Вы что-нибудь слышали о самолете, который вылетел с Крита и потом совершил вынужденную посадку в Краснодаре из-за проблем с двигателем? Хотите, расскажу, что там за проблема с двигателем приключилась? Меня просили никому не сообщать и никого в курс дела не ставить, но теперь, похоже, это уже не государственная тайна.
Значит, так. Полетел я в октябре на Крит. Чувствовал, что скоро конец нашим отдыхам у теплых морей. Дай, думаю, напоследок десять дней проведу, как путний человек: волны, пальмы, улыбчивые ребята в барах и тавернах.
В Египет я никогда не летал, в Турции тоже не был. Я Крит люблю. Там, понимаете, тихое всё и ласковое. Прилетаешь в Ираклион, столица этого острова, и на душе сразу - тишина. Состояние такое, будто дверь закрыл от всех проблем и в ванну погрузился. А рядом чашечка кофе, сделал глоточек и лежишь, греешься, на "лампочку" смотришь.
Дней у меня всего десять и каждый - в раю. Я их так и считал: первый райский день, второй, третий. Знаете, я землю хотел остановить, чтобы не вертелась, и дни не заканчивались. Но вот уже пятница, а утром в понедельник улетать. Лежу в своей бухте, думаю: всё отлично - апартаменты уютные, лежак мой на пляже под шелковым шатром, море прозрачней стекла, температура воды и воздуха одинаковая - плюс двадцать, солнце нежное, как женская ладошка - всё прекрасно, но я уже неделю на море, а белого паруса ни разу не видел.
И так мне захотелось увидеть белые паруса. Не железный корпус прогулочного катера, не "пиратскую" шхуну, которая с черным флагом каждый день перед моими глазами с туристами курсировала, а прекрасный, белый парус - цветок лилии между морем и синим небом. Лежу и мечтаю - сейчас появится на горизонте бригантина или фрегат. Слова какие красивые, да? Бригантина...
Не поверите, но с правой стороны берега бухты из-за невысокого холма у самой воды появляется белый парус. Сначала маленький и чуть заметный, буквально, пятнышко белое, а потом всё больше и выше. И плывет ко мне.
Я встал с лежака, ну надо же, думаю, только помечтал, и мечта тут как тут на горизонте. Да уже и не на горизонте, парус уже метрах в трехстах от меня, я даже различаю овальные иллюминаторы на белом корпусе. Это - яхта. Не фрегат, не бригантина, не барк, да и ладно. Хотел парус - вот тебе парус.
Эх, небо, небо, неужели ты и вправду слышишь человека?
В моей бухточке пирса не было, он - в соседней. Там рыбацкий порт со времен царя Миноса - сына Зевса и Европы. Надеваю шорты и туда - это по главной дорожке мимо моего отеля через скалу и древние постройки. Со скалы вижу - яхта уже швартуется. Выхожу на пирс, надо же, а яхта не такая уж и маленькая, как мне вначале показалось. Она не высокая, но широкая, как тарелка-селедочница, длинная и вполне "пузатая", то есть вместительная. Чем-то рыбу с икрой напоминает. Иллюминаторы - в два ряда, наверху побольше, внизу, у самой воды, поменьше.
Рядом с яхтой мужик канаты в руках держит, хозяин, наверное. Он босиком, но в широкополой шляпе. Ему на вид лет шестьдесят, ноги худые и высушенные, а руки мускулистые, молодые, крепкие.
Мужик на меня внимания не обращает. Я ему - хай, он в ответ - хай, и всё, даже не посмотрел на меня. Читаю на яхте: "Андромеда, Плимут". Англичанин, стало быть. Знал бы я английский, я бы его растормошил на разговор, выспросил бы, откуда пришел, как дела на борту, но раз языка не знаю, стою молча.
Из рубки появилась женщина, она тоже в пляжном наряде, на мужике плавки, на ней купальник. Но ноги у нее - это совсем другие ноги, это вообще не ноги, это - ножки стройной юной девушки. Ей лет восемнадцать, не больше. Может, дочь?
В общем, мне стало неудобно на мужчину с девушкой глаза пялить, я ушел с пирса. На скале ресторан есть с видом на рыбацкий порт, сел за столик, наблюдаю за счастливчиками свысока. Они канаты закрепили, проверили, не касается ли яхта бортами соседних лодок, добавили "груш" резиновых, чтобы надежно уберечь белоснежную краску от ударов полинявших железных корыт рыбаков, и ушли в портовые улочки. Я часа два еще смотрел - никто на яхту не залезал и с яхты не сходил.
Ночью, как обычно, проснулся в два часа, заварил кофе и пошел на свой балкон сигаретку раскуривать. У меня такой режим дня был: вечернее купание, ужин и на кровать. Потом проснусь среди ночи и сижу на балконе. Там - столик, плетеные кресла. Над головой луна и Сириус, под балконом главная дорожка, соединяющая три бухточки в один туристический комплекс.
Называю ее дорожкой, потому что она метра четыре шириной, но это единственный путь для пешеходов и машин. Ползет гигантский двухэтажный автобус, навстречу пикап местного жителя, что перед рассветом куда-то отправляется, тут же туристы из ночного клуба идут. Утром по ней же школьники на уроки спешат, и все как-то расходятся и разъезжаются на узенькой асфальтированной полоске прямо у моего балкона.
Любопытно наблюдать, как в самом опасном месте люди умудряются сами себе обеспечить полную безопасность дорожного движения. Мамаши с колясками, а таких тоже среди туристов много, спокойно катят свои экипажи навстречу пикапу и автобусу. Те прижмутся к скале, скорость сбавят до улиточной или совсем остановятся, мамаша прокатит мимо, автобус трогается. Никто не носится по поселку, визжа тормозами. Ни днем, ни ночью.
Сижу, пью кофе под звездами и вдруг слышу внизу русскую речь: "Ты на лежаках в этой бухте поваляйся, я тебя сам найду".
Речь трезвая, кто это из русских в два часа ночи трезвый гуляет? Наклонил голову, разглядываю. Стоят двое, один повыше, другой пониже, но оба в ботинках, брюках и светлых рубашках. У обоих рюкзаки в руках. Не на плечах, а в руках. Рюкзаки, кажется, одинаковые - большого размера, не молодежные котомки.
- Во сколько, примерно? - спрашивает высокий.
- В четыре, раньше не успею.
- В Домодедово?
- Попробую, но если билетов не будет, возьму на любой.
- Мне тут спускаться? - высокий посмотрел на ступеньки лестницы около входа в отель.
- Да, иди по ним и сразу к морю попадешь.
- Ладно, поваляюсь, - сказал тот, что повыше. А тот, что пониже, больше ничего не сказал и пошел по дорожке в сторону первой бухты, которая ближе всего к скоростной трассе, соединяющей все городки побережья с Ираклионом.
Высокий начал спускаться к "моей" бухточке по крутой тропинке, что предназначена для обитателей "моего" отеля.
Я еще подумал тогда: соотечественнику негде спать, а у меня номер двуспальный. Был бы я внизу, пригласил бы его к себе, но не буду же я среди ночи кричать: эй, ребята, айда ко мне. У отеля охрана, дежурный на "калитке" все равно не пустит, надо спускаться, скандалить. Одним словом, докурил сигарету и лег спать один.
В семь утра встал и пошел, как обычно, купаться перед "шведским" завтраком. Конец октября, на пляже темно. Сезон практически закончился, в шесть утра все фонари выключают в поселке. Немцев понаехало много, но немцы утром не купаются - холодно уже по утрам.
Немцы, кстати, очень расчетливый народ. В октябре у них путевки на Крит продают за полцены. Именно в октябре они все разом и приезжают. С грудными детьми, с гроссфатерами и гроссмутерами - большими семьями, вся бухта тараторит на немецком.
Иду вдоль лежаков в темноте, выбираю, на какой шорты с майкой скинуть, и замечаю на самом последнем человечка скрюченного. Он лежит, свернувшись в комок, ботинки к телу прижал, голову какой-то ветровкой накрыл - замерз. Шаги мои услышал, с головы тряпку скинул, смотрит на меня. Это он, высокий, что под балконом стоял.
- Здравствуйте, - говорю. Я же знаю, что он русский, это же мой знакомый, хотя он об этом еще и не догадывается.
- Здравствуйте, - он ответил мне, сел на лежак, руки прижал к груди и дрожит.
- Если по песку пробежать три раза туда и обратно, будет жарко, как днем. Даже купаться захочется, - говорю ему.
- Давайте, - ответил он безучастно на мое вежливое приглашение.
Настаивать я, разумеется, не стал, побегал, поплавал, переоделся, подхожу к нему и говорю:
- Как вас зовут?
- Олег.
- Идемте, Олег, ко мне. Я заварю вам кофе, возьму "шведские" бутерброды на двоих, вы согреетесь и нормально отдохнете.
- Идемте, - он согласился без дополнительных уговоров.
В номере, когда мы уже перекусили, я ему говорю:
- Можете оставаться тут до четырех часов, когда ваш друг вернется.
Как он на меня посмотрел! Вы бы видели его глаза - он уставился на меня, замер и неподвижно смотрит, смотрит.
- Идите-ка сюда, - пошел я в сторону балкона, - гляньте вниз, я тут сидел, а вы внизу разговаривали. Я случайно вас увидел и услышал.
Он проверил: наклонился с балкона, рассмотрел и дорожку, и тропинку.
- А так-то вы кто? - спрашивает.
- Журналист.
- Из Москвы?
- Да нет, из Тюмени.
- Земляк, значит, я из ... тут он назвал городок в четырехстах километрах от Тюмени, - хотел я с журналистами познакомиться полгода назад, да не получилось.
- Почему не получилось?
- А это у них надо спросить. Нет у нас журналистов, есть педерасты, которые себя журналистами называют.
- Вы знаете, Олег, я вас пригласил не потому, что у меня ориентация нетрадиционная.
Он улыбнулся:
- Да я не о вас конкретно, я вообще. Извините.
Мы продолжили разговор, который после "нетрадиционной" тематики стал более откровенный:
- Обращались к журналистам, а они отморозились?
- Не то слово. Гадкие и трусливые мудозвоны.
- Понимаю. Что за ситуация была, если не секрет?
И Олег неспешно, часа два рассказывал. В принципе, ничего особенного. Я таких ситуаций знаю десятки, даже о нескольких рассказывал своим читателям в интернете. Но сейчас я иначе воспринимаю этот типичный случай из жизни рядового жителя своей страны.
Работал он детским хирургом в этом городке. Главный врач у них, судя по всему, ворюга да еще и любвеобильный не в меру. Если какую-то сотрудницу рукой за пояс обнимет, то подает сотруднице знак: она ему нравится, и он ее хочет. А если кому из врачих руку на плечо положит, то это знак всему коллективу, что он ее оприходывал.
И все как бы знали об этих знаках. И тут в больницу пришла работать новенькая хирургическая медсестра. Олег женат, у него двое детей, но эта молоденькая сестричка ему как-то по душе пришлась. Она и по работе толковая была, и вообще "хорошая девушка".
Однажды в коридоре главврач её за пояс придержал, а Олег заметил. Он сестричке всё объяснил, а та - за меня не беспокойся, у меня парень есть.
Дальше началось: каждый день главврач около операционной маневрирует. Зайдет, увидит, что она на смене, подкараулит после операции и обязательно руку ей на пояс положит. Девушка рассказала Олегу и спросила, что делать, ее парень готов главврачу морду расквасить. Олег зашел к своему начальнику и сказал, чтобы тот убрал лапы от девушки, иначе в операционной лицо главврача "зашивать" придется.
Тот поулыбался в ответ, мол, ты же мужик, ты меня понимаешь. Но с того дня Олег никогда в месяц не мог заработать больше 20 тысяч. То у него одно "нарушение" найдут, то другое.
Ладно бы у одного Олега находили "нарушения", а то всё отделение месяц за месяцем без надбавок и премиальных. Обратились они к профсоюзникам, те - все приказы руководства обоснованны. Встретились с начальником городского управления - разберитесь, мы работаем в два раз больше, а получаем всё меньше и меньше.
Главврач вызвал его к себе: ты чего по администрациям бегаешь? Хочешь дворником в больнице работать? Сделаем. И ни в какую другую тебя кроме как дворником не возьмут. Можем так устроить, что даже в фельдшерский пункт поломойкой не примут.
Тут Олегу приносят копию с обращения губернатора к медицинской общественности области. Губернатор в своем блоге просит честно рассказать, какие проблемы по оплате труда есть у врачей и медперсонала. Коллеги по отделению говорят, давай, Олег, напишем, как есть. Что никаких 35 тысяч, "в среднем", они не получают, что зарплата два последних года стабильно снижается.
Олег написал текст, спросил, кто подпишется под ним? Замялись - уволят. Выручил анестезиолог Равиль. Сколько надо подписей? Через полчаса принес фамилии согласных подписать: шесть татарочек из разных отделений. И свою разрешил поставить. Равиль и отправил текст в блог губернатора со своего домашнего компа.
На следующий день состоялась новая встреча главврача с Олегом. Тот его обматерил и напоследок сказал: "Ты у меня жопу целовать будешь, когда на коленях приползешь просить прощения".
Нормальная работа у хирурга закончилась - пошли жалобы пациентов, проверки и приказы. Когда уволили, он пришел в межрайонный следственный отдел и обратился к ребятам: помогите. Те ему: давай, напиши заявление, изложи подробно всю историю и вообще всё, что знаешь о главвраче.
Он писал дома сутки подряд. Не про "руку на поясе", а про то, о чем шептались врачи больницы годами. О капитальном ремонте больницы, на который потратили 20 миллионов, но заменили только крышу на 5 миллионов и сайдингом обшили фасад за 3 миллиона. А остальные 12 оформили лишь в смете и расписали чернилами только в акте принятых работ. Украли, короче.
О закупках медицинского оборудования в Германии, хотя во всех ящиках на упаковке кроме иероглифов никаких латинских букв никто из врачей не нашел.
И о земле написал, что принадлежала больнице, а потом четвертая часть территории, где когда-то среди берез гуляли пациенты, вдруг была обнесена забором. Теперь там двадцать пять кирпичных гаражей с современными ленточными жалюзи вместо ворот. И ставят машины там отнюдь не врачи, а замы главы администрации города и его родственники.
Старался в письме указывать те факты, что можно проверить. Приди, глянь и убедись, что все написанное - правда.
Когда относил ребятам-следакам, думал про себя: "Еще неизвестно, кто у кого будет просить прощения".
На работу ходить не надо было, сидел, ждал реакции дома. Равиль к нему заглядывал, сообщал, что пока - "тихо". Равиля почему-то санкции не коснулись. И к нему главврач претензий не предъявлял. Даже тогда, когда все его татарские санитарки отказались от своих подписей в блоге губернатора. Их вызывали в кабинет по одной, они все сообщили, что знать ничего не знали и этого самого "блога" в глаза не видели. Что, впрочем, было правдой.
Никакой реакции на заявление в органы не последовало. Вернее, ожидаемой реакции не последовало, но началась не ожидаемая. Олега попросили освободить трехкомнатную квартиру, которую ему пять лет назад выделили на условиях социального найма.
Он отказался, на него администрация города подала иск в суд. Через неделю явились приставы для исполнения решения суда. Вот тогда он засел за комп и стал искать телефоны редакций. Дозвонился до городской газеты, пригласил присутствовать при выселении. У него уточнили адрес и время, но никто не пришел.
Он снимал работу приставов на свой мобильник, затем разослал снимки с пояснениями в десяток областных и центральных изданий. Указал свой контактный телефон, никто не позвонил.
Сел и отправил большое бумажное письмо губернатору и представителю президента в области. Ответы пришли: "Ваше письмо направлено для принятия мер в администрацию города ...".
Куда и кому еще слать? Президенту? Поменял адрес на первом листе, заменил обращение: вместо "уважаемый губернатор" набрал "мой глубоко уважаемый президент", запечатал в конверт и через Равиля, он как раз ехал в Тюмень на курс повышения квалификации, отправил. Тот должен был в областном центре в ящик почтовый закинуть, чтобы в его городке не перехватили местные.
Переехал с женой и детьми в дом к своей матери. Деньги заканчиваются, надо куда-то на новую работу устраиваться. Посмотрел в инете, есть вакансии в двух поликлиниках и в одном частном медицинском центре. Его в городе знают, встретили радостно: о, Олег, конечно, примем, ты же классный специалист, после тебя операционный шов даже с лупой не разглядишь. Но потом - извини, Олег, ты там чего-то натворил, нас попросили подождать, когда следствие закончится.
Какое следствие? Он к ребятам в межрайонный отдел - о каком следствии коллеги-врачи мне говорят?
И тут-то выясняется, что уже месяц, как на него поступило заявление от родителей двухлетнего ребенка, которого он оперировал последним перед увольнением. И уже дело уголовное возбуждено "по признакам преступления, предусмотренного частью 1 статьи 238 ("Оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности жизни и здоровья") Уголовного кодекса РФ".
Ребята говорят ему: "Хорошо, что ты сам пришел, мы как раз хотели выезжать к тебе, как к подозреваемому".
Читал он это заявление со сжатыми кулаками. Было,действительно: заискрил токопровод коагулятора. Напряжение поставил по инструкции - 40 ватт. Этого вполне хватало, чтобы спаивать крошечные сосуды ребенка. Но искра вылетела на сгибе провода и прямо в салфетку у головки малыша. А салфетка свежая была, спирт загорелся, а он когда горит - в ярком свете операционной не сразу увидишь. Пламя коснулось щеки и мочки уха. Ребенок вздрогнул, салфетку сразу убрали. Осмотрели ребенка вместе с операционной сестрой, ожога нет. Но покраснение осталось. Матери ребенка сказали, что покраснение пройдет через неделю. Оно и прошло бесследно через неделю. Но мамаша в заявлении пишет, что ее ребенок серьезно пострадал в результате халатности врача, что у него диагностирован ожог первой степени, просит провести расследование, наказать, возместить моральный и материальный ущерб на сумму 1 миллион рублей.
Он ребятам: да это фантазии какие-то, вы ребенка видели? Те отвечают, что ребенка еще не "опрашивали", но свидетель такая-то подтвердила, что факт ожога по вине врача был.
Свидетелем оказалась "хорошая девушка" - его операционная сестра, которую он от руки на поясе спасал. Видимо, рука эта побывала все же на ее плече.
Про то, что электро-хирургическая аппаратура в больнице давно не соответствует требованиям, что он лично просил главврача закупить немецкий коагулятор "Эскулап" за 950 тысяч рублей, а тот прикупил польский с иероглифами за 150 тысяч, настроить который на нормальную работу было невозможно, операционная сестра ничего не сообщала.
Подскажите, как юристы, что мне надо делать, ребята? - он полагал, они консультацию дадут и помогут исчерпывающий ответ на заявление составить. Ребята подсказали и помогли, чем могли: "Давай, Олег, сделаем так: мы тебя сегодня "не нашли". Поэтому подписку о не выезде пока брать с тебя не будем. Езжай в Москву, в минздрав, в общественную палату - куда хочешь. А лучше, просто уезжай. Страна большая, что, ты себе нигде работу не найдешь? Найдешь. Не падай духом, Олег. Придет время, мы этих козлов всё равно за рога возьмем. Вот тогда возвращайся, хорошо?".
Он сказал: хорошо. И добавил: я вернусь. И на прощанье: спасибо, что хоть жопу целовать не просите.
Вечером того же дня пришел к нему в материнский домик на краю городка Равиль. Сказал, что работа есть и работа - по специальности. Десять тысяч долларов в месяц. Не в городе и не в области. И не в Москве.
- Вот так я оказался в Сирии, - Олег встал и пошел включать плиту на кухне моих апартаментов.
- Как в Сирии? В какой Сирии? - я был ошарашен.
- В той самой. У тебя есть в номере русскоязычные телеканалы?
- Есть. Их тут штуки три.
- Чему тогда удивляешься?
- Маленький городок, глубинка, потом вдруг Сирия. Подожди, Олег, ну мы же с тобой не в Сирии, а на Крите. Ничего не понимаю.
- Сегодня - на Крите, а позавчера - в Сирии, вернее, в Турции. В Сирии я был поза-позавчера.
Когда я отошел немного от "информационного шока", закидал его вопросами. Он, надо сказать, не особо секретничал, наоборот, отвечал на мои наивные вопросы с каким-то особым удовольствием, как заправский авантюрист-путешественник о своих приключения в диких джунглях Амазонии. Или Индии. Если бы не последние новости, я бы слушал с восхищением. Но у меня какой-то комок в груди встал и мешал дышать и слушать.
- Как добрался то до этой Сирии?
- На такси.
- Смеешься...
- Не, правда, в Анталье вышел из самолета, меня такси ждало. Нас двое село, я и Пол.
- Пол из Америки?
- Да нифига. Он москвич, но себя назвал Полом. Его там все и звали - Пёл, они не умеют по-нашему выговаривать это имя.
- Он тоже врач?
- Он компьютерщик. Программист. Сайты поддерживать, кино всякое крутить. Я в его работе ничего не понимаю, кажется, он врет всё. Не знаю, чем он занимался, но мы жили вместе. И отплыли вместе.
- Из Сирии?
- Из Антальи. Сначала на Кипр, потом сюда.
- На пароме?
- На дне яхты.
- С белым парусом?
- С белым. Парус - не знамя, с ним по барханам не скачут.
- Я её видел вчера. Андромеда... Значит, маленький с рюкзаком - это Пол?
- Это - Пёл. Часа через два тут будет с билетом, паспортом и визой. Он уже не первый раз через границы мотается, знает, куда, где, кто и как. Надо на пляж идти, караулить, а то придется зимовать на этих лежаках.
- Мне не подходить к тебе там, на берегу?
- Почему не подходить?
- В целях конспирации.
- Земляку - можно. Я ему скажу, что ты меня узнал, мы из одного города. И будем вместе понедельника дожидаться. Есть тут приличное, где пожрать?
- Да в любой таверне. Жратвы, как моря - по самые ноздри, и еще шкалик ракии бесплатно на столик ставят.
Обедали мы, как два обжоры. Таверна у самого моря, сидим на открытой веранде, пляж перед нашими глазами. Я заказал гриль-микс, и он гриль-микс. Перед нами две тарелки, каждая с тазик величиной. Баранина, свинина, зелень, греческий белый соус. Кошки, которые поначалу окружили наш столик, отвалились первыми. Там повсюду бродят разноцветные кошки, никто их не гоняет, туристы суют им в морду приличные куски мяса, хвостатые от счастливого довольства падают на бок прямо под столом.
Пола мы увидели раньше, чем он нас. Маленький вышел из машины, повернулся к пляжу и вертел головой. Олег привстал и махнул ему рукой. И маленький заметил, хотя Олег махал молча.
Подошел, сел на свободный стул, молчит. Олег дал ему понять, что говорить - можно. Пёл улыбнулся мне, протянул Олегу бумажный желтый пакет, попросил его внимательно прочитать буквы на документах.
Олег тут же раскрыл пакет и вытащил оттуда авиабилет.
- Кольцово - это же Екатеринбург? - он с удивлением посмотрел на Пола.
- Трансаэро больше не существует. Мы летим в Кольцово. В Домодедово ничего нет на десять дней вперед, - тихо произнес маленький.
- Получается, что я лечу домой. Судьба решает всё сама, - глядя на билет, сказал Олег.
- Ты домой, я - на транзит. Там у вас есть рейсы на Москву?
- Ежедневно и не один, - ответил Олег.
- Тогда всё, отсюда до Ираклиона - полчаса. Встретимся в понедельник на регистрации.
- Давай, - Олег протянул ему руку.
Со мной маленький прощаться не стал. Встал и ушел, будто меня и не было за столиком. В машину он сел на пассажирское сидение: кто-то у него был за водителя. Но не таксист, там все таксомоторы с опознавательными знаками на "фюзеляже".
Что мы делали весь вечер в субботу и весь день в воскресенье? Во-первых, купались. Я одолжил ему плавки. От берега он дальше десяти метров не удалялся, объяснив, что умеет плавать только "по-собачьи". Как этот человек решился нелегалом преодолеть на яхте половину Средиземного моря? Заплатил он владельцу яхты пять тысяч долларов, но дело не в деньгах, как духу хватило в трюме посреди моря бултыхаться?
Во-вторых, посетили пять таверн, в последней он позволил себе рюмку виноградной водки. Рыбу заказывал поджарить, которую сам выбирал среди россыпи кусочков льда, и сладкое мороженое ведерко за ведерком. Это говорит то, что постоянно хотелось в пустыне - рыбу во льду и мороженое.
В-третьих, заглянули в "Крейзи-таун", это ночной клуб недалеко от моего отеля. Осознали, что с крейзи-горожанами нам делать нечего: он женат, и я женат, мне не двадцать лет, и ему не семнадцать. Хотя к нему и подходила одна дивчина, но как только она заговорила на английском, он пошел к выходу из подвала. "Город идиотов" в греческом поселке находится в глухом звуконепроницаемом подвале.
Потом мы смотрели на огромном экране матч по регби, на другом экране в другом кафе - матч по американскому футболу, и еще сил хватило посмотреть первый тайм матча команд из немецкой бундеслиги.
В три часа ночи проследовали в мои апартаменты. Служивый на входе в отель даже с пуфика своего не поднялся. Идет жилец с парой, значит, так жильцу хочется. А кто с ним идет, фрау или херр, это администратора не касается.
Заснул я быстро, а Олег еще быстрее. Когда выключили свет, я спросил его: слушай, а почему ты не из Антальи обратно возвращаешься, оттуда же проще?
- Так Абу решил.
- Кто такой Абу?
- Абу - это Абу, - и он замолк, собираясь спать. Но через пару секунд все же продолжил:
- Да русский он, Абу этот, говорит чисто, как мы с тобой, лишь акцент небольшой.
- Кавказский?
- Да, как у всех там, кроме меня и Пола.
- Там сирийцы вообще есть в этой Сирии?
- Есть, потом расскажу.
Утром меня разбудил звук колокола. Я его узнал, в прошлое воскресенье он меня уже будил. Я потом подходил к храму, видел во дворе перекладину чуть выше человеческого роста и колокольчик на веревке: каждый может взять за шнур языка и брякнуть. Странно, что даже школьники не подходят к нему и не брякают, развлечения ради. Зато греки местные точно знают: колокольчик зазвенел - священник уже на месте и готов к праздничной соборной молитве.
- Олег, - говорю, - пойдем в храм.
- Это в ту кирху, что у скалы стоит?
- Это не кирха, это православный храм. Ну, пусть миниатюрный, можно сказать микрохрамик, но он - настоящий. Священник в нем забавный такой: поет и глаза закатывает.
- От опиума?
- От удовольствия! Пойдем, увидишь, услышишь. Понюхаешь, в конце концов. Хорошо там.
И Олег, ведь, согласился. Службу мы, правда, всю не выстояли. В храме было несколько человек, кажется, все - русские, и одно большое греческое семейство с маленькими детьми. Когда один наш россиянин перекрестился, упал на колени и наклонился головой к полу, Олег развернулся и пошел на выход.
- Не могу больше на фанатиков смотреть, - сказал мне во дворе. - Там тоже сначала на колени падают, а потом гранатомет заряжают.
- А мне, Олег, понравилось, как священник поет. Мелодия кажется турецкой или арабской, а на самом деле это древний византийский стиль пения псалмов и гимнов.
- Да? - Олег удивился. - А звучит, как с минарета. Мне другое у него понравилось: перед греческими детишками священник на колени встал, чтобы родителям не нужно было подымать их к его руке. Я такого нигде не видел.
- Любит, видимо, и детей, и Бога.
- Пусть любит, - Олег присел на лавочку в церковном дворе напротив "колокольчика". - Куда дальше пойдем?
- Слушай, Олег, мне тут Капитано рассказывал про одного монаха-ясновидца. Он может будущее предсказывать. Давай съездим к нему. Ты о своем спросишь, я о своем.
- Он монах или цыган-экстрасенс?
- Говорят, он обычным туристом из Афин на остров приехал, а в том месте ему явилась Божья матерь и приказала остаться. Он и остался восемь лет назад, хотя единственный сын богатейшей греческой семьи.
- Далеко?
- Капитано сказал: тридцать три километра.
- Сколько?
- Тридцать три.
- Триста тридцать три, - Олег посмотрел на меня, как мне показалось, с удивлением, - судьба, значит, знает о нас всё.
- Не триста тридцать три, а - тридцать три. За сто евро таксисты отвезут и туда, и обратно. И ждать будут, сколько нужно. Я даже деньги отложил, но чего-то не решался. Давай вдвоем, у нас последний день, когда мы еще на Крит попадем, а он, монах этот, сейчас рядом - вон за той горой.
Я показал рукой в сторону горной вершины, которую иногда по утрам скрывали облака. По ней можно было определить погоду на весь день. Если облака спускаются по склону - до вечера солнца не увидишь. А если поднимаются - через час можно снова загорать.
- Поехали, - Олег согласился.
- Надо с собой грека взять: монах по-русски не говорит. Пойдем Капитано попросим.
- Что за Капитано, кто он?
- Отличный мужик. За скалой козьим сыром торгует. У него на лавке написано "Капитан Миша", я его зову Капитано, ему нравится, он меня всегда приветствует, когда я мимо прохожу.
Я мог больше рассказать об этом русскоязычном греке. Мы с ним в прошлое воскресенье рядом в "кирхе" стояли. Потом вот тут же, на лавочке, беседовали. Оказывается, его дедушка спас русского летчика во время войны. Немцы бомбили греческих партизан, а один самолет в бухте на песок приземлился. Летчик "фонарь" открыл и кричит: "Я - свой!". А русского языка никто из местных не знал. Он звезду на песке начертил, ну, и потом выяснили, что немцы из наших пленных летчиков создали целый авиаполк для уничтожения партизан в глубоком тылу. Одну эскадрилью направили в Грецию. Он бомбить отказывается и просит переправить его к партизанам. Рыбаки греческие самолет сожгли, а русского проводили в горы. Тут рядом, всего в тридцати километрах, район такой высокогорный и труднодоступный, что его ни турки, ни немцы захватить не смогли. Дедушка вместе с русским летчиком там и партизанил до конца войны. Погибли оба уже после 1945 года, когда гражданская война началась между коммунистами и роялистами. Это сейчас Крит - остров благоденствия, а не так и давно - был он островом вечной войны. Римляне, османы, фашисты, коммунисты - гладиус, ятаган, штыки, взрывчатка, бомбы.
Монах поселился в том самом непокоренном районе в разрушенном и брошенном двести лет назад монастыре. Он для островитян - символ возрождения и благополучия, они его шибко уважают. На Пасху перед монастырем несколько тысяч человек собирается.
Капитано стоял перед своей козьей лавкой. Черные хромовые сапожки до колен, черные греческие галифе с "мотней" у колена, черная рубашка и сигара во рту. Улыбается и задает традиционный русскоязычный вопрос:
- Как дела, ничего?
- Ничего, - отвечаю ему, потому что именно это слово означает для него русский ответ на доброе приветствие.
Мы обнимаемся с Капитано, я оказываюсь в табачном облаке ароматной сигары.
- Что будем кушать, ничего? - Капитано показывает на колбаски, куски окороков, кругляши сыра.
- Ничего, - опять произношу это слово, но уже в его точном смысле. Капитано за прошедшие дни несколько раз предлагал мне хоть что-нибудь попробовать из его продуктов, отрезал ножом немного от головки сыра или копченой колбаски и протягивал мне, говоря: "Это вкусно", но я отказывался. У меня же "все включено", мне ничего уличного не хотелось.
- Капитано, - обращаюсь к внуку партизана, - Олег, мой друг, мы хотим увидеть Тимофиуса. Нам нужен переводчик, поехали с нами, а вечером мы купим у тебя тонну сыра и тонну мяса.
- Тонна - это много, да? - Капитано сразу заинтересовался предложением.
- Тонна - это во, - я развел руки в стороны, показывая круг огромной величины.
- Олег твой друг, Тимофиус мой друг, если друг сказал, друг делает. Хорошо.
- Я сейчас из отеля такси вызову, мы заедем за тобой, Капитано.
Он наклонил голову и сделал вид, что обижен и расстроен. Пошел вдоль дорожки, ударил рукой по дверце черного пикапа, припаркованного метрах в пятнадцати от лавки, и оттуда крикнул: "Вот такси, хорошо?".
Пока выезжали из поселка и ехали несколько километров по автобану, я узнал, что все колбаски и сыры он привозит от Тимофиуса, монаха, к которому мы собрались в гости. В монастыре уже есть ферма, стадо, свинарник и павлины. Потом мы свернули на "серпантин", и мне было не до разговоров.
Когда видишь, что у ленточки асфальта на срезанном склоне крутой горы нет отбойников, когда сразу за дверцой пикапа, к которой ты прижимаешься плечом, видишь обрыв и крошечные оливковые деревья далеко-далеко внизу, когда понимаешь, что отвлекись Капитано на пару секунд, и ты будешь лететь в пикапе четыреста метров вниз к камням "вулканического происхождения", желание шевелить языком пропадает напрочь.
Никогда не сяду за руль в таких горах. А Капитано уверяет, что у них здесь не бывает дорожных происшествий. И полиция тут не дежурит, потому что нарушителей нет. Видимо, там и сумасшедших нет.
Я думал, монастырь находится где-то на вершине за облаками, а он, наоборот, в самом низу у горной речушки. Просто, чтобы попасть к нему, надо преодолеть перевал и потом опускаться и опускаться в "воронку" к самому подножию в центре высочайших гор Крита.
Славно упрятали свою обитель древние христиане. Когда стоишь у входа в нее, небо вокруг очень маленького размера - извилистый горизонт горных вершин высоко над головой. И ветра нет, и воздух - тепличный, влажный.
Однако, история даже хорошо спрятанных молитвенных уголков тепличной не бывает. Есть при монастыре часовенка, а в ней полочка, на которую поставлены двадцать с лишним черепов. Это зарубленные во время карательной экспедиции монахи. Обитель была духовным центром национально-освободительной борьбы.
Капитано сказал, что Тимофиус еще не вернулся из школы, поэтому нам предложил "гулять", а сам отправился к загонам обсуждать с пастухами, чем сегодня он будет загружать пикап.
- Монах что, неграмотный, если всё еще в школу ходит? - спрашивает у меня Олег.
- Не знаю, они в Греции все на государственной службе, может, слово Божье преподает.
Вот и стоим мы с Олегом у черепов, про которые нам пару слов успел сказать Капитано.
- Невозможно, - говорю Олегу, - зарубить желание людей жить на своей земле свободно. И веру перерезать саблей тоже нельзя. И пулей ее не пробить, и бомбой не разрушить. Как думаешь?
- Да нет, конечно. Вера - это анальгетик для ума. Транквилизатор. Принял и вперед, хоть под саблю, хоть под танк. Со свободой сложнее. Она, скорее всего, с инстинктом самосохранения связана. Пока тебя не трогают и тебе не угрожают, ты спокоен, жизнь нормальная, а когда начинают давить и уничтожать, ты бороться начнешь за свою жизнь. Я в Сирию подался ради свободы, что ли? Меня задушить пробовали, а я от асфиксии и недостатка кислорода задергался и вырваться хотел. Знаешь, почему там местные все с автоматами спать ложатся?
- Почему?
- Четыре года назад Асад отлавливал всех, кто в митингах и демонстрациях участвовал. Ворвутся в дом, увезут и конец, никто больше в деревне этого мужика не видел. Одного увезли, другого, а остальным жить захотелось. Тоже задергались. Им свобода не нужна, они не были свободными и не будут никогда. Им жить хочется, у них семьи - по десять детей в каждой. Убей мужика, эти десять куда пойдут?
- Автомат взяли, значит, не боятся, что десять останутся без отца.
- Ага, они еще более безбашенные, чем эти монахи, у этих хоть детей не было, - Олег показал на длинный ряд черепов, - Но если мужик с огромной семьей взял в руки автомат, это всё, понимаешь, это конец власти. Этого мужика никто не победит. А если ты его убьешь, его дети вырастут, их будет не один, а десять, и они всё равно сметут власть. Асаду надо садиться в ракету и улетать в сторону Марса - может тогда не смогут догнать. Или к нам на Ямал. Душманы холода не любят, они в мерзлоту не полезут.
- Ты Башара Асада имеешь ввиду?
- А кого еще, он же у них там президент.
- Ты, хоть, сам автомат в руки не брал?
- Я из скальпеля стрелял. На осколки пальчиком нажимал. Найду, достану, рану продезинфицирую - бой закончен. Знаешь, операционную оборудовали в обычном доме, пыль кругом, никто не убирает и не моет, таскают раненого санитары в грязных штанах с гранатами на поясе, но блин, швы заживают, как в лучших реанимационных мира. Два дня лежит, стонет, на третий - сполз с топчана и к себе в кишлак уехал. Солнца у них много, а солнце и сухой воздух - лучшие антисептики.
Мы "гуляли" минут двадцать, пока не увидели Капитано, идущего рядом с человеком в черной монашеской одежде. Пошли к ним навстречу и оказались друг перед другом прямо под каменной аркой. Эта арка - единственная из сохранившихся с древности. Около нее рос огромный куст красных цветов. Я когда проходил под ней сразу после приезда, еще подумал: как красиво было бы, если Тимофиус встречал бы нас здесь. А получилось, это мы его встречаем при входе, а не он нас.
У Тимофиуса в руках были книжки, он прижал их к груди и молча смотрел на нас.
- Эвхаристо! - поздоровался я по-гречески, сделал ударение на слог "ри".
- Эвхаристо, - на лице монаха появилась улыбка. Он поправил меня, сделав ударение на слог "сто".
Улыбается и смотрит то на меня, то на Олега. Я среднего роста, Капитано ростом с меня, Олег выше меня, а монах - ниже всех. Он худенький и маленький, а улыбка его сияет, как у ребенка, над которым склонились серьезные дяди.
Тут я сам улыбнулся, Капитано вслед за мной, гляжу - и у Олега губы в щеки упираются. Он, наверное, как и я, ожидал увидеть большого сурового священника, а тут - молоденький, можно сказать, мальчик с бородой.
Бывает такое: у некоторых мужчин слишком юное лицо, чтобы иметь на нем бороду.
- Вы из школы? - спросил я, пытаясь разглядеть названия книг.
Капитано перевел мой вопрос, монах довольно много сказал в ответ, наш переводчик произносит два слова: "Это математика".
- Учебники по математике?
Монах закивал головой: он понял мой вопрос без переводчика. И опять что-то долго говорил для Капитано. Тот перевел чуть подробнее, чем в первый раз: "Тимофиус делает книги школа математика. Он - математик. Дети учиться. Он учитель".
- Учитель математики?
Монах кивнул и сказал по-русски: "Да".
И тут Тимофиус у меня спрашивает, говорим ли мы по-немецки, по-французски или по-английски? Я отвечаю, что чутка шпрехаю, а Олег ему - ес, оф кос. А Капитано нам обоим: вери гуд, хорошо, зер гут.
Жаль, мы французским, испанским и итальянским не владеем, а то бы беседа велась сразу на всех языках романо-германской филологии.
Полагаю, Тимофиус, когда они с Олегом пошли вдвоем от арки вглубь монастыря, сказал Олегу что-то очень важное. Потому что поздно вечером, когда мы вернулись в поселок и отпраздновали с Капитано окончание нашего отдыха, Олег мне сказал:
- Знаешь, что должен делать врач?
- Лечить, - ответил я ему, не задумываясь.
- Лечить, но кого?
- Всех, кто за помощью обратится.
- Нет.
- А кого тогда?
- Себя. Монах учит не детей, он себя учит. И врач точно так же.
Согласен я с Олегом. Вот пишу сейчас о своей экстремальной поездке на Крит. Для кого пишу? Для себя пишу, себе хочу сказать: учись. Понимать и помогать.
О Капитано надо обязательно еще сказать несколько слов. Он закатил вечером настоящий греческий пир. Напротив лавки у скалы развел костер и установил на камнях вертикальную решетку. Позвал друзей и родственников, усадил нас с Олегом за стол прямо у лавки, поставил огромные стеклянные амфоры вина, приготовил баранину. Почему говорю приготовил, потому что они мясо не жарят, а долго держат бараний бок рядом с огнем на вертикальной железной рамке.
Туристы идут, снимают пир на мобильники, он всех угощает, со всеми соглашается сделать селфи, каждому улыбается и говорит одно два слова на его родном языке. Сербам, венграм, полякам - всем. Он знает сто языков по слову на каждом.
Капитано, салют тебе, радостная греческая душа! Обнимаю тебя, протягивая снежные руки в сторону берега теплого моря.
Знаете, кто во время пира к нам на костерок заглядывал? Англичанин с яхты. И жена его восемнадцатилетняя. Русская она, из под Луганска. В Анталье танцевала, пока не надоело из номера в номер шляться. Без документов сбежала от "антрепренера", англичанин ее вывез, сделал нужные миграционные бумаги и женился на ней, чтобы она гражданство получила.
Я лежу после пира, вспомнил про нее и говорю Олегу: "Хорошая девушка". Он мне отвечает: "Ага, ничего". И мы расхохотались: какое у нас прекрасное слово - ничего. Не зря Капитано его первым выучил.
- Все они "хорошие", давай я тебе еще об одной расскажу, - предложил Олег. Было уже за полночь, завтра утром в аэропорт, но я согласился: расскажи.
- Привозят ко мне три месяца назад девочку лет четырнадцати, у нее пулевое ранение в ногу, в бедро у тазовой кости. Пуля разворотила мышечные ткани, как плугом, но кости не коснулась. Девочка без сознания, болевой шок, кровопотеря огромная. Я давай тряпки с тела срезать, а они, ее родственники, чалмой трясут, не дают: нельзя это место оголять, я - чужой, мне смотреть нельзя. Я им командую: пошли вон отсюда все. А отцу на бумаге пишу по латыни, какой раствор срочно нужен, антибиотики, промедол, - в общем, решил спасти ей ногу.
Старики её грудь укрывают, а отец понял и помчался к "яме". Они, когда срочно нужны медикаменты, пленника какого-нибудь вытащат и за полчаса могут обменять его на всё, что угодно. Там валюта - не деньги, ценность имеют только пленники и заложники.
Работал часов пять, сосуды сшил, связки стянул, а старики в своих лохмотьях по очереди склянки держали, капельницей, короче, стояли. У меня тогда вместо операционной была пустая армейская палатка на песке. Я всё сделал, дальше, думаю, пусть судьба решает. Выжила девчонка. Амаль - ее звали. Через месяц приезжает отец со старейшинами, бормочет чего-то. Абу мне поясняет: требуют, чтобы я принял ислам и женился на Амаль. Ты, мол, видел ее обнаженной, ты должен взять ее в жены. Какие жены, у меня есть жена. Будет второй, таковы их законы. Я им сказал: в жены не могу, а научить работать медсестрой - могу. Абу им что-то про сестру сказал, гляжу - согласились. И ислам принимать не надо, сестрой и без ислама можно.
Девчонка, скажу тебе, умнейшая оказалась. Она слова мои не всегда понять могла, но она в глазах моих видела, что должна делать и какой инструмент подать. Не боялась ни крови, ни взрывов. Я потом старикам сказал: переправьте Амаль в Анкару, пусть на врача учится. Они - нельзя. Женщине не положено. Ну, и потеряли девочку.
- Как потеряли?
- Разнесли наши этот "полевой госпиталь". Я уже смотался оттуда, как Айболит с чемоданчиком, Абу тоже убрался еще раньше меня, Пол укатил из госпиталя вместе с Абу, а она с ранеными осталась.
- А Пол что в полевом госпитале делал, он же не врач?
- Я же говорю - это дом обычный. На первом этаже операционная, на втором палата, а в подвале - Пол, Абу и прочие командиры и командармы. На крыше - красный полумесяц. Теперь - дыра в земле метров пять глубиной.
- Страшно это всё.
- Так судьба распорядилась.
И мы с Олегом пошли на балкон, вместо того, чтобы спать или вещи собирать перед отлетом. Сидим в плетеных креслах, слушаем ночь. В бухте - тишина, мир, покой. Молчит телевизор, молчит Олег, молчат обитатели всех апартаментов моего отеля, счастливый рыбацкий поселок спит. На сегодня для нас всех тут, у моря, "так судьба распорядилась".
Самолет наш вылетел из Ираклиона точно по расписанию. Причин для задержек не было. Чартер последний в сезоне, на регистрации никакой толпы, "хвост" в зале в два раза короче, чем летом, девочки на регистрации в три калитки багаж приняли, таможенники паспорта простучали, и мы уже в зоне "фри". А через полчаса пожалуйте шагом марш в "ворота" номер семь и вниз по рукаву прямиком боингу в нутро.
Первые шесть кресел вообще были свободные, на втором ряду Олег с Полом, за ними я один на трех сиденьях сразу, за мной опять никого, в центре салона головы торчали чаще и плотнее, а в конце салона - аж четыре пустых белых ряда.