходок. Мужчины были стрижены наголо, один был прилично небрит, второй, напротив, до синевы выскоблен, но у обоих почти до бровей были надвинуты спортивные кепочки, и глаза обоих были скрыты за спортивными же солнце- и ветрозащитными очками. То ли гребцы из клуба каноистов, то ли любители тенниса.
   Мужчина повыше ростом с шумом глотнул кофе. На него оглянулись, но он с привычной самоуверенностью проигнорировал порицающие взгляды. Тот, что был пониже, механически размешал сахар, но тут же отставил чашку. Внимание обоих было приковано к фургону и к снующим туда-сюда грузчикам, попарно перетаскивающих полотна в тяжелых рамах.
   - Даже не обернули ничем, - мрачно произнес высокий, со щетиной. - Тряхнут на кочке, и разобьют.
   - Торопятся, - поддакнул его приятель. - Спешат, будто задницу наскипидарили... Смотри, "Трансцедентальную грусть" понесли.
   Картину с переплетающимися оранжевыми спиралями, яростно полыхающими на белоснежном поле, с огромным трудом тащили два парня в форменных голубых комбинезонах. Они приостановились у выхода, меняясь местами, и девочка-отроковица, выскочившая на них из подворотни, уткнулась взором в филинохолст, затормозила и расплакалась. Вслед за ней принялись утирать слезы пожилой человек с портфельчиком и женщина с хозяйственной кошелкой.
   - Силен ты, брат, - сказал тот, что пониже, - что-то есть в твоих работах.
   - Талант в них есть, и ничего более, mon vieux - высокий снова шумно хлебнул из чашки и подался вперед к стеклу, заметив знакомую плотную фигуру с папкой для папирок под мышкой и в смешной шляпе. Фигура о чем-то переговорила с водителем, строго погрозила ему пальцем. Тот вскинул ладонь, мол, сделаем в лучшем виде. Затем фигура скрылась в дверях объединения живописцев, а водитель наглухо застегнул кузов мобиля на липкий контур.
   - Интересно, что тут забыл господин Атхиана? - озадачился высокий. - Варшам, сходи узнай, куда повезут мои полотна, я не хочу морду светить, а тебя никто не признает в этом маскараде.
   - Ты, Гршу, тоже не слишком приметен, - проворчал Варшам, - лысый, как воздушный шар. Но, коли просишь, схожу, от меня не убудет. Заводи пока самоходку.
   Он отставил так и не начатый кофе, надвинул поглубже на лоб кепку и вышел из кафе.
   - Воскурить не найдется? - спросил Варшам у паренька-водителя, заканчивающего возиться с закупоркой кузова.
   Тот радушно разложил в пальцах веер благовонных курений. Варшам вытянул крайнюю палочку и поблагодарил:
   - Спасибо, браток, выручил. Вот уважаю таких отзывчивых людей, как ты. А то сунешься, бывало с просьбой, а в ответ рыло воротят. Ну, ты-то не такой, ты настоящий мужик!
   Паренек покраснел от похвалы:
   - Да ладно, что я, не человек что ли?
   Из кабины фургона ему настойчиво постучали. Водитель виновато махнул рукой:
   - Пойду я. Ребята зовут. Ехать пора.
   - Далеко ли едешь, друг?
   - Недалеко, пара мостов и на месте. К Иовелеонову игрищу. Украшать там будем.
   - Игрище? Картинками?
   - Сам ты картинка! - снисходительно улыбнулся паренек. - Тут настоящие произведения искусства. От них люди плачут и смеются.
   - А зачем искусство на игрище? - удивился Варшам. - Темный я, ни фига не понимаю.
   - Повод есть, - пояснил водитель, вскакивая на подножку своей машины. - Девчонок выбирают самых-самых... Шеф сказал, чтобы все было антуражненько.
   - О, как! Тогда-то что! - многозначительно кивнул Варшам. - Ну, бывай!
   Он демонстративно воскурил, давясь от приторного тошнотворного дыма палочки, но едва фургон тронулся, с отвращением выбросил курение в гаситель. По освободившейся улице потекли мобили. Один из них остановился, и Варшам прыгнул на переднее сиденье.
   - Жалко, что модулятор только в одном месте имется, - сказал он Кумбхе, сидевшем на управлении самоходкой, - сиганули бы в Полянки на раз.
   - Долго, зато блевать не тянет, - ответил Кумбха, трогаясь. - Я после этого адского аппарата полчаса очухаться не могу.
   Буквально через минуту после их отбытия к парадному входу на выставку подбежал шарообразный субъект в шляпе-пирожке. Под мышкой у него, как только что у Атхианы, также красовалась пижонская папочка на свеятящейся застежке. Субъект начал обескураженно вертеть шеей, пока его взгляд не остановился на дворнике в брезентовом фартуке, выплывшем из соседней черной лестницы с метлой в руках.
   - Эй, поди-ка сюда! - беспардонно позвал он дворника. В грубом его оклике дворник сразу распознал не отягощенное совестью и воспитанием хамло, занимающее мелкий пост, чуть-чуть возвышающий его над работящим людом. Дворник неспешно подобрал раскиданный мусор, отнес его в урну, и лишь после этого вразвалочку подошел к "пирожку".
   - Ну? - спросил дворник, почесывая подбородок. - Чего?
   - Ты машину с грузчиками тут видел?
   - Фургон что ли?
   - Такси, бл..., - разозлился субъект. - На чем еще ездят грузчики!
   - Ну, видел.
   - Куда они уехали?
   - Водила сказал -- по адресу, куда шеф приказал.
   - Так и сказал?
   - Ну да. Я его спросил, куда, мол, картинки тащите, а он и сказал: "Куда шеф велел, туда и везем". А ты, видать, шеф?
   - Ты мне не тыкай, лопата!
   - Ну, Вы, - не обиделся дворник. - Все равно ведь шеф. Забыл... ли, куда приказывали? Может, Вам эта... Опохмелиться чутка?
   - Ты иди, метелкой маши, чучело! Я ничего не забываю! Советчик нашелся... Куда приказал, туда и поехали!
   - Ну да, - пожал плечами дворник и принялся метлой гонять пыль по тротуару.
   Сердитый "пирожок" рысцой ускакал к служебному мобилю, а дворник, дошаркав до подворотни, снял фартук, бросил за мусорные бачки метлу и превратился в интеллигентного мягкого гражданина по имени Атхиана.
   Варшам и Кумбха, достигнув Сосновых Полянок, нарочного проехались по улице Лютого Летчика, нечетная сторона которой сейчас более напоминала интерьеры для съемок филинограммы о жестокой битве. Дымящиеся руины бывшей мастерской, воронки и поваленные деревья, выжженые дорожки и лужайки парка, копошащиеся на пепелище мальчишки -- безрадостные сии картины заставили подпольщиков замолчать и сжать зубы. Кумбха свернул к лекарне для престарелых, пронесся насквозь через все ее дворы, вырулил к заброшенным гаражам за речкой Сосновкой и там, в глухом тупике, отростке от дальней улочки, скатывающейся к самострельной свалке и очистным каналам, остановил самоходку.
   К мобилю из гаражей потянулись крепкие ребята, стриженые на манер самого Кумбхи.
   - Ну что? - поинтересовался первый подошедший боец.
   - Картины в Иовелеоновом игрище, - сказал художник. - Увезли бабское соискание украшать.
   - Это они тебя, Гршу, подманивают, - уверенно произнес другой товарищ Кумбхи. - Бьют по больному месту -- базу сожгли, но тебя упустили. Теперь думают, что ты ради картинок сунешься к ним с командой. А соискание нарочно выбрали, чтобы ты был связан и не смог рыпаться, не навредив бедным девочкам.
   - Раз подманивают, надо идти, - Кумбха с силой и остервенением пнул ржавое ведро. Посудина от удара впечаталась в бетонную стену и отскочила, громыхая и подпрыгивая. - Нельзя бесконечно прятаться, пора эту шваль просваминскую разогнать, пока она не расплодилась.
   - Нас передушат, как щенят, - мрачно заметил парень в черной кожанке, - Все законники на их стороне.
   - Если змее отрезать голову, хвост сам сдохнет, - отозвался Варшам. - На соискание приглашены все наши главные рожи. Вдарить по ним, как следует, и проблема решится.
   - Он прав, - выкрикнул кто-то с задних рядов. - Айда собираться!
   Кумбха решительно кивнул, и его муравейник задвигался, закопошился. Через полчаса весь отряд борцов с черной плесенью сгрудился у старой энергобудки. Вооруженные до зубов, увешанные от пят до макушек смертоносными игрушками, парни заходили в нее по десять человек и ступали в модулятор. Кумбха переправился первым, Варшам, захлопывая на засов дверь, последним. На лице Варшама была написана решимость, граничащая с отчаяньем.
  
   По узким улочкам крепости растерянно металась женщина. Она то кидалась в открытые двери музеумов, то догоняла какого-либо молодого человека, чья спины ей, по-видимому, казалась знакомой, чтобы заглянуть в лицо и тут же с извинениями броситься в противоположную сторону. Женщина была миловидна и уютна, при взгляде на ее обеспокоенные, но такие лучистые глаза, непроизвольным образом представлялись свежеиспеченные пирожки на столе с чистейшей накрахмаленной скатертью, клубочки мягкой шерсти и пушистый котенок, путающий и катающий их, пока хозяйка вяжет.
   - Вы не видели юношу с мальчиком? - спросила женщина у дремлющего смотрителя Невской куртины. - Светленькие такие?
   Смотритель помотал головой, тогда женщина бросилась к даме в голубой шляпке:
   - Вам не попадались по пути юноша с мальчиком? Мальчику десять лет.
   - Нет, любезная госпожа, что более учтивая, чем я, не попадались, - вежливо ответила пожилая дама в шляпке и тут же с нескрываемым любопытством поинтересовалась, - А что, Ваши дети потерялись?
   - Не мои, но потерялись, - обеспокоенно призналась женщина. - Такие растяпы! Никак не могут научиться пунктуальности. Сказали, на минуточку, заскочим в Крепость, а самих полчаса уже нет. Может, видел кто? У них у обоих волосы растрепанные и глаза голубые. Юноша родовитый, со шлейфом, а у мальчика штанина залатана.
   - А дедушки с ними не было?
   Женщина запнулась, но тут же воскликнула:
   - Нет! Мальчики были одни!
   - Давно ли потерялись?
   - Я же сказала - полчаса назад!
   Заминка ее не укрылась от внимательного взора дамы в шляпке. "Как бы не так! - подумала она, - Лжешь, голубушка! Дважды лжешь! И дедушка был с ними, и потерялись они не сегодня".
   - Ничем не могу помочь, - поджала дама губы и зашагала прочь, но едва женщина зашла в божницу, развернулась и потрусила за ней следом. В гулком храмовом зале пытливая особа спряталась за колонной и прислушалась. В божнице, кроме них двоих, никого не было, но женщина, не смутившись сим фактом, громко вопросила:
   - Вы не видели здесь юношу и мальчика? Юноша со шлейфом, из родовитых.
   Ответа не последовало, что ничуть не удивило детектива в шляпке с васильками. Удивила настойчивость женщины, вопросившей во второй раз:
   - Никто не видел родовитого молодого человека со шлейфом?
   Разнесшийся эхом шорох заставил даму высунуться из-за укрытия и остолбенеть от изумления: прямо перед женщиной у алтаря воздух заволновался, заиграл искажениями и деформациями, и ровно из ниоткуда возникли две фигуры в длинных белых одеждах. Дама узнала их - те самые СВЯТЫЕ, что встречали на стене перелетающего через Неву сотоварища. От нетерпения и жгучего ощущения тайны дама едва не взвизгнула. Все стягивалось в один узелок - и летучие, обагренные кровью СВЯТЫЕ, и мальчики с мокрыми ногами.
   - Я потеряла юношу, из родовитых, - поклонилась женщина. - Забежал на минутку, и нет его. Вы не видели?
   - Ничто не узрели мы, пречестная жено, - сказал смуглый, с большим выпуклым лбом, СВЯТОЙ. - Ни уноша, ни отрока. А давно ли утерялись они?
   - Еще вчера, - с жаром произнесла женщина, и дама за колонной подпрыгнула. Точно! Это были они! Те самые юнцы, что показались ей подозрительными! И было это вчера, а не сегодня, и незачем было выдумывать! - Я знаю, что они должны были сначала появиться здесь, а потом направиться к Иовелеонову игрищу, но в условленный час они не пришли, и я переживаю.
   - Не печалуйся, жено, сия беда не велика бысть, - утешил второй СВЯТОЙ, с седыми плотными кудрами. - Как величают старшого?
   - Думатель Набха Лагху из рода Ваюхов, досточтимые ПЕТР И ПАВЕЛ, что более мудрые, чем я... А это ведь вы, я правильно поняла?
   - Лагху..., - седовласый СВЯТОЙ ПЕТР многозначительно переглянулся со СВЯТЫМ ПАВЛОМ. - Еге, то мы есть, яко ты уразумела... Отрок сей..., - он напряженно уставился куда-то вдаль, - Отрок сей превесьма далек от Крепости. Абаче, не домышляюся, ижде он есть...
   - Всем думателям сегодня надобно быть на городском соискании лучшей девицы, и время уже подходит, а мальчиков нет, - затараторила просительница, теребя платочек. Потом вздохнула, махнула рукой и поклонилась снова, - Нижайше прошу прошения за беспокойство, побегу я. Они, наверное, сразу в Иовелеоновое игрище направились, на соискание. А я тут понапрасну раскудахталась.
   Женщина быстрым шагом без оглядки вышла из божницы. Дама за колонной заметила, как она у самых дверей принялась кому-то названивать, но также заметила, как СВЯТЫЕ в задумчивости скрестили руки и посмотрели друг на друга, явно готовясь сказать что-то важное. Пожилая особа чуть ли не застонала -- ну как ей было не разорваться! Она посмотрела налево, посмотрела направо, и выбрала коварную обманщицу, тем более, что СВЯТЫЕ могли укрыться за служебными воротами, а подозрительная особа была вся на виду.
   - Атхинька, - ласково промурлыкала кому-то женщина на своей волне, - Разыграно, как по нотам. Я сообщила, и они заинтересовались.
   Острых волновой слух дамы в шляпке позволил разобрать ответное "Умничка, Утинька", а острое зрение -- удовлетворенное покачивание головой пресловутой Утиньки.
   - Почто думателям надобно быть на игрище? - задумчиво проговорил ПАВЕЛ наедине с собратом, - А? ПЕТРЕ?
   - Почто женщина явилась к нама? Како прознала про ны? Се вопрос. - перебил его мысль ПЕТР. - Мы маложды кому открываемся, и редкожды бываем зде.
   - Не будь сице недоверчив, друже. Мы не сотворяем таивы из пребывания ту. Иже кто искати буде, тот найдет ны. Блажне подумай, кто може приказати думателям явитися на соискание? То девицы, а не ученые мужи, на что они думателям?
   - Не лжет ли дева о приказе?
   ПАВЕЛ погрузился в раздумья, а потом вынес вердикт:
   - Не лжет. И о потерянных отроках не лжет -- она опасается за них. А соискание... Ох, брате, яки же грязные дымы клубятся над Иовелеоновым игрищем -- нечисто дело! Аж сердце сомжатися.
   СВЯТЫЕ молча посмотрели друг на друга и решительно направились в оружеположницу -- крохотный флигель во дворе божницы, давно утративший свое прямое предназначение. Оттуда они вышли с крайне напряженными скованными членами, словно бы на их плечи кто-то водрузил по открытой бочке с водой, каковую им надо было бы донести, не расплескавши драгоценного груза.
  
   До начала второго сета соискания было еще более двух часов, в Иовелеоново игрище подтягивались приглашенные лицедеи. Они прибывали на мобилях, один огромнее другого, и вплывали в зал в окружении свиты помощников. По количеству снующего вокруг лицедея люда полагалось определять звездную величину гостя. Привратный служитель Вакра очень любил эти моменты. Ему нравилось наблюдать, как самоходка, более сходная с обертонером, нежели с обычным транспортным средством, причаливала к ступеням игрища - непременно сверху, с небес, манкируя дорожными правилами! - и из нее, подхватывая под белые рученьки, выносили знаменитость с нарочито усталым взглядом. Как разумел Вакра, усталость была рождена постоянным пристальным вниманием зевак, каковые непременно начинали крутиться вокруг звезды, а то и прорываться к ней, дабы осчастливить себя телесным соприкосновением с кумиром. Вакре нравилось ловить мимолетный взор знаменитости на него, на привратного работника, и сей взор наполнял Вакрину душу гордостью и сопричастстностью к общему делу служения музам.
   - Розовую воду обеспечили? - услышал Вакра капризный тонкий голос с визгливыми нотками. - Мне нужна вода из Гурзуфского розария!
   Вакра повернулся и с восторгом воззрился на худую черноволосую даму со змеевидным телом - на госпожу Наггу, исполнительницу надрывных драматических песнопений о непростой судьбе роковой женщины, презрительно-сильной снаружи, но хрупкой внутри.
   - В Гурзуфе розы померзли, - виновато отозвался ее сопровожатый, семенивший по левую руку от нее, - доставили из Ялты, Ялта рядом с Гурзуфом.
   - Из Ялты?! Ты сказал из Ялты?! - завопила Нагга. - Ты меня убиваешь, Дхену! Ты меня цинично и безжалостно убиваешь!
   - Да чем же? Там розы, и там розы. Все розы крымские, какая разница?
   - В Ялте народу больше, дубина ты этакая! И все больше плебеи разгуливают! От них дурные эманации проистекают! Понимаешь, Дхену, э-ма-на-ци-и! Цветы впитывают все их похабные истечения, все их дебильные желания, а должна пить?!
   - А в Гурзуфе нету эманаций? - не сдавался Дхену. - Там тоже люди.
   - Гурзуф закрыт для плебса, там отдыхают личности с высокой душой и неземными устремлениями! - и госпожа Нагга, закатив глаза, шумно вздохнула, - Лучше я ничего не стану пить. Лучше я охрипну и провалю выступление. Лучше честно спеть плохо, чем осквернять себя чужеродными вибрациями.
   - Душенька, Вы не умеете петь плохо, - подольстился сопровожатый. - Ваше исполнение всегда бесподобно, всегда трогает самое сердце!
   - Ты подлизываешься, старый врун! - сморщилась артистка, но Варака заметил, что маска раздражения и гнева постепенно сползла с ее лица.
   Пара миновала ворота, подле которых дежурил Варака, и, пока бесконечная процессия гримеров, массажистов, осветителей, музыкантов и иже с ними проплывала мимо него, Варака, поддавшись заразительному чувству обожания, непроизвольно забурчал под нос куплет из последнего Наггиного песнопения:
   - Я волью огонек и неслышно заплачу,
   Розу алую трепетно прижимая к груди,
   И пусть люди смеются, и пусть люди судачат,
   Ты меня, роза алая, на погост отведи!
   Роза, погост и трепетная грудь до того взволновали привратного, что он растроганно всхрюкнул и огляделся - не заметил ли кто его минутной слабости.
   Вслед за Наггой прошествовал угрюмый тщедушный мужичонка в колпачке с помпоном и в широченных портках. Ноги мужичка путались в шелестящей парусине штанов, отчего походка у него казалась робкой, запинающейся, словно хозяину ног приходилось размышлять над каждым совершаемым шагом.
   - Куда прешь? - повысил голос Вакра, с радостью приступая к своим обязанностям.
   - Зенки раскрой, чувырло! - завопил тощенький человек и, не обременяя себя рефлексией, засандалил Вараке в лоб остреньким кулачком.
   - Виноват, господин Сураапа, что более талантливый, чем я, - забормотал Варака, потирая место ушиба. - Не признал. Вы нынче так одеты, как молодежь, что не мудрено спутать. Ходят тут всякие, а потом у господ лицедеев вещи пропадают.
   - Я и есть молодежь, - чванливо возразил Суря Бешеный, - И одет по моде, не то, что вахлаки пейзанские.
   Он окатил Вараку таким взглядом, что у того не осталось ни малейших сомнений, кто тут вахлак. Варака все более привык видеть Сураапу в неглижушках, фасончиков, граничащих с непристойными, и объемные портки его озадачили. Но он шевельнул кадыком и примирительно поклонился. В душе его разливалась благодать: лицедеи - они не люди, они марсиане!
   За артистами последовали девицы. На них Варака не слишком обращал внимания, важно задирая нос перед робеющими соискательницами, тыкающими в затвор ворот своими свеженькими этикетками. Барышни на вкус Вараки были так себе, слищком толстые для моделей, а у некоторых даже ноги кривоваты. Единственное, чем могла похвастать любая из этих девиц, был прекрасный румянец на спокойном, лишенном даже намека на истеричность и плаксивость, лице. "Где таких смирных нашли?" - подумал Варака, с сожалением вспоминая свою крикливо-сварливую супругу.
   Когда в воротах показался господин Крунча, согбенный и раздраженный, Варака вспомнил о его красавице-дочке. Он поискал взглядом наследницу устроителя соискания, но юную красотку нигде не заметил. Перед Крунчей привратный склонился в поклоне не слишком усердно -- фабрикант, конечно, фигура в городе известная и важная, но, к искусству не имеющая ни малейшего отношения. "Знаем мы вас, - презрительно посмотрел в спину Крунчи Варака, - вчера, небось, мобили мыл или лампы наклеивал, а нынче уже расфуфырился! Вот отвернется от тебя фортуна, приползешь еще проситься ко мне вторым подручником!" О том, что фортуна может не благоволить лицедеям, Варака даже и мысли не допускал.
  
   Дочка господина Крунчи, которую не доискался привратный служитель Иовелеонова игрища, в это самое время, приплюснув нос к бронебойному стеклу, с тоской обозревала пустынный двор гаража и унылые серые стены. Ей не хотелось думать о том, что где-то уже разгораются огни подиума, разогреваются приглашенные лицедеи, режиссеры пробуют звук, папенька просматривает список соискательниц, а Суря Бешеный носится по закоулкам сцены и всем мешается. Девчонки уже, наверняка, примеряют бальные наряды, в срочном порядке пошитые для второго сета соискания, подкрашиваются и поливают локоны лаком. Но еще более Джарье не хотелось думать о сваминах, потому что если держать в голове их планы и угрозы, то платья, огни, музыка, овации -- все это становилось бессмысленным и глупым в последний час перед концом человеческой истории.
   - На выход, - прозвучал скупой голос у нее над ухом.
   Джарья вздрогнула -- она не слышала, как за ее спиной отворилась дверь. Пижонски одетый громила, тот самый, вчерашний, бесстрастно взирал на пленницу, засунув руки в карманы брюк. Поза у него была вроде бы расслабленной, но Джарья не обольщалась, ее внимательный цепкий глаз моментально отметил налитые под рукавами бицепсы и напряжение в шее. Уроки анатомии и многочасовое рисование обнаженной натуры оказались неожиданно полезными, девушка мгновенно отметила готовность гиганта к броску и его взведенную пружину реакции.
   - Собирайся, - приказал Уруми.
   Джарья растопыренной пятерней причесала волосы, подобрала с подоконника блокнот со стилусом и заявила, что она готова. Громила подтолкнул ее в спину, Джарья пошла. В полном молчании они сели в автоматический мобиль, Уруми заблокировал дверцы, выставил цель, и только затем подал голос:
   - Ты правильно сделала, что не стала сопротивляться и убегать.
   - У тебя в носке один пистоль и под мышкой другой, - сказала Джарья. - И мне не очень хочется превратиться в лапшу.
   Уруми улыбнулся одними уголками губ. Эта девчонка чертовски наблюдательна!
   - Как ты поняла?
   - У тебя разные тени от складок под мышками и разные отсветы от волнения ткани на штанинах. Это любой художник заметит.
   - Ты художница?
   Предписания запрещали вступать в контакт с жертвой, но сегодня Уруми был в себе уверен -- никакие прелести барышни его бы нынче не смутили.
   - Художница, - с вызовом ответила Джарья. - А куда мы едем?
   - На соискание.
   - Но я не одета и не уложена!
   - Это неважно, - бесстрастно промолвил Уруми. Тон его, страшный своею холодностью, был таков, что у пленницы отпало всякое желание далее беседовать с ним.
   Палач сам проявил инициативу, кивнув на проплывающий за окном сквер, усеянный мертвыми голубями:
   - Знатно отдыхают!
   Эта шутка показалась ему удачной, и он позволил себе еще раз двинуть уголком рта. Джарья немедленно возмутилась:
   - Очень смешно! Бедные птицы! Тут и люди-то не все выдержали. Сам, наверное, крови насосался, и хоть бы хны, можно и посмеяться...
   Уруми с некоторым удивлением глянул на девушку:
   - Какой крови? Причем тут кровь?
   - Ты не пил кровь перед мороком?
   Палач расслабился окончательно - он громко расхохотался, из чего Джарья сделала вывод, что он и понятия не имеет о безумном средстве против сумрачной маны.
   - А ты тоже сознание потерял, когда все... когда все упали?
   - Нет.
   - И я нет.
   Уруми еще раз удивленно вскинул бровь:
   - А почему?
   - Не знаю. Мне не было плохо, в отличие от других. А ты почему?
   Гигант пожал плечами:
   - Витамины принимал. Спортом занимался.
   - А я ничего не принимала и никаким спортом не занималась.
   - Тогда у тебя сделка с дьяволом, - Уруми сегодня был в ударе. Шутки так и сыпались из него. Красивая девчонка рядом - лучший стимул для остроумия.
   - И остальные соискательницы тоже в сделке с дьяволом? - не унималась Джарья. - Мы когда с девочками вышли на улицу, ни одна не грохнулась в обморок.
   - Может, и так. Дьявол набирает себе гарем. Помечает женушек.
   От этих слов Джарья помрачнела, сжалась, а Уруми так и не понял, насколько он был близок к истине.
   Самоходка снизила скорость, впереди показались купола Князь-Владимирского собора, взмывающие к блеклому солнцу из облака зеленой листвы, а чуть погодя взору открылась шайба Иовелеонова игрища. Место сие поражало впервые увидевших его странной, несвойственной Санхт-Петербургу архитектурой. Огромный приплюснутый цилиндр со множеством мелких, словно бы присосавшихся цилиндриков по окружности. Игрище служило давним объектом насмешек ценителей изящного стиля, но исправно принимало всевозможные зрелища, свещевания и спортивные состязания.
   Упоминая о витаминах, Уруми непроизвольно шевельнул ладонью, как если бы он пожелал похлопать себя по карману пиджака. Его жест не остался незамеченным. Едва только палач склонил голову набок и пригнулся, чтобы разглядеть место парковки, на которое выруливала самоходка, Джарья, превратившаяся сейчас в контур натянутых нервов, медленно опустила тонкую кисть в оттопырившийся карман сопровожатого. Там она нащупала маленькую пластиковую упаковочку и осторожно потянула ее к себе. Ей почти удалось извлечь пластинку из кармана, когда могучая лапа Уруми молниеносно перехватила руку и сжала так, что из глаз брызнули слезы.
   - Зря, - коротко прошипел палач.
   - Я есть хочу, - жалобно поизнесла Джарья, - меня же не кормили. Можно я возьму шоколадку?
   Уруми еще сильнее надавил на запястье Джарьи, дождался, пока та не всхлипнула от нестерпимой боли, а затем неспешно ослабил хватку.
   - Это не шоколад, - сказал он. - Это витамины.
   - Ну хоть витаминку...
   - Это мужские витамины. У женщин от них вырастают усы.
   - Тогда не надо. Умру от голода красивой.
   - На, - палач сунул в ее побелевшую ладонь энергетическую плитку. - Невкусно, но полезно.
   Джарья жадно затолкала батончик за щеку и принялась с наслаждением жевать. Она и вправду ужасно проголодалась. Уруми смотрел на нее в упор, не отрывая взгляда, и думал о том, что убьет ее, даже поступит приказ передать отцу. Во-первых, она его знает в лицо и знает его голос. Во-вторых, ни одному смертному на Земле не должна достаться такая красота. Кому бы не посчастливилось обладать ею, это было бы несправедливым по отношению ко всем другим. Поэтому Уруми решил не карать воровку, и, более того, доставить ей последнее удовольствие. Пусть поест. Пусть выступит и победит на соискании. А потом он сделает свое дело.
   Мобиль-автомат пришвартовался в свободной ячейке вип-отделения паркинга. Уруми вытащил Джарью из салона и тихо сообщил будничным голосом:
   - Мы сейчас пойдем в гримерную. Я сам выведу тебя на сцену, когда объявят твой выход. Если надумаешь сбежать или закричать, твой отец, господин Крунча, будет убит первым выстрелом, а ты вторым. За тобой в зале будут следить несколько человек, не только я. Если все пройдет по условленным договоренностям, и господин Крунча подпишет необходимые бумаги, тебя отпустят сразу после соискания... Думаю, господин Крунча не станет артачиться и приложит все усилия для твоего освобождения.
   Уруми проговорил заготовленную речь -- ее тут же ретранслировали господину Бхутану и взволнованному господину Крунчу -- и вопросил:
   - Ты ясно поняла?
   - Поняла, - вспыхнула Джарья, - гнусные шантажисты! Мерзкие шакалы -- вот вы кто!
   Уруми равнодушно поправил ворот белоснежной сорочки. Выпады и оскорбления его нисколько не трогали, к тому же во гневе девчонка была чудо как хороша.
   - Вы так кричите, милая барышня! У Вас все ли в порядке?
   К соседней ячейки паркинга подъехала самоходка, и из нее торжественно выплыл сияющий человек в нарядном костюме с галстуком-бабочкой и дорогой резной тростью. Он, приметив Джарью, радостно разулыбался и поспешил к ней.
   - Господин Рати! - изумленно воскликнула Джарья и в недоумении посмотрела на палача. Тот, изменившись в лице, напряженно застыл перед приближающимся Владыкой.
  
К оглавлению
  

Глава 34. Битва.

   - Эй, вставай, - голос был слаб, тонок, он наплывал издалека, но, подобно струйке дыма, с легкостью отлетал от малейшего движения воздуха. - Вставай, братюня! Надо поскорее драпать отсюда! У нас мало времени!
   Набха с трудом разлепил глаза и обнаружил себя парящим в мутном киселистом пространстве. Вокруг него что-то кружилось, и от этого что-то во все стороны медленно расходились волны инертной серой субстанции. Набха, несмотря на дикую головную боль, злым хорьком выгрызающую изнутри черепную коробку, чрезвычайно воодушевился. Он слышал, он видел, и он осознавал изменения пространственного положения того странного предмета, что методично вращался по орбите с центром в Набхином теле.
   Фронт исходящих от предмета колебаний достиг Набхиных ушей, и стало понятно, что это звуки, потому что от соприкосновения с волной мозг тут же взорвался на тысячу мелких ниточек-липучек, а на них, как бусинки в ожерелье, нанизалась цепочка слов:
   - Братюня! Да вставай же ты! Вот кабан! Отъелся-то! И не поднять тебя!
   - Сам кабан, - попробовал сказать Набха. Серая масса едва всколыхнулась, погасив слабый импульс звука, и по ее виду Набха догадался, что его фраза не достигла цели.
   - Эх, - донеслась новая порция колебаний, - придется, как в усилителе учили, только наоборот.
   Голос замолчал, повергая Набху в невыразимое отчаянье от потери связи с кем-то живым и разумным, но не прошло и минуты, как кисель перед глазами стал разжижаться, уступая место сначала расплывчатым, а потом четким картинкам.
   - Кажись, получилось!
   Над Набхиным лицом свешивались две башки - лохматая чумазая башка Дадати и ошалелая башка трехцветной кошки. Дадати поерзал, и животное хрипло мяукнуло. Набха разглядел, что оно крепко зажато под мышкой у пацана без всякой надежды на спасительный побег.
   - Сам ты кабан, - прошептал Ваюх. - Чего кошатину-то сдавил? Она сейчас лопнет.
   Дадати облегченно утер свободной рукой пот со лба и спросил:
   - Шевелиться можешь?
   - Могу.
   - Тогда ползи к той опушке, здесь модуляция не работает.
   Зачем мальчишке понадобилась модуляция, Набха не стал спрашивать. Он кое-как перевел тело из лежачего положения в стойку на коленях, а затем пополз по траве в сторону знакомого овражка с ручейком. С неимоверным усилием он подвиг себя на скромные шаркающие шажочки по влажной траве. Дадати, как он заметил краем глаза, также еле плелся, приволакивая раненую ногу. Кошка в его руках сидела на удивление смирно.
   - Здесь должно уже брать, - отдышавшись, произнес Дадати. - Цепляйся за меня, и помчались.
   - А куда?
   - Да хоть куда, пока тебя опять не начали высасывать.
   Набха призадумался и, просветлев лицом, предложил:
   - В колодец?
   - Почему в колодец?
   - В городе всего три безопасных места, помнишь?
   - А, ну да! Крепость, гносеотека и колодец... Эй, братюня! Ты опять задумался? У тебя хвост в трубочку свернулся!
   - Да я не понимаю, как Звас и Нокхья быстро свинтили отсюда. Они, выходит, тоже умеют пользоваться базовыми волнами?
   - Нашел о чем думать... Вот почему ты про свамина и про меня ничего не спрашиваешь?
   - В колодце и спрошу. Дай-ка руку.
   Набха, опираясь на подставленное мальчиком плечо, встал на ноги, окинул взором безмятежную тишину леса, втянул полной грудью терпкий аромат дуба и вплетающиеся в него сладковатые ноты трав.
   - Даже не верится, что все это может прахом пойти, - удивленно сказал он. - Если бы не болело все так, решил бы, что мне это снится.
   Вспорхнувший из-под густой кроны тиса зеленый дятел пролетел прямо над головой Набхи, чтобы усесться на морщинистый дубовый ствол и затянуть гулкую, эхом разносящуюся по чаще дробь. Он на краткий миг прекратил свой веселый перестук, изумленно рассматривая тающие в воздухе человеческие фигурки, а затем с прежним энтузиазмом продолжил выбивать задорный ритм на лесных барабанах.
   Что у Дадати, что у Набхи сил хватило только на то, чтобы уцепиться руками за бортик фонтана и перебросить тело в грязную воду. Кошка в объятьях мальчика обмякла, поникла всеми конечностями и головой, отчего стала похожа на старую истерзанную мягкую игрушку.
   - По-моему, она сдохла, - печально сказал Набха, падая на дне колодца ничком на спину и устремляя взор к безоблачному солнечному небу.
   Дадати встряхнул кошку и насупился:
   - Ну, вот, и кошка тоже...
   Он нежно уложил безжизненную трехцветную тушку рядом с собой, погладил по мягкой шкурке. Животное под его рукой ни шевельнулось, ни дрогнуло.
   - Как много сил отнимает модуляция, - вздохнул Ваюх.
   - Это не модуляция, - мрачно заметил Дадати, - хотя и она, конечно, тоже. Это саргах тебя уделал.
   - Кто?
   - Саргах. Они себя саргахами называют, ну, Алайя там и другие.
   - А свамины тогда кто?
   - Свамины у них -- это обозначение важного саргаха.
   - То есть у нас человек и господин, а у них, соответственно, саргах и свамин?
   - Ага.
   - А как меня саргах уделал?
   Дададти, упавший рядом с Набхой, приподнялся и с укоризной посмотрел в его лицо:
   - Ты, братюня, все-таки, неисправимый дуралей. Если бы не я, ты бы давно уже склеил ласты. Ну, вот какого хрена, ты стал Алайю вызывать?
   - Я думал, он мне поможет вызволить Джарью, - виновато произнес Ваюх. - Я же не бесплатно. Я же готов был отработать.
   - Отработать! Да ему твои сгущеные брикетики -- тьфу! И ты для него был -- дешевый чупа-чупс.
   - В смысле?
   - В смысле, он бы тебя слизал на сладкое, как конфетку, и все Совсем все, между прочим!
   - Да откуда ты знаешь? Он, вроде, нормально начал говорить со мной...
   - Ни фига не нормально, - с жаром возразил Дададти, - ты их просто не знаешь, а я знаю. Нас в усилителе учили вычерпывать из живых существ энергию, и я сразу понял, что Алайя хочет высосать тебя. Он вот так ладонью сделал, - мальчик повторил скупой жест свамина, - это он канал энергоприемника открывал. Если бы я тогда не стал ему зубы заговаривать, ты бы окочурился минут через пять.
   Набха смущенно взъерошил волосы.
   - А ты насчет сына -- на ходу придумал? - спросил он.
   Дадати отвернулся и глухо произнес:
   - Я не придумывал. Я на самом деле его сын. Мы умеем видеть родственную кровь. От нее исходят такие же излучения, как от своей. Только там не принято детей любить, там принято их в усилители сдавать.
   - Зачем?
   - Откуда я знаю? Чтобы не могли никого любить. Чтобы всех ненавидели.
   - Вот уж свезло, так свезло, - усмехнулся Набха. - Прямо мексиканская филинограмма: вызвал свамина, а он твоим папашей оказался! Это ж какая мизерная вероятность!
   - Не папаша он мне, - зло бросил мальчишка, - он мамку выкрал, трахнул и выбросил, чтобы другие тоже трахали, и чтобы мамка еще детей рожала. А насчет вероятности... Если Алайя в Питере все время ошивается, то он мог тысячу детей наделать от местных женщин. Тогда в какого пацана из нашего усилителя не ткни, все его сын будет.
   - Погоди-ка, - задумался Ваюх, - Я вот в какую-то кашу попал, когда стал пробовать с ним общаться, у меня ни зрение, ни слух, ни осязание -- ничего не работало. Как же тогда женщины там со сваминами живут и еще детей производят?
   - Им подстройку делают. А тебе не сделали.
   - А что такое подстройка?
   - Вот какой ты приставучий! - рассердился Дадати. - Можно подумать, я прямо все тебе могу объяснить. Не знаю я, что за подстройка. Все там говорили -- подстройка, я и повторил.
   - Значит, ты все придумал тогда про то, что заманил меня и привел к отцу?
   - А что мне оставалось делать? Ты же такой идиот, все время на рожон лезешь со своими дурацкими принципами. Да хитро так! Меня сбил с толку с этим гнездом на дереве, чтобы я уснул, а сам вызвал свамина.
   - Ты разговариваешь не как десятилетний пацан, - спокойно заметил Набха, - а как взрослый, который играет в десятилетнего пацана. Может, ты все-таки агент саргахов? Переодетый карлик?
   Дадати с ужасом взглянул на Ваюха, а затем отодвинулся от него, ни слова не говоря, сел, уткнувшись головой в колени. Потом, спохватившись, встал, перенес мертвую кошку от Набхи к стене, сам повалился рядом и снова спрятался за коленями и сомкнутыми руками.
   - Эй, ты чего? - не выдержал Набха.
   - Ничего, - буркнул мальчик.
   - Ты обиделся на меня?
   Дадати вскинул на него очи:
   - Давай так, братюня: или ты мне веришь, или не веришь. Если веришь, то больше так не шути. Если не веришь, я сейчас передохну немного и свалю отсюда, чтобы ты не мучился.
   Набха помолчал.
   - Ни одну из моих версий проверить невозможно, - сказал он. - Остатся только слушать свое сердце. А он мне подсказывает, что никакой ты не шпион, а маленький хитренький мальчишка, который мало играл со сверстниками и большей частью терся среди взрослых, напитываясь от них всякой недетской ерундой.
   - Ладно, - сурово произнес Дадати, старательно пряча радостное облегчение. - Заметано. Что это у тебя пиликает?
   - А..., - начал Набха, - ну да, ты же умеешь чужие волны ловить. Это служебная оповещалка. "Сим сообщением напоминаю, что всем сотрудникам нашего предприятия надлежит явиться в Иовелеоново игрище к двум часам пополудни на соискание лучшей девицы города, дабы простимулировать мыслеобразовательный процесс неординарным эмоциональным событием"... Это Крунча прислал.
   - Слушай, а что, у тебя волны заработали?! - воскликнул Дадати, - они же все отрубились после первого захода в модулятор!
   - Точно, - растерянно сказал Набха. Он даже поднялся и уселся по-турецки. Уселся и охнул, - Ого! Ты глянь!
   Кошка, бездыханно лежащая доселе у стены колодца, вдруг дернула лапой, сморщилась и чихнула. Потом резво вскочила, задрала одну ногу к небу и принялась вылизывать себя под хвостом, памятуя о том, что приличная кошачья особа, тем более дама, обязана содержать все свои члены в исключительной чистоте.
   - Она же не дышала! - взволнованно проговорил мальчик. - А потом раз, и ожила.
   - И волны не работали, а потом раз, и ожили, - Набха поднялся на ноги, прошелся по окружности колодца, покосился на вечную воронку и женщину в белом. - Непростое тут местечко, ох, непростое!
   - Да ты и сам, вон как забегал, - добавил Дадати, - как примерный физкультурник.
   - Мы тут все, выходит, подзарядились. Даже есть не очень уже хочется.
   - У тебя даже фингал один прошел. Тот, который старый. Посидишь тут еще пару часиков, и, считай, как в санаториум съездил.
   - Да уж, съездил... Ты меня как вытащил-то от свамина?
   - Ну, он когда начал из кошки энергию выкачивать, я ему сказал, что это не прикольно, кошек мучить, а он тогда засмеялся и сказал, что я прав, и что лучше человека использовать. И вырубил тебя. А я стал ему говорить, что я тебя не для того привел, чтобы тупо высосать, а чтобы использовать для разных полезных штук. Ведь ты думатель. Только думатель умеет деформировать пространство и заворачивать время в петли. И только думатель имеет такой диапазон приема эфиров, что им можно прослушивать высочайшие миры...
   - Ничего я умею такого!
   - Умеешь, только ты об этом не знаешь... Короче, я стал канючить и просить не убивать тебя, и если ему так надо, я другого человека приведу. А тебя надо оставить, чтобы при помощи твоих мозгов соорудить что-нибудь невероятное, например, бесперебойное освещение в доме, просмотрщик предстоящих событий, временное отключение гарвитации, да мало ли чего.
   - А он?
   - А он спросил, как я сказал -- думатель? Ну, да, говорю, думатель. Тогда он сразу изменился в лице и стал тебя прощупывать, а потом и говорит -- да, это думатель. И еще сказал, что сейчас отправит тебя в нужное место, там тебя поднастроят.
   - И чего же не отправил?
   - А я его стал просить, можно ли мне самому попробовать подстроить тебя. Он немного подумал, а потом посмотрел так на меня странно и заявил, что якорек в тебя он уже бросил, и я могу попробовать. А не получится, тогда всех скопом, и тебя со всеми заодно.
   - Что скопом?
   - Вот и я спросил -- что скопом? А он ухмыльнулся и сказал, что скоро сам узнаю. И снова посмотрел на меня как-то непривычно, не как саргахи смотрят. И сказал, что я, значит, сын. И потом еще сказал, что было бы любопытно всех сыновей увидеть. А потом оставил меня одного и сказал, что скоро будет. Ну, а дальше я тебя спустил пониже и стал тормошить.
   - Пониже -- это куда?
   - Пониже в пространство.
   - Это как?
   Дадати пожал плечами:
   - Не знаю. Я про пониже просто чувствую.
   - Похоже, я был прав насчет раширенной полосы спектра, когда размышлял, где эти саргахи обитают. Значит, мы -- пониже, а они повыше. А вот интересно, откуда у тебя зародилось ощущение, что мы тут в более низких полосах? Ты же не учил природоустройство!
   - Набха! - мальчик с сожалением, как на безнадежно убогого человека, которому только что суровые лекари вынесли приговор о его полной недееспособности и невозможности социальной адаптации, - Я, конечно, девчонок не люблю, за то что они такие дуры, но на месте Джарьи я бы обиделся.
   - Почему? - недоуменно отозвался Набха.
   - Потому что нам надо бежать ее выручать, а ты тут языком мелешь.
   Ваюх посерьезнел:
   - Я не забыл ней. Я думаю о ней постоянно. Тебе этого не видно, но я могу думать параллельно о нескольких вещах. У меня все мысли на разных этажах, понимаешь? И есть такие этажи, которые никогда и ничто не займет, кроме самого сокровенного.
   - Понимаю, - помолчав, вымолвил Дададти, - у меня на таком этаже мамка жила... И сейчас живет.
   - И будет жить. Ты же человек, а не гад какой-нибудь, высокочастотный... Ты, вообще, как? Очухался?
   - Очухался.
   - Тогда всплываем.
   Уже на земле, во дворике дома с оливариусами, взяв Дадати за руку, Набха спросил:
   - А ты-то отчего такой сдохший был? Тебя же свамин не трогал.
   Мальчишка почесал за ухом сидящую у него за пазухой кошку и пояснил:
   - Это из-за нее. Алайя высосал ее и бросил. Он подумал, что кошка умерла, а в ней еще оставалось немного жизни. Ну, я подобрал киску, поделился с ней своими силами. Только это бы не помогло, если бы не колодец. Да ты сам видел.
   Набха укоризненно покачал головой, но про себя подумал, что пацан молодец.
   Они осторожно высунули носы на проспект. На улице стоял привычный гул от мобилей, во все стороны сновали люди, и кабы не пара амплитудеров на перекрестке, можно было бы сказать, что все идет, как обычно. Впрочем, глазу для осознания обыденности происходящего чего-то не хватало, и Дадати, словно подсказывая разгадку смутного беспокойства, прошептал вопросительно:
   - А где СВЯТЫЕ? То они толпами тут бродят, то ни одного.
   И Набха понял, что ему показалось необычным -- отсутствие в обозримой перспективе этих людей загадочного фронта. СВЯТЫХ в городе было много, и вкупе с парящими в воздухе курениями, а также с удивительными "туманными" зонами, из которых они иногда неожиданно выныривали, они обычно создавали непередаваемый уютный колорит Петербургских улиц. Но не сегодня...
   - Уже все равно, - махнул рукой Набха, - Заводи свой калькулятор, полетели в Ивелеоново.
   - Калькулятор..., - хмыкнул Дадати. - Вот заболею, будешь ножками топать.
  
   Все, кому надо, уже прошли, и Варака заскучал. Прелестные и не очень соискательницы, именитые лицедеи, зрители, жюри, Крунчевские думатели, законники для поддержания порядка, группа убогих духом под предводительством плешивого очкастого лекаришки, цепочка прикованных друг ко другу розовыми надувными кандалами активистов самоиндуцирууемого секса, клуб поэтов-депрессушников и даже десяток острожников в передвижных полевых клетях -- их-то зачем? - весь этот разношерстный собор давно уже заполнил под завязку огромное пространство под куполом игрища и недовольно гудело в ожидании затянувшегося открытия конкурса. Варака вытягивал шею, стараясь разглядеть происходящее в зале, но уходить от главных ворот было запрещено, и видно было не много, отчего он вдруг ощутил себя вычеркнутым из всеобщего праздника.
   Набха и Дадати без ощутимых потерь в самочувствии материализовались в скверике у Князь-Владимира, а затем вприпрыжку поскакали через дорогу к игрищу.
   - Куда прешь? - Варака грудью встал на защиту центральных врат, когда молодые люди попытались вбежать в храм лицедеяния и очеуслаждения. Для острастки он употребил любимое свое грубое выражение, которое, как он считал, придавало ему мужественности и важности.
   - Мы прем унутрь, - ехидно сказал Набха, - о, утонченный господин, что более вежливый, чем я!
   Варака в момент закипел. Он терпеть не мог родовитых, этих благообразных чистоплюйчиков, в чьих ангельских глазках так и светилось подспудное желание указать всем остальным, что их место в дерьме!
   - На каком основании?
   Набха перенаправил на него пригласительную волну думателя, Варака сосканировал ее, скрипнув зубами, но тут же нашелся, кивая на мальчика:
   - А этот?
   - Этот со мной.
   - Не положено.
   - А вот тут написано: отроки от десяти до четырнадцати лет -- проход свободный! - Набха ткнул пальцем на афишу.
   - Откуда я знаю, сколько ему лет...
   - Да Вы что? - заволновался Дадати, - Не видно что ли, что мне как раз десять лет!
   - То, что ты не младенец, я вижу, - ухмыляясь произнес Варака, упирая руки в боки, - Да еще я вижу, что тебе уже и пятнадцать могло стукнуть. А коли пятнадцать, плати деньги.
   - Хорошо, - еле сдерживая поднимающееся в душе раздражение, проговорил Набха, - где тут билеты продают?
   - Билетики вон там, только понапрасну туда сходите, билетики-то уже кончились! Остались только места для детей от десяти до четырнадцати.
   - Но мне и есть десять! Ты, дядя охренел совсем, и не можешь взрослого парня от ребенка отличить! - закричал рассерженный до невозможности Дадати.
   - А за такие слова, - с расстановочкой, прищурив злобные глазки, вымолвил Варака, - мы сейчас на подмогу охрану вызовем, а она с тобой, сопляк, цацкаться не будет, мигом отправит охладиться в острог для малолеток.
   Дадати бросило в жар от такого наглого выверта, будто он же еще и виноват, но неожиданно вместо бурного изъявления протеста, мальчишка затих, повертел головой и тихо сказал:
   - Она здесь. Я чую. Только с ней кто-то опасный, и она его боится.
   У Набхи, тут же понявшего, о ком ему сейчас сообщили, пред очами заполыхали языки пламени, в груди мгновенно будто лопнул стягиваюший ремень, и он без раздумий со всего размаху влепил кулаком прямо в противную рожу привратного. В этот удар Набха вложил все нерастраченное презрение к серой плесени, воображающей себя пусть мелким, но все же начальством.
   Варака навзничь рухнул на землю и заверещал. Из будки охраны выглянули два человека и, обнаружив скулящего и извивающегося привратного служителя, а также парочку улепетывающих вглубь игрища молодых людей, бросились вослед за нарушителями порядка. Безбилетники скрылись за поворотом полукруглого вестибюля, их преследователи ринулись в том же направлении, но решительные нокауты мастерской рукой крепко сбитого коротко стриженого человека уложили их рядком и не позволили продолжить погоню.
   - О! Булка! - с восторгом завопил Дадати. - Как я рад тебя видеть, Булочка!
   - Я теперь не Булка, - неожиданно застенчиво проговорил парень, - я теперь Батон. Видишь, как поднакачался?
   - Вижу! Ты такой сильный! А что ты тут делаешь?
   - А ты что?
   - Нам надо.
   - Ну и мне надо.
   - Батон! - послышался откуда-то сбоку знакомый густо-бархатный голос. - Двигай сюда, mon ami!
   Батон уцепил за шкирку двух вырубленных им охранников и с волочащимися телами побежал на зов. Набха и Дадати припустили за ним. Выскочившая из залы дамочка взвизгнула, увидев, как ей показалось, громилу и убитых им людей, и поспешила скрыться в комнате для припудривания носика.
   У стены дальнего тупика холла мычал и барахтался прижатый могучей рукой Кумбхи молоденький паренек с папиркой в руках
   - Извини, дружище, ничего личного, - изрек Варшам, вытягивая из его кармана блокиратор мобиля. - Мы тебя отпустим. Потом.
   Он мотнул головой и подскочивший Булка, он же Батон, быстро и плотно заклеил пареньку рот, глаза, руки и ноги когерентно-волновой лентой.
   - На пару часиков хватит, - сказал Батон, - потом само рассосется.
   - Мобиль с картинами у третьего въезда, - произнес Гршу Кумбха, опуская руку и, соответственно связанного пленника, - давай-ка, mon ami, дуй к нам и этого с собой прихвати. Пусть прокатится по городу, отдашь ему потом драндулет, когда выгрузишься.
   Батон точно так же, как только что тащил охранников, взял за ворот паренька и поволок его в дверь с надписью "Только для сотрудников игрища". Брошенные Батоном охранники зашевелились, застонали, но Кумбха пинком вернул их в прежнее бессознательное состояние. Набха непроизвольно поморщился.
   - А! Любитель правды! - широко улыбнулся художник. - По твоей доблестной раскраске морды я могу сделать вывод, что искания продолжаются.
   - Твоя пышная шевелюра мне говорит о том же, - с усмешкой выступил навстречу ему Набха. Он протянул Кумбхе, обритому наголо, руку, и тот крепко пожал ее.
   Дадати, угрюмо косившийся на угрюмо осматривающего его Варшама, прижался к Набхе и сунул ему в ладонь пистоль, извлеченный из-под ремня штанов:
   - На, возьми.
   - Ты его не бросил! - удивился Набха, ощущая прохладную тяжесть оружия.
   - Пригодится еще. Бери.
   Кумбха внимательно поглядел на мальчишку, потом на Варшама, а потом тихо вымолвил:
   - Сваменыш что-то почуял... Варшам, ребята на местах?
   - Да.
   - Готовьте оружие.
   Они развернулись и, переглянувшись, синхронно зашагали к широкому занавешенному входу в залу. Набха бросился за ними:
   - Стойте! Мне надо кое-что сказать вам!
   - Что еще? - остановился Кумбха.
   - Я добрался до собора Шести Владык и получил один очень дельный совет. Я хотел бы поделиться этим советом.
   - Говори.
   - Владыки мне сказали, что никакие земные средства не помогут одолеть сваминов, кроме некоего припасенного добра, и посоветовали, чтобы я не грустил, не плакал, не злился, не гневался, не унывал и не думал, и тогда я буду невидим для сваминов.
   - Отличный совет, бутончик, - усмехнулся Кумбха. - Владыки были правы -- кому нужен мертвый человек?
   Он вновь показал Набхе спину, но тот снова преградил ему путь:
   - Гршу, ты всегда был внимателен к знакам, ты разумный человек, и ты должен понять, что я имел в виду!
   - Что тут понимать -- не думай, не дыши, то есть сдохни!
   - Неправда! Не то! Я вот что понял: саргахи... свамины -- они питаются энергетическими выбросами людей, их страхом, злостью, ненавистью, их отрицательными эмоциями. А еще мыслями. Всем, что тратит душевные силы человека. Поэтому им выгодно, чтобы люди гневались, и не выгодно, чтобы мы радовались, ведь в радости человек заряжается, притягивает эфиры, а не испускает их...
   Кумбха вопросительно сдвинул брови.
   - ...Свамины, как я могу догадываться, выстроили здесь на Земле при помощи людей же, избранных, продажных людей, мощную систему по откачке энергии. Потому что сами они ничего не могут производить. Только сосать чужое. Но тут они мастера. Тут у них такие технологии, что можно позавидовать...
   В зале, за дверьми которой находились сейчас молодые люди, раздался восторженный рев, свист и улюлюканье.
   - А не встретить ли нам несравненного героя всех женских сердец, образец для подражания юным отрокам, собрата наших доблестных мужчин -- Шиту Чура! - донесся до ушей Набхи истошный вопль Сури Бешеного.
   - ... В общем, если вы будете бить соперника, но не испытывать к нему ненависти, будете стрелять, но без гнева, будете сражаться с отключенными от мыслей мозгами, свамины ничего не смогут с вами сделать.
   - Это невозможно, - сказал Варшам. - Как бить тех, к кому ничего не испытываешь?
   И он с Кумбхой распахнул настежь двери, вызывая недовольные выкрики зрителей, и, не таясь, прошел в центр залы. Набха и Дадати вошли за ними.
   На сцене покачивался нарочито мужчинистый мужчина. В майке, обтягивающей налитый мышцами торс, в грубого покроя штанах, он казался своим парнем из соседнего двора, случайно оказавшимся под светом рамп. Его рубленые правильные черты лица в данный момент изображали мимическую картину горечи от неразделенной любви, а упругие бедра покачивались в гипнотическом ритме безуспешно усмиряемой страсти. Лицедей открыл рот, и женский визг наполнил весь объем под сводом игрища.
   - А я тебя так, а я тебя так,
   А ты меня нет, а ты меня нет,
   А я, как дурак, как глупый дурак,
   А ты мне тоску и отчаянный бред..., - прохрипел певец Шита, отчего Кумбха презрительно сплюнул на пол, а Набха удивленно подумал, что героиня песни тут явно ни при чем, а Шита сам несет отчаянный бред. Набха даже покрутил шеей, чтобы удостовериться, что дамам нравится эта феерическая чушь, и, узрев светящиеся обожанием девичьи глаза слева и справа от себя, тихо вздохнул. Дадати пихнул его локтем в бок и жестом показал на Кумбху.
   Гршу Кубха что-то негромко проговорил на своей волне -- что именно, в общем гуле и шуме слышно не было -- и тотчас по всей площади игрища вспыхнули и погасли точечные крохотные огоньки.
   - Его бойцы, - сказал мальчик. - Сурхиды.
   - Да вижу, - сказал Набха.
   Сураапа Экстатичный пинками под дружный смех зрителей вытолкал Шиту со сцены -- ему было можно, ему всегда прощалась сия клоунада, поскольку предварительно оговаривалась с каждым лицедеем по отдельности, -- чтобы громогласно объявить выход очередной конкурсантки:
   - А не полюбоваться ли нам прелестной соскательницей, успевшей покорить души всех без исключения юношей в этом игрище, - красавицей Зурой!
   "Красавица" Зура -- крепенькая, словно слепленая из соленого теста барышня с широкой костью и широким круглым лицом, впрочем, весьма неплохих пропорций и с отличной кожей -- гордо и решительно выступила на подиум и прошлась под тысячью жадных взоров.
   - Дрянь девица, - прошипел кто-то над ухом Набхи.
   - Сущий крокодил, - отозвался голос с другой стороны.
   Набха обернулся -- Звас и Бурья пристроились за его спиной, подпирая локтями и не давая ему шевельнуться. Дадати тихо шагнул вперед и растворился в прыгащей, шатающейся толпе зевак.
   - Обычная девушка, - возразил Набха. - Симпатичная...
   И он кубарем бросился под ноги сослуживцам. Бурью он сдернул за собой на пол, тот свалился неожиданно легко, а Зваса подсечь не удалось. Звас вскинул руку с портативным резонатором и скомандовал:
   - Встать! И вон из залы! Ты же не хочешь, чтобы пострадали невинные люди!
   - Да что тут происходит! Куда смотрят законники! -- завопил вдруг стоящий поблизости господин рыхлой наружности. - Оружие на зрелищах запрещено! Где законники?!
   - Бегут уже! - выкрикнул кто-то, и точно: ровный топот кованых ботинок, донесшийся из внешнего холла дал знать о том, что стражи порядка вот-вот будут на месте.
   Набха обвел глазами расступившуюся толпу, внимательно осмотрел направленный на него резонатор -- тот слегка подрагивал в наполненной бешеным пульсом руке Зваса -- кинул взор на Дадати, высовывающимся из-под ног какой-то корпулентной тетки в длинной юбке и демонстративно сложившим пальцы пистолетиком, - все это пронеслось мгновенно, за четверть секунды, а затем стремительным жестом выхватил из внутреннего кармана пистоль, на который отчетливо намекал мальчишка, и выстрелил в тонкий просвет между Звасом и его любопытным соседом. Вибрационный шар вылетел чуть раньше резонансной волны, выпущенной Звасом из своего оружия, загасил ее и, по чуть искаженной траектории взвился под потолок, прожигая лампы-самоклейки и сшибая лапмы-попрыгайки.
   "Не думать. Не злиться. Не переживать", - напомнил себе Набха. Ради иззгнания вредных эмоций и назойливых мыслей он стал представлять падающие снежинки. Сотни снежинок. Миллионы снежинок. Нескончаемый поток воображаемых снежинок падал и падал с воображаемого неба, припорашивая и замораживая пылающую голову Набхи.
   Под тихий шелест невидимых снежинок Набха быстро перекатился вбок, снова сбивая с ног Бурью, а заодно и нескольких зрителей. Резонатор, опаленный выстрелом Набхиного пистоля, тяжелой каплей плюхнулся на пол, Звас согнулся и заскрипел от боли -- его самого тоже зацепило. А потом он сам рухнул рядом с Набхой, поваленный громовым ударом железного кулака Кубмхи.
   - Я бы на твоем месте встал, - произнес Кумбха. - Сейчас начнется...
   Ворвашийся в залу отряд законников -- не простых служивых, выставляемых обычно при трагических, но вполне заурядных событиях, но штурмовиков отборного отряда для особых поручений -- разметал по сторонам людей, оказавшихся на их пути, и бросился к сцене. Штурмовиков было около полусотни. Они оцепили периметр залы, и боец, чье плечо украшали две черные ленты, взлетел на сцену, рукой останавливая музыку, светореки и горделивое дефиле Зуры. Он широко расставил ноги и объявил:
   - Всем оставаться на своих местах. Проверка этикток. По нашим данным в зале...
   Что именно находилось в зале, он не договорил, потому что был отброшен назад амплитудным зарядом и впечатан всем телом в декорации подиума. Боевик медленно стёк на пол, и тотчас по сухриду из команды Кумбхи, стрелявшему по штурмовику из толпы зрителей, выпустили сразу со всех сторон волновые пакеты. Сухрид, излохмаченный в крошево, повалился мертвым телом на женщину, ближе всего стоящую к нему, а с ним повалились еще три человека, которым просто не повезло оказаться поблизости.
   Соискательница Зура присела на корточки и заголосила. Ошалелый народ ринулся к выходу, но ряд направленных на него пулевиков повернул поток вспять. Началась давка и паника. Соратники Кумбхи, с боем прорвавшиеся сковзь озверелую толпу к одному из проходов на подиум, заняли высоту и открыли огонь по штурмовикам. Те, не особо церемонясь с мельтешащими, одуревшими от ужаса зрителями, начали прицельно отстреливаться.
   - Не пора ли вмешаться? - флегматично спросил Владыка Раджас, с балкона наблюдавший за всем происходящим в зале вместе с остальными четырьмя Владыками.
   - Это внутреннее дело Руси, - хладнокровно отозвался Владыка Саттвам. - Они вольны творить у себя в державе любые безумства, как бы дико они не выглядели.
   Несколько шальных пуль просвистели в непосредственной близости от их ложи, однако внимательный взгляд заметил бы, что траектория их в самый последний момент была чудесным образом изменена вопреки изучаемым в гимнасиуме законам фюзиса.
   - Это не свамины, - так же хладнокровно продолжил Саттвам. - Это банальные разборки извечной русской деспотии и бунтующего народа. Как я и предполагал, тревога была ложной.
   - Посмотрим, - дипломатично возразил Рати. - Шоу еще не завершилось.
   Меж тем перепуганная, но не потерявшая разума Зура на корточках, словно танцуя гопак, отползла за кулисы, а там опрометью бросилась в гримерку. За ней, повинуясь ее примеру, бросился Суря Бешеный. Они оба влетели в просторную камору, где прихорашивались и напряженно вслушивались в странные звуки со сцены несколько десятков барышень.
   - А! А-а-а! - заорал Суря в ответ на поднятый визг полуодетых девиц и ретиво проскакал мимо них в уборную. Там он заперся в дальней кабинке и от волнения воскурил палочку благовоний.
   - Война, девки! - громко объявила Зура. - Там стреляют и даже нескольких убило! Надо сматываться отсюда!
   - Да это спецэффекты, наверное, - захлопала глазками миниатюрная брюнеточка - Вот уж не ожидала, что ты такая пугливая.
   - Врешь, небось, - выступила вперед Ави Дракса, - хочешь, чтобы мы ушли, а тебе достался главный приз!
   - Точно! Это она нарочно придумала! - поддержала ее тощая каланча с плечами такой ширины, что создавалось полное впечатление то ли огородного пугала, то ли вешалки для мужской одежды. - Только не на тех напала!
   - Ну, не верите, и не надо, - быстро отозвалась Зара, - а я лично ухожу.
   Она принялась сдирать с себя украшения, стаскивать нарядное платье и суетливо облачаться в уличную одежду.
   - Стреляют? - Джарья Крунча, молча поджидавшая своего выхода, встала со скамьи и подошла к Зуре. - А кто стреляет? А ты среди стреляющих не видела парня со шлейфом или высокого такого с бородкой?
   Девушки молча и с подозрением воззрились на Джарью -- она, в отличие от них, была совсем не наряжена. Обыкновенные брючки и заурядная сорочка звучали явным диссонансом в ярком букете вечерних туалетов.
   - Некогда мне было парней разглядывать, - сказала Зура, - там такое творится...
   Джарья задумалась на миг, а затем решительно кинулась к двери.
   - Куда! - завопила Ави. - Сейчас не твой выход!
   И бросилась за ней. Каланча и все остальные соискательницы, за исключением Зуры, толкаясь, ругаясь и оттаптывая друг дружке ноги, устремились следом.
   - Отличный материал, - удовлетворенно произнес саргах Шастра, тенью парящий за левым плечом господина Крунчи, когда девицы норовистым табуном породистых лошадок выбежали на сцену. - Их тут... их тут тридцать две. Где остальные?
   - Остальные появятся чуть позже -- ко второму и третьему отделению, - запинаясь, пояснил Крунча, - таков сценарий. Да, многоуважаемый свамин Шастра, что более могучий, чем я, таков сценарий...
   Крунча с тоской оглядывал из режиссерской кабинки безобразную свалку в зале, трепеща от мысли о том, что его девочку могли не привезти, а если привезли, то ненароком покалечить в этой кошмарной перестрелке.
   - Можно начинать изъятие, - за правым плечом господина Крунчи возникла вторая тень -- тень свамина Грахи.
   Крунча побледнел, по щекам его потек холодный пот. Внезапно он среди барышень, устремившихся назад за кулисы так же резво, как и бежали на подиум, заметил Джарью, и вследствие этого синюшная окраска мгновенно сменилась пунцовой, а пот между лопаток стал горячим.
   - Остановите стрельбу, - умоляюще посмотрел он на сваминов господин Крунча. - Они могут задеть девочек! Девочки -- ценный материал, вы сами сказали!
   - Ничего, - рассмеялся Шастра, - в зале полно женщин. Замену будет найти несложно. Что там, свамин Граха?
   Граха, пропавший на миг, вновь появился:
   - Великолепно, свамин Шастра! Лучшего и ожидать нельзя было! Сильнейший выброс!
   Крунча схватился за голову и застонал.
   Крики и вопли под сводами игрища, свист пуль, полыхающие залпами импульсники, отчаянная решимость сухридов и дерзкое пренебрежение законников к жизням случайных людей -- все это оглушило, ошарашило Набху, до предела наполнило его душу надрывом и гневом. В суматохе нескольких минут он потерял Дадати и потерял Кумбху. Он вглядывался в затянувшуюся дымом и человеческим ужасом темноту залы, но не мог поймать ни одного знакомого силуэта. Набха глубоко вздохнул и сказал себе: "Это просто филинограмма... Она не стоит волнений", и движения вокруг него вдруг замедлились, стали плавными и тягучими. Люди проплывали мимо голографическими кадрами, рисунками из детских комиксов. И Набхе стало смешно. Он уложил неожиданно метким выстрелом законника в шлеме и полевом нагруднике, попав точно в приоткрывшийся просвет между защитой и телом, когда тот неспешно повернулся к нему боком, прицеливаясь куда-то на подиум. Он убил с полной пустотой в голове и звенящим равнодушием в сердце. Он запретил себе слушать душу, он сосредоточился на крохотной попрыгайке, помаргивающей в левом углу сцены и зажатой покосившимися от пуль волновиков декорациями, и кроме этой заблудившийся лампочки ничего не могло овладеть мыслями Набхи. Он испытывал лишь ровное тепло под мерный стук главной мышцы организма...
   Мозг взорвался лишь в тот момент, когда на сцену, под пули и амплитудные заряды выбежали из-за кулис девушки, а среди них и Джарья. Она стояла за спиной сурхида, Набха узнал его -- это он привел Зваса и Нокхью в мастерскую художника, -- и растерянно оглядывалась. А чуть поодаль от нее с боевым резонатором в правой руке возвышалась могучая фигура в нарочито-пижонском пиджаке. Резонатор был приопущен, но Набха четко определил, что если громила чуть-чуть подымет руку, удар придется точно на Джарью. В том, что гигант пасет именно ее, сомнений не оставалось -- резонатор требовал настройки на жертву, пусть и секундной, но это свойство делало его непригодным для быстрых боев.
   Набха усилием воли вновь замедлил течение времени, разгоняя реакции и опустошая голову, чтобы стремительным броском рвануть на подиум, туда, где ожидала его любимая Джарья. Однако ноги его вдруг ослабели, дышать стало тяжело, своды игрища закружились вихрем вокруг его глаз. Набха с тоской подумал, что это накатывающее состояние ему уже было знакомо благодаря интимным привычкам господина Крунчи и его прихлебателя Бурьи. Печень обожгло дикой болью, да так, что Набха вскрикнул.
   Люди вокруг -- в основном зрители, и лишь отдельные законники и сурхиды -- начали падать. Страшно было смотреть, как подкашивались у них ноги и закатывались глаза, как с ужасной гримасой на лице валились они на пол или на другие уже упавшие тела. "Свамины..., - мелькнуло в слабеющей голове Ваюха, - черная мана, темный блазн...". Громилу с квадратным силуэтом и барышень на сцене всеобщий морок не затронул. Девушки, оценив обстановку, мало схожую с обещанным праздником, развернулись и начали просачиваться обратно за кулисы. Одна только Джарья и пристально наблюдающая за ней Ави не тронулись с места и остались на подиуме. Гигант шагнул к Джарье, и Набха из последних сил, стараясь не поддаваться панике и отчаянью, цепляясь за ускользающее сознание, подсовывающее ему странный набор картинок из недавнего прошлого, стал прокручивать их, чтобы выдернуть себя из обморока. Крунча с окровавленными губами... Просвечивающие на солнце волосы Джарьи в кельтиберийском лесу... Джала в самоходке Душке... Потренькивающие тихими невидимыми бубенцами белые одежды ПЕТРА и ПАВЛА, парящих в воздухе лаборатории...
   ПЕТР и ПАВЕЛ! Как он мог о них забыть! Как он мог забыть об их предложении помощи! СВЯТЫЕ -- люди, но люди особые, как говорят, наделенные исключительными могуществами. Если они сами призывали обращаться к ним в трудную минуту, то, наверняка, энергетического запаса в них больше, чем в простом человеке. "Силы иссякнут, тогда и проси"... Молиться и художественно взывать о помощи Набха не умел, поэтому он ограничился тихим шепотом слабеющих губ:
   - Я прошу СВЯТОГО ПЕТРА и СВЯТОГО ПАВЛА помочь мне. Поддержите меня, не дайте потерять сознание, мне нужно спасти любимого человека.
   И подумал: "Детский сад. Мелодраматическая филинограмма".
   - Вовсе нет, - услышал он над ухом лекий тенорок.
   - Аще буде кто примолятися, да не побрегует го благодавец, - баском добавил второй голос. - Приймай, коли просишь. Ненадолзе сие, аце тако возмощем.
   Живительным ручейком по жилам Набхи потекла горячая кровь, туман, повисший пред очами рассеялся, ноги, руки, все тело обрело прежнюю силу. Набха вскочил, метнулся на подиум, и там нос к носу столкнулся с Кумбхой.
   - Джарья! - воскликнули они хором.
   Лицо девушки озарилось улыбкой облегчения, но в тот же момент громила поднял резонатор. Гршу и Набха одновременно вскинули оружие и разрядили в Уруми, а это был он, полные заряды пистолей. Уруми запнулся, сделал шаг и повалился на пол. Джарья, пригнувшись, кинулась в объятья... кого? - Набхи или Гршу? - понять это молодые люди не успели, потому что лежащий на сцене Уруми вдруг слабо шевельнул рукой, потом слегка проподнялся на локте и выстрелил в девушку.
   Джарья все с той же легкой улыбкой сначала присела, потом прилегла, свернувшись калачиком, а потом ее дыхание затихло... Набха знал, как действует резонатор. Вошедшие в резонанс частоты внутренних органов взрывают тело изнутри, а обширные кровотечения, сминают и наполняют все полости сумасшедшей, вскипевшей жидкостью. Кости крошатся, жировые слои плавятся, мышцы обугливаются. Лишь кожа и волосы остаются целыми из-за заметно отличающейся колебательной частоты, формирующей внешние рамки тела. Джарья выглядела уснувшей, но по тому, как обмякала и оплывала ее фигурка, становилось очевидным необратимое действие резонатора.
   Набха с каменным, с отвердевшим лицом швырнул опустошенный пистоль, подхватил с пола импульсник, подпинутый кем-то из сухридов и еще теплый от рук державшего его и павшего от пуль законников сотоварища, и, замораживая плач души, замораживая эмоции и думы, принялся методично отстреливать штурмовиков, в коих видел сейчас олицетворенный символ всего человеческого зла, всей человеческой несправделивости. Он бросил взгляд на часы -- прошло всего лишь полторы минуты минуты, как он убил первого законника и воззвал к силам СВЯТЫХ. Он хотел удивиться -- так мало! - но не стал, он перекатился боком по сцене и снова с другой уже точки, из-за небольшого укрытия в виде светозвукопульта возобновил стрельбу. Терять ему больше было нечего. Кроме Дадати. Мальчишка оставался последним, кто держал еще Набху от безумного шага на ощерившиеся стволы штурмовиков.
   - Этих мы добьем, - крикнул Набхе Кумбха, ныряяя к нему в укрытие, - но Варшам сказал, что подмога уже на подходе, он сидит на перехвате, он слышал, как подход техники обещали через десять-пятнадцать минут.
   - Да все равно уже, - устало произнес Ваюх и уложил еще одного законника, - свамины уже начали свое поганое дело. Мы тут возимся, как мыши, а они... Мне дышать нечем.
   - На-ка коксию, mon ami, мы тут все его употребили, - Гршу левой рукой метнул ему кусок черного пачкающего вещества.
   - Мне не надо...
   Кумбха взорвался:
   - Подбери сопли, парень! Думаешь, у меня сердце не кровит? Да я не мог ее забыть, с тех пор, как вы тогда появились у нас! Меня как битой по башке шарахнули! Как нож в печенку воткнули! Я думал -- лучше сдохнуть, чем жить без нее!
   - Чего же не сдох?
   - Этим я сейчас и занимаюсь! - Кумбха подстрелил еще одного и удовлетворенно хмыкнул. - Хочу сдохнуть, как мужчина, как воин, а не как баран на мясобойке!
   Набха ничего не сказал, он увидел, как у бортика трибуны падает на колени лохматый мальчишка в штанах с заплаткой. Набха подобрал коксий и скатился со сцены. Когда он, согнувшись в три погибели, переполз по неподвижным телам зрителей к Дадати, тот уже был без сознания. Ваюх, кусая в кровь губы, потормошил названого братца, и, не дождавшись ни единой реакции, стал крошить ему в рот коксий. Для верности он смочил его собственной слюной -- Дадати моргнул и приоткрыл глаза.
   Мальчик ожил, но встать не смог. Набха и сам ощутил, как голову стиснул железный обруч, как легким отчаянно захотелось воздуха, как бешено заколотилось сердце и заныло правое подреберье. Потом он понял, что виной тому его гнев и острая горечь потери. И страх за Дадати. Вернее, за себя -- если Дадати тоже погибнет, ничто не сможет удержать Набху на этой Земле. Ваюх новым усилием воли изгнал пробивающиеся чувства, успокоился тем холодным безразличием, что обычно вползает в душу в последние минуты жизни, и крепко сжал в руке пулевик. Что-то радужно-разноцветное полыхнуло над его макушкой. Он вскинул глаза и обнаружил, что его собственный шлейф раздулся до немыслимых размеров, принял форму купола, накрывшего его самого и мальчика, и отвердел, заупружил.
   По куполу скользнули искры волновых пуль, но ни одна их них не пробила плотную завесу шлейфа. Дадати очухался окончательно -- он сел и с открытым ртом воззрился на чудесную крышу.
   - Мы как мухи под стаканом, - сказал он.
   - Сам ты муха! - Набха чуть не разрыдался, заслышав голос братюни, но, заметив, как купол стал опадать, тут же унял волнение. - Ты зачем убежал?
   - Надо было, - коротко ответил тот.
   Между тем выстрелы стихли. Обе стороны -- и сурхиды, и законники, раздраженно восклицая, бросали на пол оружие и перегруппировывались. Набха нажал на спусковой крючок импульсника, направляя ствол на бегущего в его сторону штурмовика, но выстрела не последовало.
   - Негоже людям убивать друг друга, - услышал Набха знакомый уже тенорок. - Напрасно сие, зане пресецено оружие.
   - Что ж вы раньше-то не сделали этого, - бесстрастно произнес Набха, - пока жертв еще не было.
   - Попреж не просимо было...
   Законник, бежавший в сторону Ваюха, запнулся и оторопело отпрянул назад -- прямо по его курсу вдруг возникла фигура СВЯТОГО со вскинутыми руками. Он метнулся в сторону, но там его поджидала другая такая фигура, на этот раз женская. Он повернул назад -- за спиной с воздетыми к небу руками возвышался СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ. СВЯТЫЕ были повсюду. Весь сонм представителей этой таинственной касты обнаружился вдруг под сводами игрища. СВЯТЫЕ со соредоточенными лицами сетью, окутавшей всю залу, заполонили собой все свободное пространство и молча возносили к сводам руки. С их пальцев срывались потрескивающие молнии и освещали волнующе-мрачным светом купол и все, что было под ним. Запахло озоном и свежими лесными травами.
   Оставшаяся в живых группка законников, сбившаяся в тесный круг, о чем-то совещалась и отстегивала усмирительные шокеры. Толку от бездействующих шокеров было мало, но они крепились на коротких, но увестистых металлических основаниях.
   - Сейчас дубасить дрынами начнут, - оценил ситуацию Дадати. - Вот сволочи!
   От последних слов, молвленных сгоряча, шлейф Набхи заколебался, завибрировал, натянулся, словно испытывая запас прочности.
   - Помнишь, что нам говорили Владыки? - предостерег Набха и Дадати, испуганно зажав рот ладошкой, кивнул. - Считай, что мы на аттракционе, и не нервничай.
   Они вдвоем, спиной к спине, встали между СВЯТОЙ ИУЛИТОЙ, ласково улыбнувшейся им краткой мимолетной улыбкой, и СВЯТЫМ ИСИДОРОМ. Два человека -- парень с девушкой -- упавшие после первой атаки сваминов и оказавшиеся под переливающимся куполом шлейфа, раздувшегося парусом до размеров огромного шара, ожили и тоже поднялись. Девушка, смущаясь от того, что попала в поле зрения законников с одной стороны и сурхидрв с другой стороны, шагнула за пределы упругого шара, но тут же упала на колени и закашляла. Парень втащил ее под купол и покачал головой.
   - Я к вам, - сказал Кумбха, заступая за границы шара. - Коксий перестает действовать. Меня уже тошнит от него. Говоришь, отключить башку, mon ami? Неужто помогает?
   - Как видишь.
   - Я не смогу долго. Во мне кипит ненависть.
   - Сможешь. Я могу, и ты сможешь.
   Неизвестно, сколько они так простояли -- может минуту, а может и час. Время в голове Набхи сбилось, спуталось, затянулось узлом. Он молчал, и Кумбха молчал, и молчали парень с подружкой, только едва слышно потрескивали разряды на пальцах СВЯТЫХ. В зале затихли все. Тишина схлопнулась только тогда, когда откуда-то извне зацокали каблучки, засмеялись далекие юные голоса.
   - Все девицы прибыли, - констатировал саргах Шастра, появляясь в зримом обличии перед глазами господина Крунчи.
   - Начинай, свамин Граха, - приказал Алайя, не соизволяя принять плотную оболочку и оставаясь полупрозрачным облаком.
   - Не хватает двух женщин и трех думателей, - предупредил Граха. - Совету головных сваминов это может не понравиться.
   - Где они? - строго вопросил Алайя.
   - Одна убита. Одна убежала. Остальные тоже попытались уйти, но я их удержал.
   - А думатели?
   - Один тяжело ранен, один отсутствует и один...
   - Что с ним?
   - Он был здесь. Он вошел. Но я его не вижу.
   Алайя выдержал паузу, а затем изрек:
   - Времени нет. В других точках женщины уже изъяты, наш пункт -- последний. Бери любых молодых на замену. Раненого думателя, если мозг не поврежден, экстренно реанимировать, если центры сгущения задеты -- ликвидировать. Остальных... Найдем и остальных. Начинай.
   Господин Крунча, с накатывающим отчаяньем и предчувствием самого плохого, тихо выскользнул из режиссерской каморы и припустил в гримерные. На бегу он несколько раз споткнулся о бесчувственные тела, коих застал и лишил силы черный морок , но ничуть не поразился, не приостановился для помощи, но помчался дальше. Он влетел в первую подготовительную комнату, охватил взором сгрудившихся нахохленных барышень, отчего-то не могущих пошевелиться и уж тем более произнести что-либо, не нашел среди них дочь и поскакал во вторую гримерную. Но и там ее не было. Не было Джарьи в третьей и вчетвертой комнатах. "Сбежала, сбежала, - твердил он себе, отказываясь верить в худшее, - она сбежала, а кто-то другой умер".
   Господин Крунча ворвался на сцену, теряя на секунду зрение в темной зале после ярко освещенных гримерок. Он увидел, как расступилась перед ним кучка бритоголовых молодчиков с оружием в руках, как отвернулась в замешательстве саблезубая дурнушка Ави, как покачнулся СВЯТОЙ ПАНТЕЛЕЙМОН и как взметнулись его длинные белые одежды. Господин Крунча отодвинул ногой раскинутые во все стороны конечности гигантского человека с ужасными кровавыми ранами на спине и остолбенел. Сердце его ухнуло и остановилось: Джарьюшка, его милая, нежная малышка, его дитя и отрада лежала, свернувшись калачиком, и спала. Ее бледное личико осунулось, помертвело, а с ним помертвела душа господина Крунчи. Он опустился на колени и завыл зверем.
   Крик Крунчи словно послужил сигналом для дальнейших событий, сиреной, возвестившей о начале конца. Господин Крунча, вложивший в плач все свои силы, засипел и не смог набрать в легкие воздуха для продолжения крика. Он посинел, глаза его выкатились, туловище задрожало, и он рухнул рядом с дочерью. Не одного его постигла такая же участь: сотоварищи Кумбхи, сурхиды-повстанцы, державшиеся до той поры на коксие, медленно оседали вниз на пол. Законники, выдвинувшиеся было на штурм сцены, тоже не смогли одолеть полсотни метров до подиума -- один за другим, они падали на тела морочных зрителей, роняя шокеры и волновики. Лишь СВЯТЫЕ незыблемо возвышались среди павшего народа, да Набхин шлейф полыхал токами поверхностных энергий и надежно хранил людей, нашедших под ним убежище.
   Ави Дракса, волею случая оказавшаяся между СВЯТОЙ ВЕЛИКОМУЧЕНИЦЕЙ ИРИНОЙ и СВЯТЫМ СПИРИДОНОМ ЧУДОТВОРЦЕМ точнехонько под сводом лучей, исходивших из рук сих могущественных обитальцев города, на удивление спокойно и хладнокровно оценила обстановку, глубоко вздохнула и рысью помчалась на толстеньких своих ножках прямиком к Набхе. Над ее головой засветилась тонкая, полупрозрачная пленка шлейфа дружного рода Спира. "Ого, - удивилась сама себе Ави, - а у меня есть тоже есть хвост!". Девушка добежала до купола Ваюхов и бесцеремонно заступила за его очертания. Шлейф Набхи затрепетал и увеличился на несколько метров в диаметре.
   Набха слышал вой господина Крунчи - он и сам желал бы подобным образом выплеснуть боль. Когда вой оборвался, Набха отвернулся, чтобы вид потерянного самого дорогого на свете человека, не ворвался в холодную безмятежность спящего разума, но потом не выдержал, обратил взор на упавшего господина Крунчу -- на отца Джарьи, на того, кого он перед лицом своей избранницы поклялся защищать несмотря ни на что. Набха нарисовал мысленно термометр с синим столбиком, опущенным до минус пятьдесяти градусов, а затем шагнул в сторону упыря и прислужника сваминов, в сторону господина Крунчи.
   Шлейф Ваюхов, зацепившись с одной стороны за слабенький шлейф Спира, с другой растянулся вслед за движущимся хозяином, образуя полог, под которым начинали оживать попавшие под него люди. Набха прыгнул на подиум и уселся возле Крунчи. Он сел между отцом и дочерью, накрывая обоих шлейфом и сосредотачиваясь на грязном безымянном пальце левой руки. Пока подтянувшийся Гршу Кумбха затаскивал под радужное укрытие Варшама, а затем еще двух товарищей, господин Крунча пришел в чувство. Он открыл глаза, окатил тяжелым скорбным взором спасителя и спросил:
   - Зачем ты это сделал? Я не просил тебя.
   - Я обещал Джарье, - ответил Набха, продолжая изучать пятнышко грязи.
   И тут же пять наделенных высочайшей властью человек, взиравших сверху на происходящее в зале игрища, облегченно выдохнули.
   - Реакция пошла, - констатировал Владыка Рати. - Саттвам, Ваша очередь.
   Владыка Саттвам молча послал секретный кодовый образ на спецэфир, после чего молвил:
   - Веспуччийские фонды высвобождены.
   - Теперь я, - вступил Манман, а спустя миг добавил, - североэуропейские фонды открыты.
   - Индоазийские фонды открыты, - сообщил Апас.
   - Островные фонды внесены, - вслед за ним произнес Раджас. - Тот парень был прав насчет сваминов... Кстати, он здесь. Почему-то на ногах и вполне здоров... А, знаете, это он запустил реакцию. От него пошел запал, в тот момент, когда он спас господина Крунчу. Я видел искру.
   - Я так и думал, - улыбнулся Рати. - Больше здесь некому.
   Владыка Саттвам, сидевший в ложе для высокочтимых гостей вполоборота ко всем остальным, раздраженно изрек:
   - Да, это так. Но, заметьте, господа, Рхатан, или как бишь его, мой язык не поворачивается назвать его Владыкой Анантамом, так и не соизволил привнести свою лепту и даже появиться здесь. Я считаю, что по завершении операции мы будем просто обязаны облегчить Русские фонды пропорцинально затраченным нами ресурсам.
   - Я не уверен, Владыки, - тревожно произнес Рати, - что операция наша завершится успешно. Я не уверен, что она вообще завершится...
   Он не успел закончить фразу, поскольку под сводами игрища пронесся дикий гул, переходящий в режущий свист, в лица ударил невесть откуда возникший залп воздуха, словно кто-то надавил на гигантскую помпу, и здание тряхнуло. Порыв ветра разметал незакрепленные предметы, закружил воронкой по зале оружие, сумки, шляпы, попрыгайки, музыкальные инструменты, а с ними и тушку маленького трехцветного животного. Как в фантастической филинограмме, безжизненная кошка, раскинув лапы и хвост, летала по игрищу и не находила приюта, натыкаясь на перекрытия и осветительные сети.
   Дадати бросился за кошкой, поймал ее в полете, сунул за пазуху и поспешил обратно в укрытие. Он не дошел пару шагов, упал, но Кумбха втянул мальчика за ворот и не позволил вновь потерять сознание.
   - Ты что, кошку с собой притащил? - спросил Набха, стараясь не поддаваться удивлению.
   - Ага, - шмыгнул носом пацан. - Тут как все началось, я ее спрятал в мусорном боксе.
   - Так ты отлучался кошку пристроить?
   - Ага. Дендирольку.
   - Кого?
   - Дендирольку. Так ее зовут.
   - Откуда ты знаешь, как ее зовут?
   - Ниоткуда. Сам придумал.
   - Не нравится мне все это, - ровным голосом произнес Кумбха, когда купол игрища начал раскачиваться и трещать.
   - Это свамины, - сказал господин Крунча. - Да, это свамины... Они обещали и они сделали. Они не обманывают, только люди обманывают. Да, только люди.
   С потолка посыпались крепления, звук ветра перешел на невыносимо-режущие ноты, и на глазах сидящих под шлейфом людей из вороха тел, кажущихся из-за недвижности и нелепости поз кукольно-манекенными, исчезло, растворилось в воздухе тело юной девицы, а следом тело женщины лет тридцати.
   - Это вместо моей Джарьюшки, - прошептал господин Крунча с обезумевшим лицом, - и вместо вот этой..., - он кивнул на Ави.
   Набха взял в ладонь безжизненную руку Джарьи -- шлейф колыхнулся, прогнулся, но выстоял -- а Крунча сжал вторую руку своей дочери. Они так и застыли, замолчали, сжимая в горячих ладонях холодеющие кисти любимого человека.
   Ветер крепчал, и вдали послышалось уханье, хлопки и треск. Двери выбило напором кружащегося по игрищу вихря, они разлетелись по холлу тысячью пластиковых ленточек, а затем туда же, наружу, стало выбрасывать все, что находилось внутри залы, чтобы, как заметил Набха, сгинуть в каком-то странном липком тумане, наползающем на залу с улицы.
   СВЯТЫЕ, ровно держащиеся до сих посреди сего бедлама, опустили наконец-то руки и по знаку ГЕОРГИЯ-ПОБЕДОНОСЦА встали закручивающейся к центру залы спиралью, сооружая своим построением заслон, дамбу для серых клубов дыма, настойчиво стремящихся проникнуть внутрь.
   - СВЯТЫЕ здесь очень кстати, - произнес среди воцарившегося напряженного молчания Владыка Апас. - Они сумеют удержать каналы перекачки, пока расправляются наши ресурсы. Владыко Манман, Вы, кажется, умеете замерять разность поступления и отвода. Каков сейчас баланс?
   - Мне нечем вас порадовать, - мрачно вымолвил тот после некоторой паузы. - Разность потенциалов отрицательна, и она увеличивает модуль. Мы не успеваем, маловато мощности для ускорения.
   - Чертов Анантам! Чертов предатель! - яростно рубанул кулаком Владыка Саттвам. - По его милости нам всем будет крышка! Чертова продажная шкура! Сам ведь сдохнет!
   - Он, верно, надеется, что свамины приберут его к себе, организуют подстройку и устроят где-нибудь в тепленьком уголке, - покачал головой Владыка Рати, - Глупец...
   Молчавший до сих пор Владыка Раджас вдруг привстал с кресла и перегнулся через перила. Он стал пристально вглядываться в некое движение возле кулис, а за ним и остальные Владыки устремили взоры в том же направлении.
   Высокий белобородый человек в строгом сюртуке и ермолке, выдававших в его владельце ученую личность, размашисто, как ни в чем не бывало шагал по сцене, ловко лавируя между лежащими вповалку людьми. В руках его болтался продолговатый чемоданчик, каковой он быстро, но без суеты открыл, едва лишь поставил на пол, очутившись под Набхиным шлейфом.
   - Профессор Чандрамас, - бесцветным голосом произнес Набха. - И Вы здесь.
   - Все идет по указанию Иванандреича, - сказал тот вместо приветствия. - Студень, как изволил выразиться мой бедный пациент, налицо, - профессор ткнул пальцем в туман, - сейчас низкочастотные сущности должны проявиться.
   И в самом деле, не успел профессор вымолвить это, как визжащая и стонущая туча самых отвратительных тварей ринулась сквозь ряды СВЯТЫХ к центру залы. Лохматые клубки, ощеренные пасти, когтистые лапы, змеиные морды, субстанции с бритвенными клешнями, многоротые пиявочные образования и прочая мерзостная на вид нечисть налетела черной армадой и смерчем понеслась к сцене.
   - Что это? - вздрогнули и хором воскликнули Ави, Дадати и Кумбха.
   - Если верить Иванандреичу, сие есть невидимая часть нашего мира, проявляемая лишь в условиях недостатка творящей энергии. Ну, ничего, мы сейчас подлатаем заплатки.
   Чандрамас вынул из чемоданчика сияющий сгусток вещества, напоминающий меч из холодной плазмы, и твердым голосом прочел арифмос:
   - Один, пять, три, два, один, ноль, шесть.
   Предмет в руке Чандрамаса вспыхнул, и начал испускать волны пульсирующего ярко-желтого цвета. Там, где пульсация касалась студня или сущности, воздух расчищался, а твари и тягучие нити тумана растворялись. Набха и все, кто был с ним рядом, зачарованно глядели, как профессор водит мечом вокруг себя и отбивается тем самым от наползающей мглы.
   - По моим предположениям, свамины должны были открыть узкие каналы для переброса энергии человечества, - сказал Чандрамас, не прекращая водить над головой сияющим артефактом, - но мои догадки оказались неверны, и открыты все шлюзы.
   - Вы все знали про сваминов! - воскликнул Набха. - Вы узнали от Иванандреича!
   - Не знал, но предвидел, и не только от него одного... Если расчеты, что я производил в ненапечатанной монографии о синдроме черного свамина верны, эти люди погибнут минут через пять-десять, - Чандрамас кивнул на пол игрища, усеянного бездыханными телами. - Они и так уже в мороке... сейчас скажу точно... шесть с половиной минут. Это критический срок.
   Набха, Кумбха и Варшам молча перглянулись и встали с пола. Набха отпустил руку Джарьи и произнес, обращаясь к Ави:
   - Нас тут двое родовитых. Стой здесь, и удерживай шлейф. Главное - ни о чем не думай и не паникуй.
   - Не паникуй? - фыркнула Ави Дракса из рода Спира. - Да отродясь я не паниковала и не собираюсь! Не на ту напал!
   - Резвая барышня, - усмехнулся Кумбха.
   Набха сделал шаг вперед, прыгнул вниз, а за ним Варшам и Кумбха, чтобы под растянувшийся полог втащить всех, до кого у них дотянулись руки. Набха продвинулся далее, его товарищи продолжили реанимацию зрителей, не забывая подбирать брошенное оружие законников и сурхидов.
   - Напрасно это, - с горечью сказал господин Крунча, - это на всей Земле сейчас творится, всех не спасете.
   - Не на всей, - уверенно возразил профессор, отбиваясь от морока. - Согласно документам Иванандреича сначала на ограниченном пространстве формируются точки возбуждения энергий и эфиров, в которых возмущаются и сдвигаются с места пласты инертной материи, и только потом потоки поля направляются в организованные каналы.
   - Здесь одна из таких точек! - догадался Набха.
   - По-видимому, да, - согласился Чандрамас. - Вопрос в том, насколько долго мы сумеем противостоять оттоку?
   - Владыки обещали помочь, - убежденно произнес Набха, накрывая шлейфом еще пятерых. - Я им верю!
   Убежденность славного отпрыска Ваюха распространялась не только на сам факт помощи, но и на благополучный его исход. Сами же Владыки восседали в ложе с крепко сжатыми губами и суровыми выражениями лиц, в которых наблюдательный физиономист сумел бы заметить смутную тень безысходности и отчаяния.
   - Плохо дело, - услышали они голос за спиной.
   Владыки обернулись. На пороге бенуара, скрестив на груди руки, стоял маленький человечек в нелепом черном костюме, который тут же Владыка Рати мысленно окрестил "похоронным", а Раджас - "прислужным". Человек невозмутимо смотрел вдаль сквозь Владык блестящими раскосыми очами, словно в ложе никого не было.
   - Наблюдатель, - проговорил Манман. - Добро пожаловать в наш бренный мир.
   - Вы, как шакалы, появляетесь, когда пахнет жареным, - скривился Саттвам. - Что, падаль почуяли?
   - Наша обязанность -- быть в курсе, - невозмутимо парировал тот, кого назвали Наблюдателем, - чтобы донести до других, более разумных цивилизаций, назидательные уроки гибели менее разумных...
   Владыка Раджас скрипнул зубами, меж тем Наблюдатель продолжил:
   - ... Скучное нынче время и войны скучные -- сиди себе, поплевывай, пока за тебя в горних эфирах механизмы воюют.
   - Каковы враги, таковы и войны, - развел руками Рати. - В сущности у нас тут уже несколько сот лет лет идет незримая битва между сердцем и головой, между душой и технологией. Или прикажете по старинке биться на шпагах? Если подскажите, как при помощи ножа победить в человеке тягу к подлости и паразитизму, с удовольствием сам возьму в руки нож.
   Наблюдатель вздохнул:
   - Не стоит тратить на меня запасы Вашей патетики. И не стоит думать, что я не сочувствую вам. Еще как сочувствую... И надеюсь, что Устроители не выпустили ситуацию из-под контроля. Устроители у вас тут трудятся вовсю.
   - Устроители? Это еще кто? - буркнул Саттвам.
   Он тут же забыл о вопросе, ибо то, что происходило в игрище приняло самый скверный оборот. Темно-серая завеса, наползающая со всех сторон к главной зале игрища, уплотнилась и силы СВЯТЫХ вкупе с пульсирующим лучом в руках Чандрамаса почти уже не сдерживали черный вал, готовый обрушиться, взорваться в любой последующий миг. Сияющий полог шлейфа гнулся и прогибался под тяжестью низких туч, но Набха и его вынужденные соратники с муравьиным упорством отвовевывали шаг за шагом пространство для своего оазиса, и люди под радужным тентом оживали и помогали оживлять других людей.
   Профессор раскраснелся до невозможно-багрового цвета, руки его начали отказывать, и Дадати перехватил у него излучающий меч, закружился, сбивая сущности и испаряя клубы тумана. Над живою спиралью СВЯТЫХ пока еще искрился купол молний, и, там, где разряды касались полога шлейфа, вспыхивали и гасли многочисленные огоньки, пред которыми отступала тьма черного морока.
   Слева от сцены за штабелем тел штурмовиков, небрежно набросанных Кумбхой и его бритыми бойцами, Набха обнаружил восемь своих коллег. Он махнул рукой Варшаму, и тот незамедлительно бросился на помощь. Вдвоем с Набхой они затащили под купол пятерых думателей -- Кумбха им тут же затолкал в рот раскрошенный коксий -- но на Бурье их силы иссякли. Тело Бурьи превратилось вдруг в каменное, в неподъемно-тяжелое, а затем потеряло очертания и туман поглотил его, также, как поглотил оставшихся двух думателей.
   - Не могу больше, - прошептал Набха. Он ощутил, что сейчас не выдержит, сорвется, потеряет концентрацию и невозмутимость, и шлейф лопнет, и все спасенные им люди канут в мглу, как только что исчез Бурья, когда вдруг услышал восхищенный вздох нескольких десятков людей у себя под пологом и почувствовал, как нестерпимый жар обжигает его спину и ярчайшим светом разбегается по зале игрища.
   Набха обернулся и зажмурился -- огненная пульсация концентрическими кругами растекалась по игрищу, а в самом центре ее находилась молодая женщина с распущенными волосами до талии в длинном белоснежном платье. От тонких русых, с легкой рыжинкой, прядей ее , от широко раскинутых рук, от лица, испещренного шрамами, и горящих очей исходили жаркие волны света, в мощном напоре которых таял морок и сгорали твари.
   - Шукра-ратхах! - взволнованно воскликнул Владыка Рати. - Это же чудо! Это невероятно! Настоящий шукра-ратхах! Это победа!
   - А кто там в круге? - подозрительно вопросил Владыка Саттвам, чье реноме не позволяло выказывать искреннюю радость подобно Владыке Рати. - И почему она обезображена?
   - Бифуркант. - Раздался еще один новый голос. - Мне удалось собрать Творящих в плотных слоях, но бифурканту пришлось пожертвовать красотой. Вам известно, что всякому высокоэфирному действию требуется катализатор. Эта девушка инициировала высвобождение шукра-ратхаха, который произвели Творящие.
   - Почему красотой? - удивился Владыка Апас, оглядывая пухленького человека в поблескивающих очках, вставшего подле Наблюдателя. - Она была бы очень хорошенькой, кабы не эти ужасные шрамы. Неужели для девушки не нашлось другого, что можно было бы принести в жертву?
   - Она сама выбрала, - коротко молвил человек в очках.
   Владыка Саттвам нахмурился:
   - Как я понял из слов Наблюдателя, Вы -- Устроитель?
   Человек учтиво поклонился:
   - Здесь меня величают господином Атхианой, и мы с моей дражайшей супругой действительно Устроители. Верно, господин Лек?
   - Верно, - усмехнулся Наблюдатель. - Как верно и то, что Вам нравится повсюду придумывать себе новые имена. Как Вас зовут в плотном мире? Что-то из фауны... Белочка, кажется?
   - Белослав Никифорович, - смутился Устроитель. - Да разве это важно?
   Вибрирующая стена жара, распространившаяся по всей зале Иовелеонова игрища, вырвалась за ее пределы, сметая на своем пути мразь и ошметки блазна, и оставила за собой ровное теплое освещение, в лучах которого задышалось легко и радостно. Шлейф рода Ваюхов и шлейф рода Спира стянулись, ослабили радужное сияние, освободили людей от полога. Кумбха сплюнул на пол черную от коксия слюну и скомандовал сурхидам:
   - Быстро подбираем оружие, пока эти не очухались.
   Бойцы ринулись обыскивать и ворошить тела законников, передавая по цепочке шокеры, переносные амплитудеры, импульсники и шаровые пистоли. Мелькнуло несколько резонаторов и плазменных ружей. Дадати опустил меч, протянул его профессору Чандрамасу. Тот, бережно приняв его из рук мальчика, аккуратно уложил в чемоданчик и застегнул футляр на замочек, который тут же пропал из видимости.
   - Интересная у Вас штуковина, - произнес Набха с облегчением. Он понимал, что все кончено, и что теперь можно не сдерживать рвущиеся из груди ненависть и горе.
   - Это что, - возразил Дадати, - ты, братюня, глянь на эту девушку. Это же та..., из колодца!
   Мальчик кивнул на женскую фигуру в белом просторном одеянии в центре игрища, с чьим появлением пришло долгожданное освобождение. Набха подошел поближе и поднял глаза: да, это была та самая молодая женщина, что крепко держала в своих объятьях бешено вращающуюся воронку в колодце у дома с оливариусами.
  
К оглавлению
  

Глава 35. Искупление вины СВЯТЫМ КУКШЕЙ.

   Шляпка для послеобеденной прогулки была зеленой. Головной убор с васильками, как решила его владелица, способствовал путанице и потворствовал возмутительным секретам, за что был уложен в круглую шляпную коробку, а затем отправлен на антресоли. С утра сильно давило в груди и гудело в голове -- не иначе, как в очередной менялась погода, -- поэтому флакончик со специальным снадобьем для приведения в чувства с туалетного столика перекочевал в кармашек бежевого труакара. Средство сие было смешано собственной рукой, ибо покупные зелья не вызывали доверия -- кто знает, что в них закладывали недобросовестные аптекаришки-зельевары?
   В полном боевом облачении -- шляпка-"ток", элегантное пальто, зонт под цвет шейной косынки -- дама со строгим лицом поспешила в Иовелеоново игрище, о котором так настойчиво толковали с утра странные личности в Крепости. Погода и вправду была зыбкой: вроде бы, сквозь густую облачность упорно пробивалось солнце, но над игрищем, как по заказу какой-нибудь третьесортной филиностудии для съемок ужасного опуса о нашествии инопланетных крокозяб, ровно по его окружности нависали тяжелые свинцовые тучи. Дама немного припозднилась, подбирая наряд и разыскивая снадобье, которое, как водится, по злой иронии красовалось на самом видном месте у зеркала, и в связи с этим к игрищу подходила, когда соискание уже началось.
   Еще издали дама заметила неладное: Иовелеоново игрище было окружено толпой взволнованных людей, мобилями лекарской помощи и законоуложительных служб. Несколько летучих самоходок для переброски законных штурмовых бригад стояли чуть поодаль - пустые и с раскрытыми люками, и почему-то никто, даже вездесущие любопытные мальчишки, не пытался подойти к ним поближе. Дама, предчувствуя продолжение необъяснимых происшествий, начавшихся еще утром, решительно растолкала локтями плотную человеческую стену и пробилась к границе окружения, понеся потери в заколках и элегантности вида.
   Между игрищем и зеваками простиралась свободная полоса в несколько десятков метров шириной с лежащими на холодной каменной плитке телами в самых нелепых позах. Один из упавших пошевелился - дама вскрикнула. Не понимая, отчего никто не спешит к несчастным, дама громогласно возмутилась и ринулась к пошевельнувшемуся человеку.
   - Нельзя! Не ходите туда! Опасно! - крикнул юноша в нарядном костюмчике, однако сам следом за дамой не двинулся.
   - Какое вопиющее равнодушие к человеческим жизням! - бросила ему дама через плечо. - А если бы Вы там лежали?
   Она сделала шаг - ей стало плохо. Кровь с бешеным напором ударила в голову, перед глазами заплясали огненные мушки, к горлу подкатил ком тошноты. Понимая, что вот-вот она свалится в обморок, дама извлекла из кармашка труакара проверенное свое снадобье и прыснула из флакончика в рот освежающую струйку. Сказать по правде, никакой свежести зелье не приносило, ибо пахло преотвратительно то ли ойлей, то ли керосиниусом, тем не менее, дама стоически проглотила гадкую жидкость, поскольку знала, что лекарство это еще ни разу не подводило. Оно помогало ее бабушке, ее матушке, поможет и ей.
   Выждав пару секунд, дама встряхнула завитыми кудельками, убеждаясь в том, что дурнота испарилась, и продолжила движение. Она оглянулась на испуганную, молчаливо уставившуюся на нее толпу, вздохнула, осознавая, что помощи никто не предложит, и потащила живого еще человека волоком по мощеной площади туда, где боялась переступить невидимую черту бригада лекарей. Словно извиняясь за бездействие, лекари рьяно набросились на приволоченного дамой бедолагу, да так, что через несколько кратких мгновений тот уже смог самостоятельно стоять и глазеть на отважную пожилую женщину, устремившуюся к следующим несчастным.
   Дама потрогала сонную артерию у одного лежащего человека, затем у другого, у третьего и виновато развела руками - им помощь уже не требовалась. Она шла дальше, и не обнаруживала ни одного живого. У самого входа в игрище ей опять стало плохо. Дама сорвала с флакончика крышечку с дозатором, опрокинула в себя все содержимое пузырька, а затем скрылась в темном проеме здания.
   Она шла по гулкому холлу игрища, продираясь сквозь густую упругую плотность то ли дыма, то ли пара, окутавшего все коридоры, все ответвления зрелищного места. Паркет, словно ковром с фантасмагорическим узором, был устлан безжизненными телами людей - даме приходилось переступать через их раскинутые конечности, а также через огромное количество оружейных стволов. Через пулевики и шокеры дама перепрыгивала с резвостью, неподобающей ее возрасту, уж больно страшными они казались дотошной, но миролюбивой женщине.
   Над головой просвистело нечто склизкое, многокрыло-перепончатое, потом, напротив, волосатое, но не менее противное, а следом и вовсе невыразимое словами, но вызвавшее в сердце дамы паническую атаку. На трясущихся от натуги ногах она приблизилась ко входу в залу, и тут силы оставили ее. Дама в зеленой шляпке прислонилась к стене, окинула взором мертвое царство и подумала, что поняла, как погибли все эти люди -- так же, как сейчас погибнет она сама. Еще дама подумала, что, наверное, матушка ее была права, когда говорила, что любознание до добра не доведет, и когда-нибудь ее дочери прищемят не в меру пытливый нос. На семидесятом году ее жизни пророчество начинало сбываться...
   Мощная волна света и тепла, вырвавшаяся из всех дверей центральной залы, стремительно растеклась по всему пространству, уничтожая дымные махры и очищая воздух. От восторга, преисполнившего душу почтенной дамы, от вида искрящихся лучей и чувства нежного жара, захотелось плакать и смеяться одновременно. Небывалый экстаз снизошел на душу и тело, окутал пеленой любви, обласкал уверенностью, что все в этом прекрасном мире будет хорошо и по уму. Дама в шляпке отлепилась от опоры, переживая чудесный подъем, и вошла в зрительную залу.
   Первое, что бросилось в глаза, было удивительное радужное свечение над макушками копошащихся людей. Все словно находились внутри огромного мыльного пузыря, переливающегося радостным разноцветьем красок. Постепенно пузырь сдулся, разделился на две части, и стало ясно, что это длинный шлейф родовитого молодого человека и маленький, но задорный снопик излучения юной девушки, очень некрасивой, но очень уверенной в себе. Дама ничуть не удивилось тому факту, что юноша ей зрительно знаком и знаком мальчик, стоявший возле него и прижимающий к груди кошку, - именно с этих подозрительных личностей все и закрутилось. Вторым удивительным явлением было невообразимое количество СВЯТЫХ, вместе с прочим людом с изумлением рассматривающих пульсирующие волны яркого света под сводами игрища. Следы от пуль и разгром на сцене взгляд уцепил в последнюю очередь.
   Дама поправила шляпку, самовольно уехавшую далеко на затылок, а потом пошла к юноше со шлейфом, но не успела она сделать и несколько шагов, как прямо перед ее глазами в воздухе нарисовались очертания человека - сначала смутные и нерезкие, а затем налившиеся четкой формой. Обретя тело, человек обессилено упал на паркет, но довольно скоро поднялся, сунув, как заметила дама, что-то себе в рот. Человек ощупал себя, словно желая удостовериться в своей целости, удовлетворенно хмыкнул и быстро подхватил с пола волновик. Он стремительно вскинул его и спустил крючок, но выстрела не последовало. Тогда человек в швырнул в сторону бесполезное оружие, а затем присел и обшарил одежду трех павших штурмовиков, не обращая внимания на кровь, проступившую сквозь несколько слоев их униформы. У одного из законников человек содрал с пояса шокер и рассмеялся:
   - Ребятки не промах!
   Рукоятка шокера оказалась остро заточенной. Дама припомнила, как в одной из голографических папирок рассказывалось о вскрытых нарушениях среди бойцов особого назначения законного ведомства, и в частности, о неправомерном видоизменении оборонительного оружия. Звенящее лезвие клинка было показано крупным планом, и выглядело оно в точности, как то, что держал в руках таинственный незнакомец. Дама плавно отступила назад в раздумьях, как ей быть дальше: человек не выглядел зловещим, наоборот, внешность его была располагающей и обаятельной с трогательно небрежными волнами волос и ясными умными глазами, но то, что незнакомец стрелял, даме не понравилось.
   Меж тем человек подобрал второй подобный клинок и коротко кивнул кому-то - внимательная женщина перехватила его взгляд, направленный на другого человека на редкость заурядного вида, - и рывком перекинул ловкое свое тело в сторону родовитого парня.
   - Юноша! Юноша! Да, Вы! - услышал Набха требовательный женский голос за спиной со знакомыми скрипучими нотками.
   Набха обернулся и очи его выхватили из толпы мелькнувшую фигуру, чье стремительное движение почему-то вызвало опасение и породило в солнечном сплетении предательское чувство холодка. Доверившись интуиции, Ваюх пригнулся, чтобы затем броситься к Дадати - единственному оставшемуся в живых родному человеку. Он рванул к мальчику, но запнулся о бортик звукового пункта и со всего размаха грохнулся на пол. Дадати стоял к нему вполоборота и с приоткрытым ртом глазел на девушку в белом платье со шрамами на лице, мерной поступью движущейся к выходу из залы. О Набхе он, кажется, позабыл. Впрочем, вся толпа народа сейчас удивленно разглядывала эту девушку, за которой послушно, как преданный пес за хозяином, перемещалась огненная пульсирующая точка под куполом.
   Набха начал приподыматься, но рядом с ним со свистом вонзился и закачался на лезвии шокер, а следом его обжег ледяной взгляд Зваса. Набха прижался к паркету и перекатился через плечо. Звас на мгновение исчез из виду, однако через миг снова появился из-за спины какого-то толстого господина. Набха крутанулся еще раз и заметил, как навстречу его телу по полу на приличной скорости скользит поблескивающий предмет с остро заточенным краем. Набха, ни секунды не раздумывая, подхватил его и метнул в бывшего коллегу. Нож попал точно в горло врага -- Звас захрипел, колени его подогнулись, из перебитой артерии хлынула струя крови и он рухнул на пол.
   Дама в зеленой шляпке, наблюдавшая со стороны всю эту картину, вскрикнула..
   - Мне он сразу не понравился, - произнесла Ави, косясь краешком глаза на мертвого Зваса. - Хитрый такой, а в руках нож.
   - Это ты мне помогла? - спросил Набха, вставая. Его потряхивало от пережитого страха и вида убитого им лично человека. - Кто-то подкинул мне клинок.
   - Это я, - сказала девица из рода Спира. - Я должна была помочь упавшему. Ты упал, я и помогла.
   - Кому должна?
   Ави Дракса покраснела. Ей совсем не хотелось признаваться в данном СВЯТОЙ ИУЛИТЕ обете в качестве платы за участие в соискании.
   - Никому. Самой себе. Тут много такого валяется, я подумала, тебе пригодится.
   - Спасибо, милая барышня! - с чувством произнес Набха. Он потянулся к Ави, чтобы пожать ей руки, но заметил, как к Дадати, искусно лавируя между зачарованными волшебным светом людьми, побирается человек в сером костюме. Из-под правого рукава его что-то блеснуло. Повинуясь неведомой силе, мгновенно узнавая в сером человеке преследователя Джарьи, Набха рванулся к мальчику, чей взор по-прежнему был устремлен на волшебное зрелище. Набха отчетливо и до последней мелкой черточки мог видеть Дадати -- по-детски пухлые румяные щеки, пушистые растрепанные волосенки, грязные кулачки, крепко сжимающие у груди покорную кошку, и сияющие радостью светлые очи с длинными девчачьими ресницами. Образ этот, подробный и щемяще-трогательный, намертво приклеился к сетчатке Набхиных глаз, когда он бросился навстречу серому, загораживая собой мальчика и успевая оттолкнуть убийцу от ребенка. То, как убийца падает, сраженный чьей-то крепкой рукой, Набха уже не видел...
   - Лекаря! Быстро! - закричал человек, уложивший серого убийцу одним взмахом ребра ладони. - Держись, Набха!
   Дадати, распахнув от ужаса глаза, застыл в шоке, и кто-то сердобольный участливо произнес:
   - Мальца бы увели куда подальше... Нечего ему тут смотреть.
   К плечу мальчика мягко прикоснулись, чтобы подтолкнуть и увести от смерти и крови, но Дадати резко сбросил руку и ринулся к братюне:
   - Набхичка, миленький, я спасу тебя, мы отнесем тебя в колодец, и ты там поправишься, - забормотал мальчик, припадая к его груди. - Ты только не умирай, пожалуйста!
   Читтра Чандрамас склонился над Набхой, осмотрел клинок, вонзившийся в самое сердце, прощупал пульс, аккуратно извлек лезвие из раны и виновато покачал головой:
   - Увы... Помочь уже нечем.
   Необыкновенное сияние, разбившее планы сваминов и вычистившее воздух от низкочастотной мерзости, постепенно ослабло, растворилось в солнечном свете, хлынувшем в главную залу игрища сквозь распахнутые створки верхнего купола. При ярком естественном освещении картина в зале показалась еще более удручающей -- все видимое пространство игрища было устлано трупами. Лишь те счастливцы из зрителей, что были втащены под полог Набхиного шлейфа, остались живы, остальные же, вместе со штурмовой бригадой законников недвижно лежали вповалку в самых нелепых позах.
   - На выход по одному! - разнесся вдруг громкий, пропущенный через мегафонные частоты голос.
   Со стороны выхода на набережную, слаженно топая коваными ботинками, бежал свежий отряд штурмовиков, прорвавшийся наконец-то сквозь незримую границу морока. Их командир, человек с двумя черными лентам на плече, в щлеме и двойной защите на туловище, остановился в проеме с волновиком в руках и провозгласил еще раз:
   - На выход по одному с поднятыми руками! Зрителям, не участвовавшим в беспорядках, гарантируется неприкосновенность! Господа СВЯТЫЕ, что более мудрые, чем я, могут покинуть игрище через служебный вход!
   Человек в наглухо застегнутом пальто, уложивший одним ударом серого господина, встал и неспешно подошел к старшему штурмовику.
   - Господин Бхутан убит, - сказал он. - И господин Шатапатра подал прошение об отставке. Шли бы вы домой, ребята.
   Два подскочивших бойца припечатали наглеца к стенке, но он легким прикосновением рук отбросил законников на несколько метров и прямо под носом командира вызвал свою этикетку. Тот глянул на нее и, выдержав паузу, в течение которой, по-видимому, боролся с искушением пристрелить нахала, упрямо произнес:
   - Я присягал господину Рхатану, уважаемый Нокхья Нари. И мне чужие чиноначальники не указ.
   - Вам придется это сделать, любезный. - Нокхья мотнул головой в сторону другого выхода, обращенного к Князь-Владимиру. Там уже плотно сомкнутым строем стояла с палицами в руках бригада бойцов-законников с маячками спасательного подразделения, а к ней подтягивались смекнувшие расстановку сил сурхиды Кумбхи. - Ваше вибрационно-волновое оружие в данный момент не боеспособно, а что касается самозванца Рхатана... Он недолго усидит в своем кресле. Это я Вам гарантирую.
   Боец с ленточками на плече поколебался, угрюмо оглядывая исподлобья Нокхью и его команду, потом молча махнул рукой у себя за спиной. Штурмовики непонимающе опустили оружие, и он махнул еще раз, после чего бригада разочарованно, вразвалочку покинула игрище.
   Дадати крепко обнимал безжизненное тело братюни, так что кошка, стиснутая двумя грудными клетками сдавленно мяукнула. Профессор попытался поднять мальчика, но тот яростно боднул его головой. Удар пришелся по подбородку, отчего зубы Читтры Чандрамаса грозно лязгнули.
   - Отстаньте от меня! - закричал Дадати, размазывая по лицу слезы и Набхину кровь, - Вы все врете! Вы специально! Он живой! Вы просто не хотите его лечить!
   Подошедший к нему Нокхья дернулся было с утешениями, но застыл в нерешительности, как и все остальные вокруг, перед болью и отчаяньем мальчика.
  
   Вид пацаненка с кошкой долго колебался зыбкой, словно отражение в озерной воде, картинкой. Потом волнение воды успокоилось, и картина перед очами Набхи сменилась. Он увидел плотные сгущения несущих конструкций под куполом игрища, он разглядел и пересчитал все попрыгайки и все самоклейки, а, закончив с инвентаризацией ламп, перевернулся в пространстве, если только можно было назвать переворотом фокусировку зрения на предметах в другом направлении, и заметил себя, лежащего на полу с ножом в сердце, заметил переломленную шею господина Бхутана, заметил профессора Чандрамаса и остолбеневшего Дадати. Люди что-то вещали, но Набхе было неинтересно слушать их мелкие пустые разговоры. Он отключился от них и с жадным предвкушением чего-то невыразимо-ценного и правильного, стал всматриваться в расширяющуюся светлую точку на темном звездном небе. Фонарик светил все ярче, и постепенно тьма отступила, и Набха обнаружил, что он не просто так болтается в пространстве без времени и измерений, а мягко покачивается в капсуле, сотканной из тончайших переливов нежного, но прочного поля. От капсулы отходил тонкий поток лучей - вниз? вбок? Набхе тяжело было определить его направление - и терялся далеко за горизонтом. Окончания его не было видно, но почему-то Набха точно знал, что эта лучистая нить связывает его теперешнего с тем, кто лежал на полу Иовелеонова игрища с клинком в сердце.
   Провисев некоторое время в недвижности, капсула вдруг начала потихоньку смещаться относительно мерцающих звезд и неторопливо разгоняться. Ускорение было неспешным, но твердым, и спустя несколько минут колыбель Набхи вплотную приблизилась к источникам света, которые Набха принял за звезды. Огни оказались не космическими светилами, а такими же, как и у Набхи прозрачными сияющими капсулами. В них точно так же барахтались люди, и их лица точно так же были озарены счастьем и тихой радостью. В одной из капель мелькнуло личико Джарьи, в другой -- Джалы... Или показалось? "Коконы"! - подумал Набха. - Это же коконы! А в них покоятся души!" Собственно, никаких человеческих очертаний внутри этих светящихся эллипсоидов, а уж, тем более, лиц, Набха не мог видеть -- он просто знал это. Знал всегда. Знал определенно. И сейчас, проплывая мимо них, убеждался в истинности этого знания.
   Коконы стройно кружились по закручивающейся к центру спирали. Все они были разные. Чем разные -- Набха понять не мог, но он ощущал это через упругие теплые стенки своей капсулы и знал, что его кокон несет в себе важный и крайне необходимый этому миру груз. Каждый кокон транспортировал нечто ценное и уникальное. У кого-то кладь была легкой, легче пушинки, у кого-то тяжесть была сравнима с целым караваном трансконтинентальных мобилей, но вес не имел значения, ибо можно ли, к примеру, вычленить в тонком часовом механизме важнейшие детали исключительно по весу?
   Набха присмотрелся (о, сколь неловко сие слово применительно к невидимым, но ясным излучениям!) к своей ноше. Искрящаяся смесь любви, горечи, радости, ненависти составляла ее суть вкупе с прослойками мыслительных плотных форм, в коих Набха с удивлением разглядел свой почти законченный опус об общих обоснованиях и частных приложениях проективной геометрии, причем добрая часть его была тем, что не успело в свое время перекочевать из Набхиной головы на более устойчивые носители. И Набха возликовал: коли труд его здесь, с ним, значит небесполезен он был, значит нужен этому удивительному миру, творимому им самим и другими людьми с планеты Земля.
   Скорость Набхиного кокона стала нарастать -- он приблизился к центру воронки. Несколько капсул перед ним закружились вдруг с бешеным темпом, а затем провалились в точку стяжки спирали, пыхнув напоследок радужным фейрверком. Набха взволнованно и торжественно приготовился к переходу через рубеж между старой и новой жизнями, с ликованием, с ощущением невероятного приближающегося счастья принялся отсчитывать финальные круги перед падением вглубь спирали, когда все вдруг затормозилось и кокон его пропал, и через молочную пелену, резко сменившую фиолетовое звездное небо, донесся властный голос:
   - Да будет так! Да воспрянет кровь и оросит жилы отрока Набхи!
  
   Дадати закрыл глаза, не желая видеть страшный застывший взгляд братюни и ужасную рану, из которой уже перестала вытекать кровь, запекаясь на воздухе жесткой бурой корочкой, однако мягкое прикосновение чьих-то рук слегка притушило отчаянную боль и заставило вскинуть голову. Несколько СВЯТЫХ, склонившись над мальчиком, сострадательно разглядывали его и разглядывали тело Набхи. Один из СВЯТЫХ положил теплую ладонь на спину Дадати и произнес:
   - Встань, отроче, и позволь нам воступити во деяния должные.
   Дадати послушался и отошел, куда ему так же мягко указали. За его спиной тихо пристроилась дама почтенных лет в шляпке-"ток" и воззрилась на СВЯТОГО с высоким лбом и огромными темно-карими блестящими очами, что, возложив руки на грудь погибшего юноши, выжидающе смотрел вглубь залы. Из толпы сгрудившегося народа торопливо шагнул другой СВЯТОЙ в необычном наряде из белого балахона и красной верхней накидки с чрезвычайно суровым выражением лица. Он строго объявил:
   - Я готов.
   - Сей унош ощо в лодье, аце бремя его велико зело исть. Убо нама требе потщатися, а инако лодья наборзе уплывет, - изрек белокудрый СВЯТОЙ.
   - Да, тако ПЕТРЕ, - вздохнул темноглазый и тихо добавил, - предначинай, КУКШО, и Господь тебе в помощь...
   СВЯТОЙ КУКША снял с себя красную фелонь, бросил на пол колпак-куколь, и, стянув подризник, обнажил мощный торс. Осенив себя крестным знамением, он согнутыми в костяшках пальцами провел по груди, начертывая крест и на коже. Ногти его оставили глубокие царапины, из которых тут же засочилась кровь. СВЯТОЙ КУКША смочил в ней кончики пальцев, чтобы потом коснуться ими лба, щек и подбородка Набхи. Совершив эти пассы, СВЯТОЙ КУКША воздел окровавленные руки к небу и низким голосом забормотал:
   - А вижу я много доколе, едет мертвяк во поле. Ворон ему рече: а едешь далече? А еду за моря-окияны, в дальние страны, где мертвяки пируют, сами себя врачуют. Как у них сердца не болезные, каменные да железные, тако и сердце уноша Набхи будет крепкое, сноровистое, да лепкое, чтобы кровь по жилам гнало, да жил его не рвало. С чистым сердцем да без горба доеду я дале до столба. На том столбе сидят три девицы, а все родныя сестрицы. Сидят, шьют-вышивают, кровавые раны зашивают. А мимо едет царь, под ним конь карь. Конь не прянет, кровушка не канет. Тако и руда уноши Набхи будет ловкая, точно конь тот сноровкая. А чтобы вышел мертвяк из могилы, возьми у живого КУКШИ силы.
   Затем подался к лицу Набхи и легонько дыхнул на него. Выпрямился и властно провозгласил:
   - Да будет так! Да воспрянет кровь и оросит жилы отрока Набхи!
   Лагху Набха из рода Ваюхов дернулся, моргнул, с изумлением глянул на СВЯТОГО КУКШУ, на расплывшуюся в улыбке мордаху Дадати и снова обмяк.
   КУКША непонимающе с немым вопросом в очах воззрился на ожившее, а затем замершее тело, провел ладонью вдоль туловища, задержался над печенью и сказал после некоторого раздумья:
   - Невозможно сие... Его кровь заперта на ключ, опечатана. Кто-то наложил запрет на доступ к ней. И запрет сей не человеческий. Я в нем вижу те же вибрации, что и в жидкости Маникама.
   - Не человеческий, значит, сваминов, - предположил произнес Нокхья, внимательно проследивший за церемонией СВЯТОГО КУКШИ.
   - Не сваминов, - возразил Варшам, так же вместе с Кумбхой наблюдавший за оживлением Набхи, - наш он. Запрет наложил тот, кто подпитывался его кровью. И кто вынужден был делать это после заключения сделки со сваминами. Я таких вижу сразу -- у них черное облачко над головой. Вот, кстати, Вы, досточтимый СВЯТОЙ, что более могущественный, чем я, у Вас я тоже вижу... Странно мне это, но я вижу.
   - Истинно глаголешь, человече, - вступился за КУКШУ СВЯТОЙ ПЕТР, - темже он и вершит оклинание, зане золь свою искупляе.
   - А я тоже вижу эти облачка, - взволнованно проговорил Дадати и ткнул пальцем в господина Крунчу, с безучастным тяжелым взором сидящего на подиуме подле дочери. - Вон у него есть тоже. У Крунчи.
   Господин Крунча вздрогнул, оглянулся на зов своего имени, и Дадати, пристально посмотрев ему в глаза, пошевелил пальцами. Кумбха, на собственной шкуре прочувствовавший некогда наследственные способности мальчика, этот жест узнал, непроизвольно поежился, а господин Крунча охнул и повалился на бок.
   - Да это он и есть, - зло произнес Дадати, - и как я сразу не догадался посмотреть!
   Варшам подтвердил:
   - Согласен. Между ним и этим парнем висит мостик.
   - Нет, ну как вы это видите! - в сердцах воскликнул Кумбха. - Один я тут незрячий!
   Он широкой поступью направился к сцене, стащил с нее за шкирку господина Крунчу и приволок его к СВЯТОМУ КУКШЕ.
   - Отворяй, fils de pute! Сними печать, сучья вымя!
   Господин Крунча удивленно воззрился на недвижное тело Набхи и молвил сквозь зубы, не снисходя до отпирательств и отговорок:
   - Он мертв. Да, он мертв. Каков смысл сего действа? - и, заметив магический крест на груди СВЯТОГО КУКШИ, догадался, заговорил едко и суетливо, - А не стану! Мне с того каков резон? По мне хоть все тут сдохните. Я и сам бы хотел рядышком лежать. Да, сам бы хотел упокоиться, чтобы не видеть, как дитя холодеет на глазах. Не стану, доколе мою дщерь сначала не оживите! Сначала мою лапушку, а потом уже... потом посмотрим!
   Нокхья схватил его за горло, Кумбха встряхнул, как следует, но Дадати предупредил грядущую расправу:
   - Набха без Джарьи все равно не сможет. Он только про нее и жужжал мне в уши. Так что лучше сперва ее... Можно?
   - Се лезно, - помолчав, сообщил СВЯТОЙ ПАВЕЛ, - ако брат наш КУКША успособится.
   - Сдюжу всех, покудова силы есть, - решительно заявил КУКША. - Я должен.
   - Я принесу ее, я сейчас! - бросился было господин Крунча в полнейшем волнении к подиуму, но СВЯТОЙ КУКША остановил его:
   - Не требуется сие. Промеж уноша и девицы есть крепкая связь, каковая образутся токмо при любви, ненависти либо же кровном спасении одного другим. Отрок видит девицу и передаст ей силы.
   СВЯТОЙ КУКША вновь повторил заклинание, упомянув в нем девицу Джарью, и вновь опустил руки:
   - И на ней печать. Не могу.
   - Как! - потрясенно воскликнул господин Крунча. - Сие невозможно! Я принимал меры! Я следил! Я окропил ее защитным снадобьем! Я всех домашних окропил, всех окропил, дабы не теряли здоровья и бодрости...
   КУКША прищурился и подозрительно глянул Крунче в глаза:
   - Чем окропил? Кровью? Из маленького стеклянного пузыря?
   - Они называли это соком...
   - Из маленького стеклянного пузыря? - настойчиво продолжал КУКША.
   - Да, так. Именно так.
   - Домашних, говоришь?.. И много ли домочадцев в дому твоем?
   - Жена, дочка, мальчики, - начал перечислять господин Крунча и осекся. На лбу его проступила испарина, он утер ее, пригладил седые волосы. - Жена... Ей я дал поболее детей... "Это ваше семейное дело!", - припомнил он фразу Алайи и застонал, - Как она могла! Собственное чадо!
   Он рухнул на пол и зарыдал.
   - Я виноват. Я сам во всем виноват, - бормотал он. - Все кончено...
   - А вот Иванандреич говорил мне, что ключ можно перевести на другого, - раздался голос молчащего доселе профессора Чандрамаса. - Если, конечно, я правильно понял, о чем идет речь. Иванандреич пытался донести до меня механизм опечатывания объектов, которым мастерски овладели свамины, - что-то там об инвариантности свертки полевых тензоров, но я ничегошеньки не смог понять. Не сведущ я в математике, да и вещал Иванандреич так, что я списал все на участившиеся приступы бреда больного. Но вы завели речь о ключе, и я осознал суть слов убогого.
   Господин Крунча поднял воспаленные глаза:
   - Ежели можно на другого, надо пробовать!
   - Или бежать за женой, - посоветовал скептически Кумбха.
   - За женой долго... Да, долго. Лучше перевести. - горячо возразил Крунча. - Я готов посодействовать.
   - Нелепость слов моего пациента была в том (а я на нее и купился, не придав должного внимания ценнейшей, как теперь понимаю, информации), что обоснование метода протекало долго - несколько часов произнесения несвязных фраз, перемежаемых припадками страха и агрессии, - а описание методики заняло полминуты...
   - Ну же! Не томите!
   - Условий всего два: человек, на которого перекладывают печать, должен дать на это согласие, ну и, как принято во всех ритуалах сваминов, привнести в церемонию каплю крови. Они, знаете ли, просто помешаны на этой магической субстанции, что весьма, знаете ли, характерно для культов потребления, в отличие от культов творения...
   - Довольно слов! - в нетерпении вскричал Крунча. - Что надо сделать с каплей крови?! С чей каплей крови?!
   - Со своей, - спокойно ответил профессор. - Тот, кто добровольно жертвует собой и согласен попасть в кабалу "печатника", должен выдавить на губы того, на ком печать, толику своей крови и устно принять ключ на себя. В свободной словесной форме. Да только кто же добровольно отдаст себя в рабство? И потом, все эти обряды, о которых поведал мне мой пациент, уж больно попахивают ненаучной чертовщиной. Не знаю, верить ли. Современное лекарсткое искусство, видите ли, отрицает...
   - Я верю. Потому что знаю. Я отдам, - глухо произнес Крунча, обрывая излияния Чандрамаса и как-то странно меняясь в лице. - Я все отдам, лишь бы Джарьюшка была жива.
   И он без колебания ринулся к сцене, где резко и решительно прикусил до крови губу и поцеловал ранеными устами свою дочь. Затем громко возвестил:
   - Забираю ключ с дочери моей, Дарьюшки, на себя! Да, на себя, будь оно все неладно...
   Меж тем СВЯТОЙ ПАВЕЛ, оглядевший Набху еще раз, снова покачал головой:
   - Непрепость уноша возвернути бысть, аще вервью сопрящен со товарищи... Узрел я сы двух человеков, опроче отроковицы... Накрепко повязаны они душевною юзою. Одного воздвизашь, другий опаче утянет.
   - Значимо, четверо? - переспросил КУКША. - Кто они? Помоги, брате, опознать, не настолько я силен, как ты
   СВЯТОЙ ПАВЕЛ перечислил:
   - Дева Хема Хема нареченная, отроковица Джарья Крунча нареченная, муж Шанкха Нила, отрок Набха Лагху нареченный рода Ваюх.
   - Не было с нами никакого Шанкхи! - перебил его Дадати. - Был дед Джала!
   СВЯТОЙ ПЕТР улыбнулся, погладил мальчика по макушке и погладил его кошку.
   - Именование се не есть истинное. Джала го примысленное имя суть.
   Он еще раз приласкал Дадати, напряженно всматриваясь в его черты, кажущиеся весьма занкомыми, а затем спросил:
   - А котка твоего како величают?
   - Это девочка, - нахмурился Дадати. - Ее Дендиролька зовут.
   Дама в зеленой шляпке вздрогнула. "Дендиролька!" - воскликнула она мысленно. - "Ну, надо же -- Дендиролька! Какое совпадение!"
   СВЯТОЙ КУКША трижды очертил на груди крест и трижды прочел заклинание. Первым наговором он воззвал к Джарье -- та чихнула, пошевелилась, и господин Крунча упал в ноги КУКШЕ. Его оттащили, подхватив с двух сторон Нокхья и Кумбха, а СВЯТОЙ КУКША воззвал к Хеме.
   - Она жива, - сказал он после нескольких секунд вслушивания с закрытыми глазами. - Только очень далеко. Так далеко, что ей придется лететь на пассажирском лайнере.
   - Конечно, - просветлел Дадати. - Она же в Кельтиберии осталась! Да только мы обойдемся без лайнеров. Вот оживите братюню, мы с ним на арифмосах слетаем.
   Воззвав к Джале, нареченному Шанкхой, КУКША заметил:
   - А ведь ему скоро на обновление. А там ужо...
   Что именно случится "ужо" , он не стал уточнять, заметив, как сдвинул брови СВЯТОЙ ПАВЕЛ. Сам КУКША ощутил вдруг, что он смертельно устал, что ноги его не держат, а отяжелевшее туловище настоятельно требует прилечь. СВЯТОЙ ПЕТР подставил ему плечо, после чего изрек, обращаясь к господину Крунче:
   - Дщерь твоя воскрешена, нарок наш выполнен, сега твоя череда, муже.
   Он глянул на Крунчу так выразительно, с таким жаром, что тот по непонятной для него причине затрепетал, без страха, без отчаянья, и на деревянных ногах, после доброго тычка в спину подошел к Набхе. Люди и СВЯТЫЕ замерли. Господин Крунча же, метнув быстрый взгляд на подиум, где его Джарья уже приподнималась, отряхивалась и прибирала непослушные локоны, надкусил на губе рану и мазнул пальцем со своих уст по Набхиным.
   - Твой ключ -- мой ключ, - сказал он. - Будь ты проклят. - И пояснил изумленному КУКШЕ, - Ключ невозможно унижтожить. Можно только воткнуть в другого.
   - Будь осторожен с проклятиями, - сурово предупредил его СВЯТОЙ КУКША, - ибо зло повисает на магнитных крюках тех душ, что сами его имеют, а душа безгрешная отразит его, подобно зерцалу, и возвернет отправившему, - затем протер затуманившиеся глаза, хрипло вдохнул и начал:
   - А вижу я много доколе, едет мертвяк во поле. Ворон ему рече: а едешь далече? А еду за моря-окияны, в дальние страны, где мертвяки пируют, сами себя врачуют...
   С каждым словом он слабел и все более задыхался.
   -... Как у них сердца не болезные, каменные да железные, тако и сердце уноша Набхи будет крепкое, сноровистое, да лепкое, чтобы кровь по жилам гнало, да жил его не рвало....
   Он начал заваливаться на сторону, но СВЯТОЙ ПАВЕЛ поддержал его со второго плеча, и, зажатый двумя крепкими подпорками, продолжил:
   - ... С чистым сердцем да без горба доеду я дале до столба. На том столбе сидят три девицы, а все родныя сестрицы. Сидят, шьют-вышивают, кровавые раны зашивают. А мимо едет царь, под ним конь карь. Конь не прянет, кровушка не канет...
   Голос его становился все тише, и последние слова он произнес почти шепотом:
   -... Тако и руда уноши Набхи будет ловкая, точно конь тот сноровкая. А чтобы вышел мертвяк из могилы, возьми у живого КУКШИ силы.
   Покраснев от натуги, истекая кровью, рвущейся наружу через линии четырех крестов на груди, он из последних сил вымолвил:
   - Да будет так. Да воспрянет кровь и оросит жилы отрока Набхи.
   И упал замертво, повис на руках СВЯТОГО ПЕТРА и СВЯТОГО ПАВЛА.
   - Братюня! Набхочка! - восторженно завопил Дадати и, выпуская из плена кошку, кинулся с объятьями на хлопающего пушистыми ресницами Ваюха.
   Джарья Крунча, прихорошившись, начала подыматься, но, охнув, опустилась на пол -- правая нога ее, застряв между поваленным звукооборудованием, дернулась и моментально распухла.
   - Бли-и-ин..., - поморщилась Джарья. - Как глупо. Только оживили, и на тебе! Кажется, связки потянула.
   - А ты что, помнишь, что тебя убили? - с любопытством спросила Ави Дракса, прибежавшая посмотреть на воскресение соперницы, единственной из сотни, кто еще оставался в игрище. Был еще момент, о чем Ави не смогла признаться даже себе: Джарья была так хороша, что Ави решила пристальнее и внимательнее изучить ее макияж и прическу, дабы уловить те искусные детали, не бросающиеся в глаза при первом взгляде, что волшебно преображают внешность девушки. Ави предположила, что соискание возобновится, когда бардак приберут и злодеев изгонят -- а то, что это непременно произойдет, она нисколько не сомневалась, - и уж тогда ей пригодятся Джарьины милые хитрости.
   - Помню, - сказала Джарья. - И еще помню, как я парила в коконе, а рядом в своем коконе парил Набха... Да много кого там было.
   - Не страшно?
   - Что ты! Наоборот, так счастливо, так радостно, что возвращаться сюда не хотелось.
   - А-а-а, - Ави с разочарованием осмотрела соперницу и не обнаружила на той ни грамма косметики. - Ну, давай, руку, помогу встать. Там твой отец убивается, надо его утешить.
   - Спасибо. Только погоди-ка...
   Джарья с отвращением на лице, скуксив прелестный носик, наклонилась над раскинувшимся на подиуме Уруми и быстро вытянула из кармана его пиджака маленькую тубу с плоскими таблетками бурого цвета.
   - Витаминчики, значит, - торжествующе произнесла она, - ну-ну, посмотрим.
   С Авиной помощью, прыгая на одной ноге, Джарья пробралась сквозь снующие бригады спецслужбы, погружающие на автоносилки тех, кому помощь уже никогда не потребуется, сквозь бригады лекарей, реанимирующих тех, кому судьба милостиво разрешила жить дальше, сквозь вытекающих к выходу СВЯТЫХ и сквозь упругие вибрации очистительного сервиса. Она широко улыбнулась, приметив Набху и Кумбху, сделала прыжок по направлению к ним, и, оставляя художника в каменном напряжении, осторожно ступая, подошла к Набхе.
   - А я тебя видела, - тихо произнесла она. - Там.
   - И я, - смущенно краснея, ответил тот.
   - Ты не хочешь меня поцеловать?
   - Хочу.
   Он потянулся к ее устам, но ощутимый толчок в плечо и недовольно-сварливый голос Дадати, не позволил осуществить задуманное.
   - Развели тут муси-пуси, - обиженно и с некоторым презрением заявил пацан. - Хоть бы на людях постеснялись.
   Кумбха обреченно вздохнул, открыл рот, чтобы что-то сказать Джарье, но передумал, махнул рукой и направился к своему отряду, рыскающему по зале в поисках оружия. Дама в зеленой шляпке, утерев тайком слезу умиления (да, умиления! А что в этом предосудительного! Юноша хотя и вел себя в Крепости неподобающе, но во-первых, за него поручились сами СВЯТЫЕ ПЕТР и ПАВЕЛ, а также отдал жизнь тот, кого они назвали КУКШЕЙ, что уже немало, а во-вторых... А во-вторых, до чего же красиво они смотрелись вместе с рыжеволосым ангелом!), после чего вернулась к настойчивому изучению лица Дадати.
   - Это твоя кошка там бегает? - радуясь возможности отвлечься от слишком интимной картины, спросила Ави мальчика. - Сейчас ее чистильщики засосут, и не будет у тебя лохматой подружки.
   Мальчишка с криком бросился ловить животное:
   - Дендиролька! Дендиролька! Иди ко мне! Мы тебя накормим!... Джарья, у тебя остался еще дом. Ты ведь накормишь Дендирольку?
   - Конечно, - рассмеялась девушка, поворачиваясь к отцу, с затравленным взглядом наблюдающим за дочерью. - Папка, мне сейчас так легко! Будто вытащили из меня пять кило булыжников. Как же я тебя люблю, папка!
   Господин Крунча потрогал налившееся тяжестью, запульсировавшее всплесками боли подреберье, ничего не сказал и крепко сжал в объятьях любимое чадо свое, проклиная тот день и час, когда принял решение выйти на контакт со сваминами.
   Почтенная дама не выдержала. Когда Дадати изловил кошку и вернулся к Набхе и СВЯТЫМ, совершающим таинственные пассы над лежащим на паркете КУКШЕЙ, она деликатно полюбопытствовала:
   - Дитя мое, а почему ты решил назвать кошечку Дендиролькой?
   - А, это Вы, - насупился мальчишка. - Опять начнете приставать, где мои родители.
   - Непременно начну, поскольку считаю вопиющим недосмотром со стороны твоей матери то, что ты бродишь один в опасных местах. Но сейчас меня интересует имя Дендиролька.
   - Извините за мое вмешательство, уважаемая дама, что более опытная, чем я, - произнес Набха, - но мне кажется, Вы должны пояснить причину своего любознания. Мальчик столько перенес, что я уже опасаюсь любого постороннего внимания.
   Дама кивнула:
   - Понимаю, мой юный друг. Извольте. Дело в том, что я знавала одну девочку, у которой тоже была кошка Дендиролька. Мне показалось странным то, что вновь услышала это слово, и вновь оно оказалось кошачьей кличкой.
   - Да, совпадение маловероятное, - согласился Набха. - Дендироль -- это ведь валик для выдавливания рельефов. Он используется в папирном деле. При чем тут кошка?
   - А мне мамка рисовала котов, пока меня в усилитель не отдали, - пожал плечами Дадати, - целые комиксы сочиняла. Там была кошка Дендиролька и кот Мяо-Цзы. Прикольные такие картинки и кошаки прикольные. Я их очень любил, они мне заместо друзей были, там ведь никто не дружит особо...
   - Мяо-Цзы! - пожилая дама потрясенно воззрилась на Ддадати. - Ты точно уверен, что кота звали Мяо-Цзы?
   - Ну, да. По мамкиной придумке было так, что Мяо-Цзы приехал из далекой страны Чинии и здесь втюрился в Дендирольку...
   - А как зовут твою матушку?
   Дадати умолк, насупился и принялся ковырять носком паркетную плитку.
   - Он сирота, - сказал Набха. - У него нет мамы. Он живет с братом. Мы вынуждены скрывать это, чтобы мальчика не отправили в приют.
   - А голос....
   - Это хитроумная обманка.
   - Но одному ему....
   - Я оформлю опеку над ним.
   - Хорошо, - сдалась дотошная особа. - Так как звали твою маму?
   - Васанта, - буркнул Дадати.
   Дама промокнула тонким кружевным платочком вмиг намокший лоб и задумчиво проговорила:
   - Вот уж не думала, что у бедной девочки остался сын.
   - Вы знали мою маму! - воскликнул с надеждой мальчишка. Очи его загорелись, сердце отчаянно заколотилось.
   - Да... Выходит, что так. Васанта была моей соседкой, наши апартаменты располагались на одном этаже. Очень приличная барышня - образованная, воспитанная. У нее была тонкая душа, но четкий острый ум. Я помнила ее прелестным ребенком, а затем свеженькой юной отроковицей вроде Вас, - дама кивнула на Джарью. - Семья Васанты всегда держала кошку, и последним питомцем у них была Дендиролька. А у меня был кот Мяо-Цзы, толстый, но шкодливый. Он подбивал Дендирольку на всякие хулиганства, на которые милая кошечка шла исключительно из-за любви к моему обжоре, а потом делал вид, что он ни при чем. У них по нашему недогляду даже родилось пять очаровательных котят...
   - А мама? - нетерпеливо вернул мысль почтенной женщины в нужное русло Дадати.
   - А мама твоя... Боже правый, вы же изумительно схожи!.. Мама твоя выучилась на математика, чему я была несказанно удивлена -- девушкам более подобает изучать изящные искусства! Но она успешно устроилась мозгователем при некоей лаборатории по расшифровке ментальных вибраций, а попутно освоила стихосложение и даже в городской папирке вела рубрику "Воскресные вирши". Ох, талантлива была Васанта! Такой дочерью любой родитель мог гордиться!
   - Да, - осипшим от волнения голосом подтвердил мальчик, - мамка была у меня супер...
   - А что с ней сталось? - спросила Ави, с интересом выслушав даму. - Она уехала?
   - Она пропала, - сказала дама, понизив голос до таинственности. - На моих глазах пропала. Вышла однажды утром, а я как раз совершала моцион, поздоровалась со мной и бодрым шагом на каблучках побежала на работу. Она уже завернула за угол, когда я вспомнила, что забыла сообщить о смене ключа в нашем доме, и я поспешила за ней, выскочила на проспект, а там никого.
   - Может, она уже в рейсовый мобиль села? - предположила Джарья.
   - Не было там ни одного мобиля! И людей почти не было. Я попытала одного и второго прохожего, не встречалась ли им девушка со светлыми волосами в голубом платье, но никто ее не заметил!
   - За какое время Вы дошли до проспекта? - спросил Набха.
   - Там близко -- всего только за угол завернуть... И минуты не прошло.
   - Да это ее свамины похитили, чего тут думать, - убежденно выпалил Дадати. - Вы же, наверное, ее больше не видели потом?
   - Не видела. Родители ее долго горевали, одна она у них была, да не выдержали, перешли Рубеж года через три.
   - И никто из семьи больше не остался? - поинтересовался Набха.
   - Я ни о ком более не слышала. Соседка, правда, уверяла меня, что где-то должен был быть дед Васанты, но к нам он не заглядывал.
   Тело СВЯТОГО КУКШИ, спеленутое полупрозрачным саваном полей Мандельброниуса, плавно поднялось в воздух и поплыло над головами людей. Набха, Дадати, Джарья и господин Крунча почтительно опустились на одно колено и склонили головы, когда домовина КУКШИ поровнялась с ними, и, простояли так в молчании, провожая ее глазами, пока последняя колыбель СВЯТОГО не скрылась из виду.
   - Васанта, - молвил дрогнувшим голосом СВЯТОЙ ПЕТР, подходя к Дадати. - Я превсеведаю, жено, о ком ты толкуешь.
   Он обеими ладонями чуть приподнял голову Дадати и, вглядевшись в его черты,узнавая в них самого себя, произнес:
   - Сын беса и правнук СВЯТОГО.
   Темный силуэт, возникший в воздухе прямо перед СВЯТЫМ ПЕТРОМ, расхохотался и поправил:
   - Правнук человечишки и сын свамина!
   Дадати испуганно отпрянул назад, но лишь крепче прижал к себе Дендирольку и бросил в лицо колеблющейся под потоками вентиляции тени:
   - Уходи, Алайя. Я не хочу быть саргахом. У вас там ужасно скучно.
   Алайя угрожающе уплотнился, но Набха, а по его примеру и Ави, взметнули шлейфы и свамин отступил.
   - Я дурак, - усмехнулся Алайя. - Повелся на зов крови. Запомни..., сын.., хочешь быть властелином мира -- забудь о родственных связях.
   - Но тебе все равно было приятно, что я твой ребенок, - упрямо возразил мальчик. - А иначе ты бы убил меня.
   - Я не убил тебя, потому что ты саргах. Ты еще вернешься.
   Алайя снова усмехнулся и растаял. СВЯТОЙ ПЕТР осенил место, где он появился крестным знамением, а затем сказал:
   - Не силен сей бес. Был силен, аце сьга несть.
   - Сын свамина..., - профессор Чандрамас с жадным любопытством уставился на Дадати. - А пойдем-ка, сын свамина ко мне в клинику. У нас там котлетки на обед с кашкой, а еще компот.
   - Лучше в гносеотеку. Нам есть что рассказать друг другу, не так ли, господин Атхиана? - Набха сжал в руке ладошку Джарьи и пристально посмотрел на подошедшего к ним хранителя знаний.
  
К оглавлению
  

Глава 36. Последние пояснения.

   Набха и Дадати отвалились от стола точно пиявки, налившиеся в объеме до невозможных пределов, и на их сытых лицах проявилась не вполне осмысленная улыбка.
   - Еще добавочки? - участливо спросила Уттпала, на что Набха с радостным испугом замотал головой, а Дадати сказал:
   - Я подумаю...
   - Хватит лопать! - рассердилась Джарья. - Ты и так уже стал шарообразным!
   - Я не шарообразный, а крепкий, - возразил мальчишка. - Не то что некоторые -- вместо ног зубочистки, а вместо рук спички. "Ах, брокколи! Ах, кабачок! Ах, укропчик! Ах, вкуснятина!". Вот и сама потом, как укропчик вся зеленая.
   - Уж лучше быть зеленым, чем жирным. Индюшка к праздничку!
   - Тощая швабра!
   - Я, вижу, вы уже покушали, - мягко оборвала увлекательную беседу хозяйка. - Идите-ка к остальным.
   Из холла раздавались мерные звуки неторопливой беседы. За сдвинутыми воспринимальными столами о чем-то тихо толковали Атхиана, Нокхья, Джала и профессор Чандрамас.
   - Хемы не хватает, - вздохнул мальчик. - Она ничё тетка, добрая... Как она там в своей Кельтиберии?
   - Вот и сгонял бы за ней, чем причитать, - едко заметила Джарья. - Ты же ого-го какой летун!
   - Ну и сгоняю. Это быстрее будет, чем лайнером.
   - Ну и сгоняй.
   - Ну и сгоняю. Я пошел.
   - Стоп! - произнес Набха. - Забыл, как тебя там встретили? Вместе пойдем.
   - Я с вами, - быстро вымолвила Джарья.
   - Не знаю, потяну ли я вас двоих, - с нахальным прищуром протянул пацан, - ты-то дохлятина, а братюня вон как отъелся.
   Впрочем он тут же собрался, взял за руку Набху, а тот -- Джарью. Вместе они вышли из гносеотеки -- Джарья осторожно ступала на потянутую ногу и морщилась, пока Набха не подхватил ее на руки, - и удалились на два квартала. Дадати закрыл глаза, представляя поляну близ пещеры Шести Владык, задержал дыхание и начал счет:
   - Восемь, девять, шесть, один, один, четыре,...
   На цифре "три" в щеку Набхи впился гнусный кровосос. Набха автоматически выдернул руку и прихлопнул комара.
   -... три, - сказал Набха.
   К горлу подступил комок тошноты, но молодой человек успешно справился с ним. Открыв глаза он обнаружил, что на вечно солнечной поляне Дадати и Хема ошалелыми от невозможности происходящего очами взирают на него и на побледневшую от накатившей дурноты Джарью.
   - Что? - недоуменно вопросил Ваюх. - У вас такие лица... Кстати, приветствую Вас, уважаемая сестра Хема, что более терпеливая, чем я.
   - Братишка! А как это ты? - почему-то шепотом спросил Дадати.
   - Что как?
   - Ты не дотумкал? Ты же сам смодулировал. Без меня.
   Набха обернулся, посмотрел на шлейф и все понял. Выходит, предание о пра-пра-прабабушке и ее чудесном перенесении к дедушке не было досужей выдумкой. Он представлял место, а не человека, как требовал семейный миф, и тем не менее передача удалась.
   - Я должен убедиться, что это наверняка, - загорелся он. - Кто со мной?
   - Да идите уж парочкой, - сварливо проговорил Дадати. - У вас ведь такая психологическая совместимость, такое ментальное равновесие!... Тьфу, ваши дурацкие любовные эфиры мне прямо по башке бьют. Вот вырасту, ни за что не женюсь. Очень мне надо каждый день на эфирах чмоки-чмоки слушать.
   Покраснели все. Хема из-за дословного цитирования ее собственных мыслей о совместимости и равновесии, Набха из-за панического стыда и осознания, что пацан уловил в его воображении не только чмоки-чмоки, но и..., в общем, всякое разное о девицах, а Джарья, собственно, из-за пресловутых чмоков, ибо этими словами были озвучены ее ближайшие соображения насчет Набхи.
   - Вы только не деритесь, - предупредила наблюдательная Хема, глядя, как наливаются краской гнева Набхины щеки. - Я вас тут полдня поджидала не для этого.
   На поляну со звонким лаем выскочил пес Рататокс. Он в прыжке слопал большого бронзового жука, мирно перелетающего куда-то по своим жучиным делам, оттрепал до лохмотьев подвернувшуюся сухую ветку, деловито оросил все стволы деревьев, оббежав полянку по периметру. С чувством выполненного долга он гавкнул о завершении своих дел, но тут же замер, притих, и склонил на бок кудлатую башку. Такое ему еще не приходилось видеть.
   Четыре человека, которых надо было бы либо облаять либо пригласить поиграть, -- пес еще не решил -- нарушили все его планы. Они что-то произнесли, а затем исчезли. Пес почесал задней ногой ухо и просиял: фильма! Так говорил его хозяин о странных бесплотных фигурках, что бегали у него по комнате и заставляли то плакать, то смеяться. Рататокс не любил, когда хозяин плачет, и ревновал, когда он веселился не из-за него, поэтому бросался на фигурки и кусал их. Тогда хозяин топал ногой и выгонял его прочь.
   Ну и хорошо, что фильма пропала! Не до нее сейчас. Вон хозяин идет с палочкой!
   Владыка Рати, простой пейзанин в клетчатой кепочке, метнул собаке палку, и пока та с восторгом добывала ее из оврага с ручьем, подобрал и сунул в карман женский носовой платочек, оброненный Хемой.
   - Что-что? - спросил он кого-то на запиликавшей победным маршем волне. - Демоны? Ожила? Сбежала? Спасибо за предупреждение, буду внимателен. Со мной пес, не беспокойтесь.
   Рати потрепал по холке вынырнувшего из овражка Рататокса и громко рассмеялся. Рататокс счастливо взвизгнул -- он рассмешил хозяина! Любимого, обожаемого хозяина! Самого чудесного на свете хозяина!
  
   Рассказ Читтры Чандрамаса, профессора лекарских наук, руководителя клиники убогих духом на реке Пряжке, шестидесяти лет от роду.
  
   Я духологией начал заниматься сызмальства, еще будучи незрелым отроком. На мой странный для ребенка выбор - ведь не астронавтом мечтал стать, не предвосхитителем намерений, не законником по специальным делам, а излечителем убогих! - повлиял один случай. Со мной по соседству жил один чудаковатый господин, добродушный балагур, но посмешище всей нашей улицы, ибо он изобретал быстрый способ перемещения в пространстве. Его не устраивали мобили, лайнеры и даже волнорезы, ибо они, как он утверждал, требовали от человека наличия посторонних приспособлений, а ему хотелось -- вжик, и без всяких железок на месте, вжик, и обратно. Его так все и называли: господин Вжик. Его никто особо не слушал, над ним потешались, но мне было любопытно с ним общаться, тем более, что он сыпал анекдотами и шутками, которые я потом пересказывал приятелям в гимнасиуме.
   Господин Вжик сообщил мне как-то, что способ быстрого, почти мгновенного перенесения предмета уже давно теоретически обоснован, и даже на самой Земле учеными открыты силовые волны, которые могут осуществить перенос. Надо только придумать, как на эти волны подсаживать, а потом снимать с них транспортируемое тело. Я слушал невнимательно, мне фюзис был не слишком интересен, однако увлеченность господина Вжика завораживала. Я ходил к нему в гости как на экскурсию в природоустоительный музеум, помощи от меня было мало, но господину Вжику, по-видимому, было достаточно того, что я его не перебивал и не высмеивал.
   Мы с ним поставили не иначе, как миллион опытов. Кое-что получалось прилично -- например, посылать стилус в соседнюю комнату. Но вот принимать его целым и в той же форме никак не удавалось. Стилус выныривал покореженным или в виде пыльного облачка или вообще не выныривал. Представляю, сколько всего мы с ним отправили кочевать по дальним силовым траекториям! Целый канцелярский лабазин, наверное! Господин Вжик не унывал и продолжал изыскания.
   Однажды он подозвал меня с неимоверно торжественным видом и велел идти за ним. Даже не позволил сбегать домой, чтобы положить ранец с гнозисами. Он молчал всю дорогу, но в своих апартаментах, когда дверь была плотно прикрыта, не сдержал ликования:
   - У меня получилось! - выпалил он. - Извольте глянуть, юноша!
   Я, конечно же, опешил от такого заявления. Но еще более я опешил, когда на моих глазах господин Вжик что-то пробормотал и растворился в воздухе, а спустя несколько секунд позвал меня из дальней каморы с прудиком. Он не любил плавать. Прудик у него был для красоты, весь такой картинно изящный, с островком посередине. На этом самом островке под фикусом и восседал господин Вжик, победно помахивая мне рукой. Я раскрыл рот, а господин Вжик счастливо рассмеялся и снова исчез, появившись на этот раз в столовой, где мы с ним потом долго распивали кофей и обсуждали перспективы изобретения.
   Я поинтересовался у господина Вжика, как ему удалось добиться цели, но он замялся, отшутился тем, что это его секрет, и он никому его не откроет, пока не запатентует. Я не стал настаивать, тем более, что мне бы мало чего было бы понятно, и, воодушевленный, отбыл домой.
   Неделю мы с ним не виделись -- господин Вжик служил в городском предводительстве в отделении промышленного уготовления, и у них была срочная работа, -- а когда встретились, я не узнал господина Вжика. Он будто бы высох, осунулся, исхудал. Глаза его превратились в два крохотных злых фитиля, кожа посерела, щеки ввалились. Руки его тряслись, голос осип, движения стали дергаными, словом, вид был весьма удручающим. Я спросил господина Вжика, не болен ли он, и как продвигаются опыты, но тот раздраженно сверкнул глазами и быстрым шагом ушел.
   А спустя неделю он вновь был, как огурчик! Румяный, свежий, веселый. Вот только в гости к себе не позвал, и не звал потом ни разу. Поведал мне, что ему удалось переместиться на целый километр, и пообещал, что это не предел.
   Еще неделя -- и вновь господин Вжик превратился в гневливого больного старичка, в каковом образе провел аж две долгих недели, затравленно шмыгая всякий раз мимо меня, не желая со мной ни разговаривать, ни даже здороваться. К исходу второй недели он уже еле переставлял ноги, так что подняться к себе на третий этаж стало для него почти непосильной задачей. Потом он не выходил из своих апартаментов три дня, а когда предстал пред моими очами, я ахнул -- налитый жизнью и радостью красавец с румянцем во все ланиты!
   Меня, как и всех остальных мальчишек двора, сии трансформации заинтриговали до невозможности. Мы сговорились с двумя приятелями прокрасться ночью по карнизу к его балкону и выяснить хотя бы через стекло, что утаивает господин Вжик. О, капустные головы, о зеленое дурачье! Я и сейчас при воспоминании о ночном карабканьи по узенькой выступающей полоске на высоте десяти метров покрываюсь холодным потом. Но Бог нас миловал, мы благополучно доползли до веранды господина Вжика и прильнули к стеклу.
   Господин Вжик громко рыдал, стенал и рвал на себе волосы. Он кидался к двери в кладовую, но тут же отскакивал от нее, словно не решался начать некое отвратительное дело и оттягивал момент пуска. Наконец он решился, толкнул дверь, скрылся в темноте кладовой. А через несколько минут вышел из нее, вытирая рот, и обессиленно рухнул в кресло. Он заметно успокоился, а потом уснул.
   Мы ничего не поняли, только один из приятелей заметил:
   - А штаны у него в каких-то пятнах. И куртка.
   Бурые пятна не слишком выделялись на темно-сером костюме господина Вжика, узнать их природу через стекло балкона мы не смогли, и ни с чем уползли обратно.
   А господин Вжик пошел вразнос. Он снова похудел, снова стал нервным. Его замучили видения и голоса, он шарахался от каждого звука и, прижав меня однажды к стене подворотни, свистящим шепотом предостерег общаться с исчезающими людьми и не велел ничего от них брать, какие бы сокровища они не сулили. Я от страха пообещал ему это, а господин Вжик, ткнув пальцем куда-то вдаль, закричал "Вон они! Вон там!" и в ужасе убежал.
   А наутро мы узнали, что господин Вжик умер. И что в его кладовой обнаружили несколько десятков кошачьих и птичьих трупиков, обескровленных, с дырами на шеях.
   - Типичная картина сумасшествия и внезапной убогости духа, - сказал со знанием дела законный лекарь-эксперт, освидетельствовывающий жилище господина Вжика.
   - А почему так случилось? - спросил я его.
   - Да кто ж знает? Природа умопомрачения до сих пор не выяснена. Загадка!
   Затем меня выгнал другой законник, осерчав, что я просочился, куда не следует, но я даже был рад этому -- смотреть на высушеные тела несчастных животных было не слишком приятно, на раскиданную по всему дому одежду в кровавых пятнах -- страшно, а брошенные, покрытые пылью фюзисные приборы навевали грусть.
   Мне было жаль господина Вжика, так жаль, что захотелось постичь его тайну и выяснить, отчего люди неожиданно теряют ум и заболевают духом. Я не стану пересказывать весь свой жизненный путь, и сей эпизод упомянул лишь потому, что он оказался весьма примечательным в моей коллекции помешательств.
   Я приобрел солидную практику и опубликовал множество трудов, и чем далее я продвигался в науке, чем более несчастных проходило через мои руки, тем более я убеждался в одной неочевидной истине, о которой и не подозревал на заре професионального пути. А факт был таков, что на самом деле лишь половина помешавшихся, помещамых в лекарни для убогих духом, являются таковыми. Человек жил как все, работал, как все, женился, заводил детей, словом, вел нормальную социальную жизнь, но при этом мог видеть то, что не видели другие. Ежели он сообщал кому-либо о своих видениях, его хлопали по плечу и усмехались: "Ох и заборист у тебя огонек, дружище! Где только достаешь такой?" А если человек продолжал настаивать, что это не бред, его привозили к нам на Пряжку.
   С каждым поступившим пациентом, утверждавшим, что потусторонние голоса и призраки на самом деле существуют, что бесы -- это не выдумка, и что по ночам у них немеют конечности от того, что кто-то высасывает из них силы, я подолгу беседовал, подвергал их дотошным проверкам, выстраивал психологические ловушки, на которых попадаются истинно больные люди. За редким исключением таковые убогие благополучно проходили все мои закавыки и фактически не могли считаться убогими. Иное дело, что все они оказывались затравленными, задерганными, замученными из-за постоянного прессинга со стороны близких и знакомых, и уже на фоне депресии у них могли развиваться вторичные поражения.
   Сразу несколько моих пациентов в бессвязных объяснениях упоминали слово "свамин", когда описывали незримых душителей. Такое совпадение не могло остаться для меня незамеченным, тем более, что симптоматика у них всех была схожей, и я в небольшой статье описал данную фобию. Человек испытывал необычайный взлет в карьере или творчестве, но спустя некоторое время худел, становился раздражительным, и ему начинали являться прозрачные люди -- пресловутые свамины, которые подталкивали его к разным мерзостям. Вам это ничего не напоминает? И мне, разумеется, с каждым новым таким пациентом непременно приходил на ум господин Вжик. Статью опубликовали, а в это же самое время в Веспуччии одновременно с моей публикацией вышел доклад моего зарубежного коллеги Тунды, в котором описывался по сути тот же синдром, но с добавлением прилагательного "черный". Почему черный? Откуда взялся сей цвет? Я не знаю. Вполне вероятно, что мой экзальтированный коллега возжелал привлечь таким образом внимание неискушенной публики. Надо сказать, ему это удалось: несколько месяцев подряд Веспуччия была охвачена ловлей ведьм в лице тех несчастных, что неосмотрительно произносили слово "свамин". Потом-то все остыло, забылось, но в лекарское дело сей недуг вошел под трактовкой и терминологией магистра Тунды.
   Меня интересовали и другие мании, но синдром черного свамина оставался приоритетным в моих исследованиях. К сожалению, в течение последних лет пяти ситуация с моей любимой темой странным образом изменилась. Сначала исчезли из гносеотек и всех специализированных лабазинов мои работы о данной фобии. Потом завернули те доклады, что готовились к публикации. Затем в клинику перестали поступать носители синдрома. И последнее, что меня окончательно убедило в нечистоте игры -- это следы постоянных чьих-то набегов на мой кабинет и в мой дом. Нет, вы не думайте, ничего не крали, не переставляли, не подбрасывали -- просто инспектировали род моих занятий. Я оставлял неприметные маячки вроде включенного вентилятора и волоска между папирками и каждый раз убеждался, что волоски были сдуты, поскольку кто-то трогал мои вещи.
   Все ранее поступившие в клинику больные с синдромом свамина умерли от инсульта либо инфаркта, что для меня поначалу не было удивительным -- при таком бесконечном нервном напряжении человек жить не может и ломается в самом тонком месте. Но мой новый пациент Иванандреич поколебал мою увереность в обязательном наличии сопутствующего недуга нервной этиологии. Иванандреич был на удивление здоров телом, сердце его билось, как мотор, а желудок, не обремененный язвами и эрозиями, исправно переваривал больничное питание. То, что в итоге смерть его не была естественной, я понял сразу, и, конечно, у меня и в мыслях не было обвинять в этом мою драгоценную помощницу и соратницу сестру Хему.
   Иванандреич величал меня необычным словом "доктор" и на мой вопрос, почему он так выражается, отвечал, что все и всегда лекарей называли докторами, хотя он и осознает, что доктора могут быть разными, не только лекарями. В словаре я нашел это слово -- давно забытый термин человека, защитившего научный трактат пред высокой коллегией. Термин применялся преимущественно в галлийских странах и вышел из употребления пятьсот лет назад.
   В первые дни пребывания в лекарне Иванандреич сидел хмурый и неразговорчивый. Он очень переживал, что жена его и родной сын смогли совершить над ним насилие и сдать в острог, как он именовал клинику. После бесед со мной он оттаял, повеселел и даже признался, что впервые за много лет его слушают и воспринимают серьезно. Мне это показалось удивительным, поскольку Иванандреич занимал важный пост в ведомстве державной огражденности, а там несерьезно к словам не относятся. Но Иванандреич покачал головой и заявил, что он не совсем то имел в виду.
   После успокоительных процедур и долгих бесед терапевтической направленности Иванандреич был признан комиссией вполне здоровым и готовился к выписке, когда вдруг выяснилось, что его давно признали недееспособным, юридически закрепив сие вычеркиванием из списков общественного вхождения: его уволили со службы, развели с супругой, лишили жилья и содержания и удалили из всех справочных собраний упоминание его имени. Фактически, для социума Иванандреич перестал существовать. Идти ему было некуда, бороться с вопиющей несправедливостью он не пожелал, и уговорил меня созвать новую комиссию, чтобы признать-таки его убогим и оставить при клинике. Он пообещал мне рассказать всю правду о сваминах, и я дрогнул. В самом деле, не выбрасывать же было его голым и босым на улицу! К тому же, Иванандреич, как я теперь понимаю, боялся за свою жизнь вне стен лечебницы, и надеялся пересидеть все неприятности.
   Я сдержал свое слово, приютил страдальца в клинике, за это Иванандреич обрушил на меня поток ценнейшей информации. Как я понимаю, терять ему было нечего, а нести тайну с собой в могилу тяжело любому человеку.
   Иванандреич поведал мне, что еще пару лет назад он был рядовым сотрудником ведомства и не помышлял о быстром служебном росте. Он, естественно, желал повышения, желал власти и денег, но не предполагал, что желания его сбудутся столь стремительно. Все перевернулось в тот день, когда ранним утром к нему заглянул один из сослуживцев и между делом упомянул о средстве исполнения желаний, вернее, средстве обретения силы, способной разрушить любые препоны на пути к поставленной цели. Он привел в пример личное устройство -- всю жизнь мечтал победить в престижной гонке мобилей в категории непрофессионалов, и победил; мечтал приобрести огромную яхту и уплыть в долгое кругосветное путешествие, и на него свалилось наследство, да еще на службе его тут же перевели в отдел иноземного наблюдения, так что по морям он будет болтаться под видом скучающего русского рантье. А с Иванандреичем он делится только потому, что у того вырос замечательный мальчик, который составил бы прекрасную пару его замечательной девочке.
   Иваандреич согласился, не раздумывая. Он был откровенно разочарован, когда сослуживец капнул ему на руку темной жидкости, попросил представить желаемое и произнести некоторый набор цифр. Ну, чистой воды розыгрыш! Однако сослуживец и не подумал смеяться, а велел ждать. Несколько дней Иванандреич ходил рассерженный на то, как легко его провели, представляя, как коллега с хохотом делится сим анекдотом в кругу друзей, но то случилось потом, доказало, что дурацкий на первый взгляд шаманский ритуал не был шуткою.
   Иванандреича со скромного и малозначащего места перевели на пост с туманным названием "Ответственный управитель огражденности по особым связям" с небывалым жалованьем и возможностью влиять на все подразделения огромной мрачной махины родного ведомства. Он провел всего три спокойных дня на новой должности, когда однажды вечером к нему домой не заявился человек в непривычного покроя одежде и не потребовал побеседовать с ним. Человек возник как бы сам собой, выйдя из соседней комнаты, дверь ему не открывали и о встрече не договаривались.
   Мой озадаченный пациент решил поговорить с незнакомцем, дабы не будить в человеке агрессию, предполагая в нем неадекватную умом особу, каким-то образом проникшую в дом. Человек же оказался вполне здоров и весьма зловещ. Он представился господином Шастрой и сообщил, что он представитель высшей расы, невидимой простому людскому глазу, затем продемонстрировал умение растворяться в воздухе и вызывать невыносимую боль, не прикасаясь к телу. Рассказал, что внеплановое исполнение желаний стало возможным лишь благодаря им, существам высокого порядка, и за него надобно платить.
   Иванандреич, как он тогда выразился, облегченно вздохнул, ибо чувствовал себя неуютно при размышлении о счастливом выверте судьбы и вселенском законе, что ежели где прибыло, то в ином месте убыло. Нашлись и причина, и следствие, и он деловито поинтересовался, в чем заключается оплата.
   Господин Шастра повелел предоставлять еженедельный отчет о новейших научных достижениях в области разработки оружия, в фюзисе межбазисных волновых переходов, в технологии сгущения пространства, а также в генетике и анатомии думателей. Набор был разноплановым и не вполне знакомый моему больному, и он заикнулся о недостаточной компетенции во всех этих областях, на что господин Шастра раздраженно напомнил о практически безграничных полномочиях должности Иванандреича и несчетном количестве подчиненных, а также пригрозил расправой с его семьей и напоследок слегка пошевелил пальцами, отчего у Иванандреича случился приступ удушья и дикого ужаса.
   Надо ли говорить, как рьяно мой пациент бросился исполнять волю господина Шастры. В первый же назначенный срок он преподнес тому подробное донесение о состоянии интересуемых наук в Санхт-Петербурге, на что господин Шастра поморщился, назвав отчет барахлом и пустышкой и посоветовал выходить на иные города и страны. Господин Шастра исчез, но в течение нескольких дней Иванандреич видел его смутный образ, чуть проявленное облачко то тут, то там. Он вопрошал коллег, не замечают ли они присутствие некоторой тени за спиной, вопрошал родных, но никто ничего не замечал, а на его вопросы все как один крутили пальцем у виска.
   Это бы ладно, да только обнаружилась еще одна напасть -- Иваандреичу захотелось крови. Стыдясь своего странного хотения, он начал употреблять в сыром виде мясо, обсасывая и выплевывая волокна, однако то была неживая кровь, а живой хотелось до зуда в деснах и губах. Иванандреич долго боролся с собой, но в конце концов купил в зоолабазине десять хомячков и выпил у них живительный сок. Ему немного полегчало и он окунулся в работу, с восторгом впитывая потоки денежного вознаграждения, удачливости, здоровья и -- крепкой власти.
   Помимо необычной кровяной жажды Иванандреич обнаружил в себе способность видеть людей, так же, как и он, поступивших на службу людям высшей расы. Над их головами висел едва различимый черный нимб, а сами они, как правило, были могущественны и богаты. Один лишь раз Иванандреич встретил на душеусладительном зрелище продавшегося музыканта -- тот играл божественно, но лик его был омрачен следами излишнего употребления огонька.
   А еще мой Иванандреич несколько раз поймал себя на том, что при сильной надобности куда-либо быстро переместиться, он запросто "перепуливается", как он тогда выразился. Что означало сие слово, пояснить он не смог, он попробовал изобразить его в движении, да только разозлился и пережил сильный приступ бреда, когда у него ничего не вышло.
   Совесть у Иванандреича встрепенулась только после того, как погиб первооткрыватель человеческого органа пространственно-временных скруток. Орган был блуждающим вне тела, но привязан к последнему упругими силами неясной природы. Лабораторию, занимавшуюся изучением этого органа, постигла страшная участь -- тот, кто мог бы стать самым выдающимся биологом современности, захлебнулся в собственном озерце, а его товарищи ушли из жизни буквально за один месяц по самым нелепым причинам. Иванандреич, передавший накануне господину Шастре сообщение о сей лаборатории, сразу понял, что смерти ученых не случайны, и понял, что людям высшего порядка почему-то выгодно тормозить развитие науки. Но он побоялся предъявлять какие-либо претензии Шастре, вполне отдавая себе отчет, что может повторить судьбу биолога.
   Иваандреич исправно служил, покупал хомячков, и постепенно накапливал информацию из отрывочных фраз господина Шастры. Тот однажды вынужден был выйти с кем-то на связь и при Иванандреиче обратился к невидимому собеседнику "свамин Граха". Затем он появился со вторым таким же высшим существом и поименовал его "свамин Васути". Потом он обмолвился о каналах откачки и на робкий вопрос о том, что по этим каналам передается, снизошел до ответа, от которого и у Иванандреича, и у меня зашевелились волосы на голове. Выходило так, что свамины научились внедряться в энергетическое поле любого живого организма и откачивать из него силу. Могли обесточить до смерти в мгновенье ока, но сие было недальновидно. Куда как более продуктивно было наладить устойчивые каналы планомерного поступления живых энергий и пользоваться ими в течение долгого времени.
   Мы для сваминов были дойными коровами, чье послушное стадо при помощи избранной кучки людей-пастухов гналось на бойни высшей расы. Каждый из нас отдавал сваминам часть своей энергии, каковой они с наслаждением питались. Иванандреичу повезло -- он попал в пастухи, чьи головокружительные успехи тоже обеспечивались перекачкой сил от других людей, и в чьем сладком существовании обнаруживались побочные эффекты в виде тяги к человеческой крови.
   Иванандреич долго не признавался себе, что все отдаст за глоток пульсирующей алой жидкости. Он похудел и подурнел, так что свамин Шастра, явившись к нему ночью, швырнул в измятую бессоницей постель тело девочки лет двенадцати-тринадцати и посоветовал не сдерживаться. Шастра показал, как изготовить ключ, и как им пользоваться, чтобы девочка осталась жива и ничего потом не помнила. Мой подопечный, одурманенный речами искусителя, последовал совету и впервые за долгие недели мучений уснул богатырским сном. Девочка оказалась дочкой приходящей горничной, частенько помогающей матери в уборке чужих домов, и дальнейшее пользование ключом для Иванандреича было беспроблемным.
   По долгу службы мой пациент был в курсе новейших изысканий, а после бесед со свамином-куратором составил себе некое представление о природе воздействия людей высшей расы на людей обыкновенных. Все свои наблюдения и все открытия в областях, граничащих с интересами сваминов, он аккуратно записывал в тетрадочку, каковую передал мне на хранение. Помимо своих наблюдений, Иванандреич собирал знания и артефакты лучших умов Руси, касаемых противостоянию сваминам. Конечно, никто не называл свои изобретения, скажем, "методом оживления после сваминного морока" или же "мечом возмездия сваминам". Звучало все иначе, и порой сами ученые, инженеры и превершители не осознавали, в какой ипостаси может выступить "препарат насыщения эфирных тел обертонами" и "трезерная установка для рассеивания низкочастотных возмущений и удаления паразитных аберраций". Под последним названием к Иванандреичу поступил тот самый прибор, чье замечательное действие мы испытали во время беспорядков в Иовелеоновом игрище. Иванандреич не стал передавать его на руки свамину, а надежно припрятал, закопав на газончике в сквере у нашей клиники. Он как чувствовал, выбирая место захоронения.
   По странному стечению обстоятельств совесть Иванандреича не уснула, в отличие от его счастливых коллег, и постоянно будоражила хозяина. К тому же он был человеком впечатлительным, а впечатлительность в дуэте с совестью на фоне творимого беззакония либо толкают обладателя на подвиги, либо срывают резьбу и бурлят в нем пузырьками игристого огонька. К сожалению -- или к счастью? -- у Иванандреича случился второй вариант. Он стал жаловаться родным на преледующие его тени, беспричинно рыдать и выказывать суицидальные наклоности. На работе он еще кое как тянул лямку, но дома распускался и мучил супругу требованиями занавесить окна фольгой, пить побольше огонька, чтобы кровь стала ни к чему не пригодной, а также выучить важные числовые заклинания. Понятно, что после всего этого участь Иванандреича была предрешена.
   Он, вообще-то звался иначе. Этикетка была ему выписана на иное, вполне обычное имя, да только после особо тяжелого приступа, в результате которого попал к нам в клинику, велел именовать себя Иванандреичем, уверяя, что это имя его настоящего существа, а все остальные его оболочки суть чепуха и никак не достойны именоваться. Я не возражал. Пусть его.
   Мой добрый гений, моя милая помощница Хема однажды поделилась со мной соображениями, что синдром свамина не самое простое в плане последствий заболевание, и представила мне записи о судьбе тех, кто интересовался сим недугом. Я не стал открывать ей наши с Иванандреичем беседы, дабы не тревожить ее понапрасну, но, проанализировав статистику по заболеваниям, в чем мне бесценнейшим образом помогла гносеотека уважаемого господина Атхианы, вкратце посвятил сестру Хему в суть проблемы и дал указания насчет перевода клиники на автономный режим. Я не настолько был наивен, чтобы предполагать, что мои приготовления уберегут меня и сотрудников от атаки сваминов. Куда нам тягаться с их технологиями! Но я допустил, что со временем разделение на тех, кого свамины используют, и тех, кому милостиво позволяют подавать к обеденному столу жертву-соплеменника, будет проявляться все отчетливее, и вторые начнут рано или поздно всеми силами стараться удержаться у кормушки, ибо в противном случае сами лягут под нож мясников. И я, предчувствуя бунты и разрушительные гражданские войны, решил выстроить себе островок-убежище.
   Полагаю, что сестра Хема думала, что я обороняюсь от сваминов и не придаю должного внимания людям, хотя именно от последних могла исходить реальная угроза. Дело в том, что я не отказывал любопытствующим поглазеть на Иванандреича. Мы с ним разучили монолог одержимого шизофренией, и Иванандреич с удовольствием его разыгрывал перед каждым посетителем, а потом сообщал мне, куплен ли тот сваминами?, есть ли над его головой темное пятно, имеет ли дурное намерение. Добрейший Шунака, санитар-охранник, был в курсе нашего самодеятельного шоу, поскольку был моим преданным соратником, и я нуждался в крепких и сильных руках. Правда перед сим юношей, перед Набхой Лагху, Иванандреич испытал припадок страха самый настоящий, хотя и выражал свои чувства написанными мною словами. Иванандреич заявил, что к родовитым он питает непреодолимое отвращение, боится их и желал бы немедленно умервить каждого хвостатого. Причину столь сложной гаммы чувств он объяснить не смог. Так что успокоительный укол во время визита юноши не был бутафорией, а в самом деле помог прийти в себя моему больному.
   Подземный ход мы с драгоценной моей сестрой Хемой вырыли за несколько месяцев и условились воспользоваться им по явной необходимости или же по условному сигналу в случае недопонимания одним из нас серьезности обстановки. Таковым сигналом должно было стать слово "оксюморон". Поэтому, когда к сестре Хеме явились господа из ведомства державной огражденности, я немедля подал сей знак, и сестра Хема совершенно верно его истолковала.
   Рассказывать мне более нечего, за исключением упоминания о сегодняшнем утре. По приходу на работу я обнаружил Шунаку мертвым. Я так понял -- охота началась. Сначала Иванандреич, потом Хема, потом Шунака... Следующим по логике развития событий должен был быть я, ибо никто более в клинике не был допущен к лечению, а, значит, и общению с важным пациентом. Никто, кроме меня, Шунаки и двух сестер -- Хемы и Саайи. Себя, как вы понимаете, я не мог заподозрить, а вот сестра Саайя давно уже вызывала во мне смутные чувства нелогичности и неловкости. Я списывал их на чересчур яркий макияж и на вызывающе броскую внешность -- сестра Саайя хороша, чего таить -- но нынче утром я понял: она никогда не интересовалась ходом болезни Иваандреича, механически исполняя мои указания, однако ж о недугах других убогих регулярно справлялась и у меня, и в справочной службе лекарской волны. Она явно перестаралась в демонстративном равнодушии к синдрому свамина! К тому же -- кого еще, как не ее, я мог выделить методом исключения? Ведь не ее, а Хему обвинили в убийстве Иваандреича...
   ... Нет-нет! Сестра Саайя жива, вот разве что не совсем дееспособна. Ну, ничего, через пару деньков отойдет, а там уж строго с нее спросим.
   ... А Вам, милая барышня, холод на ногу прикладывать уже поздно, Вам ножку греть надобно и не беспокоить недельку. Я бы наложил гипс, но дело, конечно, Ваше...
  
   Сестра Хема, выслушав признание Чандрамаса, протяжно вздохнула:
   - Ох, и ловки Вы, профессор! А я-то считала Вас чудаком, парящем в далеких небесах науки! А Вы проницательнее всех нас вместе взятых!
   - Ну, уж, - смутился Чандрамас, - наговариваете Вы на себя, милочка. Не Вы ли обнаружили закономерность в дальнейшей судьбе праздных зевак, интересующихся синдромом свамина?
   Хема махнула рукой, помолчала, опустив глаза в пол, потом решительно глянула в лицо Нокхье и спросила то, что мучительно пытался сформулировать в уме Набха, оттягивая момент вопроса:
   - Я ничего не помню, там, в гостинице. Я надеюсь, не Вы убили меня?
   Джала крякнул, потер ладонью затылок:
   - И без перца дойдет до сердца... От, бабы...
   - Не я, - улыбнулся Нокхья. - И мне весьма жаль, что был вынужден заставить так думать о себе.
  
   Рассказ Нокхьи Нари, думателя, сочинителя, тридцати одного года от роду.
  
   Я думатель слабенький, но ничуть этим не опечален, поскольку считаю, что судьба щедрой ложкой положила в мою тарелочку много другого вкусного. Бог даровал мне литературные способности, в чем вы можете убедиться зрительно.... Да, он кусается, но руку еще никому не оттяпал. Оливариусам не для того зубы дадены, чтобы огрызаться на посторонних, а чтобы ворошить и будоражить душу хозяина, чтобы заставлять его сердце плакать, а душу воспарять на крылах творчества и напоминать в полете -- ты образ Божий! Ты творишь, как творил и Он, и нет для тебя ничего ценнее сего творчества! А касаемо думательства -- меня вполне удовлетворял тот факт, что вхожу в ту сотню избранных, что умеют вольно обращаться с материей и временем.
   Таланты во мне обнаружились рано, я начал сочинительствовать с тех лет, что научился писать, и, как водится, покатился по накатанной дорожке одержимых внутренним огнем, а именно стал раскачивать маятник избыточных своих энергий. Вам прекрасно известно, что души пиитов, музыкантов, живописцев и прочей творческой братии терзает вечная неуспокоенность, что подталкивает их к различным порокам -- к пьянству, излишнему воскурению, бродяжничеству, бретерству, любовным девиациям. Что поделать -- без выплеска наружу переполняющих сил тебя просто разорвет! Я последовательно пережил увлечения разнообразными веществами, скитания по миру с одной монеткой в кармане, совращения с пути истинного юных девиц и щекотания нервов рискованными занятиями вроде русской рулетки и прыжков с моста в воду. Неизвестно, куда бы меня завели кривые дорожки, кабы я не познакомился пять лет назад с тем, кого Набхе пришлось уложить недрогнувшей рукой ради спасения мальчика. Со Звасом.
   Звас Абанда пришел на традиционный кулачный бой романистов против виршеплетов и уверенно встал в шеренгу поэтов. Я же застрял в нерешительности меж рядами и колебался -- я и прозу пописывал, и стихи. Но Звас подмигнул мне и крикнул, чтобы я шел к поэтам, потому что у них все точнее и быстрее. Вид у него был залихватский и располагающий. Я поддался его зову, а затем мы вместе славно отдубасили сторонников крупных творческих форм, что случилось впервые за много лет -- обычно романисты лупили песенников, драли их в хвост и гриву. Я усмотрел в победе знак свыше и решил поближе познакомиться со Звасом.
   Звас оказался далек от литературы, но зато любил помахать кулаками, поэтому совался во все объявленные и незапланированные заварушки. Выпустив пар физически, забияка Звас мог спокойно возвращаться к работе умственной. А служил он, ни много, ни мало, аналитиком в ведомстве державной огражденности. Об этом он мне рассказал после пары кружек пива в близлежащей ресторации, куда мы заглянули отметить поэтический успех.
   "Ты и вправду поэт?" - спросил он тогда, на что я не замедлил откликнуться пустячными виршами:
   Звас неторопливо
   Распивает пиво.
   Торопливо Звас
   Пьет лишь только квас.
   Ему весьма понравилась моя безделка, но выразил он это довольно странно: "Молодец! Быстро соображаешь! Отменная реакция!" Похвала реакции для сочинителя не слишком важна, и я удивился такому выражению приязни. Но все объяснилось, когда Звас сообщил, что в его подразделение требуются умные крепкие ребята для стратегически острого направления в защите нашей державы -- охране думателей. И что я, на его взгляд, для этого отлично подхожу.
   Я загорелся -- моя душа жаждала романтики и размаха, мое воображение рисовало тонкие игры со шпионами всех мастей, а кулаки чесались оградить родных думателей от иноземных супостатов. Так я завербовался в законники со специфическим уклоном.
   Мне было любопытно, от кого же надо защищать этих хлюпконогих дендрологов, чьи линзы в очках были толще их бицепсов, и почему именно думатели удостоились такой чести -- быть под охраной мощной и всепроникающей структуры. То, что на сгущеном их усилиями пространстве живет вся планета, что других источников энергии, обладающих хотя бы равнозначным потенциалом, пока не открыли, я знал. Но я не понимал суеты вокруг думателей. Нужно топливо? Какие проблемы, вон сколько шатается по гимнасиумам и академиям толковых ребятишек, хватайте, учите, сажайте на фабрики, получайте свои брикетики. Этот не захотел, другого наймем.
   То, что мне открылось, значительно пошатнуло легкомысленное отношение к данной професссии. Думателем стать по воле человека было невозможно, им нужно было родиться. И рождалось их крайне мало, и нельзя было заранее предсказать, кто из людей способен произвести на свет редкое дитя с изначальным умением обращаться с пространством, как с любимой погремушкой. Думателей хватало ровно настолько, чтобы пропитать человечество и оставить небольшой запас на некоторые излишества вроде научных исследований. Складывалось впечатление, что природа осознанно регулирует их численность, дабы люди не разнесли планету в пух и прах, обладаючи сверхмощными на то средствами.
   Я поначалу был занят тем, что выискивал закономерности в рождении думателей, если, конечно, не считать, что вечерами писал роман либо же шлялся по поэтическим собраниям. Изучив досконально все биографии умников, я понял, что закономерности нет -- они могли появиться на свет и у высоколобого академика, как, например, Бурья, и у законника, и даже у забулдыги-бесконечника без определенного занятия. Звас посоветовал мне бросить выискивать несуществующий порядок в хаотичной системе, тем более, что пришлось приступить к непосредственным своим обязанностям, к охране державного достояния.
   Поясню. У господина Крунчи еще до тебя, Набха, трудились два думателя. В одно прекрасное утро они бесследно пропали. Мы безуспешно искали их в течение полугода по всему свету, но ни на одном предприятии мира наши думатели не объявились. Нам был отдан приказ установить наблюдение за оставшимися сотрудниками, а чтобы не вызывать подозрений, ведомство провело широкую проверку своего контингента для выявления тех, кто был способен стать думателем. Таковые нашлись. Это был Звас и я. Для меня это было настоящим шоком: я -- думатель! Не гений, не уникум навроде Набхи, но и того минимума, что во мне раскопали, достаточно было для того, чтобы я ощутил себя супергероем. По этому поводу мы со Звасом преизрядно надрались огонька, а утром, еле сдерживая тошноту, две бледные фигуры с синими мешками под глазами ступили в лабораторию господина Крунчи.
   Теперь я, разумеется, понимаю, что Звас давно знал о своих способностях, и умел сразу определять их в других людях. И что меня он встретил не случайно, и затащил в державную огражденность в надежде, что стану его верным помощником и другом. В принципе, почти так и случилось. Мы со Звасом стали приятелями не разлей вода, нам было легко друг с другом, тем более, что нас связывал общий секрет -- у господина Крунчи мы фактически были лазутчиками.
   Присмотревшись ко мне, притеревшись, Звас однажды решил, что передо мной можно раскрыть все карты, и поведал о том, что ситуация с думателями и еще с некоторыми важными промышленными направлениями имеет задний план, о котором знающие люди предпочитают молчать. Их, помимо державных и общечеловеческих структур курируют силы, стабильно пребывающие где-то в иных измерениях, а здесь проявляемых только для сбора подати. Я назвал образно действия сих органов сбором подати, хотя на самом деле там была голая технология -- прокладывание каналов передачи энергий, их настройка и поддержка функциональности. Этим иномирным структурам, естественно, требовалась некоторая помощь со стороны людей, не столько в производственном смысле, сколько в организационном и управленческом. Никто не должен был знать, что львиная доля его труда уходит в некие паразитарные депо, поскольку человек осознающий мог воспротивиться такому положению дел и прекратить подачу энергии. Тогда бы тем структурам пришлось искать новые источники питания, возможно, новую планету, а это слишком затратно и небезопасно.
   ... Да, Набха, человек в состоянии противиться сваминам. В его силах обесточить их каналы, и ты наглядно показал это. Саргахи подключаются через сильные эмоции, ибо эмоция есть не что иное как открытый эфир сообщения с иными слоями действительности. Чем сильнее эмоция, тем более ее вибрации раскачивают инертные массы материи. Саргахи научились улавливать возмущения, вызываемые нашими чувствами и мыслями, и преобразовывать их в нужные формы энергии. Тот же, кто внутренне спокоен, для саргаха почти невидим, обнаружить его саргах сможет лишь спустившись в наши частоты...
   Звас сообщил, что упомянутые структуры (я для краткости далее буду называть их саргахами, так как свамин -- неточный термин, свамин -- это обращение к достаточно высокому рангу саргахов) подкупили всю политическую и промышленную верхушку державы, получив взамен послушный и неинформированный народ, производящий для них все необхдимое. Я поинтересовался, а как обстоят дела в прочих державах, Звас сказал, что в Веспуччии практически тоже самое, а другие страны пока держатся, но придет и их время, ибо рано или поздно ресурсов двух, пусть и самых больших, держав попросту не хватит растущим аппетитам саргахов.
   Что значит -- держатся? А то, пояснил мой приятель, что их верховные управители сумели договориться с саргахами о фиксированной и весьма умеренной квоте энергий, отказавшись от помощи в развитии технологий. Но Русь и Веспуччия, составляющие вместе почти восемьдесят процентов наеления Земли, не побрезговали заманчивыми открытиями саргахов в фюзисе и инженерии и активно начали их внедрять, приняв на себя обязательства в выплате обременительной дани.
   Но если в Веспучии процесс взаимодействия с саргахами хоть как-то контролировался державными органами, то на Руси царила форменная анархия -- услуги саргахов передавались по родственникам, вымогались шантажом или перекупались за огромные деньги. В результате все ключевые посты державы оказались занятыми ставленниками саргахов. У иноземной подержки были кое-какие побочные эффекты, но для людей без излишков совести они не казались ужасными.
   Для чего же ты все это вывалил на меня, спросил я Зваса. Для того, ответил тот, что надобно навести порядок в подгнившем королевстве, и убрать всю ту бесполезную надутую мразь, что протирает портки в насиженых креслицах благодаря покровительству саргахов. Власть и ресурсы должны быть в руках у людей целеустремленных, имеющих план по достойному развитию державы, или ты не согласен? Согласен, кивнул я, только кто же эти люди? Эти люди -- мы, пафосно возгласил Звас. Ты, я, Бхутан -- се коллега по ведомству, -- а еще наш непосредственный чиф Шатапатра, он серьезный толковый человек, а также господин Рхатан, управитель нашей организации, словом те, чье сердце горячо, голова разумна, а тело не изнежено недостойной мужчины роскошью. А как же быть с теми, кто сейчас... Звас усмехнулся: что ты, как ребенок, ей богу... Подумай, сколько полезного саргахи могут спустить человечеству, взять ту же модуляцию и почти мгновенный перенос объектов в пространстве, и подумай, как распоряжаются этим технологическим богатством наши взяточники и болтуны.
   Хорошо, продолжил я, технологические дары не бесплатны, и если люди будут знать их цену... Не будут, оборвал меня Звас, если ты еще не понял, за это мы и отвечаем, тут кстати, нарисовался один робин гуд, надо бы им заняться, Кумбха его именуют...
   Согласен, кивнул я, власть должна быть у достойных. Мне под это дело нужно свое отделение, тогда я развернусь вовсю. Я поговорю с чифом, пообещал Звас, хотя и не понимаю, зачем тебе лично бойцы, когда можно призвать любое количество законников с любым уровнем оснащенности. Мне нужны верные ребята, сказал я, такие, что не продадут свою шкуру за котелок чечевичной похлебки.
   Я не строил иллюзий об очищении и возможном процветании державы, ежели планы Зваса и всей вертикали над ним и мной вдруг осуществятся. Ни одно самое чистое сердце не выдержит испытание властью, коли нет ему противовеса и оппонентов. Поцепляется подольше, да все равно скурвится. И мне категорически не понравилась идея ликвидации всех знающих. Я романтик, а не палач, и посему при видимом следовании линии Рхатана, Бхутана и Зваса, я затеял выстраивание противовесной колонны.
   Позвольте мне не делиться с вами списком тех сотрудников из ведомства державной огражденности, чьи воззрения совпадали с моими, и кого я после тщательнейшей проверки перетянул на свою сторону. Позвольте не раскрывать профессиональные детали, как я собирал отряд, как я находил честных специалистов-законников, что проводили ежедневные тренировки моих бойцов и сумели подготовить их на порядок лучше стандартного штурмового подразделения. Оставим это за кадром. Когда-нибудь вы прочтете это в моем романе, а он непременно будет написан, пока пламенный оливариус теребит душу и дергает за струнки сочинительства.
   Мы со Звасом начали опекать тебя, Набха, с первого же дня работы у Крунчи. На тот момент господин Крунча был уже поставлен в известность о положении Зваса, меня же решили держать в тени на всякий непредвиденный случай. Крунчу Звас без туда загипнотизировал намеками на высокий свой пост в ведомстве, не пришлось даже прибегать к обычным в такой ситуации угрозам. Господин Крунча вообще, как я заметил, испытывал трепет перед чинами, но не будем о нем, ибо я вижу, сколь неодобрительно взирает на меня прекрасная Джарья...
   Звас невзлюбил тебя, Набха, в тот миг, когда пред тобой явились с добрым напутствием СВЯТЫЕ ПЕТР и ПАВЕЛ. Если Бурья просто был завистлив, и ненавидел тебя за то, что ты во многом превосходил его, то у Зваса неприязнь была вызвана некими опосредованными факторами. Я как психологист, вынужденный наблюдать за человеческими характерами, чтобы достоверно отразить их в очередном опусе, в случае со Звасом столкнулся с парадоксальной для меня картиной. Звас не испытывал лично к тебе ничего дурного, но ты для него стал воплощенной аллегорией его беспомощности. Снова поясню. Звас и Бхутан давно подбирались к разработке СВЯТЫХ, однако ни один СВЯТОЙ не пожелал общаться с представителями законного ведомства, причем СВЯТЫЕ так тонко отказывали, что... Что оставалось ощущение, что они брезговали. Звас мог все: убить, уговорить, отправить в отставку, влюбить в себя девицу, но СВЯТЫЕ были ему непокорны. А тут ты, дуся распрекрасная, родовитая, да еще с такими высочайшими покровителями. Кто до тех пор видел ПЕТРА и ПАВЛА? ИСИДОРА видели, ИРИНУ видели, ИУЛИТУ видели, даже ГЕОРГИЯ_ПОБЕДОНОСЦА порой можно было лицезреть, но не ПЕТРА с ПАВЛОМ. Тем оглушительнее был для Зваса удар, когда ПРЕСТОЛОПРИБЛИЖЕННЫЕ высочайшего ранга предстали собственной персоной перед каким-то зеленым юнцом...
   ... Да, господа, я тоже не понимаю, чего добивался от встречи со СВЯТЫМИ Звас. Есть у меня некоторые мыслишки, что думатели каким-то образом связаны со СВЯТЫМИ, но... Боюсь ошибиться, слишком смело мое предположение. Оставим, оставим пока...
   Пронюхав о твоем, Набха, интересе к сваминам, об информации, свалившейся на тебя, Звас тут же задумал твою ликвидацию, несмотря на то, что ты думатель. Знающий думатель опасен вдвойне, сказал он, знающий думатель может сам решить, как ему распоряжаться своим даром и пренебречь мытой для саргахов. А то, что производит думатель, есть самый вожделенный для саргаха объект. Поэтому лучше убрать одного вольнодумца, чтобы остальные десять не вздумали бунтовать.
   Ты оказался удачливее. Не без моей, конечно, помощи -- я сдерживал Зваса, как мог, хотя некоторыми фигурами в шахматной партии пришлось пожертвовать. Тот парень в логове Кумбхы, раненый, помнишь?... И сестра Хема... Я почти уговорил Зваса никого не трогать в той деревушке, куда ты затащил нас, спутав все планы по похищению Джарьи. Я усыпил гипновибрацией барышню, а Звас взялся за ее спутницу. К сожалению, сестра Хема, Вы оказались гипноустойчивы, Вы проснулись и начали сопротивляться, и Звас порешил Вас по-мясницки грубо и примитивно -- ножом...
   Мы бы обошлись без напрасных жертв, если бы этот чертов модулятор мог работать непрерывно. Но сей опытной модели необходимо было около пятнадцати часов, чтобы восстановить заряд энергии, посему мы решили, что дождаться их окончания будет быстее, нежели добираться привычным способом. А модуляция посредством арифмосов, "перепуливание", как изволил назвать перемещение пресловутый Иванандреич, на такие огромные расстояния нам были недоступны, немотря на кое-какие наработки.
   Я доставил Джарью Бхутану, притупив его бдительность, и помчался мобилизировать своих единомышленников, поскольку решил, что пора на то настала, а я даже слегка опоздал -- Рхатан уже объявил себя верховным управителем державы, пока мы дружно шатались по Кельтиберийским лужайкам. А далее... Далее вы все видели сами.
   Кстати, если будете общаться с господином живописцем, ни в коем случае не открывайте ему тайну волшебного появления нового пункта модуляции и добротного арсенала оружия. Пусть считает это подарком небес. Мне его признательность не надобна. Вот если бы он похвалил мои вирши, тогда другое дело...
  
   Джарья, выслушав с поджатыми губами исповедь Нокхьи, глянула дерзко в глаза рассказчику и молвила:
   - Не зря мне Вы сразу не понравились, еще там, у Кумбхи. Мне эти ваши шпионские штуки не по душе. По-моему, если ты благородный человек, то не станешь жертвовать одними жизнями ради спасения других, а если стал, то ты просто-напросто подлец.
   Нокхья пожал плечами и загадочно усмехнулся, а девушка продолжила:
   - Ваше повествоывание неполно. Вы не пояснили, почему Вы не свалились в обморок, не уснули, когда все валялись вповалку. Вообще, почему ни на одного законника это не подействовало?
   Нокхья снова усмехнулся, побарабанил пальцами по столу:
   - А на самом деле, Вам, барышня, чрезвычайно хочется узнать, почему Вы не сами не поддались воздействию саргахов. Так?
   Джарья вспыхнула, Набха вскочил со стула, но Джала поднял руку и остудил его:
   - Угомонись-ка, парень, растаращился, как брянская коза. То и мне любопытно. Мы-то ойлю капали, да коксий жевали, неужто и вы такожь?
   - Ойля, коксий..., - Нокхья недоуменно потер лоб. - Это что-то совсем дремучее... С нами-то все понятно, нам выписывали специальный препарат, все сотрудники ведомства обязаны были его принимать раз в месяц. Лекари наши служебные поясняли, что это комплекс для укрепления защитных слоев тела. Ну, кровообращение усиливает, мышцы питает, выносливость наращивает...
   - Это оно? - перебила девушка, выкладывая перед Нокхьей тубу, взятую из кармана Уруми.
   Нокхья открыл упаковку, высыпал на ладонь горсть буроватых таблеток.
   - Да, это самое снадобье, - сказал Нокхья.
   - Ну-ка, ну-ка, - потянулся к таблеткам Чандрамас. - Я навскидку не припомню ни одного препарата столь необычного цвета. Если позволите, я проведу их анализ. У нас в клинике прекрасная лаборатория!
   - Что касается Вас, Джарья, а также Вашего отца, а также господина Маникама, а также прочих граждан на довольствии саргахов, то Ваш иммунитет к мороку, а точнее, к повышенному уровню отдачи энергий, приобретен восприятием внутрь так называемой крови -- жидкости, собственно кровью не являющейся, но содержащей в себе все преобразованные живыми созданиями воды. Это кровь животных, сок растений, внутриклеточная жидкость простейших, и, разумеется, человеческие субстанции -- слезы, пот, желчь...
   - И кровь? - быстро бросил Набха.
   - И кровь. Куда ж без нее! Саргахи просто подвинуты на ней. При помощи сей субстанции, образно выражаясь, проходило помазание избранных на княжение. Как она воздействовала, не знаю, но все, кто употреблял ее, в обморок не падали. И, кстати, члены их семей тоже. Может быть, и они пили кровь? Помните, друзья мои, Крунча признался, что окропил всех своих домочадцев чудодейственным соком? Полагаю, вот и ответ.
   - И поэтому Варшам объявил тебя кровопийцей, - задумчиво проговорила Хема. - Он углядел крохотную каплю на твоих губах...
   - А девчонки?! - заупрямилась Джарья, - Те, которые в соискании участвовали? Я прекрасно помню -- мы вышли все вместе с отборочного тура, и когда все попадали, мы шли, как ни в чем ни бывало. Не могут же все быть дочерьми чиновников!
   В комнате повисло молчание. Мерно пикал позывной новостной волны, тихо шуршали дистанционно перелистываемые кем-то гнозисы. Набха взъерошил чуб и стеснительно вопросил:
   - А вы там ничего не облизывали в гримерке? Может, кусок коксия слюнявили?
   - Для чего? - округлила глаза Джарья.
   - Ну, не знаю, чтобы бровки подрисовать.
   - Коксием?! Одним куском на всех? Господи, мы же не в каменном веке живем!
   - Да это я так.
   - Набха!... - Джарья задумалась, а затем воскликнула, - Точно! Ты башка! Мы же все перед выходом на подиум целовали ручку Музе. Примета есть такая: для удачи надо поклониться покровительнице! А статуя была черной. Из коксия, что ли?
   - Из черного мрамора, скорее всего, - покачал головой Набха, - Но если это был не мрамор, а мраморизованный известняк, то в нем обычны вкрапления коксия, поскольку коксий залегает прямо под известняковыми породами.
   - Свезло вам, девки, - покачал головой Джала. - Слилась беда, как с гуся вода.
   - Предположим, что отец капнул своего зелья мне во сне. Предположим, это подействовало, и все мороки мне побоку. И что тогда - я в упыря обращусь рано или поздно? - тревожно спросила Джарья. - Я так поняла из всех объяснений, что мне после этого одна дорожка -- в кровопийцы. А если я не хочу?
   Атхиана, тихо затаившийся на лавке в дальнем конце комнаты, встал, прошелся, и Набха вдруг осознал, что этот скромный человечек не такого уж малого роста, и взгляд его не такой беззащитный и отстраненный, как виделось снизу, когда он привычно возвышался на стремянке с гнозисом в руке. Атхиана словно бы вырос и раздался в плечах, а очи его засверкали уверенным ледяным блеском.
   - СВЯТОЙ КУКША, вторично вдохнувший в Вас жизнь, искупил невольный Ваш грех. Сейчас Вы чисты, и вурдалачья участь миновала Вас. Живите спокойно, милая Джарьюшка. А Вам, господин Нари, придется изыскивать средство очищения, поскольку таблеточки, что Вы принимали в качестве безобидных витаминов, есть производные формы того же зелья саргахов. Не столь эффективные, чтобы изменять судьбу, но все с теми же побочными действиями. Думаю, в тетрадочке Иваандреича Вы сумеете найти указания для поиска средств. Впрочем, у Вас внутри оливариус, а сия тварь сама у кого хочешь все соки повыпьет... Тихо! Тихо!...
   Атхиана отпрянул, потому что куртка Нокхьи вдруг широко распахнулась, и из дышащего, клубящегося дымами пятна в области солнечного сплетения вырвался и раскинул огненные крыла гордый красивый оливариус. Он щелкнул несколько раз перед носом хранителя гносеотеки тяжелой челюстью с рядом остро заточенных зубов, полыхнул пламенем ярко-оранжевых глаз, совершил несколько мощных движений крыльями, махнул чешуйчатым хвостом и скрылся в Нокхьином животе.
   - Хорош! - восхитился Атхиана. - Вам, голубчик, уготована удачная судьба пиита. На что Вам игры в разведчиков? Впрочем, кто я таков, чтобы решать за Вас?
   - Вот, кстати, давно хотел спростиь, кто Вы, - спросил Набха, - любезный господин Атхиана, что более сведующий, чем я? Как смог я сопоставить, все движения и направления поисков, предпринятые нами, были тонко и ненавязчиво организованы умелой Вашей рукой. А если Вы всегда про все знали, то отчего Вы сами не совершили то, что были вынуждены совершить мы?
   - Я не мог, - покачал головой хранитель. - Не имел права. Вы сами должны были пройти свой путь, а я лишь слегка подталкивал вас, ибо не зря я зовусь Устроитель. Не зря мы зовемся Устроителями.
   К нему, неслышно ступая, подошла со спины Уттпала и положила руки на плечи мужа. Лучистые глаза женщины с нежностью чиркнули макушку Атхианы и устремились на замерших Набху, Джалу, Нокхью, Хему и Чандрамаса.
  
   Рассказ Атхианы, Устроителя и владельца гносеотеки, стольких лет от роду, что такого не бывает.
  
   Беда саргахов в том, что их цивилизация не учла творящего компонента души. Это только поначалу кажется, что на успешное развитие общества не влияют ни чувства, ни эмоции людей, составляющих его. Но в некоторый момент, вскарабкавшись на высочайшую вершину логической мысли, освоив самые фантастические технологии и покорив непокорные силы природы, ты обнаруживаешь, что отринув сострадание, любовь, дружбу и семейные привязанности, ты можешь сделать все, кроме воспроизведения себя, ибо дети появляются если не от любви, то хотя бы от страсти. Но и страсть, и, тем более, любовь утрачены тобой на пути к победе над тайнами вселенной. К чему тогда все, что ты достиг?
   Саргахи в каком-то смысле, действительно, - высшая раса, поскольку место их обитания находится в той части материи, что имеет базовую частоту чуть более высокую, чем человеческая. Они сами сознательно туда перенеслись, когда уровень их науки и техники позволил это. Некогда они были такими же людьми, как вы, и единственным отличием их была установка на чистые технологии в ущерб гуманитарным составляющим. Пока вы ползали во тьме невежества в коротких штанишках, саргахи успели уткнуться в стену -- в закон верхнего предела энергии, который невозможно преодолеть, обитая в данных телах на данной базовой длине волны. Закон описывал максимальную величину энергии, которую можно получить на планете, не разрушая ее, и саргахи вплотную подошли к этому пределу.
   Они сменили планету, что было довольно непросто в виду недостаточного количества пригодных к жизни космических тел, но и там настало время предпринимать новые шаги по восполнению ресурсов.
   Человеческий гений есть прямое проявление Бога, а посему нет ему границ в неудержимом акте творчества. Саргахи изощренно и нетривиально разрешили проблему нехватки энергии. Они открыли, что для цивилизации выгоднее паразитарное существование, чем производящее, -- оно не столь энергоемко и не столь затратно. Во сне человек тратит меньше сил, нежели бодрствуя, так и саргахи прекратили активное преобразование мира, перейдя в своеобразный анабиоз -- в использование чужих энергих.
   Саргахи вновь поменяли место базирования. На сей раз им оказалась Земля с цивилизацией приличного уровня и генетическим кодом, практически совпадающим с кодом саргахов.... Нет-нет, мой юный друг, не стоит удивляться, сие не есть редкость, так как споры жизни были разнесены по всем уголкам галактики, но происхождение они имели одно на всех... Саргахи генетически закрепили возможность своего существования на чуть более короткой длине волны и тем самым сделались для вас невидимыми, ибо ваши органы чувств настроены на определенный интервал частот, не охватывающий частоты саргахов. Они развернули и наладили каналы забора энергий, после чего им осталось в полнейшей беззаботности пожинать плоды трудов ваших. Но обнаружилась тяжелейшая и нерешаемая проблема -- их женщины перестали рожать. Им и не хотелось, и не моглось, поскольку была изменена генетика и поскольку метаболизм организмов был переведен на режим паразитирования, а вынашивание, рождение и вскармливание ребенка есть несомненный акт творения.
   Но и эту проблему саргахи раскололи со всей прямотой выбранного стиля жизни. Свои не могут, чужих найдем. Дети, рожденные от земных матерей, превращались в саргахов через два-три поколения, но эти две-три генерации успевали приносить своих потомков. Похищенным женщинам требовалась серьезная подстройка для возможности пребывания в надразмерности саргахов, а их детям усиление специфических свойств восприимчивости чистых энергий, но об этом лучше меня расскажет вам Дадати... Кстати, где он? Вышел, наверное прогуляться, пока мы тут лясы точим...
   Все остальное о саргахах вы уже узнали из уст уважаемого мною профессора Чандрамаса и господина романтика Нари. Саргахи не заслуживают более длинных пояснений, ибо уважение мое способно простираться только на тех, кто творит, кто производит и повторяет в этом Господа Нашего, чье существование имеет лишь одну цель -- творчество и перемалывание зерен грубой неодушевленной материи в тонкую муку одухотворенности.
   Вам, драгоценный мой думатель Набха из рода Ваюхов, Бог даровал гений, каковым Вы распорядились в точном соответствии с Его замыслом. Я выражаюсь витиевато, однако смысл сей фразы прост: Вы, мой друг, уже все поняли и все объяснили себе сами, так что мои ремарки Вам ничуть не надобны. Я веду речь о Вашем замечательном труде о проективной геометрии, который я уже успел уложить в отдельный гнозис, впрочем, мало кому доступный из-за невероятной сложности. Конечно, Вы удивлены! Я бы и сам удивился, будь я на Вашем месте. Вы ничего не записывали, но ведь это неважно -- ни одна мысль не исчезает бесследно, вопрос лишь в способах ее фиксирования.
   Вспомните, Вы открыли, что по строжайшим законам математики мир наш фрактален, и для каждого измерения есть его проекция при некотором объективно существующем отображении. Вы ведь верно уловили суть сего проектора, объяснив его изменением колебательной частоты элементарных частиц, и Вы верно заключили, что следствием пронизывающей фрактальности вселенной является наличие самодостаточных миров, каждый из которых замкнут на себя и содержит сам в себе источник стабильного существования. Вы проживаете в одном из таких слоев, но есть слои более плотные по отношению к вашему и более разреженные. Саргахи застряли между такими слоями, скорее чуть ближе к вашему...
   Да, я сказал "к вашему", потому что слой Устроителей, а также Наблюдателей, а также Вершителей, а также Рассудителей, а также многих других человеческих назначений, находится довольно далеко от этого мира. Далеко в проективном смысле, или, если угодно, в смысле базовых длин колебаний первичных частиц. Мы ближе к Абсолюту, что есть предел бесконечной вложенности миров, и есть сам Бог. И мы умеем сохранять стабильности формы на всех низлежащих уровнях. И мы исполняем главный замысел вселенной -- Замысел Творения, помогая всем тем, чье сердце, руки или голова горят огнем созидания.
   Я буду вынужден разочаровать вас, сообщив, что вы, в целом, не сыграли главную роль в противостоянии саргахам. Вы быстро соориентировались и быстро мобилизовали стратегические накопления добра -- да-да, добра как антонима злу -- при помощи Пяти Владык, вы этими накоплениями на некоторое время смогли организовать противоток в каналах откачки, но полностью разрушил все коммуникации между вашим миром и миром саргахов, освободив вас от бремени паразитов, величественный шукра-ратхах! Вы видели его воочию, и ваши души, равно как и моя, плакали слезами счастья, ибо невозможно не плакать при столь мощном творящем заряде добра и света. Явление сие есть сокрушительный резонанс нескольких душ, излучающих милосердие и любовь на одной частоте, и вероятность его появления ничтожно мала там, где нет Устроителей. И рождается он не здесь, а восходит волной из мира под вами, из плотного слоя, из вашей проекции. Там тоже живут люди, и шукра-ратхах -- их детище, их послание вам.
   ...А что ойля? Далась вам эта ойля! Ойля и коксий -- это концентрированная кровь Земли, это миллионы переработанных жизней, бросивших свои тела в плавильный котел биосферы. Представьте, насколько мощны вибрации неисчислимого количества животных и растений, обратившихся в черное золото! Да вас сама планета питала, когда саргахи откачивали ваши силы!
   Мальчику пора бы вернуться. Никто не видел его?...
  
   Атхиана обвел глазами свою небольшую аудиторию: глаза Набхи восторженно горели, Нокхья скептически улыбался, Хема и Чандрамас с одинаковыми морщинками меж сдвинутых бровей поглядывали друг на друга, Джарья с отсутствующим лицом смотрела на Набху, и только Джала озабоченно озирался.
   - Как же это здорово! - воскликнул ошеломленный Набха, - Джари, правда здорово, что есть иные миры!
   - Не знаю, - честно призналась девушка, - я не все поняла, особенно про математику.
   Чандрамас погладил бородку и покачал головой:
   - Понимаете, любезнейший господин Атхиана, что более сведущий, чем я, ни возразить, ни согласиться с Вами мы не можем, так как у нас нет даже возможности проверить сие в рамках научного подхода к материалу. Да, Вы изъяснились вполне логично, но и вполне фантастично. У меня нет доводов, чтобы опровергнуть Вас, и нет доказательств верности Вашей теории. Посему я бы не стал с Вами спорить, и отправился бы, скорее, предаваться душевным колебаниям, к какой стороне веры склониться...
   - Вот ведь неведомщина с подливой, - вздохнул Джала, прекращая вертеть головой, - а коконы -- они связуют эти самые миры?
   Атхиана кивнул и тихо вымолвил скорее для себя самого:
   - Я не удивлен, что об этом спросили именно Вы, дорогой мой недоверчивый друг.
   Мелодичный звук колокольчиков наполнил вдруг всю камору, многократно отразившись от стен с прекрасными, невыразимо трогательными картинами в филинорамах. Разлившийся аромат хвои и бергамота и еще чего-то терпкого заставил каждого блаженно затянуться воздухом и начать оглядываться в поисках причины столь необычного явления. Одному только Набхе была знакома сия прелюдия. "Зримо явятся или незримо?" - подумал он, и ответом на его молчаливый вопрос стало неторопливое очерчивание силуэтов СВЯТЫХ ПЕТРА И ПАВЛА.
   - Здравы будьте, человеки добрые! - высоким светлым голосом изрек СВЯТОЙ ПЕТР. - Не желаемо жасость учинити, но токмо испросити об отроке. Ижде ныне детищ, нарицаемый Дадати?
   Компания, восседаемая расслабленно за столом, подобралась, засуетилась, залопотала. Мальчика нигде не было. Набха и Джарья синхронно опрокинув стулья, вскочили и понеслись в залы хранилища. Хема принялась подзывать кошку в надежде, что за ней подтянется и Дадати, а Нокхья с Чандрамасом бросились к выходу.
   - У всякого Моисейки свои затейки, - развеселился Джала, оглядывая всю эту беспокойную суету. - Да под столом он, спит, как коней продавши. И кошатина его там у пуза пригрелась.
   Он приподнял тяжелую, до пола скатерть и продемонстрировал свернувшегося калачиком Дадати, у поджатых колен которого сладко мурлыкала Дендиролька. СВЯТОЙ ПАВЕЛ внимательно осмотрел мальчишку и улыбнулся.
   - Отрок сей без крова и пестования оставши, - продолжил ПЕТР, - Нама потребно порешити иже лезно восприяти оного на руци. Ежели нет кого, аз есмь таков.
   - Я его возьму к себе, о досточтимые СВЯТЫЕ, что более милосердные, чем я! - со всей пылкостью отозвался Набха. - Он мне брат названый, и я обязан о нем заботиться!
   - Дадати будет жить у меня, - возразила Джарья, - без женской руки мальчик одичает. У нас большой дом, комнат полно, и мне он тоже будет братишкой, хоть он и балбес.
   - Мне даже смешно это слушать: ты, милая, сама еще не в возрасте, а хочешь взять такую ответственность, - оборвала ее Хема, - Я возьму Дадати, а моя матушка поможет мне в воспитании.
   - Ну, конечно! - разозлилась Джарья. - У вас там ходьба, еда и сон начнется по часам! И проверка чистоты ушей по утрам! Вы же старые! Вы же не поймете пацана!
   - Не вижу ничего плохого в том, что мальчик будет соблюдать режим дня и вести размеренную жизнь, благоприятную для душевного равновесия ребенка, - поджав губы, парировала Хема. - Вас самих еще воспитывать надо, и желательно построже...
   - Нас воспитывать уже поздно, и мы вполне взрослые. Я сказал -- мальчик будет со мной, и баста! - рубанул воздух Набха.
   Нокхья скептически хмыкнул:
   - Да у вас у всех он вырастет нюней и у всех ему будет скучно. Самое лучшее для парня -- скаутский отряд! Я как раз набираю мальчишек его возраста для такого отряда. Скажу по секрету, это моя новая задумка. Только представьте: спорт, стрельба, походы, ночевки у костра, обучение рукопашному бою, мозговой тренинг и поверх всего этого -- музыка, стихи и танцы! Да любой мальчишка вырастет в таких условиях идеальным мужиком, а всякие женские штучки парням вредны. Решено, други мои, - Дадати вырастет у меня в отряде.
   - Нет, позвольте, любезнейший! - возмутился Чандрамас. - Современные душеведение и психология поясняют нам, что человек взрастает нормальным лишь тогда, когда у него есть личное пространство и ограниченный круг опекателей, каковые строго спрашивают с него, но и защищают, и дают понять, что сей мир не страшен. Поэтому любая женщина лучше, чем какой-то там отряд! Даже злоупотребляющая огоньком дама предоставляет своему сыну глубинное чувство защищенности тыла. Вы, господин Нари, в воспитатели не годитесь, у Вас я вижу чрезмерную склонность к неоправданному риску, а для опекуна это не лучшее качество. Мальчика надо доверить специалисту. То есть мне.
   - Вы, конечно, простите меня, дорогой профессор, но специальность Ваша с детьми ну никак не связана! - громко заявила Хема. - Ваша епархия -- это убогие, а Дадати совершенно здоровый мальчуган!
   - Ну уж нет, хватит ему сваминов и придурков! Дадати мой братец, и этим все сказано!
   - Зато у меня есть прекрасные условия! И со мной он получит все самое первоклассное!
   - Да вы сами-то сперва своих вырастите, потом о чужих думайте, горе-воспитатели! Я своего сына уже записал в отряд и нисколько не боюсь за всякие там личные пространства!
   - Похоже, я здесь единственная, кто здраво смотит на вещи. Вот при всем моем уважении...
   - Я Вас тоже уважаю, дорогая моя сестра Хема, но мой опыт с Вашим не сравнится...
   - При чем тут опыт? Есть дела, где важен не опыт, а врожденное чувство.
   - Да! При чем еще тут опыт?
   - Какое еще чувство? Чушь собачья!
   - Вы, знаете ли, не дерзите!
   - А Вы думайте прежде!
   - Да Вы что, ополоумели?
   - Чего шуметь-то? По делу высказывайтесь!
   Дадати тихо выполз из-под стола и с изумлением воззрился на кричащих и потрясающих кулаками людей. С тем же оторопелым выражением лица за всей честной компанией наблюдали ПЕТР и ПАВЕЛ. Атхиана потирал очки и старательно прятал улыбку.
   - Деда, а чего они все? - спросил мальчик, прижимаясь к плечу Джалы и поглаживая по спинке Дендирольку, вспрыгнувшую на колени старику.
   - Охти, ёпти-мопти, детский сад, штаны на лямках, - покачал головой Джала.
   - А почему штаны на лямках? А где застегайки?
   - Это, малец, выражение такое. Я и сам не ведаю, откуда оно во мне.
   - А-а-а...
   Дадати раскорябал на руке подсохшую корочку от царапины и счастливо вздохнул. Хорошо, когда все рядом. И хорошо, когда кошка мурлычит.
  
К оглавлению
  

Эпилог. Точка схождения.

   С утра Виталий Николавич почувствовал себя неважно: на прогулке защемило сердце, где-то в области лопатки в спину вгрызлась ноющая боль, дыхания вдруг стало не хватать, и в голове застучали невидимые молоточки. Виталий Николаевич развернулся и пошел домой, рассудив, что план по прогулкам сегодня подождет, и ничего страшного, если свои километры он намотает завтра.
   Старик присаживался отдыхать на каждой встреченной им скамейке. Злость на бессильный организм подталкивала его двигаться дальше, но ноги сами несли к очередной лавочке, когда глаза ухватывали ее в поле зрения. "Придется в неотложку звонить", - с тоской подумал Виталий Николаевич. - "А они еще могут и не принять вызов. Скажут, что я над ними издеваюсь... Тогда я в скорую позвоню! И пусть попробуют не приехать!"
   У входа во двор старику стало совсем плохо. Колотье в груди из ноющего превратилось в режущее, в глазах заплясали красные мушки. "Кто же ухаживать будет, коли слягу?" - испугался он. - "Лучше уж сразу..." Виталий Николаевич прислонился к липкам, посаженным его отцом, и почудилось ему, будто он прислонился к отцову плечу -- крепкому, надежному и теплому. Отец взглянул на Виталия Николаевича, а затем велел ничего не бояться. От этих слов на душе у старика разлилось умиротворение, хотя боль в сердце стала почти невыносимой.
   Виталий Николаевич кое-как доплелся до парадной и возликовал, увидев сломанный домофон и приоткрытую дверь, так как сил на тыканье ключом-таблеткой и оттягивание тугого доводчика попросту не осталось. Он с огромным трудом одолел шесть ступенек, чтобы свернуть не направо, к своей квартире, а налево -- к Альфие Мансуровне. Старик нажал на кнопку звонка и, хватая воздух ртом, начал придумывать слова, которые он скажет соседке, но произнести придуманное не смог, потому что, едва Альфия доверчиво и без вопросов, кто там, распахнула дверь, упал ей на руки и поплыл куда-то по темному небу вверх, вверх, выше крыш, выше упитанных питерских туч, выше серебристых облаков в фиолетовую, сиящую яркими звездами стратосферу.
   Виталий Николаевич ничуть не испугался. Умиротворение, вызванное отцовским взглядом, наполнило все его члены, придало им легкость и приятную воздушность. Его слегка покачивало, словно кто-то сильный и ласковый поставил себе цель убаюкать его, унежить в преддверии важных и ответственных перемен. Вкруг него переливался пузырь, подобный мыльному, и было внутри пузыря уютно и хорошо. Виталий Николаевич потянулся пальцем к оболочке пузыря, но тот растянулся, образовав между кистью и своей границей дистанцию в полметра. Виталий Николаевич подрыгал ногами и руками -- пузырь повторял все его движения. Старик устыдился своих глупых действий и решил посмотреть, что находится под ним, под его спиной. Или над его спиной? Ориентация была напрочь потеряна, поэтому старик сказал себе, что хочет взглянуть на свой дом и на соседку, чтобы узнать, не переволновалась ли она от столь неожиданного его взлета.
   К удивлению Виталия Николаевича Альфия выглядела опечаленной, но не изумленной. Ее сын Костик боязливо прижимался к материному боку. Почему-то они были не в доме на Васильевском Острове, а посреди зеленых деревьев на лужайке со множеством цветов. Присмотревшись, старик обнаружил, что деревья и лужайки -- не парк, и не лес, а городское кладбище, и что Альфия с Костиком стоят у могилы его сына Валерки, а рядом с ними что-то поправляют на земле Леночка и Павел, а чуть поодаль на дорожке курит в кулак капитан Комлев. А еще с невеселыми, но не слишком огорченными лицами переговариваются племянница Ниночки и бывший начальник цеха, уже весьма пожилой, и, наверняка, вышедший на пенсию человек. А также начальница ЖЭК-а, с которой Виталий Николаевич воевал особо охотно, и соседи со второго этажа, регулярно заливавшие сверху ванную комнату Виталия Николаевича. И супруги Грековы с огромным букетом алых георгинов. Где они только добыли их в середине мая? Белослав Никифорович и Мария Васильевна выглядели торжественно и, как показалось Виталию Николаевичу, улыбнулись, подняв голову к небу, будто знали, что старик там, и видит их улыбки.
   Старик заметил слезы только у Леночки. Она плакала, не стесняясь. Павел и Альфия искренне печалились -- старик ощущал это неведомым чувством -- а остальные размышляли о бренности и преходящей сущности всех вещей на Земле. Виталий Николаевич был рад и этому, потому как не думал, что после его смерти хоть кто-то придет на последние проводы, да и вообще, что похоронят его не равнодушные тетки из собеса, а нормальные люди, которые взгрустнут, дадут на водку рабочим и поставят за его упокой свечку в местной кладбищенской церкви.
   То, что он умер, стало понятно, как только старик разглядел фотографию Валеры. На ней сынок был живым и из нее отчетливо ясно произнес: "Здорово, батя!". Валерка и отец вроде были там, внизу, а вроде кружились подле Виталия Николаевича. Он рванулся в радостном волнении к ним, но они приложили пальцы к губам и дали знать, что еще рано. "Ты, батя, еще не до конца здесь, - пояснил Валерка, - вот пройдет сорок дней, и тогда поговорим, тогда обнимемся и никогда не расстанемся". Виталий Николаевич расслабился и позволил телу наполнится невыразимым счастьем. Сорок дней! Разве это срок? Тьфу, а не срок! Он ждал сорок лет, подождет и сорок дней.
   Виталий Николаевич мечтательно откинулся на спину, запрокинул руки за голову и начал рассматривать звезды. Он глядел на звезды, но понимал, что это не космические светила, а люди, которых он когда-либо встречал на своем пути, вернее, их суть, их концентрат, то, что осталось после потери обременительного и неуклюжего тела. Они задорно подмигивали Виталию Николаевичу, показывая своим теплым свечением, что ничего не происходило зазря, что ни одна жизнь, даже самая короткая, не была прожита впустую, а был в ней смысл, очень простой, но и очень важный -- донести до небес земные цвета, запахи, звуки, земную красоту, радость и сострадание. У кого-то переданная ноша была малюсенькой, а кто-то пополнил копилку Вселенского порядка щедрым даром, однако количество не было главным мерилом привнесенной пользы, да и мерила не было как такового.
   Пузырь Виталия Николаевича, равномерно описывающий круги огромного радиуса, вдруг убыстрил свой ход, понесся стремительно по скручивающейся спирали к центру невидимой воронки. Замелькали и слились в единой размазанной линии изображения звезд, превратив стену горизонта в полосатые ряды гигантского амфитеатра, зазвенел налетевший свист ветра, в середине круговорота заалело нестерпимо жаркое пятно, и с нарастающим восторгом, как с горы на санках в далеком-далеком детстве, Виталий Николаевич начал стремительно скатываться в центр этого пятна, предощущая явление самого настоящего чуда...
  
   Белослав Никифорович капризно наморщил нос, выходя за ворота кладбища и наблюдая приличную толпу людей на автобусной остановке.
   - Не хочу, - заявил он. - Возьмем такси, Мусенька? Ну, подумай -- автобус, электричка, метро, маршрутка... Бр-р-р, как долго!
   - Я уже вызвала, пока ты бегал мыть руки, - вздохнула Мария Васильевна. - Я же хорошо знаю своего лентяя! Вон там, не оно ли стоит?
   Усевшись в машину, Греков поддернул рукава пиджачка, и взгляд его упал на перстень.
   - Все хорошо Мусенька, - сказал он, - глянь-ка...
   Перстень, увешанный еще вчера гроздью драгоценных камней, был пуст и сиротливо являл одни лишь скобки для крепления. Лицо Мусеньки озарилось тихой радостью:
   - Жаль, конечно, что такую красоту еще не скоро встретим, но что поделать! Дело наше сделано, и Творец принял его.
   - Эх, голубушка, до чего же нравится мне здесь жить! - расчувствовался Белослав Никифорович. - Ну, ведь нигде же выше нет такого объема и насыщенности! А камешки!... Камешки-то только здесь можно увидеть! Тебе что больше нравится -- рубины или изумруды?
   - Ты, как дитя, Белочка, право слово. Мне все нравится. И не потому что камни, а ты сам знаешь, почему.
   - Ну, да, - покорно согласился Греков. - Минералы живут только в этом слое, ибо есть не что иное, как плотное воплощение чистых эмоций и высоких чувств... Я в детстве ходил в гимнасиум, милая, я помню.
   - Здесь это называется школа.
   - Конечно, Мусенька, школа. И все-таки, что тебе больше по душе?
   - Сапфир. Синий цвет мой любимый.
   Таксист деликтно хмыкнул и вставил свои пять копеек:
   - А у меня жена брюлики любит. Только дорогие они, заразы, смотрел тут в магазине, ну, ё-моё, сережки как пол-машины стоят. И ведь махонькие такие, а пол-машины! Купи, говорит, а я ей отвечаю: может за вашим величеством еще шлейф носить? Это ж надо -- серьги пол-машины и колечко вторые пол-машины!
   - Шлейф! Половинки! - хлопнул себя по лбу Белослав Никифорович. - Я понял! Мусенька, я понял, почему мы с тобой Павла и Михаила путали! Почему никак не могли решить, кто из них подходит! Да они оба подходят! Они оба есть одно целое!
   - Ты хочешь сказать, Миша -- Пашин шлейф? То есть, Набхин. Интересная теория.
   - Мусенька, посуди сама, Набха упоминал в своей работе о редких случаях сюръективных проекторов...
   - Да-да! Там, где он исследовал плоские подсхемы проективных расслоений! Где описывал интересные свойства морфизмов и фактормодулей их коядер!
   - Нет же, Мусенька, ты путаешь. Я хоть и не разбираюсь в этой науке, но точно помню, что там, где он говорил о стягивающих гомотопиях!
   - Вы, наверное, математики, - уважительно произнес таксист, выруливая к железнодорожному переезду. - У меня сын здорово рубит в математике, мы с женой прямо даже не знаем, в кого он такой уродился.
   - У Вас двоюродный дедушка был доцентом в институте, - пояснил Греков. - Преподавал высшую алгебру. Только он спился, и родня его вычеркнула из жизни и из памяти.
   - Дедушка? - озадаченно молвил водитель. - Дядь Петя что ли? Я его помню пьяненьким. Что-то такое, вроде, было... А Вы откуда знаете?
   Греков ощутил сильный Мусенькин тычок в бок и сказал:
   - Да я так. Просто предположил. Случайностей же не бывает.
  
   В храм обновления Джала всегда заходил в необъяснимом, иррациональном волнении, потому что всякий раз с первым вдохом после закрытия туманной зоны и затворения обнажившегося духа в дымах торжественных воскурений он с неизбывным удивлением обнаруживал в себе что-то совершенно свежее и ранее не присущее ему. Предыдущее обновление одарило Джалу способностью изъясняться странными, порою смешными, а порою грубоватыми выражениями, в которых он и сам не понимал часть входящих в них слов. До того в нем проснулась острая любовь к справедливости, а еще ранее -- убежденность, что женщины нелогичны и непоследовательны. Самым инересным, пожалуй, было обновление, принесшее ему умение понимать душу механизмов и конструировать самые невероятные поделки для мобилей, утилизаторов, поглотителей, отворников и прочей бытовой техники, а самым скучным -- то, что подарило ему нелюбовь к капусте брокколи.
   На обновление Джала пришел заблаговременно. Он давно научился определять, что оно произойдет именно сегодня, поэтому новые силы, новые энергии, новые мечты он получал в комфорте -- в уютном храме среди воскурений, приятной музыки и приглушенного нежного освещения. Прошли те времена, когда туманное облачко снисходило на него в чистом поле или же на службе, и обновление проходило на сырой земле или, что гораздо хуже, на жестком стуле камеры дознания намерений.
   Джала удобно устроился на упругой лежанке, почувствовал легкое головокружение и прикрыл глаза. На ребра ему опустились мягкие клубы дыма, отверзли грудную клетку и Джала потерял сознание. Он будто бы спал, но видел, как к нему летел человек в коконе, как человек счастливо улыбался и передавал ему большую ценную ношу -- свою жизнь. Человек был стар, очень стар, примерно, как сам Джала, и ноша его была местами горька и тяжела, а местами светла и радостна. В ней было много всякого, и Джала с удовлетворением отмечал, что здесь материала на долгое-долгое время, что человек не поскупился на подарок, и душа Джалы сможет сделать огромный шаг в направлении к замыслу Творца. И еще Джала видел, как сам он широко разводил руки, чтобы принять новую жизнь и впустить ее свежим током крови по взбодрившися артериям и венам, и как что-то горячее обжигало его бешено стучащее сердце.
   Джала вздрогнул и очнулся. Шукра-ратхах! Вот что полоснуло его по сердцу и легким! Этот старик, этот человек, одаривший Джалу новыми устремлениями, был одним из творцов шукра-ратхаха! Джала помнил об этом ровно секунду, так же, как помнил о том, что воскурения в его честь не что иное, как дымок от свечек, поставленных за упокой его души в скромной церквушке Северного кладбища Леночкой, Павлом и Альфией, пока не расправил легкие и сделал первый вдох после свершившегося обновления. Потом он спустил ноги с лежанки, втянул носом дымы, курившиеся по обе стороны от него, и потер лоб. Что-то чрезвычайно важное только что пришло ему на ум, но что именно, Джала никак не мог вспомнить. Он поморщил лицо, подвигал бровями, но от этого лучше не вспоминалось. Джала обреченно махнул рукой и вышел из храма.
   Там его поджидал СВЯТОЙ ПАВЕЛ.
   - Готов ли? - спросил он коротко, в своей привычной манере.
   Джала кивнул. СВЯТОЙ ПАВЕЛ взял его за руку, точно малое дитя, и повел так по улицам, не обращая внимания на удивленных прохожих. Пройдя несколько кварталов, СВЯТОЙ ПАВЕЛ легонько подтолкнул Джалу к дверям величественного здания с круглым куполом, и Джала с некоторым трепетом ступил внутрь. Он сделал вид, что ничего его не удивляет в зале свещеваний СВЯТЫХ, после чего прошел в залу, выстроенную цирком, и деловито уселся на первый ряд подле СВЯТОГО ПЕТРА, склонившего перед ним в легком приветственном поклоне седую свою голову.
   Джала оробел. Не каждый день ему кланяются сами ВЕРХОВНЫЕ ПЕРВОАПОСТОЛЫ, но в ответ учтиво кивнул, прижав к груди правую руку. Затем с любопытством окинул взглядом ряды, примечая выражения лиц, наряды и позы СВЯТЫХ, поджидающих начало свещевания.
   Влетела опаздывающая ВЕЛИКОМУЧЕННИЦА ПАРАСКЕВА, за ней СВЯТАЯ ИУЛИТА, что села точнехонько за спиной Джалы.
   - О чем толковать будем? - услышал Джала тихий шепот СВЯТОЙ ИУЛИТЫ.
   - Да разве ж будет что новое? - проговорил ей в ответ густой голос СВЯТОГО СПИРИДОНА ЧУДОТВОРЦА. - Рукоположение СВЯТОГО КУКШИ, порицание СВЯТОГО ИСИДОРА СЕВИЛЬСКОГО, уставление прагматики о запрете пособления одномирникам, и еще СВЯТОЙ ПРЕПОДОБНЫЙ АЛЕКСИЙ, ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ, изречет свои бесценные мысли.
   - АЛЕКСИЙ! - простонала СВЯТАЯ ИУЛИТА. - Вот ведь неймется!
   СВЯТОЙ ПЕТР обернулся, окатил коллег ледяным взглядом, и те замолкли.
   СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ, что по обыкновению поджидал собратьев в центре амфитеатра, возгласил:
   - Начинаем, о братия и сестры, свещевание наше ежеседмичное! Вознесем благохваление Творцу нашему, да хранит этот мир Святый Святых, еже кийждому свет свой излучал живоносный!
   - Вознесем... Да хранит..., - повторили все соседи Джалы и сам Джала на всякий случай.
   - Предлагаю, братия и сестры мои, рассмотреть и принять новолепного собрата нашего на пост СВЯТОГО КУКШИ по Санхт-Петербургу.
   СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ красноречиво взглянул на Джалу и тот торопливо спустился на площадку.
   - Кто таков? - пробасил СПИРИДОН и победно посмотрел на СВЯТОГО НИКИТУ СТОЛПНИКА, нахмурившегося из-за того, что его опередили с вопросом.
   Джала вскинул к куполу очи и вдруг понял, что он помнит всех, кем был он внизу. Всех до единого, от первого воплощения, до последнего. И помнит о том, что сегодня ему принес Виталий Николаевич Мищук -- след настоящего шукра-ратхаха!
   - Тютя, сын Уреха, одиннадцати лет. Торольфр, сын Сигдана, двадцати семи лет. Нежа, дочь Войко, девятнадцати лет. Здравень Преиборович, шестидесяти трех лет. Хаукка, жена Ахти, сорока восьми лет..., - начал Джала, но АЛЕКСИЙ, ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ бесцеремонно перебил его:
   - Кого мы видим, други мои! Не ожидал! Не ожидал я увидеть в сем месте человека грешного, да преужасно грешного! Се неуловимый судия собственной персоной! Помните ли? Тот, что учинял казни самовольные!
   - Как же так? - вскочил со своего места и выкрикнул СВЯТОЙ МУЧЕНИК ТРИФОН. - Сие есть осквернение места сего! Негоже убийце даже входить сюда, не то что рукополагаться! Вон его! Вон!
   - Да погодите, уважаемый, - привстал СВЯТОЙ ИСИДОР и поправил левой рукой очки. Правая его рука как всегда была в кармане синих протертых портков с желтой отстрочкой. - Надо выслушать того, кто привел господина... Как Вас именуют? Представьтесь, пожалуйста.
   - Имя мое нареченное есть Шанкха Нила, - спокойно произнес старик. - Но все меня звали Джалой.
   - У него еще и несколько имен! - гневно заметил АЛЕКСИЙ, ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ. - Непрост он, а посему недостоин!
   - А вот я ведаю, что казни, учиненные Нанкхой Нила, были не убийством, но карою, - громко произнесла СВЯТАЯ ИУЛИТА. - И те, кто погиб от рук его, являли собой настоящих негодяев, загубивших не одну честную душу! Может, правильно он их?
   - Не нам судить, дорогая ИУЛИТА, кто есть негодяй, а кто праведник, - возразил АЛЕКСИЙ, - Господь разберется! А людям воспротивно брать на себя дела Его! А ну как господина Нила самого бы иной человек порешил? Понравилось бы ему сие?
   СВЯТОЙ ПЕТР неспешно встал со своего места и встал рядом с Джалой, что со сдвинутыми бровями и сжатыми устами поглядывал на АЛЕКСИЯ.
   - Се я сопривлачивши сего человека семо, - вымолвил ПЕТР, - занеже человек сей свершивши превеликое изрядство и смертию своею вспаки испытавши иже учинявши другим.
   СВЯТОЙ ПОРФИРИЙ СТРАТИЛАТ хмыкнул, расправляя ткани хитона, и едко отчитал ПЕТРА:
   - Я всецело уважаю Вас, брат мой ПЕТР, но вынужден заметить, что Вы слишком смело трактуете распределение могуществ наших. Взять, к примеру, Ваш с ПАВЛОМ проект думателей -- я до сих пор не понимаю, как Вы отважились доверить людям способности изменять структуру пространства? Того и гляди, и время им доверите! А сей человек, господин Джала, - мыслимо ли столь вопиюще нарушать уложения совета СВЯТЫХ, пусть даже и с преизрядством соискателя!
   АЛЕКСИЙ почесал затылок и сварливо вымолвил:
   - А в чем изрядство сие? Неужто есть то, что искупит грех самосудства?
   СВЯТОЙ ПЕТР молча приложил к солнечному сплетению Джалы свою десницу и пошевелил пальцами, словно пробуя горячую воду. Он отнял руку, и яркий слепящий луч вырвался из облачка, окутавшего живот Джалы, вспышкой осветил купол, ряды кресел и зачарованные лица зрителей.
   - Шукра-ратхах..., - прошелестели тихие голоса СВЯТЫХ, а затем звонкий голос СВЯТОЙ ИУЛИТЫ эхом многократно разнесся по зале:
   - Достоин!
   - Достоин, - согласился СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ, показал Джале, куда преклонить колени и вскинул к нему руки. За ним вслед встали с сидений и обратили ладони все присутствующие СВЯТЫЕ, чтобы слаженным хором излить на Джалу заклинание:
   - За девятым облацем, за темнОй водой стоит камень-скала, нерушим, несокрушим. За скалой лежит сила немеренна, за скалой лежит знанье неведомо. Сокрушает та сила все преграды, пробивает то знанье все заслоны. Не владел тою силой никто, ни младенец, ни муж, ни старик глубокий. Не внимал тому знанью никто, ни распростый простец, ни премудрый мудрец. Сниспослал Господь Шанкхе Нила лишь травиночку, лишь травиночку от разрыв-травы. Сниспослал Господь Шанкхе Нила утверждение веры огненной, веры пламенной. Все разумное, все творящее пролилось дождем на травиночку. Приложил Шанкха Нила травиночку на камень, на скалу нерушимую. Опалило Божественной Силою, разорвало, рассыпало камень. Испустилася сила немеренна, испустилося знанье неведомо. В кости, в сердце, в кровь, в печень вселилися, научили любить и надеяться, научили терпенью, прощенью и мудрости. Все есть замысел Вышний, все есть Сила Верховная, Шанкха Нила обрел эту истину и ступил на стезю послужения.
   Золотой поток света излился на плечи Джалы, наполнил его неведомым ранее ощущением превсемогущей силы, вызвал слезы и ошеломительное чувство любви к этому миру. Джала смахнул слезинку и услышал:
   - Встань, брат наш, СВЯТОЙ КУКША! Служи людям и будь благороден. И помни, что никому ты не вправе отказать в помощи и молении, даже самому последнему мерзавцу. Ибо не дано нам предугадать, в чем был замысел его появления.
  
К оглавлению
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"