Сон прервали лучи, коварно подобравшиеся к лицу. За те два часа, что Анка проспала, тень дерева переместилась и теперь огненный шар светил прямо в лицо. Не так просто заставить себя проснуться в полдень, когда под тобой теплый песочек, а в ушах ласковый шум моря, но Анка, рожденная и выросшая в этих краях, хорошо знала, что оставаться на солнце слишком опасно. Поэтому перебралась в тень и, давая себе команду: "Хватит валяться, а то так можно и околеть с голоду!", стала вникать в происходящее вокруг нее.
Слева на берегу сохли перевернутые лодки, а это значило, что она проспала. Даже старухи разошлись, а они, как верные подданные ждали каждого возвращения рыбаков. Анка тоже ждала, потом помогала уставшим добытчикам перебрать и разложить по корзинам улов, отделив крупную рыбу от мелкой, за что получала немного последней в качестве вознаграждения. Старухам же никто не разрешал даже приближаться к улову, они терпеливо ждали ухода рыбаков и собирали то, что оставалось на песке (самая мелкая рыбешка, головы, требуха), все это тащили по домам, промывали и варили юшку. Анке повезло больше - она училась в одном классе с сыном старого, очень уважаемого рыбака, а потому была допущена к желанному улову чуть ближе, за что сразу получила ненависть старух. И сегодня они, конечно же, нарочно не разбудили ее, хотя прекрасно видели, как она присела отдохнуть в сторонке.
- Ну, ничего, старые ведьмы, я вам завтра устрою! Всё подберу, даже головы, ничего после себя не оставлю! Посмотрим тогда...
Правда, кроме разомлевшего в ветвях воробья её никто не услышал. Предвкушая завтрашнюю месть, она отправилась поискать всё же чего-нибудь съедобного.
Для начала проведала колонию чаек, в надежде найти неразворованные гнёзда, но тут искать уже было нечего, а идти дальше в степь опасно: слишком печёт. Она вернулась и снова присела в тени того же дерева.
Глядя на пустой берег, Анка вспомнила те времена, когда всё было по-другому. Жизнь делилась на "до" и "сейчас". "До" - это школа, весёлые детские забавы, привычная (пусть и не совсем сытая, но зато спокойная) жизнь, где самым любимым развлечением было "дурить приезжих". Хотя почему - "дурить", если это скорее можно назвать попрошайничеством или даже зарабатыванием: они собирали для тех красивые ракушки, бегали с мелкими поручениями в город, рассказывали местные байки об утопленниках, бродящих ночью по берегу или о чудищах, живущих в море. В награду получали конфеты, печенье, и даже мелкие деньги, а вечером собирались где-нибудь всей гурьбой и хвалились, кто сколько "выдурил", чувствуя себя при этом настоящими героями, пиратами, некоторые мальчишки надевали на голову косынку (как у пиратов), и на глаз - чёрную ленточку. Анку особенно уважали за её умение рассказывать самые страшные истории, так, что даже взрослые слушали с интересом, а ещё она пела, причём хорошо, немного по-цыгански, иногда даже наряжалась цыганкой и плясала что-то напоминающее их танцы, подпевая сама себе.
Это было "До". А "Сейчас"...
Сначала пришёл ад, имя которому - бомбёжки. а потом - они, принесшие комендантский час, виселицу на площади перед базаром и страх - за себя, за маму, за сестру и просто страх, к которому немного привыкаешь... И ещё голод не проходящий даже ночью, даже если удаётся что-нибудь съесть.
Он-то и заставил Анку отправиться домой. По дороге в посёлок не встретился никто, даже собаки попрятались в тени.
- Анютка,ты чего это по такой жаре бегаешь, давай домой! - визгливый голос соседки, тёти Маруси наконец нарушил тишину, а её младшенький, выглядывя из окошка, крикнул:
- Анка-партизанка, Анка-партизанка!
"Как же она с четырьмя такими управляется?" - подумала та и погрозила малышу пальцем.
Что бы не идти домой с пустыми руками, надо было выбирать: или вымыть полы у Заборжевской, или идти проситься к Лёшкиным родителям, помогать чистить рыбу. Заборжевская, пожилая, но холёная полька, имела самый большой дом на посёлке, раньше пускала на квартиру отдыхающих, с чего и жила, а мыть полы не любила да и не привыкла - при жизни её мужа,большого начальника, у них даже была домработница. Теперь на квартире жил немецкий офицер, важный, высокий, в очках, похожий на индюка, свою комнату разрешал убирать только в его присутствии.
Что бы напроситься на рыбу, надо встретить Лёшку, надуться, изобразить обиду, напомнить, кто помогал ему по математике и истории, потом разрешить с собой помириться и отправиться помогать его матери. Но это хуже, та недолюбливала Анку, за глаза называла её "поджидованой". Анка не обижалась: во-первых, так называли не только её, во-вторых, она себя такой не считала. Её покойный отец, Георгий Осипович, хоть и был портным, но считал себя потомком старинной русской фамилии, а мать была просто очень красивой женщиной. Когда-то. Дочки, Анна и Вера родились точными её копиями, чем очень радовали родителей.
Она уже почти подошла к дому Заборжевской, как вдруг из переулка выскочил Алёша, радостный, весь мокрый и взъерошенный:
- Я её ищу по всем Лискам, а она по жаре бродит!
Анка молча шла дальше.
- Здрасьте, я ещё и виноватый, что она не пришла!
Ответа не было.
- Анют, ну ты чего? - он смахивал на щенка, которого незаслуженно наказали, - Я ждал тебя, специально время тянул, а ты...
- А что я? Что, мне нельзя было прилечь отдохнуть немного, в такую-то жару?
- Я же не знал, я не видел. Зато - вот, смотри!
Тут лицо друга расплылось в широкой улыбке и он достал из-за пазухи рыбину, завёрнутую в тряпку. Анка еле заставила себя сделать спокойное лицо, но уже более мягко сказала:
- А ну как мамка узнает? Заругает.
- Не узнает. Пойдём вечером на берег, погуляем?
- Только дома управлюсь немного, тогда.
- Я зайду!
- Только не слишком рано, а то не пойду!
Ей стало немного веселее на душе, может быть от того, что не придётся мыть полы, может от увесистого судачка в руках, а может от чего-то ещё...Чего-то, что она искренне считала дружбой, но с недавнего времени к дружеским стало примешиваться ещё какое-то чувство, странное, незнакомое, интересное, немного пугающее...
- Мам, я рыбки принесла, смотри какая большая! Сейчас юшки наварим. А Вера куда ушла?
Спрашивая, она не ждала ответа, а продолжала дальше, рассказывая, кого встретила, где была, какое сегодня море, они с Верой уже привыкли так разговаривать, главное, чтоб не было этой невыносимой тишины.
Два года назад мама сильно заболела, у неё был жар, несколько дней, а потом она перестала ходить, совсем перестала, и разговаривать. Анке было тогда четырнадцать, а сестре почти девятнадцать. Может, потому и не вышла Вера замуж, хоть и хороша собой - кто возьмёт девушку с двумя лишними ртами в придачу, а потом война началась.
Достав с полки крупу, Анка залила её водой и пошла во двор, чистить рыбу; несколько котов тут же сбежались на запах и стали издавать жалобные противные звуки, выпрашивая потроха.
- Что, бездельники, тоже жрать хотите? Останется вам.
Поставив на огонь юшку, она села наконец отдохнуть. Комната с маленькими окнами хорошо сохраняла такую желанную летом прохладу, была чисто убрана, и почему то, глядя на неё, становилось очевидно, что тут живут только женщины: то ли по открыткам с цветочками, приклеенными к шкафу, то ли по очень чистому полу, а может, просто по отсутствию мужских вещей. Хотя некоторые хорошие вещи остались с тех времён, когда был жив отец: кое-что из хорошей посуды, покрывало на их с Верой кровати, огромный платяной шкаф с резными украшениями, и самое ценное - немецкая швейная машина, гордость отца. Ещё на стене фотография: отец с матерью в день их свадьбы. Отец почему-то хитро улыбается в усы, а мама совсем юная, немного растерянная, но счастливая, похожая в свадебном наряде на сказочную восточную принцессу с огромными чёрными глазами.
На улице послышались голоса и громкий хохот, больше похожий на ржание. Немцы. Анка забеспокоилась, не зная, что делать: закрыть дверь и притвориться, что никого нет дома? Нет, не то. Спрятаться за домом в огороде? Это уж совсем по-детски. Те прошли мимо и она, глядя украдкой в окно, скорчила им вслед рожу. Мать, видимо что-то почувствовав, зашевелилась.
- Мам, чего ты? Всё хорошо, просто я Веру жду, юшка скоро будет готова.
А себе под нос добавила:
- И рожи просто так в окно корчу.
А их стоило бояться, этих рослых, хорошо, чисто одетых наглых гадов. Они сеяли смерть вокруг себя с такой лёгкостью, будто истребляли не людей, а мышей. Вешали за всё, особенно часто у повешенных на груди была табличка "вор", но и не только. Когда они, как стая чёрных хищных птиц шли по базару, одинаковые, носатые, ржущие, старые рыбаки, по возрасту уже не попавшие в армию, опускали головы и беззвучно, только шевеля губами, вспоминали все крепкие слова, какие знали. А селяне пугались, начинали суетиться, перекладывать что-нибудь с места на место. Появились и "друзья немецкой власти" с повязкой на руке.
Приход сестры, как всегда принёс в дом движение, шум, местные новости и даже смех.
- Откуда дровишки? - улыбаясь, она кивнула на уху и с гордостью положила рядом на стол кусок селянского каравая. - Всё продала!
После шикарного обеда сил не заснуть хватило только у Анки, у неё была на то серьёзная причина. Набрав воды в старое корыто, она умылась, вымыла шею, потом и ноги, расчесала волосы ("гриву", как говорила их учительница, которую почему-то раздражали постоянно выбивающиеся из кос Анкины локоны). Накинув на плечи старенький, совсем легкий платочек, она уже почти выскользнула, но вернулась.
За домом, где глухая стена и заросли чайной розы - там у неё был свой тайник. В стареньком шкафчике, который когда-то стоял в доме, а потом покосился, облез, и был выставлен во двор, Анка хранила свои "сокровища": большую красивую ракушку, подаренную Лёшей, ожерелье из мелких ракушек, собранных ею и нанизанных на нить, немецкую открытку. Вот её как раз и не стоило хранить, мало ли что. Но когда Анка наткнулась на неё в мусорном ведре (убирая у Заборжевской), среди пустых пачек от папирос и газет, она не смогла не забрать себе это чудо. Вообще-то она никогда ничего чужого не брала, но ведь это же выбросили... На открытке красивая немецкая девушка лукаво улыбалась, а парень что-то говорил ей на ушко, слегка наклонившись, держа в руке красную розу, вокруг них разные голуби, сердечки, цветочки и надпись снизу. Но даже не открытка была самой ценной: с недавнего времени тут появилась баночка с духами, как её гордо величала владелица. Соседка их, татарка Галина, делавшая для их матери отвары из трав, а для других тоже разные зелья, дала как-то Анке сушёные цветочки и листья, сказала варить и умываться. Анка уже дважды умывалась и, как ей показалось, не зря, во всяком случае, запах у зелья очень приятный.
Море как будто отдыхало после жаркого дня, перебирая волнами ракушки на берегу.
- Как сегодня улов, хороший был?
- Ничего, правда, бычка больше всего, но зато крупный бычёк. А ты- то как умудрилась проспать?
Она постаралась улыбнуться, как та девушка на немецкой открытке.
- "Как", "как"! С закрытыми глазами!
- Ты же знаешь, что на солнце опасно засыпать. Можно и не проснуться, помнишь, как в том году какой-то...
- Ну, хватит, ты мне ещё "Правила поведения на воде" зачитай.
Эти правила когда-то висели на стене в школе и всех ребят заставляли их выучить.
Анка фыркнула, подошла к воде и с сожалением вздохнула:
- Эх, сейчас бы сюда приезжих, мы бы у них все конфеты выдурили!
- А я не стал бы, стыдно уже, не маленькие ведь.
Лучше ему было этого не говорить.
- Ой, можно подумать! Какие мы стали большие!
Алёшка не придумал ничего лучше, как окатить её в ответ водой. Этого не стоило делать - в следующую минуту он уже был мокрый с головы до ног, но вдруг как-то то серьёзно сказал:
- А чего, Анют, если б мне два года назад столько было, как сейчас - может, меня и взяли б на фронт.
Она отвернулась к морю, ничего не ответив. Ей совсем не нравилось, что вокруг остаётся всё меньше близких людей. А он, как будто нарочно, продолжал:
- К нам сегодня немцы приходили, с тем, с полицаем, сказали, что больше нельзя ловить, что рыба принадлежит ихней Германии. И вообще ей всё принадлежит...
Анке показалось, что её окунули зимой в ледяное море.
- Наши сказали: если и вправду запретят - в степь уйдём, подальше, к морю, там есть места укромные. Может, и ты с нами, Анют, тяжело тут будет тебе.
- А вот скажи-ка мне, Лёшенька, дружочек, это если б твоя мамка лежачая была, не дай Бог, конечно, ты бы её вот так легко бросил, да?
Теперь он молчал. Нет, конечно, не бросил. И совсем ещё детские головы не знали, что им делать с такими недетскими бедами.
Тут Анка обернулась и игриво прищурилась:
- Пойдём купаться!
...Море... Наверное, на языке какого-нибудь древнего народа, это слово обозначало "удовольствие", так казалось Анке.
Погрузившись в чудную, ласковую стихию, она зажмурила глаза, ощущая каждой частичкой своего тела это чувство.
- Ты похожа сейчас на нашу кошку Анфису, когда она молока напьётся!
Анка даже не пошевелилась в ответ, не желая отпускать своё приятное состояние. Море было её страстью, в отличие от большинства друзей, смотревших на него, как на что-то обыденное, как на воздух, как эскимосы на - снег, наверное. Это только приезжие с утра до вечера плескались, по чему сразу можно определить, что они приезжие. Дорвавшись наконец до моря, они целыми днями купались, жарились на солнце, обгорали, натирались от ожогов кислым молоком и снова обгорали, что не мешало им на следующий день опять носиться по берегу, с криком прыгая в воду и с криком же выскакивая на берег. Местные ходят к морю вечером, чтоб помыться, постирать, да и то не всегда, пока вода не позеленела.
- А ну, кто дольше! - этот вызов она, конечно, не смогла не принять. Кто дольше просидит под водой - обычная забава детей, выросших возле воды.
Она набрала полные лёгкие и нырнула поглубже, не слишком себя утруждая, проплыла немного, не спеша вынырнула, и конечно же увидела в стороне огорчённую Лёшкину физиономию:
- Ну да, нашёл я с кем соревноваться! У тебя же в роду, наверное, русалки были!
Потом, до самого заката они обсыхали на берегу, ели мелкие яблоки, почему-то названные райскими.
- Какие же они райские? Обычные и вкуснее, и есть удобнее. Да и вообще, где он, этот рай? Землю уже давно всю объездили - не нашли. Всё думали - на небе, а я вот в пятом классе с учителем географии разговаривал, он сказал - нет там ничего, учёные всё в телескопы рассмотрели!
Не пытаясь даже спорить с ним, Анка как-то странно смотрела на море, будто старалась увидеть что-то на его другом берегу.
- Вот ты с мамкой своей раньше ходила в церковь, объясни мне, в конце концов.
Ходила. Потихоньку, чтоб в школе не знали. Всё равно узнали, её обсуждали на пионерском собрании, написали обидную статью в стенгазете и дали испытательный срок.
- Не знаю. Когда-то мама говорила, что Господь каждое утро посылает из рая солнышко, что б оно светило людям, а вечером возвращалось обратно.
- Это что, получается, что он - там.
Лёшка кивнул в ту сторону, где по утрам над морем появляется
солнце, но спорить не стал, а принялся рассказывать что-то про будущие путешествия людей на луну, Анка кивала и делала вид, что слушает, на самом же деле вернулась мысленно в детство. Вспомнила картинки из старой книги со сказками, единственной книги в их доме. Там, среди прочих, изображавших царей, богатырей и красавиц, были другие, ее любимые картинки. На одной, нарисованной к сказке ,,Садко,, был подводный мир, морской царь с зеленым лицом, сидящий на троне, вокруг него - всякая морская живность и русалки. А другую Анка всегда разглядывала с особым трепетом: бушующее море, бьющееся о зловещие черные скалы, тяжелые, нависающие тучи. А главное - разные чудища, лезущие из воды, мерзкие твари, готовые сожрать все на своем пути. Потом маленькая Аня долго всматривалась с опаской в море, пытаясь убедиться, что там нет их.
- А помнишь, как нашли кости тогда! Все еще думали, что это кости чудовища какого-нибудь.
Вопрос вернул Анку в реальность, она слегка оживилась.
- Помнишь, как мы всем классом бегали смотреть, а Петька стащил у ученых одну косточку!
- А его потом заставили вернуть и отчитали вдобавок!
Кости действительно нашли несколько лет назад, и для верившей в чудищ Анки все перевернулось, она целыми днями просиживала на берегу, наблюдая за раскопками. Понаехавшие ученые дядьки складывали кости в нужном порядке прямо тут, на берегу, фотографировали их. Как объяснила потом учительница, специально приведя сюда весь класс и показывая картинки из учебника, это был вовсе не дракон и не змей, а живший когда-то давным-давно на земле другой зверь, называемый мамонтом (слон, только волосатый).
- Анют, ну ты что загрустила! Вот увидишь, скоро все закончится.
Уже почти подойдя к поселку, они услышали шум, оказавшийся вблизи ревом мотоциклов и ненавистной, тявкающей, немецкой речью.
- Давай понад кручей пройдем, там не увидят.
Но те уже попрыгали в мотоциклы и уехали, оставив после себя клубы пыли и ненависть в провожавших их взглядах.
- Ну-ка, ну-ка, что это еще там такое... - Лешка направился к непонятным предметам, оставшимся после тех на берегу.
Это оказались сколоченные из досок щиты с большими буквами: "Ловить рыбу запрещено! РАССТРЕЛ!". Такие же стояли дальше по берегу.
Анка повернулась к другу, но сказать уже ничего не смогла, таким она его еще никогда не видела. Бледное лицо с побелевшими губами и резко выступившими скулами выражало ненависть. Не зная, что делать, она... запела. Какую-то странную цыганскую песню, с надрывом, приговаривая.
Позже, идя домой, без умолку рассказывала, всё, что помнила из школьных занятий о прошлых больших войнах, как уже гнали однажды немцев, и французов тоже, а ещё раньше - Золотую Орду.
Утро, как всегда, смягчило огорчения предыдущего дня, но не стерло их полностью. И, как бы там ни было, надо вставать и заниматься теми обычными делами, которые не дают тебе окончательно раскиснуть.
Анка открыла настежь дверь, вдохнула с удовольствием свежий ветерок с моря, обернулась к матери, и, стараясь казаться веселой, спросила:
- Ну что, напечем сегодня блинов, или, может, вареничков с вишнями, а ?
Возвращаясь через пару часов домой, она крепко сжимала двумя руками маленький мешочек с мукой и, как обещала отцу Василию, повторяла мысленно Живые помощи. До войны газеты наперебой печатали карикатуры, на которых поп пил водку с чертями, или играл на гармошке, или объедался мясом на фоне тощих, пашущих землю крестьян. Только она и раньше не верила этим картинкам, а теперь и подавно. И дело не только в том, что отец Василий не раз спасал их от голода. Сегодня он на прощание перекрестил пришедших и сказал:
- Помните: не посылает Господь испытаний выше сил наших. Претерпевший же до конца - спасётся.
Размышляя над этим, она повернула на свою улицу и тут же увидела тетку Марусю, спешащую ей навстречу, с вытаращенными глазами и дрожащими руками.
- Анютка, дочка, ты уже слышала?...
- За рыбу? Слышала, теть Марусь, ничего, как-нибудь...
- Какая рыба, дите ты мое, какая рыба!...- Она схватила Анку за руку. - Слушай сюда: гады эти всех немощных истребляют, ходят по домам и забирают инвалидов всяких, лежачих, сильно старых! - И, всхлипывая, закончила: - Мамку спасать надо, мамку!
С каждым словом Анка сильнее чувствовала, как земля уходит из-под ног и в ушах звенит. Тетка подхватила ее под руку и повела к дому, шепча на ходу:
- Спешить надо! Вера знает уже, я ей сказала. Только смотрите, шуму не поднимайте, а то свои же и выдадут!
Анка не знала, как войдет в дом, увидит маму, встретится с ней глазами. Она не нашла в себе храбрости открыть дверь, так и стояла, взявшись за ручку, пока не дождалась сестру. Привыкшая за последние годы держать себя в руках, Вера обхватила ладонями лицо Анки, и зашептала в ухо:
- Молчи, делай вид, что все хорошо! Я уже все придумала.
Анка, бледная, но спокойная, решительно шагала к морю. Сегодня последний срок, в который рыбаки должны убрать с берега лодки и сети. Алешка, увидев ее, даже испугался сначала:
- Ань, что с тобой?
- Поговорить надо.
Они отошли в сторону и она заговорила, причем так, как он никогда раньше не слышал, прямо-таки генеральским голосом, так, что бедняга только молчал и таращил глаза.
- Вы уходите за косу?
- Тише, тише. Уходим. Сегодня ночью, на трех лодках. Я хотел попозже зайти, попрощаться...
- А отец?
- Нет. Батя сказал, что старый он для таких путешествий, да и мамка тут одна не сможет. А так я один.
- А на тех лодках?
- Дядя Коля с Петькой, а на той - Володька.
Казалось, ее глаза сейчас просверлят в нем дыру:
- Лешенька! Заберите мою мамку. С Верой. Вера вам стирать будет, она знаешь, какая ловкая, рыбу солить умеет хорошо.
- Ань, ты что говоришь такое, она ж лежачая, мамка твоя!
- Ничего, они вам не помешают. Там ведь много землянок, в степи, я знаю, говорят, там когда-то всякие бандиты прятались.
Он совсем растерялся и не знал, что сказать, пока из девушкиных глаз не покатились слезы.
- Да пойми же ты, бестолковый, убьют ее, если найдут, они всех лежачих... а у нас... Что же нам делать...
По тому, как обреченно опустилась его голова, она поняла, что добилась своего.
- Вера уговаривала, что б я уходила, а я не могу ее тут оставить саму: не дай Бог, спросят, где мамка лежачая, а она и соврать-то не сможет как положено, сразу ее раскусят.
- А ты, значит, сможешь?
Вопрос явно был задан, чтоб, как-то взбодрить ее.
- А то ты не помнишь, как я в школьном театре бабу Ягу играла! Никто не мог поверить, что это я на самом деле.
И, вспомнив что-то, вдруг скорчила старческую физиономию, принялась жевать как будто и вправду беззубым ртом, потом противно заскрипела:
- Тьфу, тьфу! Чую, русским духом пахнет!
Каким красивым и родным начинает казаться то место, которое предстоит покинуть надолго, а, может быть и навсегда. Много лет ты ходишь мимо этих домов, и они кажутся неказистыми, деревья - старыми и бесполезными, заборы - покосившимися и облезлыми. Но как быстро все это преображается в твоих глазах при расставании, хочется запомнить каждый кирпичик, каждую веточку, а особенно - запах.
Вера вдыхала свежий вечерний ветерок, удивляясь, то ли он сегодня особенно приятный, то ли она раньше этого просто не замечала. Да и когда ей было замечать: весь дом на ней был, пока Анка не подросла немного и не стала помогать, а она все равно старалась не сильно нагружать сестренку работой, втайне гордилась ею, умницей, затейницей и первой певуньей на всю школу.
- Аннушка, давай споем, тихонечко, никто не услышит?
Та вышла на крыльцо и уселась рядом, совсем по-детски прижавшись к плечу.
- Давай, а какую?
И тихо-тихо полилась песня, нежная, как сами голоса поющих, так, что даже соловей замолчал, будто прислушиваясь к неожиданным соперницам.
- Нiч така мiсячна, зоряна, ясная,
Видно, хоч голки збирай...
По дороге не встретился никто, да и самих беглецов вряд ли кто-то заметил бы в тени больших старых деревьев, тем более, что крались они не хуже котов. Только из дома Заборжевской доносилась ненавистная речь, хохот, звуки гармошки, и сейчас они почему-то злили ещё больше чем обычно.
Хоть мама и отощала за последнее время (как и остальные), на пол-пути всё-таки устали.
- Говорил я: возок надо брать, а ты - "носилки", "носилки"! - Злился Лёшка.
- Да что уж там возок, мотоциклет надо было у фрицев попросить, дайте, мол, на пару часиков, спрятать от вас кой-кого! Ты представляешь себе, сколько грохота от твоего возка было бы?
А носилки как раз получились что надо, спасибо урокам по гражданской обороне (ещё научили рыть окопы, маршировать строем и оказывать первую помощь).
На берегу их ждали и одна лодка сразу же ушла, в другую стали складывать узлы с вещами. Вера как будто совсем растерялась, остановилась, не зная, что дальше делать. Тогда Анка сама подошла и обняла её крепко-крепко, как в детстве, и с удивлением увидела, что её взрослая и такая сильная сестра, всегда спокойная и рассудительная, плачет, плачет совсем по-детски.
- Аннушка, ты продавай всё, всё что можно, что б еда была. И к отцу Василию обращайся, если что...
Мама. На высохшем, но всё равно красивом лице только боль и слёзы. Анка вытерла их рукой.
- Не надо, мам, нельзя тебе, а то опять плохо будет.
Та вдруг начала как-то странно вращать глазами и издавать непонятные звуки.
- Мам, тебе что, плохо? Сердце? Что, что, мам? Вера, иди скорее сюда!
В темноте они стали внимательно всматриваться в родное лицо. Потом Вера подняла голову и тихо сказала:
- Она крестит тебя.
- Как крестит? Глазами?
- А чем же ей ещё...
Только после этих слов Анастасия Георгиевна успокоилась и её отнесли в лодку.
- Не плачь, красавица! Доставлю в целости и сохранности.
Лёша пытался казаться бравым и уверенным, но уж Анка-то знала...
- Вот это да! Наша бесстрашная Анка-партизанка боится сама дома остаться? А то бабайка придёт?
Она даже не обернулась, только прошипела сквозь зубы:
- Смотри, Лёшенька, что б довёз как надо, а то я тебя из-под земли достану!
- Зачем же из-под земли? Я ещё хочу по ней сверху походить. А тебя я и сам найду... - Он никак не мог найти нужные слова, такие нужные. - Ты только живой останься, ладно?
И тут Анка сделала то, чего он никак не ожидал, но чего очень хотел втайне от всех и от неё в первую очередь - она обняла его, крепко-крепко, и по-детски и не по-детски одновременно. Он почувствовал, что тоже заплачет, а уж этого совсем нельзя допустить: атаман Лёха-не-поймаешь, гроза соседских садов и доверчивых приезжих, он не такой!
Долго Анка шла домой, ей казалось, что прошла уже вся ночь, а она всё шла и шла. Отчаянье оказалось сильнее страха, она уже не пряталась в тени деревьев и не старалась ступать тише, тем более, что враз отяжелевшие ноги и не послушались бы. Надежда на лучшее то угасала совсем, то начинала зарождаться где-то глубоко в сердце, Аня чувствовала себя маленькой девочкой, потерявшейся в чужом тёмном городе, но при мысли о том, что ей ещё предстоит сделать, становилось ещё страшнее, совсем страшно.
Взяв во дворе заранее приготовленную лопату, она потихоньку пошла к кладбищу. До рассвета ещё часа четыре, должна успеть.
При виде крестов и могил в ночной тишине вспомнились детские рассказы о покойниках и ведьмах, которые они любили вспоминать по вечерам, причем обязательно "жуткими", хриплыми голосами, только Анка поймала себя на той мысли, что сказочные ужасы её уже не пугают.
Найдя место в самом глухом углу кладбища, за кустами сирени, она начала копать. Через час получилась довольно большая яма, тогда Анка стала что то искать в кустах, что то заранее спрятанное Лёшкой, а когда нашла - вытащила и стала креститься. Это была крышка от гроба. Специально сколоченная для этого Лёшкой вчера вечером на скорую руку, она тут же была уложена на дно ямы и засыпана сверху землёй. Получился довольно правдоподобный холмик с букетиком диких цветов сверху. Вот только последнюю часть странной работы Анка никак не могла сделать, вставала, садилась, бралась за лопату и тут же бросала её. В конце концов рядом всё же был вкопан деревянный крест (работа того же мастера) с надписью: "Егорова Мария Георгиевна".
- Егорова. Мария. Тут проживает?
Анка только успела, проснувшись, умыться и одеться, когда в дверь ввалились непрошеные "гости".
Вопрос задал противный дядька по фамилии Мамай, с белёсыми бровями, похожий на большую мышь. Раньше он работал почтальоном, а теперь служил у немцев и был им весьма кстати, так как знал на посёлке многих. Его маленькие глазки живо бегали по комнате, как будто точно знали, где и что надо искать. Пришедшие с ним офицер и двое солдат молча стояли посреди комнаты, почти подпирая потолок и выражая всем своим видом презрение.
Несколько секунд Анке вполне хватило, чтобы взять себя в руки, тем более - она готовилась к этому.
- Ой, горе,горе, - заголосила она, да так, что взвыли соседские собаки, - Да, да, Мария, Егорова... Отмучалась, страдалица...
Всхлипывая и сморкаясь, она уткнулась в жилет противному дядьке, тот от неожиданности отпрыгнул, отряхиваясь:
- Ну, ну! Потише, ишь, какая!
Эта сцена развеселила немцев и Мамай, понимая, что смеются над ним, разозлился:
- Когда умерла? От чего? Заразная была?
- Бог с тобой, дяденька, - вытирая слёзы рукавом, Анка перекрестилась, - лежачая она была, уже сколько лет, парализованная.
Офицер что-то написал в своих бумагах и дал знак идти. Мамай не смог не обернуться в дверях:
- Имей в виду: мы всё проверим!
Это она и сама понимала прекрасно.
Едва дождавшись, пока они выйдут за калитку, Анка пробралась за дом, потом побежала через огород и узенькой тропкой, между заборами, вышла на соседнюю улицу, стараясь быть незамеченной.
Маленькая церквушка как будто спряталась за мельницей и зернохранилищем, да и не удивительно: если прошлые власти насмешливо её игнорировали, то немцы всё же посматривали туда недобрым глазом. Совсем обветшавшее сырое здание давно надо бы починить и крышу поменять, так оно и было бы, если б не: ...не война, ...не бедность, ...не красные, ...не ещё одна война, ...не немцы...
А пока они только убирали её как могли, женщины и старухи, украшали перед Рождеством и Пасхой, с завидным упорством белили сырые стены известью, сами делали свечи и ставили их за здравие своих далёких, любимых мужей, сыновей. Вместе, перед алтарём, эти маленькие свечки собирались в чудесное созвездие, как те, что на небе.
Анка тихонько зашла внутрь. Отец Василий вслух читал Библию и не заметил её. Она тоже стала потихоньку молиться и почувствовала, как постепенно успокаивается. Знакомое ощущение таинственного, великого, необъяснимого словами чуда она любила с детства. Поначалу, когда мама приносила её сюда совсем маленькой, Аня боялась, потом привыкла, а, став старше, приходила сама.
- Здравствуй, Аннушка, я очень рад тебя увидеть в добром здравии!
Отец Василий подошёл ближе и сразу заметил, что на ней лица нет:
- Как Мария Георгиевна себя чувствует?
Анка не знала, как начать, и имеет ли она право вообще говорить то, для чего пришла.
Старик понял, что дело серьёзное и разволновался - он любил её, как родную дочь, не раз говорил ей: "у тебя золотое сердце, сохрани его на радость Господу нашему и другим людям".
- Если ты не скажешь, я не буду знать, как помочь тебе.
Долго слёзы ждали удобного момента, чтоб вырваться наружу и наконец дождались, и никакие попытки взять себя в руки Анке не помогали, осталось хочешь-не хочешь говорить:
- Батюшка, я не знаю, что делать, мне страшно!
- За себя страшно, или за кого-то? А может, зря боишься, может, нет ничего? Давай вместе подумаем.
...В тот день в церковной книге появилась запись об отпевании одной рабы Божьей, запись, дававшая другой рабе Божьей надежду на спасение...
По пути домой, почти полностью успокоившись, Анка обдумывала, чего бы поесть. Вспомнила, что Заборжевская просила прийти оборвать груши и помочь их порезать на варенье, она каждый год варила несколько банок грушевого варенья, которое когда-то любил её муж (муж умер, а привычка осталась). Анка свернула на нужную улицу, как вдруг навстречу ей выскочил тот самый Мамай, запыхавшийся, красный. Увидев её, он что-то вспомнил и остановился:
- Ну-ка, постой-ка! Что это ты ходишь тут, вокруг офицерских домов? Высматриваешь что-нибудь, может ты из подпольных?
- Грех Вам, дяденька, над сиротой издеваться! Осталась я одна-одинёшенька, вот и ищу, как бы прокормиться. Кушать хочется - сил нет, помогли бы лучше сироте, хлебушка дали, а?
