Роман Спиридонович Лыков, полноватый человек средних лет, продюсер народного коллектива "Уралочка-скакалочка", почесал затылок и вздохнул. Затем решительно набрал на телефоне номер дочери:
- Катюша, ты вот у нас английский изучаешь,... - начал он с претензией в голосе. - Всё изучаешь да изучаешь...
- Пап! Ты опять!
- Опять! Потому что обидно, что вырастил таких балбесов!
- Ну, пап!
- Ладно, я не об этом. Скажи мне, о, великий лингвист всех времен и народов, как перевести название песни "Уральское поскакалье". Я уж всю голову сломал.
- Прикольно! Твои бабки скачут, что ли?
- Да, это веселая плясовая припевка. Не вижу ничего смешного, - сурово произнес Лыков.
- Да я так, не сердись, - миролюбиво сказала Катя. - Как тебе "Юрал фан джампинг"?
- Дочь, это приплясывание, а не веселые прыжки в длину!
- Ну, тогда "Юрал-скип-хоп". На хип-хоп похоже.
- Юрал-скип-хоп..., -задумался Роман Спиридонович. - А что! Неплохо!
Минуту спустя факс оргкомитета международного конкурса народной песни, проскрипев, выплюнул заявку на участие коллектива "Ural Grannies" с песней "Ural Skip Hop".
Малозаметный и не представляющий большого интереса для крупных теле- и радиоканалов конкурс традиционно проводился в столице Баварии. Лыков уже возил однажды в Мюнхен двух стройных блондиночек с репертуаром печально-кружевных вологодских колыбельных. Девушки с протяжными балладами публику не заинтересовали, и Лыков решил кардинально поменять формат. Прошерстив тонны роликов на Ютьюбе, пересмотрев гигабайты народного творчества, Роман Спиридонович остановился на четырёх бодрых старушках, голосящих под баян зажигательные песенки с удивительными мелодиями. Обитали бабульки в селе Карнаухово где-то между Челябинском и Екатеринбургом. Прибыв в село, Лыков обнаружил, что все жители его, не исключая звёзд Интернета, бабушек Антонины, Алевтины, Альбины и Зульфии, наделены высоченным ростом и широченной костью. Могучее сложение пожилых дам казалось тем удивительнее, что певицы были совершенно различных национальностей: русскую Алевтину, марийку Антонину, немку Альбину и татарку Зульфию силы уральской природы вылепили из одного теста. Роман Спиридонович со своими ста восьмьюдесятью сантиметрами и почти центнером веса на фоне женского коллектива выглядел чахлым, систематически голодающим заморышем.
- Дивья, девки, чо диецца! - высказались бабушки относительно конкурса, но с предложением посетить заморские страны с радостью согласились.
Пока "девкам" справляли визы, оформляли участие и покупали билеты, Лыков приставил к новоявленным подопечным аранжировщика и музыкального руководителя, дабы те подрихтовали манеру исполнения и облагородили само произведение. Прежнего наставника женского коллектива -баяниста Сан Саныча, пребывающего в вечном полупьяном состоянии, - продюсер отстранил решительно и бесповоротно. Выслушав песню, аранжировщик Андрюша заявил, что она недостаточно народная, после чего украсил её посконными мелодическими завитушками и кондовыми подвываниями в нужных местах. Музрук Софья Павловна, интеллигентнейшая дама размером с воробушка, на фоне огромных уральских бабушек казалась и вовсе лилипутом в стране великанов, однако вольнолюбивых старушек быстро приструнила, измотав их бесконечными репетициями. К отправке в Баварию квартет уральских гренни был вполне вышколен, четко интонировал и даже знал, в каких рамках допустима импровизация.
Распорядок конкурса предполагал, что к заявке будет приложен аудиофайл с записью песни, дабы отсечь откровенно неформатные вещи. Однако тот же распорядок позволял заменить песню любой другой, чем Лыков и воспользовался, отослав в качестве визитной карточки ролик из Ютьюба, чтобы не тратиться на запись "Уральского поскакалья". Уже на месте, в Мюнхене, небольшая комиссия просматривала номер. Не из цензурных соображений, а только для того, чтобы определить очередность выступлений и разрядить грустные песни веселыми.
У входа в концертный зал, где должно было состояться прослушивание, Романа Спиридоновича встретила взбудораженная толпа репортёров. Лыков озадачился: никогда до сих пор скромный конкурс народного творчества не вызывал столь пристального внимания прессы.
- Президент едет! - гордо пояснил журналист Russia Today, с объяснением к которому незамедлительно пристал Роман Спиридонович.
- Чей президент? - не понял Лыков.
- Наш президент. Русский.
- Сейчас?! На прослушивание?!
- Нет, он приедет завтра, на шоу. А сегодня разведочка, что за частушки вы тут поёте.
Лыков посмотрел на "разведочку" и хмыкнул. А что! Это шанс! Шанс попасть на ТВ и раскрутить бабулек!
На прослушивание вместе Романом Спиридоновичем проскользнул человек приятной, располагающей наружности, предъявив карточку с аккредитацией от журнала, название которого Лыков прочесть не успел. Наверное, это было очень влиятельное издание, поскольку остальных журналистов охрана, обалдевшая от наплыва репортёров, не пустила. Скрывать в выступлении конкурсантов было нечего, но дотошный немецкий контроль не пожелал отступать от правил столетней давности, предписывающих оберегать покой жюри.
- Ян Бергман, - представился журналист по-английски и тут же потерял интерес к Лыкову, прилипнув к двум членам комиссии. Он ловко и непринуждённо заговорил на родном языке организаторов, вырвал оглушительный взрыва хохота, тут же нагнал сострадательную скорбь на их лица, после чего подарил каждому по походной стопочке в изящном футляре. Лыков всегда считал себя контактным человеком, но этот Бергман откровенно продемонстрировал настоящее определение коммуникабельности. И, шут его знает, что он за национальности! То ли еврей, то ли швед, то ли немец, то ли эстонец какой. Лыков попробовал изучить его подвижное лицо, но усредненно-европейский вид ровным счетом ничего ему не сказал.
Антонина, Алевтина, Альбина и Зульфия сурово выдвинулись на сцену, вынудив замолчать весело болтающего с Бергманом жюри. Высоченные фигуры бабушек вкупе с грозными взглядами исподлобья и кроваво-красными передниками произвели на немцев неповторимое впечатление, выудив из глубин коллективного бессознательного память о Сталинграде и Курске.
- О майн готт! - выдохнули они дружно, уставившись на певиц. Однако когда артистки запели, первый член комиссии, румяный баварец с пивным животиком, расслабился и даже попритоптывал во второй половине Ural Skip Hop.
- Отлично! - воскликнул он, радостно хлопая в ладоши, всё то время, что разошедшиеся Антонина с Алевтиной монументально прыгали вокруг ритмично разводивших руками Альбины с Зульфией. - Это будет хит! Это людям понравится!
Второй же, некто Леон Кабисиус, как гласила табличка с фотографией на шее худого остроносого человека с въедливым взглядом, смотрел на сцену с заметным напряжением. Он вздрогнул, когда бабки, взмахнув платочками, дружно выкрикнули "Ух!" и завершили пляску железобетонным антраша. Но затем на чело его наползла ехидная ухмылка, которую Лыков принял за знак поощрения, а Бергман -- невесть за что, но за нечто неприятное. Во всяком случае, он, вскинув одну бровь, обратился именно к саркастически настроенному Кабисиусу:
- Странное ощущение остается от этих старушек, не так ли? Они похожи на расшалившихся в весенний день медведей. Веселы, но попробуй тронь -- разорвут на куски.
- О, да! - поддержал его Леон. - Как и все русские! Грубы и неизобретательны. Ничего, кроме голой силы.
- Позвольте! - вскинулся Бергман. - По мне, так их номер чрезвычайно необычен. Танцуют они неловко, но сама песня весьма любопытна.
- Еще как любопытна! До того любопытна, что мне будет что сказать завтра! Да, завтра, в присутствии господина Президента этих... милых леди!
- Леон, как всегда, готовит сюрприз! - хохотнул румяный. - И то верно! Что за праздник без сюрприза!
Лыков, с трудом уловивший смысл разговора, насторожился. Саркастический настрой Кабисиуса ему не понравился. Совсем не понравился. Однако, поскольку тот ничего более не произнес, а лишь холодно поблагодарил за выступление, то решил довериться судьбе и не забивать себе голову глупыми предчувствиями. Пригласили следующий коллектив, и Роман Спиридонович покинул зал. Душка Бергман меж тем непринужденно отмочил шутку о водке в балалайке и по аналогии перескочил к пиву, пригласив жюри посетить за его счет знаменитый "Хофбройхаус". И Кабисиус, и его коллега приняли предложение с воодушевлением.
Выдержке румяного немца, Петера Кинца, мог позавидовать каждый любитель пива. Пять литров пенного напитка, изрядно прокачавших натренированный организм, казалось, никак не повлияли на задор и уверенное состояние добродушного члена жюри. В "Хофбройхаусе" его знали. С огромным бокалом в руках он порхал между столиками, здороваясь с каждым завсегдатаем. Отдав долг вежливости всем приятелям, он пообещал показать Бергману, как умеют веселиться местные жители, после чего бесцеремонно вклинился в оркестрик из пяти человек в забавных кожаных шортах на помочах. Обменяв пиво на валторну, он помахал Бергману пухлой ручкой и с упоением принялся извлекать бодрые звуки. Валторнист сидел рядом и старательно сдувал пену.
Леон Кабисисус, напротив, довольно быстро размяк, расслабился, разгладил суровую складку на переносице. После двух порций пива с обаятельным Бергманом, вскользь бросившим несколько уничижительных фраз относительно уральских бабок и вкупе с ними украинских парней с рок-гопаком, он принялся острить, а после третьей, склонившись над столом, заговорщицки произнёс:
- Завтра мы покажем этим русским!.. Вы-то сами откуда будете?
- Я бывший латыш. Официально обитаю в Нью-Йорке, но живу в Европе, где придётся. Такая у нас, журналистов, доля. Мы -- граждане мира.
- Латыш! Тогда вам понятны мои чувства относительно этих варваров!
- Очень. А что, собственно, вы собираетесь показать завтра?
- Ага! Узнаю хорошего репортера! Вы, журналисты, падки на жареное! Я так и вижу по вашим масляным глазкам, что вам не терпится ущучить Большого Брата!
- Вы проницательны, мой любезный друг. Еще по пиву? Колбасы? Мяса?
- Пива и мяса. Здесь ужасно хороша свинина с капустой.
Ян сделал заказ, Кабисиус, проводив глазами симпатичную официанточку, проверил, продолжает ли мучить валторну его коллега, а затем торжественно провозгласил:
- Как ни жаль мне почтенных уральских леди, но их песня - никак не народная! И завтра я сообщу об этом сразу после выступления. Регламент конкурса требует именно фольклорных номеров, ибо проводится под эгидой этнографического общества Баварии...
- А babushki? - быстро спросил Бергман. - Разве они поют не фольклор?
Леон хмыкнул:
- В каком-то роде пассакалия Букстехуде уже перешла в жанр фольклора, но, поверьте, мой друг, для нашего конкурса она не годится.
- Пассакалия Бакс... Букс...
- Букстехуде. Я имел честь лично играть ее на органе, будучи студентом Кёльнской высшей школы музыки. То, что исполняют эти дремучие великанши, - всего лишь переделка известной пассакалии. Интересная переделка, но -- переделка.
- Дела! - присвистнул Бергман. - Однако, это будет бомба! В присутствии Президента!
Кабисиус самодовольно улыбнулся:
- Да, я предвкушаю славную заварушку!
Девушка в голубом атласном сарафане и кофточке с рукавами-фонариками поставила на дощатый стол дымящееся мясо и новые емкости с пивом.
- За вас! - взметнул бокал Бергман. - За ваше непревзойденное чувство справедливости и тонкий музыкальный вкус!
Леон Кабисиус шел по Максмилианштрассе в самом радужном настроении. Шаг его не был слишком тверд, но что с того? Леон бубнил под нос бесконечные переливы злосчастной пассакалии. Кисти его непроизвольно повторяли затейливую дорожку нот, извлекаемых из памяти. Он бы и ступни подключил к сладкому воспоминанию об органе и Букстехуде, но проигрывать на ходу партию для ног, особенно для подгибающихся вследствие приличного возлияния, было проблематично.
- Такси? - услужливо окликнули Кабисиуса на остановке.
- Нет, спасибо, - отказался тот. - Мне просто необходимо проветриться. Я пешком.
Однако назойливый таксист выскочил из машины, зажав музыканта под локоточек.
- Вам лучше проехаться на автомобиле, - сказал он. - В таком состоянии гулять по городу опасно.
Водитель глянул на Леона серьезно и совсем неласково -- совсем, как Ural Grannies перед выступлением. От этого взгляда пиво и мясо и капуста с крендельками встали поперек горла. Леон поспешно выскользнул из лап таксиста, ускорился, делая вид, что в движении его нет никакой неловкости, и ничуть не удивился, когда услыхал за спиной решительный топот. Он побежал, отталкивая немногочисленных прохожих, а вслед за ним помчались два человека: страшный водитель и его подручный, выскочивший из автомобиля.
- Вы не заплатили! Постойте! Надо оплатить поездку! - заголосил лже-таксист в ответ на удивленные взоры пешеходов. - Простите! Куда же вы!
Какой-то сознательный гражданин вцепился в рукав Кабисиуса и закричал:
- Я держу его! Держу!
Гражданина с твердой позицией поблагодарили, Кабисиуса же подхватили под руки и потащили к машине. Леон болтал в воздухе ногами, извивался, звал на помощь, но так и не дождался сочувствия праздных зевак.
- Как не стыдно! - вынесла вердикт какая-то дама в возрасте. - Любишь кататься - люби и саночки возить! Наверное, это итальянец. Они такие нахальные! Все дармовщинку любят!
Даму ничуть не смутило безупречное произношение Кабисиуса.
Леона втолкнули в салон, и машина тронулась.
- Где здесь ближайший полицейский участок? - притормозил таксист у пожилой фрау.
- Вон там! В двух кварталах отсюда! - с удовольствием ответила фрау, ощущая себя активным стражем закона.
- Вы не имеете права! - выкрикнул Кабисиус, тут же ощутив плотную ткань на нижней части лица, а также на запястьях. - М-м-м!... М-м-м!...
- Мы не причиним вам вреда, - отозвался человек в черных очках, помогавший водителю запихивать музыканта в машину. Леон без труда опознал в нем Яна Бергмана. - Завтра вы вернетесь домой живым и невредимым.
- М-м-м!... М-м-м! - воспротивился Кабисиус, что, по всей видимости, означало "Как завтра? Мне нельзя завтра! Завтра у меня конкурс! Завтра я должен находиться в жюри!"
Бергман заботливо поправил платок на челюсти Леона, высвобождая ноздри. Леон шумно и возмущенно расфыркался, но фырканье оставило похитителей равнодушными. Машина вырулила на кольцо, двинулась, как определил Кабисиус, к югу, затем выскочила на трассу и около четверти часа неслась на всех парах по автобану. За окном потянулись живописные пейзажи Форстенридер-парка, Леон любил кататься в нем на велосипеде, забираясь порой в самые дикие местечки. "Неужели в Австрию увезут?" - ужаснулся похищенный, однако предположение его не подтвердилось, поскольку автомобиль, резко вильнув, перестроился на полосу съезда, а затем двинулся по дороге вглубь парка.
Огромный массив Форстенридер парком был лишь по названию. Густая чащоба, особенно в южной части, давала право Форстенридеру именоваться любым из синонимов леса. Парк изобиловал живностью: белки, лисы, зайцы, ежи, еноты считались здесь обыденными жителями. Кроме этой мелочёвки, водились лоси, олени и кабаны. Поговаривают, что егеря видели волков и даже медведя. В последнее Кабисиус слабо верил, считая косолапых исключительно русской принадлежностью.
Автомобиль остановился на площадке у входа в парк. Леона вытолкнули на воздух и повели в лес. Вечером буднего дня им не встретилась ни одна живая душа. Парк был пуст и прекрасен. Прогулка в нем в иное время доставила бы Кабисиусу несравненное удовольствие, но сейчас, с кляпом во рту и заломленными руками радости было мало.
- Вот это годится, - таксист-самозванец любовно похлопал ладонью по огромному дубу, потом приказал, - Давайте, облегчайтесь, вам тут долго стоять.
После унизительной процедуры избавления от лишней жидкости под присмотром двух пар глаз, попытки бегства и усмирительного тычка в спину, Леона прижали животом к наклонному шершавому стволу в три обхвата, привязали, чуть повозившись с креплением веревки, и оставили в гордом одиночестве среди мирно шелестящего пейзажа. Музыкант, промычав то ли жалобу, то ли проклятье вслед удаляющимся спинам, в ужасе огляделся.
Он полулежал на исполинском стволе дуба, словно обнимая его. Ствол был так широк, что Леон не мог видеть узла своих пут. Дуб загораживал половину горизонта, предоставляя возможность лишь обозревать траву под ногами да низко склоненные ветви. Кабисиус призывно потрубил что есть мочи, надеясь на милость случая, однако судьба не благоволила к нему. Ни одна душа не потревожила тихий покой леса. Поняв, что дёргаться и нервничать бесполезно, Леон повалился на дерево, непроизвольно отметив, что похитители приковали его довольно гуманно: руки не затекали, а ноги можно ослабить, если поудобнее прислониться к стволу. Погрузившись в мрачные раздумья о том, кому понадобилось похищение, и почему от него ничего не потребовали, и когда именно завтра за ним придут, Кабисиус стал понемногу задрёмывать. Созвучно его настроению на землю, измотанную полуденной жарой, мягко спускались сумерки, окутывая парк нежной прохладой...
Между тем по пыльной улице засыпающего Карнаухова, козликом подпрыгивая на ухабах, промчался пыльный "УАЗик" председателя сельсовета, лихо затормозив у пыльной развалюхи баяниста Сан Саныча.
- Дрыхнешь? - закричал председатель наставнику "Уралочки-скакалочки". - Одевайся, кулёма! Москва на проводе!
Ошалевшего Сан Саныча, накинувшего старомодный парадный пиджак прямо на оттянутую майку и не сообразившего поменять тренировочные штаны с коленками-пузырями на нечто более подобающее, внесли в "УАЗик", а следом закинули на заднее сиденье охапку музыкальных альбомов. Десять минут спустя Сан Саныч дрожащими руками в кабинете председателя судорожно малевал на нотном стане пляшущие закорючки, а ровно через час не менее обалдевшему Лыкову таинственный гражданин мира Ян Бергман протягивал распечатанный скан партитуры для номера под названием "Уральская чухоня" из репертуара Антонины, Алевтины, Альбины и Зульфии. Сами бабушки, поднятые по тревоге Лыковым и Бергманом, зловредно поглядывали на воробышка Софью Павловну и поясняли:
- Дак, чухонь-чай точно чичер кружит... Поплават-поплават, дак внове загромыхат...
Софья Павловна вчитывалась в ноты, пытаясь представить, как "Уральская чухоня" кружит, плавает и громыхает, и ощущала, что ничегошеньки не понимат, а только зря голову ломат.
Для прояснения ситуации бабушки спели чухоню. Она была схожа с поскакальем, так не угодившим Яну Бергману, бесконечным повторением музыкальных оборотов, и Софья Павловна взялась обрезать тягучую пляску, чтобы сократить номер вполовину.
- Завтра песня должна быть исполнена идеально! - потребовал Брегман. - Чтобы Президенту и всей стране вместе с ним не было мучительно стыдно за ваше выступление!
Минусовку писать было некогда, посему сообща приняли решение петь и плясать под два аккордеона, за меха которых мужественно вызвались взяться Софья Павловна и Андрюша. Всемогущий Бергман коротко звякнул кому-то, и аккордеоны почти мгновенно были доставлены в гостиницу.
- А я вас принял за шведа, - признался ему Лыков. - Или за немца.
- Советую так дальше и думать, - жестко обрубил разговор Бергман на чистейшем русском языке. - Завтра вы будете выступать предпоследними. Ваша цель - не посрамить Россию и занять призовое место. Всего доброго.
Он оставил Лыкова и его могучих бабушек, выразительно хлопнув дверью. Это был совсем не тот Брегман, что днем веселил комиссию на прослушивании.
Всю ночь на Леона Кабисиуса накатывали кошмары. В полусонных полубредовых видениях к нему по очереди пришли медведь с балалайкой, террорист в черных очках с тремя килограммами взрывчатки на поясе и говорящий кабан. Медведь сыграл на расстроенной балалайке пассакалию Баха, объявив, что пассакалия Букстехуде годится лишь для необразованных старух. Террорист подробно описал план подрыва ратуши со знаменитыми часами, усиленно напирая в рассказе на музыкальное сопровождение акта. По замыслу негодяя бойня должна была проходить под пассакалию Генделя.
- Сплошные пассакалии, - заметил кабан. - Терпеть их не могу. Хоть бы что другое предложили. Фугу там, или токкату.
Леон в ответ только всхлипнул. Кабан всхлипнул на его всхлип. Леон снова всхлипнул и проснулся. У ноги его стоял матерый кабанище и, как собака, обнюхивал веревку, энергично двигая пятаком. Кабисиус неожиданно для себя громко загудел фразу из Букстехуде, кабан, поколебавшись, потрусил прочь. Видимо, не зря он признавался в нелюбви к пассакалиям.
Кабисиус слегка продрог, хотелось есть, пить и всего остального. Он с надеждой всматривался в лесную глушь, прислушивался к далеким звукам, даже водил носом, как тот кабан - людьми и не пахло. Он засыпал, пробуждался от какого-нибудь назойливого муравьишки, решившего исследовать пространство под рубахой или штаниной, засыпал снова, и так промучился до тех самых пор, пока солнце не переместилось с левой щеки на спину и не отогрело озябшего мученика.
Тряпка во рту намокла, наполнилась отвратительным запахом голодного желудка. Кабисиус, привыкший к идеальной мятной свежести рта, страдал от него, пожалуй, больше, чем от уставших конечностей и жажды. Семь раз, с интервалом в четверть часа, прозвонил телефон. Леон, ощутив его вибрацию в кармане брюк, попытался прижать ногой мобильник к дереву, чтобы снять трубку и завопить, но попытки все до одной вышли неудачными. Кабисиуса искали, и конкурс уже начался. Когда звонки прекратились, стало ясно, что Леону нашли замену.
Светило переместилось на правую щеку, и пленник совсем отчаялся. Никто не собирался его освобождать. Едва эта жгучая мысль вспыхнула в воспаленной голове музыканта, руки вдруг ощутили некоторое ослабление натяга веревки. Леон активно зашевелил кистями, задергал путы, и - о чудо! - веревка упала на землю сама собой. Размяв руки и разодрав на себе слюнявый платок, Кабисиус принялся нервно тыкать по кнопкам мобильника.
- Кинц! - заорал он так, что бедняга Петер на другом конце провода непроизвольно отшатнулся от аппарата. - Кинц! Русских надо снимать с конкурса за плагиат!
- Дружище, да ты не пьян ли? - хохотнул весельчак Кинц. - Ты, верно, вчера перебрал. Все уже окончено. Вместо тебя мы взяли Хедриха..., - Кабисиус скрипнул зубами. Он терпеть не мог грубоватого и не слишком осведомленного выскочку Хедриха. - ... И ты знаешь, все двенадцать членов жюри безоговорочно отдали победу именно русским. Этот Ural Skip Hop... Леон, это нечто! Их Президент толкнул могучую речь, пообещал постоянную поддержку конкурса. Я аж расчувствовался... А ты где? Надеюсь, ты хорошо выспался?
Ответа Кинц не дождался, потому что телефон Леона пискнул и разрядился.
- Ничего! Я еще покажу им! - пригрозил Леон дубу. - Я устрою скандал! Я выведу шайку-лейку на чистую воду!
Вспомнив о волшебном освобождении, несостоявшийся судья оббежал вокруг дерева, чтобы развеять тайну саморазвязывающейся веревки. Присев на корточки, Леон заметил в траве капельницу. Он поднял ее, ощупал пустую емкость, сунул в карман. Капельница и веревка. И ничего более. Озадаченно почесав макушку, Кабисиус, прихрамывая, припустил вон из парка.
Комиссар полиции Йегер зевнул, исподлобья оглядывая несвежего, мятого господина с щетиной и прилипшими к сорочке травинками, и с тонкой издевкой продолжил:
- Значит, вы утверждаете, что вас похитили...
Кабисиус кивнул.
- У вас что-нибудь взяли? Деньги? Телефон? Банковские карты?
- Нет.
- От вас что-нибудь требовали? Номера счетов? Служебную информацию? Государственную тайну?
- Я музыкант! Композитор и дирижёр, - оскорбился потерпевший. - Что я могу сообщить? Секретную партитуру "Аиды"?
-Вот и я спрашиваю, - проигнорировал раздражение полицейский, - чем могло быть вызвано похищение?
Кабисиус воодушевился.
- Это русские! - горячо зашептал он. - Меня похитили русские. Чтобы их старухи смогли одержать победу.
- Вот как, - Йегер откинулся на спинку кресла, окончательно укрепившись во мнении, что перед ним чокнутый. - Значит, дело в русских... Скажите, господин... э-э-э... Кабисиус, а где же вас держали всю ночь?
- В лесу. В Форстенридере, - Леон поежился, вспоминая, как он битый час плутал по парку, выбираясь на трассу, а потом столько же времени ловил попутку. - Меня привязали к дереву.
- И кто вас освободил?
- Никто. Веревка сама упала.
- Стало быть, плохо привязали?
- Хорошо привязали. Просто потом веревка упала.
- Висела-висела, да и упала?
- Ну да, - разозлился Кабисиус. - Висела, а потом упала.
- Вы говорили о старушках. Вас похитили пожилые дамы?
- Меня похитили два русских шпиона.
- Они сами сказали, что являются русскими шпионами?
- Никто ничего не говорил. Но это очевидно! Кому еще я мог помешать!
- Действительно, кому, как не русским? Я только не пойму, при чем тут старушки.
- Русские старушки должны были петь народный хип-хоп, но это не хип-хоп! Это пасскалия Букстехуде! Это плагиат, это обман!
- Хип-хоп... Хм... А вы, уважаемый, вчера не употребляли ничего стимулирующего? Алкоголь? Наркотики?
- Я выпил пива, но причем тут...
- Пиво! - обрадовался комиссар. - Замечательно! Сейчас я вызову машину, и вас с ветерком довезут до дома. Идет?
- Вы думаете, что я выживший из ума пьяница! - догадался Леон, вскакивая на ноги. - Вот вы к чему клоните!
Далее он хлопнул об пол стулом, закричал, что желает знать, почему его, честного налогоплательщика, средства идут на тупоголовых болванов, не желающих разбираться в серьезном деле, швырнул на стол комиссара грязную капельницу и выскочил из участка. Йегер, пожав плечами, облегченно вздохнул. Капельница отправилась в мусорое ведро, а комиссар щелкнул по кнопке портативного приемника и начал притаптывать в такт заводной фольклорной песенки. "Дорогие друзья, это был Ural Skip Hop в исполнении победителей конкурса народной песни Ural Grannies!", - сообщило радио.
"Болваны! В полиции сидят натуральные болваны! - сердито думал Леон Кабисиус, размашисто вышагивая по тротуару и не замечая натыкающихся на него туристов. - Им что Бах, что Раммтштайн -- разницы не заметят. Надо идти в комитет конкурса. Там меня точно поймут".
Надеяться на то, что жюри еще покинуло концертную площадку, было глупо, но Кабисиусу повезло -- компания судей решила отметить благополучно проведенное состязание. Когда Леон влетел в студию, из которой издалека слышался радостный смех и звон стекла, жюри уже достигло апогея сплоченности и довольства плодами своего труда.
- А вот и наш дорогой Каби! - воскликнул Кинц, на цветущий вид которого не повлияли ни вчерашний поход в "Хофбройхаус", ни ранний подъем, ни нынешнее активное веселье. - Однако и сюрприз ты нам подготовил! Еле нашли тебе замену.
- Сюрприз! - зловеще изрек Леон. - Будет и сюрприз! Звоните на телевидение, пусть растрезвонят, что старухи, которых вы сделали победителями, - грязные плагиаторы!
- Ты с ума сошел, Каби?
- У вас есть запись их номера?
- Разумеется. А что, по-твоему, они пели? Я лично ничего не заметил.
- И я, - согласился с Кинцем бельгиец. - Песня как песня.
- Найдите в Интернете пассакалию Букстехуде и прокрутите медленно номер русских. О! Эти indeferentes, эти фригийский обороты в басу я узнаю мгновенно! А каденции! Откуда у простых пейзан в уральской глуши такие дивные каденции?
Жюри, мигом поднявшее свои чуткие ушки, бросилось прослушивать найденную в интернете жемчужину Букстехуде. Затем поставили номер бабушек. С каждым тактом уральской плясовой лицо Кабисиуса вытягивалось и вытягивалось, а глаза округлялись и округлялись. Это была не пассакалия! Это было чёрт-те что непонятное и более простое.
- Всё в одной тональности, - механически пробормотал Леон. - Ерунда какая-то... Петер! Вчера была другая песня!
- Наш дорогой Каби вчера излишне повеселился в "Хофбройхаусе"! - громогласно объявил Кинц, которому русские народные обработки любого произведения казались все на один звук. - Будь осторожен, Леон, из-за пива такие чудеса случаются!
Судьи захохотали, а несчастный Кабисиус опустился на краешек стула и замер. В голове его крутились ноты пассакалии и четыре могучие бабки.
Ян Бергман расслабленно сидел за маленьким столиком, выставленном по местному обычаю прямо на узеньком тротуаре у ног праздных гуляк. Толпа текла к ратуше, и Ян с удовольствием глазел на нее, выискивая взглядом хорошеньких женщин. Он улыбался их красоте, и красоте Мюнхена, и красоте своего положения. Скандал был предотвращен, русские победили, Президент остался доволен. И этот мелкий штришок -- триумф уральских бабушек -- несомненно, придаст дополнительный вес на завтрашних переговорах с Канцлером Германии. Смотреть с позиции победителя всегда выгоднее.
Принесли кофе. Бергман, отпив глоток, досадно поморщился -- несладкий. Он тряханул носатой сахарницей, но в кофе полетели лишь три жалкие крупинки. Ян покрутил шеей в поисках официанта, а затем, убедившись, что того в ближайшие пару минут, скорее всего не будет, достал из кармана куртки здоровый кусок колотого сахара. Плюхнул в чашку и стал ждать, пока сахар не растворится. Ждать пришлось долго. Крепкий, плотный, не чета чахлому рафинаду, кусок стойко сопротивлялся горячему кофе.
Бергман позвякивал ложечкой и снова улыбался. Он вспомнил, с каким изумлением вчера смотрел на него лже-таксист Миша, когда Ян завязывал руки Кабисиуса и делал на веревке узелок для крупного куска сахара; когда той же бечевой приматывал к стволу медицинскую капельницу точно над сахаром и выкручивал регулятор скорости.
- По моим расчетам на такой кусок на полдня нужна одна капля в минуту, - сказал тогда Ян. - А дождя не обещали.
- Может, лучше придержать его в доме? - спросил до того Миша. - Потом выпустим.
- Рисковать адресом из-за такой ерунды? - Бергман критически покачал головой. - В лесу надежнее. И потом, даже если ему поверят в полиции, что, кроме капельницы, он сможет предъявить?
Сахар растворился окончательно. Гражданин мира Ян Бергман неспешно насладился прекрасным кофе -- не таким пустым, как в Америке, и не таким жгучим, как в Италии, - и улыбнулся опять. Мимо него, на голову возвышаясь над людской рекой, решительно протопала четверка серьезных дам: Алевтина, Антонина, Альбина и Зульфия. Весь их вид говорил, что немецкая сторона хороша, да уральские просторы лучше. Уж, кто-кто, а Ян разбирался в выражении лиц.
Баянист "Уралочки-скакалочки" Сан Саныч растерянно взирал на толстую пачку денег. Нет, пить он, пожалуй, бросит. А на премию поправит забор. И купит новый баян. И аккордеон. И съездит в Екатеринбург - на концерт органной музыки. А-а-а! Еще костюм понадобится! Придется и костюм справлять, старый уже обтрепался. А и то сказать - сколько ж можно его носить?
Парадное одеяние Сан Саныча не менялось с того самого дня, как он, молодой музыкант, отчисленный из консерватории за хулиганство (подумаешь - сломали водосточную трубу, когда лезли к девчонкам в общежитие! Сколько стоила та труба? Да и вахтер мог бы пережить подбитый глаз, то же мне, цаца!) спрыгнул с подножки автобуса и уныло оглядел скучные улочки Карнаухова. "Перекантуюсь годик, - решил Саня, - и восстановлюсь. Отдохну, подышу свежим воздухом, а там снова примусь за Генделя и Баха".
Саню устроили руководить кружком народной самодеятельности. Набившие оскомину "Рябинку" и "Мороз", равно как и жалобу о любви к женатому, забияка-музыкант с презрением отверг и на первом же собрании коллектива объявил, что начнет разучивать полифоническое многоголосие пассакалии Букстехуде.
- Поскакалье? - переспросила туговатая на ухо доярка Зульфия. Изъян совершенно не мешал ей воодушевленно затягивать любимые песни в приятной компании. - Чо, бабы-чай, можно-т и поскакалье!
Как впоследствии ни бился Саня, убедить подопечных в том, что пассакалия - не пляска, ему не удалось. Бабоньки, начиная торжественно и размеренно, непременно заканчивали разухабистым ритмом с повизгиваниями и притоптываниями. Та же судьба постигла и чакону Пахельбеля, обращенную в дурацкую чухоню. Саня, впрочем, не расстраивался. Злорадно вспоминая, как ему влепили двойку и оставили в свое время без стипендии именно из-за музыки барокко, всех этих пассакалий, чакон и токкат, он с наслаждением переиначивал их на манер народных плясок и веселился от всей души, когда старательные селянки с упоением расправлялись с гармоническими последовательностями и остинантными басами. Профессор, вынудивший тогда Саню ночами разгружать стройматериалы, наверняка схлопотал бы инфаркт или, как минимум, заикание, очутись он на дощатой сцене Карнауховского дома культуры с протекающий крышей.
Восстановиться в консерватории Сане так и не удалось. Женитьба, дети, развод, другая женитьба и другие дети навсегда привязали Сан Саныча к селу. Но он не жалел. Что было, то было. И слава, о которой так мечтал Саня, тоже пришла. Сначала в интернете, а затем и на международном конкурсе, хотя и без него самого. А с новеньким забором и новеньким аккордеоном жизнь пойдет краше прежней!