Егоров Виктор Алексеевич : другие произведения.

Лучший город земли (Записная книжка пророка Иеремии)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Приключения Вовы, Димы и Саши в городе трех царей.
  ЛУЧШИЙ ГОРОД ЗЕМЛИ
  В древнем городе на берегу реки Ту жили три царя Ра. Подвластная им земля имела простое и доходчивое название - Ту-Ра.
  Один царь правил, но не руководил, второй руководил, но не правил, а третий и не руководил, и не правил.
  Наверное, поэтому свой главный город жители ласково и снисходительно величали - Ту-Мень.
  Жил в этом городе народ тихого нрава и доброй души. Поэтому наличию трех Ра не противился и даже наоборот, говорил "нехай будут", когда кто-то из иноземцев спрашивал, зачем три, если и одного довольно.
  Цари Ра были плоть от плоти и кровь от крови народа своего, то есть, такие же тихие и добрые душой. Одного звали Владимир-Ра, второго Александр-Ра, а третьего Дмитрий-Ра. По доброте душевной они никогда не настаивали добавлять к их именам какие-либо прозвища, как, например, Ра-Мономах, Ра-Великий или Ра-Донской, что было принято в других древних городах.
  Если уж надо было в часы приема зарубежных послов добавить к имени звучное слово, цари просили проявлять простоту, умеренность и скромность, указывая лишь на предназначение своего помазания: Ра-губер, Ра-мэр, Ра-глава.
  - А кому кланяться первому? - интересовались послы, прибывшие на берега реки Ту с визитом.
  - Кому хотите, - отвечали им царские слуги, а простолюдины кивали головой в знак согласия.
  - Но кто-то же из трех более лучше, назовите его имя или хоть намекните нам, не знающим ваших верований и традиций, - просили визитеры.
  - Ра-глава - имя его, можете ему кланяться, - добродушно советовали туменцы, - он вас встретит, обогреет и накормит, будете сыты и премного благодарны.
  - О, отлично, мы хотим иметь с ним большие дела, - радовались приезжие.
  - Делами он не занимается. Если у вас к нам дело, то кланяйтесь Ра-мэру. Он вас выслушает и поддержит.
  - Это замечательно, мы глубоко уважаем того, кто способен принять грандиозные решения, - меняли гости ход своих мыслей.
  - Ра-мэр не принимает решений, если у вас надобность в решении, отвешивайте первый поклон Ра-губеру, по решениям он - впереди всех.
  - Значит, главные знаки внимания и уважения к Ра-губеру? - уточняли для себя гости города.
  - Можете, - незамысловато отвечали им добродушные жители Ту-Мени, но гербовая печать города хранится не у Ра-губера.
  - А у кого она? - проявляли признаки растерянности вновь прибывшие купцы и мастера ремесел.
  - У Ра-главы, но у него нет права подписи решений.
  - Кто же их подписывает? - начинали путаться члены делегации.
  - Ра-мэр.
  - Кому же кланяться то? - теряли гости терпение и ориентацию.
  - А вы не разгибайтесь, и никогда не ошибетесь, - сияли туменцы добродушными улыбками на берегу реки Ту во время исполнения перед прибывшими гостями вечерней церемонии раскрытых объятий и первой близости.
  Гости проявляли учтивость и нагибались перед всеми, соблюдая обычаи и традиции хозяев города. И перед царями, и перед их слугами, и перед слугами слуг без определенных званий и занятий, окружающих царей Ра во время церемонии. На всякий случай они делали низкий поклон и простому люду, чувствуя всеобщую потребность в поклонении, и люд отвечал им взаимностью, кланяясь гостям в ноги.
  - Как у вас все сложно и в то же время необычайно просто устроено, - делились впечатлениями заморские послы, - ваш язык общения и взаимопонимания эффектен визуально и эффективен материально. Вы научились говорить спиной, это - феноменальное достижение в области социальной лингвистики! - и гости цокали языками от восхищения.
  Речь послов была мудреной, но приятной для жителей Ту-Мени, и они не отказывали себе в удовольствии продолжить беседу.
  - А у вас не так? - интересовались туменцы заграничной жизнью.
  - У нас один царь, но он не царь, - глубокомысленно заявляли гости и глядели в сторону, где находилась их далекая страна.
  - А кто же он? - сдвигали головы туменцы вокруг иностранца, говорившего чудные вещи.
  - Он - один из нас, такой же, как все, - горделиво сообщали гости.
  - Какой же это царь, если он такой же, как все, - с разочарованием отодвигали головы хозяева стола.
  - Он - самый достойный из нас, - поясняли послы, - самый опытный, самый умный и самый храбрый.
  - Что же, у вас, кроме одного, все остальные чтят себя недостойными, малоопытными, глупыми и трусливыми? - дивились обычаю приезжих туменцы.
  - Ну, почему, - скромно опускали глаза гости, - есть и многие другие очень и очень достойные.
  - А что же тогда эти другие на царство не идут? - ехидно вопрошали хозяева города смутившихся рассказчиков.
  - Ну, вы понимаете, есть такое понятие, как выборы...
  - Да всё мы понимаем, - сочувственно перебивали туменцы говорившего про выборы, - Вас обманывали, и вам обидно. С тех пор вы никому не доверяете и поэтому всех выбираете и переизбираете. Побыл над вами годик-другой, уступи место следующему, пока не осмелел, не озлобился и не начал вас пороть. Знаем, проходили. Нет уж, гости дорогие, не нравится нам ваша временная власть, нам своя более по душе.
  - Да чем же она лучше нашей? - забывали о дипломатии разгорячившиеся гости.
  - Во-первых, никого не надо выбирать и никому не надо верить, во-вторых, где нет веры, там нет и обмана, в третьих, на троих завсегда веселее, так или не так, дорогие наши гости?
  - Так! - кричали гости и разом сдвигали бокалы.
  - Любо вам у нас?
  - Любо! - бурно отзывались гости.
  - Один царь хорошо, а три царя хорошо втройне?
  - И втройне и втрое! - восторженно реагировали послы, сведущие в математике и астрологии.
  - Так чем наша жизнь хуже вашей?
  - Да ничем, - откушав и закусив, охотно соглашались гости, постигшие, наконец, глубину и обширность благостного влияния троицы на индекс счастья хлебосольных горожан.
  Народ города трех царей провел большое количество подобных встреч и приемов, деловых завтраков и прощальных ужинов. И по окончанию каждого дискурса за обильными круглыми столами слышал вывод об исключительно превосходно обустроенной жизни в их родном городе.
  Народу ничего не оставалось делать, кроме как обратиться к царям с поклоном и нижайшей просьбой увековечить величие города монументом из гранита и мрамора на берегу реки Ту.
  Что и было сделано. После чего никто из плывущих по реке жизни не сомневался, что прибыл в лучший город земли.
  Где между царями и солнцем - предначертание и знамение.
  Где между царями и слугами - дружба и соучастие.
  Где между царями и народом - пояс любви и любовь в пояс.
  И жили люди в этом городе от века в век.
  И ели они хлеб свой без трепета, и пили до конца дней своих без дрожи и печали.
  
  
  Канун 1
  Не говорите, что вам не говорили.
  Вы слышали и слушали.
  Видели и различали.
  Каждое слово поняли и распознали.
  И ни одно не заглушил шум ветра.
  К вам обратились, и вы замедлили шаг.
  Но прошли краем поля.
  Долог путь того, кто не знает, куда и зачем идет.
  Не найти то, что не терял.
  Всё имели от рождения и ничего не взяли с собой.
  Изможденное тело и обессиленная душа - ваше сокровище.
  Не приняли слово, понесете камень.
  И будет этот камень вам вместо богатства.
  Разрушьте стену и постройте мост.
  И положите камень свой в основание его.
  И пусть подножием для вас станет берег покинутый, а словом - песнь возвращения.
  Вступление
  Вы можете выйти во двор голым?
  А можете не просто выйти голым, а встать в центре двора, чтобы ваша нагота была видна всем, и обратиться к жителям двора громким голосом, чтобы вас было слышно в каждом уголке двора и даже через двойные стекла пластиковых окон во всех квартирах всех окружающих вас домов?
  У вас есть громкий голос?
  У меня есть, и я - могу.
  И делал это неоднократно. Как летом, стоя босиком на пыльной крыше подземных гаражей в центре нашего двора, так и зимой, утопая босыми ногами в снегу.
  Зачем я это делал? А вы как думаете?
  Пьяный психоз, белая горячка, приступы сумасшедствия - какие еще варианты ответа мелькнули в вашей голове?
  Хотите, угадаю? "Да ты просто дурак, вот и весь ответ", - так подумали в эту секунду, да?
  Признавайтесь, чего уж там. Не надо бояться меня обидеть. Надо бояться другого: признания, что я прав. Что прав этот придурок, и вы действительно подумали о нем злобно, и слово дурак - первое, которое завертелось в вашем сознании.
  О человеке, который сказал постыдную правду о себе, заметьте, прежде всего о себе, а не о вас, вы подумали - "дурило, блин".
  Я - дурило. Пусть так, но кто вы?
  Да уж точно не хуже меня.
  Вы - честный, порядочный, умный, достойный.
  Чего усмехаетесь. А, понял: вы еще и скромный. Да, да, вы - скромный. Не праведник, конечно, но их и нет. Вы, как и все - почти. Я не иронизирую и не пытаюсь вас оскорбить. Просто, если я - дурило беспонтовое, который ходит и орет голышом по двору, то человек, который никогда не будет так поступать, как минимум, не дурило, а значит, более умен и скромен. Ну, и порядочен, это - само собой.
  Голый человек в центре двора порядочным быть не может даже по медицинским показателям. Эксбиционист - так следовало бы назвать больного человека. И лечить.
  Таких лечить надо.
  Я правильно угадываю ход ваших мыслей, моя подсказка вам пригодилась?
  Так вот, дорогие мои, я не испытываю потребности ходить голым и показывать встречным дамам свои муди. Я не получаю удовольствия от того, что кто-то лицезреет наготу и шарахается в сторону от неожиданности, видит и отворачивается, тяжело вздыхает и стыдится или потихоньку наблюдает из окна, испытывая жар любопытства к редкому зрелищу, особо комичному, когда звуки слов не задевают душевных струн.
  У меня напрочь отсутствует инстинкт артистической души быть в центре людского внимания, благодаря своему лицу, телу или музыкальному тембру голоса.
  Я выхожу на пыльную арену или в снежное поле, когда кругом пустота, и нет никого, кто рукоплескал бы мне. Я знаю, что звуки моих слов долетают до стен, но не вижу ни одного лица. Никогда ни один слушатель не подошел ко мне и не сказал: "Красиво говоришь!".
  А был ли слушатель, слышал ли кто меня?
  Однажды, когда я в пятый раз вышел на балкон, чтобы продолжить говорить, кто-то крикнул откуда-то из двора: "Ты достал!".
  Это - единственная реакция, которую я получил в ответ на свои обнаженные речи. Но я не удивлен. Так и должно быть, и пусть так будет.
  Плен и разорение ожидает город, в котором поселился пророк.
  Смейтесь над ним или молчите, если живете с ним рядом. В молчании ваша сила.
  Не верьте ни единому слову того, кто предрекает процветание или гибель городу, в котором живет сам.
  В неверии ваше спасение, потому что не обльститесь и не напугаетесь.
  Кто говорит с вами, Дух Святой или человек вашего рода и племени? Почему не говорит всем сразу, от края и до края народа своего, и тем, кто рядом, и тем, кто за пределами земли?
  Лучшее, что сделаете, уйдите и закройте дверь. И тем спасетесь из рода в род.
  Оставьте пророка без еды, одежды и чести, если живете рядом и знаете его.
  Впрочем, от куска хлеба, поданного кричащему, еще никому худа не было. От кинутого камня получалось хуже.
  Кому велено сказать, пусть скажет там, тогда и так, как велено. Исайе послали испытание говорить голым. Он говорил нагим и жил нагим, и ходил нагим три года.
  Кто хочет быть Исайей?
  То-то.
  Я говорил голым гораздо реже и меньше. Просил сделать пешеходные дорожки у торца "Аспазии" - сделали. Просил остановить строительство нового дома в чужом дворе - остановили и зарыли котлован. Просил починить все крыши домов - в моем квартале починили все.
  Кто сделал, остановил и починил? Те, что слушали меня?
  Нет. А кто?
  Тот, кто увидел смеющихся, стыдящихся и отворачивающихся.
  Кому не нужны пророки.
  Кому важен не звук, а отзвук.
  Глава 1
  В полдень на привокзальной площади Тюмени появился необычно одетый молодой мужчина. На голове у него можно было угадать вязаную шапочку, но стоило к ней присмотреться, как ярко-оранжевый цвет ее апельсиновых нитей переставал быть однотонным, и начинали различаться полосы намотанных один на другой нескольких слоев материи.
  Мужчина был в пальто, но без шарфа. Будь на улице тридцать градусов мороза, стало бы понятно, что он снял свое кашне и ловко накрутил его на уши, завязав узлом ниже затылка. Однако стоял март, 22 число, на синем небе ярко светило солнце, и оно вполне могло обогреть и растопить наледь не только на островках черного асфальта привокзальной площади, но и на самых чувствительных уголках кожи ушей молодого мужчины, даже если он видел снег первый раз в жизни.
  Самым странным в его одеянии был не оранжевый цвет ткани на голове, а синева покрывала, которое было сшито в форме длинного пальто, но не имело пуговиц и карманов. Воротника тоже не было.
  Синее пальто без пуговиц и пояса - оно не могло пройти незамеченным мимо двух полицейских, стоящих на тропинке, ведущей от вокзальной лестницы к стоянке такси.
  Несомненно, они сразу заметили, что у мужчины смуглое лицо. Один, который был старше и выше ростом, успел обратить внимание, что шея гостя еще более смуглая, чем лицо. "Узбек", - подумал он и повернул голову к своему низкорослому и худому напарнику. Впрочем, сигнал был излишним, потому что напарник уже сделал шаг к мужчине в синем пальто и оранжевой шапочке.
  Из ближайших таксомоторов вышли водители, чтобы не только видеть, но и слышать, как пойдет работа.
  - Мужчина, можно вас на секундочку, - обратился худенький полицейский к странно одетому человеку и сделал еще пару шагов в его направлении.
  - Можно, - ответил человек, - я вас жду.
  Второй полицейский, наблюдавший за действиями сослуживца, отметил про себя, что узбек говорит без южного акцента. "Не узбек", - подумал он и сосредоточился на руках гостя.
  Руки, вернее, ладони, торчащие из синих рукавов, были тоже необычными. Подушечки пальцев и внутренняя сторона их были молочно-розового цвета, а тыльная часть - почти черная. "Как-будто снизу куском мела натер, а сверху сажей вымазал. Зачем? - размышлял полицейский и на всякий случай насторожился.
  Не увидев ни одного кармана, он сначала успокоился, так как незнакомец не мог быстро и незаметно для него чего-нибудь из них достать, но взглянув на покрой пальто, под которым можно было спрятать все что угодно, от топора до пулемета, он почувствовал тревогу, повернулся боком к незнакомцу и положил кончики пальцев на жесткий край кобуры своего служебного пистолета. "С предохранителя не забудь снять, вояка", - сказал он сам себе, вспомнив, что три месяца назад бежал в горах, прицеливался и чикал пальцем по спусковому крючку, не понимая, почему его рука не грохочет и не вздрагивает, провожая в полет пулю для убегающего подростка в камуфляже.
  - Мои документы в полном порядке, - сказал молодой мужчина подошедшему полицейскому.
  - Верю, - ответил страж порядка и тут же сделал себе замечание: "Я - идиот, как я попрошу их предъявить, если согласен, что они в порядке?".
  - Вы хотели узнать, почему у меня такие смешные ботинки? - заулыбался приезжий.
  - Ботинки? - удивился страж и посмотрел туда, куда смотрел приезжий, - на асфальт.
  - Это "соломон", - крутил ногой мужчина, показывая огромный бесформенный ботинок песочного цвета, покрытый лентами толстой коричневой кожи, прошитой крупными стежками из белой льняной дратвы, - хорошая артель, свое дело знают, в них можно сорок лет ходить по самым острым камням. Как у вас говорят: сносу нет.
  - А вы издалека? - поднял голову полицейский и посмотрел на лицо приезжего.
  - Издалека, - просто и коротко ответил мужчина, и полицейский заметил в этот момент, что глаза у него точно такого же цвета, как небо вокруг головы.
  - Одеты вы не по форме, слишком вызывающе, привлекаете внимание, - полицейскому захотелось объяснить, почему он остановил человека, которому неожиданно проникся доверием, хотя имел право подозревать его в чем угодно.
  - Надо одеваться по погоде, так мне сказали, - молодой мужчина посмотрел вверх, - вижу, у вас тут небо выглядит очень глубоким и синим, а солнце совсем не раскалено, оно тут просто приятно для глаз. Я надел то, что соответствует вашей погоде.
  Полицейский тоже поглядел вверх, глаза его ослепило играющее солнце. Он отвернул голову и увидел своего старшего напарника, почему-то стоящего на изготовке к стрельбе стоя.
  Когда он вновь повернулся к незнакомцу, чтобы понять, что так встревожило старшего напарника, молодой мужчина в оранжевой шапочке и синем пальто уже пересек привокзальную площадь и удалялся по улице, ведущей к центру города.
  - Откуда этот цветастый душман прикатил? - задал вопрос старший младшему по дежурному наряду.
  - Не знаю. С юга, наверное.
  - А по документам что за дух?
  - Я не смотрел.
  - Как не смотрел, ты же паспорт его листал, - старший недоуменно посмотрел на младшего.
  - Ничего я не листал. Он даже и не доставал его.
  - Ты, братан, сначала девочке своей врать научись. Пакет тоже не доставал?
  - Какой пакет? - младший тоже расширил глаза от недоумения.
  - Мудак, блин, - выругался высокий полицейский, - тот, который у тебя в руке. Этот дух, когда полез за пояс, я думал он сейчас гранату тебе под нос сунет, а он белый сверток из под пальто вытянул и тебе его на плечо повесил.
  И оба напарника уставились на белоснежный пакет, который был в руке у младшего.
  - Я ничего не просил и не брал, - прошептал чуть слышно младший.
  - Первый раз все так говорят, - ответил спокойно старший и заглянул в пакет.
  В обычном пакете, который можно взять в любом магазине, с единственной разницей, что он был без всяких рисунков и надписей, лежали коробочки с лекарствами и одна денежная купюра - 5000 рублей. Оранжевая, как шапочка незнакомца.
  - "Морковку" я себе возьму, фару надо отремонтировать, а то вчера чуть бабу какую-то в темноте не сбил: не видно было справа на дороге ничего, а таблетки себе забирай. Дух аптеками, что ли, командует?
  - Я с ним только об одежде говорил, - ответил напарник и вытащил из пакета бумажные штамповки с таблетками. Они были знакомыми с детства: аспирин, анальгин, цитромон и от кашля по шестнадцать рублей за упаковку, но вместо белых пилюль в них запечатаны были какие-то яркие кругляшки, напоминающие по цвету кнопки из апельсиновых корочек.
  - Смотри, не отравись, - заметил напарник напарнику.
  - Да на кой они мне, - ответил младший и вытащил из нагрудного кармана мобильный телефон, который подал сигнал вызова.
  - Их, кстати, проверить бы надо, душманы могут и наркоту под цитромон запечатать, - хотел продолжить служебный разговор старший дежурного наряда, но взял паузу, услышав звуки мобильника у подчиненного.
  - Привет, да, на работе, сегодня - у вокзала, до 18 часов, потом разбор, потом домой. Зачем? - и полицейский надолго замолчал.
  Когда он стал засовывать мобильник в карман, лицо у него было растерянное.
  - Жена? - догадался старший. Напарник кивнул головой.
  - Сказала, что можешь сегодня домой не возвращаться и проехаться по девочкам? - хотел пошутить напарник, глядя на страдальческое выражение лица товарища.
  - Сказала, что дочь заболела. Температура, кашель, горло. Она её из садика забрала. Просила купить цитромон и таблетки от кашля.
  - Во, тебе и лекарства кстати. Видишь, какая у нас с тобой здесь полезная работа. Дома надо с дочерью побыть?
  - Да.
  - Я сейчас командиру доложу. Часа два тебе хватит?
  - Хватит, - отвечал младший, который уже совсем не думал о службе.
  - Последний вопрос, ты не заметил горба у этого узбека в синем пальто?
  - Горба? - переспросил напарник, который вообще не понимал, о чем его спросил товарищ по службе.
  - Когда ты к нему подходил, он нормально так стоял. Пока ты с ним говорил, у него какой-то горб на спине появился. Я думал, от тебя что-то прячет, ну, сразу его на прицел взял. А когда он пакет тебе передавал, горб раз, и исчез.
  Он горбатый или нет?
  - Я не заметил.
  - Ладно, у мужиков спросим. Саныч, подойди! - обратился он к одному из водителей такси, которые уже утратили интерес к происходящему и разговаривали друг с другом, продолжая стоять около машин.
  - Саныч, ты со стороны смотрел, у душмана был горб? - вопрос был задан подошедшему водителю весьма пожилого возраста, одетого совсем по-весеннему - в кожаную черную куртку, распахнутую на груди.
  - Как скажешь, начальник.
  - В смысле?
  - Надо будет горб, появится, - водитель отвечал охотно, но не по делу.
  - Он что-то носит на спине, - делился своими наблюдениями старший наряда. - Чемодана и сумки у него нет, а пакет вот достал так быстро, что мой напарник даже не заметил. Откуда он его вытащил, из горба? Если там у него рюкзак, как он смог достать пакет рукой снизу из под пальто?
  - Тебе, начальник, лучше знать, как пакеты достают. Я никаких пакетов не видел.
  - И вот этот белый не видел? - удивился полицейский.
  - Если надо увидеть, скажи, я увижу, - ответил пожилой водитель, вероятно руководивший всеми привокзальными таксистами. Он покосился на пакет в руках младшего полицейского, но ничего добавить к сказанному не захотел.
  - Саныч, свободен, - буркнул ему полицейский и наклонил голову к рации, которая зашипела рядом с его ухом.
  Разговор с начальством получился короткий. "А чего всего на два часа, пусть до завтра дома сидит, - неожиданно предложил командир, озаботившийся проблемой полицейского, у которого заболел ребенок. - Сам ориентируйся и будь на связи, если что. Ребятам с площади скажи, пусть подбросят его до дома".
  Не прошло и минуты, как высокий дежурный вновь кричал мужикам:
  - Саныч, подойди!
  Когда машина сделала полукруг по площади и вырулила на путь к городскому центру, Саныч спросил у младшего полицейского, молча сидевшего рядом с ним на пассажирском сиденье:
  - Давно твой напарник с Кавказа вернулся?
  - Три месяца назад.
  - Его там не контузило случайно?
  - Вроде, нет. Но говорят, представлен к награде. В перестрелке был, убили бандита какого-то важного.
  - Ну, молодец, - сказал Саныч и перестал спрашивать.
  Полицейский смотрел в лобовое стекло, определяя, долго ли стоять в очередной пробке, и старался не елозить ногами по резиновому коврику, вымытому Санычем для самых удачных и щедрых пассажиров, прибывающих на поезде и плохо знающих город. Или для тех, кому надо тихо с комфортом за город по таким делам, которые в полдень то и не делаются. Чаще в полночь.
  Пакет полицейский держал на коленях, ощущая сквозь ткань брюк, что он не пустой, и в нем по-прежнему лежат эти упаковки, так странно попавшие ему в руки в тот час, когда дочурка почувствовала себя плохо. Ей всего четыре года, раньше она болела часто, и казалось, что им с женой не понадобится место в детском саду, ради которого он и пошел на службу в полицию.
  В прошлые выходные исполнилось ровно полгода, как они ни разу не вызывали врача. Дочка только начала привыкать к своей группе и воспитателю, жена нашла работу и стала, наконец, покупать некоторые вкусные вещи, мимо которых проходила годами, и он тоже смог на весенний женский праздник наконец-то купить не три тюльпана, а двадцать один, причем разноцветных и в оформлении, то есть красивый настоящий букет, как давно хотел. И они поехали впервые в сезоне кататься с горки на смешной круглой резиновой тарелке в развлекательный парк. И вот на тебе. Может, разогрелась, а потом переохладилась, но не сказала папе и маме, чтобы они не запретили прокатиться еще раз и вновь испытать восторг от скорости и шума несущейся вниз резиновой шайбы, когда хочется кричать от радости, прыгая и вращаясь вместе с шайбой на папиных коленях.
  Он вновь посмотрел на свои колени и тут только заметил, что дальше внизу на чистом коврике виднеются не его ботинки. Ноги - его, он пошевелил ими - его. А ботинки на них другие.
  Утром он надевал и зашнуровывал свои служебные берцы. Два носка, две стельки, длинные шнурки, затянутые на тройной бантик, чтобы не болтались концы. На коврике же шевелились от его движений остроносые туфли на высоком каблуке. Как раз на таком, о каком ему говорила супруга, которая в шутку советовала ему перейти на модельный каблук, чтобы не быть ниже ее, когда они вместе выходили на улицу.
  Полицейский не поверил глазам и протянул руку, чтобы потрогать края ботинок. Они точно на его ноге, или ему все это кажется?
  Внутри верхнего края ботинок чувствовался плотный мех, и каждый из двух ботинок был именно на его ноге. На левой и на правой.
  - Соломон какой-то, - сказал вслух пораженный полицейский, подергав края ботинок еще раз.
  - Кто Соломон, - не понял водитель Саныч, - тот, которого на Кавказе твой напарник убил?
  - Этого не может быть, - сказал полицейский, но отвечал он не на вопрос водителя, а на свои вопросы о случившемся переобувании у вокзального крыльца.
  - Почему не может, - не согласился с ним Саныч. - Все может быть, награды так просто не дают. Значит, был там, в горах такой Соломон. У меня в отряде в Нижнем Тагиле тоже был один умный осужденный. Послушаешь - ну все знает и обо всем говорит правильно. У него погремуха была - Соломон. Умный, два высших образования, академия. Полковником служил, и жену, и любовницу задушил, девять лет дали. Через три года вышел по удо. Тот, на Кавказе, тоже, наверное, хитрее черта был.
  - Мальчишкой тот был, а не чертом, - сказал полицейский и больше в машине не проронил ни слова. Он понял, что у него что-то смешалось в голове и не все ладно с памятью. Он не помнит то очевидное, что видели и запомнили другие. Поэтому ему кажется, что с ним происходит нечто необычное, а на самом деле он просто стал забывать, куда ходил, с кем говорил, что надевал и о чем думал.
  "На катушке сильно трясло в этой шайбе, голова потом не болела, и тошноты не ощущал, но мозги точно стряхнул", - сделал он вывод и успокоился.
  
  Загадочный человек в синем пальто, похожим на балахон без пуговиц и застежек, шел по улице и внимательно смотрел по сторонам. Уже ясно, что он прекрасно и без акцента говорил по-русски, но судя по тому, как он присматривался к вывескам и объявлениям, можно было легко определить, что он не только прекрасно говорил по-русски, но и умел читать русские слова.
  Как только в поле его зрения появлялась очередная табличка на доме с названием улицы, он останавливался и прочитывал ее от первой до последней буквы - Первомайская.
  В Тюмени действительно есть такая улица, и она на самом деле ведет от вокзала прямиком в центр города. Впрочем, в других городах это название также встречается, но не везде там подобная улица является кратчайшим расстоянием от перрона до резиденции градоначальника.
  Если быть точным, нигде ни в одном городе такого совпадения не случилось в прошлом и уже никогда не повторится в будущем.
  Похоже, что гостю в оранжевом полотенце на голове этот факт был известен, потому что, остановившись и прочитав очередную табличку, такого же, кстати, цвета, как и его пальто, он удовлетворенно кивал своей смуглой головой и шел дальше вполне уверенный, что держится верного пути.
  В названии улицы не было ничего особенного, кроме одного: оно включало в себя еще несколько неразрывно связанных с ним по смыслу других слов, имевших, надо полагать, для гостя важное значение. Иначе, зачем бы он каждый раз у каждой новой таблички, дочитав до конца название, повторял вслух три слова: мир, труд, май. А затем добавлял, но уже про себя, еще три - сад, молоко, мед.
  Сложно предположить, какие слова он повторял бы вслух, если бы шел, например, по улице Холодильной или оказался перед табличкой на улице Чекистов. А такие в городе тоже есть, но они не начинаются от вокзала.
  Ему встречались прохожие, сначала немногочисленные, но чем ближе он подходил к центру города, тем их становилось больше, однако никто не обращал на него какого-то особо пристального внимания.
  Он вглядывался в каждое лицо, видел, как глаза встречного человека скользнули по его фигуре, но потом замечал, что эти глаза опускались вниз и не отвечали на его любопытствующий взгляд.
  - Я не из цирка, - сказал он вслух женщине, которая краешком глаза посмотрела на него, а потом сделала вид, что её что-то заинтересовало на другой стороне улицы, и она поправляет край платья, приподнявшийся на ее коленях под атласными полями рыжей норковой шубки, совсем не потому, что перед ней появился мужчина в ярком одеянии.
  Забавно то, что в этот момент они находились точно перед входом в цирк, который в этом городе находится на улице Первомайской. Любой человек, встретив здесь незнакомца в тюрбане и перьях, особенно если он верхом на слоне или тигре, подумает, что это вышел или выехал на прогулку цирковой артист.
  Женщина услышала его голос, убрала руку от нижнего края своей шубки и даже на секунду остановилась. Он ждал, что она повернет голову к нему и увидит его улыбку. Ему и самому хотелось поглядеть на красивое лицо этой женщины, и он знал, что может сделать что-нибудь хорошее для нее сегодня. Она вот размышляла на улице Первомайской о том, что хорошо бы на майские каникулы поехать отдохнуть на остров Крит, а ему совсем нетрудно подарить ей такую путевку, тем более, что многие славные места на этом острове ему были давно известны. Он выбрал бы самое подходящее для ее жизненной ситуации. Место, где можно встретить того мужчину, который вернет ей веру в семейное счастье.
  Но женщина вдруг ускорила шаг, увидела, что на перекрестке у цирка загорелся зеленый цвет светофора, и побежала по "зебре" через дорогу.
  Гостя не расстроил побег красавицы. Наверное, он привык тому, что люди всегда бегут в тот момент, когда нужно остановиться, и не поворачиваются к тому, кто ждет их с улыбкой на лице. Поэтому они всегда ищут не тех, не там и не в то время. А тот, кто их ждет, поэтому и ждет, что даже на одной улице есть две стороны и всегда есть возможность разминуться даже у тех, кто только что коснулся друг друга плечом.
  Гость было собрался идти дальше мимо цирка, но заметил здание напротив с флагом на плоской крыше и огромным высоким крыльцом чуть не в половину ширины всего здания. Вот это крыльцо его и заинтересовало.
  Он немного постоял для того, чтобы понаблюдать, много ли людей пользуются столь вместительной лестницей у входа.
  Один подымается, двое опускаются. Причем, тот, что подымался, шагал по ступенькам справа, а те, что опускались, шли слева. Когда они поравнялись на срединной ступени, между ними расстояние по горизонтали было в семнадцать человеческих фигур. Получается, что на одной ступеньке может стоять одновременно около двадцати человек. А ступенек, кажется, не менее двадцати. Гость не поленился и сосчитал их - ровно 22 ступени. Четыреста человек на крыльце - зачем оно такой вместимости?
  Если над зданием флаг, то это шатер правителя. Гостю не приходилось бывать в Китае, но он, несомненно, знал о дворцах императора и величественных ступенях огромной длины перед дворцом повелителя Поднебесной.
  Гость обернулся и еще раз посмотрел на шатер цирка, к которому стоял спиной. Его купол конусом подымался вверх и заканчивался узелком в виде бриллианта совершенной формы, каждая из граней которого была сделана из сияющего когда-то металла, со временем переставшего сиять и утратившего способность не тускнеть под воздействием дождя и снега. У здания цирка совсем не было никакой лестницы, и входные двери располагались прямо у поверхности пешеходной брусчатки.
  У коробочки здания с флагом на плоской крыше по ту сторону дороги не было никаких угловых конусов и никакого купола шатра, но зато имелась подымающаяся к небу лестница. Замысел создателя комплекса из двух дворцов, одного - власти, другого - развлечений, начинал приоткрываться для гостя города.
  Плоская бетонная коробка - это символ поклонного камня власти, вытесанного из доисторического мегалита. К нему надо восходить, а восходя, молчать и кланяться.
  Шатер через дорогу, это для пира и веселья после совершения обряда. Или до него, если кто-то предпочитает умирать от смеха, а не от страха.
  Незнакомец сделал вывод, что город, куда он прибыл, удивителен своим замыслом, который не так-то просто обнаружить даже ему, специалисту по самым разным замыслам, включая величайшие.
  Тут он вспомнил, что солнце уже прошло значительный путь с того момента, как он прибыл на привокзальную площадь, однако же он все еще не достиг цели, до которой было меньше тысячи шагов. Он удалился от цирка, пересек какую-то улицу, название которой не удосужился прочитать, и прибыл наконец-то к точке своего назначения.
  Точкой, впрочем, это трудно было назвать. Для той картины, что он увидел, вообще трудно подобрать подходящее название.
  Он увидел огромное полотно, натянутое не на дом и не на два дома, а на весь квартал. Высота полотна была выше крыш домов. И по всему полотну гигантскими буквами была размещена та самая надпись, которую ему предстояло не только увидеть и прочитать, а еще и потрогать руками, как принято у народа, в гости к которому он прибыл.
  Первая буква, которую он различил высоко над своей головой, была - восклицательный знак!
  Стало ясно, что в этом месте заканчивалась надпись, а она, надо полагать, была восклицательной. И хотя он знал её общий смысл и не сомневался в его положительном и радостном содержании, все же тень сомнения мелькнула и в его сознании: ведь громко восклицают не только в минуты радости, но и в мгновения сильной тревоги, предвещающей неминуемую страшную беду.
  Когда кричат "помогите", это тоже делают с восклицанием на последней букве.
  Гость быстро прошел вдоль полотна, не поднимая головы, затем прикоснулся к нему, ощутив гладкую и скользящую поверхность нетканого материала, отошел почти к самой дороге и только после этого повернулся и стал читать всю надпись целиком слева направо:
  "Тюмень - лучший город земли!"
  - Не правда ли, очень красивая надпись, - обратился он к прохожему, который шел мимо по тротуару и загляделся на человека в синих одеждах, стоящего на обочине почти на проезжей части.
  Прохожий глянул в ту сторону, куда показал странно одетый человек, увидел над собой двухметровые буквы "мень" и, не останавливаясь, зашагал дальше, как будто ему совершенно наплевать, кто и что написал на этом гигантском заборе вдоль улицы, равно как и наплевать на того, кто вырядился в цветное покрывало и глупо тычет пальцем туда, где ничего не было, кроме пленки, закрывшей развалины старого здания, кому-то проданного и предназначенного под снос.
  Гость мог бы сделать поспешные выводы о характере и умонастроениях жителей города, куда он прибыл с визитом, но приостановил ход своих мыслей: он слишком давно был знаком с представителями самых разных народов и хорошо знал, что почти все склонны скрывать то, что думают на самом деле о лозунгах на улицах. А о том, что думают о встречных людях, если и признаются, то нехотя, и при этом все равно солгут.
   Мало кто и когда распахнет незнакомому человеку объятия и скажет: я внимательно слушаю все, что вы хотите мне сказать.
  В машине, припарковавшейся напротив полотна, сидели два молодых парня. Они не заглушили двигатель и, кажется, остановились ненадолго, чтобы просто решить, куда ехать дальше.
  - Смотри, негр, - сказал один другому, кивнув в сторону незнакомца, разглядывающего буквы.
  - Скажи ему что-нибудь, ты же английский учил, приколись над Африкой, - предложил своему соседу тот, что был за рулем.
  - Би хэппи, камрад! - крикнул парень, опустив стекло, и помахал незнакомцу ладошкой.
  - Оу! Сенкс! - ответил гость и заговорил на английском с такой скоростью, что парень, помахавший ему рукой, не дослушал и опустил стекло.
  - Что он тебе такого сказал? - удивился его товарищ.
  - Да рад приветствовать нас в лучшем городе земли. Дурачок какой-то только что с пальмы. Но он не из Африки. Наверное, эфиоп или араб. Ладно, поехали, пока гайцы вокруг интуриста крутиться не начали.
  - Во город стал, куда не завернешь, там или таджик, или негр, - сказал парень за рулем и поставил рычаг скорости на движение.
  В зеркало заднего вида он заметил, что под оранжевой шапочкой все еще сверкает улыбка, а синий рукав машет им вслед. "Чего негры все веселые такие, никаких забот, что ли, по жизни нет?, - подумал парень о приезжем, - почти как я, когда в Таиланд с бабосами прилетаю".
  Гостя совершенно не обескуражила реакция жителей города на его приветствие. Наоборот, он явно пребывал в отличном расположении духа. Со стороны могло показаться, что он даже закружился от радости, потому что ноги его выделывали на узком гранитном бордюре сложные и необычные повороты, переплетаясь одна с другой, а тело разворачивалось на сто восемьдесят градусов, и в этот момент фалды синего пальто взлетали кругом и становились похожими на лебединую одежду балерин, отличаясь от нее лишь одной, но существенной деталью: под синим горизонтальным облаком виднелись не стройные женские ножки в чулках, а белые мужские шаровары.
  Нам трудно понять, чему радуются люди, которых мы совсем не знаем. Может, уже выполнили какое-то значительное и ответственное дело, и их ждет заслуженная награда, а может просто сердце наполнилось невесть откуда засиявшим светом и надеждой.
  Когда на душе человека светло, ничто не может огорчить его и ввергнуть в уныние.
  Говорят, что в городе многие заметили танцующего человека и потом даже будто объясняли другим, что в Тюмень приехал танцевальный ансамбль откуда-то с Востока, и его артисты запросто ходили в центре города и репетировали на улицах прямо в сценических нарядах.
  Однако же человек, одетый в наряд для восточных танцев, недолго танцевал на улице Первомайской напротив больших букв и восклицательного знака. По всей видимости, он что-то вспомнил из того, что ранее мелькнуло у него в голове под оранжевым коконом, и быстро зашагал обратно в сторону цирка, но по другой стороне дороги. Так быстро, что опять не обратил внимание на ту улицу, которую пересекал во второй раз и которая, собственно, отделяла цирк от места, где располагалась гигантская надпись "Тюмень - лучший город земли!".
  В поведении гостя были, конечно, некоторые странные моменты, но то, что он совершенно не интересовался главной улицей этого города, было не просто странно, но отчасти даже подозрительно.
  В том-то и дело, что отнюдь не улица Первомайская считалась основной и центральной в городе, хотя на ней и обосновались в едином комплексе шатер цирка с лестничной пирамидой правителя. Главной улицей была как раз та, на которую упорно не хотел даже взглянуть головокружительно танцующий незнакомец.
  То ли ему уже было известно, что она носит имя Ленина, то ли он не сомневался, что по-иному она и не могла называться в год, день и час его прибытия в данный населенный пункт.
  Вполне возможно, если допустить, что название улицы он знал заранее, что с именем Ленина, в отличие от календарного числа 1 мая, у него возникали совсем иные ассоциации, не такие приятные, как мир и труд. Но это не более чем досужее умствование и привычный ход зарождения версий, которые ничем, кроме как наличием большого количества свободного времени у проницательного аналитика, нельзя ни подтвердить, ни оправдать.
  Зачем гость спешил к лестнице? Чем привлекательны ступени, ведущие к вершине власти, имеющей плоскую крышу и флаг?
  Обычно гости города спешат туда же, куда и местный люд, то есть в места, где отовариваются, развлекаются и отдыхают. Но на огромной лестнице, ведущей к флагу, редко можно увидеть более пяти аборигенов города одновременно. Какой там пяти, и трех то не всегда заметишь на этих мегаликтических ступенях. Да уж если на то пошло, в будний день по ней еще скользнет вверх вниз какой человечек, а в воскресный - никого. Пустота по все длине и ширине.
  Если в выходной день в какой-то точке города пустынно, значит, ничто не манит в эту точку народ в часы отдыха и досуга. И никак с этим местом в городе не связан процесс получения душевных радостей или телесных наслаждений. Вот уж что что, а место, которое приятно посетить в лучшие часы жизни, народ определяет безошибочно. Не всякий народ умеет работать, но наслаждаться умеют все.
  22 марта сего года был рабочим днем, это единственное приемлемое объяснение, почему гость города устремился обратно к цирку, но не в цирк, а в здание напротив. Он подошел к ступеням и окинул взглядом высоту подъема. Кажется, она нисколько не смутила его, потому что он легко взлетел вверх, не чувствуя под собой ног и скользкой поверхности гранита.
  Если бы вы стояли около синих елей, которые растут перед лестницей, ведущей к флагу, и наблюдали за проворным гостем в синем пальто, вам бы показалось, что это синий отблеск разлапистых веток блеснул оранжевым солнечным зайчиком по центру ступеней от первой, у стволов деревьев, до последней, далеко наверху, где отразился от зеркальной поверхности стеклянных дверей и ненадолго ослепил вас. Вы бы обязательно моргнули, а моргнув, сразу бы рассмотрели человека в белых штанах разглядывающего вас с высоты своего положения.
  Вам бы стало неудобно за его белые штаны, столь неуместные для посещений официальных резиденций органов власти, и вы бы, конечно, мысленно посоветовали ему надеть нормальные брюки серого или, лучше, черного цвета, на крайняк - в крапинку. Мы ведь всегда найдем, что посоветовать человеку, быстро поднявшемуся по служебной лестнице.
  Но как раз в ту секунду, когда вы телеграфировали человеку наверху свои советы, вы бы обнаружили на ваших брюках полоску уличной грязи, доставшейся вам от стенок дверного проема вашей машины, когда вы неосторожно вылазили из за руля, еще не привыкнув к весенней распутице и забыв про эту вечную проблему любого автомобилиста. Полоска грязи налипла сзади вашей ноги под коленом. Она уже вполне высохла, что означает, что на аудиенции с дамой из органов власти вы красовались своей изрядно замаранной штаниной, хотя удачно острили и делали ей комплименты, которые были смешными, и дама смеялась. Но она заметила, как шлепок вашей уличной грязи уже измазал дорогое кресло на ковре в её кабинете, и поэтому смеялась она неестественно, улыбка не искрилась на ее молоденьком и симпатичном личике, а в глазах её, будь вы более внимательны, вы бы прочитали упрек: уважаемый, прежде, чем входить ко мне, надо повернуться и осмотреть свой зад.
  Впрочем, вы, кажется, среди голубых елей не стояли и стремительное восхождение гостя к вершине видеть не могли, потому и беспокоиться о своих черных штанах вам незачем, равно как и о чужих белых. Но один житель города там был, но не внизу среди голубых, а на верхней площадке лестницы аккурат под козырьком входных зеркальных дверей. Он вышел из них и столкнулся с гостем, как говорится, лицом к лицу. И нельзя сказать, что столкнувшись лицом к лицу он лица не увидал. Увидал и очень поразился смуглости этого лица под шапочкой, излучающей оранжевый свет.
  Если бы гость не улыбнулся сию секунду, житель города бы испугался, потому что совершенно не привык сталкиваться лбами с кем-либо в коридорах и кабинетах верховного учреждения. Не имея привычки биться лбами внутри помещения, он тем более не привык бодаться с кем-либо в границах "входной группы", как называют в этом городе череду дверей, которые спасают здания от сквозняка холодных ветров улицы, и которые каждому входящему надо преодолеть, прежде, чем оказаться внутри теплого и уютного пространства.
  - Прошу извинить, это - случайный перелет, - поклонился в знак глубокого сожаления о случившемся улыбающийся гость в синем пальто перед опешившим жителем города.
  - Ничего, - начал успокаиваться житель, - не стоит.
  - Ничего не стоит - как вы правильно сказали! - чему-то восхитился гость, и на смуглом лице его мелькнула светлая тень задумчивости. - А и правда, для вас это действительно ничего не стоит. Ведь они достались вам даром, как подарок, да?
  - Что даром? - не понял житель.
  - Знания, работа, должность, большая квартира, новая машина, ведь всё - как подарок?
  - Простите, но я очень спешу, - житель сделал шаг в сторону, чтобы закончить нежелательный разговор с посетителем в рыжей чалме. - Извините, - произнес он быстро, но вполне разборчиво и даже с неким подобием офицерского кивка склоненной головой, мол, - честь имею. И не выпрямляя шеи направился к черной ковровой дорожке, уложенной на гранит ступеней вдоль блестящего металлического поручня для предотвращения травм и переломов у тех, кому понадобилось безопасно подняться или плавно опуститься без кувырков и падений.
  - Ваша фамилия - Которезов, и вы - бессменный депутат трех созывов. Ваши извинения приняты, вас прощают - услышал житель города голос со стороны входной группы. Он повернулся, чтобы внимательнее всмотреться в лицо человека, который только что задавал ему дурацкий вопрос про подарки, и который, оказывается, знает его фамилию и то, что он является депутатом городской Думы. Но синее пальто уже скрылось за зеркалом двери и теперь маячило расплывчатым синеватым контуром внутри полупрозрачной конструкции из затемненного стекла.
  Депутат Которезов уже хотел было вернуться, чтобы более серьезно и обстоятельно поговорить с циркачем, так он назвал в своих мыслях собеседника в чалме, но циркач и сам заметил стоящего в раздумьях депутата, подошел изнутри "входной группы" к самому стеклу, и депутат увидел, что ему шлют воздушный поцелуй.
  После этого депутат Которезов отчетливо помнил, что он взлетел над верхушками голубых елей, перелетел через улицу Первомайскую, по которой в это время ехали машины, стукнулся о железный шатер цирка, скатился по нему до угла между конусом шатра и козырьком входа, застрял ногой в воронке водосточной трубы и просил прохожих помочь ему оказаться на земле..
  Оттуда, с крыши, его действительно опускали вниз "циркачи" - цирковые артисты, которых позвал дежурный службы охраны. Но они были одеты в обычные спортивные костюмы, совсем не яркие и весьма поношенные, а когда он повторял им, что работает депутатом и лазить по крыше не умеет, они, в отличие от того в чалме, не улыбались.
  А вот как он попал в свою зимнюю квартиру на улице Новой, недавно им благоприобретенную и удачно меблированную за бюджетный счет, он вспомнить не мог. Вечером супруга натирала ему кремом ушибленную голень и сказала, что ей еще утром какие-то молодые ребята предложили попробовать новый заживляющий раны крем "Целитель". И что она как чувствовала - впервые согласилась что-то взять у этих надоедливых распространителей.
  - Даром? - спросил он её, припомнив еще некоторые детали прошедшего дня.
  - Ну, конечно, - удивилась она непонятно откуда взявшейся ревнивой подозрительности супруга, с которым прожила почти тридцать лет, - даром, сам знаешь, за амбаром, а я уже не в том возрасте.
  
  Много ли шатров правителей и визирей видел гость нашего города до того, как оказался у входа внутрь поклонного камня из стекла и бетона на противоположной от цирка стороне улицы? Несомненно, он знал, как должны выглядеть покои царей и фараонов, потому что, приоткрыв последние прозрачные двери и оказавшись в холле, огляделся в поисках статуй львов и каменных колонн, уходящих к небесам.
  Но в холле не было ни только мраморных колонн и статуй лежащих или сидящих львов, попирающих постамент когтями величиной с бараний рог, но также и стражников в бронзовых шлемах с копьями в руках, стоящих по периметру с лицами, родственными камню.
  Картину, что предстала перед глазами гостя, вряд ли можно назвать величественным зрелищем, и она не отразилась в его глазах блеском восхищения. Если и мелькнули в них признаки удивления, то по другой причине.
  Слева от него было скромное хранилище для одежды с гардеробной полкой и двумя бабушками, которые поставили на неё локти и разглядывали вновь прибывшего посетителя. Ничто в их внешнем виде не указывало на несметные богатства, наличие изумрудов или парчи. Служебные дворцовые халаты цвета переспевшей малины с длинными рукавами без сапфиров на галунах смотрелись на них не так празднично и цветасто, как форменные камзолы персидских царедворцев. Под халатами виднелись связанные бабушками кофты, которые, как и халаты, не блистали узорами из золотых нитей.
  Бабушек привлек причудливо наряженный посетитель, но сами цвета, как синий, так и оранжевый, их не впечатлили. Чем старше возраст, тем тусклее краски на чужих вещах. Старушки оценивали одежду по своим, только им понятным параметрам. Та, у которой седые волосы были уложены узлом, заприметила сложную форму шапочки, надетой на голову гостя, и приняла решение не советовать ему заталкивать шапочку в рукав, а также подвешивать её на гардеробный штырь. Такой тюрбан, чтобы он не размотался, надо положить в ящик под полкой, как раз свободный в том месте, где в полку упираются бабушкины локти. "Или пусть с собой забирает", - закончила она сиюминутный мыслительный процесс.
  Вторая старушка, с прической из седых волос еще более практичной - короткой стрижкой "по шею", пыталась угадать, есть ли у такого пальто, что намотал на себя вошедший, петелька для крюка. Эта бабуля сразу приметила, что воротника то у гостя нет, а зацепить на крюке его шабур, так называют в деревне брезентовую накидку от дождя, если у шабура отсутствует или оборвалась по мужским холостяцким причинам жесткая петля из свиной кожи, несколько затруднительно, для этого пальто придется накинуть на один, а то и на два штыря сразу, и под потолком образуется горб из цветной материи, что совершенно невозможно в приличном гардеробе, где подобное обращение с вещами гостей резко осуждается за явные признаки пренебрежения и отсутствия гостеприимства. "Дам ему плечики, пусть сам на них наденет, а то мне его шабур и схватить не за что", - приготовилась она встречать гостя.
  Бабушки ценили свое рабочее место, но не в той степени, как слуги повелителей империй. Тем приходилось и угождать каждому желанию, и предугадывать их. Бабушкам такая проницательность была ни к чему, хотя они и служили до пенсии в каком-то профсоюзе, не то управления торговли, не то рабочего снабжения.
  Вошедший уже понял предназначение двух бабушек и догадался, что ни одна из них не поспешит принять у него головной убор, но беспокоило его отнюдь не это обстоятельство, а то, что ступени лестницы, продолжающие подыматься все дальше и все выше, были перегорожены столбами, из нутра которых, на высоте его пояса, торчали гнутые рога с висящими на них автомобильными знаками красного цвета с белым "кирпичом" по центру - въезд закрыт. Вернее, вход.
  При желании он, конечно же, мог перешагнуть или перелезть через них, мог и перепрыгнуть, причем без особого рывка и напряжения, но торжественность входа во дворец была бы нарушена.
  По всей видимости, он не привык скакать через рога во дворцах, поэтому посмотрел направо в поисках дальнейшего пути.
  Искать правый путь - закономерное желание любого, кто хотел бы войти, а не запрыгнуть или заскочить. Прямыми наши стези бывают редко, настолько редко, что можно смело говорить о случайности. Скорее всего, мы оказались на них по недоразумению или замешательству в порыве страха или отчаяния, находясь не в здравом уме и не в твердой памяти, так как любой здравый ум и его неразлучная спутница, твердая память, прекрасно осведомлены, чем заканчивается движение напрямки.
  Итак, он посмотрел направо и увидел трех служителей дворца на пункте пропуска. Правильнее сказать, он увидел три головы служителей, потому что все они сидели за стеной из дерева, и оттуда выглядывали только их затылки.
  Два затылка, судя по длине волос на них, были женские, а один - в фуражке. Рядом с ними в воздухе было окаймлено железом входное отверстие прямоугольной формы, и каждый входящий, если он хотел попасть во дворец, должен был сделать шаг в это отверстие. Стражники у железного косяка наблюдали, с каким выражением лица в невидимую дверь ступает идущий, которому предстоит ощутить каждой частичкой своего тела всю силу проницательности службы безопасности.
   Задергайся у него глаз или скривись губа от сознания, что клинок палаша или колчан с отравленными стрелами сейчас будет обнаружены, стражники подняли бы тревогу, потому что скрытая угроза проявилась, и надо немедленно обезоружить и связать тайного недоброжелателя, пытающегося продолжать путь наверх с неблаговидными намерениями.
  Если ничто на лице не выдает враждебной личины идущего во власть, стражи приветствуют его и предлагают продолжать движение, не задерживаясь в отверстии.
  Гость вплотную приблизился к стражникам и неожиданно громко спросил у всех трех сразу:
  - Здесь злодеи злодействуют и злодействуют злодеи злодейски?
  Мужчина в фуражке подскочил и выпрямился: он не понял смысла фразы, но ощутил её жуть, а в этом случае положено принять вертикальное положение.
  Женщины, наоборот, остались сидеть на своих местах еще более неподвижно, чем сидели до этого. Они смотрели на гостя и не могли сообразить, это он только что громыхал какими-то непонятными словами, или они услышали что-то про злодеев от кого-то другого. Но от кого?
  В холле кроме посетителя сейчас никого не было, а сам посетитель приятно улыбался и весело глядел на них большими восточными глазами.
  - Здесь за подарки оправдывают виновного и правых лишают законного? - вновь заговорил гость прямо в лицо стражам и улыбнулся еще озорнее.
  Женщины в форме не могли не улыбнуться в ответ.
  - Здесь, - ответила та, что выписывает пропуска, потому что по характеру была смешлива, да и привыкла уже к разным шуткам мужчин перед входным отверстием.
  Глава 2
  
  Получить пропуск во дворец гостю не составило труда. Когда налажены отношения с женщиной, остальное не является проблемой для того, кто ей симпатичен и приятен. И никакая должностная инструкция не сможет помешать развитию многообещающей взаимности.
  - У вас есть паспорт или любой другой документ, удостоверяющий личность? - спросила смешливая стражница, которой вдруг очень захотелось быстрее узнать, кто он, из какой страны, сколько ему лет и женат ли.
  - Паспорт чьей державы и удостоверение какой организации вы предпочитаете в это время дня? - продолжал балагурить улыбчивый посетитель.
  - ООН предпочитаю, - с той же любезной интонацией, которая дополнилась полутонами женской кокетливости, ответила стражница.
  Вместе с улыбкой на лице гостя заиграла мимика артистично изображаемой озабоченности.
  - Подскажите, милая красавица, радость души моей, кто тот могучий и великий ОН, и на каком континенте находится его таинственная страна? - обратился гость к женщине, поклонившись и протягивая ей две дощечки величиной с ладонь, обтянутые пергаментом такого же темного цвета, как и кожа у кисти его руки, которую он только что держал, прижимая к синему пальто на груди со стороны сердца.
  - ООН - это не ОН, - женщина взяла в руки документ, что протянул ей гость, и раскрыла кожаные дощечки, связанные с одной стороны висконными нитями.
  - Какая досадная оплошность с моей стороны, - расстроился посетитель, - А что же тогда означают буквы ООН, название древней священной столицы долины царей или нового еще неизвестного мне поселения? - попробовал гость задать наводящие вопросы.
  - Это куда вы жалобу писать будете, - вместо женщины на вопрос посетителя ответил суровый стражник, до этого стоящий молча и вертикально. - Проходите, пожалуйста, документ возьмите обратно, не забудьте отметить пропуск.
  Стражнику очень не нравилось, когда кто-то из приходящих начинал кучерявиться вокруг его умной и красивой помощницы. Возможно, он беспокоился о строгом выполнении устава караульной службы, но скорее всего, испытывал легко ранимое и поэтому трудно скрываемое чувство влюбленности в эту женщину и по этой причине мог казаться невозмутимым, когда каждый день украдкой смотрел на ее туфельку, которой она покачивала, расслабив стройную ножку, но оставаться невозмутимым, когда на ножку в туфельке смотрел кто-либо другой, не мог.
  Что поделаешь, даже у самых суровых стражников бурлит и клокочет внутри их суровых сердец дух мужского соперничества за женщину, в которую они влюблены. Но прошу вас, эта информация строго секретна. Если начальник дворцовой стражи узнает, что полицейский на посту номер один влюбился в полицейскую на том же посту, и более того, ему сообщат, что они сегодня, переодевшись в штатское, пойдут в ночной клуб "Пирамида", и там будут танцевать, прижавшись трепетно друг к другу, на следующее утро у них возникнут неприятности. А зачем им неприятности на пути любви? Пусть благополучно несут суровую службу во дворце, пока форма тела стражницы не перестанет соответствовать форме ее одежды, что произойдет естественным образом, и это несоответствие двух форм само выдаст их с головой для всеобщего обсуждения, восторга и поздравления.
  - Кто он? - чуть слышно спросил полицейский коллегу, когда гость преодолел еще три ступени и приблизился к створкам лифта.
  - Написано, что эксперт ООН по мониторингу и прогнозированию, - тихо ответила ему коллега, и было заметно, что она только сейчас задумалась о достоверности подобного документа.
  - Фотография есть?
  - Есть, квадратная, в рыжей чалме.
  - Документ на русском?
  - Не помню, Глеб, - женщина растерялась, и перешла на менее официальный язык общения, - я запомнила чернила, буквы были написаны синими чернилами, конечно на русском, я на нерусском и прочитать бы не смогла.
  - Вы зарегистрировали его в журнал гостей? - обратился полицейский к администратору поста номер один
  - Разумеется, - тотчас ответила третья дежурная, но голос этой женщины прозвучал без должной твердости и признаков непоколебимой уверенности.
  Две женщины и мужчина в фуражке, склонились над открытым журналом, в котором с левой стороны страницы должна была быть запись об имени и номере документа гостя из ООН, но вместо нее там находилась сделанная перед самым обедом запись о паспорте некого Иванова Геннадия Ивановича, который пришел жаловаться на высокий тариф за тепло весной и осенью. И этот Иванов тут, у железной рамы, показывал пенсионное удостоверение и весьма возбужденно сетовал, что уже годами ходит и доказывает, что в октябре и апреле, при "плюсе" на улице, плата за теплоснабжение его жилища не может быть такой, как в январе и феврале, когда за окном собачий "минус". И что ничего доказать служителям дворца, взимающим налоги и подати, не смог, и ему осталось теперь сесть и написать жалобу в ООН.
  - Как быстро работают в этой жалобной конторе, - поразился стражник, - ведь часа не прошло, а они уже представителя прислали. Зачем, Оля, ты ему про ООН тут болтала?
  - Я совсем другое имела ввиду, - защищалась стражница.
  - Что, другое?
  - Имя у меня - Ольга Олеговна. И фамилия ...
  - Новоселова, на букву Н, - опередил ее коллега, - Я понял, Оля.
  - Смешной он какой-то, - стражнице хотелось объяснить, почему она так неудачно пошутила с работником "объединенных наций", - я с детства всех прошу писать письма в ООН, и все сразу запоминают, как меня зовут, но я еще ни разу не видела настоящих оттуда, из Нью-Йорка.
  - Буду знать, куда мне писать письма, Ольга Олеговна, - полицейский впервые обратился к коллеге по имени и отчеству.
  И на посту номер один воцарились бы порядок и дружеский покой, если бы служивые люди не продолжали наблюдение за гостем из "ООН". Но они наблюдали, и от их внимания не укрылось, что посетитель не умел пользоваться лифтом. Он вошел в него, но не знал, как закрыть двери и начать подъем. Лифт никуда не ехал и светился неподвижной красной цифрой в черном плафоне на стене первого этажа.
  Прошла почти минута, створки, наконец, зашумели и закрылись самостоятельно, не дождавшись команды на вознесение. Лифт продолжал стоять, а цифра номера первого этажа по-прежнему горела, не мигая и не меняясь.
  Стражники переглянулись, и мужчина в фуражке отправился помогать посетителю подняться на нужный ему этаж. Он нажал кнопку вызова лифта, створки разъехались перед ним, но в кабине было пусто. И в кабине соседнего лифта он тоже никого не нашел. И в последнем, третьем лифте - пусто.
  - Уехал, - доложил он всей дозорной смене.
  - Куда, вниз? - вопрос задала Ольга Олеговна, хотя желание озвучить его уже шевелилось на языке у каждого.
  - Наверх, - за всех ответила администратор, заполняющая журнал и выдающая пропуска.
  Спорить с ней Глебу и Ольге не хотелось, потому что они вообще с ней мало разговаривали. Не потому, что были в ссоре или испытывали к ней личную неприязнь. Хотя, если взглянуть на их отношения с ее стороны, именно поэтому они часто перешептывались преднамеренно очень тихо, чтобы она ничего не могла расслышать и понять.
  Лифты во дворце, и правда, могли опускаться вниз в цокольный этаж, как называют подвалы и полуподвалы особо охраняемых объектов. Там находятся убежища на случай длительной осады и тайный выход, играющий также роль входа, когда правителю требуется покинуть здание незаметно для слуг, чтобы не вызывать паники у своих и не попасть в руки чужих, а потом, когда минует угроза, вернуться и демонстрировать готовность и решимость разделить общую судьбу.
  Говорить о наличии подвалов и их предназначении, а также вести наблюдение за происходящим внизу страже, имеющей прямой контакт с посетителями, - запрещается.
  В приемных покоях управляющего городом на восьмом, самом верхнем этаже здания, не было видно ни одной души. Никто не стоял в длинном коридоре, что простирался по всей длине здания от одного его торца до другого. Никто не ходил по нему и не сидел у дверей многочисленных кабинетов. Да и сидеть было не на чем: мебель отсутствовала. И старомодная, из дерева и дермантина, и пластиковая с фигурными вырезами на спинках, и металлическая, с изменяемой геометрией точки посадки и большими возможностями для тех, кто желал бы в коридорах власти вращаться вокруг оси и легко скользить на роликах в нужном направлении, не вставая с места.
  Одним словом, ни одного пенька и ни одной лавочки для уставших искать правду в ногах.
  Кабинетов, между тем, в коридоре не один и не два. Имейте в виду, что их на каждом этаже примерно столько, сколько окон на фасаде здания. Эти "фасадные" кабинеты имеют вид на цирк, поэтому их занимают самые важные специалисты по экономической и финансовой акробатике. Но с тыльной стороны здания тоже есть окна, и их не меньше, чем у фасада. За каждым - кабинет с хорошим обзором тыловой части дворца, поэтому в них разместились тыловики, ведающие распределением провианта и обеспечивающие быт.
  Гость покинул лифт тотчас, как вошел в него, потому что подъемный механизм не ощутил силы его тяжести, а для включения автоматики необходим был живой вес. Техника, сработанная руками людей, всегда рассчитана на перевозку туш, сопоставимых по образу и подобию человеческим. Специально для птиц, мышей, змей или насекомых транспортные средства не создаются, так как не пользуются у них популярностью, и нет у птиц и насекомых в них никакой потребности.
  Медведи, крокодилы, бегемоты - все предпочитают движение с помощью собственных лап и когтей. Даже огромные киты обходятся всего парой ласт, когда ежедневно отправляются в неблизкий путь. И только человек испытывает желание двигаться быстрее, чем позволяют ноги, причем, двигаться, не напрягаясь, на ком-то или на чем-то, дрессируя для этого коней и ослов, или конструируя из подручных средств повозку, способную переносить его тушу по земле, воде и воздуху.
  Человек - не животное, и никогда им не был. И он об этом знает. Человек не птица и не змей. Его живой вес - это плетеная из костей и сухожилий корзина для переноски хлеба, молока и меда, которую он жаждет наполнить, но ленится таскать.
  Гость не видел необходимости в дополнительной подъемной силе, чтобы приблизиться к небесам на пару-тройку этажей. Поэтому он воспользовался шахтой лифта лишь для того, чтобы оказаться на верхних уровнях дворца по кратчайшей траектории.
  По пути к вершине он делал остановки и совершал ознакомительную прогулку по коридору, после чего взмывал на следующее деление высоты положения обитателей здания.
  Ему еще на улице показалось, что оно или малообитаемое, или его обитатели умеют тщательно скрывать свое присутствие.
  На третьем и четвертом этаже он еще видел кого-то в коридоре и замечал людские лица за прозрачными дверями кабинетов. Лица эти были напряжены, сосредоточены и устремлены в бумаги на столе или в таблицы на экране. Можно было сколь угодно стоять перед прозрачной дверью кабинета и строить веселые рожицы находящимся внутри людям и при этом быть уверенным, что они не замечают смешного посетителя за дверным стеклом: до такой степени труженики дворца на этих этажах были заняты и озабочены своей работой.
  Наверное, поэтому редкие посетители с улицы, сделав променад вдоль стеклянных дверей, исчезали из коридора, не задерживаясь. А если кто решался открыть одну из дверей и войти, недолго стоял внутри, испытывая при этом неловкость от сознания, что отрывает тружеников от их важного поприща, поэтому возвращался в коридор и исчезал из него не надолго отстав от тех, кто не делал подобной попытки.
  Чем выше был этаж, тем пустыннее становились коридоры. Двери кабинетов постепенно утрачивали свою прозрачность, зато на полу начинали появляться ковры.
  Гулять по шестому и седьмому этажу дворца правителей Тюмени уже не было смысла: нигде ни одного человеческого лица. Гость остановился на восьмом, потому что дальше подыматься было некуда.
  Жаль, что в просторном холле последнего, восьмого этажа между двумя крыльями коридора, защищенного от посторонних глаз со стороны холла массивными дверными скрижалями, никто не мог узнать, о чем думает смуглый человек в синем пальто и с чалмой апельсинового цвета на голове. Потому что ни в холле, ни в крыльях по обе стороны его не было ни души.
  А под чалмой одинокого посетителя в чалме в этот момент шевелились довольно интересные воспоминания и сравнения.
  Он видел много правителей и вождей племен у разных народов прошедших эпох. И все они искали и жаждали одиночества, но нигде не находили его в сонме слуг, родственников и соплеменников. За каждым их шагом следили десятки глаз, и за каждым углом поджидали друзья или враги, просители или попрошайки.
  От народа еще можно было отгородиться стеной, но от жрецов, охранников и слуг - нигде и ни на один час, даже в усыпальнице после смерти, не говоря уж о спальне при жизни.
  Потому что все правители подчинялись закону: жизнь первовластника ему не принадлежит. А, следовательно, каждый миг этой жизни, каждый ее признак и элемент принадлежит тем, над кем он властвует. Его кровь, его пот и слезы, его семя - священная собственность народа, потому что через него освящена и подарена народу небом и солнцем.
  А призвание слуг - беречь и хранить эту собственность. И собирать, когда она изливается наружу, своевременно подставляя женскую плоть, кувшины и горшки.
  Отсюда такое скопище желающих быть рядом и не отходить ни на шаг.
  Если во дворце не видно слуг, значит, во дворце нет власти. Однако слуги есть, и гость их видел. Так почему они скрываются за дверью, как мертвецы под крышкой гроба?
  Какая власть способна расфасовать людей по кабинетам и запереть их до обеденного часа? Только власть тюрьмы и распорядок зоны. На арестантов слуги не похожи. Чулки, прически, шпильки, аромат духов. Здесь дам намного больше, чем не дам. Так, может, это те покои, где за порядком евнухи следят? Здесь царский гарем, а не царский двор. И гостю тут не место, зря ищет он открытых глаз и губ.
  Для сераля, кстати, здание дворца расположено подходяще: водить развлечься - всего-то перейти дорогу.
  Гость предпочел бы, однако, увидеть в коридорах не цепочку послушных фигурок, семенящих ножками на цирковое представление, а шумное движение несметного количества прислуги. Он знает - это верный признак апогея власти, когда она близка к совершенству и пересекает черту абсолютного покоя.
  Вскоре в покоях станет неспокойно, и где-то в дальней комнате уже начнут душить, травить и резать. Подтянется народ из-за стены. Двор станет проходным, а коридоры превратятся в улицы. И в холле, как на площади, озвучат имя нового царя. И гул восторга покатится по лестнице, как голова отвергнутого и казненного. И вырвется из здания дворца на головы теснившихся у входа, как пламя взрыва и язык огня.
  Что есть власть?
  Это шум и рев толпы.
  Это власть над душами беснующихся, а не над их зарплатой и пайком.
  Это власть не тех, кто подписывает приговоры, а тех, кто кричит "Расстрел!".
  Вот что такое власть.
  Ярко одетый посетитель в белых шароварах под синим пальто шагал в ботинках "соломон" по ковру цвета спекшейся крови по правому крылу восьмого этажа дворца в кабинет градоправителя. Никто не мог остановить его, потому что останавливать было некому. И дверь уже была открыта настежь перед ним.
  Впрочем, если придерживаться правды, дверь действительно была открыта, но отнюдь не для него и не перед ним. Секретаря приемной градоправителя, молодую женщину по имени Лена, попросили занести в кабинет напротив под номером 804, где полчаса назад началось заседание коллегиальной коллегии коллег градоправителя, справку о наличии парковок вокруг "круглой бани", забытую верховным коллегой на своем столе.
  Лена взяла справку и торопливо понесла ее, распахнув двери прямо перед носом гостя, который в этот момент еще только читал золотистую табличку на резном дереве, свидетельствовавшую, что он приостановил шаг в правильном месте.
  Секретарь так спешила, что обежала гостя по левую руку, не разглядывая его и не тормозя. Она отворила створки кабинета номер 804 и побежала вглубь рядов сидевших перед правителем.
  Гость впервые услышал его речь: "Мы должны..., нам надо..., у нас будет...". Следующая фраза была близка по смыслу, но меняла его адрес: "Вы должны..., вам надо..., у вас будет...".Третья часть речи уводила смысл в неожиданную сторону: "Горожане должны..., горожанам надо..., у горожан будет...".
  Здесь все всем должны, всем все надо, и у всех все будет - сделал гость вывод о состоянии и перспективах города на ближайшие пятьсот лет. Он оценил уверенность горожан в завтрашнем дне, но потерял интерес к смыслу звучащих слов.
   Когда Лена вернулась в приемную, она обнаружила в нем странно одетого смуглого мужчину, разглядывающего картины на стенах.
  Картин было всего две: на одной изображен берег, по которому в сторону белого храма с куполами по узкой и грязной дороге взбиралась лошадь, запряженная в повозку. На другой - этот же берег и эта же лошадь, но взбиралась она ко второму храму, стоящему напротив первого. "Да, - отметил про себя гость, - через пятьсот лет, не раньше. Лошадь все еще на середине пути".
  - Вы к кому? - спросила секретарь Лена человека, который стоял у стены, не снимая верхней одежды и причудливого головного убора.
  - Уже ни к кому, просто изучаю полотна, - ответил посетитель вполне искренне.
  - С какой целью? Вы - художник? - Лена обратила внимание, что наряд незнакомца был намного ярче и картин, и стен, и светильников на потолке, и всего остального, что было поставлено и разложено на полках шкафов, на столе и на полу.
  - Нет, я не художник, я всего лишь знаю грамоту и умею говорить и писать на семидесяти языках.
  - Коллегия недавно началась, его не будет еще долго, - Лена бросила взгляд на внутренние двери, ведущие в покои градоправителя, - Но вы можете оставить свое резюме у меня на столе. Оно у вас с собой?
  - Он будет через пять минут, и резюме уже в его руках. Вы прекрасны и мудры, Елена, но мне - пора. Вот ключ от двери в покои вашего начальника, закройте ее и не говорите ему, что вы на секунду забыли их на столе.
  Гость повернулся и ушел, а Лена сидела, не шевелясь, и не отвечая на звонки в приемную градоправителя: она неотрывно смотрела на ключи и ждала, когда закончится коллегия.
  Судя по всему, гость действительно торопился, потому что покинул правое крыло, пересек холл восьмого этажа и вошел в левое крыло так стремительно, что пожилая женщина, вышедшая из лифта в этот момент, увидела лишь покачнувшиеся шторы и мелькнувший в окнах купол цирка, а затем услышала хлопок дверей, раздавшийся по обеим сторонам холла одновременно. Женщина поставила сумку с какими-то бумагами на мраморный пол, оперлась на палочку и стала озираться: а где же те, кто пробежали мимо?
  Гость на самое непродолжительное время появился в кабинете главы города, расположенный тут же, на восьмом этаже, как и кабинет градоправителя, но в другом конце здания. В этом городе, кроме правителя, был еще и глава. И у каждого - своя резиденция во дворце. Мир устроен сложно повсюду, но в городе, который жители считают лучшим в мире, мир устроен особенно непросто.
  Приемная главы города была во много раз меньше по размерам, чем приемная градоправителя, что самым прямым образом указывало на размер и силу власти каждого из них. Но не разницу в размерах обратил свое внимание человек, ворвавшийся разноцветным вихрем в предбанник председателя городской думы.
  - Чуть не забыл, - сказал он девушке за столом, которая смотрела на него, не моргая и не опуская пальцы на клавиатуру, - я забежал сказать, что фамилию на табличке правильнее читать не Еремеев, а Иеремиев.
  - Почему? - спросила девушка, расслышав из сказанного только то, что фамилия ее шефа на табличке указана неправильно.
  - Потому что его прадед в тридцать третьем поколении был священником в Киеве, и звали его Иеремий, а не Еремей.
  - В Киеве? - переспросила девушка, понявшая главное - ее начальника не сменили, и табличку тоже менять не будут.
  - Да, на правом берегу Днепра. Если ему это интересно, я могу сообщить подробности.
  - Сейчас он очень занят, - догадалась девушка, что посетитель просто ищет предлог, чтобы попасть на прием без записи.
  - Сейчас он не занят, а вот через семь секунд действительно будет очень занят. Включить громкую связь? - спросил человек в чалме и улыбнулся.
  Девушка не успела ответить, как в приемной, с верхних углов потолка послышался голос хозяина кабинета говорившего с кем-то по сотовому телефону: "Ты хочешь на Крит, когда? На майские, но у меня на майские не получится, я первого должен быть в городе и девятого. Я тебе перезвоню, у меня вызов по первой линии".
  Совершенно другой голос напористо заговорил в пространстве приемной главы: "Дима, откуда у тебя мой банковский шифр? И почему ты присылаешь его на бланке думы прямо во время коллегии? И с каких пор ты стал Иеремиевым?".
  Вместо ответа послышался звук буквы "э", похожий на протяжный стон или хрип. Улыбающийся посетитель поднял голову в чалме и как будто подхватил этот звук, усилил его и обратил в членораздельную речь того же тембра: "Горе тем, которые издают несправедливые законы и пишут жестокие решения. Научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову. Вы - ничто, и дело ваше ничтожно, мерзость тот, кто избирает вас".
  Теперь уже протяжное "э" отозвалось оттуда, откуда спрашивали про банковский шифр. Гость приложил к своим губам палец и сделал девушке в приемной знак молчать. Впрочем, знак для нее не нужный, потому как девушка онемела и без него.
  Человек в чалме окинул взглядом комнату, заметил картину над головой девушки, одну, но тоже с куполами и лошадью, только не на берегу, а посреди двора с косым зеленым забором, косой деревянной лачугой и косыми курами вокруг. Лицо его сделалось серьезным, он вздохнул, покачал рыжей чалмой и вышел из приемной главы города. Последнее, что прозвучало в ней - это приглушенный шепот в трубку телефона: "Что у тебя там за балаган? Кто у тебя? Зайди".
  Коридор был совершенно пуст, когда по нему мчался глава города. В холле его узнала пожилая женщина с тростью в руке, и она успела произнести: "Я к вам", но глава так спешил, что трудно было понять, заметил ли он ее. Кажется, заметил и даже что-то ответил, но не в холле, а когда скрылся в коридоре правого крыла.
  "Вот и попробуй их поймать", - сказала женщина вслух и решила встать у дверей приемной главы, где даже самый энергичный и быстрый начальник гасит скорость и на несколько мгновений становится доступен для лиц преклонного возраста и ограниченных возможностей.
  Глава 3
   Градоправитель желал срочно увидеть главу города, потому что был взволнован, если не сказать больше. А если сказать это самое больше, то надо прямо признать, что он испытывал такую сильную вибрацию обоих полушарий мозга, что она ощущалось весьма заметным тремором не только на кончиках пальцев верхних конечностей, но и в нижней части тела. Говорить, что его трясло, ломало, корчило и сводило судорогами, это, конечно, было бы впадение в крайность и излишнее преувеличение уровня его беспокойства и взбудораженности. Но то, что правителя весьма заметно потрясывало, когда он держал перед глазами листок с изображением герба города, титулом Председателя Тюменской городской Думы, подписью печатными буквами Д.Иеремиев и от руки сделанной пометкой: "karl 1759 moor 39578427 XVFHBR номер школы 29 имя учительницы Фрида", - это факт, не подлежащий оспариванию.
  Что именно изображенное или написанное на этом листке привело градоначальника в такое состояние? Ясно, что не герб и не хвосты двух зверьков, толкающих лапами друг на друга изображенное на гербе деревянное корытце с парусом. Хвосты как хвосты, у одного поднят столбиком, у другого опущен метелкой. Может, тому, у кого опущен, и обидно, однако герб был принят давно, и градоправитель опущенный метлой хвост со своим не ассоциировал.
  Тогда что же, слово "дума" в титуле? Времена Ивана Грозного давно прошли. Дума не представляет для правителя никакой опасности и не вызывает желания рвать у думских бояр ноздри, приколачивать их к воротам теремов по Московскому тракту и заливать в хайло кипящий вар за обличительные речи и призывы к мятежу, так как ни речей, ни пакостных призывов никто от них никогда не слышал.
  Быть может, фамилия под титулом настолько смутила градоправителя? Сомнительно сие. Ну, написал глава города свою фамилию Еремеев на древний манер. Увлекся модой на геральдические родословные или захотел придать фамилии новое звучание. Это вызывает улыбку, а не раздражение. Была, например, у бывшего правителя города фамилия - Куйвашев. А на каком слоге надо делать ударение, никто из тюменцев не знал. Сделают на первом, весело, ведь куй с ударением - только у нездорового фантазера вызывает болезненные воспоминания. Сделают на втором - еще веселее. Осмелились спросить, как правильно? Он и сам не знал. "Ударяйте, - говорит, - по кую, где хотите. Он для вас - и с ударением куй, и без ударения - всё тот же куй, и ничем, кроме куя, быть не может".
  Понятно, что причина тревожного состояния градоправителя не в гербе и не в фамилии, а в рукописных буковках и цифрах.
  За несколько минут до начала коллегии градоправителю позвонила его супруга, хорошая, кстати, женщина, и добавила к утреннему домашнему разговору, что она потеряла код сейфа, стоящего в их спальне на втором этаже.
  - Как потеряла, - не понял он поначалу, - код можно забыть, но потерять нельзя.
  - Он у меня был на ладони, но мне надо было привести в порядок руки перед приходом врача, и я переписала его на секундочку прямо на салфетке, а потом салфетку бросила, и шифра не стало, - рассказывала супруга.
  - Куда бросила? - начинал нервничать градоправитель, которому пора было выходить из приемной и следовать на коллегию в кабинет 804.
  - В мешок для мусора.
  - Ну, милая, что ты как ребенок, достань из мешка и посмотри.
  - Я достала и расправила, а на салфетке ничего не оказалось.
  - Значит, ты достала не ту, вытащи их все и посмотри внимательнее.
  - Я тебе самое главное не сказала, - слышался озабоченный голос супруги, - мусорный мешок я перерыла до дна. А потом пошла в ванну, но на задвижке вентиляционного окна все цифры тоже пропали.
  - Как они могут пропасть? - первые волны беспокойства зашевелились в его душе.
  У домашнего сейфа был простенький код замка - два слова и четыре цифры, которые он подобрал с таким расчетом, чтобы легко восстановить их в памяти при случае, когда они оттуда по какой-нибудь причине выпали. Имя и фамилия благородного шиллеровского разбойника, сына графа, между прочим, а в середине год рождения автора пьесы. Но если потенциальный "медвежатник" трижды неправильно наберет код сейфа, замок блокируется, и надо ввести большое количество цифр, чтобы его разблокировать. Вот эти семь цифр вместе с кодом он и записал на тыльной стороне вентиляционной задвижки в ванне. И, разумеется, показал жене, как эту задвижку отодвинуть, повернуть и посмотреть цифры, когда сейф, по причине её рассеянности, станет ей недоступен.
  Скорее всего, супруга трижды ошиблась с кодом, это уже бывало и раньше, поэтому про салфетку она придумала, чтобы оправдать леность и то, что предварительно не сверила английское написание немецких букв. А почему она говорит, что карандашная запись на задвижке пропала? Нигде больше эти цифры он не зафиксировал, потому что у него нет привычки хранить коды в блокнотах и на флешках.
  - Как колено? - перевел он разговор на травму, которую вчера получила супруга на дороге около торгового центра "Премьер".
  - Опухает, - коротко ответила жена, - скоро врач приедет, а у меня всего сто рублей.
  - Да не беспокойся ты об этом. Скажи лучше, марку или цвет той машины, что ударила тебя, не вспомнила? - повторил он вопрос, который задавал вчера, когда она уже дома, после того, как легли спать дети, рассказывала, как в последнюю секунду успела спрятаться за свою машину от лихача, что несся вдоль обочины на "чем-то одноглазом", как она выразилась, и чиркнул по бамперу, после чего какой-то кусочек стекла или пластика стеганул по ее ноге. Не сильно, но колено все же покраснело и начало ныть. А сегодня утром сгибалось уже с трудом и стреляло колющей болью.
  - У меня от этих цифр голова разламывается.
  - Температуру измерила?
  - Пока - 36,9.
  - Ясно. После коллегии я подъеду, разберемся и с медициной, и с вентиляцией.
  В таком вот настроении он отправился на коллегию, где говорил о городских проблемах, но думал о лихаче, которого уже не поймаешь, о колене супруги и этих цифрах, что она не смогла найти. О деньгах в сейфе не думал и не беспокоился, потому что не хранил в нем никаких богатств: так, на мелкие хозяйские расходы, овощи-фрукты, разные продукты, на игрушки и косметику - тысяч пятьдесят-сто, не больше.
  И тут его подчиненные завели речь об этой "круглой бане", которую, оказывается, нельзя сносить, потому что эти развалины - памятник архитектору-конструктивисту, умудрившемуся спроектировать здание без прямых углов. И что есть ярые противники сноса, и уже кто-то грозится акциями и требует устроить плебисцит. Или референдум? В общем, что-то нудное и долгое, гораздо продолжительнее, чем удар ковшом.
  Градоправитель уверенно себя чувствовал, когда шла речь об операциях с акциями, потому что познал банковское дело и умел производить трансферты одних водяных знаков в другие, более ценные по окрасу и номиналу, но в акциях протеста разбирался плохо и шума не любил.
  Он попросил принести справку с цифрами наличия парковочных мест вокруг развалин бани, уже подготовленную и просто забытую им на столе после разговора с супругой.
   Вбегает секретарша Лена и кладет ему под нос вот это: семизначный шифр кода разблокировки его домашнего сейфа, записанный им лично карандашом лишь в одном месте - на тыльной стороне задвижки вентиляционного окна в его ванной. Номер, который не помнит даже он сам. И этот разбойник Карл Моор тут же, в английском написании вместе с годом рождения немецкого поэта Шиллера.
  Да черт бы с ними, с этими цифрами, разбойниками и поэтами, но в принесенной бумаге еще и указано секретное слово и ответы на проверочные вопросы пароля его банковского счета. А там хранится не мелочь на овощи и фрукты.
  Кто отследил его персональную кодировку пароля и для чего, гады, они это сделали?
  Вопрос стучал в его сознании, а в подсознании вихрь паники уже закручивал в свою воронку черные клочья надвигающегося облака страха.
  Он работал раньше в самом крупном банке Тюменской области и отлично знал, что тайны вкладов не существует в принципе. Если данные введены в память компьютера, значит, они уже утратили свою конфиденциальность и могут быть известны неограниченному числу лиц. Компьютер, в отличие от человека, не испытывает симпатии или антипатии к тому, кто умеет говорить на его языке, поэтому не принимает решений, дать или не дать ответ на запрос по признаку, хороший собеседник задает вопросы или плохой, можно этому собеседнику довериться или надо отмолчаться ввиду его подозрительно грязных рук на клавиатуре.
  В каждом банке есть сотрудник, который, если перед ним поставить такую задачу, будет знать пароль счета любого клиента, помеченного как особо важного и нужного. А дальше в банке пара человек решают, привязать к нему дешифровальную электронную ниточку или оставить его счет без своего пристального внимания.
  Но он как раз и есть один из этой "пары человек" в самом крупном тюменском банке. И команды на дешифровку своего счета никому не давал. А кто давал? Зачем? С какой целью?
  Хотите почувствовать то, что творилось в голове градоправителя? Представьте, что вашу душу вывернули наизнанку пред всеми, с кем вы живете, работаете и общаетесь. И все увидели, что у вас там припрятано.
  Увидели не там, на небе после смерти, откуда содержимое ваших потаенных ящичков и секций не различимо оставшимся внизу: в притворе поднебесья телекамер нет. Все наблюдают ваш интим в реальном времени, здесь и сейчас, когда вы живы. Сняли покров вашей кожи, обнажили сердце, и в чувства ваши окунают руки, и корни ваших слов из мозга достают.
  Впрочем, к чести градоначальника, он почти не выдал собравшимся коллегам своего состояния. Они заметили, разумеется, как дернулись его губы, и потемнело лицо, когда он взял в руки бумагу. Но... но мало ли какие бумаги приносят секретари своим начальникам. Может, срочное сообщение о взрыве газа в жилом доме или сигнал из столицы о вылете борта номер один - есть много бумаг, которые, попав в президиум, останавливают привычный ход заседания органа власти.
  Когда градоначальник встал и, ничего не объясняя, покинул коллегию, у его подчиненных даже поднялось настроение, потому что уже не надо было внимательно слушать, кому еще они что-то должны и обязаны.
  В своих покоях ему удалось успокоиться и восстановить контроль над эмоциями. "Нас было двое, а теперь, значит, трое, кто может раздеть клиента и заглянуть в нутро его ларца, - размышлял градоправитель, - а Диме поручено мне об этом сообщить. Почему Диме, а не сам? Почему именно сегодня? И чего ради, Дима выбрал самый не подходящий для этого момент? Или специально, когда я восседаю, а все мои сидят передо мной? Мол, главный здесь уже не я, а он, который тоже много знает, и кому все это будет отдано: комитеты, департаменты, управления и счетная палата, которая и так под ним. Все рычаги в одних руках - понятно, не дурак. А я куда?
  Градоправитель мог бы еще долго раскладывать произошедшее на мелкие детали для глубокого осмысления каждой из них, чтобы нащупать правильную для него линию ответного поведения. Однако, взглянув еще раз на бланк городской думы с диминой приписочкой, вскипел: "А на простом клочке бумаги он что, не мог показать мне мой пароль? Зачем официоз сюда приплетать, напугать захотелось? Ну, посмотрим сейчас, какое из него пугало".
  И градоправитель набрал номер мобильника главы города.
  Когда после этого звонка глава города бежал по коридору, в его голове вздрагивала и подпрыгивала одна мысль, и она текла по древу в конкретном направлении: что за шифр и чьего банковского счета упомянул градоуправ? Почему он назвал этот счет своим? Какие деньги он, как глава города запулил из бюджета не туда, куда нужно, и в чем прокол?
  Мысль то была одна и узкого направления, но чувства он испытывал на бегу весьма широкого спектра. По интонации звучащих в трубке вопросов сразу было понятно, что градоуправ не просто зол, а очень зол. Они знакомы давно, и много лет работали в одном банке. Глава служил в нем юристом и такую интонацию голоса руководителей слышал всего два раза за все время. Первый раз, когда по недосмотру юридической службы банк потерял со счетов вип-клиентов миллионы, а второй раз, когда в начале кризиса банк потерял всё. Вот тогда с ним разговаривали, еле сдерживая желание обозвать его самыми худшими словами. И не могли сдержать это желание, произнеся ругательство неслышно для него шипящим и угрожающим рычанием. Он само слово не слышал, но угадал его по яду на губах.
  Банк выплыл благодаря спасительному кругу государства и хваткости директора, увидевшего, кто может этот круг кинуть, куда он полетит, и где его ловить.
  С тех пор с деньгами банка было все в порядке, а те, кто помогал поймать круг и удержаться за его юридические канаты, обрели почет, доверие и статус. Но интонацию человеческих отношений, когда после крушения все идут ко дну, когда каждый сам за себя и некогда жалеть других, он запомнил и ее узнал.
  Интонация человеческих отношений - это что за интонация? И человеческих ли? Во время первой мировой войны немцы захватили в плен американский транспорт с тысячей лошадей-мулов на борту. Морякам разрешили сесть в шлюпки и покинуть корабль. Все кинулись к шлюпкам, кроме нескольких погонщиков, которые не смогли оставить своих мулов в беде. Их предупредили, что корабль будет взорван. Погонщики стояли среди животных, гладили их по мордам, и бросить, шагнув в шлюпку, не смогли. Они утонули вместе с мулами на глазах моряков двух воюющих стран.
  Это какие отношения?
  Но мы отвлеклись.
  Председатель думы понял, что его бюджетники направили деньги куда-то не туда, куда надо, или не столько, сколько было оговорено с градоправителем. На дороги? Нет, вбили в бюджет, сколько договорились. Благоустройство? Лично сверял, цифры соответствуют. Арт-Палас? Была проблема, но 30 миллионов нашли и запланировали, уже докладывал об этом. Что еще, по ветхому жилью или фенольным домам что-то путанули?
  Ошибиться могли, но зачем так паниковать. Более всего не понял председатель думы в телефонном разговоре с градоправителем этого неожиданного наезда: при чем тут "делают мерзость, избирающие вас"? На кого намек? Ясно, что не на избирком или избирателей, те никого не избирают и мерзость, стало быть, не делают. Кого подразумевал градоправитель, себя? Или...
  Он вбежал в приемную и сразу же направился к двери в кабинет градоправителя, не спрашивая ни о чем секретаря Лену. Ее это не удивило: несколько минут назад сюда точно также вбежал сам градоправитель, поэтому было логично и естественно, что глава города тоже двигался без вальяжности в жестах и походке.
  Лена сидела молча, потому что сегодня явно было лучше молчать, чем щебетать, о чем ее и предупреждал тот странный посетитель в рыжей чалме.
  Глава вошел в кабинет, быстро дошел до стола градоправителя и встал перед ним с левой стороны стола, спиной к окнам.
  - Объясняй, - и хозяин самого большого стола в здании положил перед ним бумагу с гербом.
  Глава города прочитал написанное и ничего не понял. Прочитал еще раз: английские и русские буквы, цифры, школа, Фрида - откуда всё это? Внизу его роспись. Фамилия исковеркана. Он никогда в жизни не видал такой фамилии.
  Начал читать короткую записку вновь и тут до него дошло, что это его почерк и роспись внизу тоже - его. Лицо у него загорелось волнением, и он с напряжением, на который только был способен его мозг, крутил и проворачивал в голове, когда он это написал?
  - Объясняй, чего молчишь? - повторил градоправитель, - что хотел сказать, то и говори.
  - Я не знаю, но я, кажется, это не писал, - ответил глава, и было видно, хотя он и стоял спиной к окну, как покраснело его лицо.
  - Тебе кажется, - усмехнулся градоправитель тому наивному детскому приему, с помощью которого председатель думы пытался увильнуть от ответа, - кажется у пчелки в попке, Дима, а если ты мне посылаешь такой вот документ, скажи, для чего ты его посылаешь, и что тебя просили мне передать кроме этого.
  - Я этого не посылал, - уверенно сказал глава.
  - А кто посылал? - продолжал допрос градоправитель, который уже почувствовал, что у главы в голове замешательство, и глава в голове, быть может, жалеет о содеянном и готов к процедуре раскаяния.
  - Не знаю, первый раз ее вижу.
  - Почерк твой?
  - Мой, но писал не я.
  - А кто, Лена?
  - Не знаю, но этот шифр и такую фамилию внизу вижу в первый раз. Уж фамилию бы свою новую точно запомнил, - голос председателя думы стал звучать смелее.
  - Хорошо, давай спросим у Лены, - и градоправитель позвал секретаря.
  - Вот письмо, Лена, подойди, посмотри, - сказал градоправитель секретарше, стоящей в дверях, и взял бумагу из рук председателя думы, - кто его принес тебе?
  Женщина приблизила листок к глазам, быстро прочитала короткую записку и ответила, что такого документа у нее не было.
  - Но ты же принесла его мне на коллегию, - с удивлением посмотрел на Лену градоправитель.
  - Я вам справку о парковочных местах приносила, которую вы попросили, - заметно волнуясь, но четко и уверенно ответила женщина.
  - А этот как ко мне попал? - спросил хозяин кабинета, но непонятно, у кого, у председателя или секретаря. Поэтому и председатель, и секретарь не стали отвечать.
  В кабинете стало тихо. Хозяин молча сидел, сворачивая листок с гербом вполовину, потом в четверть, в осьмушку и, наконец, в шестнадцатую часть первоначального формата. Приглашенные молча стояли. И каждый в кабинете напрягался в попытке вспомнить, что он делал час назад: что говорил, что писал, куда ходил, к кому ходил и что носил.
  У градоправителя зазвонил телефон. Кто говорит? Слон.
  Градостроитель встал и вышел из-за стола, отвечая в трубку коротко и односложно: да, нормально, конечно, хорошо, спасибо. Он обошел молчавших гостей и направился к дальнему окну своего кабинета, где звуки разговора не слышны присутствующим. Уже оттуда он спросил присутствующих:
  - Кто у нас сегодня с визитом из Организации Объединенных Наций?
  Председатель думы пожал плечами, а секретарь сделала знак головой, что - никого.
  - Никого, мои говорят, - продолжал телефонную беседу градоправитель, - кто говорит? Дима у меня и Лена. Понял, сейчас выясню, хорошо, обязательно, позвоню и всё доложу.
  Градоправитель вернулся к столу и положил на него свой мобильник.
  - Губернатор спрашивает, почему мы не сообщили ему, что в мэрии работает представитель ООН. Какой еще представитель, где работает, у вас, что ли? - он посмотрел на главу города.
  - У меня нет в графике ООН, - растерялся глава.
  - Ему уже из администрации президента позвонили, - кивнул градоправитель в ту сторону, где лежал на столе его мобильник, - просили сообщить цель и программу визита делегации из Нью-Йорка и кто приглашающая сторона, а он в ответ объяснял им что-то про инновации и инвестиции. Губер сказал, что если еще раз так подставим его, какие-то подвязки будут на головах наших, что будем мы перед ним рыдать и плакать, таять от грехов и воздыхать друг перед другом. Короче, Дима, форс-мажор, какая-то проверка в нашем городе. Разбираться между собой будем после. Лена, быстро мне всё, где и у кого ооновцы.
  Лена вздрогнула, но не сорвалась с места и не помчалась набирать телефоны всех городских управлений и департаментов. Председатель думы, уходя, обернулся и увидел, что секретарь ждет, когда в кабинете не будет никого, кроме градоправителя. "Что-то знает, но не хочет говорить при мне, - догадался он и продолжал думать на эту тему даже тогда, когда пересек холл и вошел в "свое" крыло здания, - может, поддельный документ, шифр, международная инспекция - это звенья операции по отстранению меня от должности за полгода до выборов городской Думы. Разумеется, по моему собственному желанию. А если это провокация, и нас с помощью подделок сталкивают лбами? Или проверка на лояльность и преданность? Черт меня дернул согласиться тогда на уговоры и пойти в эти депутаты. Надо, надо... Банку надо..., директору надо... А мне надо бегать бобиком по восьмому этажу?"
  Секретарь Лена не зря задержалась в кабинете своего шефа. Она решила признаться во всем. Нет, ну не во всем, конечно, ни одна женщина никому не признается во всем. Да и хорошо, что не признается. А вот признать свою вину частично - всегда имеет смысл, потому что можно смело рассчитывать на смягчение наказания.
  - Я видела его, - сказала она шефу.
  - Кого? - шеф тут же пошел к Лене, поняв, почему она задержалась.
  - Сотрудника ООН.
  - Где? - подошел к ней вплотную градоправитель.
  - У нас в приемной. Думаю, это он. В синем пальто, каких я раньше не видела ни у кого, и в шляпе, похожей на чалму.
  - На чалму? В моей приемной? Когда?
  - Когда вы были на коллегии.
  - Что он делал?
  - Рассматривал картину.
  - Картину чего? - не понял градоправитель.
  - На стене, картину на стене, - объяснила Лена.
  - Так, и что говорил, как представился?
  - Никак.
  - Подожди, он зашел, посмотрел картину и ушел, так что ли? - засомневался градоправитель.
  - Да, посмотрел и ушел.
  - Ерунда какая-то. Сотрудники ООН так не работают. Они бы эту картину попросили подарить. Кстати, а это был не вор?
   - Вроде, нет.
  - Этот сотрудник тут нигде не шарился?
  - Я же все время была в приемной.
  - А когда документ на коллегию заносила?
  - Он уже ушел, и я закрывала приемную на ключ, - сказала Лена так, как ей советовали. И не зря советовали!
  - Ладно, Леночка, беги и узнай внизу на вахте, кто у нас тут был из ООН. Подключи Гулю из пресс-службы, вместе обзвоните общественников этих из городского Совета, экологов и по национальному согласию, а я своих замов быстро расспрошу. Через полчаса мы будем все знать.
  Настроение у градоправителя, вопреки сложной и неоднозначной ситуации, медленно, но верно поползло вверх. Он уже не сомневался, что "делегация ООН" - это прикрытие операции спецслужб. "Будут чистить счета", - легко и безошибочно сформулировал он ее цель в самых общих, но уже хорошо знакомых ему по прошлой работе, чертах. Потому что других серьезных целей он у операций спецслужб не замечал.
  На любого начальника давит не сам факт проверки, а неясность ее запланированных результатов. Как только начальник поймет, во что ему обойдутся выводы проверяющих, он, как правило, вздыхает с облегчением.
  Через полчаса сведения о визите иностранца во дворец градоправителя удалось собрать. Он был один, без переводчиков и помощников. Никакую документацию показывать не просил, свои документы не оставлял. Посетил приемные главы города и градоправителя. Обладает аппаратурой для прослушивания и воспроизведения. Время прибытия и ухода удалось скрыть. Личные данные зафиксированы не были. Подозрительных действий не совершал, в контакт ни с кем из руководящего звена не вступал.
  Можно было докладывать "наверх" и градоправитель доложил.
  - Что думаешь, - спросил губернатор, выслушавший доклад, не перебивая.
  - Думаю, работают наши.
  - Понял, подъезжайте, - предложил губернатор.
  - Есть кое-какие детали.
  - Тогда вечером, в семь, я жду вас у "Потаскуя".
  - Хорошо, - ответил градоправитель, знавший, где находится этот ресторан: в двух шагах от служебного выхода губернаторской резиденции.
  На том пока и порешили.
  Детали, конечно, были и были они тревожны, но одна деталь не вписывалась в предполагаемую версию происходящего: зачем человек в чалме так упорно рассматривал картины на стенах?
  Градоправитель вышел из кабинета и оглядел стены приемной.
  - Эта? - спросил он у Лены.
  - Эта, - лаконично ответила секретарь.
  "Река, берег, храм. Что тут могло заинтересовать службиста?" - спрашивал сам себя градоправитель.
  Он вышел в пустой коридор, затем в холл, открыл дверь в крыло главы города и направился в его приемную, чтобы увидеть вторую картину, у которой долго стоял службист. В приемной сидела какая-то бабушка с сумкой у ног и палочкой в руке. Девушка, работающая у главы секретарем, дала ему знать, что пришел градоправитель, и глава города тоже вышел из своего кабинета в приемную.
  Теперь они вдвоем смотрели на висящую над головой девушки картину. "Поленов, московский дворик", - сказала им девушка название полотна, которым сегодня почему-то тоже заинтересовались первые лица города.
  - Московский, говорите, - впервые, наверное, за весь день улыбнулся градоправитель, - тебе понятно, Дима, из какого Нью-Йорка прибыл наш замечательный гость в чалме?
  - Понятно.
  - Сегодня в семь, поедем отсюда вместе, - сказал градоправитель и пошел к выходу.
  Но тут со своего места поднялась бабушка и торопливо заговорила:
  - Кочетова Любовь Михайловна, жительница Тюмени, вдова подполковника, с утра жду приема. Я обращалась от имени моей воспитанницы, матери-одиночки, и ее ребенка, который остался без отца. Я вам писала жалобу, - посмотрела вдова на главу города,- и вам писала, - повернулась вдова к лицу градоправителя, - у нас мошенники по суду отобрали землю в дачном кооперативе "Русское поле". Я везде обращалась, и в Верховный суд, и в прокуратуру, и в МВД, и к губернатору, и к президенту. Теперь вот в международную организацию написала. Никто одинокой матери и ребенку не помог. Вот у меня какая сумка ответов одинаковых. Что мне делать? Скажите, что мне еще делать, чтобы добиться справедливости?
  Глава города и градоправитель переглянусь, но промолчали, не зная, кому из них, а главное, что отвечать бабушке из "Русского поля".
  - Я же записала вас, Любовь Михайловна, на прием. Приходите завтра, к одиннадцати утра, - выручила начальников секретарь приемной.
  Так бабушка или более важные городские события - причина появления в здании напротив цирка любителя художественных картин? Многое, очень многое надо было обсудить на троих сегодня вечером у "Потаскуя".
  Глава 4
  Каким образом гость в синем пальто покинул здание градоправителя, осталось неизвестно. Некоторые полагают, и не без основания, что он выбрался наружу через подвал, воспользовавшись потайным выходом. В таком случае, он не мог встретить на своем пути ни одного свидетеля, и поэтому никто не сообщил, что видел движущийся объект, срочно покидающий дворец в одних белых подштаниках с накинутым на плечи синим покрывалом и рыжим полотенцем на голове.
  Но даже если бы случайный свидетель оказался в нужный момент в подвале и действительно видел неизвестного, пробирающегося не публичным образом по секретному лазу из охраняемого здания на улицу, стал бы он рассказывать об этой встрече? Разумеется, нет. Как бы он объяснил свое "случайное" нахождение там, где могут находиться только верховные правители, да и то в случае большой нужды, возникшей сразу после появления угрозы их жизни?
  Ну, хорошо, допустим, свидетель настолько был переполнен впечатлениями от встречи, что выложил их содержание первому встречному начальнику службы безопасности дворца, чистосердечно признавшись, что давно пользуется тайным выходом для целей входа и проникновения. Причем, не один, а с друзьями. И с друзьями друзей, и вообще - обширной компанией, включающей в свой состав даже подружек друзей и их многочисленных родственников.
  Что сделал бы в этом случае первый встречный начальник службы безопасности? Наложил бы на всех, включая себя. Именно наложил и никак иначе. Обет молчания. Затем получил бы повышение по службе и немедленно покинул бы этажи дворца правителя переводом на дальние рубежи, согласно его просьбе и положениям Указа о ротации.
  При любом раскладе, с наличием свидетеля или в безналичной форме получения информации, тайна незаметного исчезновения гостя из коридоров восьмиэтажного здания градоуправления осталась тайной, как для обитателей коридоров, так и тех, кто проводит свои дни снаружи.
  Не стоит преувеличивать значение и важность для горожан этой тайны. Если они чему-то удивились, то отнюдь не тому, что некто неизвестный попал в царские палаты дворца или выпал из них. Это - рядовой случай, регулярно повторяющийся и потому давно ставший обыденной практикой. Их удивило совсем другое: почему гость не придал своему визиту никакого официального статуса. Пришел, потолкался вдоль стен, как обычный посетитель, и пропал, как пропадают из здания все другие рядовые горожане - без торжественных проводов и гулких речей о перспективах широкого сотрудничества и глубокого взаимопонимания.
  Именно это обстоятельство рождало в сознании горожан, причастных к хранению и распространению сведений секретного характера, ощущение двусмысленности происходящего, будило воображение и наводило на фантастические мысли о предстоящих последствиях.
  Вполне вероятно, что жители города, ответственные за содержимое секретных папок, обладали слишком большим количеством вложенных в них документов и прикрепленных файлов. Информации было так много, что она переполняла головы носителей и расплескивалась буквально всюду, не смотря на предпринимаемые меры предосторожности и попытки сохранить равновесие голов в строго вертикальном положении. По брызгам капель легко можно было узнать содержимое любой головы, хранящей городские тайны, но горожане проявляли сдержанность, и случись, какая голова чихнет, и брызги попадут в лицо идущим навстречу, идущие навстречу доставали платочек и ободрительно желали чихнувшему: "Будьте здоровы!".
  Быть причастным к тайнам города - приятный бонус цели бытия. Чем ближе к тайнам, тем выше дивиденды, просторней дом и больше лошадей пасется под капотом за воротами. Если у города нет тайн, в этом городе незачем жить. Здесь некуда стремиться и некого искать. Не о чем договариваться и нечего предлагать. Не у кого брать и некому нести. Не с кем замутить и негде порешать. Запредельно скучно в городе, где никто не толкует загадочное и не плетет кружево очевидного.
  Чему радоваться в обществе усталых пчел, уснувших на ночь после медосбора, которым недосуг шептаться и жужжать, зачем приехал пасечник, и почему над пасекой повеяло дымком?
   Что увлекательного в муравейнике зимой под шапкой снега, где коллективный разум и общины дух утратили энергию движения и превратились в лед?
  Если город - лучший на земле, у него должно быть так много жгучих тайн, что остальные города и веси - обзавидуются.
  Гость действительно покинул здание городской управы, но сделал это весьма традиционным способом - по парадной лестнице мимо двух бабушек у гардероба по правую руку выходящего и трех стражей по левую. Почему же никто у "калитки" не заметил его? А кто вам сказал, что его выход остался незамеченным? Руководительница пресс-службы Гуля, женщина тонкой восточной красоты и наблюдательности, сразу обратила внимание на иностранца, шагающего к выходу с улыбкой на лице. Не часто встретишь человека, в приподнятом настроении опускающегося вниз по ступеням дворца и с улыбкой покидающего его анфилады и альковы. "Все иностранцы счастливы одинаково, а каждый счастливый тюменец счастлив по-своему", - попыталась Гуля сформулировать базовый принцип и центральный стержень увиденного события и застучала каблучками по зеркальному полу вестибюля в сторону лифта. Ее кабинет находился на первом этаже, для более тесной связи с массовой информацией, а кабинет, куда она направилась по срочному вызову - на самом верху, где знают, как распорядиться собранными фактами, что из них приготовить, до кого донести и кому доставить.
  Интуиция прекрасной восточной женщины подсказала ей, что о мимолетной встрече с иностранцем и его улыбке не надо сообщать наверху. Не всё, что происходит внизу, должно быть известно верхним этажам. Не всё, что происходит наверху, опустится вниз и потечет по цоколю и ниже. Такая у нее работа, и она в ней кое-что понимает. Градоправители меняются один за другим, а Гуля - всегда на своем посту.
   Специалист по связям - это вам не сваха и не сводня. И не колода карт в руках цыганки, метнувшей Даму для Валета. Это - камертон в руках настройщика, натягивающего струны для аккорда, это - звук гармонии общественных песнопений. Без специалиста по связям скромный и стыдливый Паблик никогда не решится на свидание с застенчивой красавицей Рилейшен. Их сердца не пронзит стрела любви, у них не будет объятий брачной ночи и наслаждений медового месяца.
  Их засунут в восьмиэтажную коробку с флагом и скажут: давайте, сделайте это по-быстрому, пора делить материнский капитал.
  До семи часов пополудни, то есть до часа встречи губернатора, мэра и главы города у ресторана "Потаскуй", оставалось порядочно времени, и гость пожелал совершить ознакомительную прогулку по городу, обозначенном в его командировочном удостоверении как лучший город земли. Куда ему следовало пойти в первую очередь? Не могли бы вы подсказать ему направление движения хотя бы ориентировочно?
  Полагаю, первое, что вам пришло в голову, отправить гостя в музей смотреть скелет мамонта - самый крупный скелет вымершего животного из всех доселе найденных. Но позвольте, начинать знакомство со скелета - не слишком ли мрачновата отправная точка маршрута? Гигантские кости, огромный череп, пугающие бивни и рядом - живые крохотные люди, пытающиеся представить, как их предкам на такое страшилище надо было охотиться с деревянной палкой в руке.
  Зачем они рисуют картину охоты в своем воображении? Их предкам на "такое" охотиться уже было не надо, а те, кто бегал за мамонтами с палкой, вымерли вместе с ними.
  Разве предки лучшего города земли могут быть звероподобные и косматые? Если вы настаиваете на этой версии своей истории, пожалуйста, но гость имеет другую точку зрения на происхождение видов, поэтому предпочитал держаться от любых скелетов, включая тонну костей шерстистого мамонта, подальше.
  Надо обязательно показать гостю набережную реки Ту, воздвигнутую только что из гранита. Такая мысль, наверняка, мелькнула в головах патриотично настроенных жителей Тюмени. Согласен, надо, но что там делать и на что смотреть в марте, когда повсюду или еще снег, или уже грязь, а на реке пустынно, зябко, одиноко?
  А, тогда пусть погуляет по Цветному бульвару, там не одиноко и полно детей! Так подумали? И ведь, правильно подумали. Как раз на этот бульвар гость и смотрел с любопытством, выйдя из здания управы и заметив на фоне солнечного неба ра-дугу колеса обозрения.
  Прогулявшись по бульвару из конца в конец, гость ощутил прилив восторга. Все присутствующие с пониманием смотрели на его одежду, потому что бульвар начинался с бронзовых фигурок клоуна Никулина в коротких штанишках и его дружка Карандаша в штанишках по самый пол. Любой иностранец, в набедренной повязке из Африки или с узлом простыни на голове из Индии, на их фоне смотрелся вполне прилично одетым.
  Бульвар представлял собой городской квартал с широким подиумом в центре по всей длине. Вдоль подиума стояли просторные деревянные лавки в орнаменте кованой стали и литой чугунины. Гуляющие делятся на две половины: те, которые ходят и те, которые сидят на лавках и рассматривают идущих. Этот процесс демонстрации и просмотра увлекателен для тех и других. Те, кто устал гулять глазами, встают с лавок и начинают ходить. На освободившиеся места присаживаются уставшие гулять ногами и самым внимательным образом наблюдают за теми, кто занял их место на подиуме. Затем они вновь меняются ролями.
  Режиссера нет, ведущего нет, но движение на подиуме не прекращается ни на минуту. Музыка играет даже ночью.
  На Цветном бульваре каждый - и зритель, и актер. Действие идет непрерывно, показ - бесплатный.
  Вы когда-нибудь наблюдали за движением маятника в больших напольных часах? Казалось бы, одно и то же движение блестящей блямбы: туда-сюда, туда-сюда. Никакого различия, никаких перемен, но как завораживает! А теперь представьте, что блямба меняет цвет и форму, превращается то в длинноногую красавицу, то в толстенького кривоногого пузана, то смотрит на вас прекрасным женским личиком, то мужской мордой губастого стрекозла.
  Глаз не оторвешь от подобного зрелища, в котором, при желании, самому можно стать маятником и приворожить все взгляды к своей персоне.
  Есть на бульваре и фонтан с полуобнаженными нимфами, и ряды ресторанов по обе стороны подиума, но не рестораны и застывшие в одной позе нимфы привлекают сюда горожан, и даже не аттракционы, которые тут тоже имеются, а движение живого маятника - туда-сюда, туда-сюда. Живые нимфы, не менее обнаженные, чем бронзовые, красавцы атлетического сложения, ангелочки дети, снующие повсюду - вот что манит сюда горожан обоего пола всех возрастов и рода занятий.
  Людей посмотреть и себя показать - нет цели более притягательной в часы досуга, и бульвар - то самое место, где её легко достичь.
  Присмотревшись к горожанам, гость сделал неожиданный для себя вывод: тюменцы - его соплеменники. Они смуглы, черноволосы, большеглазы и гортанный звук их речи ему знаком по многочисленным переходам вдоль берегов южных морей от Эфиопии до Арамеи. Даже черты поведения гуляющих показались ему близкими и узнаваемыми: молодежь держится шумно и задиристо, те, кто постарше, наоборот, стараются шагать по бульвару чинно и благообразно, торжественно ведя за собой три, четыре, а то и пять нарядных малышей.
  Заметил ли гость на бульваре представителей малознакомых ему народов Сарматии и Скифии, культура и традиции которых его интересовали в данный момент больше? Заметил, но не успел рассмотреть, потому что они пробежали колонной по двое от одного конца подиума до другого слишком быстро и, причем, молча, а потом исчезли и больше на бульвар не возвращались. Кажется, они были одеты в черное, но спортивная на них была форма или какая-то другая, понять с одного раза ему не удалось.
  Почему колонной и почему бегом? На бульваре, где остальные прогуливаются неспешно и нестройно. Гость напряг память, и в ней всплыли многочисленные примеры подобного движения по неизвестным землям передовых отрядов великих армий прошлого. Марш-бросок, разведка на ходу, занятие высот, окружение столицы и - очередной народ в капкане под пятой. И той же тактикой держать в повиновении на протяжении столетий. Марш-бросок, сбор дани, наказание за скудность подношений, казнь возмутившихся, поджог жилищ посмевших взбунтоваться, оковы на руки и в плен всех родичей, оставшихся в живых на неостывших углях.
  Как вихрь налетели и исчезли, но не забудет племя в самом дальнем уголке владений, кто у него царь и чьим рукам здесь всё принадлежит.
  Отряд бегущих вместе по бульвару - это авангард очередной армии завоевателей или карательный поход властителя плодоносных земель по берегам реки Ту для демонстрации силы новым поселенцам и объявления сбора ясака? - начал было размышлять гость, но вовремя остановил поток своего сознания. Какие завоеватели, какой ясак - давно уж минули те века.
  Далекие предки жителей Тюмени, разумеется, совершали такие походы, как только таял снег, и реки становились полноводными. За ясаком не гнушались приплыть за тридевять земель и предки их предков. Весной садились в струги и вперед, к истокам рек и всех земных богатств. Кого-то грабили и убивали, кого-то миловали, но к поздней осени спускались по реке с вязанками пленных рабов и кучами добра по самые борта. Так поступали все, и египтяне, и греки, и персы, и скифы тоже, покинув степь и пересев из седел на весельные баки.
  Могут ли у лучшего города земли быть завоеватели и властители? Могут и даже должны, - сам ответил гость на свой вопрос, - потому что таковые были в Фивах, Иерусалиме, Вавилоне, Тире, Афинах, Гелиополе, Риме и далее по списку лучших городов. В Париже и Москве они тоже наличествовали не в такие уж и давние времена. Если Тюмень завоевана, то кем? Откуда явилось племя жестоковыйное и покорило красу и гордость мира? Кто деспот солнцеликий? Чьим именем он наречен?
  Гость тут же припомнил все увиденное и услышанное сегодня во дворце градоправителя и вынужден был признать, что кое-что похожее на царские покои он там заметил, но признаков величия и мирового господства не узрел. Так может, лучшему городу земли еще предстоит пасть под натиском невесть откуда взявшегося врага? И люди в черном, бегущие попарно, его передовой дозор? А почему они были безоружны?
   Гость никогда еще не видел, а видел он половину мира и две стороны света, чтобы завоеватели брали города с разбегу, но без оружия. Поэтому проводил взглядом колонну: не ко дворцу ли она направляется на дерзкий штурм ступеней царской лестницы и входных ворот с рогами из блестящего металла.
  Черная колонна добежала до цирка и свернула направо, огибая клоуна Никулина, стоящего с дурацким выражением лица и растопыренными руками, вопрошающего немым взглядом: вы куда?
  Штурма не последовало, бегущие убежали, и в каком направлении понесли колонну быстрые ноги умеющих бегать, гость увидеть не смог. Вот поэтому ему и захотелось оказаться на вершине колеса обозрения, чтобы наблюдать за дальнейшим маршрутом парнобегущих. Вознестись в люльку, плывущую по небу, ему не составило бы никакого труда, но что подумали бы люди на бульваре, увидев человека в люльке и оператора, кричавшего ему снизу нечто неприличное и, скорее всего, матерное. Поднялась бы паника, приехали бы спасатели, подиум бы опустел, народ бы скучковался внизу и тыкал в небо пальцами. А дети бы дергали родителей за руку и спрашивали: папа, а дядя оттуда прыгать будет?
  - Кажется, вы собирались протестировать работу электродвигателя и смазать вал редуктора? - спросил гость у оператора в спецодежде с надписью "аттракционы" на спине, задумчиво разглядывающего пульт управления колесом обозрения.
  - Кажется, собирался, - ответил оператор, не отводя взгляда от пульта.
  - Давайте протестируем.
  - Давайте, - согласился мужчина в спецовке и первый раз мельком взглянул на подошедшего к нему собеседника.
  - Вы механик? - недоверчиво глядел оператор на синее пальто и рыжую шапочку человека, предлагавшего ему начать весенние регламентные работы по техническому обслуживанию агрегатов.
  - Я от фирмы производителя систем обозрения, - ответил гость.
  - Понятно, - сказал оператор, зачем-то перекрестился и перевел рубильник в верхнее положение. Автоматические предохранители сохранили спокойствие и целостность.
  - Иди к редуктору, если что, махни своей рыжей шляпой, попробую дать на него напругу, - приказал оператор "механику".
  Гость занял позицию у помоста. Поток энергии ударил в мертвое замерзшее железо. Раздался стон и скрежет металлических зубов, и колесо дернулось с места, почувствовав крутящийся момент. Примерно так же запускают мироздание перед началом нового витка, когда из праха земного воскресает бренная плоть человеческая к расцвету вечной нетленной жизни весны, и когда тернии земли облекаются цветом вечности.
  Взглянув на колесо, оператор обнаружил "механика" уже сидящим в люльке и плавно поднимающегося к облакам. "Если представитель фирмы-изготовителя не боится прокатиться, значит, все работает нормально", - сделал он вывод и кнопку аварийного отключения нажимать не стал.
  Что видел гость с высокой точки?
  Видел город, не сказать, чтобы большой, но и крошечным который не назовешь. Река разделила его на две неравные части. Меньшая - в болотах на низком берегу, большая - в болотах на высоком. Ничего удивительного, долины рек везде - болото, священный Нил тому пример, а Тигр с Ефратом - подтверждение. В болоте даже птицам живется легче, чем в горах.
  Ту часть города, которая побольше, разделила на две половины еще одна магистраль - железнодорожная. Трансиб разрезал эту часть от одного её края до другого прямой и широкой полосой отчуждения. "С военной точки зрения город спланирован очень удачно, - восхищался наблюдатель в люльке, - приблизится к нему нубийская конница, хлынет лавой по первым улицам и переулкам и непременно споткнется о вал труднопроходимого полотна, что разрезает город на всем его протяжении и защищен стенами из железных листов".
  В защитных листах вдоль полотна есть дыры и проломы, приготовленные, вероятно, лазутчиками, тайно проникшими в город перед вражеской атакой, но всаднику сквозь эти дыры на всем ходу не проскакать. Придется спешиться и стать уязвимым для лучников и пращников войска защитников города.
  Разрезанный валом и полотном город соединяется между собой всего в трех точках с помощью узких мостов. Полководцу нападающих придется направить конницу к этим мостам, где она, вне всякого сомнения, легко будет остановлена защитниками. Горячие скакуны, ревущие слоны, златоосные колесницы - все смешается в кучу и ввергнется в хаос, облей мост серой и зажги смолу.
  Но даже если неприятель преодолеет эти три преграды и ценой потери всей своей кавалерии просочится дальше, как он захватит ту часть города, что защищена рекой? Никак. Три моста ведут на другой берег, два непригодны для быстрой переброски войск, а третий начинается со столь узкой горловины, что фаланга копьеносцев превратит ее в колючий, непробиваемый частокол.
  С юга город не взять, а с севера тем более. Придется с низкого северного берега форсировать высокий южный, окруженный таким мощным укреплением, как набережная, с гранитных стен которой все головы плывущих врагов будут доступны для прямого попадания.
  И с востока, и с запада город тоже был неуязвим. Какой полководец направит свое войско по узким коридорам двух улиц, зажатых с двух сторон рекой и полотном трансиба? Из сотни тысяч до центра доберутся единицы, все остальные встанут намертво и, не сойдя с места, сдадутся на милость горожан, будут немедленно пленены и оштрафованы на тысячу сестерций каждый за незаконное вторжение на гужевом транспорте и парковку в неположенном месте.
  Мидийцы, персы, маовитане, халдеи - все воины, пришедшие брать то, что не клали и жать, что не сеяли, простятся с луком и копьем, зароют меч или перекуют его в орало. И с помощью орала откажутся возвращаться к местам, откуда отправились в северный поход. Нет жизни лучше, чем в лучшем городе земли. То, что нельзя завоевать, можно получить без оружия и войны. Стань соотечественником, и перед тобой откроются все двери, крышки и засовы.
  Воителя, посмевшего направить свое войско на город, поймают и будут убеждать вернуться на его родину к своим богам и царям. И он откажется. Позвольте мне, скажет воитель, вечно пребывать на Цветном бульваре рядом с цирком и клоунами. Ему позволят самоприковаться, и он встанет третьей фигурой в композиции, дети будут гладить по его умной голове и с ним фотографироваться. А его полководцы будут катать тюменских детишек по Цветному бульвару на ишаке по цене один талант за одну поездку.
  Гость улыбался, рассматривая город с высоты. Кажется, он наконец-то понял, почему жители назвали город лучшим.
  Прекрасен город, в котором нет чудес света. У него есть исторический шанс избежать разрушения и полного исчезновения.
  Сколько ни смотрел гость на все четыре стороны, он не увидел колоссов зодчества и архитектуры. Вокруг, насколько хватало глаз, торчали коробки, коробочки и коробушки, ничем не примечательные по форме и содержанию. Замечательно.
  Над горизонтом возвышались три трубы и две телевышки, но они даже отдаленно не напоминали произведения искусства и не имели никакой художественной ценности, что увеличивало шансы города на спасение.
  В центре города стояли несколько зданий с колоннами, и этого было достаточно, чтобы отдать должное моде на величественность и больше на нее уже не покушаться.
  Никаких небоскребов. А зачем скрести небо? Все правильно, не чеши того, у кого ничего не чешется. Иначе так расчешут, что каждый волос на голове будет подсчитан и помечен.
  Из недочетов небесный наблюдатель отметил всего два: есть микрорайон под названием Восточный, но нет Западного. Имеется квартал, именуемый Европейским, но квартала Азиатского не имеется, как и Американского или, например, Австралийского. Вероятно, подразумевается, что по ту сторону Урала всё, что не помечено, как европейское, то - азиатское по умолчанию. Английским двориком в Тюмени может быть только один дворик, все остальные - просто дворы без имени и номера.
  По другим позициям - город достоин наивысшей похвалы, и она не обойдет его стороной.
  Прекрасен город, в котором не делают ничего, что было бы известно за его пределами.
  Когда-то выделывали кожи, разучились. Кожевенные цеха сломали. Хорошо.
  Когда-то ткали сукно, разучились. Камвольные цеха сломали. Хорошо.
  Когда-то клепали корабли и спускали на воду "Северное сияние", разучились. Судостроительные цеха сломали. Очень хорошо.
  Разучились всему: плести рыболовецкие сети, собирать станки и строительные машины, изготовлять иглы и лекарства. Даже валять дурака и валенки. Отлично.
  Зато научились покупать. Счастливы не те, кто производит, а тот, кто покупает.
  Откуда могут взяться деньги у того, кто ничего не делает? А вот как раз у него они и будут всегда, потому что деньги - это не цена труда, а оценка его отсутствия.
  Труд - это наказание, за исполнение наказания не платят.
  Больше всего денег у того, кто от рассвета до заката мается бездельем. Кто даже одеться сам не в состоянии. Не забывайте историю всех царств, царей, кронпринцев, королей и каролингов.
  Если у вас есть царь, значит, нет у вашего труда нет смысла. Вы никогда не разбогатеете. И всё, что нажили, принадлежит не вам.
  Тюменцы - мудрее змея и хитрее крокодила. Они назначили себе трех царей, и не стало ни одного.
  Они разучились делать, и за них все сделали другие. Они не умеют ничего, но у них всего в избытке. Здесь нет туристов, но тьма тьмущая туристических агентств. Каждый день - чартер во все концы земли. У жителей города круглогодичный бон-вояж. Зачем им туристы, когда и без них толпа распирает рынки, торговые центры и выставки-продажи?
  У нас нечего смотреть, тогда мы посмотрим все, что есть у вас - и жители Тюмени отправились путешествовать и развлекаться.
  Работать - грех, а много работать - тяжкий грех. Кто много работает, того увольняют первым. И те, кто не работал и остался, начинают получать больше и жить лучше.
  Удивительный город. Самый лучший. В этом нет никаких сомнений. Гость спустился на землю и спросил оператора колеса обозрения, не проводит ли он его до ресторана "Потаскуй", явно намекая, что не прочь посидеть и поужинать с коллегой по надзору над обозримым в каком-нибудь хорошем местном заведении. Оператор вздохнул, подумал про себя, что он не обязан поить и кормить всяких там инспекторов и представителей, пусть этим занимается дирекция, и отказался от предложения, оставшись работать.
  "Всё верно, - отметил гость, - кто работает, тот не ест. Таковы законы города". И зашагал в ту сторону, где приметил, будучи наверху, симпатичное двухэтажное здание постройки прошлого века, совсем недавно именуемое Домом дружбы, а потом переименованное в "Потаскуй".
  Гость не был туристом, он причислял себя к отправленным в командировку, и, как многие другие командировочные, считал себя обязанным посетить место с таким интригующим названием.
  За пять минут до назначенного часа глава города и градоправитель прибыли на тихую улочку с тыльной стороны здания правительства области.
  - На сегодня - всё, - сказал градоправитель водителю машины, но тот не стал сразу закрывать дверцу и на всякий случай переспросил:
  - Совсем всё, или...? - водитель не закончил фразу, понятную обоим и без озвучки.
  - Уезжай, - приказал градоуправ.
  - Как скажете, - дверца тут же закрылась, и машина энергично тронулась с места.
  Вместе с главой города они вдвоем пошли вдоль здания, как обычные пешеходы, и отличало их от обычных только то, что они через каждые пару шагов одновременно оглядывались. Первым поворачивал голову тот, что пониже, то есть градоуправ, следом тут же смотрел за спину его высокий спутник - глава.
  Из здания вышел коренастый мужчина, и теперь они неторопливо шли втроём, но никто уже не оглядывался.
  - На моей поедем? - спросил губернатор, а это именно он присоединился к двум пешеходам,
  - Лучше вообще без машин, - ответил градоуправ, который был примерно такого же роста, как и губернатор, но щуплого телосложения.
  Глава своего мнения не высказал, потому что его и не имел. Ему было все равно, поедут начальники или пойдут.
  - Так что, здесь на улице будем? - удивился губернатор.
  - А было бы очень хорошо прямо на улице, подальше от тех, - он кивнул в сторону виднеющейся крыши здания федеральной службы безопасности, - и от тех, - кивнул градоуправ в противоположную сторону улицы на здание родного банка.
  - Холодно, не май месяц, - отказывался губернатор вести беседу на улице, - давай ко мне уж тогда. Такси возьмем да и приедем без всякой помпы и синего ведерка на башке.
  Высокий глава города улыбнулся этим словам: он бы с удовольствием и на такси поехал в гости к шефу.
  - Понимаешь, Володя, у меня в доме кто-то побывал и заглянул туда, куда даже жена забывает заглядывать, - начал говорить градоуправ, - думаю в твоем доме этот кто-то побывал еще раньше, чем в моем. И что он там оставил, ни тебе, ни твоей семье неизвестно. И в наших машинах - само собой.
  Со стороны могло показаться, что трое совершенно обычных мужчин, одетых самым обычным образом, в обычные куртки и кепки, дружески обсуждают напротив входа в ресторан "Потаскуй", зайти ли в него, или выбрать место для общения в каком-нибудь месте подешевле и попроще.
  Несмотря на свое народное название, это один из самых дорогих ресторанов города. Для того, чтобы просто пообщаться с друзьями-мужиками, не имея виды на ночь с красивой женщиной, совсем не обязательно платить швейцару в ливрее тысячу рублей за то, что он примет ваше пальто с достоинством личного слуги его императорского величества. Официантам придется платить еще больше. А когда принесут счет, вы ощутите себя киприотом.
  Но трое мужчин, высокий и два пониже, явно не имели в этот вечер видов на ночь изысканных утех в обществе сладостных женщин.
  И когда губернатор сказал: "К Ларисе придется ехать", он имел в виду совсем не то, что вы могли бы подумать.
  Лариса Невидайло владела лучшими ресторанами города, кроме того, она отвечала за стол губернатора и застолья всех, даже самых высокопоставленных гостей, включая первых лиц государства. Ей можно было доверять, потому что у неё действительно все было невидайло и неслыхайло. Тем более, если губернатор приезжал к ее семье домой, а не в офис или в принадлежащие ей заведения. Но и этот вариант не устроил градоуправа.
  - И к Ларисе нельзя, - вздохнул он с огорчением.
  - Саша, ты манией преследования не начал страдать, - заговорил с ним губернатор, - по моим сведениям, нет у нас никакой тайной проверки, все работают по плану и докладывают мне в прежнем режиме.
  - По моим сведениям, Володя, мой банковский шифр знал только я, а сегодня мне принесли его на бумажке, которую собственноручно подписал Дима, - и градоуправ повернул голову к главе.
  - Даже так? - с удивлением посмотрел губернатор на двух своих друзей. Дима кивнул главой в знак согласия со всем тем, что сказал Саша. Три товарища уставились друг на друга.
  - Народ в таких случаях говорит: тут без бутылки не разобраться. Поехали, ребята, туда, где мы никогда не были, и нас никто не знает, - решительно объявил губернатор.
  - Куда? - спросил его градоуправ.
  - Да хоть к черту на рога, - начал злиться губернатор и пошел прямо по улице. Ребята догнали его, но предпочли идти на шаг сзади.
  Троица пересекла один перекресток, потом другой. Все трое молчали. Градоуправ думал, что в нужное место их ведет впереди идущий губернатор, поэтому не считал нужным уточнять адрес. Однако впереди идущий сам не знал, куда он идет, но куда-то идти надо было, и он по привычке вел всех вперед лишь для того, чтобы не стоять на месте.
  Перед улицей Профсоюзной троица замедлила шаг, потому что впереди был тупик, и надо было решить, поворачивать по улице Профсоюзной налево или направо. Встали, и никто ничего не предлагал.
  - Может, к моей знакомой, она приезжая, никого не знает, я у нее ни разу не был, - нерешительно произнес глава города, ощущая растерянность его начальников, - она будет рада, я могу ей позвонить. Посидим, она мешать не станет, она не из таких.
  - Чем занимается? - заинтересовался губернатор.
  - Наследство оформляет, отец у нее умер. Геолог с Ямала, герой соцтруда.
  - Не Подшибякин? - глянул на главу снизу вверх губернатор.
  - Подшибякин Василий Тихонович, - обрадовался глава тому, что фамилия отца женщины известна губернатору.
  - Хороший мужик, - сказал губернатор, который провел на Ямале немало времени, будучи там в ссылке в салехардском филиале, когда в головном офисе банка пылало пламя взаимной ненависти, междоусобицы и раздора.
  - Я не против, - наконец одобрил план действий градоуправ. Услышав это, высокий глава города первым перешел улицу и приготовился голосовать у обочины. Глядя на него, губернатор и градоуправ догадались, что поедут они на север. Не в Салехард, конечно, а к реке или за реку.
  Первой показалась какая-то одноглазая и явно отечественная машина, по очертаниям - "Волга". Не очень-то хотелось ехать на этой развалюхе, но "Волга" подкатила прямо к ногам главы, и водитель ловко протянул руку через пассажирское сидение, открыл двери и даже умудрился выглянуть из машины и крикнуть на всю улицу: "Садись, баобаб!".
  - Каких баб? - не понял глава и отпрянул от обочины.
  - Да любых. Садись, я сегодня такой добрый, что даже денег не возьму, - говорил водитель, пребывающий в хорошем настроении.
  Губернатор и градоуправ, наблюдавшие за происходящим с другой стороны улицы, подумали, что глава города уже разъясняет частному перевозчику маршрут его движения. Они быстро пересекли дорогу и приготовились садиться, и что важно - на заднее сидение. Глава города от чести сидеть впереди не смог отказаться и дал водителю свое согласие.
  Двери громко хлопнули, "Волга" пустила газы и с рокотом дырявого глушителя, не переходя на рысь, рванул сразу в галоп.
  - Прямо до улицы Дружбы, потом направо, - стукаясь головой о потолок, выполнял глава города штурманские обязанности.
  Губернатор в это время подумал о том, что руководители партии и народа в советские времена были людьми с закаленными ягодицами, если этот диван под кобчиком считали салоном повышенной комфортности.
  В голове градоуправа вертелась совсем другая мысль: почему у "Волги" горит только левая фара, а правая разбита, и кузов с правой стороны помят?
  На последнем перекрестке перед мостом он наклонился к водителю и спросил, пока в салоне было тихо: "Что с фарой, почему не горит?". В передней стороне салона в нос ему потянуло запашком свежего водочного перегара. "Да зацепил вчера какую-то шушлайку", - ответил водитель и так газанул на желтом сигнале светофора, что градоуправа откинуло к заднему стеклу.
  На береговом спуске перед мостом по левой полосе параллельно "Волге" пристроился микроавтобус с символикой тюменского ОМОНа. Водитель машины, в которой тряслись и прыгали три товарища, был рад появившемуся на трассе соседу и махнул ему рукой. Обе машины набирали скорость и взлетели на мост одновременно. Впереди перед ними был километр гоночной трассы с разрешенной скоростью 80 километров в час. Они шли за 100, и гонка только начиналась.
  Пассажиры, как впрочем, и любые другие пассажиры в подобной ситуации, превратились в бессловесные существа, нервно сжимающие то, что попалось в руки. Ремня безопасности в машине не было, поэтому глава города сжал собственное колено. Губернатор - пластиковую рукоять над дверью, градоуправ - обшивку заднего дивана.
  Обе машины, омоновский фургон и "Волга", достигли предельной скорости в районе торгового центра "Зеленый берег", так и не успев выявить, кто победил в гонке. Пора было нажимать на тормоза и перестраиваться: омоновцам налево, к их загородной базе, водителю "Волги" - на крайнюю правую перед поворотом в сторону Мыса. Фургон притормозил, водитель "Волги" тоже попытался, но - педаль тормоза скользнула в пустоту.
  Что происходило дальше, легко представить тем, кто попадал в серьезные дорожно-транспортные происшествия, а кто не попадал, тому не рассказать.
  Каждый видит и запоминает какой-то один кадр замедленного действия. Водитель запомнил, как он дергал ручной тормоз и даже слышал скрип тросика. Больше ничего не запомнил. Глава города видел, как багажник впереди идущей машина раскрылся, и из него к нему медленно полетел какой-то полушубок с длинной шерстью. Губернатор запомнил пластиковую рукоятку, что проплыла по салону вместе с его рукой и двумя шурупами. А градоуправ ничего не помнил, потому что разбил головой лобовое стекло.
  Что же случилось на дороге? Если понадеяться на средства массовой информации и ожидать подробного сообщения от них, то, скорее всего, окажется, что на дороге вообще ничего не случилось. Да и во всем городе тоже не было отмечено никаких событий, достойных вашего внимания. Поэтому вам о них никто ничего не сообщил.
  Ну, был убит какой-то бизнесмен средней руки, в роддоме умер младенец, в школе ученики изнасиловали ученицу, две группы лиц разной внешности стреляли друг в друга на поражение, и еще - потерялись два ребенка. Зачем вам всё это знать?
  Если бы вы читали сводку о происшествиях, вы бы, наверное, заинтересовались, например, пропажей двух малолетних детишек, и вам бы захотелось узнать подробнее, как и почему они пропали. Маньяк ли увел их в темные дворы, или сами, играя, заблудились и оказались в неизвестном им районе среди похожих на родные, но не родных домов.
  И случай в школе, возможно, зацепился бы за ваше зрение, и о нем вы бы пожелали знать подробнее, да и стрельба на улице показалась бы вам фактом, требующим разъяснений. В конце концов, даже судьба новорожденного не показалась бы вам рядовым случаем, и вы подумали бы о чувствах женщины, которая носила, прислушивалась и надеялась, но выйти из роддома мамой ей оказалось - не судьба.
  Допускаю, что смерть бизнесмена средней руки затронула бы вас в меньшей степени. Их убивают в городе давно и регулярно. Надо быть, как минимум, олигархом мирового масштаба, чтобы о твоей кончине кто-то долго говорил. Да и то, если кончина эта произошла от шарфика, а не от ножа или пули сорок пятого калибра. Нож и пуля - тривиальны до безразличия.
  Однако, вам эту сводку не покажут. И не потому, что от вас пытаются что-то скрыть. Её попросту нет, и события, мной упомянутые, не стали бы известны всем, не заговори о них вслух и публично хотя бы один человек.
  Если бы на местном форуме блогер с ником Афоня не сообщил, что в районе "Зеленого берега" видел машины скорой помощи и пробку в направлении улицы Дружбы, об этом дорожном происшествии тоже бы никто не замолвил ни словечка. Его бы тоже не было. О чем не говорят, того не существует.
  След оставляет только слово. Оно же есть реальность бытия.
  Глава 5
  У любого человека есть зад, но ни у кого нет переда. Посудите сами, разве можно сказать, что лицо человека является его передом? Другое дело, автомобиль, представитель мужского рода техники, или автомашина - всё то же самое, но в женском варианте. У наших "колес", хотя колесо - оно вообще среднего рода, есть и зад, и перед, и даже передок.
  Не надо напоминать мне, что у женщин тоже есть передок. Если он и есть, то непременно слабоватый, а вот о том, что у какой-то дамы имеется мощный передок, я ничего ни от кого никогда не слышал.
  Короче, с передом у человека проблемы, а с задом - никаких.
  Однажды мой приятель рассказывает мне об аварии: "Я ему въехал прямо в зад". Спрашиваю его: "Водиле?". Он прекратил рассказывать и задумался. Потом переформулировал свою мысль и продолжил: "До водилы не достал, а ей - прямо между двух сидений". После этого вновь подумал и начал описывать ситуацию еще запутаннее: "Мой двигатель ей весь зад почти до передка промял".
  Естественно, что я с улыбкой начал интересоваться: "Ты о машине говоришь или о ком-то в салоне?". Вот тогда приятель понял, насколько двусмысленными бывают наши рассказы о событиях, и в эту секунду тень огорчения от пережитого накануне дорожного происшествия слетела с его лица, и стало видно, что чувства приятеля устремились в русло более приятной темы для беседы.
  Если вам начнут жалобиться по поводу передка, который разнесли вдребезги, сразу поправляйте рассказчика: не вдребезги, а на мелкие брызги. У передка, мол, содержимое находится в жидком состоянии, и, на случай, вдруг, вас не поняли, покажите рукой, где у человека находится "передок".
  Теперь вернемся на улицу Профсоюзную, где произошло крупное, на первый взгляд, дорожно-транспортное происшествие. Автомобиль "волга" на приличной скорости врезался в зад стоящего перед перекрестком джипа "ниссан" черного цвета. Не поцеловал, а именно врезался. Когда целуют, там ситуация имеет совсем другие последствия: родители чмокают в розовую попку своего первенца и радостно подымают его на руках, юноша прикасается усиками к девичьей "булочке" и наполняется предвкушениями, подчиненный наклонятся в подобострастии, выполняя приказ начальника, и тоже становится чем-то переполнен в своем сознании, а когда врезаются, тут не до предвкушений.
  Громкий хлопок, звон разбитого стекла и затем тишина, не предвещающая ничего хорошего.
  Водители всех машин, которые были в это время поблизости, притормозили, некоторые даже остановились, но сразу после хлопка еще никто не подошел к месту аварии. У черного "ниссана" начали открываться передние двери, затем из него медленно вышли и встали около машины два парня. Они пошатывались и явно не могли сообразить, а что делать дальше и куда надо смотреть. Парни озирались по сторонам и выглядели, прямо скажем, напуганными и пришибленными, каковыми они и были в эту минуту.
  Знаете, какой первый громкий звук после предыдущего звона металла и стекла раздался на дороге отчетливо, и который запомнили все свидетели аварии? Блеяние барана. Звук настолько неожиданный, как если бы около двух разбитых машин кто-то начал дудеть сигнал побудки в пионерский горн.
  Послышались голоса подбегающих сотрудников ОМОНа, машина которых остановилась неподалеку, захлопали двери других машин - секунды оцепенения закончились, и началась скопление людей, как тех, кто стремится быстро помочь пострадавшим, если такие имеются, так и просто любопытствующих: что там, кто там, кого там?
  Баран лежал на капоте "волги", а его за шерсть держали две руки из салона. Рядом с бараном торчала голова человека, который, казалось, высунулся в проем через разбитое лобовое стекло, чтобы осмотреться.
  - Цел? - спросил его омоновец, подбежавший первым.
  Голова посмотрела на него, ничего не ответила, но и не застонала. Омоновец увидел через "окно", что в салоне полно людей, нужно быстро открывать двери и доставать их всех оттуда.
  Но вначале ему захотелось убрать барана с капота, который вновь заблеял и уже гораздо громче, чем первый раз. Он потянул его к себе, но две руки из салона не отпускали шерсть.
  Надо отдать должное служивому человеку, который, видимо, не терял рассудок в любой ситуации: он достал нож и отрезал оба клока шерсти, которые сжимали кулаки пассажира на переднем сидении. Более того, разрезал веревку, которой были перевязаны ноги барана.
  И что вы думаете, этот баран вскочил на ноги и этакой трусцой застучал копытцами по обочине, рассыпая свои "горошины", как будто для него самое привычное дело - гулять после лобового столкновения, если ноги свободны от уз.
  Все-таки отлично устроена у них голова, у баранов. С такой головой биться о стену - одно удовольствие.
  Вывели из "волги" остальных. Каждого спрашивают, ты как? И все молчат. Осмотрели: кровь не льется ни у кого, рваных ран нет. Царапины, ссадины, пара синяков под глазами и, вроде, действительно все целы и здоровы.
  Один за ногу держится, то ли вывернул, то ли ушиб. Да еще один, у которого голова наружу торчала, весь мокрый оказался. Дело понятное: страху натерпелся, но душок от него шел не совсем естественного аромата. Оказалось, он весь самогоном облит. Когда разбитую трехлитровую банку в салоне увидели, свидетели происшествия поняли: ребята разжились первачком. Грохнулась стеклянная банка о держатель зеркала заднего вида, и первачок окатил этого, что на капоте, как из ведра.
  То-то все из "волги" молчат: они, наверное, самопалом укаченные еще до столкновения были.
  Те двое, что у "ниссана" стояли, тоже разговорчивостью не отличались. Подошли и смотрят на всех, как будто по-русски ни слова не понимают, да еще и туги на ухо. А когда скорая подъехала, они вдруг оживились, переглянулись и сами своим ходом туда - прыг. А уж в скорой за бока схватились, стонать начали, мол, ребра, шея, позвоночник - всё у них сломано и раздроблено, но повреждения подкожные и наружному диагностированию не подлежат.
  - Говорить можете? - спросила их женщина врач. Закивали головой, переглянулись и дружно застонали.
  Что могла подумать о характере их травм врач?
  То ли у них болевой шок, то ли внутреннее кровоизлияние, однако сознание не теряют и не похоже, чтобы они собирались его потерять. Врач все же дала команду водителю: "Поехали!". И скорая помчалась в сторону областной больницы, которую тюменцы по привычке называют "второй городской".
  Если больница тридцать лет имела на своем фасаде номер два и называлась городской, тут хоть десять раз проведи реорганизацию и оптимизацию, хоть сто раз отчитайся, что управленческая структура реформирована и модернизирована, хоть каждый год меняй вывеску на фасаде вместе с сайдингом на стенах и ребрендингом на бумагах, в народной памяти эта больница навсегда останется второй городской.
  Самая крупная, самая шумная, самая многолюдная.
  Вот уж куда не зарастет народная тропа, так это - во "вторую". В настоящие "областные", то есть, в те, что поновее и расположены в загородном лесочке, не каждому дано попасть, тем более, на скорой.
  Как только желтая карета подкатила к приемному отделению второй городской, ребята перестали стонать и выскочили из машины самостоятельно. Они тут же обогнули ее кузов и довольно быстро пошли совершенно не в том направлении, где находился вход в больницу. Врач даже не успела сказать им, что надо пройти осмотр и заполнить анкету на вызов скорой.
  - Думал, всё, палево, попали мы с тобой, братан, - сказал тот, что сегодня в обед увидел "негра" в синем пальто, читающего буквы про "лучший город".
  - Жалко, ствол потеряли, - ответил ему второй "переломанный", который синему "негру" желал счастья на английском языке.
  - Да хрен с ним. Сейчас разбегаемся и сваливаем из города. Один раз сегодня подфартило, второго раза не будет.
  - Шмалять то будем? - спросил тот, что помнит пару английских фраз.
  - По окошку над балконом долбанутого журналиста? - товарищ вспомнил планы на сегодняшний вечер.
  - Хотели же третий раз, одно стекло так и осталось целое.
  - Да пошел он....вместе со своими окнами. И нечем сегодня, и не на чем.
  - Согласен.
  Парни пожали друг другу руки, и действительно "разбежались" в совершенно разные стороны: знающий английский язык пешочком пробирался на запад в частный сектор за монастырем, не знающий английского - на восток, в сторону Антипино.
  Вы меня спросите, как эти двое оказались в черном "ниссане", ведь еще в обед они раскатывали по центру города на обычной "пятнашке"? Я вам отвечу: очень просто. Они отлавливали на подходах к городской управе одного смуглого человека, но не того, который в рыжей чалме нарисовался на улице Первомайской, а другого и, можно сказать, самого обычного и рядового тюменского темнокожего строителя по имени Тахир.
  И вот пока машина ГИБДД едет к месту столкновения "волги" и "ниссана", я вам коротенько расскажу про хорошего тюменского строителя Тахира, узбека по национальности.
  Строителем он стал в Тюмени, а до этого был просто юристом в Омске. Специализировался на арбитражном судопроизводстве и вполне себе хорошо зарабатывал: "подымал" за год в рублях тысяч семьсот. В молодости он мечтал быть преподавателем омского университета и написать монографию, но когда увидел в документах по одному из дел, сколько "подымают" тюменские строители, решил сменить профессию и место жительства. Зарегистрировал по новому месту прописки фирму с приличным названием "Тюменьстройтехногрупп" и обратился к известным ему тюменцам с предложением честно вести дела и отдавать всё заработанное без восточных хитростей.
   В первый год оставил себе столько, сколько ему предложили: двести тысяч. Во второй год сделал точно также, но предложили ему чуть больше - уже триста тысяч. А на третий год его фирма выиграла конкурс на капитальный ремонт двух многоквартирных домов и одного дворца культуры.
  То, что в фирме числился только один работник, он сам, - это великое преимущество. Когда в фирме нет никого, кроме генерального директора, эта фирма на ниве тюменского строительства может добиться впечатляющих результатов. Тахир - честный человек и хороший организатор, что еще нужно для успешного и своевременного ввода объектов в строй?
  Он все делал правильно и честно. Ему приносили деньги и говорили, кому их надо отдать до конкурса. Он честно отдавал. После конкурса снимал со счета столько, сколько говорили, и опять честно отдавал. И когда оформляли акт о выполненных работах, он поступал честно, и когда этот акт все подписали, Тахир вновь и вновь держал слово.
  Субподрядчиков у него было - три десятка, и никого он не обманул. Ему сказали, что он может рассчитывать на два миллиона по итогам прошлого года, и Тахир видел, что его тоже никто не собирается обмануть.
  Понятное дело, что стройка есть стройка. С марта по декабрь ни поспать, ни телефон отключить. Но если ты узбек и хочешь подняться в лучшем городе земли, ты должен семь лет быть честным и потом еще семь - почти честным. Тахир набрался терпения и был готов неукоснительно соблюдать правила и законы города.
  У честных строителей Тюмени бывают иногда неожиданные неприятности: это когда им говорят, что обещанные два миллиона они обязательно получат, но чуть позже, в следующем году. И сообщили это ему как раз тогда, когда он купил этот самый джип "ниссан". До этого он ездил на двадцатилетней "пятерке" и мог еще пару лет на ней мотаться по городу, но ведь все складывалось так хорошо, что уже можно было пересесть на машину, более подходящую для человека, именуемого генеральным директором.
  Буквально вчера, 21 марта, начинался новый день его судьбы - Навруз. Земляки чуть не сутки варили сумуляк из проросших зерен пшеницы, на дно котла положили 21 камушек, и один из них попал именно в его чашу - это же знак от Бога: загадывай любое желание, и оно исполнится для счастливчика. Он не хотел гневить Бога и загадал всего пять объектов в службе заказчика городской управы. Одна школа, три жилых дома и один подростковый клуб. Везде - капитальный ремонт, сети, фасады. Бог в департаменте коммунального хозяйства даже пообещал предоплату сделать не в августе, а уже в мае. И тут - бам, кому-то на городских небесах срочно понадобился миллион. А кто в городе безотказный? Только узбек Тахир.
  Заехал он сегодня вечером за барашком, из которого полагалось в эту ночь сварить для всех его темнокожих друзей вкуснейшую халису, и покатил к управе на встречу в 20 часов вечера излагать градостроительному богу еще одну праздничную просьбу: дайте две недели, чтобы успеть продать "ниссан" хотя бы тысяч на сто дороже, чем вот прямо сейчас тому, кому скажут. Но до управы так и не доехал. Два парня из окна "пятнадцатой" махнули ему припарковаться у Цветного бульвара. Остановился, не успел двигатель заглушить, сами подошли: "Тахир, всё решено, вылезай, меняемся ключами. Поездишь пока на нашей, а мы перегоним твою".
  Сели, пакет в салон бросили, с визгом стартанули, на перекресток, направо к цирку, и увидел он свой новенький джип в последний раз, когда он мелькнул черным боком между двумя автобусами.
  Подошел Тахир к их "пятнашке", а она ему после джипа показалась маленькой, как детская игрушка. "Как я в ней барана повезу? - подумал Тахир и вспомнил, что баран то уехал на самотканом пологе в багажнике джипа вместе с персидским ковром, на котором он должен был восседать этой ночью в кругу родственников и друзей. Вот тебе и праздник обновления...
  Тахир пнул чертову обнову на четырех колесиках, закрыл ее и пошел пешком через бульвар. Многие смуглые лица улыбались ему и поздравляли его на узбекском языке, желая процветания его семье и его дому. Он тоже пытался улыбаться, и даже останавливался на секунду, чтобы сказать слова ободрения и надежды в ответ, но потом свернул с бульвара, чтобы не видеть ни одного земляка.
  Праздник весны на сегодня для него закончился. Через пару часов, когда ему позвонят и спросят, является ли он хозяином автомобиля с регистрационным номером таким-то, находящимся в разбитом состоянии на штрафной платной автостоянке, ему вообще захочется сейчас же, немедленно, на самолете или поезде, улететь и умчаться туда, где цветут сады, где отец и мать, где два брата и три сестренки, где бабушка и прабабушка, где уже тепло и солнечно, как в детстве.
  Вернемся к месту аварии, где появились "гайцы" со своим неизменным инструментом познания сути всего происходящего на дорогах города - рулеткой.
  Движение по улице Профсоюзной в заречной части города уже возобновилось в полном объеме. После восьми вечера объехать поцеловавшуюся парочку автомобилей на четырех полосах этого участка дороги не составляет труда.
  Участники ДТП понемногу оклемались и пошарили по карманам в поисках мобильников. Водитель "волги" отзвонился всем: брату, начальнику по службе, начальнику тюменского ОМОНа, супруге и еще кому-то, кого просил взять машину на буксир и оттарабанить ее к его частному дому на Мысу - то есть, километра два, не больше.
  "Мокрый", а вы догадались, надеюсь, что в самогоне искупался не кто иной, как тюменский градоуправ, мобильника в карманах не обнаружил. Другой пассажир, тот, что был выше всех с длинными руками и прилипшей к ним шерстью, тоже знаете - это глава города, мобильник нашел, но не весь, а только нижнюю часть панели. Верхняя куда-то скользнула во время удара и пропала среди прочих хохоряшек, валяющихся под ногами.
  Тем не менее, глава города потыкал кнопки в надежде, что телефон как-нибудь сможет работать и в неполном своем составе. Но мобильник - не трудовой коллектив городской Думы, где на заседании может отсутствовать половина депутатского корпуса, однако сессия пройдет в обычном режиме, и необходимые документы будут успешно одобрены, проголосованы и приняты. Одним словом, в его мобильном аппарате не было кворума, и сеанс связи прошел неудачно.
  Хуже всего положение было у третьего пассажира, коим являлся губернатор. Нога у него болела с каждой минутой все сильнее, и чем больше протекало минут, тем сильнее он прихрамывал. С его мобильником ничего не случилось, он исправно светился и приятно пикал при самом легком прикосновении к экрану, но никаких сигналов никуда не посылал, и ниоткуда не принимал.
  Когда гаишник наклонился с рулеткой к колесу "волги" и заглянул под ее днище, он в этом положении остался надолго, что-то разглядывая внизу. Потом выпрямился, отозвал в сторонку водителя и спросил его:
  - Степаныч, ружьишко твоё?
  - Какое ружьишко? - искренне удивился водитель.
  - За колесом лежит, пятизарядный дробовик, калибр, кажется, двенадцатый.
  - Толик, я с собой гладкоствол не вожу, мне табельного хватает. Клянусь, ты же меня знаешь.
  - А чье тогда?
  - Да хмыри эти, наверное, в салон, суки, сели, под куртку спрятав.
  Беседующие пригласили к себе омоновца, который барана на свободу выпускал. Омоновец посоветовал вызвать экипаж патрульно-постовой службы и пообещал до приезда экипажа присмотреть за "хмырями".
  - А где те двое, что в "ниссане" были? - спросил омоновец у водителя.
  - Их на скорой отправили, - напомнил ему водитель.
  - Точно. Ладно, берите пока этих, а потом, если что, слетайте в больницу, - омоновец уже не сомневался, что просто так пятизарядный "ижак" под машиной не окажется. Кто-то сегодня прихватил ствол с собой не для того, чтобы на зорьке уток пострелять, которые, кстати, еще не прилетели.
  - У той парочки в больнице документы сразу пробейте, - дал еще один совет опытный служивый, - баран был их, ствол, скорее всего, тоже.
  Затем омоновец, гаишник и водитель "волги" приблизились к троице пассажиров.
  - Ребята, - обратился к ним омоновец, как старший по званию в числе сотрудников полиции, - вы сами то откуда?
  - Мы сейчас покажем наши документы, - обрадовался вопросу градоуправ и обратился к своим товарищам, - Володя, доставай. Дима, ты тоже.
  Достали и протянули офицеру ОМОНа. Он сделал несколько шагов к машине гаишников и в свете ее фар внимательно посмотрел предъявленные удостоверения. Вернулся, вгляделся в каждое лицо. Лица у трех товарищей были страдальчески-жалкие. У высокого - грязное и в овечьей шерсти, у низенького крепыша - искривленное от боли в ноге, у худенького - будто по нему рашпилем пару раз прошлись.
  - Ребята, я вас не спрашиваю, кто вы по профессии. Живете где? Работаете где?
  - Как где? - возмутился крепыш, - товарищ капитан, вам что-то не ясно в моем удостоверении?
  - В твоем удостоверении, мужик, написано, что ты монтажник-высотник шестого разряда. А я тебя в третий раз спрашиваю, ты где живешь и где работаешь?
  - Саша, они совсем что ли охренели? - посмотрел губернатор на градоуправа. Тот понял с полуслова, что пора вступиться и вообще переводить разговор совсем в другую плоскость:
  - Товарищ капитан, я вам официально заявляю, вы разговариваете с губернатором Тюменской области, мэром Тюмени и главой города, - сказал градоуправ офицеру полиции. - Водитель "волги" - преступник, который вчера сбил на дороге мою жену и скрылся с места происшествия. А сегодня по его вине два человека попали в больницу.
  - Ты просохни сначала, а потом мне официально заявляй, - ответил мэру омоновец. - Ты у нас кто, ты у нас газорезчик, разряд пятый. Живешь по какому адресу, чудило проспиртованное?
  Тут в разговор вмешался водитель "волги". Он схвалит градоуправа за мокрый воротник его куртки и заорал на всю улицу:
  - Пьянь драная, ты что несешь, кого я сбил, ты о мою машину все мозги свои размазал, да?
  К сказанному водитель добавил десятка два непечатных выражений, среди которых литературными были только слова алкаш и погань.
  Подкатил патрульный уазик. Омоновец кратко доложил командиру экипажа ситуацию: три гражданина без документов с удостоверениями по рабочим профессиям голосовали на дороге, их подобрал возвращающийся с дежурства коллега по службе. Произошло ДТП, обнаружен ствол, надо этих троих обыскать и увезти в отдел. Еще двоих на скорой увезли во вторую городскую. Ствол пока еще никто, кроме гаишника, не видел. Находить ствол или не находить, решайте сами. Он ,лично, со своими ребятами - уезжает.
  И омоновец негромко сказал своим: "К машине". Ребятам надоело уже торчать на дороге, они моментально загрузились и уехали.
  Совещание руководителей силовых структур низового звена было кратковременным.
  - Что, Толик, я загляну с пакетом под машину на пару секунд? - спросил водитель сотрудника ГИБДД.
  - Давай, - ответил гаишник, - и потом к обочине тарантас прижми. Я сейчас схему и протокол составлю. Опасное маневрирование впереди идущего транспортного средства, я помню.
  - Спасибо, Толик. За мной - сам понимаешь. Мой напарник уже на "батоне" сюда едет. На аркан и вперед.
  - Тогда я этих заберу к себе, а через пару часов выпнем их к херам собачьим, - сказал коллегам командир экипажа, и служивые люди приступили к выполнению своих обязанностей.
  Трех товарищей вежливо, но в присутствии двух автоматов на ремнях, попросили пройти в патрульный уазик. И они не отказались от предложения. Давненько губернатор, мэр и глава города не ездили вместе на уазике с такой охраной и с таким "ведерком" на крыше государственного автомобиля. До улицы Горького, где располагается ОВД номер 4 Центрального административного округа Тюмени, домчались мгновенно. Гораздо дольше подымались на крыльцо, потому что губернатор с трудом передвигал раненную ногу.
  Автоматчики их не торопили: вся ночь впереди, полицейские еще успеют набегаться и наездиться по десяткам ночных вызовов.
  Командир экипажа передал начальнику дежурной смены три удостоверения задержанных, о чем-то с ним поговорил за стеклянным окном с огромной решеткой во всю ширину окна с крошечной дырочкой в форме полумесяца и стареньким микрофоном для переговоров с посетителями, Потом командир с начальником дружески над чем-то посмеялись, и в холле дежурки щелкнул электронный замок двери во внутренние помещения отдела.
  Автоматчики пошли курить на высокое уличное крыльцо здания ОВД, а три товарища в сопровождении полицейского проследовали по коридору направо и остановились по его приказу перед клеткой, у которой вместо двери была решетка от пола до потолка, сваренная из прутьев железной арматуры.
  В зоопарках за такой решеткой обычно бродит крупный зверь, тигр или медведь, обезумевший от безделья и отсутствия естественной среды обитания. В этой клетке тихо сидели рядом два таджика. Новым "хищникам" открыли входную калиточку, пощупали у каждого под мышками, на поясе и между ног, впустили внутрь, и калиточку закрыли за их спиной.
  - Их откуда привезли, с подпольного самогонного завода? - спросил полицейский в коридоре у старшего дежурного, - они весь коридор уже сивухой провоняли.
  - Работяги. Наверное, на стройке с утра до вечера брагу перегоняют, пока делать нечего, - поделился своими мыслями начальник с подчиненным.
  - А что за работяги, сантехник среди них есть? - спросил младший полицейский.
  - Смотрел уже, строители они. Монтажник, газорезчик и стропальщик.
  - А что, монтажник не сможет очко к полу прикрепить, что ли? На вчерашней смене опять какой-то пидор на очко в ботинках залез и свернул унитаз.
  - Знаю, но эти ненадолго. Попросили раскидать их по городу через пару часов.
  - Понял, придется за таджиками наряд послать. Те, что привезли, ничего делать не умеют, только землю копать.
  Полицейские закончили диалог и отправились в дежурку, за толстым стеклом которой никому лишнему ничего лишнего не слышно.
  Если бы три товарища имели побольше простого житейского опыта, они бы сидели тихо, ничего не требовали и никому не пробовали что-то объяснять про Конституцию. Но в том-то и состоит ошибка всех, кто первый раз в жизни попадает в обезьянник. И ошибка эта заключается в попытке вспомнить какие-то конституционные права, о которых все как бы слышали, но мало кто знает, в чем они, собственно, заключаются.
  - Слушай, Володя, а разве нас могут вот так взять и посадить в тюремную камеру? - спросил мэр у губернатора.
  - Могут, раз посадили, - ответил губернатор, который хотя и был очень молодым губернатором, но все же успел в своей жизни поработать простым водителем, в отличие от мэра, который кроме банковской сферы других сфер трудовой деятельности познать еще не успел.
  - Не могут, - твердо заявил глава города, который сидел на деревянном настиле рядом с таджиками, - посадить не могут, а задержать на двое суток - имеют право.
  - На двое суток? Да у меня супруга болеет, она и так меня потеряла. Черт, черт, черт...По какому закону не могут? - заинтересовался градоуправ этой частью ответа друга юриста.
  - Закона не помню, но по Конституции не могут, а это и есть закон, - говорил глава города, который помнил десятки всяких решений городской думы, но никак не мог вспомнить нужную в данный момент конкретную строчку из Конституции. И ноута под рукой нет, и вообще ничего нет, даже телефона.
  - Ну, скажи, как звучит эта статья в Конституции, - не унимался градоуправ. Он явно что-то задумал, а для осуществления задуманного ему не хватало правильной словесной формулировки предстоящего выступления перед офицерами полиции. Секретаря нет, помощника нет, кого еще спрашивать, не к таджикам же обращаться.
  - Что-то типа: в Российской Федерации гарантируются права и свободы гражданина согласно принципам и нормам международного права и в соответствии с Конституцией. Права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения. Каждый имеет право на свободу и личную неприкосновенность, - весьма точно передал Дмитрий общий смысл второй статьи Конституции. Не зря его в банке считали хорошим юристом.
  - Дима, ты нас выручил, - радовался градоуправ, - а как звучит статья в законе о праве на телефонный звонок?
  - Не помню, я же не адвокат и по тюрьмам не бегал.
  Дмитрий стал помогать губернатору лечь на пол так, чтобы нога лежала вдоль доски. Он попросил Владимира показать, где именно она болит. Чуть ниже колена.
  - Там, где у тебя был зимой перелом на лыжной прогулке?
  - Да.
  - Надо бы посмотреть, начала ли нога опухать. Можешь штанину подтянуть?
  - Да разорви ты ее, - попросил губернатор.
  Когда нога вытянулась, штанину удалось поднять выше колена. Дмитрий увидел покраснение и опухоль. Он чуть прикоснулся к коже, и губернатор сразу же застонал.
   Один из таджиков замахал рукой и стал повторять одно слово: "Нэ. нэ, нэ...". Он дал знак губернатору повернуться на полу по-другому и согнуть ногу в колене. Потом одной рукой прижал колено к полу, а второй провел ладошкой от колена к пятке. И опять стал повторять одну фразу: "Делать так да, так да делать...". Таджик поднял руки и показал Дмитрию, что будто бы ломает прутик или палку.
  - Перелом? - спросил Дмитрий таджика и повторил руками его движения.
  - Нэ, - замотал таджик головой в знак отрицания перелома. Встал и сделал вид, что подпрыгивает на одной ноге, - так делать нэ...
  - Нельзя наступать на эту ногу? - догадался Дмитрий.
  Таджик закивал головой: "Да, да, да".
  Возможно, таджик плохо разбирался в сантехнике, но в травматологии он что-то смыслил.
  Поза, в которой лежал губернатор, была весьма фривольная: почти на спине с раздвинутыми и согнутыми в коленях ногами, но боль сразу стихла, и губернатор, можно сказать, блаженствовал. Он глубоко вздохнул и сказал: "Дима, мне стало легче. Скажи ему спасибо". Дмитрий снял с себя куртку, подложил ее под голову губернатора, повернулся к таджику и выполнил просьбу: "Спасибо!". Таджик улыбнулся: "Так, да. Спасибо".
  Пришло время действовать мэру. Он подошел к решетке и громко крикнул в коридор: "Товарищи офицеры, подойдите сюда!". Эту фразу градоуправ повторил во второй раз и в третий. В коридоре никто не появлялся. Тогда мэр закричал, что офицеры нарушают Конституцию, что права и свободы неотчуждаемы, что каждый от рождения имеет личную неприкосновенность и все такое в этом духе. Короче, погнал пургу.
  После этого он стал трясти железную решетку и говорить о праве на звонок. Затем мэр пинал по решетке и обещал потребовать от генерала управления министерства внутренних дел по Тюменской области завтра же провести служебную проверку и уволить каждого, кто будет признан виновным в неисполнении, халатности и превышении.
  В завершение своего выступления тихий по характеру и интеллигентный по воспитанию мэр заорал каким-то не своим, хриплым и страшным голосом: "Вы суки ......!". Слово, которое он добавил, совершенно нельзя напечатать буквами даже в интернете.
  Вот после этого в коридоре началось движение, и послышались шаги сразу шестерых ботинок.
  То, что дальше происходило в камере, вы и без меня знаете. Бутылок из под шампанского в камеру не заносили, швабру тоже, да и "слоников" всяких со скотчем и электрогенератором тащить в обезьянник никто не стал, но в грудину получили все, включая двух таджиков. К сожалению, мимо губернатора тоже не прошли. "А ты что, загорать сюда приехал? - крикнул "офицер" в звании сержанта и пнул ботинком губернатора в колено. Тот не успел даже сматериться, как потерял сознание от адской боли.
  На полтора часа в камере установилась тишина, нарушаемая лишь изредка горьким вздохом кого-то из сидельцев да чуть слышным стоном лежащего губернатора.
  Примерно в одиннадцать вечера в коридоре за решеткой опять послышались шаги.
  - Потапычи, вы домой то собираетесь? - спросил подошедший начальник дежурной смены.
  В камере все поглядели друг на друга, не поняв, к кому обращается офицер полиции. Тот, не дождавшись ответа, открыл замок калитки, вошел внутрь и задал новый вопрос, развернув первое удостоверение: "Потапов Потап Потапович, монтажник-высотник - это кто?". Он сличил фотографию на удостоверении с пятью удивленными лицами в камере и сам ответил на свой вопрос: "Это вы, забирайте".
  Губернатор получил свое удостоверение обратно. Затем было зачитано следующее имя: "Потапов Рафаэль Потапович, газорезчик, это - вы. Забирайте". В руках мэра города появилось его удостоверение, но другого цвета: у губернатора было синее, у мэра - белое.
  - И Потапов Арон Потапович, стропальщик, берите, - дежурный протянул красноватую картонку главе города, - давайте, мужики, на выход и по домам.
  - Он не сможет идти, - сказал глава города дежурному офицеру, показав на губернатора, даже не пытавшегося сесть, чтобы не расшевелить травмированную ногу.
  - А мы вас развезем, мужики. Подымайте брата и - за мной. Карета подана, стоит прямо у крыльца.
  Офицер не обманул руководителей города и области. У крыльца их ждала машина скорой помощи, два знакомых им полицейских с автоматами и тот же самый патрульный уазик, что и доставил их в отдел.
  Первого подбросили губернатора - в "травму" второй городской больницы. С ним там обошлись вполне по-человечески. Сделали снимок, диагностировали повторный перелом верхней части голени, наложили гипс, подняли в инвалидном кресле на верхний этаж и положили на коридор, так как свободной койки для "монтажника" в палатах уже не было.
  Молодая женщина, которая представилась ему дежурным врачом отделения, согласилась даже дать ему свой мобильник для звонка домой. Он так намучился за вечер, что попросил родных до утра не беспокоиться и пока привезти ему только чего-нибудь поесть. Через двадцать минут сын уже был рядом с ним. Отец выглядел ужасно, и сын не только накормил его, но и обтер лицо и шею от уличной грязи.
  Сын не утерпел и сообщил дежурному врачу, что его папа - губернатор области, а не монтажник Потапов. "Если бы он был губернатором, я бы ему ни за что свой мобильник не дала для звонка", - усмехнулась добрая молодая женщина. "Почему?" - поразился ответу врача сын губернатора. Но женщина не стала отвечать, просто еще раз подошла к больному, всмотрелась в его лицо, оглядела еще раз, как наложен гипс и попросила больного не шевелить ногой. Обезболивающее ему сейчас поставят.
  Она не поверила молодому пареньку, шепнувшего ей что-то про губернатора. Вип-персоны в таком виде визиты в больницу не совершают. Появись тут губернатор, сейчас бы здесь был такой парад, как на празднике 9 мая: с воздушными шариками, цветами и транспарантами в руках заместителей главного врача.
  Но если бы и поверила, что перед ней лежит в беспомощном состоянии настоящий губернатор, все равно, наверное, пожалела бы, что разрешила ему позвонить со своего телефона. Эта женщина три раза вместе с тетей, Любовь Михайловны Кочетовой, писала письма губернатору, когда мошенники отняли у них дачный участок. И ни разу ни от губернатора, ни от кого-либо еще в городе, области и стране они помощи не дождались.
  А какие письма она писала ответственным государственным служащим, сколько сердца и души в них вкладывала, сколько надежд испытывала в минуты, когда относила и отправляла свои искренние и правдивые послания, ожидая, что на крик обиженной и обокраденной женщины, работающей врачом, воспитывающей одна своего пятилетнего сынишку, обязательно откликнутся губернатор, министры и президент.
  Увы, никто не спас угнетенного, не защитил сироту, не вступился за вдову. И князья наши оказались сообщниками законопреступников и воров.
  Вторым "подкинули до дома" главу города. Автоматчики сказали: выходи, и он вышел, а уазик тут же умчался, освещая фарами какие-то коттеджи. И хотя он хорошо знал город, но в темноте ночи никак не мог понять, где оказался. Точно - не на Мысу, не в Нахаловке, ни у Дома Обороны и даже ни в районе Дока Красный Октябрь.
  Он бродил между коттеджами, читал названия улиц, но ни одна знакомая не попалось ему в свете фонарей, которых он тут увидел всего три на весь огромный поселок. Потом на его пути попалась какая-то пьяная компания, ему порвали куртку и разбили нос. В конце концов, замерзнув до лихорадки тела и стука зубов, он забрел в подъезд ближайшей пятиэтажки с распахнутыми настежь дверями подъезда, доплелся до пятого этажа и лег на круглый коврик перед чьей-то квартирой.
  Утром его разбудила старушка, пытавшаяся открыть дверь своей квартиры. Он встал с коврика и сказал ей: "Извините меня, пожалуйста, я заблудился". Старушка глянула на его измученное лицо и спросила: "А живешь то где?". Он ответил, что в самом центре, ему бы только позвонить, и за ним сразу бы приехали.
  Вы не поверите, но старушка ответила: "Так зайди и позвони". Он зашел к ней в квартиру, позвонил, старушка назвала адрес, где стоит эта пятиэтажка, за ним помчались, он вышел из бабушкиной квартиры, еще раз извинился и остался стоять в подъезде, поджидая своего водителя. И когда бабушка прошла внизу по двору и скрылась из виду, он только тогда осознал, какое у нее чуткое и доброе сердце. "Я её найду и обязательно привезу ей подарок", - решил глава города.
  Он много раз слышал и много раз сам произносил речи о величии старшего поколения страны, но в чем состоит это величие, почувствовал по-настоящему, до спазма в горле, до слезы, которая выкатывается вдруг из глаз, ощутил стоя у грязного окна обшарпанной хрущевки, здесь, у черта на куличках его родного города.
  Труднее всего закончился вечер у мэра города. Этот вечер для него закончился так, как будто все самое главное еще не случилось, и есть такие сюрпризы, которые вот именно на финише вечернего торжества еще только начнут разрываться фейерверком самых ярких и неожиданных событий вокруг его закружившейся головы.
  Его, как и губернатора, тоже привезли в больницу, но не во вторую. Два врача скорой попросили подняться вместе с ними на второй этаж, чтобы быстренько сделать укол от столбняка, раз на его лице есть ссадины и кровоподтеки.
  Они втроем поднялись по лестнице и зашли в большую палату с двумя рядами коек. Снимите верхнюю одежду, попросили мэра. Он снял куртку. Рубашку тоже, она у вас мокрая и грязная. Он снял рубашку. Ложитесь вот сюда, показали ему на саму крайнюю кровать, стоящую пустой. Он лег. Врачи взяли его за руки, двое подошедших их коллег прижали к кровати его ноги, а пятый, в белом халате и совсем еще молодой, начал привязывать его руку к кровати.
  Он молчал, потому что один раз уже сегодня накричался вдоволь.
  Когда его распяли, крепко накрепко привязав руки к поручням, которые оказались по правую и по левую сторону черного полиэтиленового матраца, врачи расстегнули ему брюки и стащили их с него вместе с трусами. "Зачем?", - задал он вслух единственный вопрос во время процедуры "прививки от столбняка". "Ты срать в штаны, что ли, будешь?", - ответил ему врач скорой помощи.
  Ноги, как и руки, тоже привязали каждую в отдельности по краям кровати. В завершение на грудь ему наложили широкий синий пояс и притянули грудь к матрацу. Вот он был и готов к колесованию.
  Врачи скорой выпали из поля зрения, зато появилось первое женское лицо: "Мочиться будете?", - поинтересовалось женское лицо. Он ответил, что не испытывает нужду. Женщина достала какую-то гибкую тонкую трубочку, взяла его за член и стала заталкивать трубочку в член.
  Он вскрикнул и стал извиваться от боли. Женщина оставалась абсолютно спокойной и делала с его членом то, что считала нужным: вводила катетер в мочевой пузырь.
  Можно ли насиловать мужчину спереди? Можно, когда нужна моча на экспресс-анализ, а пациент не скоро захочет предоставить ее для исследования.
  Ввела она ему в чрево глубоко и умело, нажала ладошкой на живот, и пожалуйста, моча полилась по трубочке в баночку. Нацедила и ушла, вынув полуметровый "прибор" так же ловко, как и вводила.
  Мэра накрыли простыней, и после этого над ним появилось новое женское лицо: гораздо более молодое.
  - Здравствуйте, я ваш лечащий врач. Как себя чувствуете Рафаэль Потапович? - услышал он вопрос, который опять сбил его с толку. Ну почему сегодня все его называют Потаповичем?
  - Я не Потапович, - ответил он молодому женскому лицу.
  - Понимаю, - сказала она и что-то записала в большой блокнот, который держала в согнутой левой руке.
  - У вас что-то болит?
  Он хотел ответить, что у него болит член, но отвечать про эту страдающую часть своего тела молодой женщине не стал.
  - Вы знаете, где находитесь? - продолжала расспрашивать женщина.
  - Нет.
  - Вы помните, что с вами случилось?
  - Помню, но не понимаю.
  - У вас есть галлюцинации?
  - Кажется, есть.
  - Сколько дней вы пили?
  - Я не пью.
  Женщина опять черкнула что-то в блокнот.
  - Вы работаете?
  - Да.
  - Кем?
  - Главой администрации города Тюмени.
  - Давно вы работаете главой администрации?
  - Два года.
  - Вы на работе гоните самогон?
  - Самогон не мой.
  - Рафаэль Потапович, какое сегодня число?
  - 22 марта.
  - А какой год?
  - 2013.
  - Вы знаете, в каком городе находитесь?
  - В моем.
  - А какой ваш город?
  Он собирался больше на эти придурочные вопросы не отвечать, но напоследок сказал:
  - Вы и про страну будете спрашивать?.
  Женщина долго шуршала ручкой в своем блокноте, затем пожелала ему быстрого выздоровления, и уже было собралась уходить, но он успел попросить ее принести ему любой мобильный телефон.
  - Мобильные телефоны у нас запрещены, - пояснила лечащий врач свой категорический отказ выполнить его просьбу.
  - А вы можете позвонить моей семье и сказать, где я нахожусь?
  - Когда вам станет легче, и вас переведут в общие палаты, вам разрешат позвонить. Если вам что-нибудь нужно, обращайтесь к санитарам, - врач перешла к другому пациенту.
  Другой пациент был дедушка лет семидесяти. Он тоже лежал голый, только что с большим желанием отлив в "утку" литра полтора мочи. Дедушке задавали почти такие же вопросы, и отвечал он примерно также: не пью, не гоню, что случилось, помню, но понять не могу.
  Следующей была молоденькая девочка лет шестнадцати. Она почему-то вбежала в палату в одних трусиках, прикрывая груди руками. Не заметить ее грудей мэр не мог, потому что груди лежали поверх рук, которыми она их прикрывала.
  Девочка легла на кровать, и парень в белом халате один привязывал её руки. Девочка улыбалась и вертела ладошками. Когда ей привязали руки, девочка перестала обращать внимание на свои обнаженные груди. Парень снял с нее трусики, и по очереди привязал ноги. Вот и она была готова. От вида девушки, лежащей совершенно голой прямо перед мэром с раздвинутыми и привязанными ногами, у него начало скакать сознание - это сумасшедший дом?
  На девушку накинули простыню, но она продолжала крутить ладонями и стучать пальчиками ног по деревянной низкой спинке кровати, будто в голове её звучала ритмичная музыка, и она танцевала в ее такт.
  Мэру поставили капельницу, вводя в вену один укол за другим. Он помнит какого-то мужика, который бился в руках санитаров, утверждая, что совершенно трезв, и грозя именем областного прокурора, который через полчаса приедет за ним в палату. Мужик этот, видимо, кого-то хотел застрелить еще до попадания в больницу, потому что врачи говорили полицейским в форме: хорошо, что они вовремя привезли товарища, у которого прямо на службе приключилась "белочка".
  И еще мэр помнит юношу, который голым сидел на его кровати, а потом спрыгнул с неё и побежал по палате с криком: "Полночь греха и неверия наступила!".
  И лишь после того, как кому-то из его соседей, кричащему во всю силу своих легких матершинные слова про докторов, ударили "уткой" по морде, мэр Тюмени провалился в спасительный сон. Еще бы пару часов бодрствования в отделении интенсивной терапии областной наркологической больницы на улице Новой, и мы бы нашего мэра в здравом уме не увидели больше никогда.
  Утром следующего дня жизнь в палате повернулась к нему более светлыми местами своего поразительного многообразия.
  Глава 6
  Что можно сказать об общей обстановке в любом городе России в определенный день и час любого года советского и постсоветского периода? Её характер определяется тремя словами: она сложная, напряженная и неоднозначная.
  Именно этими тремя словами начинал свой доклад о ситуации в Тюменской области генерал КГБ Василий Пчелинцев до смерти генерального секретаря Леонида Брежнева, после его смерти, а также после кончины всех последующих генеральных секретарей.
  Уже давно генерал Пчелинцев пенсионерствует в отставке, уже сменились на его посту очередные три генерала, уже и общественно-политический строй успел измениться, а доклады нынешнего руководителя управления федеральной службы безопасности по Тюменской области Вадима Пятигодова по-прежнему начинаются с неизменных слов: обстановка в городе и области сложная, напряженная и неоднозначная.
  У генералов государственной безопасности хотелось бы спросить, а может ли когда-нибудь обстановка в Тюмени упроститься, ослабнуть и проясниться? Или она на веки вечные обречена быть в самой высокой точке уровня опасности?
  Люди рушат царизм - обстановка сложная. Возрождают царей - сложностей не меньше.
  Громят капитализм - чувствуется напряжение. Созидают капитализм - напряжение все усиливается.
  Мечтают о коммунизме, напрягаясь в муках поиска врагов. Прекращают мечтать о коммунизме, а муки не теряют прежней силы.
  Мускулы мозга привычно скованы судорогой напряжения: кто враг? Он должен быть где-то рядом, он затаился, но его звериный оскал вот-вот будет обнаружен и обезврежен.
  Россия - родина врагов. Почти сто лет они плодятся на ее территории со страшной силой. В России народа рождается меньше, чем врагов народа.
  День 22 марта 2013 года начальник Управления ФСБ по Тюменской области генерал Вадим Пятигодов запомнит надолго. И я не дрогнувшей рукой могу подтвердить, что этот день был для него сложным, напряженным и неоднозначным.
  Первый звоночек о предстоящих судорогах под погонами прозвучал от его бывшего коллеги и сослуживца депутата городской думы Которезова. В молодости этот Которезов был отличным сотрудником органов, крепко держащим в деснице меч, карающий секретарей горкома комсомола за разврат, пьянство и дебош по линии молодежного туризма.
  Бедолаги из руководящего звена каждой группы, выезжающей в ГДР, вынуждены были в центре Берлина заставлять передовиков животноводства скандировать на аллее под липами: "Ленин, партия, комсомол!".
  Водка изымалась еще в Тюмени до посадки в поезд, а попытки заменить её шнапсом по ту сторону границы нещадно пресекались. Все разговоры деревенских ребят в купе плацкартных вагонов конспектировались, как во время следования туда, так и по возвращению обратно. Мимолетные замечания типа: "Если я расскажу деду, как живут побежденные фрицы, он мне не поверит", брались на карандаш с указанием имени рассказчика, названия колхоза и адреса проживания в Голышмановском районе Тюменской области.
  Рассказчику делались негласные предупреждения два раза: в тот же день в поезде, второй раз - в голышмановском райкоме комсомола. Таким образом, удалось сберечь душу деда, потерявшего на последней войне ногу.
  Затем Которезову доверили сопровождение групп, сформированных из руководителей областного совета профсоюзов. И не только в страны социалистического лагеря, но и по лагерям матерых идеологических врагов в стане, оккупированном Ротшильдами и Дюпонами. Сотруднику органов безопасности удавалось добиться поразительного результата: все вернувшиеся из поездки на протяжении долгого периода времени успешно выступали на собрании трудовых коллективов и яростно клеймили язвы классовой эксплуатации горстки олигархов всего населения Англии, Франции и Америки.
  В 1987 году Которезову поручили сопровождать тур высшей категории сложности - поездку партийно-советской делегации в Италию в рамках налаживания добрососедских отношений. С налаживанием мира и согласия у него получилось несколько хуже, чем с обострением и конфронтацией. Партийные функционеры относились к нему без должного уважения, а правильнее сказать - совсем без всякого уважения. Во время этой поездки его первый раз матерно послали по известному адресу, когда он попросил отказаться от спиртного во время международных контактов.
  Но не этот факт поставил под удар его профессиональную репутацию, а то, что его послали по этому же адресу и в его родной "конторе", куда он сдал подробный отчет о поездке. Оказывается, первый секретарь обкома партии попросил генерала больше "этого мудака" за границу с ним не отправлять, а перевести в участковые или в гаишники.
  Зря Которезов в Риме напоминал партийно-советским работникам о сухом законе и советовал наливать в фужеры только минералку. А уж если очень захотелось выпить, вернувшись вечером в номер отеля, поставить за унитаз бутылку и, заходя по нужде, делать незаметно пару тройку глоточков итальянского белого вина.
  Что делать с сотрудником органов госбезопасности, если в его услугах по идеологическому контролю больше не нуждаются? Направить на работу в органы милиции для усиления её кадрового состава.
  Направили на должность заместителя районного управления внутренних дел. А что делать с таким заместителем, который умел ловить трех передовиков производства за распитием шотландского самогона под одеялом из горла, лежа втроем на одной кровати, но никогда не видел в глаза серийного убийцу, насильника или деревенского дебошира с топором в руках? Сбагрить куда-нибудь, где такой капитан милиции не будет мешать работать личному составу подразделения, то есть - в депутаты.
  Сбагрили. И вот уж почти пятнадцать лет он продолжает служить, не мешая руководителям города и области пить белое итальянское вино.
  Так вот, этот Которезов позвонил генералу Пятигодову и доложил, что выйдя из здания городской администрации, получил жесткий удар от крыши цирка.
  - А кто в цирке крыша? - захотел уточнить генерал у своего нештатного сотрудника.
  - Это не человек, это - железо с ребрами, - пояснял депутат.
  - Имя? - генерал требовал лаконичности и конкретности.
  - Цирк, - повторил Которезов и опять начал бормотать о железной крыше.
  У генерала хорошая память, и клички многих своих добровольных помощников вне штата он мог не сверять со списком. "Есть Силач, есть Мартышка, Арена, есть Полосатый и есть два Льва:Большой и Маленький, но сотрудника с кличкой Цирк - нет. Но есть один церковный батюшка с похожей по звучанию фамилией.
  - Священник Цирке? - пробовал уточнить генерал.
  - Не, тот в черном, а крыша - синяя, и тот, что меня ударил, тоже был синий, - отвечал Которезов.
  - Из воров местных или приблудный? - генерал перебирал в уме имена и погремухи криминальных авторитетов.
  - Иностранец какой-то, махнул рукой, и меня понесло, я пролетел, а потом упал, - докладывал сотрудник обстоятельства контакта.
  - Пролетел, упал. Ты можешь четко сказать, на какую сумму пролетел? - генерал не обратил внимание на слово иностранец, посчитав, что так его собеседник назвал гастролера.
  - На 500 рублей, - четко сообщил Которезов цену целебной мази, которую приобрела поутру его жена. Но на языке сегодняшних бизнесменов цифра "500 рублей" означает на три ноля больше, чем звучит при ее произношении.
  - 500 тысяч, пол лимона, - генерал не удивился. Он вполне допускал, что Которезов был способен вести некоторые мелкие делишки на лимон другой в год.
  - Ладно, помогу с ним разобраться. Потом еще раз набери меня, чтобы я не забыл, - пообещал генерал своему сотруднику и сам выключил телефон. "Говорят, что бывших сотрудников КГБ не бывает, - размышлял он, держа молчавший мобильник в руке, - бывших не бывает, но сотрудники эти, как сейчас выражается молодежь, - унылое говно".
  Хотя, если сказать по правде, депутат Которезов вполне сносно выполнял возложенные на него обязанности. Он числился в комитете по бюджетной политике городской Думы и в нужные моменты, когда обсуждался сверстанный в администрации порядок распределения годового бюджета, всегда активно поддерживал инициативы направить дополнительные 7-10 миллиардов на те проекты, которые были заранее оговорены генералом с губернатором области и мэром города.
  Проекты, которые курировал генерал: дорожный ремонт, жилищное строительство по программе "Сотрудничество" для ветеранов Севера и обеспечения квартирами военнослужащих, всегда имели необходимую депутатскую поддержку. И если надо было слегка намекнуть местным властителям, что подшефные ему батальоны строительных и ремонтных фирм просят "огня", депутат Которезов начинал возмущаться, что деньги в бюджетах города и области есть, но исполнительные органы региона ведут себя как собаки на сене, несвоевременно перечисляя и осваивая выделенные ресурсы. Деньги начинали поступать на счета фирм, а оттуда - по принадлежности согласно положенности.
  Генеральные директора гордились своей дружбой с генералом, потому что понимали непосредственную связь между своей должностью и его званием, а мэр и губернатор не забывали, что интересы государственной безопасности незыблемо стоят на первом месте в списке очередности интересов всех остальных бюджетополучателей.
  У губернатора с мэром много было "своих" депутатов, но с "генеральским" никто никогда не вступал в дискуссию на заседаниях бюджетного комитета. Сотрудником депутат Которезов был, конечно, унылым, но будильничком, вовремя напоминающим финансовому управлению мэрии и областного правительства, когда и сколько миллиардов должно быть перечислено к концу каждого квартала, - весьма звонким. А больше от сигнального механизма с депутатским значком на циферблате ничего и не требовалось.
  Если упоминание о каком-то иностранце в разговоре с Которезовым его больше позабавило, чем озаботило, то сообщение от сотрудницы службы охраны здания мэрии о неком госте из Организации объединенных наций встревожило генерала самым настоящим образом. Эту информацию надо было немедленно проверять и на такого рода сообщения требовалось оперативно реагировать. Генерал дал приказ выйти на прямой контакт со своим информатором в мэрии и подробнейшим образом расспросить администратора мэрии, то есть его нештатного сотрудника, о подозрительном посетителе.
  Вскоре генералу доложили, что "объект" предъявил удостоверение эксперта ООН, был одет вызывающе ярко, вел себя не совсем адекватно, но запаха алкоголя не распространял. Администратор утверждает, что записала номер удостоверения, имя посетителя и дату его прихода в журнал, но такой записи там не имеется. Признаков вырывания страницы или других действий по сокрытию халатного отношения администратора к своим обязанностям не обнаружено. Администратор не может объяснить, каким образом исчезла запись. Жалоб на плохое самочувствие, рассеянность или усталость не высказывала. Настойчиво повторяет, что была бдительна и бдительности ни на секунду не теряла. Но не помнит, когда эксперт ООН покинул здание мэрии и покинул ли.
  Разумеется, генерал дал несколько важных указаний своим заместителям: предоставить ему информацию о графике посещения города официальными делегациями из-за рубежа, сведения из аэропорта и железнодорожного вокзала о прибытии на территорию области граждан иностранных государств, одетых в синие покрывала, провести опрос агентов государственной безопасности в фирмах, осуществляющих услуги такси, а также среди кондукторов автобусов частных перевозчиков.
  С наиболее важными своими внештатными сотрудниками он приказал встретиться немедленно.
  К секретарю мэра города подошла девушка, работающая в бухгалтерии мэрии, и попросила ее на минутку выйти в коридор. Убедившись, что вокруг никого нет, секретарь подробно рассказала девушке из бухгалтерии, как в ее приемной появился странно одетый посетитель, по внешним признакам похожий на объект, которым интересуется генерал. Секретарь особо подчеркнула, что ей он никаких документов не предъявлял, поэтому она не сообщила сразу же о его визите в инстанцию.
  Девушка из бухгалтерии спросила, хорош ли он был собой, на что секретарь уверенно ответила, что была слишком занята и обратила внимание только на цвет его верхней одежды, но лицо, как ей показалось, у него было достаточно умным, глаза - большие и черные, губы тонкие, а нос чуть с горбинкой. Девушка из бухгалтерии очень внимательно посмотрела в глаза секретарю приемной, но та с честью выдержала испытующий взгляд одной проницательной женщины в душу другой, не менее проницательной.
  "Что-то эта дамочка мне не договаривает", - подумала девушка из бухгалтерии. "А вот фиг я тебе буду всё рассказывать", - подумала секретарь приемной. И с чувством выполненного долга молодые женщины застучали каблучками по коридору и расстались, не оглядываясь.
  Секретарь второй приемной, главы города, была чистосердечна и искренна во всех своих показаниях. Она правдиво и в полном объеме передала всё, что видела и особенно то, что слышала, когда во время визита объекта неожиданно включилась громкая связь, и стало слышно, о чем говорит по телефону ее начальник.
  Девушка из бухгалтерии попросила ее уточнить, с кем и о чем говорил в это время ее начальник, и секретарь смогла вспомнить, что говорил он с незнакомой ей женщиной об отдыхе в мае. Через несколько минут генерал уже знал все то же самое, что узнала работница бухгалтерии, поднявшись на восьмой этаж здания мэрии. Но информация личного характера в данное время генералу показалась несущественной, поэтому он не стал приказывать продолжать работу по незнакомке и выяснять, кто она такая и часто ли звонит главе города.
  Внимание генерала привлекли другие детали: объект говорит на русском языке без акцента, первый раз был замечен на вокзале, но в дальнейшем, скорее всего, передвигался пешком. Проявил непонятное любопытство, посещая приемные руководителей города, но при этом желания увидеть самих руководителей не высказывал. Оснований предполагать, что он является официальным представителем иностранного государства или какой-либо зарубежной организации, нет никаких. Гость города демонстративно предъявляет документы эксперта ООН. Для чего? Привлечь к себе внимание и наблюдать реакцию?
  Какую реакцию собирался проверить этот гость, генерала и аппарата регионального управления федеральной службы безопасности? Что ж, он получит эту реакцию. В голове генерала созрел план оперативных действий сотрудников вверенного ему управления, и генерал приступил к его реализации.
  Первое действие - звонок в Москву своему товарищу Денису, с которым вместе заканчивали Львовское военно-политическое училище. Друг работал в штабе управления и практически еженедельно встречался с начальником ФСБ России. У них с другом была давняя договоренность: в случае опасности или подозрения на опасность позвонить и произнести фразу: "Скажи мне что-нибудь хорошее". Она означала, что тот, кто в Тюмени или тот, что в Москве хочет знать, нет ли у друга каких либо тревожных сведений относительно оценки руководства служебной деятельности звонившего. Если нет, друг отвечал: "Доброго тебе утра!", - дня, вечера или ночи, в зависимости от времени звонка.
  Если на горизонте появились тучи, и есть признаки скорой страшной грозы, товарищ должен был на просьбу "сказать хорошее" ответить следующей фразой: "Россия будет великой!". Смысл ее однозначен: у тебя - большие проблемы.
  Стоимость такого звонка для генерала невелика - около миллиона рублей. Это, всего на всего, цена одного джипа "ниссан", срочно отобранного у владельца по имени Тахир, чтобы расплатиться за сеанс связи со столичным другом.
  Генерал позвонил Денису и услышал от него дружеское пожелание доброго дня. Значит, мысль о необходимости провести ротацию и заменить в Тюмени руководителя регионального управления пока никем в штабе не озвучивалась, и горизонт по-прежнему чист.
  Отлично, теперь находим в городе гостя в рыжей чалме и идем к нему на сближение. Технические специалисты - по местам! Включаем мониторинг камер внутреннего наблюдения в здании мэрии, правительства и всех городских и областных департаментов.
  Смотрим картинки внешнего обзора этих зданий и прилегающей к ним территории. Изучаем трансляцию сигналов видеокамер по самому вероятному пути движения объекта, если он уже покинул мэрию и направляется демонстрировать свои "корочки" в другие органы власти.
  Включаем прослушку всех стационарных телефонов по списку номер 1 - это руководители города и области, по списку номер 2 - заместители мэра и губернатора, директора департаментов и председатели депутатских комитетов, по списку номер 3 - крупный бизнес, списку 4 - религиозные лидеры и представители национальных диаспор, списку 5 - криминальный мир, списку 6 - несистемная оппозиция, списку 7 - коммунисты и ЛДПР, списку 8 - журналисты и творческая интеллигенция, и списку 9 - руководители региональных управлений МВД, госнаркоконтроля, следственного комитета и органов прокуратуры.
  Частоту подключений к станциям мобильной связи увеличиваем с одного раза в сутки до десяти раз.
  Выводим на улицу всех дворников, и гость будет обнаружен, даже если он спрятался в канализационном люке.
  Генерал свою работу знал и работать умел. Он один из первых в России распознал в дворниках скрытый потенциал успешной оперативно-розыскной деятельности.
  В Тюмени на муниципальном контракте тысяча дворников. Они дисциплинированы и могут мгновенно выдвинуться в ту точку города, куда им прикажут. Это - полк быстрого реагирования на любые погодные условия. Тюменских дворников можно сравнить с десантниками: с неба на землю, с корабля на берег, из "пазика" на грязь.
  И все солдаты этого полка дали согласие предоставлять любую информацию по первому требованию. Знание русского языка для добровольческой таджикской армии генерала Пятигодова не требуется. Главное, чтобы умел лопату в руках держать и был готов засвидетельствовать любой факт, который генерал считает свершившимся, и категорически отрицать те факты и события, которые, по мнению генерала, происходить не могли и действительности не соответствуют.
  Куда бы вы не отправились в городе Тюмени, в театр, торговый центр или просто погулять около фонтана у гостиницы "Восток", вы обязательно встретите группу людей в одинаковых оранжевых робах, которая иногда что-то скребет и собирает, но чаще просто стоит и смотрит на вас. Для вас они не интересны, и вы никогда не всматриваетесь в их лица: а зачем всматриваться в смуглые лица дворников из Таджикистана?
  Зато вы, как хозяева города, их очень и очень интересуете. По вашей одежде они судят, знатен ли ваш род и сколько у вас слуг, по вашей машине определяют, широки ли ваши торговые дела, по вашим детям легко узнают ваш образ мыслей, а по вашей женщине догадываются, сколько у вас наложниц и рабынь.
  Каждая красивая девушка, идущая по улице одна, изучается ими визуально от стальной набойки каблука до самого верхнего волоска на макушке головы. Первое, что определяют наблюдатели в робах: сколько девушке лет, второе: почему она не замужем. Даже если девушке всего шестнадцать лет, они все равно напряженно размышляют, почему ее никто не взял замуж.
  И в тот момент, когда выдвигаются версии ответа на этот вопрос, между дворниками начинается жаркая дискуссия на гортанном наречии. Если каблук на туфельках девушки слишком высок, а ножки чересчур высоко открыты для просмотра, спор идет по такому вопросу: почему нареченный ей в мужья мальчик пренебрег ею: две семьи поссорились между собой, или у девочки обнаружилась плохая болезнь, или она провинилась перед господином и покровителем своим? Что случилось с этой красивой девочкой, почему ей так не повезло?
  Девушка оголяется прилюдно только тогда, когда судьба вынудила её опуститься на самое дно. Для людей с Востока - это аксиома. Если девушка высоко открывает свои ноги, значит, стоит она очень недорого. А женщина, которая прямо на улице выставляет напоказ свою попу, обтянутую в брючные колготки, готова спать с мужчиной за кусок хлеба.
  Тюменки не учитывают, что живут они сейчас не в русском городище "по ту сторону Урала", и не в Чимге-Туре с большим количеством казахов и татар, а в городе, преобладающим населением которого становятся закавказские и прикаспийские племена, потомки народов глубинных территорий Средней Азии и Ближнего Востока. Женщинам у этих народов все последние восемь тысяч лет разрешалось показывать попку очень узкому кругу мужчин: одному господину и паре евнухов.
  Женские "бедрышки", как бы аппетитны и обольстительны они не были по природе своей, будучи выставлены в обнаженном виде на городской улице - срам и позор. В постели мужа и господина ваша попочка и пипочка - розы пустыни. За воротами дома или занавеской семейного шатра - знак и символ нечестивости. Хоть какие моднячие и дорогие джинсики надевайте, хоть какой европеидный прикид на себя накидывайте, но если видны не только ваши икры, но и пузырятся под тканью ваши ягодицы, вы - голые в глазах тюменских дворников. Вам - не повезло. У вас нет хозяина мужчины. И потому оголилось темя ваше, и обнажился срам ваш.
  Коренные тюменцы считают людей в оранжевых робах - несчастными гастарбайтерами, покинувшими родину ради грошового заработка в лучшем городе земли. А вы подойдите в шесть часов утра к скверику около бывшего станкостроительного завода и поглядите на несчастных, когда они собираются все вместе перед развозкой по точкам. Это - молодые мужчины в прекрасной физической форме. В шесть часов утра дворники играют в футбол, разделившись на две команды, примерно по пять-семь игроков в каждой. Болельщики тоже в робах, их человек сорок. Гортанные крики, возгласы, смех. Надо сказать, качество игры вполне достойное: динамика, распасовка, тактика, индивидуальное мастерство - все на очень приличном уровне. Если вы не поленитесь рано проснуться и придете посмотреть на это зрелище, вы удивитесь перемене во внешнем виде "оранжевых" - мускулистые красавцы предстанут перед вами, а не жалкие нищие, уныло моющие ограждения моста во время весенней распутицы или после летних дождей. А иногда и прямо в дождь, потому что "насяльник" забыл отменить свое вчерашнее распоряжение, отданное при ясном солнце на закате.
  В то время, как местные юноши полупьяными возвращаются из ночных клубов, блюя за киосками и рыгая на тротуарную плитку, приезжие перед работой азартно разминаются игрой в мяч. За кем будущее и кто несчастен, господа?
  Тюменским полицейским мускулистые красавцы из Малой и Средней Азии могут помочь только тогда, когда требуется бесплатная рабочая сила: что-то очистить, перенести, убрать. Гастарбайтеры не могут выступать в роли понятых, поэтому полицейские не испытывают к ним уважения и признательности. А вот службе госбезопасности дворники в роли понятых не нужны, и их подписи ни под какими документами не требуются. Этой службе вполне достаточно того, что могут рассказать дворники устно о своих тюменских начальниках и, если требуется, о любом другом жителе Тюмени, который запланировал важную встречу с кем-то на скамеечке у гостиницы "Восток", например, если информация об этой встрече и описание собеседника на важной встрече важны для сотрудников ФСБ.
  Глаза оранжевых дворников работают гораздо лучше оптики видеокамер, расставленных в общественных местах. Эти глаза выручили генерала и сегодня, когда потребовалось определить местонахождение гостя в синем пальто. Оказалось, что ни одна из видеокамер, расположенных в радиусе трехсот метров от здания мэрии, не выдает картинку. Вернее, выдает, но одну и ту же на протяжении нескольких суток.
  Генерал знал, что система видеонаблюдения на Цветном бульваре несовершенна, но насколько она не соответствует задачам поиска и обнаружения подозрительных лиц, убедился воочию именно сегодня. Сотрудник полиции, который по совместительству сотрудничает с генералом, честно доложил, что камеры давно сломаны или отключены, а на монитор выдается старая запись, "лишь бы на нем что-то мелькало", как выразился лейтенант полиции.
   Последний раз камеры тестировали год назад, когда приглашали журналистов. Затем на бульваре во время установки аттракциона "Американские горки" переносили линии связи и сигнализации, кабель видеокамер вынули, завязали узлом и оставили торчащим наружу до весны, когда оттает земля, и строители приступят к рекультивации газона вокруг нового аттракциона. Так что, полиция своими техническими средствами ничем помочь генералу не может.
  Когда ситуация сложна, напряжена и многозначна, выручить могут простые люди, а самые простые из них - дворники. Не успел специалист из управы Центрального района Тюмени дать бригадирам оранжевого спецназа описание внешнего вида искомого объекта, которое ему продиктовал по телефону генерал, как бригадиры оживленно замахали руками в сторону Цветного бульвара и даже показали пальцем на колесо обозрения: "Уважаемый, наш земляк - там. Позвать его сюда, дорогой?". Специалист из управы замотал головой, отрицая необходимость такого действия, и попросил лишь следовать за объектом и докладывать ему маршрут его передвижения. А потом поинтересовался: "Он тоже таджик?".
  Мужчина постарше из числа бригадиров ответил: "Он - перс". Специалист вынужден был попросить дворника разъяснить ему, перс - это кто такой? "Вы называете их арабами", - разъяснил бригадир, но давать развернутую историческую характеристику древнейших обитателей Азии остерегся.
  У тюменцев при упоминании арабов в голове рождаются самые разные ассоциации: в разговорах об Эмиратах - это счастливые богачи, в воспоминаниях о службе в Чечне - это наемники, в телевизионных репортажах из Сектора Газа - это страдальцы, кидающие камни в израильские танки. Возможно, специалист из Управы с симпатией относится к страдальцам Сектора Газа, а возможно, - наоборот. Краткость - сестра осторожности, а осторожность - подруга мудрости. Общение со специалистами из органов безопасности, ставящими задачу найти и отследить, требует и осторожности, и мудрости, чего у бригадиров дворников Востока - не занимать.
  Итак, объект обнаружен и взят под плотное кольцо наблюдения. Вот он разговаривает с оператором колеса обозрения, и через несколько секунд генерал узнает, о чем был разговор. Гость парит в люльке над городом, и генерал знает время, когда он приземлится. Гость отправляется в ресторан, генерал знает, в какой, и в ресторане уже готовится для него особый столик, не искажающий звук, и на этот столик направляется камера, не искажающая изображение.
  С гостем никаких проблем: его не смущают дворники, по три-четыре человека стоящие впереди и сзади него. Гость не обращает внимания на то, что когда он останавливается, дворники тоже встают и приступают к зачистке тротуара, а когда он двигается по улице, бригада прекращает драить бордюр и двигается вдоль дороги в том же направлении. Главное, что гость не пытается что-либо делать скрытно. Но на всякий случай, если гость решит, что пора закончить пешую прогулку и сядет в какой-нибудь автомобиль, неподалеку дежурят совсем другие специалисты, не из управы и не из мэрии.
  Проблемы у генерала не с гостями города, а с его хозяевами.
  Распечатки телефонных разговоров руководителей города убедительно свидетельствовали, что до появления так называемого перса они занимались своими текущими делами: мэр готовился к коллегии, а глава города к заседанию комитета по экономической и социальной политике. Но сразу после визита гостя содержание разговоров резко изменилось, и теперь оно касалось исключительно забот личного характера, не связанных напрямую с работой городской власти.
  У генерала складывалось впечатление, что этот необычный визит "эксперта" был неким сигналом для мэра и главы города приступить к срочному выполнению крупных заранее подготовленных финансовых банковских операций, смысл и предназначение которых они хотели сохранить в тайне.
  В разговорах упоминался личный банковский счет мэра, собеседники выясняли, кто имеет доступ к самой секретной банковской информации, консультировались с депутатом областной Думы, который контролировал работу того банка, где до недавнего времени трудились на разных должностях нынешние руководители города. После нескольких звонков они условились обсудить план своих действий вечером за пределами официальных кабинетов.
  Генерал несколько раз перечитал запись телефонного диалога между мэром и губернатором области, после этого посчитал нужным прослушать аудиозапись этого краткого обмена репликами, чтобы почувствовать эмоциональное состояние их авторов.
  Тревога, которой были наполнены звуки голосов, не оставляла сомнений: руководство города крайне обеспокоено положением в своем банке, а также состоянием своих финансовых дел в банках за рубежом и прежде всего - на Кипре.
  Мэр и глава города прекратили "радиообмен" сразу после того, как договорились о встрече с губернатором. Тот также не долго пробыл в "эфире" и сделал всего три звонка: бывшему губернатору Ямала, бывшему губернатору Ханты-Мансийскому округа и мэру российской столицы. В разговорах с земляками был краток и просил оперативно сообщить ему тактику действий, если ситуация начнет быстро меняться. Что он понимал под словами "тактика действий", не раскрывал. Видимо, его удаленные собеседники все понимали без лишних слов.
  А вот областной депутат, друг и товарищ губернатора, отвечающий за всю бюджетную политику региона, устроил настоящую телефонную конференцию с десятком абонентов и, надо сказать, перехитрил генерала. Нет сомнения, что он знал о прослушивании своих телефонов. У него их было пять. По этим пяти он лишь говорил своему визави, что сейчас ему перезвонит. И потом уже выходил на связь с номера, которым раньше никогда не пользовался и который не числился в списке генерала. Другими словами, оказался недоступен для прослушивания.
  Но люди - ошибаются, и депутат, руководящий самым крупным банком области - не исключение. Свои звонки он делал, выйдя в сквер перед зданием Думы, а там уже работали и поджидали его две группы дворников.
  Суть звонков стала ясна: тюменские хотели опередить питерских, выводя капитал из кипрского офшора. Генерал не принадлежал ни к тем, ни к другим, он работал на команду московских - главных конкурентов финансистов, обслуживающих непосредственно президента и премьер-министра.
  Диспозиция становилась ясна, роль перса в "чалме" понятна. Он мог бы уже доложить руководству ФСБ о той активности финансовых регуляторов тюменской области, которая зафиксирована и подтверждена многочисленными источниками, но...
  Люди в погонах тоже ошибаются. Прежде, чем звонить своему львовскому однокурснику, он решил поставить в известность и предупредить свою команду, что "тюменцы" нарушили договоренность и, вопреки составленному президентом плану поэтапного выхода из кипрской зоны, стартанули раньше "питерских".
  А звонок другу он сделает тогда, когда будет точно знать, о чем побеседовали мэр, глава города и губернатор, встретившись в 19 часов вечера.
  Тут надо сделать небольшое историческое отступление, чтобы читателям был понятен генезис ошибки генерала. Он ведь не просто генерал, он генерал ФСБ, а генералы органов госбезопасности не имеют права на ошибку. Мы можем проиграть войну на территории чужого государства, можем проиграть ее и на своей территории, но виновны в этом будут только генералы родов войск и командиры дивизий.
  Войну за безопасность государства мы проиграть не можем по определению: если Россия существует, значит эта война выиграна, и генералы безопасности достойны награды. А Россия существует. Награды, как говорится, в студию.
  Так в чем ошибка генерала Вадима Пятигодова?
  В 91-м году партийно-государственный аппарат управления стремительно разрушался, и чтобы простимулировать кадры и создать новую управленческую государственную структуру Борис Ельцин практически официально разрешил всем руководителям на местах 10 процентов бюджета тратить на собственные нужды: прежде всего, как добавку к зарплате.
  Цифра 10 процентов вполне обоснованная, в Китае, например, и ныне любое воровство из бюджета, не превышающее эту цифру, считается приемлемым. За 11 процентов расстреляют, а за 10 - повысят в должности.
  Американцы разворовывают около 7 процентов, французы - 6, англичане - 5, немцы - 2, шведы - 1 процент. В Африке и Латинской Америке цифры бюджетных потерь сильно разнятся, есть и 70 процентов, как в Зимбабве, есть и 20, как в Бразилии. Но мы ориентируемся на Европу, а для нее 10 процентов - это высоко, но не критично.
  Годы шли, однако создать эффективный аппарат управления так и не удалось. Президент Путин решил вернуться к схеме, когда органы госбезопасности обеспечивали неукоснительный контроль за расходованием всех государственных ресурсов. Он, опять же практически официально, разрешил потратить в короткий срок около 10 процентов бюджета на восстановление кадровой и материальной базы значительно ослабленной к 2000 году службы государственной безопасности.
  В течение пяти лет деньги под разными предлогами и по различным схемам выводились из под контроля местных и федеральных властей, а также налоговых органов, чтобы увеличить штат, одеть его, обуть, накормить и обеспечить наилучшими условиями труда. В Тюмени для управления ФСБ построили и оснастили гигантское здание, а до сих пор не афишируется, кто построил и на какие деньги. Городской и областной бюджет это строительство не финансировал.
  В принципе, известно, что строили нефтяники, которым простили налоговые прегрешения. Если есть внутренний приказ: простить каждого, кто рублем помог органам госбезопасности, деньги найдутся быстро.
  Таким образом, к 2005 году 20 процентов бюджетных средств можно было умыкать и тратить на премиальные для государственных и не только государственных служащих. Постепенно милиция и прокуратура тоже потребовали предоставить им подобные преференции, и они их получили.
  А теперь попробуйте ответить на вопрос, как при действующем Уголовном Кодексе безбоязненно вывести из под контроля треть государственного бюджета, чтобы распределить эту треть по своему усмотрению между теми, кто отвечает за порядок в стране? Без Кипра - никак.
  Кипр стал страной-бухгалтерией России.
  Можно по-разному относиться к деятельности Владимира Путина за последние тринадцать лет, но он создал то, что хотел: мощные, хорошо укомплектованные органы государственного контроля, суда и прокуратуры. В каком-то смысле, он добился более значительных результатов, чем Сталин - такой мощной и хорошо информированной структуры государственной власти в руках Виссарионыча не было. Отчасти поэтому раскулачивали и расстреливали всех без разбора, стремясь лишь к одному - безусловному выполнению и перевыполнению плана по всем направлениям, включая борьбу с контрреволюцией, вредительством и шпионажем в условиях подготовки к реальной крупномасштабной войне.
  Возможно, вы плохо представляете уровень контроля ФСБ над экономической и политической деятельностью граждан и состоянием правовой сферы государства. Спросите об этом генерала Пятигодова, и он вам расскажет, что в каждой фирме, годовой оборот которой достиг ста миллионов рублей, есть человек, который готов по первому звонку прийти и сообщить о работе фирме все, что ему известно.
  В каждой крупной компании есть информатор, который работает в штате управленческого персонала. На Антипинском нефтеперерабатывающем заводе таких аж три. В районных управах и мэрии - их десятки, в областном правительстве - за сотню.
  Они повсюду: в советах директоров и среди членов правления каждого банка, среди учредителей всех крупных корпораций, в областном совете судей и среди помощников областного прокурора. Их - тьма тьмущая. Они - сонмище.
  Собери их вместе, и это будет такое собрание, что оно не вместится даже на самую большую площадь города - площадь 400-летия Тюмени. Любой митинг оппозиции, даже знаменитое стояние на Центральной площади 10 декабря, на котором присутствовали более тысячи человек, - это жалкая кучка людей по сравнению с легионом добровольных тюменских помощников органов госбезопасности.
  Кстати, одна треть из тех, кто стоит на митингах оппозиции - это тоже штатные и внештатные сотрудники "органов".
  Почему тюменцы с такой охотой служат делу безопасности страны? Легко отвечу на этот вопрос рассказом о своем близком знакомом по кличке Андрей (настоящее имя у него другое).
  Андрею сорок лет, он закончил 21-школу, которая, как известно, с уклоном на иностранные языки. Поступил в местный университет на факультет романо-германской филологии, но отяготился необходимостью учить еще и латынь с древне-русским. Учебу забросил и загулял. Парнем был симпатичным, девочки, вино и все такое. Устроился барменом в один тюменский ресторан, там и получил приглашение к добровольному сотрудничеству.
  Поначалу его ориентировали на криминал: собирать сведения, кто приходил, с кем, как себя вели и какие тосты произносили. Память у него хорошая, подробности он рассказывал мельчайшие. Решили углубить его погружение в среду и в РОВД инсценировали перформанс: якобы он пьяный хамит милиционерам, обещает их обоссать и бъет одному из служивых по морде. Он свою роль сыграл неплохо и быстрехонько попал в тюменское СИЗО. Статья подходящая, его приняли в хату с почестями.
  Должен он был провести в ней всего три месяца, а потом прокурор бы заметил, что дело сфабриковано, и что экспертиза на алкоголь была вложена поддельная, а свидетельница, сотрудница этого РОВД, дала ложные показания по просьбе знакомого ей милиционера. Андрея бы освободили, но статус в криминальной среде у него бы повысился, и круг знакомых резко расширился.
  Но мой знакомый заблажил уже через месяц, что не может больше переносить вонь в хате, теряет сознание от стесненного пространства и сходит с ума от условий содержания. Ну что делать с таким слабаком? Пришлось освободить раньше срока.
   И тут срочно понадобился свой человек в одном из подразделений ООО Сибнефтепровод. Устроили его туда, и парень вдруг расцвел. Как он встречал прилетавших в командировку, как он их провожал, как ухаживал и выполнял любые их пожелания - это просто чудо, а не сотрудник фирмы. Всегда прекрасно одет, предупредителен, общителен, улыбчив.
  Генеральный директор даже благодарил генерала за то, что к ним направили Андрея. До него был какой-то боксер, с которым ни выпить, ни поговорить.
  Потом Андрея перевели в Уват топ-менеджером "Бритиш петролеум", и там он умудрился подружиться с главой района. Андрей стал источником ценнейшей информации. Главу района пришлось поменять, а Андрюша сейчас встречает и провожает гостей в секторе Юго-Восточной Азии и большую часть года живет на отдельной вилле, расположенной на чудном небольшом острове в Таиланде.
  Вилла ему не принадлежит и зарабатывает он на самом деле весьма скромные деньги, около миллиона рублей в год, но зато какие условия работы! Кому не хотелось бы так жить и работать на благо родины.
  Если вам за пятьдесят лет, у вас должны быть такие знакомые. По крайней мере, кто-то из ваших знакомых наверняка признался, что его сыну или дочери повезло: направили на работу за границу - в Англию, Сингапур или на Кипр. Уверен, что они выполняют важное задание по контролю за финансовым благополучием экономики России.
  Вообще, слухи о богатстве всех этих "сотен" из журнала "Форбс" сильно преувеличены. А губернатор Тюменской области, например, однозначно бедный человек по международным меркам. И его товарищи по работе в банке: мэр, глава города и депутат областной Думы - скромные работяги на ниве служения государству. Оперируют они крупными суммами, но сами суммы, как и вилла Андрея на тайском побережье, им не принадлежат.
  Вся "сотня" олигархов в любую минуту перечислит все свои миллиарды туда, куда скажет государство. Ропот возможен, но пока жив Путин, ропот будет только в головах, а не на языках. Если с Путиным чего-нибудь приключится, тогда уж будет не ропот, а звук щелчков на задних дворах. Как в марте 1953 года.
  А пока... Голыми их, конечно, Владимир Путин не оставит, подобная жестокость не характерна для президента, но денежки олигархи вернут в полном соответствии с предъявленной к оплате ведомостью. Зря что ли Андрей сидит под пальмой на острове в Тихом океане, разве понапрасну куча молодых и перспективных россиян служат на острове в Средиземном море и еще несколько сот сотрудников работают на третьем острове, то бишь в Англии.
  Мы - не островное государство, но наша островная политика доказала свою эффективность: более многочисленной и боеспособной армии ответственных и дисциплинированных государственных служащих, отлично подготовленных и получивших богатый практический опыт контроля внутри России и за ее пределами, нет ни у одного государства в мире.
  Приближается заключительный этап превращения нашего государства в лидера геополитического армреслинга: возвращение капиталов под непосредственный надзор региональных и общероссийских органов госбезопасности.
  Генерал Вадим Пятигодов знает, что план президента продуман и одобрен Советом безопасности. Перевод капиталов начнут соратники президента, входящие в группу под названием питерские. Для того, чтобы не вызывать подозрений у резидентов офшорной зоны из других стран "двадцатки" и не нарушить работу кипрского национального банка, правительству крохотной страны был выделен специальный кредит. Вывод начался в середине прошлого года и до марта нынешнего впечатляющие финансовые операции проходили тихо и спокойно.
  После питерских должны были "отстреляться" тюменские - Газпром, Сургутнефтегаз, Лукойл и Роснефть с благоприобретенным ею уватским сокровищем "BP". Затем в порядке очередности стояли "москвичи" - липецкие сталевары, Норильск, Кузбасс и особо - Екатеринбург со своим Нижним Тагилом.
  Четвертым в очереди была Казань, после нее - Чечня.
  Речь не идет о том, что деньги должны были поступить на счета Центробанка. В целях государственной безопасности их надо было, во-первых, вывести из самой опасной зоны мирового кризиса, во-вторых, перераспределить и поставить национальный капитал под контроль одного единственного управления финансовой безопасности, которое создано лично при президенте, в-третьих, после ревизии и пересчета направить часть средств на нужды армии, которая, и Путин это признал, заждалась своей доли его внимания к ней.
  А какое внимание может быть к армии, если министр обороны замучил Владимира Путина своими внутрисемейными дрязгами и метаниями между дочерями и сестрами друзей президента.
  Если бы все прошло гладко на Кипре, можно было бы резко снизить процент премиальных госслужащим и уменьшить потери бюджета на потребительские нужды чиновников всех ведомств с 40-30 процентов до требуемых 10.
  Владимир Путин не сомневался, что после ухода российской бухгалтерии с Кипра он был бы как никогда раньше способен убедить своих подчиненных по всей стране довольствоваться десятью процентами, как в Китае.
  Всё, что требовалось от генерала Пятигодова, это сообщить по инстанции о начавшейся банковской активности региональных представителей тюменской группы влияния. Но он поставил в известность об этом не свое начальство и не своего друга, а своих бывших покровителей из группы москвичей. Именно после его звонка международные линии связи загудели от резкого увеличения соединений с абонентами на средиземном острове.
  Сталевары материли газовиков и требовали от своих агентов немедленно оформлять переводы на миллиардные суммы в банки прибалтийских государств. Питерские тоже обозлились на тюменских, нарушивших состояние тишины, а казанские и вовсе подумали, что с Путиным что-то стряслось, и теперь каждый сам за себя. Тагильские и кемеровские были в шоке от того, что их кинули, как последних лохов. Впрочем, по списку они и были последними.
  Чечены вели себя на удивление спокойно. Оказалось, что Рамазан получил лично от Владимира Путина право перевести свою казну в Цюрих, и уже давно сделал это.
  Но среди остальных носителей российских богатств началась паника. Разумеется, финансовые аналитики шпионских ведомств США, Германии и Израиля заметили признаки раскола и раздора в рядах российских олигархов. Состояние здоровья Путина было перепроверено спецслужбами всех крупных государств планеты. Убедившись, что на больничной койке находится только тот, кому положено на ней находиться - Уго Чавес, спецслужбы проинформировали свои правительства, что русские опять что-то не поделили и топят остров, спасая деньги по своему извечному принципу: кто успел, тот и съел.
  Не пройдет и двух недель, как разгорится международный скандал, и страны еврозоны заблокируют работу кипрских банков, пытаясь сохранить и свои крохи с кипрского стола.
  Но это произойдет позже, а пока генерал еще не знал, что совершил роковую ошибку. Он лишь посмеивался над наивностью городских руководителей, которые пытались скрытно от него обсудить свои финансовые дела.
  Чем ближе к ночи, тем усмешек на лице генерала становилось меньше. Он не ожидал, что городские головы откажутся от поездки до места встречи на своих служебных автомобилях. Когда водитель мэра отзвонился и сообщил, что его "отпустили", генерал подумал: "Вот и хорошо, поедут на губернаторской, а из губернаторской звук идет более четко".
  Однако, они не поехали, а пошли пешком, причем, по неизвестному маршруту, что им делать было категорически запрещено, так как в этом случае невозможно обеспечить безопасность высокопоставленных государственных служащих. Генерал мысленно назвал их шалунишками и дал команду профессионалам из своего управления срочно выдвинуться в том направлении, в каком руководители удалились от здания правительства области - к улице Профсоюзной. Те выдвинулись, но никого из высокопоставленных не нашли. Губернатор, мэр и глава города неожиданно пропали. Исчезли, причем бесследно, никому не позвонив и никого не предупредив. Шалунишки шалили не по-детски.
  Через час после пропажи губернатора и его товарищей генералу доложили, что агенты из охранного предприятия Ханты-мансийского банка тоже пропали. Он совсем забыл, что сегодня в 20 часов вечера они должны были передать ему миллион рублей для благодарственного подарка однокурснику из Львовского военно-политического училища. Кроме того, в 21 час вечера они были поставлены в график выполнения спецоперации, в данном случае - произвести два выстрела в окно квартиры на третьем этаже дома, где проживает объект с кодовым именем "Дед Мороз". Местный журналист, по которому для каких-то своих целей "работали" столичные чекисты.
  Подарка нет, спецоперация сорвана, ее участники тоже исчезли.
  Около 19 часов вечера генералу начала поступать информация о госте в синем пальто, который поднялся на второй этаж ресторана "Потаскуй" и занял приготовленное и оборудованное для него место за крайним слева столиком. Поначалу генерал был уверен, что команда губернатора будет ужинать вместе с этим конем в пальто. Когда троица руководителей скрылась в районе улицы Профсоюзной, генерал поинтересовался, что там происходит у этого цветного перса.
  Доложили, что сидит с бородатым мужчиной средних лет и беседует.
  - О чем? - спросил генерал на всякий случай.
  - О ковчеге, - ответил его сотрудник.
  - О каком ковчеге? - удивился генерал теме разговора.
  - Не понял, товарищ генерал, наверное, о Ноевом.
  Генерал был сбит с толку, но способности мыслить не потерял: "Ной что делал в ковчеге? Спасался. Губернатор, мэр и глава что сейчас делают? Спасаются. Что будет делать бородатый после встречи с персом? Принимать меры к спасению. А что делаешь ты, генерал? Теряешь время, вместо того, чтобы спасаться вместе с тварями земными".
  Тут генерал припомнил, что полгода назад также совершенно неожиданно пропал советник губернатора. Это советник был откомандирован в Америку для подготовки перевода денег с кипрских счетов и вдруг перестал выходить на связь. Впоследствии оказалось, что он наплевал на служебную этику и спасал исключительно личные сбережения, присовокупив к ним, конечно же, и государственные.
  Этот случай - единственный крупный прокол в работе генерала на посту руководителя регионального управления ФСБ. Но генерал смог своевременно принять меры прикрытия провала, и скандал не привел к громким отставкам и отстранению от должностей. Опасаться генералу было нечего, во всем остальном его работа оценивалась исключительно положительно.
  По линии борьбы с разжиганием межнациональной розни - успехи очевидны. Год назад местные мафиози устроили перестрелку за ТЭЦ-2 с двумя чеченами. Один местный и один чечен погибли на месте, другому чечену прострелили ногу, но информацию о происшествии удалось удержать в тайне, и эскалации конфликта не произошло.
  Фактов религиозного экстремизма допущено не было. Убили одного имама, но свои же, причем имам и убийцы были из Нового Уренгоя, так что это недоработка ямальского генерала.
  Местный чудик нарисовал белой краской на памятнике Ленину звезду Давида - факт не вызвал общественного резонанса, в чем, несомненно, есть заслуга генерала, который обнародовал видеозапись работы этого "художника". Посмотрели, посудачили и забыли.
  Лезгинку на Цветном бульваре уже не танцуют: генерал принял меры.
  Безбожников слегка помяли православные, безбожники свернули свой площадный атеизм.
  Сектантам, экстрасенсам, радужным и голубым помещения филармонии и дворцов культуры для их концертов и лечебных сеансов городские власти больше не предоставляют: генерал постарался.
  Анархистов, леваков и белоленточников в городе уже не наблюдается. Генерал организовал показательный судебный процесс над лидером "думающей молодежи". Судья, милейшая женщина, отработала прекрасно: лидеру впаяли три года условно и уволили из университета. Всё, с анархией и политическим экстремизмом было покончено. Думающая молодежь начала думать в правильном русле.
  В городе - покой, дисциплина и порядок.
  Был.
  Около двенадцати ночи генерал провел последний обмен информацией со всеми, кто в этот час был на боевом посту.
  По губернатору - поиски безрезультатны. Мэра и главу города найти тоже не смогли.
  По спецоперации - исполнители ничего не исполнили и ушли на дно.
  По "коню в пальто" - на пару с Дедом Морозом приближается к Мосту влюбленных.
  - О чем говорят?
  - О пророках и царствии небесном.
  "Везет же людям",- вздохнул генерал и решил узнать свою судьбу у лучшего своего друга, с кем вместе бродили по львовским зеленым улицам в далекой и прекрасной юности.
  - Денис, скажи мне что-нибудь хорошее, - обратился генерал к другу.
  - Россия будет великой, - коротко ответил друг и выключил телефон.
  "Бл....", - промычал генерал, и ему первый раз в жизни захотелось застрелиться.
  Глава 7
  Сейчас выйду на балкон и начну "орать".
  Моя маманя, которой 85 лет, и которая живет со мной, на телефонный звонок моего брата и его вопрос, что делает Виктор, однажды ответила: "Орет на балконе".
  Брат мне об этом потом рассказал, и теперь я знаю, чем занимаюсь, когда не могу молчать.
  Моего брата зовут Вадим, точно так же, как и генерала ФСБ, и поэтому у меня два "старших брата".
  Как известно, имя Вадим имеет два толкования: древнеарийское - смутьян, и древнеславянское - правитель. Одно из них вполне годится для генерала, но характеру и образу жизни моего брата оба толкования совершенно не соответствуют. Он - работяга-строитель, ответственный и честный до абсолютной величины значения этих двух слов.
  Вся бригада может сидеть в бытовке и уже разливать водку по случаю дня рождения или пятницы, а он будет продолжать варить железный каркас фундамента, потому что не пьет, и завтра утром к приезду цементовоза каркас должен быть готов к заливке.
  Каким образом маманя отучила его в детстве воровать и врать, не знаю. Меня она ставила в угол коленями на горох, а старший брат, наверное, и не пытался маму обманывать и у кого-то что-то тырить.
  В пятом классе около школы появился тряпичник на телеге, он обменивал дырявую одежду на воздушные шарики и игрушки. С собой у нас тряпичного хламья не было, а бежать домой за трухлявым ватником было некогда, поэтому мы просто окружили дядьку на телеге и просили показать, что у него в мешке для обмена. Там оказались притягательные пистолетики и пистоны в лентах. Заряжаешь и палишь, как из пулемета.
  За пятнадцать минут большой перемены мы успели сговориться, окружить тряпичника плотной и шумной толпой, отвлечь его внимание и зачистить мешок с "оружием". А потом сбежали с уроков и носились по поселку с пистолетиками в руках, атакуя улицу за улицей.
  Около поселкового магазина мы расстреляли в упор дедушку, который на призыв "падай, ты убит" замахнулся на нас палкой и выронил в грязь только что купленную булку хлеба. Этот дед потом и стал главным свидетелем, который перечислил директору школы имена всей растрельной команды.
  Тряпичник оценил понесенный материальный ущерб в 7 рублей. Если учесть, что пистолетик тогда стоил 20 копеек, а патроны к нему копеек 5, то он, вероятно, при подсчетах потерь проявил объективность и, если и воспользовался своим правом приплюсовать к сумме какие-либо издержки предыдущего периода своей торговой деятельности, то этим правом не злоупотребил.
  Однако, счет был предъявлен только двум матерям, одна из которых - моя, а другая - моего школьного товарища Миши Артюхова. Почему двум, если нас, вооруженных и опасных, бегало по поселку не меньше десяти? Откуда мне тогда было знать простейший закон правосудия: воруют и забавляются многие, но наказание несут лишь признанные виновными.
  Маманя до сих пор поминает мне, как тяжело ей было отдавать тряпичнику 3 рубля 50 копеек. Это - ее тогдашний дневной заработок, ради которого ей за восемь часов смены надо было загрузить, перевезти и разгрузить семь саней дров для пекарни и котельной. Семь саней - семь кубов, то есть полную грузовую машину. Попробуйте это сделать ради эксперимента, и вы поймете глубину ее огорчения.
  Она расплатилась и призвала меня к себе для объяснений случившегося. Я стоял перед ней около русской печи на кухне и помалкивал. Маманя сообщила, что чуть не сгорела от стыда, беседуя с директором. Рассказала о том, что она в своем детстве однажды взяла доску в соседней деревне, почти километр "перла" ее на горбу, чтобы сделать в огороде капустную грядку, а отец, узнав, что доска краденная, заставил в тот же вечер переть доску обратно. Сам шел сзади. Когда доску вернули, он извинился перед хозяином доски и заставил дочь произнести перед косматым дядькой в лаптях: "Простите меня, пожалуйста".
  Мне было предложено попросить прощения у тряпичника и директора, но я решительно отказался, потому что в ту минуту обоих люто ненавидел. Мне бы догадаться промолвить: "Мама, прости меня", но я не догадался. Вот и стоял коленями на горохе, пока не упал и не заснул.
  Мое упорство объясняется тем, что я не считал себя виновным, так как руку в чужой мешок не запускал и сам лично ничего из него не вытаскивал. Такого понятия, как организованная преступная группа, я тогда не знал, а идея обчистить тряпичника была не моя. Мне, как бы, не за что было извиняться, хотя я и чувствовал, что поскольку зубы тряпичнику на телеге заговаривал в основном я, пока другие потрошили мешок с пистолетиками и воздушными шариками, значит, участником ОПГ все же являюсь. Но пусть сначала извиняются те, кто вытягивал из горловины мешка одну цветную коробочку за другой, кто радовался и веселился, кто был героем дня, и которым вечером повезло еще раз: в их дверь не постучали.
  Разве может мальчик в пятом классе знать о доле ответственности и вины каждого за всё, что происходит в этом мире, за всех своих родных и друзей, за каждое слово, сказанное матери? Да и не только матери, но и тряпичнику, мать его за ногу.
  Нет, не может: разума еще нет. Есть только ум, гордыня и обида. Они, судя по всему, рождаются и появляются на свет или раньше нас, или вместе с нами. Представление о чести еще в зародыше, а честолюбие уже цветет и колосится. Без чести нет гордости, зато гордыни - всегда спелый урожай.
  Вы уверены, что человек - порождение "головастика" и женской яйцеклетки? По-моему, у того "головастика", коему вы обязаны началом своего биологического существования, на спине, у самого начала хвостика, был незримый рюкзачок с комплектом всех духовных хромосом, когда-либо обитавших в душах людей, промчавшихся по мирозданию до вас. "Головастик" заскочил в тамбур оправляющегося в жизнь поезда, рюкзачок снял и давай доставать из него сухие и жидкие пайки, выданные ему в дорогу.
  Сидит в тамбуре, жует ароматную курочку будущего семейного благополучия, хрумкает огурчик предстоящей славы, посыпает его солью ждущего его труда и перчиком ожидаемых неудач, запивает трапезу глоточками из флакона, что наполнен по самое горлышко напитком радости, силы, храбрости и безумства, утоляющим жажду раз и навсегда. Потом громко икнет, помянув добрым словом того, кто дал ему рюкзачок с провизией в дорогу, и отправится спать на полку, точно зная время прибытия на вокзал назначения - белоснежную простынь между окровавленными материнскими ложеснами.
  Деление клеток, появление зародыша, формирование органов - это все мелькание миллионов лет прошлых эпох в окне вагона, где посапывает на полке новый пассажир. Рюкзачок с духовными припасами уже открыт, и он их с аппетитом отведал. Кому-то понравилась курочка, кто-то предпочел жидкость во флаконе, но голодным и обделенным не остался никто. Набор в дорогу дали всем одинаковый.
  Хорошо, что я отвлекся на детские воспоминания: мне не так уж хочется вот сейчас, в теплой комнате за столиком с книжками и ноутбуком, вставать, открывать балконную дверь, выходить на холодный мартовский ветер и, зависнув на высоте воробьиного полета посреди огромного городского двора, орать так, что эхо каждого слова трижды вернется ко мне, ударившись о каменные стены окружающих меня домов.
  Зачем же делать то, что делать не хочется? А как еще освободиться от обрывков фраз, переполняющих голову? Я пробовал забыть их, но, в отличие от снов, они не забываются. Пытался записать их на бумагу, но вместо того, чтобы вылиться из головы, очистив ее от пульсирующего груза, они достигали листа бумаги и отражались в глаза с удвоенной силой и энергией. Я раскрывал ноутбук, чтобы его гигантская память поглотила их в своих многочисленных папках, но не успевал начать "стучать", как десятки уже, вроде, подзабытых файлов начинали самопроизвольно открываться и выбрасывать свое содержимое на мою и так переполненную головенку.
  Много лет назад, на даче, оказавшись в состоянии перегрузки сознания, я ушел на берег Андреевского озера, дождался у костра, когда наступила полночь, подошел к воде, в черной глади которого отражалось звездное небо, и громко, насколько позволял голос, кричал все то, что взрывалось и искрило в голове. Меня слышали только утки и дворняга Кузя, благодарный мне за то, что я взял его с собой на озеро. И еще за то, что не бросил в далеком поселке, когда перевозил в Тюмень состарившуюся маманю.
  Кузя понимающе отнесся к моему ночному поведению: он даже пару раз тявкнул за компанию в сторону воды.
  Тогда, у озера, я почувствовал огромное облегчение. В голове наступила тишина. Я вернулся в дачный домик и заснул, в прямом смысле, как младенец, сознание которого не омрачено ни одной мыслью о дне грядущем. Заснул как Кузя, который по возвращению забрался в собачью будку быстрее, чем я открыл дверь домика.
  Поутру, отлично выспавшись, я обнаружил, что на куртке, в которой я ходил к озеру, оторваны две верхних пуговицы. Мне это показалось странным, поскольку я не помнил, чтобы я ее где-либо снимал и при этом торопился. Пуговицы - мелочь, главное - тишина и ясность сознания: ни вопросов, ни сомнений, ни желания что-то в жизни менять и чего-то в ней добиваться. Жизнь вдруг оказалась прекрасной, а дела в семье - идущими по верному пути.
  Такие ночные вылазки на озеро я совершал потом каждое лето неоднократно и понял, что если ждешь успокоения от неба, до него надо сначала доораться.
  Наверное, можно и домолиться, стоя перед домашними иконами, Сколько же надо перед ними стоять? Я пробовал стоять неподвижно и произносить про себя тексты молитв и все булькающие и клокочущие вокруг этих текстов фразы из Библии в течение двух часов. На третьем впал в оцепенение, но как только пошевелился и присел, голова покачнулась, и все ее содержимое вновь закрутилось вихревым движением.
  Мне очень помогает пешая ходьба от рассвета до заката. На семнадцатом километре пути мозг отключается от однообразия процесса, и до утра следующего дня его мыслительная деятельность не возобновляется. Утром новые четыре часа ходьбы, и ты опять на сутки в отключке. К монастырям я отправлялся пешим ходом прежде всего для того, чтобы впасть в состояние прострации еще на дальних подступах к храму. В самом храме испытать наслаждение покоя у меня не получается.
  Летом вариантов много: Андреевское озеро, пермская тайга вокруг Белой горы, Червишевский и Тобольский тракт в сторону Чимеевского святого источника и белокаменного кремля на Иртыше. А куда податься зимой или, как сегодня, ранней весной? Самое простое и реально осуществимое - выйти во двор и встать в его центре на кровлю подземных гаражей или - на балкон.
  Есть два неудобства у этих вариантов. На кровле придется стоять босиком в одних трусах по колено в снегу. Почти аналогично - на балконе. Второе неудобство - меня услышат. А я не хочу быть услышанным, я хочу стать свободным.
  Почему непременно босиком и в трусах? Да потому что еще лучще - вообще без трусов. Ничто не должно мешать душе вырваться из тела. Все диалектрики - к черту. Человек может связать собой землю и небо, если он бос и наг. Хочешь познать чистоту и величие сотворения твоего духовного предка Адама, найди мужество отбросить фиговый листок.
  Поначалу я выходил в ботинках, майке и штанах, но каждый раз возвращался без ботинок, штанов и в разорванной на груди майке. Матушка зашила ее один раз, второй, а потом посоветовала отправляться орать без майки. Я так и сделал, сняв заодно и штаны, а ботинок уже не было, потому что я их не нашел в снегу "после последнего раза".
  На озере хорошо: оно такое огромное, что даже если бы сто человек одновременно рвались к свободе в полночь, они бы все равно никого не обеспокоили и никому не помешали. Однажды рыбаки прикатили на берег как раз в тот момент, когда я рвал рубаху. Они потом рассказали мне, что увидели в свете фар бороду и поднятые руки. Когда через секунду эти руки разорвали куртку пополам и в воздух полетели клочья, подумали, что инспектор рыбнадзора их самих сейчас разорвет на части, дали по газам, развернулись и отложили рыбалку до утра.
  Я и не знал, что весьма солидные люди на дорогой машине обожают ночную рыбалку на озере Андреевском. Они приезжают на джипе с прицепом, снимают с него моторную лодку, плывут в дальний конец озера, проверяют сети, добывают несколько килограммов карасей и возвращаются обратно. Зачем вам эти караси, спросил я их. Рыбацкий азарт, говорят, кто-то любит сидеть с удочкой, а нам нравится за десять минут вынуть полведра рыбы и покататься ночью по лесу и воде.
  А так то, на озере - хоть закричись. Мой дачный сосед пенсионер Иван однажды по осени, будучи чуть под хмельком, выпал из резиновой лодки и стоял в камышах по горло в воде, крича: "Помогите!". От берега он был в тридцати метрах, на берегу пара рыбаков сворачивала снасти и еще пара покачивалась на лодках в камышах поблизости. Никто не подплыл. Ваня кричал около минуты, потом у него в холодной воде остановилось сердце, и он утонул. Никого из рыбаков, кто был поблизости, впоследствии разыскать не удалось. Да и не искал их никто. Мужики из дачных старожилов знают, конечно, кто там был. "Ветер дул очень холодный, каждый подумал, может, кто другой к нему поплывет, вот так и не стало Вани", - рассказывают они подробности. Всем за семьдесят лет, их медлительность понятна. А молодежь в октябре на берегу с удочками уже не сидит.
  Хорошо, что я не рыбак. В студеный ветер на резиновой лоханке ради карасей? Спасибо, у меня другие приоритеты: в минус двадцать на снегу в своем дворе.
  А сегодня во дворе - рай. Синева мартовского неба и ослепительное полуденное солнце. Это гораздо лучше, чем осенью и по горло в ледяной воде.
  Хватить болтать, надо решиться: пора начинать орать. Майку - через голову и на пол. Вперед!
  Я вышел на балкон, голое тело привычно загорелось огнем бодрости, а голова безумством отчаяния. Голосовые связки натянулись и сразу взяли тональность громкого, но чистого звучания речи, обращенной в гулкую пустоту:
  - Племя злодеев, сыны погибельные, князья ваши законопреступники и сообщники воров!
  - Прибавляете дом к дому, присоединяете поле к полю, так, что другим не остается места.
  - За подарки оправдываете виновного и правых лишаете законного.
  - Невежду называете почтенным, а коварного - честным.
  - Вы ограблены, и никто не говорит: "Отдай назад!".
  - За ничто вы были проданы и без серебра будете выкуплены.
  - Каждый бредете в свою сторону, и потому никто не спасает вас.
  - Пошли за суетой и осуетились.
  - Променяли славу свою на идолов и кущи.
  - Вы возделываете нечестие, пожинаете беззаконие, а едите горькие плоды лжи.
  - Всё, что заработали - всё исчезнет в дырявом кошельке вашем.
  - Вы сделались изгарью.
  - Вы построите дома из камней, но жить не будете в них.
  - Цари ваши - солома, принесенная ветром.
  - Кто хочет судиться со мной, пусть подойдет ко мне.
  - Ложь наследуете вы детям своим.
  - И суд отступил от вас, и правда встала вдали, ибо истина споткнулась на площади, и честность не может войти.
  - Блуждаете духом и не верите сердцу своему.
  - Но разве упав, не встают, и, совратившись с дороги, не возвращаются?
  - Смойте злое с сердца своего, сотворите себе новое сердце и новый дух!
  - Слабый пусть говорит: "Я силен".
  - Укрепите ослабевшие руки, утвердите колени свои дрожащие.
  - Развяжите оковы неправды и узы ярма своего.
  - Удалите беззакония от шатров своих.
  - Распустите советы нечестивых и собрания развратителей.
  - Великий пост - не избавление от пищи греховной, а очищение от ссор и распрей, от насилия и грабительства, от покорности пред злом и распутством неправедных.
  - Доверьтесь Богу и душе своей, и ничего не бойтесь.
  - Научитесь делать добро, ищите правду, спасайте угнетенного, защищайте вдову и сироту удела вашего.
  - Не уходите молча в темноту.
  - Бог создал вас свободными.
  - Вы - свободны!
  Последнюю фразу я кричу особенно громко. Все эти слова мертвы, пока не наполнятся звуком человеческого голоса. Они хотят вырваться из головы моей и ожить, расправить засыхающие крылья, лететь, чувствуя восходящие потоки духовного познания.
   Замолкаю и сам ухожу в темноту своей комнаты. Мне больше нечего сказать. В голове - как в доме после отъезда свадебных гостей. Только что в каждой комнате слышались голоса, вопросы, взаимные упреки, смех. Кому-то хотелось петь, танцевать и играть на гуслях и цимбалах, а кто-то уже смертельно устал и прикорнул на кресле у стены. Но вот все уехали, хозяин проводил последнего, стоит у дома, но не заходит внутрь. А что ему там делать, где никто не зовет его, и где он никому не нужен? Разве что, прибраться, отдохнуть и ждать, когда вернется праздник. Когда он вновь услышит шум входных дверей и с радостью подумает: "Нагрянули!"
  И будет цитировать Николая Рубцова, называя "гостями" десятки понаехавших в голову новых фраз:
  Не было собак - и вдруг залаяли.
  Поздно ночью - что за чудеса!-
  Кто-то едет в поле за сараями.
  Раздаются чьи-то голоса...
  Не было гостей - и вот нагрянули.
  Не было вестей - так получай!
  И опять под ивами багряными
  Расходился праздник невзначай.
  Ты прости нас, полюшко усталое,
  Ты прости, как братьев и сестер:
  Может, мы за все свое бывалое
  Разожгли последний наш костер.
  Может быть, последний раз нагрянули,
  Может быть, не скоро навестят...
  Как по саду, садику багряному
  Грустно-грустно листья шелестят.
  Под луной, под гаснущими ивами
  Посмотрели мой любимый край
  И опять умчались, торопливые,
  И пропал вдали собачий лай...
  Надеваю майку и отправляюсь с пустой и грустной головой на кухню заваривать чай.
  - Проорался? - спрашивает маманя.
  - Да, - отвечаю ей коротко. Я ничего не хочу ей говорить. Она качает головой и тоже молчит. Для нее важно, что я не на улице, иначе бы пришлось смотреть в окно и беспокоиться, не отправлюсь ли я в магазин "в таком виде". Ведь, если отправлюсь, могу не вернуться до полуночи, хотя и вышел из дома без одежды. А после балкона я - рядом. Ей больше ничего уже в жизни не нужно.
  Слышал ли кто меня? Может, и слышал, но не слушал. В этом я почему-то твердо уверен. Да Бог с ними, слышавшими, но не слушающими, лишь бы ребенок этажом выше не проснулся и не испугался. По этому поводу соседи делали мне замечание, и я перестал витийствовать по ночам.
  Никто, вроде, не звонит по мобильнику и не стучит в дверь квартиры. Слава Богу.
  Бедный Винсент Ван Гог, он довыступался в маленьком французском городишке, что жители написали коллективную заяву на него и попросили мэра выдворить шумного художника за пределы городской черты, иначе - они не ручались за его безопасность. Тот, правда, после полудня рот раскрывал не для речей духовного содержания, а для абсента, настоенного на полыни.
  Но после абсента почти всегда припоминал свое церковное прошлое и начинал проповедовать солдатам и проституткам, а также супругам почетных граждан города и их дочерям во время портретного позирования в разных позах недалеко от его холостяцкой кровати или прямо на ней. Того бы обязательно выдворили, но не успели: он застрелился сам. Нанес себе смертельное ранение из револьвера.
  Отрезанное ухо - это было до того. Героем в городишке считали тореадора, победившего быка. Красавчик отрезал быку ухо и кинул его на трибуны восхищенной публике. Винсент хотел быть супер-героем, но его признали сумасшедшим.
   Человек с даром от Бога невыносим для других "божьих созданий".
  Так что, ухо - ранение не тела, а души, которое он получил в неистовой схватке своего таланта с презрением к самому себе. Не путайте удар ножом по самолюбию и выстрел пули в область сердца.
  И тут - замурлыкал мой мобильник. Елки палки, неужели разбудил младенца? Вот чего мне очень не хотелось бы, так разбудить или напугать детей. Если высветится номер телефона соседей - отвечать не буду. Я и без их предупреждения на балкон сегодня больше не пойду.
  Крышечку телефона открываю, а там - "нет номера". Таких безномерных среди моих знакомых только Вова Ефимов. Я бы с удовольствием пообщался с этим трижды битым редактором "Вечерней Тюмени", но не сейчас. Он опять сорок минут будет рассказывать мне, что покупает квартиру в моем дворе.
  У нас построили в одном конце двора новенькую желтую "свечку", и в окне четвертого этажа появилось большое объявление о продаже. Вова заинтересовался и уже раз пятнадцать спрашивал, хорошо ли жить в нашем дворе. Я ему раз пятнадцать ответил, что хорошо. Он уже связался с агентством, произвел осмотр, договорился о двойной продаже, то есть, вместе с той квартирой, в которой когда-то жил на улице Холодильной. Ему уже дают кредит, чтобы покрыть разницу, но - опять, видимо, его терзают смутные сомненья: а оно ему надо?
  - Да за столько фантиков я могу в Америке купить целый город, - начинает он перечислять мне аргументы против.
  - Ну, так покупай тот город, - соглашаюсь я с ним.
  - А зачем мне город в Америке? - спрашивает он у себя и у меня.
  - А зачем тебе двухкомнатная квартира в моем дворе, если у тебя есть трехкомнатная неподалеку, и ты в Тюмени все равно не живешь?
  - Надо еще подумать, - в очередной раз сообщает он мне.
  - Еще подумай, - в очередной раз советую я.
  Затем Вова обязательно расскажет, руководителю какого государства он помог избраться или переизбраться на новый срок. Совсем недавно он оказал услугу Бараку Обаме, до этого какому-то израильскому Нетаньяху, а до евреев - украинскому Януковичу. Причем, звонок он делает из Вашингтона, Тель-Авива или Киева. "Слышишь, как дядя Генри радуется, - говорит он и замолкает на секунду, чтобы я послушал возгласы и крики на английском языке, - дядя доволен, завтра мне можно улетать".
  Кто такой дядя Генри, я уже знаю по его предыдущим звонкам, - это Киссинджер, великий друг и товарищ российского народа.
  Под конец почти часовой беседы разговор обязательно вернется к теме голубой ванны, которая десять лет хранится у него в гараже вместе с "Волгой", на которой он не ездит эти же десять лет.
  - Забери ее к себе на дачу, а то мне надо гараж продавать, - обязательно скажет Вова.
  - Да не нужна мне эта ванна, выставь ее около мусорки, мигом утащат, - не в первый раз предлагаю я.
  - Это не простая ванна, в этой ванне купался первый редактор газеты "Вечерняя Тюмень" и первый народный депутат России от Тюменской области, то есть ты, - затянет Вова известную песню.
  - Да мало ли, у кого кто купался, - начну я проявлять признаки нетерпеливости.
  - Только ты купался без носок, но в пиджаке и галстуке, - Вова верен себе и никогда не заканчивает разговор без упоминания пиджака и галстука.
  Одним словом, я решил не отвечать на звонок и уже собрался захлопнуть крышку своего "самсунга", но в последнюю секунду неожиданно для себя отменил решение и все же нажал на зеленую кнопочку. Я даже не успел подумать, для чего это делаю: в голове еще только шевельнулась мысль, что этот звонок может быть и не от Вовы, а пальчик уже тык, и я на связи.
  - Виктор Алексеевич Егоров, - в трубке звучал мужской голос, но не Вовы, значит, меня оторвут ненадолго.
  - Да, - радостно ответил я.
  - У меня к вам посылка от Аиши.
  - Понял, где встретимся?
  - В ресторане "Потаскуй" после 19 часов.
  - В ресторане?
  - Вам неудобно в ресторане? - спросил мужчина.
  - Обычно под часами... - вспомнил я, где встречался раньше с посланниками Аиши.
  - Вечером будет холодно, а мне хотелось бы с вами поговорить.
  - Хорошо, я приду.
  - Спасибо, - телефон замолчал.
  Я закрутился по комнате с трубкой в руках. Ну, надо же, опять это удивительное совпадение: еще не прошла нервная дрожь от уличного крика, еще голос мой сипит от перенесенного напряжения, еще кожа на теле покрыта красными пятнами возбуждения, и в это самое время вновь раздается сигнал от Аиши.
  Так уже было. Было!
  И не один раз.
  Я подошел к шкафу с одеждой и наклонился до самого пола, прижавши пальцы к линолеуму. На шкафу стоят мои иконы и три огромных тома "Жития святых".
  Услышав шаги матушки на кухне, быстро выпрямился, иначе бы она увидела в открытую дверь комнаты меня со спины в положении, когда перед глазами торчат лишь голые волосатые ноги и трусы.
  - Чайник вскипел, - сообщила маманя.
  - Это точно, - я обнял ее, - вскипел!
  Эх, Аиша, сказка жизни моей, моя загадочная ливийская царевна. Как жаль, что я ни разу не видел тебя, прекрасную восточную женщину, не сидел рядом и не слушал ни одной твоей удивительной истории. Та тысяча ночей предназначена не для меня. Ты - лишь миг моего счастья во мраке последней ночи безвременья и безверия.
  Это было два года назад в декабре. Я первый раз, оставшись без своего сайта и без озера, до такой степени обезумел от невозможности говорить громко и вслух, что решился и вышел во двор. А потом сидел с горящими от снега стопами ног и смотрел в монитор, через который я уже не мог обратиться к людям и передать то, что чувствую и думаю.
  У меня открыта была страничка моей электронной почты, на которой жирными буквами непрочитанных писем виднелись первые слова обращенных ко мне вопросов, что случилось со "Скотным двором"?
  Жуткое название для сайта, где я делился сокровенным. Но ведь, когда я его придумывал, я был под впечатлением повести Джорджа Оруэлла и думал о судьбе страны. Не фермы в Англии, а родины моей.
  Что случилось со "Скотным двором"? Он утонул. В дерьме. Вместе с моим сокровенным. А я стал кричать то, что хотел написать.
  Гляжу на монитор, и прямо на моих глазах появляются другие буквы, не русского алфавита. И среди этих букв вижу сразу знакомое имя - Viktor Egorov. Не будь этого имени, я бы письмо не стал открывать. Удалил бы сразу, как десятки других, призывающих "увеличить клиентскую базу" или отправиться в тур по Волге реке.
  Открываю письмо, оно довольно большое, и мое имя мелькает в разных местах. Воспользовался гугл-переводчиком и понял смысл в общих чертах: дочь лидера ливийской революции по имени Аиша просит помочь ей, потому что помочь могу только я.
  В декабре два года назад ее отец был еще жив, братья - тоже. Это я знал из телевизионных новостей. Город, в котором они находились, был окружен, и развязка приближалась.
  Проблемы Аиши и ее отца мне были понятны, но при чем здесь я? Мне не приходилось бывать в Африке, у меня нет ни одного знакомого бедуина, о племени таурегов я знаю только по каталогу машин марки "Фольксваген", и вообще, я даже не муслим, не обрезан, пророка Мухаммеда, конечно, почитаю, но считаю себя сторонником Христа.
  Я ей отписал, причем на чистом русском языке, что ничего из ее письма не понял, но если женщина просит помощи, я женщине отказать не могу, что от меня нужно, помолиться?
  Дело в том, что мне часто приходят письма из разных стран, в которых сообщают о многомиллионных наследствах, которые перейдут тому, кто будет молиться за душу усопшего. Такие письма всем приходят, но не все, видимо, молятся, а я выписываю имя усопшего и зачитываю его во время заупокойных акафистов. На этом переписка с распорядителями наследства заканчивается.
  Однако, Аиша ответила и горячо поблагодарила за согласие помочь. И сообщила, что со мной свяжутся юристы из Афганистана. "Господи, а это кто, талибы, что ли?", - первый вопрос, который всплыл в моей голове, когда я получил ее ответ.
  Юристы связались, но о политике или религиозных убеждениях они, как я понял из гугл-перевода, не написали ни строчки. Только о создании какого-то благотворительного фонда по сохранению исторических документов огромной важности для всего человечества. Согласен ли я стать учредителем?
  Вот попроси они прислать им, в случае согласия, сто долларов, я бы тут же всю переписку отправил в спам, потому что мне лотереи, в которых я выиграл, но для получения выигрыша должен оплатить почтовые расходы, уже изрядно надоели. Но они денег не попросили.
  Согласие я дал, про Аишу не вспоминал до того дня, когда сообщили, что ее отца растерзали повстанцы. Семейное горе мне гораздо понятней, чем мировая политика.
  Прошел месяц, и у меня, точно так же, как сегодня, после выхода на балкон, замурлыкал телефон. Голос молодого паренька предложил мне получить посылку от Аиши. Место встречи предложил я: под часами на углу улиц Мориса Тореза и Республики, у крыльца Сбербанка.
  Часы там - чудные, кажется, австрийцы делали. Бронзовые колокола каждые полчаса звонят, а каждый час - названивают очередную мелодию, в том числе: "Ах, мой милый Августин...".
  Августин оказался милым молодым светловолосым пареньком. Имя, правда, он свое не назвал. Передал красивую коробочку, поблагодарил, улыбнулся, пожал мне руку, сказал "Храни вас Бог!" и пошел в сторону автобусной остановки. А я - домой. Живу я в ста метрах от часов на заднем дворе этого самого Сбербанка. Каждый день хожу мимо двери их кредитного отдела. Четыре раза заходил в эту дверь просить кредит, ни разу не дали.
  Открываю дома коробочку, а там - деньги. Какие, даже не понял: разные и цветастые, как фантики от конфет. Не зря Вова Ефимов никогда не произносит слово деньги, он всегда их называет фантиками.
  Коробочку закрыл и стал ждать стука в дверь и прихода понятых. "Хорошо, что я к ним не прикоснулся, - быстро соображал я, - у Сбербанка есть видеокамеры, передачу коробочки записали, но следов чужих денег на моих пальцах нет".
  У меня не было сомнения, что это - многоходовая подстава. Я же, как никак, оппозиционером прослыл, пока на "Скотном дворе" сокровенное вилами разбрасывал. Когда в стране оппозиционерам то баб на матрац кладут, то у баб миллион бабок из сейфа в присутствии понятых изымают, ничего другого по поводу коробочки в голову не приходит.
  Час - нет стука в дверь, два часа - нет. Они где застряли, оперативники, елки палки?
  Прошел Новый год и весь январь, а никто моей коробочкой так и не заинтересовался. Но я ее больше никогда не открывал. Взял у своего друга Леши очередной безвозвратный займ, как Куба у СССР, и запустил новый сайт под тем названием, которое меня радует и мне приятно - Цветной бульвар.
  Люблю я тюменский Цветной бульвар, нравится он мне, часто хожу по нему и всегда благодарю тех, кто рискнул произвести столь радикальную и опасную, в смысле памяти народной о подобном градостроительном подвиге, реконструкцию Городского сада. Вырубили все деревья, снесли стадион, но сделали красивый пешеходный бульвар.
  Когда хорошее заменяют лучшим, и это делают на твоих глазах, начинаешь верить, что не все еще в стране нашей потеряно безвозвратно. А если что-то хорошее и потеряно, то можно создать новое и еще лучшее. Так сказать, одеться более лучше, как выражаются симпатичные девочки, выросшие за пределами Садового кольца.
  Маманя называет моего друга Лешу - золотым человеком. Маманя не знает, сколько денег он потратил на мои проекты. Если узнает, ругать его будет, но свое мнение о нем уже никогда не переменит.
  У меня много таких друзей, и не все они знакомы мамане, потому что не все приходят ко мне домой. Один из них не просто золотой, но еще и в моих глазах святой, правда, в другой религиозной конфессии: он из Чечни. Вот его я и давай расспрашивать, не через него ли протянулась ниточка от Ливии до Тюмени через афганский Кандагар? Отвечает, что нет, не через него. А через кого тогда, если органы не дают о себе знать, а ты тоже не в курсе?
  Не знает. Все ничего не знают, а коробочка лежит.
  Через год опять зима, опять балкон и опять звоночек от милого Августина. Мы встретились на том же месте, под часами, но на этот раз я воспользовался случаем обратиться к первоисточнику.
  - Скажите, - говорю светловолосому пареньку, - откуда эти деньги?
  - Какие деньги? - улыбается паренек.
  - В той коробке, что вы передали мне год назад, были деньги.
  - Я о деньгах ничего не знаю, - продолжает улыбаться.
  - Не надо мне говорить про не знаю, я это уже слышал. Я их не трону, пока вы мне не скажите, кто их прислал, - пытал я парня.
  Августин перестал улыбаться и коротко ответил: "Я не отвечаю на вопросы и не даю советов, я - передаю", - он подал мне точно такую же коробочку, что и в прошлый раз.
  У кого спрашивать совета, если даже Августин отмалчивается? Я рассказал про коробочки Сереже Суразакову, самому заметному тюменскому журналисту из тех, кто печатает свои статьи на моем сайте.
  - Как ты думаешь, Сережа, почему органы, не совершив никаких оперативных мероприятий год назад, опять принесли коробочку с фантиками? Это же весьма расточительное использование государственных средств. А если я их потрачу или потеряю, как они будут отчитываться?
  - А ты их начни тратить и узнаешь, - посоветовал Сережа.
  - Я потрачу, они скажут, что теперь я должен делать то-то и то-то, а я откажусь. Они потребуют вернуть, а деньги уже потрачены, что я им тогда скажу?
  - А скажи им ..., - и Сережа произнес столько грубых слов, что я никогда не смогу повторить их представителям органов.
  Сережа бывает иногда грубоват, когда говорит о друзьях или государственных служащих.
  После беседы с коллегой я открыл вторую коробочку и пустился во все тяжкие: купил колбасы, три майки и новые ботинки. Потом подарок мамане - сковороду, подарок сыну - туристическое снаряжение: палатку, спальник, нож, пятнистый костюм, подарок супруге - велосипед, брату - автокомпрессор "Беркут".
  Понеслась душа в рай.
  Еды - вволю, чаем меня друзья обеспечили на два года вперед, сайт работает, где-то вдалеке обо мне заботится красавица Аиша. О чем еще человеку мечтать?
  Осенью прошлого года умер сын, в конце нынешней зимы сломали сайт.
  Я вышел на балкон.
  Звонок.
  О чем ты хочешь поговорить со мной, Аиша?
  Я принесу посланнику твоему то, что осталось нетронутым. Счастье не находится в коробочках. Трех подарков мне не перенести.
  Глава 8
  Небо в алмазах можно увидеть легко: в ясную ночь подыми голову и наслаждайся зрелищем великолепной россыпи космических кристаллов любой величины, широкой полосой протянувшейся от края и до края Вселенной как след повозки, переполненной светоносным зерном мироздания.
  Земля в алмазах является нам редко и лишь тогда, когда приходит время мщения и крови. И это тоже - ночь. В глухом подвале тела мертвых детей засияют бриллиантами в свинцовой оправе. Заповеди рухнут, закон исчезнет, стыд отступит. Время, когда можно - всё. Сила новой проповеди - в немедленном результате. Сила новой церкви - в единении и решимости. Не надо много слов, когда нет зрителей, и все - участники. Руки поднимают оружие, и царь падает первым. Затем жена его и дети его, и слуги его. Тени живых смешиваются в дыму с тенями умирающих. Сапоги прилипают к намокшему полу. И кочегары адской топки выжигают из душ елей святого помазания, и копоть жертвы новой веры покрывает траву и листья перед утренней зарей.
  Для чего покупал уральский "купец Ипатьев" клочок земли на склоне у дороги, ведущей в центр Екатеринбурга от вокзала в двух тысячах верстах от столицы государства российского? Для того, чтобы построить красивый и просторный дом из камня, в котором жить ему будет приятно и весело.
  Никаким купцом он не был. Николай Ипатьев - потомственный дворянин, инженер-путеец. Предки его служили Ивану Грозному, а сам он - новой царской династии, умом своим и трудами своими способствуя превращению России в передовую промышленную державу.
  Брат его, Владимир Ипатьев, был известным российским ученым-химиком, участвующим в разработке новых взрывчатых веществ. В 1914 году носил звание генерал-лейтенанта инженерных войск.
  Для чего же братья обустроили в доме глубокий подвал с арочным потолком, ведь они не были купцами, не вели никакой торговли, и склад для хранения крупных партий товаров им не требовался?
  Для встреч с друзьями и дружеского общения. В подвале два брата-инженера сделали уютный винный погребок. И вот, когда в дом к братьям в дни престольных праздников съезжалась вся интеллектуальная элита Екатеринбурга, шумно повеселившись наверху в кругу жен и детей, элита оставляла дам поболтать в креслах перед широкими окнами на свои извечные женские темы и спускалась в подвал, где мужчины, специалисты строители высшей категории, городские чиновники-управленцы и ученые-изобретатели, обсуждали дела государственной важности.
  За толстыми стенами с бокалом красного вина в руке.
  Никто из них не был политическим деятелем, депутатом или членом тайного кружка. Трудовая интеллигенция империи, костяк ее государственного хребта. Все преданы Царю и Отечеству. Патриоты до мозга костей.
  Пока дамы болтали наверху, а политики болтали в столицах, пока матросы шептались в трюмах, а неграмотные пролетарии в углу барака слушали чтеца большевицких листовок и прокламаций социалистов революционеров, друзья братьев Ипатьевых говорили о тоннах чугуна и стали, прокладке рельс к новым месторождениям, о планировке города, плотинах и дорогах. Они знали, как сделать Россию процветающей, но не знали, как спасти свой дом.
  Ключи от него чекисты вернули Николаю Ипатьеву сразу после 17 июля 1918 года. Хозяин спустился в наскоро прибранный подвал своего дома только один раз и, не дожидаясь начала следственных действий и новых побед Колчака на Восточном фронте гражданской мясорубки, эмигрировал из России. Преподавал путейное дело в Пражском технологическом университете, в этом же чешском городе и умер в середине тридцатых годов.
  Брат Владимир, ученый-химик, один из созидателей советской химической промышленности, о роли своего подвала в деле освобождения рабочего класса ничего не узнал: он в июле 1918 года был в Москве. Затем служил генералом в Красной армии, в двадцатых годах стал красным академиком, в тридцатых получил Ленинскую премию.
  Но, попав в группу советских спецов, поехавших в США закупать научное и промышленное оборудование, назад не вернулся. Ни брата, ни дома он с 1917 года больше никогда не видел, за пределы Америки никуда поехать не рискнул и, надо полагать, имел веские основания не интересоваться, чем закончилась последняя вечеринка в его винном погребке.
  К чему я вспомнил историю "купцов Ипатьевых"?
  Понятно, что никто из нас не знает, кому будет служить через пару лет, для достижения какой великой цели мы трудимся денно и нощно, зачем строим свой дом и где умрем. Хочу, чтобы понятно было и другое: если вы с друзьями, людьми умными и патриотично настроенными, ратующими за стабильное и поступательное развитие страны, разговариваете об этом в глубоком подвале родного, собственноручно построенного дома, пока вы там сидите и ведете пользительно приятную беседу, кто-то заберется на железную кровлю вашего дома и оттуда назовет вас купцом-мироедом, упырем-олигархом и хозяином-душегубом.
  И, если вам повезет, вы успеете выскочить из подземелья и улететь в Прагу, не успев своими глазами увидеть, как ваш любимый и уютный дом перестраивают в храм Спаса на крови.
  Не прячьтесь за толстыми стенами. Кровля дома вашего принадлежит вам, и улица - ваша. И площади города вашего - для вас. И кричать должны - вы. Никогда чужак не перекричит вас, если вы будете стоять на своем камне и защищать камень предков своих яростью голоса правды, а не яростью мести и лжи.
  Где тюменские почетные граждане, отцы города и генералы инженерии стабильности, куда попрятались и почему не видно никого на площадях и улицах, когда волнуется и собирается народ? По подвалам сидите?
  Когда нищие призывают к справедливости - это сигнал искать ее всем вместе, рука об руку, плечом к плечу. Участвуйте и не отворачивайтесь. Это полезно для всех, и нужно не только бедным. Не будете рядом и спрячетесь, нищие призовут не к справедливости, а к дележу по справедливости. Значит, уже близко. Если не успеете погрузиться и отплыть, вас погрузят на баржу и пустят вниз по реке без вашего содействия и согласия. Налегке. Всего лишь с одним камнем из фундамента дома вашего на шее вашей.
  Какого дома? А хотя бы и того самого, где расположился сейчас в Тюмени ресторан "Потаскуй". Между прочим, это действительно купеческий домишко, и построен он Александром Ивановичем Михалевым, которого до 1917 года величали рыбным королем Тюмени, а после семнадцатого года никак не величали, потому что найти не смогли.
  Фирму свою он основал в 1883 году, оптом и в розницу торговал "рыбными, хлебными товарами и кедровыми орехами", имел собственные рыбные промыслы в разных местах Тобольской губернии, скупал рыбные товары и у других промыслов. Деятельность фирмы простиралась на всю Россию и Сибирь. Отделения фирмы действовали в Ишиме, Тобольске и Перми, а также комиссионерства: в Петрограде, Москве, Архангельске, Томске и других городах. В зимнее время фирма вела крупную торговлю сибирской дичью "всех сортов". В течение 30 лет состоял гласным городской Думы, членом учётного комитета Общественного банка, около 13 лет выбирался церковным старостой. За общественные заслуги был "Высочайше пожалован большой золотой и серебряной медалями".
  Высочайше пожалованный король исчез вместе с семьей и ни разу не дал о себе знать. То ли горе какое случилось в дороге, когда убегали из Тюмени, и вся семья полегла, то ли крепко накрепко попрощались со своим недвижимым имуществом и смогли удержаться от желания когда-либо напомнить властям о себе и посетить родимый край.
  Быть рыбным королем на смене эпох - дело, по все видимости, неблагодарное, но все же не до такой степени, как быть интеллектуальной элитой имперской власти.
  В 1974 году я со своим товарищем Сашей Красновым подкрался к дому Ипатьева со стороны пруда. Саша к тому времени прожил в Свердловске уже года четыре и знал место, где убили царя.
  Мы двигались окружным путем, подымаясь по склону через кусты и свалку. Над головой вдали маячили колонны Дома пионеров. Помню, я спросил Сашу, не в тот ли дворец с колоннами мы пробираемся. Нет, не в тот. И Саша показал мне рукой на крышу дома по соседству с дворцом на противоположной стороне улицы, ниже по склону. Этот дом был окружен высоким забором и кучами мусора. Сюда, наверное, лет десять или больше жители окрестных зданий выкидывали и сваливали все то, что мешало им жить в чистоте и порядке.
  Небольшая тропинка вела по битому стеклу и расплющенным консервным банкам через заросли прямо к дырке в заборе. Мы залезли внутрь и оказались перед желтой облупленной стеной заднего двора. Она скрывала нас от взглядов тех, кто ехал в троллейбусе по шоссе наверху, которое проложили в нескольких метрах от ипатьевских окон.
  Был осенний день, и листья уже начали осыпаться. Бродить по двору за забором и оставаться незамеченным - сложно. Саша положил ладонь на стену и сказал: "Вот здесь его ухлопали". Я спросил: "Прямо у этой стены?". Он ответил: "Наверное, а где еще".
  Про наличие подвала горожане тогда не знали. Интересно, что детали любого важного события народ может и не знать, но суть его знает всегда и может показать место.
  Саша, например, ничего не слышал о том, что вместе с царем была убита царица, царские дочери и царский сын. А двух царских комнатных собачек пощадили.
  Вполне возможно, что Саша до сих пор ничего не знает о кристальной честности коменданта "дома особого назначения", который не позволил исполнителям и часовым украсть ни одного бриллианта из тех, что засверкали в кровавых лохмотьях нижнего женского белья.
  Эти "камушки" не попали в опись, которую составлял комендант при жизни царской семьи, то есть были классической "неучтенкой". По неписаным законам древности, "неучтенка", найденная в одежде казненных, как и сама одежда, принадлежала палачам.
  Комендант сделал первый выстрел и последний, добивая наследника, но драгоценности не взял. Он сдал их руководству губчека. Все чекисты были столь честны? Не все. Предыдущий комендант был пойман на воровстве яиц и сметаны из царского пайка и курении царских папирос, за что попал в чекисткую тюрьму вместе со слугой, написавшим на него донос. Слугу расстреляли 6 июля, а бывшего коменданта выпустили искупить свою вину. Он искупил, сжигая трупы в Ганинском лесу 17 июля.
  Любопытно, что в царских дневниках бывший комендант был охарактеризован как "пьяница и вор". Но сместили его с должности не за эти грешки, а за "простые отношения", которые сложились у него с царем. В своем желании выпить, закусить, закурить и начать беседовать с Николаем "за жизнь" он был непозволительно человечен с "деспотом", и попал под подозрение, как ненадежный для исполнения особого приказа.
  Пьяницы и воришки достойны порицания, их надо побаиваться за ненадежность, но кристально честных и непьющих с идеей всеобщего братства в голове я опасаюсь больше. Они не возьмут ваши "камешки", но легко заберут вашу жизнь, если посчитают вас лишним в царстве свободы и равенства.
  Внутри за забором мы с Сашей пробыли минут пятнадцать. Я помню, что на задней стене дома Ипатьева были нацарапаны кресты. На досках забора изнутри - тоже кресты, начертанные мелом. А с внешней стороны забора на тех же досках - матерки. Диалектика единства и борьбы противоположностей российского сознания.
  Название ресторана "Потаскуй" - оно какое-то колдовское. Ассоциации сплошь исторические и трагические. Купцы, старообрядцы, водка, проститутки, революция и царь на подводе, что проезжает мимо окон дома рыбного короля, следуя под конвоем георгиевских кавалеров от вокзала к пристани, чтобы отплыть в Тобольск. Всей семьей и с надеждой, что Временное правительство разрешит им северным путем отправиться к родственникам в Англию.
  Как двигались царские подводы от железнодорожного вокзала к пристани на реке? Если ориентироваться по современному генплану города, то примерно так: по улице Первомайской через Лялин лог перед зданием мэрии, затем мимо цирка, потом они пересекли бывшую улицу Царскую, а ныне Республики, проехали по Базарной площади, что сейчас называется Центральной. Возможно, подводы оставили след колеи как раз там, где сейчас возвышается над площадью памятник Ленину. Проехали около красавца-домика рыбного короля, стоящего в дальнем конце базарных рядов. Не исключено, что в момент, когда головы царских особ в окружении штыков проплывали мимо его окон, рыбный король заподозрил неладное и стал готовиться к скорому отъезду.
  Сразу за его домом начиналась окраинная часть города, именуемая Потаскуем.
  Здание сегодняшнего правительства области царь не видел, так как его тогда на базарной площади не существовало, как и памятника вождю пролетариата. Построить госучреждение губернского масштаба в центре базара было принято позже, когда появилась новая партия пленных немцев в ходе второй мировой войны.
  Каким бы маршрутом не двигался царь к речной пристани, избежать встречи с Потаскуем и потаскуйцами он не мог. Допускаю, что обитатели этого района с интересом разглядывали конвойную колонну, но не думаю, что проявили много сочувствия к судьбе самодержца.
  Кто здесь жил? Хозяйственные старообрядцы и беглая голытьба. Базарные попрошайки и портовые грузчики. Все те, присутствие которых на дворянских собраниях было нежелательно.
  Изгои царской власти, низшая каста трудового населения , нелегалы. Жуткая смесь нравов нахаловки и старообрядческого скита.
  Зачем богобоязненным староверам понадобилось селиться в этой части города? А где им удавалось поселиться при царях, начиная с семнадцатого века? Их удел - самая далекая и жуткая окраина. Сначала - Урал и Северный Кавказ, затем Сибирь, Алтай и берег Тихого океана.
  Дворяне селились следом по царскому указу для учета и контроля. Не будь царских слуг с войском, была бы Сибирь с Америкой одним царством-государством. А через Берингов пролив мы теперь каждое лето отправлялись бы в тур по родственникам в Калифорнии. Возможно, в Нью-Йорке и других городах восточного побережья люди бы сейчас говорили по-английски, но для всего западного побережья Америки родной язык был бы русским.
  Католицизм - религия феодалов, старообрядчество - русский протестантизм. Духоборы и пятидесятники - братья староверов по несчастью, кстати, - немногочисленные даже в Сибири. Религиозный радикализм духоборов для самодержавия опасен не был. Они себя при появлении царских слуг не жгли, а смиренно соглашались платить двойной оброк.
  А староверы - вы в курсе. Недалеко от Тобольска в конце восемнадцатого века жители окруженной деревни собрались в доме "старца" и приняли решение спастись от кандалов через огонь. Привели детей, принесли тех, кто по болезни или возрасту не мог ходить сам, обложили дом соломой, заперлись изнутри, пустили наружу искру и приступили к молитве. Через час деревня "спаслась". Погибли более 600 человек. Все до одного.
  После этого случая государственные санкции смягчились, старообрядцев перестали ловить и отправлять на каторгу, и волна новых добровольных поселенцев покатилась на восток к океану.
  Когда столыпинские самоходы, люди в основной массе своей православные, прибывали по рекам в самые отдаленные уголки тайги, они повсюду находили обжитые места и копали свои первые землянки неподалеку от поселений челдонов, чаще всего придерживающихся традиций старой веры.
  К тому времени, когда царя везли по Потаскую, это уже был район, облагороженный стремительно богатеющими потомками староверов-нелегалов. Давайте-ка глянем, что пишет о нем еще в 1893 году один из таких потомков, Николай Мартемьянович Чукмалдин, самый, наверное, знаменитый тюменский купец, поднявшийся на первой волне развития буржуазии за Уралом: "Новые дома здесь , один другого лучше, растут как грибы; центр промышленного города перемещается сюда не по дням, а по часам".
  Под промышленностью он имел в виду завод "Механик" и цеха сушки кирпичей. Цеха представляли из себя длинные деревянные сараи. Рядом с Потаскуем возник район, который старожилы помнят по двум названиям - Сараи большие и Сараи малые. Большие - это рядом с городским кладбищем, где кирпичное производство принадлежало заместителю городской головы Копылову, а малые - там, где в советское время построили универсам. Эти "сараи" была вотчиной купца Угрюмова. Ну, а городской головой в то время был купец Текутьев, чьим именем называют ныне то самое кладбище, что граничило с сараями. Таким образом, Россия прирастала Сибирью, а Тюмень - Потаскуем и Сараями в том же восточном направлении - через кладбище.
  Колю Чукмалдина, когда он еще был молодым приказчиком, приловили однажды за распространением религиозной экстремисткой литературы. Дело было так. Он попросил знакомого семинариста переписать ему красивым почерком "Олонецкие ответы" апостола старообрядчества Симеона Денисова.
  Такая была традиция: иметь рукописную тетрадочку, поскольку с печатными буквами распространялись в царское время только книжки "поганые". Первоначальный смысл фразы "рукописи не горят" был несколько не тот, что мы подразумеваем сейчас. Не горели рукописи старообрядцев, которые всегда тщательно прятали их перед великим стоянием в огне.
  Семинарист "спалился" вместе с тетрадкой, и его тут же посадили в гигантскую тюменскую тюрьму с двумя тысячами арестантов внутри. Затем пришли за приказчиком. Хозяин кожевенной фабрики, тоже старовер, мужик был тертым и бывалым. Он испросил городничего о его служебных планах на будущее для приказчика, уличенного в раскольнической деятельности. Планы были - отправить в ссылку в Обдорск. После этого между хозяином и городничим начался деловой разговор. За 25 рублей главный полицейский чин города согласился ограничиться предупреждением приказчику, а еще за 25 - выпустить и простить семинариста. На том и порешили.
  50 рублей - это по нынешним деньгам 500 тысяч рублей. Легко отделались, сейчас бы пришлось отдать больше.
  Еще одно сравнение: 25 рублей - это годовое жалование приказчика Чукмалдина. Разумеется, хозяин фабрики не оставил потом своего работника голодным на целый год, деньги он внес из "десятины" - своего взноса в нелегальную кассу общины.
  Когда лидера тюменской думающей молодежи Андрея Кутузова приловили два года назад за изготовлением листовки против полицейского произвола, он тоже мог начать "деловой разговор" с региональным Центром по борьбе с экстремизмом. Годовая зарплата лидера молодежи, преподавателя тюменского университета, была около 200 тысяч рублей в год. Вопрос в том, где бы он взял необходимую для разговора сумму? Общины нет, кассы нет, а на одном энтузиазме из под суда не выедешь.
  Ни тогда, ни сейчас.
  Религиозный общак - финансовый рычаг двигателя общественных реформ огромной, как созидающей, так и разрушительной силы. Николай Мартемьянович, когда стал владельцем фабрик и заводов, направил свои общинные ресурсы по благотворительной линии - пожертвовал родной деревне Кулаково 120 тысяч рублей. В деревне построили школу, училище и Свято-Никольский храм. Савва Морозов, человек еще более богатый и могущественный в среде буржуазии старой веры, на стыке эпох стал жертвовать деньги политикам, мечтающим свергнуть царизм. Десятки тысяч рублей пошли на дело революции. Перепало и большевикам.
  И вот итог: Савва покончил с собой, утратив веру и в Бога, и в большевиков. Могилу Чукмалдина в Кулаково разграбили атеисты, а имена благотворителей победители царизма вычеркнули из памяти нескольких послереволюционных поколений.
  Сейчас нам краеведы и историки начали осторожно напоминать, что "кровопийцы" построили в Тюмени на свои личные средства в 1866 году первую больницу, где более тысячи человек ежегодно лечились бесплатно вплоть до 1917 года, что купец и городской голова Подаруев подарил городу Александровское реальное училище, купец Трусов в 1872 году открыл сиропитательное заведение и возвел на берегу Туры здание Благородного собрания, переименованное позже в Народный дом, а еще позже, в веке двадцать первом, отданное под резиденцию губернатора области. Пароходчик Игнатов для крестьян-переселенцев выстроил четырнадцать жилых домов, баню и столовую, а первый родильный дом в городе построил на свои деньги купец Войнов, а городской голова Шешуков - двухэтажное здание женской гимназии.
  Краеведы осторожно, чуть слышно, задают обществу вопрос, почему нынешние тюменские деловые и торговые люди ничегошеньки не дарят городу? Лепят и лепят свои торговые центры, нет, чтобы детский садик какой городу построить за свой счет или школу музыкальную.
  Общество знает ответ: тот, кто заработал деньги, крутясь белкой в колесе своего бизнеса, способен отдать десятину на нужды религиозной общины или на конкретную общественную благотворительную программу. Но кто деньги присвоил или украл, никогда не пожертвует ни копейки, потому что вынужден всю жизнь скрывать свое истинное состояние.
  Кто у нас самый богатый? Государственные служащие? Думаю, служащие с этим вполне обоснованным предположением будут категорически не согласны. Да какие у слуг народа могут быть деньги, кроме скромной зарплаты? - вопросом на вопрос ответят государевы люди. И сами ответят: никаких. Поэтому, извиняйте, дорогие тюменские сограждане. Сочувствуем вашей бедности, понимаем ваши тяготы, но ничем помочь не можем. Только, если из бюджета. Вот из бюджета - пожалуйста, и больница, и детский сад, и театр с колоннами.
  Еще пару слов о "десятине". Православные общины не настаивают на том, чтобы прихожане сдавали в кассу традиционные десять процентов от всех своих доходов. Церковь - это собрание верующих. Если собрание не интересуется, готов ли ты ежемесячно жертвовать Богу часть данного тебе Богом жизненного довольствия, значит, пастыря и паству не интересует сила твоей веры и глубина твоей духовной преданности Творцу.
  Такая паства - аморфна, бездеятельна, безучастна. Собраться вместе она не может даже по случаю церковного праздника, а уж общими усилиями обустроить свою жизнь и разрешить общинно жизненную проблему единичного прихожанина - об этой важной и нужной сфере деятельности церковной общины даже не принято говорить в среде православных. А кто свободен от десятины, тот свободен от заповеди "друг другу тяготы носити".
  Такая паства - не церковь, такие прихожане - пришедшие к Богу в храм за помощью исключительно самим себе.
  За всех православных десятину платит российское государство из бюджета. Поэтому храмы растут, а верующих больше не становится.
  Общины, которые сильны не только духом, но и кассой взаимопомощи, есть только у представителей других религиозных конфессий.
  В Библии, Торе и Коране - самые подробнейшие инструкции даны прежде всего по теме, как, когда, в каком количестве и каким образом приносить жертву Богу. Христианам максимально облегчили обряд, разрешив жертвы безкровные, поскольку Иисус сам выступил в роли агнца и внес собой необходимую плату на ближайшие тысячелетия.
  Если православные христиане считают Библию священной, то почему инструкцию о "десятине" считают не обязательную к исполнению?
  Мне приходилось бывать на богослужениях протестантов. Здесь, в Тюмени, в районе Потаскуя, на улице Профсоюзной. Касса в образе пластмассового ведра стоит прямо на сцене. В ходе проповеди объявляется минута жертвоприношения. Все присутствующие встают и направляются к кассе - ведру без крышки. Прилюдно и общинно. А проповедник обязательно напоминает, что символ веры - это не выученный наизусть священный текст, а готовность к жертве. И что Бог воздаст каждому прихожанину за эту готовность во сто крат больше, чем тот вынул из кошелька и положил в ведро.
  История роста капиталов протестантской буржуазии, включая российскую купеческо-промышленную общину староверов, в общем и целом подтверждает этот теологический тезис. В чисто арифметическом его толковании.
  Эх, Потаскуй, Потаскуй - реальный символ веры купеческой Тюмени. Тут тебе и особнячок, куда впускали каждого, кто осенял себя двуперстно, не спрашивая имени входящего, и лучшая больница города, где залечивал рану Григорий Распутин, и первая типография, и первый фотосалон, и сад госпожи Даудель, снабжавшей лекарственными травами всю Сибирь.
  И тут же два дома терпимости, открытыми, не купцами и не приезжими француженками, а местными крестьянками Аксиньей Михайловной Устиновой и Степанидой Дормидонтовной Сахаровой.
  Они было хотели легализоваться и подали прошение на регистрацию своей деятельности в городскую Думу, но депутаты измараться в грехе официального согласия не захотели, поэтому публичные дома работали без "бумаги с печатью", но не таясь. Сотрудницы зарегистрировались как "вольные проститутки". В 1905 году их было более пятидесяти и еще около пятисот трудились на съемных квартирах.
  Николай Чукмалдин объяснял появление названия Потаскуй от родоначальных слов - тосковать, плакать, горевать, жалеть о своей горькой долюшке и судьбинушке. Горевать, конечно, горевали, но при этом горланили на весь район: "Лучше тискать и таскать, чем по воле горевать!".
  Кого тискать и таскать? Наверное, тоскующих потаскуйских потаскух.
  Кто работал на потаскуйских купцов и промышленников? Варнаки. А кто такой варнак? Работник, чье имя записывалось в книгу, и кому выдавался паспорт с его слов, попросту говоря, беглые рабы уральских Демидовых и Строгановых. И беглые каторжане и ссыльные государевых темниц.
  Нищих здесь было столько, что, как вспоминал в своих записках один из тюменцев, "смиренным жителям приходится сидеть от них взаперти". Однако, когда нищему подавали кусок черного хлеба, тот "бросал его на пол или в лицо подающему". Почему? Так за кусок хлеба, принесенный в кабак, ничего не наливают, да и "тискать" тоже не дадут.
  Деньги доставай, а не милосердствуй с господского стола.
  Знали варнаки, что у купца-старовера было на столе: капуста запеченная с осетриной, уха с налимьими печенками и молоками, пироги со стерлядью, нельмой и луком, пельмени из белужины, пшенная каша с изюмом да брага и квас сычёный. А варнаковской нищете - черный хлеб?
  Это римским гражданам для успокоения было достаточно хлеба и зрелищ. А вот их рабы, такие как Спартак со товарищи, хлебом и зрелищами были уже сыты по горло. И горло это покрылось шрамами. Таким для успокоения нужна свобода, а свобода нужна - для возможности отомстить. И увидеть страх господский, не боясь страха Господнего.
  Набожные английские протестанты безбоязненно использовали труд чернокожих рабов во всех своих островных колониях. Возможно, именно рабский труд на сахарных плантациях позволил им получить ту прибыль, которая, будучи вложенная в модернизацию флота и промышленности, позволила всей нации стать владычицей морей. Труд матросов военных и торговых судов, между прочим, был весьма схож по многим признакам с рабским. За малейшее неповиновение - порка, за неповиновение и призывы к мятежу - петля и рея.
  Тюменские варнаки внешне мало походили на гвинейцев, вываривающих сахар из тростника у англичанина рабовладельца на Ямайке, но их труд, когда они по 12 часов мызгали кулаками натянутые на "кобылку" для выделки шкуры, был сродни рабскому.
  Надо признать, христианские пастыри прошлых веков настойчиво призывали к освобождению от рабства перед греховными желаниями, но к отмене рабского труда они не призывали. Объясните мне, как может раб возлюбить своего хозяина? Мне кажется, эта любовь - до первой порки.
  Люди добиваются грандиозных результатов не тогда, когда их объединяет одна вера, а когда между ними возникает безграничное доверие.
  Доверие к богам, вождям и командирам.
   И, разумеется, к работодателю - хозяину дореволюционного стекольного завода, где шуровали горн полуголые варнаки, нашедшие, наконец, высокооплачиваемую работу, и мешали варю сосланные мастера из подмосковья, которые умели ловко выдуть из "халявы" стеклянный сосуд сложной формы.
  Где нет доверия, там затухает горн. Как в нынешней госкорпорации Роскосмос, например. Вроде, тоже что-то варят и что-то выдувают, но "халява" перестала радовать глаз и быть предметом гордости. На волне народного доверия взлетали так высоко в небо, что даже у заокеанских зрителей с затылка сваливались шляпы. Не стало доверия - летим, но низко-низко, как крокодилы.
  Социальной гармонии не было даже среди египетских и греческих богов. Из двух первых библейских братьев один тут же зарезал другого. Не найдем мы социальной гармонии ни среди голодных и рабов, ни среди сытых и свободных. Однако притягательные образцы человеческих отношений мы легко обнаружим в любой период истории у любого народа, и это - примеры глубокого доверия многих к одному, и одного ко многим. Спартанский царь Леонид, македонский царь Александр, английский король Ричард, русский князь Пожарский, грузинский князь Багратион.
  О графе Суворове и князе Кутузове можно сказать, что цари и царицы не всегда безоговорочно доверяли им, но когда царские особы вручали свою судьбу провидению их военного гения, они оправдывали доверие с блеском. Этим и спасли Отечество.
  Утрата доверия - это не строчка в президентском приказе об увольнении высокопоставленного государственного служащего, это - признак национальной катастрофы. Когда автора гимна нации называют гимнюком, а вождя нации вождюком, не надо, шурша газетой довоенных лет, возрождать осавиахим. Пора подобрать под себя ноги и сходить туда же. Без приглашения телекамер и ежедневной демонстрации державной беспомощности.
  К 1917 году потаскуйские купцы и фабриканты, вслед за государевыми слугами, утратили доверие своих бывших крестьянских одноверцев. В горниле мировой войны раскалилась докрасна совсем другая "варя" из человеческого песка. И за дутье политической "халявы" взялись другие мастера.
  Еще сохранились в памяти предания о дедах и прадедах, что уходили в мир иной в подполе собственного дома. Приготовят дубовую колоду, побьют всем челом, у всех попросят прощения и спустятся с молитвой по лесенке в "скрыню". Возьмут с собой саван и чистое посмертное белье. Им спустят вниз свечей катаных, рубанок и разный инструмент, а после этого родственники закроют люк и будут денно и нощно прислушиваться к стуку била по стамеске и звуку скользящего по колоде рубанка.
  Раз в сутки родня будет ставить на первую ступеньку лестницы хлеб и воду, пока не найдут пищу нетронутой. Затем подождут еще семь дней, свечку в руку и вниз, к старику своему величественному.
  Увидят: "домовина" выдолблена, сам лежит в ней весь в белом на стружках, в руках - "лестовка", расписанная шелком и бисером. Упокоился. И крышка готовая рядом. Осталось подать старичка наверх и назначить похороны.
  Так бывало давно, в девятнадцатом веке, когда приказчик Коля Чукмалдин начинал с азов свою карьеру по ремесленной и торговой части . А что в веке двадцатом?
  Внуки старцев приезжали в тюменские скиты на богомолье в лихих возках с припрятанными под шкурой вином шипучим и ветчиной вестфальской. Отстоят полтора часа перед иконостасом в четыре "тябла", положат уставные поклоны и в избушку на посидку. К ним непременно заглянут в гости клирошанки, для которых уже разложены меж кадящих "налепов" бурачки с икрой, розовая семга и фунтишек конфеток обертышных да всякие другие девьи жемочки. Ну, и понеслась сквозь бревенчатые заплоты песня - "стану плавать я в духах со флаконами в руках". А после песни - всё то же потаскуйское "тисканье".
  Ладно, грех велик, но простителен, ибо завет, передаваемый из уст в уста гласит: "Всяк грех, кроме еретического, не только прощается, но еще и возвышает душу через слезное покаяние".
  В избе на посидках и полежках отпрыски богатых купцов ничего "еретического" не провозглашали. Всего на всего, призывали к любви и согласию. Теперь поглядим, как возвышалась их душа во время покаяния.
  Вот спешит в купеческий дом священник Савва. Молодой наследник купеческого состояния встречает его, стоя у ворот в сверкающих черным зеркальным сиянием сапогах-стерлядках. Опять поклоны, свечи, образа и чтение "тетрадок". Затем уединение со священником в отдельную комнату-боковушку для слезного покаяния. И знает вся прислуга, что вскоре молодой купец заюродствует, станет кадить, плакать и пить в мертвую. Тут уж никто в комнатушку не суйся, припасай только бутылки да всякую кислую и соленую прикуску и ставь всё снаружи около двери. И так бодрствует да молятся кающийся и принимающий покаяние, смотря по силе веры, кто сколько выдержит. Как затихнут окончательно, так, значит, готово: открывай дверь смело, входи и поступай с двумя просветленными душами, лежащими без движения, как знаешь.
  В начале прошлого века документальные и литературные описания "юродствования" купцов стали попадать в газеты и столичные альманахи. Главным тюменским героем был, правда, не кающийся наследник, а пропивший и проигравший в карты все свое богатство бывший купец по имени Емелька.
  Веселил публику этот Емелька следующим образом: в халате, накинутым на голое тело, таился на верхней кромке высокого берега реки у Благовещенского собора, поджидая, когда бабы отправятся за водой. И вот, тянет какая-нибудь молодуха снизу на коромысле две полные шайки речной водицы, а Емелька выскочит черт знает откуда, да распахнет халат прямо перед ней на крутой тропе. Та завизжит и руками глаза прикроет, а коромысло с плеч, и покатились шайки вниз по взвозу, пугая всю бабскую вереницу. Крик, писк, суматоха, ругань. А Емелька наслаждается эффектом, произведенным на женскую половину города его "мощами".
  Сохранилось предание, что однажды девица, что переехала в город недавно, а до того жила в ските среди медведей и волков, схватила Емельку за "мощи" и так крутанула его кобелиные кругляши, что он рухнул наземь, сжался в комок и с истошным воем покатился колесом по склону до самой воды. Потом стонал там до вечера, а обратно его, будто бы, несли на вершину склона мужики, так как он не мог пошевелить ни левой ногой, ни правой, а они ему в этой беде посочувствовали.
  И после этого случая Емелька чудить с бабами перестал, но мужчины в городе начали соблюдать странный ритуал: ранней весной, когда по реке плыла шуга, они несли вниз голого Емельку на руках от храма до ледяного прибрежья и, в обстановке сосредоточенного молчания, бросали его в холодную воду. А после вынимали из под ледяного крошева, давали ему чарку, укутывали в шкуры и торжественно подымали на плечах обратно к храму. Церемония называлась "отмыканием" реки. И если ее не исполнить, то не будет в тот год большой воды, рыбы и прибыльного судоходства.
  А по глубокой осени, в конце октября, проделывали то же самое в знак благодарности реке, "замыкая" ее до следующей весны. И участвовали в церемонии отнюдь не портовые грузчики, а бывшие товарищи Емельки по торговому делу, люди степенные и с золотыми часами в поясных карманах.
  Не так много мы знаем легенд и преданий тюменской старины. Кто основал город? Ермак и его сподвижники. Садись, пять.
  Если Ермак основал город, то что тут делал несколькими веками ранее хан Тохтамыш, который считал сие место столицей своего улуса? А до и после Тохтамыша высокие берега реки на месте высадки дружины викингов Ермака разве пустовали?
  И не такая уж глубокая история у города, всего то тысяча лет, но знают ее ход два краеведа, да три музейных работника. Причем, у каждого - своя версия.
  Мне вот жаль, что название передового промышленного района Тюмени сохранилось только на вывеске ресторана. А ведь это было официальное название, и училище для подготовки профессиональных кадров по рабочим специальностям официально именовалось Потаскуйским.
  Можно было бы раскинуть умом на нынешних нефтяных барышах да и пожуировать во всю ширь старосветских мещанских понятий. Представляете, если бы наш театр назывался сейчас Потаскуйским театром драмы и комедии? Да он бы одним этим уже прославился на весь мир.
   Переоденься артист в смокинг не длиннее приютской куртки, выведи на всю голову английский пробор, возьми в руку цилиндр с лауровой лентой да стукни об пол каблуком "стерлядочки" - всё, успех. А подыми два перста, да вместо крестного знамения протяни персты вверх и раздвинь их в знак победы - овация!
  А как бы здорово звучало сейчас название самого крупного тюменского финансового учреждения - Западно-сибирский коммерческий потаскуйский банк. Чувствуете, новизну звука? Запсибкомпотбанк!
  И к названию "энергосберегающего квартала", что напротив театра, можно было бы добавить исторический топоним Сарайский. Да и к фамилии мэра города, что продвигал здесь идею внедрения энергосберегающих коммунальных технологий, можно было, в честь его успехов, добавить слово Сарайский или Засарайский, на его личное усмотрение.
  Когда посланник Аиши назначил мне встречу в ресторане "Потаскуй", я первым делом подумал, что он, скорее всего, приезжий и, как и многие туристы, при выборе места клюнул на историческую экзотику. Потом меня посетили сомнения: он не спрашивал, где тут у вас есть подходящие местечки для приватных бесед, а сразу указал - "Потаскуй". Как будто хорошо знал и сам, куда надо, и где - удобно.
  Не кафе "Горкомовское" и не десятки других, не менее замечательных, и даже не ресторанчик "Ной", в который я давно мечтаю заглянуть, а именно то место, где мне появляться вовсе не хотелось. У меня с ним связаны воспоминания, кои я пытаюсь не ворошить.
  Если коротко, то причина такая. Когда я перевез в Тюмень маманю, получилось, что супруге моей пришлось ухаживать за своей матерью, а мне за своей. Наши матери одного возраста. И жили мы с супругой несколько лет на разных квартирах: она поддерживала Марию Петровну, а я Федосию Семеновну.
  В итоге, наш брачный союз почти распался. В один не очень прекрасный момент я заполнил анкету в службе знакомств, в которой указал, что ищу женщину, готовую соблюдать при совместной жизни некоторые домостроевские правила. Какие именно, не уточнил. Телефон в анкете написал рабочий, потому что тогда домашнего у меня не было, а мобильник я еще не купил.
  И вскоре в редакционном кабинете "Тюменских ведомостей" начали раздаваться звонки по мою душу. Кабинет - один на всех, включая журналистов, журналисток, редактора, пары внештатных авторов и десятка юных корреспонденток, среди которых и Алена Водонаева.
  И вот я при таком стечении народа разъяснял звонившим женщинам свою позицию по семейному вопросу: мужчина не должен прикасаться к кухонным принадлежностям и к тряпкам, в том числе и к той, которой моют пол.
  Уверен, что вот тогда, во время телефонных пресс-конференций с одинокими дамами, я и прослыл в своей профессиональной среде женоненавистником.
  Упоминание в составленном мной объявлении для службы знакомств слова "домострой" привлекло внимание огромного количества женщин. Но потом оказалось, что жить "по старине" хотят многие тюменки, однако стирать, готовить и прибирать жилище три раза в день, добиваясь "скрипящей" чистоты и идеального порядка, желают немногие. Этот "домострой" им надоел "при первом муже".
  Встретился я с тремя. С первой недалеко от горбольницы, где ей ставили прививки от бешенства. Женщина спасала своего ребенка от нападения бродячей собаки, и та укусила ее за руку. Рука была забинтована.
  Поговорили мы хорошо, и женщина мне понравилась, я мог бы написать о ней очерк в газету, но жить с ней - думаю, что не смог бы. Ее душевный домострой был еще суровее моего: мужчина не должен прикасаться к вину. Никогда. Иначе - не имеет смысла встречаться вновь. И мы вновь не встретились.
  Вторая женщина привела меня к своему двухэтажному коттеджу на "Калинке", но показала его лишь снаружи. Внутрь не пригласила. Зато много говорила о еще большем ее доме в деревне Речкино в пятидесяти километрах от города, который достраивается и которому очень пригодится желание мужчины очутиться в "домострое". С ней я тоже поговорил славно, но этим и ограничился.
  А третья пригласила меня отужинать в ресторане "Потаскуй". Она работала в правительстве области и близлежащую "сиропитательную" среду знала хорошо. Тогда я и увидел швейцара в ливрее и портреты бородатых купцов по периметру интерьера.
  И с этой женщиной разговор был очень душевным и вполне откровенным, но еще до его конца мы честно признались, что совершенно не подходим друг для друга. А зачем встретились? "Я знала вашу фамилию по публикациям, мне было интересно с вами познакомиться", - сказала она мне на прощание и позволила, как мужчине, расплатиться за ужин.
  На определенном расстоянии все женщины прекрасны, но - не ближе. На этом я прекратил попытки ухаживать за дамами из "службы знакомств", но не потому, что эти попытки были мне не по карману, хотя они и били по карману, а потому, что место дамы моего сердца в этом сердце было занято.
   Супругой.
   Чтобы это понять, надо было потерять ее на три года в силу обстоятельств непреодолимой силы, как говорит мой давний друг, когда идет "сдаваться" своей жене после трехдневных блядок.
  Я пришел в ресторан точно к 19 часам. Специально кружил рядом на задах правительственного здания, чтобы продемонстрировать феноменальную пунктуальность.
  Швейцара в ливрее я не обнаружил. Вместо него "на гардеробе" стоял дядечка, который когда-то давно работал в производственном отделе Дома печати. Солидный, в костюме и на пенсии. Мы поздоровались как близкие родственники, и он шепнул: "Тебя там ждут".
  Я приосанился, поправил бороду и вдруг заметил, что со стен исчезли портреты бородатых купцов. "А где эти?", - спросил я бывшего работника печати и показал на свою бороду. "Реконструкция", - односложно ответил пенсионер.
  Каждые пять лет у нас реформация или реконструкция - это когда портреты президентов меняют местами, но чтобы их вынесли совсем, такого давно не бывало.
  - Проходите, пожалуйста, я покажу вам ваш столик, - встретила меня юная девушка на лестнице чуть выше гардероба и проводила на второй этаж.
  Столик на две персоны стоял в левой стороне зала у двери в подсобку, за столиком никто не сидел, и я было начал осматриваться, нельзя ли выбрать место получше.
  - Присаживайтесь, для вас заказаны два места, - сообщила мне улыбчивая девушка и положила руку на высокую спинку стула, стоящего у прохода к подсобному помещению.
  Я так понял, что место моего пребывания уже определено свыше, и мне указано, где оно. Сел. Спиной к залу, лицом к стене. На стене настенные часы, по форме напоминающие мухобойку, сработанную из светлого дерева: широкий ромбовидный верх и узкий длинный низ в резной перевязи, как ручка у веника. На ромбе черные стрелки показывают: 19 часов 10 минут.
  Слева от часов у стены этажерка для книг, но книг всего две: "История водки" и "Вина Испании". Решил поинтересоваться винами Испании, потянул с полки книжку - она не тянется. То ли ее приклеили, то ли приколотили. История водки мне была неинтересна.
  Смотреть дальше влево было некуда, там дверь в подсобку, пробую скосить глаза направо. Рядом несколько столов сдвинуты вместе и за ними чинно сидит компания трезвых мужчин и женщин возраста выше среднего. Говорят о ветеринарии, вино не разливают и тостов не произносят. Дальше - солидный дядя и девушка напротив него. И тоже без вина.
  Понял: здесь не гуляют, здесь - ужинают.
  Меню раскрывать не стал, потому что меня никто не торопил. Да и очки с собой не взял: я их в карманах не ношу, а для того, чтобы "поговорить", ни сумка, ни очки не нужны.
  Только я закончил косить глаза и опять уткнулся взглядом в часы прямо перед собой, как их заслонила яркая оранжевая материя. Я даже не сразу сообразил, что это не материя, а тюрбан, и под ним - лицо мужчины вместо стрелок.
  - Прошу извинить меня за опоздание, неподалеку на дороге случилась авария, я немного задержался, но, слава Богу, все живы, - сказал мужчина.
  - Слава Богу, - автоматически ответил я и быстро встал. Мне хотелось, чтобы наши лица были на одном уровне. Но он оказался выше меня ростом, и я продолжал смотреть на оранжевую часть его головы снизу вверх.
  - Какой яркий цвет, - сказал я, будучи в состоянии удивления и завороженности. И лишь после этого обратил внимание на его глаза - большие, черные и обнимающие мое лицо осязаемым прикосновением теплоты.
  - Моё имя - Варух, - мужчина прижал ладонь правой руки к белому покрывалу на своей груди.
  Пальцы его кисти среди складок белоснежной ткани показались мне невероятно длинными и чересчур темными для обычного загара. Я засмотрелся на них и не успел сосредоточиться на произнесенных словах.
  - Простите, не расслышал, как вас зовут, - признался я мужчине.
  - Варух, сын Нирии, ученик и помощник пророка Иеремии, - повторил мужчина и сделал мне учтивый поклон. Я кивнул в ответ головой, проявив учтивости при этом намного меньше. Но дело в том, что я опять не расслышал: какой Нирии, какого пророка?
  - Давайте присядем, - предложил мужчина.
  Мы сели на стулья, и я увидел, наконец, во что был одет мой собеседник: светлую ткань, накинутую через его левое плечо на длинную белую рубаху с широкими рукавами и тонкой красной веревочкой на поясе.
  - Прежде всего, разрешите передать вам Послание, - сказал мужчина и вынул из под ткани на плече коробочку знакомого мне размера.
  Он положил коробочку на стол и тут же открыл ее. В ней лежал какой-то пожелтевший и сморщенный обрывок и - никаких фантиков. Я обрадовался сему факту и безбоязненно посмотрел направо: компания ветеринаров не обращала на нас внимания. Подошла официантка, раскрыла перед каждым из нас меню, улыбнулась и тоже не обратила на раскрытую коробку никакого внимания.
  - Это копия одной из частиц сохранившегося свитка, написанного рукой пророка, - сказал мужчина в белом одеянии, отложив поданное ему ресторанное меню на край стола, - вы сделали один шаг и пронесли свиток одну меру, но благодаря вам время отступило на тысячу шагов и два тысячелетия. Свиток был разорван пророком, и частей, что я собрал, было счетом девяносто. Их хранили цари и вожди народов. Утеряны только семь. Теперь - шесть. Когда откроется последний, пророчество исполнится. Вы приблизили, и вам - поклон.
  Мужчина встал и склонил голову. Решительно ничего из того, что он говорил, я не понимал. Мой собеседник положил рядом с коробочкой два кусочка мягкой черной кожи, сшитые между собой толстой нитью.
  - Это - подарок пророка, - сказал он и еще раз поклонился. А потом вновь сел за стол, оживился, начал улыбаться, и как мне показалось, испытывал некоторое удовольствие от моего полного и безоговорочного недоумения.
  Я уставился глазами на кусочки кожи и пытался сообразить, в чем суть розыгрыша.
  - Возьмите подарок, - советовал Варух, сын Нирии, - просто прикоснитесь к нему и всё.
  Если бы он не подзадоривал меня и не сверкал своей улыбкой, я бы собрался духом и попытался не спешить с прикосновениями. И ни за что не протянул бы пальцы к кусочкам черной кожи на столе, пока не прояснил, что хотел мне сказать кланяющийся веселый дяденька с апельсином на голове.
  Но я протянул и прикоснулся...
   Глава 9
  Хорошо, что в эту зиму выпало очень много снега. Я был на кладбище 9 марта, в день рождения сына, и видел, что рядом с его могилой намело сугроб выше оградки.
  Когда мне было лет семь, я сделал из сугроба в нашем огороде маленький подснежный домик. В него можно было залезть по узкой траншейке и затаиться так, что тебя долго никто не найдет. В сарае у дома на веревке висели невыделанные овечьи шкуры, одну я снял и постелил её мохнатым шерстяным ковром на полу своего секретного жилища. Лег на ковер, уткнулся носом в шерсть: пахло летним загоном на краю поселка, мне тепло, кругом тишина. Закроешь глаза - темно, откроешь - ничего не меняется, в глазах та же самая темнота. Закрываешь их снова, и на экране сомкнутых век начинают плавать яркие картинки: берег реки, вода, плещущаяся у борта лодки, белый кораблик с бурлящими за кормой струями, волны, подкатившие к лодке. Она качается, и я вместе с ней - вверх, вниз, вверх.
  Первый построенный мною дом был из снега и площадью - в одну овечью шкуру. Но переселиться в него надолго я не успел: маманя заметила пропажу шкуры, затем своего малыша, пошла по следам в огороде и принесла меня, спящего, на большую кровать у печки. Потрогала ручки, ножки - теплые, но успокоиться не могла и плакала всю ночь, представляя, что бы произошло, если бы она не заглянула в сарай и не заметила, что на веревке в углу стало на одну шкуру меньше.
  Видимо, тогда мне было еще рано засыпать в снегу вечным сном, а теперь - пора.
  Мне известна история настоящей любви. Ее рассказал читатель моего сайта. У мужчины была кошка. Когда он возвращался с работы, она встречала его у ворот, запрыгивала ему на плечо и торжественно въезжала в дом, прижимаясь к голове хозяина.
  Церемониал встречи оставался неизменным и летом, и зимой. Как она в теплое время года узнавала о приближении хозяина, понятно: могла издалека увидеть его с крыши дома. Но как ей становилось это известно в морозные дни, достоверно неизвестно. Лежит на диване, в комнате работает телевизор, супруга и дети занимаются своими делами, вдруг кошка спрыгивает с дивана и просит выпустить ее на улицу. Домашние уже знают: где-то вдалеке по улице с работы идет отец.
  Почему вдалеке? Потому что они уже проводили эксперимент. Не раз и не два выпускали её и шли смотреть, где же папа. А папы рядом с домом нет. Думали, что кошка или ошиблась, или просилась на улицу по своим другим кошачьим делам. Заходили обратно в дом, и тут, минут через пятнадцать, появляется отец с кошкой на плече.
  Оказывается, он возвращался по соседней улице, потому что хотел заглянуть на пару минут к своему товарищу. Близкие люди предположить это не смогли, а кошка каким-то образом об этом уже знала.
  Мужчина умер зимой. Кошка ушла из дома и не вернулась. А весной близкие люди обнаружили на его могиле маленький кошачьий скелетик.
  У меня тоже была кошка, которая прожила со мной шестнадцать лет. Котенка подарили сыну в день окончания школы, ответственным за кормежку назначили меня. Вот и кормил полтора десятилетия. До своего самого последнего дня она спала только в той комнате, где спал я, и только в одном положении - прижавшись ко мне.
  Звали ее Афина. По ее поведению матушка, слух которой с возрастом потерял половину своей чуткости, легко определяла, что я у двери. Можно было не уменьшать громкость телевизора в ожидании звонка или стука. Если Афина сорвалась и побежала в коридор, значит, я уже подымаюсь в подъезде по лестнице, и пора открывать замки. Спрашивать, кто там, необязательно, но маманя все же выполняла мое указание и спрашивала. Стоя у двери, я слышал, как Афина в коридоре отвечала за меня громким мяуканием, мол, да он это, он, кошки никогда не ошибаются.
  Я улыбался и вместо своего имени произносил какую-нибудь фразу наподобие этой: "На Афоню не наступи!".
  Моя кошка умерла в августе прошлого года. Я похоронил ее в сосновом лесу и перед тем, как положить в только что выкопанную мной ямку, долго лежал на теплых сухих иголках рядом с таким знакомым, но вдруг ставшим совершенно неподвижным, телом Афины. Я гладил ее серую шерстку и не ощущал ответного движения: кончик хвоста оставался в одном и том же положении, уши не поворачивались в мою сторону, и лапы не выпускали коготки, чтобы сгрести в кучку ткань простыни, покрывала или кожи на моей ноге. Я понимал, что Афины больше нет, но ее тело еще оставалось рядом, вот оно передо мной, и я могу к нему прикоснуться. А когда положу его на дно ямки и засыплю землей, вот тогда она уйдет от меня навсегда.
  Смысл слова навсегда плохо умещается в сознании. Не можешь поверить, что никогда ты не увидишь, не услышишь и не прикоснешься. Никогда. Навсегда.
  Очень хочется отменить смерть и вновь увидеть любимых живыми. А если это невозможно, то умереть самому и быть рядом с ними там.
  Когда хоронил Афину, первый раз подумал о том, что единственное место, где я всегда буду вместе с теми, кого я люблю и кто любит меня, - там. Хорошо было бы взять и умереть прямо здесь, в лесу, чтобы встретиться с Афиной уже сегодня, догнать ее прямо сейчас.
  Мне удалось отвлечься от этой мысли, когда вспомнил, что кроме кошки, все дорогие для меня люди - живы, и я могу быть рядом с ними здесь.
  Но ровно через месяц после Афины умер мой сын. Самый близкий и родной из всех живущих.
  Они - там. И я хочу к ним. Мы будем ждать остальных втроем: я, сын и Афина.
  Когда 9 марта стоял по колено в снегу радом с фотографией сына, глядевшим на меня поверх венков, я понял, что могу остаться рядом с ним и никуда не уезжать. Сделать в сугробе "домовину", скинуть городскую одежду, надеть "чистое", забраться под снег, лечь, помолиться и закрыть глаза. Через двадцать минут я полечу туда, где принимают.
  Около оградки надо оставить три, четыре пустых бутылки из под водки, чтобы оставшиеся на земле подумали, что я выпил с горя лишнего и замерз так, как замерзают каждой зимой сотни российских мужиков. Как замерз у нас в поселке Коля Дюпин, который возвращался под хмельком с работы и упал во время бурана в пяти метрах от своих ворот. Утром его сразу нашли по руке, торчащей из снега.
  Пьяному умирать в снегу дозволено: вроде как, не специально, а трезвому не положено. Увидев пустые бутылки, супруга, мать и брат, наверное, - поймут и простят.
  Что я скажу там, когда меня, трезвого, строго спросят? Скажу, как есть: не могу я жить без сына, душа просится к нему, чтобы высказать ему то, что не торопился сказать, и признаться в том, в чем при жизни признаться стеснялся. В преданности и любви. Бог забрал сына внезапно, и я не успел.
  Авось, простят. Господь не до конца гневается и не вовек негодует. Он - Отец, и как все любящие отцы - отходчив. Он - помилует.
  Пора доделать последние дела. Когда пойдет снег, можно отправляться в путь, и пусть снег скроет мои последние следы.
  - В рукописании ваших грехов нет записи о снеге, - услышал я человеческий голос, звучавший где-то совсем рядом, и этот голос был мне знаком, и звук его исходил не с небесных высот, и не было в нем рокота, рождающего страх и трепет.
  - Как нет? Почему нет? - удивился я тому, что кто-то вслух делает мне замечание.
  - Потому что вам не предопределено, и вы не предназначены.
  Я разомкнул веки. Передо мной сидел мужчина в белом с оранжевым тюрбаном на голове. Где я? Господи, это же не облака, это ресторан "Потаскуй", вот и вилка с ножом блестят на скатерти. Почему я заснул прямо за столом?
  - Вы не заснули, - мужчина улыбчиво смотрел на меня своими большими черными глазами, - вы прикоснулись к одной из недавних пометок в записной книжке, которую подарил вам пророк.
  - Иеремия?
  - Пророк Иеремия, - поправил меня мужчина, на лице которого исчезла улыбка.
  - Эти два сшитых кусочка черной кожи - записная книжка?
  - Да.
  - В ней записаны мои сны?
  - Нет, только свершенное или содеянное, в чем не было раскаяния.
  - Но я же не лег на снег, - вспомнил я пережитое мной видение и привычно начал искать оправдания каждому своему поступку в разговоре с человеком, который говорит мне правду.
  - Вы сделали бы это завтра.
  - Завтра?
  - Завтра пойдет снег.
  Я был поражен: мой сосед по столу в точности знал то, о чем я думал и что переживал. Мне хотелось спросить его, как ему стали известны мои мысли, которые я никогда никому не высказывал, но я никак не мог вспомнить его имя, которое он назвал в самом начале нашей встречи, а переспрашивать было неудобно. Такое со мной часто бывает: знакомлюсь с людьми и тут же забываю, как их зовут, а потом стесняюсь своей невнимательности и стыжусь попросить собеседника вновь назвать свое имя.
  - Называйте меня просто Варух, - мужчина опять улыбнулся.
  - Вспомнил, - из моей памяти всплыла строчка из Библии, несколько страниц которой я перечитывал после получения первого послания от Аиши, - Варух - это тот, у которого всегда с собой прибор писца на поясе?
  - Это я, - ответил мужчина.
  - А где прибор? - я первый раз улыбнулся ему в ответ.
  - Уже не нужен, чернила тоже остались на земле.
  - Две тысячи лет назад?
  - Две тысячи пятьсот тридцать один год назад.
  - Тогда я, уважаемый Варух, свидетель чуда.
  - Не только вы, но именно вам суждено в него поверить, - Варух посмотрел в сторону официантки, которая подошла и спросила, будем ли мы что-нибудь заказывать.
  - Принесите моему другу хлебные лепешки, сыр, виноград, жареного ягненка и сосьвинской селедки, - Варух кивнул в мою сторону и пояснил девушке: - мой спутник тридцать лет мечтает попробовать сосьвинской селедки.
  - А что принести вам?
  - Бутылку воды "Благая весть".
  - У нас в меню такой воды нет.
  - В меню - нет, а на полу в правом углу кухни - полная амфора.
  - Сейчас посмотрю, - девушка ушла выполнять заказ и почти сразу вернулась с бутылкой в руке.
  - Извините, я не знала, что сегодня привезли сразу три упаковки "Благой вести".
  Я смотрел на Варуха с восхищением, потому что и вправду тридцать лет назад прочитал про то, что сосьвинскую селедку в живом виде доставляли на царский стол. И с тех пор иногда в моей голове проскакивала мысль, что я вот вырос на реке под названием Тавда, берущей свое начало на слиянии речек Лозьва и Сосьва, а никогда не пробовал и даже в глаза не видел этой знаменитой северной рыбы.
  - Слушая вас, начинаешь думать, что вы действительно работаете помощником пророка, - пошутил я, обращаясь к Варуху.
  - Верьте в чудо, это укрепляет веру. Когда я первый раз услышал Иеремию, я не верил ни одному его слову. Да и никто не верил или не хотел верить. Он говорил, что на земле нашей стихнет голос радости и веселья, голос жениха и голос невесты, звук жерновов и свет светильников. Вся земля наша будет пустыней и ужасом, а город останется без жителей. И что оставшиеся будут взяты в плен и будут служить царю вавилонскому семьдесят лет.
  - Невеселое предсказание...
  - Да, невеселое. Обычно те, кто называл себя пророком, обещали нам мир и процветание. Он объявил им, что если вы видели сон, то рассказывайте это как сон, а не как слова Бога. А если вам положили в рот деньги, то не упоминайте имя Господа. Он был третьим по значению в ряду первосвященников и не нуждался в деньгах, поэтому смог сказать то, что просил сказать народу Господь, не утаив ничего.
  - К нему прислушались?
  - Его возненавидели. Священники сказали князьям и всему народу: "Смертный приговор этому человеку! Потому что он пророчествует против города этого". Иеремия ответил: "Исправьте пути ваши и деяния ваши, и Господь отменит бедствие, которое изрек на вас. А что до меня, вот я - в ваших руках. Делайте со мной, что в глазах ваших покажется хорошим и справедливым. Только твердо знайте, что если вы умертвите меня, то невинную кровь возложите на себя и на город этот, и на жителей его, ибо истинно Господь послал меня к вам сказать все те слова в уши ваши".
  - Смелый человек. Доверил свою жизнь тем, кому предсказывал несчастья. Почему его не растерзали и не закидали камнями?
  - Когда первосвященники приступили к голосованию, рука Ахикама, сына Сафана, была за Иеремию, чтобы не отдавать его народу на убиение.
  - Одна поднятая рука спасла пророка от его народа. Демократия среди посвященных и для посвященных.
  - Этой рукой водил Господь.
  - А сознанием народа Господь водить напрямую не может?
  - Волю свою Господь объявляет народу не иначе, как через пророков.
  - Понятно, почему их чтят лишь через тысячи лет. Раньше проверить истину их слов невозможно.
  - Истину не проверяют, - Варух посмотрел на меня, и я впервые увидел в его глазах глубокую печаль.
  - Мой учитель однажды надел на шею себе хомут, на плечи положил уздечки и так ходил по городу, а потом попросил принести нашему царю Седекии и всем царям соседних земель через послов такие же хомуты и уздечки. Иеремия объявил, что воля Господа - склонить народу нашему шею под ярмо вавилонское. Кто выполнит ее, будет возделывать землю свою и жить на ней. Кто не склонит, тот будет истреблен. Зачем умирать вам и народам вашим? - написал он царям в свитке. Я был возмущен тем, что Иеремия призывает всех не сопротивляться Навуходоносору, и не понимал учителя, но не ослушался его и передал свиток царским слугам.
  - Догадываюсь, как поступили цари...
  - Да, сначала его заключили в колоду у верхних ворот при храме, а потом надели цепь и спрятали во дворе стражи. Но разрешили мне приходить к нему и записывать его слова. Он просил меня читать этот свиток на площади. Я - читал.
  - Должно быть, читали вы недолго...
  - Недолго. Свиток принесли царю и зачитали в собрании всех князей. Каждый прочитанный кусок он отрезал от свитка и сам бросал в огонь жаровни, пока не сгорел весь пергамент. Затем приказал надеть цепь и на меня. Мы ожидали своей участи вместе и больше не разлучались никогда. Почти никогда. Перед самым сражением учителя опустили в яму, откуда никто не мог слышать его голос. Князья требовали от царя немедленно предать его смерти, как изменника и предателя. "Это человек ослабляет руки воинов, которые защищают город, и руки всего народа, призывая к отказу от сопротивления. Он не благоденствия желает народу своему, а бедствия" - говорили они, но царь был в смятении и не последовал их совету.
  - Пророк - как пятая колонна. Расстрел на месте без суда и следствия в условиях войны.
  - Что? - не понял меня Варух, потому что увлекся своими воспоминаниями.
  - Глубокая была яма?
  - Тридцать локтей. Иеремия стоял в ней по пояс в грязи без пищи несколько дней. Потом царь вновь захотел узнать свою судьбу, и учителя вытащили из ямы, обвязав его слабое тело веревками.
  - Узнал царь то, что хотел?
  - Иеремия сказал ему: "Всех жен твоих и детей твоих отведут к халдеям, и ты не избежишь рук их, а город этот буде сожжен огнем".
  - И что сделал царь с пророком?
  - Отпустил, взяв с него обещание молчать. Город сражался полтора года и был взят. И вошли в него князья вавилонские. Когда царь Седекия и все его военные люди увидели это, побежали и ночью вышли из города через царский сад и пошли по дороге равнины. Но войско халдейское погналось за ними, и настигли Седекию на равнинах иерехонских, откуда привели к Навуходоносору в Ривлу, в землю Емаф, где он произвел суд над ним.
  И заколол царь вавилонский сыновей Седекии в Ривле пред его глазами, и всех вельмож его. А Седекии выколол глаза и заковал в оковы, чтобы отвести его в Вавилон.
  Дом царя и дома народа - сожгли, а стены города разрушили. Остаток народа, оставшийся в городе, и перебежчиков переселили в Вавилон. Бедных же из народа, которые ничего не имели, оставили на нашей земле и отдали им виноградники и поля.
  - Хоть кому-то повезло во всей этой истории, - прокомментировал я грустный рассказ, - кстати, а что сделал Навуходоносор с Иеремией?
  - Он приказал найти его среди живых или мертвых. Иеремию нашли в цепях среди тех, кого переселяли в Вавилон. Его освободили и разрешили жить среди народа, оставшегося в стране.
  - Он продолжал пророчествовать?
  - Он утешал оставшихся и говорил, что через семьдесят лет народ вернется из плена. Теперь я верил каждому его слову. И все верили, поэтому через семьдесят лет народ вернулся. Но ковчега Завета, спрятанного от халдеев пророком Иеремией, бывшие пленники найти не смогли.
  - Почему?
  - Потому что Господь устал миловать рожденных во славу его, но преступивших узы, и превратил ковчег в скалу. Она откроется в день мира и праздника, когда из камня потечет виноградный сок.
  В пустом зале ресторана горел яркий свет. Варух перестал говорить, и меня тут же покинули образы древнего города и его обитателей, переживших трагедию поражения. Вокруг меня белые скатерти, чистые стены и красивые светильники. Копья, стрелы, огонь и крики - это далеко, это не сейчас. Это тогда, когда говорят пророки. А когда они замолкают, наступает час тишины и выбора. Что должен выбрать я? Кто подступает к моим стенам и кому я должен сдаться без боя?
  Девушка принесла мне то, что для меня заказал Варух: фрукты, мясо и тарелочку, на которой лежали маленькие рыбки и кусочки картофеля.
  - Это селедка? - удивился я, разглядывая сосьвинских рыбок, похожих на обычную мойву.
  - Селедка, - подтвердила официантка.
  - Какие маленькие. Может, это мальки, не успевшие вырасти?
  - Она всегда такая, вы попробуйте, очень вкусная, - девушка пожелала нам приятного аппетита и ушла.
  - Хотите попробовать? - спросил я Варуха.
  - Хочу, но не могу.
  - Тогда возьмите сок или мясо. Почему не можете?
  - Кто ест земную пищу, тот не может жить вечно, и наоборот.
  - Извините, я забыл, что вы из третьего тысячелетия до нашей эры. Скажите, Варух, как правильно называть людей с вашими способностями: медиум, чародей, волхв, жрец, посвященный или просто артист-гипнотизер?
  - Считайте меня одним из посвященных. Остальные определения противоречат моему статусу, - Варух не обиделся на меня.
  - Хорошо. Я вам верю. В существование людей, посвященных в глубокие тайны древности, мне поверить легко, - самым честным образом признался я человеку, сидящему рядом со мной в зале ресторана. - Можно, я задам вам, как человеку сведущему, несколько глупых вопросов?
  - Как раз для того, чтобы на них ответить, меня послали в командировку. Так, кажется, называют ваши командиры выезд в путешествие с постоянного места работы?
  - Путешествие у нас называют командировкой только директора фирм и начальники государственных департаментов, - позволил я себе чуточку иронии, подзакусив жареной бараниной и сосьвинскими рыбками, которые почему-то оказались не намного вкуснее мойвы: чуть мягче, чуть жирнее, но по сути - та же маринованная мелюзга.
  - Простите за неточности, - Варух прижал руку к груди, - ваш язык я учил пятьдесят пять лет назад, когда вы родились. А селедку из-за горного хребта царю возили не потому, что он ее любил, или она была невероятно вкусной, а потому, что хотели преподнести ему дар той земли, откуда прибыли.
  После этих его слов мне сразу расхотелось иронизировать в разговоре с человеком, который мог ответить на вопрос раньше, чем я его задал.
  - Поймите, уважаемый Варух, мне легко верить в Бога, но трудно поверить, что вы его представитель.
  - Это было задание Иеремии, и я его выполнил.
  - Ваш учитель знает о моем существовании? - нотки неуважительного сомнения опять проскользнули в моем голосе.
  - С первого дня, как ваше сердце расположилось к Богу, когда вы пожелали достигнуть разумения и смирить себя. Ваши слова сразу были услышаны.
  - Это произошло, когда я первый раз попросил "сердце чистое сожизди во мне"?
  - Да.
  - Помню, тогда появилось ощущение, что кто-то поселился в моей душе и стал постоянно напоминать мне об этом желании. Но с тех пор оно не стало чище. Более того, оно всё чаще болит от груза скверны, которую я не смог одолеть.
  - Вкус стыда и позора испытывают те, кто приблизился к корням греха.
  - Я приблизился, но не превозмог.
  - Будь твердым и мужественным, не страшись себя и не ужасайся, имей открытое лицо, ничего не требуй от других и никого не зови с собой. Терновый венок понес другой, твои страдания несравнимы по тяжести и боли.
  - Они тяжелы, потому что Он понимал их смысл, а я нет.
  - Твой сын уже среди нас. Вот их смысл, - Варух сказал это и хотел встать из-за стола.
  - В светлой части неба? - торопился задать я самый волнующий меня вопрос.
  - В светлой, как вы просили, - мой собеседник опять стал называть меня на вы. Я замолчал и сидел, не шевелясь, потому что всей полнотой души ощущал, как только что свершилось мгновение божественного откровения, и Дух божий коснулся меня.
  Какие страдания, нет никаких страданий, я - счастлив! Ничего другого я не просил так сильно, как светлой части неба для сына своего.
  - Дорогой Варух, спасибо вам огромное, вы прибыли в командировку очень вовремя, мне так нужна была эта встреча, - сказал я и первым встал со стула.
  - Мы - никогда не опаздываем, - он тоже встал, и теперь его голова вновь оказалась выше моей.
  - Оставьте на столе деньги, - сказал он, глядя на меня сверху вниз.
  - Все? - посмотрел я ему прямо в глаза. И он, несомненно, понял, что я имел в виду.
  - Тысячу триста пятьдесят рублей, - назвал он стоимость ужина, - за всё надо платить, но не той мерой, которой вы меряете.
  - Я оплатил, Варух.
  - Понимаю, - он соединил ладони, поднял их к своему лицу и наклонил голову.
  Оранжевый цвет его тюрбана сверкнул и расплылся, потому что в глазах моих появилась влага.
  - Не забудьте взять подарок, - услышал я его голос, когда повернулся в сторону от смущения.
  Подарок, я ведь совсем забыл про коробочку, которую Варух закрыл и куда-то положил сразу после нашего знакомства. Когда принесли еду, на столе ее точно не было.
  Я повернулся к нему и увидел, что он держит ее в руке.
  - Кусочек свитка и записная книжка моего учителя лежат внутри, - он положил коробку на стол рядом со мной. Я видел это, но не мог решиться взять ее.
  - Может, мне больше не нужно прикасаться к этим черным кусочкам кожи? - поделился я своим сомнением с посланником Иеремии.
  - Пришла пора сказать вам главное, - Варух приблизился ко мне и заговорил почти шепотом, - пророк разрешил вам стереть одну запись грехов ваших. Только одну, но любую, на ваш выбор.
  - Зачем? - прошептал я в ответ.
  - Чтобы исполнилось одно ваше желание.
  - Какое?
  - Которое сочтете самым сильным.
  - Самое сильное уже не исполнится никогда.
  - Сотрите тот грех, что томит душу. И положитесь на Господа, ему возможно всё.
  - А Он в курсе?
  - Да. Вы не первый, у кого приняли раскаяние и кому позволили.
  - Тогда попробую. А что написал Иеремия на том кусочке свитка, что спасли Аиша и ее ливийцы?
  - "Ты приближался, когда я взывал к Тебе, и говорил: "Не бойся".
  - Ничего себе. Они общались, как человек с человеком.
  - Как мы с вами, да? - Варух выпрямился, и свет улыбки мелькнул на его смуглом лице.
  Я взял коробку и был готов покинуть ресторан, но на столе оставалась стоять нетронутая бутылка воды "Благая весть".
  - Оставляем? - спросил я Варуха.
  - Заберите с собой, она завтра понадобится человеку, которого сейчас повезут в больницу.
  - Он тяжко болеет?
  - Он здоров, но об этом не знают врачи.
  - Так это "весть" для врачей?
  - И для них тоже. Отнесите ее завтра утром по адресу, который написан внутри коробки.
  - Хорошо, обязательно отнесу.
  Мы вышли из ресторана, было около одиннадцати часов ночи.
  - Проводите меня до Моста влюбленных? - спросил Варух, который успел накинуть на себя нечто похожее на синее пальто, которое непонятно, откуда вытащил, пока я прощался со своим старым знакомым у гардероба.
  - Разумеется. Вы остановились в заречной части города?
  - Мне нельзя останавливаться, время моей командировки заканчивается в полночь.
  - Тут недалеко, мы успеем, - я шел рядом и чувствовал необходимость проявлять заботу о госте города. - Вы, Варух, ничего не рассказали о себе. Нирия - так звали вашего отца?
  - Да, он учился при храме вместе с Иеримией.
  - Ваш отец был священником?
  - Наш род из Нубии, мои предки служили фараонам, они следили, чтобы все надписи высекались на камне правильно, без ошибок. Некоторые фараоны в детстве были ленивы и писали с ошибками. Потом мы учили грамоте финикийцев на Крите, ливийцев, ассирийцев, арамеев - мы знали все языки и составляли начертание слов для царей многих народов. Песни Давида и притчи Соломона записали мои предки в девятом колене. Но священниками и князьями никто из нашего рода никогда не был. Мы им служили.
  - Сколько времени вы пробыли в нашем городе?
  - Почти двенадцать часов. Мне доверили помочь вашему ангелу и стать земным на половину земного дня. Это великая награда для меня. У меня слишком маленькие крылья, чтобы пробыть здесь дольше. Я видел тех, кто спустился сюда и живет среди людей более долгий срок, даже вспомнил чувство зависти.
  - Кто-то прикомандирован небесами к нам надолго и живет среди нас?
  - Их много. Ваш народ замечен, следующую главу Священного писания напишут здесь.
  - Когда пройдут наши сорок лет блужданий?
  - Возможно.
  - Значит, две войны, разрушение храмов, цари с помазанием и без - это черновик будущей главы? У австралийских аборигенов нет Священного писания. Они не умеют писать и не участвуют в мировых войнах...
  - Могу помочь вам стать австралийским аборигеном.
  - Спасибо, Варух, не надо. Понравился вам наш город?
  - Который - "лучший город земли"?
  - Это просто надпись, Варух,
  - Силе воображения ее автора можно позавидовать, - ответил гость, и мы оба посмотрели влево вдоль улицы Первомайской, которую пересекали на пути к реке. Огромные буквы можно различить даже ночью.
  - Рамзес не победил хеттенян, но приказал высечь на скале, что победил, и каждый египтянин верил в это и восхищался им, - продолжил говорить Варух, - Такова сила и значение символов. А зачем высекать на улицах то, во что никто не верит?
  - Такая у нас традиция.
  - Ниневия будет разрушена.
  Я или не расслышал, или не понял последних слов посланника небес, но переспрашивать не стал. Так поступают все из века в век.
  Мы оказались на мосту в полночь без пяти минут.
  - Когда расчищали берег под основание моста, нашли фундамент церкви, взорванной после революции в прошлом веке, - показал я гостю города на то место, где ванты спускались стальной дугой с высокой опоры, похожей на подсвечник, и встречались с вершиной прибрежного холма, где когда-то стоял православный храм.
  - Храмы часто повторяют судьбу тех, кто в них молился, - ответил мне гость, - но дорога к храму остаётся навсегда. Приходите сюда чаще, здесь душа вашего города: нигде в мире вы не найдете еще одного моста, построенного на фундаменте божественного храма.
   Варух потрогал один из замков, пристегнутых к решетке ограждения женихом и невестой в день свадьбы, а потом долго смотрел вниз на воду.
  - Мне нравятся не города, а люди, влюбленные друг в друга, - сказал он, не поворачивая ко мне головы, - Не разрезайте эти замки и не уносите их в плавильный горн. Храните ключ от каждого замка у человека достойного быть стражем сердца. Берегите не мост, а символ верности. Одевайте в гранит берега веры вашей, и течение реки жизни принесет вам уверенность и радость. Город, в котором живет верность, красив и вечен.
  Весенний ветер подхватил концы его синей накидки и раскинул их за краем моста между поручнем и стальными вантами. Я смотрел на склоненную вниз фигуру, и в душе зародилось чувство тревоги: для его высокого роста он слишком близко встал и слишком сильно наклонился.
  - Подарок пророка у вас? - спросил Варух, повернув в мою сторону голову.
  - Вот он, - я показал ему коробочку, которую все время держал в правой руке.
  - А "Благая весть"?
  - Я поставил ее на мост. Вот она.
  Когда я взял бутылку за горлышко и поднял воду, чтобы показать Варуху, его на мосту уже не было. С бутылкой и коробкой в руках я тоже наклонился через поручни вниз и стал вглядываться в черноту ночной реки.
  На улице Республики остановилась машина. Я почувствовал, что на меня пристально смотрят с берега. Повернулся: машина белая, на ней полоса - синяя, как накидка у Варуха.
  Я отошел от края и побрел по мосту Влюбленных к ночным улицам своего города.
  - Вас подбросить? - полицейский опустил стекло и пытался рассмотреть мое лицо.
  - Подбросить? В небо? Не надо. Я все равно не полечу. У меня нет никаких крыльев, даже крошечных, - остановившись перед машиной, я показал, что в руках у меня минералка и коробка от конфет.
  - Ну, тогда спокойной ночи! - услышал я удаляющийся голос из машины, которая тронулась и поехала вдоль улицы мимо моста Влюбленных.
  - Спокойной ночи, служивый! - я поднял бутылку над головой и покачал ею, чтобы полицейский увидел меня в зеркале.
  В тот момент я ощущал всем телом, что Варух еще где-то рядом, он делает последние круги, приглядывая за мной и беспокоясь. Я поднял голову и прошептал, закрыв глаза:
  - Варух, сын Нирии, прощай! Лети домой - в светлую часть неба.
  Глава 10
  Спят ли праведники в раю, и, если спят, то, что им снится?
  Доподлинно известно другое: в аду грешники спят, причем, весьма крепко, но не долго. Ровно столько, чтобы почувствовать разницу между былью и явью.
  К любым страданиям можно привыкнуть, даже к таким остро ощутимым, как раскаленная кочерга, подпаливающая волосы на ягодицах, если учесть масштабы времени в иных мирах, где тысяча лет одно мгновение. И, чтобы уменьшить влияние фактора привыкания, всем обитателям нижнего уровня дают вздремнуть, уменьшив температуру котла до комфортной: градусов всего до 36.
  Вода в котле перестает бурлить, дно позволяет опустить ноги, а край стенок - положить на него мокрую голову и в изнеможении закрыть глаза. Кто-то вспоминает в этот миг свой дом, кто-то дни славы и успеха, кто-то годы юности и детства, но чаще - просто тишину.
  Тишина в аду стоит дорого. Только забылся и перестал слышать вопли из кипятка в соседнем чане, как сон прервался, и твои черти вновь берутся за работу, энергично раздувая угли и деловито проверяя температуру тела и воды.
  - Руку прижми! - услышал женский голос мэр Тюмени, когда почувствовал, что кто-то прикоснулся к нему, потом легонько толкнул, а после этого требовательно стал встряхивать всё его тело.
  Он хотел протянуть ладонь туда, откуда слышал женский голос, но не мог оторвать руку от постели.
  Мэр проснулся и открыл глаза.
  - Прижми, я градусник поставила, - повторила женщина, подождала, когда он отреагирует на ее просьбу, и ушла к другой кровати.
  Еще не рассвело, но в палате интенсивной терапии уже приступили к работе. Голову мэра приподняли, высыпали ему в рот из крохотного пластикового стаканчика десяток разнокалиберных таблеток и дали запить их глотком воды из стаканчика размером чуть больше.
  Затем к нему подошли и мокрой тряпкой поелозили по его лицу. "Вот ты и умытый", - сказала женщина и передвинулась дальше по ряду.
  Санитар осмотрел его руки, проверил перевязь и сообщил ему: "Этот, который по тебе скакал голый, смог развязаться, черт".
  По окончании первых утренних процедур ему положили между ног "утку", заботливо вставив его член в ее отверстие.
  Мэр не сопротивлялся и не задавал никаких вопросов. Он понимал, что здесь, как и в полиции, есть правила, которые надо исполнять, не обсуждая. Поздно думать, как ты сюда попал, думать надо над тем, как отсюда выбраться.
  В любых больницах есть утренние обходы лечащих врачей. Можно попросить пригласить к нему главного врача отделения, а через него - главного врача больницы, который должен знать его в лицо, потому что на совещаниях в мэрии главные побывали все до одного. Хорошо бы предварительно узнать, куда именно он попал, неужели в психо-неврологический диспансер в Винзилях?
  Мэр краем глаз стал рассматривать своих ближайших соседей по палате.
  Тот, что вчера бился в истерике и угрожал санитарам санкциями прокурора, сейчас лежал неподвижно, пристально глядя в потолок. Голый дед сегодня был накрыт простынкой, и, кажется, приняв омовение, опять заснул. Девушка уже не вертела ладошками и не отстукивала ступнями ног чечетку по спинке кровати, однако, обращаться к ней с вопросами, это значит, привлечь к себе всеобщее внимание. Да и что она могла знать. Поблизости оставался лишь молодой мускулистый мужчина, что лежал за дедом, но этот сосед раз за разом напрягал обе руки одновременно, пробуя узлы на крепость. Беседовать с ним о чем-либо совершенно не хотелось. Остальные находились слишком далеко, чтобы общаться с ними в полголоса.
  На стене палаты висели часы, на часах - 6.45. Секундная стрелка двигалась, но время остановилось. Он проследил за движением стрелки, она закончила круг и начала новый, на циферблате ничего не изменилось.
  - С добрым утром, скитальцы тьмы, хребты безумия, твари, шепчущие на моем пороге! - услышал мэр приветствие, которое прокричал знакомый голос откуда-то из дальнего угла палаты.
  - Кто это там с нами так здоровается? - санитар пошел на голос, высматривая доброжелателя.
  - Да прорицатель, кто еще. Ни днем, ни ночью нет покоя от этого урода, - дали ему наводку обитатели сразу нескольких кроватей.
  - А вы что такие грустные, не просрались, что ли, с утра? - смело продолжал кричать молодой парнишка, которому удалось ночью отвязаться, но которого теперь так стянули, что двигаться у него мог только рот. Мэр узнал парня по голосу.
  - Боитесь меня, кони гнутые? - продолжал орать на всю палату пациент-мумия, - бойтесь, я знаю о вас всё. Кто брал, кто драл, кто жопу подставлял. Я ваш начальник, я начальник города, я, а не тот бражник, что лежит у входа.
  Услышав слова о начальнике города, мэр затаил дыхание, но парень развивал другую тему:
  - Вы думаете, вы люди? Вы - дерьмо, вы - хуже дерьма, вы - палка, которой мешают дерьмо. И что бы вы о себе не возомнили, вы останетесь только палками, и то в лучшем случае, если вам повезет, а в худшем, вы были, есть и всегда будете дерьмом.
  - Слушай, Максим, ты не выступай, - довольно дружелюбно обратился к парню санитар, - иначе, поедешь отсюда прямо в дурку.
  - Пойди в Галаал и принеси бальзама, - скомандовал в ответ ему парень, но после этого все же замолчал.
  Мэр был уверен, что вчера ночью этот крикливый парень его узнал. Он даже обрадовался, что хоть кто-то может подтвердить его слова, когда придут врачи. Но у входа лежал не только он, а еще и полицейский у стены напротив, который сейчас притих, а вчера буйствовал и грозил всех уволить. Кого крикун назвал начальником и бражником?
  Он опять посмотрел на часы: 6. 50. Часы идут, они исправны, но как медленно течет здесь время!
  - Курильщики, на выход! - объявил санитар ровно в 7 часов утра. Из глубины палаты потянулись пациенты в одинаковых синих пижамах. Их было не менее десятка. Среди них две девушки с распущенными и взлохмаченными волосами.
  Процессия медленно проследовала мимо кровати мэра. Никто из "синих и ходящих" на него не взглянул, видимо, новичок их не интересовал. Но мэр смотрел на них внимательно: здесь есть свободные люди, которым разрешено ходить!
   Свободные люди в одинаковых пижамах окружили санитара, который выдал каждому по сигарете, а затем, один за другим, стали исчезать в створках входных дверей.
  - Ребята, поддержите дерево, - обратился санитар к двум последним. Деревом он назвал высокого мужчину, тоже в пижаме, который шел медленнее других, а когда останавливался, его покачивало, как дерево на ветру.
  - Первый раз? - спросили мужчины "дерево" и взяли его под "ветви". Он что-то промычал и кивнул головой.
  - Вчера отвязали, - ответил за него санитар, - присмотрите там за ним, чтобы не упал после первой затяжки.
  Ушедшие на перекур не возвращались очень долго. Мэр ждал и обдумывал, как можно переговорить с кем-нибудь из них, когда они будут проходить мимо него на обратном пути.
  Часы показывали 7.05, потом 7.07, вот уже 7.10, а их всё нет и нет. Наконец, в 7.11 появился первый, но он остановился рядом с санитаром.
  - Как смена прошла, Гена? - по-дружески обратился он к санитару, который скручивал в это время двухметровый хлопчатобумажный ремень в тугой аккуратный рулон.
  - Да нормально, всего двух ночью привезли. Сегодня суббота, затишье, вот в следующую будет весело.
  - Когда она у тебя?
  - В понедельник.
  - А, понятно.
  - Ты как спал? Прорицатель не мешал? - в свою очередь спросил санитар у пациента, видимо, хорошо ему знакомого.
  - Да он когда стал орать про геев и взяточников, я его тапком по морде хлопнул и заснул.
  - Ну и правильно, - согласился санитар, - что-то у Макса от наркоты совсем крышу унесло. В прошлый раз он таким не был. Жаль парнишку.
  - Меня сегодня на палату не выпустят? - поинтересовался пациент.
  - Жди до понедельника, сегодня уже никого: выходной.
  Пациент довольно быстрым шагом удалился в свой угол, а вслед ему один за другим мимо мэра начали проплывать другие синие пижамы. Он вглядывался в лица идущих людей, но лица, как на подбор, были такие же синие и мятые, как пижамы на телах идущих.
  Но одно лицо показалось ему вполне нормальным. Это был мужчина пожилого возраста и невысокого роста, который шел, хотя и не быстро, но спокойно и уверенно.
  - Можно вас на минутку, - обратился к нему мэр.
  Мужчина остановился, подошел к нему и спросил: "Пить хочешь?". Мэр ответил: "Да" и действительно почувствовал, что очень хочет пить.
  Спокойный пациент сходил к столу, стоящему рядом с комнатой медсестер, в которой сейчас никого не было, налил в крохотный поильник с длинным белым носиком воды и вернулся к кровати мэра. Он одной рукой приподнял его голову, а другой приложил носик поильника к его губам.
  Мэр сделал несколько глотком, мужчина сильнее наклонил поильник, чтобы через носик полилась вода, оставшаяся на дне.
  - Скажите, это больница в Винзилях? - задал мэр вопрос, когда его губы освободились.
  - Не, это "нулевка" на Новой, - ответил мужчина, совершенно не удивившийся вопросу.
  - Долго здесь лежат?
  - Привязанными - пару дней. Кричать не будешь, отвяжут и дадут пижаму.
  - А телефон?
  - Телефон, когда из "нулевки" в палату отведут. Один раз с поста разрешат позвонить.
  - В понедельник отводят?
  - Кого когда. Я тут уже седьмой день.
  - А остальные?
  - Провидец, вон, уже вторую неделю долеживает. А так-то, по состоянию.
  - По состоянию? - мэра встревожило это слово.
  - Очухался, состояние нормальное, все, иди, лечись в палате. Меня - в понедельник переведут, сказали уже. Не переживай, нормальные тут долго не задерживаются. Пить захочешь, зови, любой из нас принесет, это - можно.
  Они разговаривали очень тихо, но их, как будто, слышали очень далеко, потому что раздался крик парнишки: " Воды, принесите мне воды, почему начальникам можно, а мне нельзя!".
  - Вот, дурак, - сказал пожилой мужчина и отошел от кровати мэра.
  "Точно, - мысленно согласился с ним мэр, - парень, наверное, дурачок. Хочешь воды, скажи, тебе дадут, зачем про начальников то орать", - и ощутил чувство досады и неприязни к этому кричащему парню.
  Итак, ждать надо понедельника. Еще двое суток в этой "нулевке" среди алкашей и наркоманов. Зачем? За что? Для какой цели? Кому всё это было нужно?
  Был бы мэр пьющим человеком, он хотя бы понимал, что из-за провалов в памяти забыл свои поступки, совершенные в хмельном угаре. Но он ничего предосудительного не совершал. Всего навсего, хотел выяснить, кто вмешался в его личную жизнь, кто подбрасывает ему записки и бродит по его приемной. И за это сразу в полицию, а потом в "нулевку"?
  Что тут говорить, мэр был растерян и подавлен. Любой, кто увидел бы его лицо в это утро, не сомневался бы ни секунды, что он с глубочайшего перепоя. Лежать среди "нулей" - это вам не циферками играть по кабинетам и не мячики пинать в спорткомплексе Центральный.
  В 7.45 рядом с мэром прокатили тележку, заставленную подносами, и запахло какой-то кашей. Синие пижамы вновь появились из своего угла и двигались гораздо энергичней. Каждый брал с подноса тарелку, но не исчезал из поля зрения мэра, а наоборот, суетился где-то рядом. Вот один из пижамников помогает приподняться деду и начинает кормить его из ложки, вот пижамница остановилась у кровати девушки, придерживая простынку, сползающую с голого тела юной пациентки, и подносит к ее рту кусочек хлеба.
  "А ко мне кто-нибудь подойдет?", - озирался мэр, и чувство голода помогло ему отвлечься от мрачных мыслей.
  Мужчина, с которым он разговаривал совсем недавно, заметил, как он провожал взглядом плывущие по коридору тарелки, и спросил:
  - Давно не ел?
  - Со вчерашнего дня.
  - Покормить?
  - Да.
  Мужчина вытащил из под его простыни "утку" и помог ему сесть. Затем взял на ложечку немного желтой каши и поднес к его губам. Оказалось, что мэр не знает, как надо есть из ложки. Ремни, которыми руки привязаны к кровати, позволяли сидеть, правда, не выпрямляя спины. Надо было так вытянуть голову и так открыть рот, чтобы каша из него не выпала, и ее можно было схватить губами и проглотить.
  С худой голой грудью и опущенными руками он был похож на еще не оперившегося птенца, раскрывшего клюв и ждущего, когда в него опустят пищу.
  Его помощник не спешил и аккуратно подавал ему чуть теплую кашку на краешке ложки, с которого ее было удобней слизывать.
  Вначале мэр смотрел только на желтый краешек, чтобы не промахнуться. Потом глянул на руку кормящего и перестал жевать: прямо перед его глазами на пальцах, держащих ложку, маячили четыре буквы - "Вова".
  Он перевел взгляд дальше: на груди мужчины над верхней пуговкой пижамы виднелись линии какой-то наколки почти такого же цвета, как воротник.
  - Наелся? - спросил пожилой мужчина.
  Мэр кивнул, хотя мог съесть еще десять таких тарелок, настолько маленькой была принесенная порция.
  - Ну, отдыхай, - мужчина положил его тарелку на поднос, взял другую, нетронутую, и подошел к притихшему полицейскому: "Будешь?". Тот отвернулся. "Будешь?", - спросил он следующего по ряду и начал помогать ему принять нужное положение.
  Покормили всех, кроме паренька, который "сорвался с цепи", как о нем отозвался у стола один из обладателей пижамы.
  - Видишь, Максим, доорался, что тебе и хлеба никто не хочет принести, - сказал громко санитар, обращаясь к парню в дальнем углу "нулевки", и пошел кормить его ложечкой сам. Оттуда раздался бодрый крик паренька:
  - Ну что, пожрали бесплатной каши ксеносы проклятые? Теперь уляжетесь и будете жечь напалмом матрасовки? Эх, мама моя мама, знала бы ты, куда меня отправила...
  - Опять началось, - прокомментировали этот возглас люди в пижамах и стали разбредаться по своим койко-местам.
  И тут произошло событие, которое мэр не забудет никогда. В этом можно не сомневаться.
  Ровно в 8 часов, как раз тогда, когда санитар возвращался с пустой тарелкой от постели крикуна, над входом в палату тренькнул звонок. "Что-то рановато они сегодня", - посмотрел санитар на циферблат, вытер руки салфеткой и скрылся за дверью.
  Он отсутствовал две минуты: мэр следил за часами, потому что в это утро ничто так не интересовало его, как ход времени.
  Санитар вернулся с пакетом в руке, встал между кроватей и спросил всю "нулевку":
  - Мужики, кто у нас Александр Михайлович?
  - Я, - сразу ответил мэр.
  - Я, - на секунду позже, но в два раза громче, крикнул парень, которого звали Максим.
  - Ты - головка от ..., - возразил ему кто-то из соседей.
  В дальнем углу началась ругань, но мэр ее не слушал.
  - Я - Александр Михайлович, - повторил он санитару, стоящему напротив него с пакетом в руке. Тот недоверчиво глянул в его сторону, но потом подошел к нему и поинтересовался:
  - А ты, разве, анонимный?
  - Какой? - не понял вопроса мэр.
  - Ты - по договору?
  - Не знаю, но зовут меня Александр и отчество у меня Михайлович.
  - Вообще-то по списку ты - Рафаэль Потапович. Подожди, сейчас всё выясним, - и санитар ушел на пост вместе с пакетом.
  Мэр видел, что санитар перебирает листы каких-то бумаг и прижимает к уху трубку стационарного телефона. О чем говорит медицинский работник, ему было не слышно, потому что пост был за пластиковым окном в отдельной комнате. Но всё это не важно: главное - его кто-то нашел, к нему пришли, его выпустят раньше, ведь он - не пьяница!
  Санитар вышел из-за стекла с озабоченным лицом. Он достал из пакета бутылку воды, поставил её на пол у кровати и сказал: "Сами напутают, а мы распутываем. Это тебе. Сейчас руки отвяжу".
  - Кто принес? - спросил у него мэр, когда первую руку наконец-то можно было согнуть в локте.
  - Мужик с бородой.
  - С бородой? - мэр попытался вспомнить, кто из его родных, друзей и коллег носит бороду, но никого не вспомнил.
  - Всё, сейчас тебе пижаму принесут, - санитар вытянул ремни из железных скоб по краям кровати и, уже не обращая на него внимания, начал скручивать их в рулоны, компактные и готовые к быстрому развертыванию в нужный момент.
  Мэр сидел на черном матраце и торжествовал: его руки - свободны!
  Сначала в палату вошел мужчина в форме охранника и довольно долго разглядывал сидящего на матраце пациента. Не успел он уйти, как появилась медсестра, которая положила рядом с ним два синих комка и приказала: "Одевайся!".
  - На какую кровать его? - повернулся к ней санитар.
  - Ни на какую, его - в палаты.
  - Выздоровел? - усмехнулся санитар.
  - Видимо, да, - равнодушно ответила медсестра и ушла из "нулевки".
  Мэр откинул с ног простынь и начал надевать штаны, не подозревая, что за каждым его движением наблюдают десятки любопытных глаз.
  - Теперь он крутой, на нем пижама! - крикнул парень из своего угла.
  - Будешь молчать, тоже станешь крутым, - посоветовали парню близ лежащие, каждый из которых мечтал о переезде в палаты.
  - Начальник, это я сказал санитару, что ты мэр города! - продолжил орать парень.
  - Ага, он - мэр, а ты - главный врач больницы, - смеялись пациенты, но понимали, что новичку повезло не просто так. Те, кто в "нулевке" побывал несколько раз, принялись рассказывать другим, как точно так же поутру отсюда забирали прокурора, судью или иного "большого человека".
  - Воду забыл, - сказал мэру санитар Гена, когда того повели "на коридор", и подал своему бывшему подопечному бутылку, после чего закрыл за ним дверь. Мэр глянул на синюю наклейку, прошел несколько метров вслед медсестре, держа бутылку перед глазами, и от избытка радости слишком громко сказал вслух то, что прочитал: "Благая весть!".
  Медсестра оглянулась и остановилась. Возможно, ей показалось, что пациента слишком рано выпустили из "нулевки".
  Девушка в белом халате показала ему цифру 7 на табличке и коротко пояснила: "Ваша палата".
  - Спасибо! - промолвил он единственное слово.
  Девушка зашла внутрь и ткнула пальчиком в цветное покрывало: "Ваша постель".
  - Спасибо! - повторил он, не двигаясь с места.
  Медсестра вернулась в коридор и сделала последнее указание: "Столовая налево, туалет - направо, душ - в торце".
  - Спасибо!
  Может, и действительно мэр был немного не в своем уме: уж слишком неожиданно менялся для него ход времени в течение последних суток.
  Уже через несколько минут он звонил из ординаторской домой и слышал родной голос супруги:
  - Саша, ты где?
  - В больнице, мне нужна одежда, привези, пожалуйста. Сможешь?
  - Смогу. А что случилось?
  - Потом расскажу. Твоё колено сильно болит?
  - Всё прошло еще вчера. Что привезти, пижаму?
  - Пижама у меня есть. Костюм.
  - А твой где?
  - Не знаю. Возьми любой спортивный, куртку, кроссовки и приезжай.
  - Куда?
  - Сейчас, подожди, - он прижал ладонь к трубке и спросил у дежурного врача, женщины, на столе которой стоял телефон: "Какой адрес у больницы?". Та взяла из стопки небольшой листок бумаги, привычно черкнула на нем адрес и подала ему.
  - Улица Новая, 2, - прочитал он по листку.
  - Это в микрорайонах?
  - Посмотри по навигатору, где-то недалеко от центра по Интернациональной.
  - Еще что-то надо, лекарства, фрукты?
  - Ничего не надо, меня выпустили, но мне не в чем выйти на улицу.
  - Хорошо, хорошо, я быстро.
  Когда он закончил разговор, дежурный врач обратилась к нему по имени, которое предварительно тоже прочитала по бумажке:
  - Александр Михайлович, главный врач в курсе и принял необходимые меры.
  - Главный, который Максим из "нулевки"? - он не понял смысла слов, что сказала ему эта женщина.
  В машине по пути домой они с супругой почти не разговаривали. Она прочитала название больницы, когда заносила одежду, и задала ему один вопрос: "Ты что, Саша, напился?". "Так получилось", - ответил он и не стал объяснять, как "получилось" то, что он сам не мог понять.
  Настроение у супруги, несомненно, испортилось, но ей надо было вести машину по улицам, и она сосредоточилась на том, что видела в лобовом стекле и зеркалах заднего вида. То, что муж похудел и выглядел не лучшим образом, она заметила сразу, но почувствовала, что об этом лучше пока не говорить. Есть правило "дорожного движения" для женщин: поздравлять мужей с успехом и не расспрашивать о неудачах. Она его старалась соблюдать.
  Оказавшись в доме, он первым делом отправился в ванную комнату. Желание естественное для человека, умытого с утра чужой рукой в числе других чужих. Но прежде, чем включать воду, он отодвинул задвижку вентиляции. Цифры и буквы кода домашнего сейфа, написанные им карандашом, были хорошо видны на своем месте.
  "Так я и знал: сама всё напутала, а мне распутывать", - вспомнилась ему фраза санитара. Он повернул краны, включил погорячее, скинул спортивный костюм, проверил, висит ли его любимое махровое полотенце, стоят ли на полочке ароматный шампунь и кондиционер для волос, шагнул в тепло и пар, подставив голову под очистительные струи.
  С каждой минутой утро становилось все прекраснее. После душа - чай. После чая - сейф, после сейфа - завтрак.
  И замок открылся, и деньги целы, и на тарелке ветчина с яйцом, а не пальцы с буквами.
  - Вот и хорошо, что открылся, - по-своему радовалась супруга, - а то мне надо что-нибудь сестре купить в подарок, она меня выручила.
  - У тебя есть сестра? - удивился муж, разрезающий ножом поджаренную ветчину.
  - Двоюродная. Мы с ней почти не общались. Она, оказывается, замуж вышла. Вчера позвонила, спросила, всё ли у меня в порядке. Поговорили. Муж у нее в полиции работает, страшно рассеянный. Пришел в новых ботинках и не помнит, где купил.
  - В полиции все - в ботинках, и все - рассеянные, - откликнулся муж на ее рассказ.
  - Ну, да. Я ей сказала, что болею, она привезла мне чудную таблетку.
  - У нее тоже машина есть? - спросил муж про сестру, которую никогда не видел.
  - "Батон" какой-то, они на нем приехали.
  - Полицейский был у нас в доме?
  - Я пригласила. Хороший парень, скромный. У них дочь маленькая заболела, они вчера дали ей одну единственную таблетку, и дочери моментально стало лучше. Тебя нет, никто правду не говорит, мне просто вчера было очень плохо. Они привезли с собой лекарство, побыли немного. Дочь с тетей оставили...
  - Тетя, сестра, "батон", полицейский..., - он не договорил, но было видно, что тема вчерашнего вечера ему крайне неприятна.
  - Короче, я выпила, и мне тоже стало легче.
  - Сухого красного?
  - Сухую оранжевую. Таблетка была малюсенькая, такая яркая, как оранжевая звездочка.
  - И колено прошло?
  - Сразу. Честно честно, - добавила супруга, - она вправду волшебная. Ее сестре иностранец какой-то послал. Они говорят, он был в смешном пальто и в чалме.
  - Что? - супруг перестал есть.
  - Я его не видела. Так мне рассказали. Саша, а про отставку - это правда?
  - Чью?
  - Твою.
  - Кто тебе это сказал, полицейский? А тому кто, тот в чалме?
  - В интернете об этом написано. Сестра поэтому и позвонила.
  - Где? Покажи!
  Тарелка, вилка, ветчина - всё было брошено. Он сидел перед монитором и читал:
  "Сити-менеджер Тюмени подал в отставку..муниципальные выборы 8 сентября...самовыдвиженцем..."
  - Кто это написал? Когда? - он спрашивал не у супруги, он просто шептал это в ярости, прокручивая строчку за строчкой сообщение на сайте информационного агентства Ура.Ру!
  "...В экономической повестке Тюменской области всплыли некрасивые истории про "банк Тюменского региона"... его руководители стали крупнейшими землевладельцами и обладателями многочисленного недвижимого имущества в Тюмени... штабом рейдеров... схемы захвата бизнеса...водочный завод Бенат... совхоз Пригородный... птицефабрика Боровская... ЦУМ... 64 миллиона...300 миллионов...глава администрации Тюмени Александр...".
  Дата - вчера. Автор указан. Время публикации - 19 часов.
  Значит вчера, когда он встретился с ближайшими друзьями, его уже начали сливать. А потом наклоняли и загибали в "нуль". Молодцы, умеете, бляди!
  Он не заметил, что последнее слово произнес вслух. Жена вздрогнула.
  - Это не о женщинах, - сказал он ей. - Это я о них, - и супруг кивнул в сторону экрана.
  - Ты разве не знал? - супруга кивнула в ту же сторону.
  - Нет, но теперь мне всё стало понятно. И чалма, и шифр, и утка между ног. Так, милая, я собираюсь на работу. Вернее, выдвигаюсь. Сам, без водителя, на своих двоих. Я самовыдвиженец. Так меня обозвали эти ксеносы?
  Почему он вспомнил слово, услышанное утром от Максима? Наверное, потому, что испытывал те же чувства, что и крикливый паренек, который хотел вырваться и сделал это, но после был связан еще крепче.
  Победить на выборах может лишь тот, кто связан. И победителя определяет главный врач.
  Глава 11
  - И где вчера ночью пропадали твои тюменские цари? - спросили генерала из столицы нашей родины в 8 утра по московскому времени. В Тюмени было - 10.
  - Местопребывание каждого установлено, - генерал был готов к докладу и сообщал информацию голосом, звучащим звонко и уверенно, - губернатор с травмой голени - в областной клинической больнице, сити-менеджер Тюмени - в специализированной клинике, председатель городской думы от госпитализации отказался и принимал процедуры амбулаторно.
  - Бодягой синяки на роже смазывал? - столица дала понять, что неплохо осведомлена о некоторых подробностях ночной жизни руководителей региона.
  - К нему приложились не сильно, через неделю пройдет, - генералу пришлось сознаться, что, делая доклад, он воспользовался дипломатичными формулировками и приукрасил фактическую сторону событий.
  - Твои приложились? - поинтересовались в столице.
  - Выясняем, работаем, - ответил генерал. Он снова воспользовался размытой формулировкой, потому как чувствовал, что правдивый ответ по существу дела может быть оценен как положительно, так и отрицательно.
  - Не опоздайте, работники, - в столице посмеивались, - а то одного вашего главу города уже находили в лесу с разбитой головой.
  Генералу припомнили случай, когда банда автоугонщиков, за которой якобы велось оперативное наблюдение, угнала джип градоначальника вместе с самим градоначальником, предварительно вдарив ему "макаровым" по темени. Ладно, хоть не прикончили, а просто выбросили его за городом в лесу, откуда тот по телефону сообщал координаты: "Кругом темно и какие-то деревья". Джип нашли через полгода, а его хозяина пришлось переводить в сенаторы и переселять в "верхнюю палату", где он смог быстро поправить пошатнувшееся здоровье.
  - Итак, подытожим, - столица перешла на серьезный тон, - с 19 часов вечера вчера до сегодняшнего утра вы, фактически, выпустили руководителей региона из нашего поля зрения и не имели возможность контролировать ситуацию.
  - Так?
  - Так точно.
  - В то время, как высшие должностные лица города и области попадали в больницы и под удар местных криминальных группировок, вы направили свои усилия на отслеживание межгосударственных финансовых операций, что не является вашей прямой должностной обязанностью. Так?
  - Так точно.
  - Мы имеем для вас две новости, и только одна из них хорошая. В каком порядке их сообщить, в традиционном, или вы придерживаетесь нетрадиционной ориентации?
  - Традиционной, - поспешил заверить столицу тюменский регион.
  - Вчера было принято решение направить вас на работу в Северо-Кавказский округ, там скоро освободятся несколько вакансий. Возможно, в республику Дагестан. Ваше стремление непосредственно участвовать и определять вектор перемещения крупных финансовых потоков там будет удовлетворено в полной мере.
  Генерал выслушал первую новость и молча ждал вторую.
  - Ваша инициатива по возврату к выборам мэров в региональных центрах одобрена на самом верхнем уровне. Она признана своевременной и полностью соответствующей программе президента по развитию гражданского общества. Он отозвался о вас, как о сотруднике с блестящей интуицией.
  - Президент? - не удержался от уточняющего вопроса генерал.
  - Да. Президент сказал: "Иногда служебная интуиция не менее важна, чем горячее сердце, холодная голова и чистые руки. Молодцы, земляки столичного градоначальника. Забегают вперед паровоза, но что делать, если состав встал, и пассажирам надоело париться в вагонах. Сначала обкатаем эту идею на Москве, учитывая, что правящая партия имеет здесь некоторые проблемы рейтинга. Если все пройдет нормально, через год запустим по всем областным центрам и дальше по нисходящей". Так что, поздравляю, генерал!
  - Служу России!
  - В соответствии с установкой руководителя государства, вы свою инициативу в Тюмени сверните ровно на год. Если у нас тут все пройдет гладко, ваш город будет следующим, где полномочия сити-менеджера прекратят досрочно.
  - Понял, свернем, - четко ответил генерал.
  - Царей не трогай и не пугай. С каждым немедленно выйди на личный контакт и всех успокой. Не мешай им, их помощь потребуется земляку, пусть помогают, кто чем может. С каждого по нитке, нищему обнова, сам знаешь. До сентября не вмешивайся.
  - Понял.
  - В сентябре пусть у тебя на выборах в вашу городскую думу победит парочка ткачих и шахтеров, - продолжала давать важные указания столица.
  - У нас в городе нет шахт и ткацких фабрик, - вовремя отреагировал генерал.
  - Ну, подбери кого-нибудь из тех, кто есть: педагог какой-нибудь, ученый, врач, короче, разведи этих бобров в городской думе посланцами трудового фронта, внеси достойный вклад в демократизацию страны.
  - Подберу.
  - Не забывай, ты отмечен лично. Мы ведь тут тоже работаем, и своих по больницам не прячем. Так что, с тебя двойное дайкири с лимоном, - как обычно, закончил разговор столичный начальник, по молодости служивший на Кубе и неоднократно проводивший деловые встречи в ресторанчике на том самом месте, где любил посиживать Эрнест Хэмингуэй.
  - Есть, - по-военному отчеканил генерал, давно знавший, что свежевыращенный и быстро привезенный из Сибири в Москву лимон придает кубинскому рому особый вкус и аромат.
  - Закон и порядок! - прозвучал из столицы лексический код окончания сеанса спецсвязи.
  - Если не мы, то нас! - полетел ему навстречу код отзыва тюменского генерала.
  После получения новых вводных, генерал начал действовать незамедлительно. Прежде всего, он набрал номер депутата Которезова и спросил того без обиняков:
  - Ты отправил тюменского градоначальника в отставку?
  - Работаем, - уклончиво ответил депутат, перенявший стиль общения у начальства.
  - На крыше цирка? - съязвил генерал.
  - Вы просили проявлять больше инициативы во исполнение и в духе курса, - забормотал депутат.
  - Я просил проявлять инициативу, а не гадить тем, кого ты ненавидишь.
  Депутат не стал возражать. Он не любил этих молодых банкиров, которые в одночасье заняли все ключевые посты в городе. Свой красный партбилет он спрятал, но не сжег и, честно говоря, из всех современных политических партий симпатизировал только коммунистам, поэтому, как и они, ждал с нетерпением, когда же в городе, наконец, начнутся аресты. А лучше бы - расстрелы.
  - Закрой источник, - приказал ему генерал, - никому компромат на главу администрации города, председателя думы и губернатора не давать. Идею отставки - отставить.
  - Но я же только вчера встречался с журналистом, домой к себе его приглашал, медом угощал, всё рассказал и всё выдал, - удивился депутат, так и не привыкший к ветру перемен, постоянно меняющему скорость и направление на склоне его лет.
  - Молодец, - неожиданно похвалил его руководитель.
  - Они теперь каждый день будут все звонить и обо всем расспрашивать. Что я буду с ними делать?
  - Посылай их н.., - генерал не ругался, он просто так называл определенную тактику работы своих внештатных сотрудников со средствами массовой информации и внутри них.
  - То есть, я ничего не говорил, а если говорил, то я не это имел в виду, и меня не так поняли?
  - Совершенно правильно.
  - Выборы 8 сентября пройдут, как обычно?
  - Совершенно обычно.
  - Концепция изменилась? - с некоторым сожалением задал депутат заключительный вопрос сверх уставного регламента.
  - Да, ты перестарался, - закончил генерал разговор, оставив собеседника в состоянии испуга и недоумения, впрочем, в этом состоянии тот пребывал еще с 90-х годов прошлого века.
  Теперь, в соответствии с полученными инструкциями, надо приниматься за "личные контакты". Имелась лишь одна сложность: 23 марта был выходным днем - суббота. "Объекты" находились в своих домах в разных частях города и продолжали соблюдать режим молчания в радиоэфире. Не смотря на то, что было уже 10. 30 утра, глава города, сити-менеджер и губернатор упорно не отвечали на все звонки и никому не звонили. Что ж, придется шевелить кусты самому, - принял решение генерал и вспомнил оперативные приемы своей служебной молодости.
  Через несколько минут на пульте отдела вневедомственной охраны сработал сигнал тревоги: датчики зафиксировали проникновение как раз в ту квартиру, куда намеревался попасть генерал. Несколько раз сначала хозяйка, а потом и хозяин квартиры объясняли дежурному по телефону, что у них все в порядке, они не в отъезде, и никого чужого в квартире нет, но датчики срабатывали вновь и вновь. "Надо проверить проводку, весна, где-то замкнуло", - предложил дежурный хозяину жилища. "Приезжайте, проверяйте, - нехотя согласился хозяин и после этого добавил, - отключите все к черту и дайте мне выспаться".
  Кто же ему даст, когда вместе с экипажем в автомобиле с буквами ОВО на капоте в направлении элитного городского дворика уже мчался инженер по ремонту и обслуживанию блокирующих систем в чине генерала. Правда, без униформы, то есть без кителя и широких лампас на штанах, но в костюме и при галстуке.
  Осмотр проводки не занял много времени. Поскольку хозяин, кажется, имел намерение уклониться от личной встречи с вневедомственной охраной, "инженер" пояснил хозяйке, что сбой произошел в работе "внешних устройств", и что злоумышленники перенастроили оборудование на неоднократную подачу сигнала тревоги, чтобы жильцы отключили сигнализацию, а экипажи отдела перестали реагировать и спешить на выезд. Если хозяин хочет спать спокойно, надо оставлять в квартире двух бойцов в бронежилетах а также незамедлительно переоснастить и модифицировать систему охраны.
  Аргументация подействовала, хозяйка пошла в комнату, где укрывался хозяин, и генерал услышал ее слова, обращенные к мужу: "Иди, Дима, поговори сам, а то у нас всё вытащат вместе с нами".
  Когда контактеры увиделись лицом к лицу, они не смогли скрыть на лицах выражение сильного взаимного удивления. Глава города сразу узнал генерала, но подумал не о безопасности, обеспечением которой тот занялся лично, а о том, что кошмар, который он испытал вчера, сейчас непременно продолжится: вопросов о том, как он провел ночь, не избежать.
  А генерал главу города, можно сказать, не узнал: вместо глаз - синяя опухоль, разделенная на две части кривым носом, на теле - мятая футболка поверх гавайских трусов, ноги босы. Таким он главу еще никогда не видел, даже на снимках в его досье.
  - Сейчас я вам всё объясню, Дмитрий, - проявил инициативу генерал, - где мы можем присесть и поговорить?
  Оставшись с "объектом" наедине, генерал вместо разговора занялся осмотром лица собеседника.
  - Так, левая пазуха носа искривлена и вдавлена, били с правой руки, основной удар кулака пришелся в надбровную дугу, вам повезло, - комментировал генерал увиденное, - закройте левый глаз, откройте и не моргайте. Хорошо, кровоизлияния в глазное яблоко нет. Ничего страшного, а нос мы выпрямим.
  - Сейчас? - встревожился глава.
  - Можно и сейчас, пока хрящ не схватился, но нужны зажим, две спицы и обезболик посильнее стакана водки. Вы вчера пили водку?
  - Глава замотал головой в знак отрицания, и по ясному блеску его глаз из под синей опухоли было видно, что отрицает он искренне.
  - Вы были трезвый, а они, сколько их было?
  - Человек семь и девушки еще.
  - Откуда они появились, где вас ожидали?
  Вопрос за вопросом генерал разматывал клубок вчерашних событий, пока не вытянул нить до временной отметки 19 часов, той точки, где он упустил ее вчера у ресторана "Потаскуй". Ответы Дмитрия сложились в подробный рассказ, который впечатлил генерала. Иногда ему казалось, что глава города зачем то выдумал эту невероятную историю про столкновение машин и тюремную камеру, но пострадавший и побитый человек в деталях помнил, что делал каждый участник, как вели себя градоначальник и губернатор, есть десятки свидетелей, всю эту информацию можно проверить, зачем ему врать?
  - Как хорошо, что вы все остались живы, - с искренней радостью в голосе сказал генерал. Он понимал: если бы это событие организовали спецслужбы, то из троих не выжил бы никто.
  Однако в рассказе оставались некоторые малопонятные детали:
  - Вы точно помните, что сами доставали из своего кармана своё удостоверение, и именно в вашем документе оказалась фамилия Потапов? - переспросил генерал.
  - Вроде, сам доставал, - не совсем уверенно ответил хозяин города, - это ведь делаешь машинально, губернатор тоже, кажется, сам доставал.
  - Давайте, Дмитрий, уточним у губернатора. Возьмем и позвоним ему. Вы сегодня еще не звонили, не спрашивали, как у него здоровье? - предложил генерал.
  - Нет, я никуда не звонил, у меня и мобильника моего нет, потерялся ночью.
  - Можете с моего, - генерал показал свой аппарат, - нажимать кнопку вызова?
  - А что спросить?
  - Прежде всего, как он себя чувствует. Скажите, что встретились со мной, мы беседуем о вчерашнем происшествии, оба беспокоимся, волнуемся. Я нажимаю...
  Губернатор на вызов ответил. Генеральский номер - из тех, на которые отвечают все в любом состоянии здоровья и настроения.
  - Здравствуйте, Владимир, как ваше здоровье? Это я, Дмитрий, мы тут с генералом ФСБ сидим, беспокоимся...
  Похоже, что губернатор понял по голосу, кто ему звонит, но не понял откуда:
  - Где сидим? У меня дома, - ответил глава города на вопрос губернатора.
  - Что генерал у меня делает? Нос выправляет.
  - С носом что случилось? Разбили.
  - Кто разбил? Да их много было, я не успел заметить.
  - Адвокат? Зачем адвокат, нос еще вчера на правый глаз свернули, сейчас мы просто сидим, беседуем.
  Генерал решил, что пора ему самому вступить в разговор, который принимал несколько двусмысленный характер. Он взял мобильник из рук главы города:
  - Доброе утро, Владимир! Мы проводим оперативную проверку всех обстоятельств вчерашнего дорожно-транспортного происшествия и последующих событий. Работе инспекторов ГИБДД будет дана объективная оценка, в УВД Центрального района города идет внутренняя служебная проверка, начальник управления уже сегодня подаст рапорт об увольнении, сотрудники полиции будут наказаны за превышение служебных полномочий.
  Надо полагать, после этого краткого доклада губернатор стал правильно понимать ситуацию, и наверняка поблагодарил генерала за участие, потому что генерал улыбнулся и сказал в свой аппарат: "Работаем". После этого попросил губернатора ни о чем не беспокоиться и быстрее выздоравливать.
  Контакт закончился.
  - Бытовым преступлениям не нужно придавать политический смысл без всякой на то необходимости, да, Дмитрий? - обратился он к хозяину квартиры. Хозяин не возражал. - Кстати, о быте, куда вы, все-таки, собирались поехать после того, как поймали эту развалюху на улице Профсоюзной?
  - К одной моей знакомой. Она просто знакомая. Очень хорошая женщина, - ответил Дмитрий, который не хотел, да и не особо умел врать.
  - Которая собирается поехать к морю? - генерал понимал мужские чувства и задал этот вопрос из чисто профессиональных побуждений.
  - Да. В мае, - Дмитрий ответил, не успев задуматься, откуда генералу известно про море.
  - За границу? - поинтересовался его собеседник.
  - Куда-нибудь, где тихо и тепло, - вспомнил Дмитрий слова женщины.
  - Могу порекомендовать одно прекрасное место - остров Крит.
  - Почему Крит? - Дмитрий смотрел на генерала своими "синими" глазами.
  - Потому что там тихо и тепло, и еще, потому что там живет мой хороший друг.
  - Друг? - Дмитрий не ожидал, что у генерала тоже может быть друг.
  - Да, просто друг, очень хороший друг, - генерал ответил почти теми же словами, что отвечал Дмитрий о "просто хорошей женщине".
  - Нет, он не на службе, - догадался генерал, о чем тревожится собеседник, - это друг юности. Имя у него красивое - Алеко. Мы учились с ним во Львове в военном училище. Он борьбой занимался, я боксом. В увольнение ходили вдвоем. А стрижки на головах короткие, кто-нибудь из местных назовет нас салагами, ну, честь надо защищать, и понеслось. Он парочку уложит, я парочку.
  Дмитрий слушал генерала с большим вниманием: тема драк ему была сегодня утром особенно близка и находила отзвук не только в душе, но и во всем теле.
  - В 90-х училище расформировали, я в Москву подался, а он домой, в Грузию.
  - Алеко - грузин? - Дмитрия вдруг озаботила национальность человека, которого рекомендовал генерал.
  - Алеко Харламиди - грек, но родился в Грузии и прожил там во младенчестве четыре года. Между прочим, его отец входил в команду тренеров Майи Чибурданидзе. Слышали такую фамилию?
  - Чисбуррданидзе? - неправильно произнес ее глава города.
  - Понятно, - генерал не стал его поправлять, - это чемпионка мира по шахматам. Приехал он домой, а его сразу в военкомат: призываем в десантный батальон, будешь вместе с нами восстанавливать целостность территории Грузии и возвращать Абхазию. Он попросил дать пару дней на сборы-проводы, вспомнил, что его историческая родина, вообще то, Греция, ущельями, ущельями, на самолет и - в Афины. Но представляете, Дмитрий, от армии ему все равно убежать не удалось - забрали в греческую. Отслужил, переселился на Крит, шестнадцать лет в туристическом бизнесе. Летом на острове в море, зимой в Австрии на горных лыжах - счастливчик. В этом сезоне с семьей в Австрии новый год встречал, своим детям настоящий снег показал, учил их на лыжах ходить, живую елку им поставил. Я ему позвоню, он встретит, поселит в лучший отель, он организует для этой женщины сказочный отдых.
  - Отсюда не надо звонить, - попросил Дмитрий.
  - Отсюда и не будем. Позвоним, когда она купит один билет, и вы мне сообщите номер рейса и аэропорт прибытия.
  - Один билет? - Дмитрий посмотрел на генерала.
  - Один, - повторил генерал, - Давайте сейчас лучше позвоним не моему, а вашему другу, который находится где-то гораздо ближе, чем остров Крит.
  - Кому?
  - Александру. Он, по моим данным, тоже провел ночь весьма необычным образом. Спросите у Александра, где он находится.
  Глава города кивнул в знак согласия и опять взял из рук генерала его телефон, из которого уже слышались гудки вызова абонента, потому что была включена функция громкой связи. Но абонент не ответил.
  - Попробуем иначе, - генерал быстро высветил другой телефонный номер. На этот раз ответ прозвучал быстро:
  - Алло, я слушаю, - Дмитрий моментально узнал интонацию голоса супруги градоначальника.
  - Это Дима, я не со своего телефона, можешь позвать Сашу?
  - Нет, Дима, не могу, он уже ушел.
  - Ушел?
  - Я довезла его до "Рентала", а дальше он пошел пешком.
  - Куда?
  - Сказал, на работу собирать вещи.
  - Какие вещи?
  - В кабинете.
  - Ничего не понимаю, - произнес Дмитрий и посмотрел на генерала.
  - Я тоже ничего не понимаю..., - слышался из трубки голос супруги, но в это время генерал взял телефон из рук главы города и отключил связь.
  Генералу было понятно, что градоначальник успел прочитать сообщение о своей отставке.
  - Произошла одна накладочка, Дмитрий, мы быстро все поправим, даже обезболики не потребуются, - генерал стал говорить загадками и начал спешить, - мне пора, вы, пожалуйста, не тревожьтесь, выздоравливайте, до выборов все заживет, к понедельнику всё устаканится.
  В сопровождении хозяина генерал энергично пошел к выходу, но не забыл сказать хозяйке, что работа сигнализации восстановлена в полном объеме, как по внешнему, так и по внутреннему периметру. Теперь домочадцы могут быть спокойны за неприкосновенность своего жилища.
  - Спасибо огромное! - обрадовалась хозяйка.
  - Взаимно! - не совсем к месту ответил "инженер" и торопливо покинул дом, потому что ему поступил " другой вызов".
  Градоправитель действительно попросил супругу высадить его у торгового центра "Рентал", чтобы оставшуюся часть пути до здания городской администрации пройти пешком и привести в порядок свои мысли. Первое желание было забрать из кабинета семейную фотографию, положить на стол ключи от служебного сейфа, кинуть в пакет черную фляжку подаренного ему супругой одеколона "Hugo" и покинуть этот бетонный гроб с гербом без всякого сожаления.
  - Что я теряю? - спрашивал он себя, - Почет? Почет не у меня. Власть? Ее у меня нет. Деньги? Деньги не мои. Уважение? Кого? К кому?
  Вот я иду в толпе людей. Хоть один узнал меня? Ни одного. Бегут со своими сумками на рынок, из рынка, сидят у фонтана, стоят на остановке, кто повернулся ко мне, кто хотя бы поздоровался со мной? Ни один. Они кланяются и тянут руки, когда я в президиуме или стою на площади в окружении свиты и журналистов. Нет свиты, и я для них никто, и звать меня никак.
  Меня не узнали ни полицейские, ни врачи. Тот, кто узнал, оказался сумасшедшим.
  Я провожу тысячи планерок и коллегий, сижу в кабинете с семи утра до девяти вечера, но что я сделал, чтобы они знали меня в лицо? Да мое лицо скоро забудут даже мои дети, потому что они видят меня только по воскресеньям, и то не каждое. Я ухожу, они еще спят, я прихожу, они уже спят.
  Я существую только на экране телевизора и на фотографиях в газете. Если перестаю быть живым даже для моих детей, то какой я для остальных людей? Три буквы в алфавите?
  Зачем мне такая работа, если о моем уходе никто не пожалеет, а дети даже обрадуются? Чего я на ней достигну? Стану заместителем губернатора, так я был уже его заместителем. Губернатором я не стану, да и не хочу.
  Какой рост, куда, к какой цели? В полпредство говноершики за полпредом носить? В областную думу, в Америку? Так они зря, что ли, написали про 300 миллионов, сейчас возбудят дело и гуд бай, полпредство, дума и Америка. Да и хрен с ними.
  Сволочи.
  Разыгрывают какие-то партии, двигают фигуры, обмениваются, рубят, рокируются - все шахматисты, и у каждого по три ферзя в рукаве.
  Ну, хочешь ты воды, скажи, зачем в интернете орать, как тот урод-прорицатель. Я разве себе налил, а тебе не дал? Я всю твою воду выпил или из горла вырвал твой глоток? Я хотя бы одну договоренность нарушил?
  Вы решали, а мне сидеть молча и уйти в темноту?
  Кто решил, Вова? Его самого вчера пинали. Кто прислал чалму, другой Вова? Да ему то какое дело до нас, других уже не осталось и больше пинать некого?
  Не в самом хорошем настроении приближался градоначальник к Цветному бульвару, по которому намеревался пройти последний отрезок пути до мэрии. У здания ЦУМа он остановился, и мысли его потекли по другому руслу:
  - Предложение пойти на выборы - это намек для заявления "по собственному" или это какой-то очередной хитромудрый ход этих шахматистов-политиков? Допустим, я соглашаюсь и иду. Где беру деньги? Продаю свою долю. Им доля, мне победа. Я - настоящий всенародно избранный мэр, и что дальше? Что изменится? Меня будут узнавать на улицах, и больше ничего. Тогда зачем?
  Около ЦУМа градоначальник заметил маленькую бронзовую фигурку собачки с поднятой лапой. Около нее стояла молодая женщина с ребенком и объясняла малышу, что собачка бездомная, и ей надо дать денежку на еду. "Она кушает денежки?" - не понимал малыш. "Ты опустишь монетку в щелочку, на эту монетку купят косточку для живых собачек и накормят их", - женщина показала ребенку узенькую прорезь рядом с бронзовой фигуркой.
  Градоуправ вспомнил, что он много раз проходил мимо этой бронзовой копилки, более того, именно он разрешил поставить ее у ЦУМа, но сам никогда ни одной монетки в нее не опустил. Он достал кошелек, в нем были лишь тысячные купюры. В кармане - медные 10 копеек, случайно сохранившиеся в брюках после каких-то давних покупок. Хотел было пойти дальше, так как нет разменной мелочи, но не смог: малыш стоял на своих крохотных ножках и с детским любопытством наблюдал, как дядя будет "кормить собачку".
  Вынул из кошелька купюру, наклонился и точно так же, как на последних выборах в госдуму под прицелом фотокамер опускал бюллетень в избирательную урну, аккуратно и без спешки сунул денежку в прорезь. "Мама, собачку накормили!" - обрадовался малыш. "Дядя большой и у него большие деньги, а ты маленький, и денежка у тебя маленькая, на монетку, сделай, как дядя", - мамаша подала ребенку десятирублевик.
  - У меня большие деньги? - он шел по бульвару и продолжал размышлять, - для этой мамаши - большие. А для собачек - разорвут в клочья, если собьются в голодную стаю. Для чего мне участвовать в выборах, чтобы у каждого была своя косточка, и эту косточку дал я? А почему бы кому-нибудь другому не покормить собачек? Кому? Кто сейчас лучше меня знает проблемы города, кто лучше меня знает, как их решать? Вова? Да, он знает, но в мэры не пойдет. Кто еще? Этот? - он посмотрел молоденького парня, идущего под ручку с девушкой, - Эти? - его взгляд упал на двух мужиков, стоящих с пивасиком у круглой чаши фонтана, - Этот? - он глянул в лицо подтянутого мужчины, который шел ему навстречу.
  Градоначальник сделал последний шаг и остановился. Тот, кто приближался к нему, был генерал собственной персоной. "Этот", - нить размышлений градоначальника оборвалась.
  Не рискну утверждать, что встреча и последующий разговор двух значительных городских фигур происходили в теплой непринужденной обстановке и в атмосфере полного взаимопонимания. На шахматной доске нет дружеских объятий, и личные контакты, как правило, заканчиваются пустой клеткой. Черной или белой, в зависимости от логики игры. Но сегодня у гроссмейстера не было цели достичь позиционного перевеса и с блеском завершить партию. Ее следовало всего лишь отложить.
  Генерал не стал, конечно, утверждать, что информация в интернете - это досужие инсинуации обнаглевших журналистов, но все же принес извинения за некорректную подачу сообщения об отставке. Разумеется, он сообщил, что эта новость уже дезавуирована, и читателям будут даны убедительные доказательства ложности появившегося слуха и его тенденционной направленности в интересах либерастической оппозиции.
  - Александр Михайлович, поверьте, мы узнали о том, что вы попали в больницу, не ранее восьми утра. И моментально приняли все меры для вашего освобождения, - признался генерал.
  - Мне трудно вам поверить, потому что воду принесли на полчаса раньше, - ответил ему мэр.
  - Какую воду? - не понял генерал причину возникшего недоверия к его словам.
  - С газом, - усмехнулся мэр, - и подходящим названием "Благая весть".
  - Кто принес, бородатый? - генерал мгновенно прокручивал в голове услышанную информацию.
  - Вот видите, вы знаете, кто принес, а говорите, что не были поставлены в известность.
  - Это он, он!
  - Кто, он, товарищ генерал?
  - Апельсин на голове, липовый иностранец, чалма рыжая, - генерал не смог скрыть эмоции, хотя и должен был, - он знал еще вчера в ресторане, что сегодня утром вам понадобится вода. Именно "Благая весть", именно в больнице. Но этого не может быть!
  - Может, - вяло отреагировал мэр на восклицание генерала, - всё у нас может быть.
  - Борода, вот кого надо допрашивать в первую очередь, - генерал не стал продолжать мысль и посвящать мэра в свои дальнейшие планы. Но тому это и не было нужно, у него хватало своих "дальнейших планов".
  Часы на руке генерала показывали полдень. Тень над его карьерой не исчезла полностью, но стала значительно короче. С момента появления в городе чудаковатого гостя прошли ровно сутки.
  Мое утро 23 марта начиналось не так беспокойно, как у руководителей тюменского региона. Я был под впечатлением встречи с Варухом и сразу, как проснулся, проверил, лежит ли преподнесенная мне коробочка на моем столе. Лежит.
  Выполню его поручение и открою ее, чтобы прикоснуться к подарку моего удивительного гостя.
  Быстро съездил в больницу, где меня не пустили дальше порога, отдал медицинскому персоналу бутылку воды, повторил два раза для надежности имя и отчество пациента, которому она предназначена, спросил, как его самочувствие, мне ответили, что нормальное, и я отправился в обратный путь. Автобусная остановка там рядом, здесь тоже недалеко, так что, через час с небольшим я уже настраивался открыть и прикоснуться.
  Но тут позвонил Сережа Суразаков, видный тюменский журналист:
  - Ты дома? - задал он свой классический первый вопрос. В зависимости от ответа, он формулировал свои действия.
  - Дома.
  - Я еду в центр и забегу к тебе ненадолго.
  - Забегай. А что случилось?
  - Ты разве не читал, что я тебе написал по "электронке"?
  - Нет, я был занят.
  - Обязательно прочти. Всё, скоро буду.
  Включаю комп, открываю вместо коробочки свою электропочту и читаю большие черные буквы темы его письма - "Расчехлить говномёты!".
  И ниже ссылка на агентство "Ура.Ру!" с припиской: "Скопировал, пока не убрали".
  Глава 12
  Профессиональные журналисты умеют красиво похвалить и жестко поругать. Самые высокопрофессиональные делают это так, что никогда не поймешь, хвалят тебя или ругают. Сережа, в этом смысле, достиг вершин мастерства.
  Однажды Сережа разместил у меня на сайте хвалебную статью о знаменитом в городе адвокате. Юрист гордился и радовался три дня, а потом приехал ко мне домой и предлагал большие деньги за то, чтобы я снял эту статью вместе со всеми поступившими комментариями.
  - Жалко снимать, красиво написано, - сказал я адвокату.
  - Весь город хохочет и злорадствует надо мной, уберите, пожалуйста, - и солидный мужчина достал солидный кошелек.
  - Автор обидится на меня, редактора сайта, если я уберу его творение, - выдвинул я последний аргумент, потому что никогда до этого не снимал опубликованные статьи, даже самого жесткого критического содержания.
  - Не обидится, я с ним рассчитаюсь еще раз.
  Помню, подумал тогда: "Это надо же так написать, что за один и тот же текст люди готовы платить дважды". При адвокате удалил статью, денег никаких с него за это не взял, хотя юрист настойчиво просил "принять" и убедительно доказывал, что любая услуга должна быть возблагодарена и оплачена.
  Когда он увидел на моем мониторе, что хвалебная статья о нем бесследно исчезла, он так разволновался и обрадовался, как будто за бесплатно договорился с судьёй принять нужное ему решение.
  Не знаю, как Сережа ведет свои финансовые дела, но у меня сложилось мнение, что каждый, кого он хвалит, предпочел бы, чтобы о нем на сайте вообще ничего не сообщали. Я это мнение ему высказал. "Можно и ничего о них не писать, - согласился он, - но это стоит дороже".
  Расценки у Серёжи не хилые. За первую публикацию тысяч семьдесят, а дальше - по восходящей. О расценках я знаю из разговоров с "клиентами". Они иногда мне перезванивают и пытаются выяснить, почему так дорого, на какое количество сотрудников распределяются такие офигенные деньги, и нельзя ли оптимизировать расходы. Я им поясняю, что все до одной статьи ставлю на сайт бесплатно, а сотрудников у меня вообще нет. "Напишите текст сами или попросите написать кого-нибудь из тех, кого в редакциях знаете, - советую я, - статья тут же появится в интернете".
   В городе восемьсот журналистов, сто из которых - достойные профессионалы, которые сделают всё, что угодно, за три рубля, потому что месячная зарплата у них - пятнадцать.
  Клиенты дивятся моей бескорыстности, однако, вздохнув, заканчивают разговор примерно так: "Да ладно, не обеднею, пусть все же Сергей Суразаков будет автором".
  Популярный он человек, на его фамилию нейроны глаз реагируют, как на яркий раздражитель. В политической тусовке местной интеллектуальной элиты он играет роль медиавибратора. Прочитал, возбудился, познал прелести продажной "жюрналистики", излил на неё всю ненависть, что испытываешь ко второй древнейшей, получил самоудовлетворение и возвращаешься к привычной прессе, так называемой официальной, с которой состоишь в законных отношениях. "Законная" тоже много знает и о многом догадывается, но умеет ничем не выдать своих подозрений в неверности, чтобы не портить семейного покоя и не устраивать публичных ссор и бракоразводных процессов, на которых придется объяснять публике, кто сколько зарабатывает, и кому что принадлежит.
  Серёже очень понравился мой сайт "Цветной бульвар". Здесь его печатают с той скоростью, с какой электронные "ядра" способны выстреливать информацию. Несколько кликов в "админке", и статья доступна для прочтения. Еще не закончен второй абзац, а первый уже читают, если клиенту нужна сверх оперативность, и клиент готов подбанчить Сереже деньжат сию минуту.
  Здесь, на моем ресурсе, никто Сережу не правит и не заставляет переделывать текст. Его авторское эго страдает от малейшего вмешательства даже в синтаксис или орфографию, не говоря уж о том, чтобы выбросить целое предложение. Убери одну запятую, он обязательно заметит пропажу и потребует объяснений. Я иногда пробовал улучшить его заголовки, но потом и этого делать перестал: главный заголовок в его творениях один - "Автор - Сергей Суразаков".
  Но главное преимущество сайта - отсутствие регистрации для всех участников информационного процесса.
  Сын у меня был программистом, я сформулировал ему задачу такую: "Паша, ненавижу набирать "капу" антиробота, потому что плохо вижу буквы. Не люблю вход с регистрацией и паролями, потому что пароли забываю, а вбивать свою электронную почту элементарно лень. И таких, как я, очень много. Сделай так, чтобы не грузить нас этими формальностями".
  Он сделал. Хочешь комментировать, строчи текст и нажимай кнопку "погнали". Доля секунды, и твой комментарий встал под статью, еще доля секунды, и можешь наблюдать, как на твой комментарий реагируют другие читатели. Кто-то подписался своим реальным именем, кто-то от булды назвался Васей, а кто-то никакого имени не указал, и автоматически подписан именем Аноним. Таких анонимов десятки, обсуждение разгорается, модератора нет, каждый сам себе голова, начинается свистопляска, буйные тут как тут, у всех волосы дыбом, кого- то палят, и у кого-то уже дымится.
  Сережа в этой оргии свободы слова непременно участвовал под ником Друг, причем, ни от кого не скрывая, что Друг - это Суразаков.
  Анонимы накинутся на Друга, над Другом будут надругаться, но он не останется в долгу.
  На шум подтянутся комментаторы с соседних "веток", мысли щетиной, глаза дыбом, зубы нараспашку. Куча мала, вали до небес! Сцепившись, катятся клубком к подножию, туда, где черный деготь и тополиный пух. Крик-писк, гам-срам, шалаш-ералаш. К полуночи - устали. Славно вечер на бульваре провели. Рояль отмывать не надо, потому что завтра на пати соберутся те же гости.
  Нормальному человеку здесь делать нечего. Нормальному много в каких местах делать нечего, однако он там регулярно появляется. И даже оставляет закладочки, чтобы в следующий раз поиск был недолгим.
  Нормальные на интернет-форумах не светятся. Здесь только те, кто жаждет поединка. Опущено забрало, копье в руке - погнали!
  Но на ристалище копье вонзится в прорезь шлема, и выбит всадник из седла. Доспехи смяты, плюмаж в пыли, планшет потух. Стремление к благородству тщетно. Оно приносит страдание и боль от щепки, пронзившей череп. Средневековье. Трубач дает сигнал к атаке новой паре.
  Клиент в ужасе уезжает с сайта, однако вы зря думаете, что все пропало, и гипс снимают. Наоборот, только сейчас Сережа приступит к фиксации достигнутого результата. "Зато узнали, что думает о вас народ, а это дорогого стоит, - успокаивает он заказчика, - мы провели разведку боем, узнали огневые точки противника и ваши уязвимые места. Приступим к выравниванию линии обороны и подготовке контратаки. Будем работать".
  Некоторые соглашаются. И вопреки предсказаниям старожилов сайта, добиваются неожиданно приличного результата на выборах.
  Полемика на сайте и выплескивание помойных ведер на клиента никак не влияют на результаты голосования, но кандидат получает отличную закалку нервной системы и становится готов к любым методам предвыборной войны. Это сказывается на его дальнейшем поведении и помогает ему победить.
  Не все знают, что Сережа окончил Суворовское училище и выбрал профессию военного журналиста, однако служить при новом режиме отказался. Ушёл на "гражданку". И уж совсем мало кому известно, что первые свои настоящие деньги курсант Суразаков заработал, участвуя в полулегальных коммерческих боях на боксерском ринге. В роли гладиатора он выступал недолго, но кое-какие практические навыки "науки побеждать" усвоил всерьез и надолго.
  На сайте Сережа изредка предлагал очередному лихому анониму: "Не хочешь встретиться со мной лицом к лицу?". Не помню, чтобы кто-то согласился.
  Бывает так: узнает брата-журналиста по стилю комментария, подойдет к нему в редакции где-нибудь не в самом людном углу, бам - коротким хуком по его печени, тот валится на пол, а Сережа наклоняется к нему с вопросом: "Что случилось, коллега?".
  Я Сережу спрашиваю потом: "Бить то зачем?". "Иначе нельзя", - отвечает.
  Спорт - великая сила, спросите у президента, если не верите. Дзюдо - штука тонкая, бокс более прост и эффективен. Был бы президент боксером, сейчас бы все оппозиционеры лежали на ковре в нокауте. А он что-то там захватывает, крутит, давит на болевые точки, противники извиваются, но не сдаются. И, между прочим, имеют шанс перехватить инициативу. А в нокауте все бы лежали, не шевелясь, накрывшись белым полотенцем.
  Однако, не надо думать, что Сережа пугающе брутален и страшен в общении с нормальными людьми. О, совершенно наоборот!
  Последние лет пять он не числится ни в каких редакциях, пресс-службах и комитетах "по связям", но регулярно заглядывает в кабинеты руководителей местных СМИ, чтобы сказать им, какие они замечательные люди. Редакторше "Тюменской правды" он шепнет в ушко, что она обольстительно прекрасна, редактору "Тюменских известий" признается, что считает его истинным демократом, а директора телекомпании "Регион-Тюмень" Сережа с порога назовет классиком и легендой, и не примет от директора никаких возражений.
  И надо отметить, к нему прислушиваются, его печатают и по его просьбам снимают передачи.
  Он начинал карьеру с криминальной тематики, о чем свидетельствуют шрамы на его теле от железного прута и ножа. Теперь редакторов местных изданий криминальные разоблачения интересуют мало, и за них платят смехотворные гонорары, зато бюджет "позитива" - астрономичен.
  С его умением делать комплименты он мог бы сказочно разбогатеть, но есть в его характере не всем приятная прямолинейность в финансовых вопросах. Он даже на сайте президента написал главе государства без всяких восточных хитростей: "Готов подставить плечо и помочь реализовать тезисы, изложенные в ваших программных статьях. Кто будет платить и сколько?".
  Мне кажется, поручи ему президент побороть коррупцию в отдельно взятом городе Тюмени, заплати ему за это миллионов пять рублей, и Сережа победит её в течение одной недели. Вот только не знаю, надолго ли. Но с месяц никто не будет брать ни взяток, ни откатов. А кто ослушается, хук по печени и лежи, отдыхай.
  Вы поняли, сказать о Сереже Суразакове, что он видный журналист, это всего лишь обозначить степень его визуального своеобразия на общем фоне четвертой власти тюменского региона.
  Высок ростом, представителен фигурой, предпочитает носить черное дорогое кожаное пальто зимой и белый костюм летом. Обувь под цвет одежды и всегда одного фасона - с тонкой, но твердой подошвой в форме остроконечного копья римского легионера.
  - Если таким ботинком пнешь кого под зад, у того на штанах появится очень аккуратный разрез, - предался я фантазиям, когда Сережа разувался в коридоре моей квартиры.
  - А пусть не поворачивается ко мне спиной, - продолжил ассоциативный ряд Сережа, - не уважаешь, на, дорогой, получи в очко по самый каблучок.
  Он быстро прошел по хорошо знакомому ему "хрущевскому" коридорчику на мою крошечную кухню и, не дожидаясь, пока я заварю чай, схватил быка за рога:
  - Такие темы мимо проходят, Алексеич! Выборы в гордуму на носу, а ты сайт законсервировал. Ну, не хочешь сам в политическом говне ковыряться, объяви об этом народу и передай мне "Цветной бульвар". Вон, наши "справедливоросы" предлагают сделать его электронным Гайд-парком: рекомендация Круглого стола, между прочим, уже ушла наверх, в правительство области. Не факт, что власть прислушается, но факт, что твой, некогда популярный ресурс сегодня простаивает без дела. Ни себе, что называется, ни людям. У тебя что, депрессия?
  - Нет у меня никакой депрессии, я, наоборот, проснулся сегодня в ожидании какой-то радости, чего-то невероятно великого и светлого.
  - Вот видишь, само провидение подсказывает тебе, пора включать сайт и двигаться дальше к великой цели.
  - К какой?
  - Подымать семью. Лена, не спросив меня, купила кухонный гарнитур и потратила на него все семейные деньги. Если я сегодня вернусь с охоты неудачником, моим детям будет нечего есть. Мне некогда ждать милости у природы, взять их - моя задача.
  - Мне не надо, Сережа, кормить детей.
  - А у меня их трое. Поэтому, Алексееич, давай расчехлять оружие. Отмашка дана, цели обозначены, патроны в рожке, рожок полон, снимаем предохранитель и - получайте первую очередь вне очереди.
  - Огнемет не стреляет очередями, - заметил я собеседнику.
  - Зато говнемёт стреляет и очередями, и одиночными, и по летящим целям, и по наземным, и по подводным, - перечислил Сергей возможности виртуального оружия.
  - Моя военная специальность, Сережа, гранатометчик отделения, я в армии настрелялся так, что потерял слух, и не слышу с юности, как поют жаворонки и стрекочут кузнечики. Знаешь, что теряют те, кто палит из говнемёта?
  - Нюх?
  - Лицо.
  - Будем работать в противогазе.
  - Работай, но без меня.
  - Боишься испачкаться в говнеце?
  - Не боюсь, но - не хочу.
  - Ты же сам создал этот сайт, приучил читателей к жесткому политическому порно, дал почувствовать сладкий вкус говнеца правды, а теперь - хочу быть чистеньким, а вы - живите, как хотите. Так нельзя, Алексеич. Ты не только нас бросаешь, ты нас еще и предаешь!
  - Нас - это кого?
  - Меня, например, Сергея Суразакова. Я хочу зарабатывать деньги, мне нужен такой сайт, как у тебя, а ты - в отключке.
  - Создай свой сайт.
  - Создал бы, если бы мог.
  - Но Ольга же смогла. Два года печаталась на "бульваре", потом взяла и открыла свои "ньюкретинки". Посетителей у нее - не меньше, чем было у меня.
  - Алексеич, не уходи от темы. Зачем мне "кретинки", если уже есть сайт, который привыкли каждое утро просматривать все серьезные люди города. Дай мне в руки этот рычаг, и я переверну город, а заодно вытрясу душу у его жирных обитателей.
  - Душу?
  - Сначала душу, потом карманы. Эх, Алексеич, ты не представляешь, сколько у них денег.
  - Если верить нашему читателю Вацлаву, где-то 100 миллиардов. Он в каждом комментарии подсчитывает бюджетные потери с двухтысячного года.
  - Вацлав пусть подсчитывает, он злится, что ему ничего досталось. А я намерен вернуть свое.
  - Станешь подельником?
  - Восстановлю справедливость. Украли? Пожалуйте мою долю. Верни в зад, как говорится, и пусть помнят, что часть - меньше целого. А чужого мне не надо.
  - Они оценят твою скромность.
  - Цена известна. Триста тысяч в месяц, как у директора департамента областного правительства. Где прикажете получить?
  - Это, Сережа, называется вымогательством, а не справедливостью.
  - Это, Алексеич, называется по достоинству оценивать свой труд. Ты имеешь возможность написать статью бесплатно, а я себе позволить такой роскоши не могу. Мне ливийские принцессы писем не пишут. Я могу быть добрым, но деньги - вперед.
  - Поэтому и не пишут, - задумавшись, прошептал я.
  - Что не пишут? - не расслышал моих слов Сергей.
  - Это я так, о своем. Не обращай внимания.
  - Кстати, о выборах. Ты сам-то, часом, как, не подумываешь выдвигаться в городскую Думу? А что: 55 лет, опытный журналист и матёрый "народный фронтовик" - это я о твоём Народном фронте в Тюмени, когда ты в конце 80-х поднял людей в атаку на привилегии партократов из КПСС и на этой волне въехал в Верховный Совет РСФСР на белом коне. Тюменцы тебя знают, на бороду твою дети пальцем показывают - Дед Мороз, бабло на избирательную кампанию есть, не хватит - нароем ещё. А? Станешь депутатом, возглавишь комиссию по местному самоуправлению, и начнём казнокрадов раком ставить: ты ставишь, а я их на сайте - дрочу и удовлетворяю. Тут и Путин с его новым "Народным фронтом" нам в подмогу. Читал, что у них в декларации? "Главное для нас - свобода и справедливость, нравственность и человеческое достоинство. Мы объединяемся ради блага нашей страны. Порядочность и честность для нас - превыше всего".
  - Ты наизусть Путина учишь?
  - У меня на диктофоне его речи. Прихожу к местным олигархам, даю послушать.
  - Соглашаются быть порядочными и честными?
  - Просят дать время подумать.
  - А тот, что обещал издать твою документальную повесть про генерала Востротина "Я вернусь героем", он что говорит?
  - Так вот, думает.
  - Это не он ли сбежал за границу от тюменских органов правосудия?
  - Он сообщил, что вернется.
  - Героем?
  - Повесть про Востротина издадут другие. Ты опять съехал с темы и не ответил на вопрос про выборы..., - Сережа не хотел продолжать разговор о своём сбежавшем спонсоре.
  - Участвовать в них, чтобы ставить раком и удовлетворять? - я, в свою очередь, не был расположен говорить о выборах.
  - Ладно, проехали, - Сергей закрыл тему, - значит, сайт запускать отказываешься?
  - Отказываюсь.
  - Причину объяснишь?
  - Наверное, не смогу.
  - А если попробовать?
  - Только очень кратко. Вчера у меня был разговор в ресторане с одним гостем. И я понял, что за мной наблюдает небо. И оно знает обо мне всё. Небо ждет, какой я сделаю выбор.
  - Гость был в погонах? - сделал Сережа вполне реалистичное предположение.
  - Гость был в чалме.
  - Мулла?
  - Не гадай, Сережа. Гостя звали Варух, то есть - благословенный, он помощник пророка, но не того, кого ты знаешь.
  - Скажи, Алексеич, мне честно, кого в Тюмени ты называешь помощником пророка, я тоже хочу с этим Варухом познакомиться.
  - Познакомишься, когда придет время. Мое, видимо, пришло. Не смогу я тебе всё это объяснить. Никому не смогу. Но знаю, надо остановиться, чтобы оглянуться. Ради сына.
  - Хорошо, я понял, тебе пока не до нас, - Сергей допил чай и посмотрел на мобильнике список пропущенных во время беседы звонков. Видимо, в нем были и очень для него важные.
  В коридоре он надел свои остроносые ботинки, выпрямился во весь рост, обхватил меня руками и прижал к себе: "Всё будет хорошо, Алексеич, ты, главное, не исчезай и не теряйся. Если что, я рядом, я - твой друг".
  Сережа давно ушел, а я вновь и вновь вспоминал его вопросы и пытался ответить на них самому себе.
  Да, я устал от грязи. От общечеловеческой, людской и своей собственной.
  Да, я хочу чистоты. В чем я замарался, когда, где, каким боком?
  Я опубликовал коротенькую заметку "Ищу Щукина, начальника Винзилей". Попросил тех, кто знает, прислать мне телефон главы администрации пригородного поселка.
  Два года жители поселка комментировали, кто такой Щукин, на ком он женат, с кем спит, и чем занимается его супруга. Сотни сплетен, пересудов, ругани и криков: "Люди, будьте же людьми, перестаньте травить человека!".
  Уже давно я нашел его контактные телефоны, встретился с ним и опубликовал репортаж о поездке в этот поселок. Он ответил на те вопросы по коммуналке, которые изначально читатели просили ему задать. Но ни вопросы, ни ответы уже никого не интересовали, все висели на "ветке" под первой заметкой и смаковали его личную жизнь. Два года!
  Моя вина в чем? В том, что я всем предоставил свободу слова?
  Публикую литературный рассказ "Праймериз". Вроде как, на злобу дня. Но злоба дня мало кого зацепила. В комментариях схватились между собой журналистка Цинцинна и журналист Друг. Они спорили о политике? Они сообщали всему городу, кто как трахается. И передавали привет мужьям и женам.
  Пытаюсь удалить самые матерные и мерзкие их комментарии, на меня сыплются от читателей обвинения в цензуре и зажиме свободы. Возвращаю погань на место, летят упреки, что я заодно с теми, кто аморален, беспринципен и развратен.
  Даже те мужчины и женщины, которых я знаю лично и к которым испытываю огромное уважение, на сайте под разными никами лаются так, что я краснею от стыда.
  Агниславъ, художник и знаток русской историк, пишущий прекрасные зарисовки о своей собаке Дживе, как только его кто-нибудь оскорбит в комментарии, сразу парирует собеседнику на том же уровне: "Иди сосни х...ца!".
  Ники читателей в спорах сознательно коверкают так, чтобы добавить друг другу неприятных ощущений. Выйдет на форум читатель Че, его тут же обзовут чешкой, появится Омон-ра, начнут называть его омошкой, заглянет на сайт Третий гость, уже готово его новое прозвище - трешка.
  Стиль общения - такого нет ни в тюрьме, ни на зоне. Там за слова надо отвечать, а здесь - да здравствует анонимность и безнаказанность.
  Есть ли читатели на сайте, которые в комментария соблюдают обычные и всем известные правила приличия? Есть. Игорь Юрьевич, например, дядя Гена или Мадам Брошкина. Они есть, но их количество не велико. Так не велико, что можно смело сказать - оно ничтожно. И приближается к нулю.
  Свобода полная, а у кого ответственность? Кто осознал её необходимость?
  Долгое время меня, как хозяина ресурса и редактора, старались не задевать. То есть не материли в хвост и гриву. Но когда умер сын, один из анонимов написал: "Всё-таки есть на свете справедливость".
  Матерков в этой фразе нет. Но есть то, что во сто крат хуже: лютая ненависть лично ко мне и нечеловеческая злоба лично на меня.
  Сатана выдал себя одной фразой, вложив её в уста обиженного человека. Моя свобода слова - не от Бога. Бог - не обижает.
  Я хотел помочь людям стать свободными и проложил дорогу Сатане.
  Ты можешь сделать тысячу добрых дел и принести тысячу улыбок счастья, но судим будешь и наказан за одну слезинку.
  Глава 13
  Какое событие вычеркнуть из памяти?
  На двух кусочках черной кожи - рукописание всей моей жизни.
  Подарок Неба - сделать прочерк.
  Как работать с этим "мягким диском", как отматывать время и открывать "архивы", как выбирать нужный "файл"? Ни экрана, ни кнопочек. Где начало и где конец? Варух, подскажи!
  Сижу перед записной книжкой и боюсь прикоснуться к своей судьбе.
  Сын учил меня: никогда не жми "мышку" и не тыкай по клавиатуре беспорядочно, торопясь и не подумав. Комп выполняет команды, подчиняясь логике последовательных шагов. Он ничего не понимает с полуслова и у него отсутствует интуиция. Каждое его действие запраграмировано, и не совершается по наитию. Комп не думает, думать должен ты. Поймешь логику программы, сможешь командовать его "мозгом".
  "Представь, что перед тобой стоит человек, который ни о чем не хочет думать, но готов выполнять твои команды, - объяснял мне Павел, как надо работать с компьютером, - если ты ему прикажешь слетать на Луну, он подпрыгнет на месте, но до Луны не долетит, потому что ему не на чем лететь, и у него нет никаких возможностей исполнить твой приказ. А что он может? Взять кисть и покрасить забор. Вот и начинай командовать этому человеку: пойди в сарай, открой шкаф, на верхней полке возьми кисть, на нижней полке краску с надписью "зеленая" и сделай забор зеленым от левого угла до правого. Если ты сам знаешь, где у тебя сарай, шкаф, кисть и краска, он всё найдет, и забор станет зеленым. Водить кистью туда-сюда его научили до встречи с тобой. Если его не научили, ты сам не научишь, потому что ты пользователь, а не программист".
  Я пользователь жизни. Я выполняю команды и крашу заборы, не думая, зачем и кто мне это приказал.
  Я живу по программе от рождения. Сначала "мышкой" водила моя мама, потом учителя, университетские преподаватели и редактора газет. А ими - вожди со жрецами.
  В меня закачивали одну программу за другой: школа, работа, семья, дети, еда и деньги.
  Государство - программа трех тысячелетий, общество - ста тысяч лет. Вера в богов - отдельная программа.
  Вот почему слово "программа" так любят учителя, чиновники и политики. Они тыкают кнопочки и дают команды, чтобы каждый не слонялся без дела, а елозил кистью по забору.
  - Или брал кредит и покупал машину, - продолжил мою мысль Паша, - зачем думать, когда за тебя подумал "телевизор" - наш главный программист.
  - Главный - не телевизор, - возразил я ему, - это всего лишь "кнопочки" для тех, кто посылает нас к забору. Но кто-то ведь сводит все программы человеческой деятельности в одну. И у него способности высочайшего уровня.
  - Небесный программёр, - улыбнулся сын.
  - Уж он то повыше будет ваших гугловских "облаков", - в этом же ключе отреагировал я.
  Изначальный код программы был несложным: не убий, не укради, не лги... Дальше - проги логических последствий. Не поддается осмыслению причинно-следственная логика возникновения любви. Как "небесный программист" кодифицировал все её варианты, как предусмотрел миллионы нюансов, как ведет обслуживание взаимосвязи любящих людей и администрирование запутанного процесса их отношений, как вносит поправки в режиме текущего времени?
  Одного человека натравить на другого проще простого, но попробуй расписать последовательность действий, результатом которых станет рождение любви. Алгоритм, вроде, понятен: уважай, не оскорбляй, не надоедай, улыбайся и дари подарки. Есть гарантия, что этого достаточно? Нет. То громкость смеха не учли, то сопля из носа не вовремя выскочила. Любви конец, завяли помидоры
  Программу действий диктуют многочисленные "коды". Самый загадочный из них - код тяготения души к душе.
  Как "расписать" его и сделать доступным для массового потребления, чтобы у каждого в руке был "мобильник" добрых чувств, и каждый пользовался им ежедневно?
  - Копируй смайлик и посылай с утра на все контакты, что у тебя "забиты" в телефоне, - посоветовал мне Паша.
  - Я могу копировать улыбку, но не могу зажечь свет из сгустка темноты.
  - Кстати, имей в виду, копирование - главная цель любой программы, - заметил мне сын, - программа пишется, чтобы каждый обладатель компа мог выполнить сложную работу легким постукиванием по "клаве". В природе - то же самое. Двинул "мышкой" в постели, и пожалуйста, готова "копия" человека. Можно даже без "мышки" - в пробирке. Жизнь - это копировальная машина, а человек - один из файлов, поставленных в очередь на размножение. Всё не так сложно, как тебе кажется. Запущенная программа сотворения мира должна быть очень проста, иначе бы она давно заглючила, и программёр замучился бы искать ошибки.
  - Вордовская программа почти на каждом компе, она, наверное, проста, но один набирает с ее помощью прекрасные стихи, другой гнусные пасквили. Результат от программиста не зависит. Мы "сделаны" как копии, но живем все по-разному.
  - Вариантов жизни в твоей программе всего два: ты съел или тебя съели, - говорил мне Паша, - кнопки "сохранить" тебя и архивировать навечно в ней нет. Набор твоих жизненных обстоятельств - всего лишь символы цифр, алфавита и знаков препинания. Какой бы текст ты не набирал, ты просто заполняешь гигабайты памяти. Курсив, шрифты, выделение цветом - игрушки для пользователя. Смысл текста программиста не интересует. Даже если набираешь полную ерунду. У тебя всё работает? Всё. Живи, пользуйся.
  - А кто определяет количество гигабайтов жизни для каждого пользователя?
  - Уж точно не программист.
  - Тогда кто?
  - Программёр, - сын засмеялся, поглядев на моё задумчивое лицо.
  - Сразу вопрос: как он определяет, по смыслу набранных текстов?
  - Не знаю. Если бы мне поставили задачу регулировать количество пользователей, я бы заложил в программу число "случайных" сбросов на каждый миллион. Но от содержания текстов выбор кандидатов на сброс никак бы не зависел.
  - Думаешь, ай-пи адреса кандидатов на вылет подбираются без участия программёра? Такое возможно? - спросил я сына.
  - Возможно. Хотя есть один момент, который меня всегда удивляет. Вот вдруг, ни с того, ни с чего, комп начинает глючить: перестает отзываться, висит, и всё. Скажешь ему: ну, что с тобой случилось, давай поработаем, пойми, мне очень нужно, я тебя очень прошу, я очень очень тебя люблю. Он раз, и оживет. Как-будто, услышал тебя и понял. Ты свой ноут назвал каким-нибудь ласковым именем?
  - Нет, он у меня безымянный.
  - Назови. Перед тем, как включить, пообщайся с ним, погладь его. Компу будет приятно.
  - И у компа есть душа?
  - Есть.
  К тридцати двум годам сын начал чувствовать одухотворенность камня и железа. Я ощутил ее присутствие в скалах, деревьях и облаках примерно в те же годы.
  Мы копируем из поколения в поколение чувства любви и нежности к окружающим нас вещам и предметам. Мы с удовольствием перенесли бы их и на живых людей, да люди не дают.
  Что зачеркнуть мне из своей жизни, Варух благословенный? Что изменить в её программе?
  Я гляжу на два кусочка черной кожи и понимаю, если я прикоснусь к "записной книжке", подаренной пророком, моя жизнь изменится, и со мной что-то произойдет.
  Я не боюсь перемен, все самое худшее уже произошло. Я просто не верю, что перемены вернут мне радость жизни.
  Но подарок - это же от души и не во зло. Это мне в помощь, почему я не верю тем, кто пришел ко мне с чистым сердцем?
  Зачем я обижаю людей Неба?
  Подымаю правую руку и накрываю ладонью черный прямоугольник, лежащий в ящичке из дерева на самотканой салфетке из беленых льняных нитей.
  Ладонь почувствовала прикосновение, жаркая волна качнулась внутри головы у висков, потом устремилась вниз под горло, в грудь, в плечи и обратно к пальцам на ладони. Я хотел оторвать их от салфетки и не смог.
  Другая женщина, другая женщина, другая женщина.
  Мне шестнадцать лет, я возвращаюсь из библиотеки, подымаюсь на четвертый этаж рабочего общежития, на двери своей комнаты вижу листок с надписью "Ключ в 322".
  Опускаюсь на этаж ниже, стучусь в 322-ю, слышу женский голос: "Открыто".
  Захожу, никого нет. Замечаю, что на кровати в левом углу комнаты кто-то лежит. "Мне нужен ключ", - говорю и отворачиваюсь, чтобы не глядеть на кровать. "Подойди, вот он", - говорит женщина.
  Я подхожу, вижу, что она в ночной рубашке. "Где?", - стою рядом, осматриваю подоконник и крышку тумбочки.
  - Садись, - говорит женщина и показывает на край кровати. Я присел рядом с ней.
  - Майку сними, - говорит она.
  - Майку? - я удивляюсь, но сердце уже колотится, оно всё понимает.
  - Ну, ложись так, - женщина отодвигает одеяло.
  Я ложусь в майке и через нее ощущаю мягкое, теплое тело, прижавшееся ко мне.
  Я лежу и не шевелюсь, я не знаю, что надо делать.
  Женщина берет мою руку, тянет ее к себе, потом ниже, ниже.
  И вдруг моя рука попадает во что-то мокрое. Я отдергиваю ее. Женщина хочет снова прижать ее к себе, но я сопротивляюсь и вскакиваю с кровати.
  Другой рукой открываю дверь и ухожу, а "мокрую" держу перед собой, не зная, обо что ее вытереть.
  В моей комнате слышатся голоса, Саша Краснов, в комнате которого я поселился, уже вернулся.
  - Что случилось? - смотрит он на мою вытянутую руку.
  - Обжегся, - ответил я, включил воду и сунул руку под струю воды.
  Саша убежал из комнаты. А когда он возвращался, его хохот был слышен еще с третьего этажа. Потом хохотал весь четвертый этаж, а потом всё общежитие.
  Саша хотел помочь мне обрести подругу. Подруга была не против. Но я - "обжегся". Те, с кем я обитал в рабочем общежитии, спустя десятилетия спрашивали меня: а помнишь, как ты ключ в ... искал?
  Через три месяца я поступил в университет и в рабочее общежитие никогда не возвращался. С этой женщиной я встретился потом один раз на свердловской "плотинке", Мы разговаривали долго, она много рассказывала о себе, призналась, что я ей понравился сразу, как только появился в общаге, предложила встретиться снова. Я согласился, но дату свидания не назначил. И всё. Наши судьбы разошлись теперь уж навсегда.
  Ты прав, Варух, я действительно думаю о том, что свяжи я свою жизнь с другой женщиной, я прожил бы ее иначе. Но здесь мне нечего вычеркивать. И перечеркивать.
  Сахалин, северный поселок Ноглики, я в командировке, в гостинице пока нет мест, меня просят заглянуть часа через два. Хожу, слоняюсь по поселку, заглядываю в магазины. В одном замечаю явно приезжую женщину: она не так одета, у нее слишком яркий жакет красного цвета, юбка чересчур белая для далекого поселка, а туфли совершенно неподходящие для улицы, где ездят на гусеничных вездеходах и "Уралах"-тягачах.
  Шпилька ее туфелек окрасилась в цвет глины до самой пятки. Она заметила, как я смотрю на шпильку, вышла из магазина, вынула из сумочки платочек, попыталась обтереть туфельки и начала оглядываться, куда выкинуть платок и как пересечь улицу, не наступая в грязь.
  - Помочь? - я вышел вслед за ней.
  - А как вы тут поможете? - она показала на колею, которая была глубиной по колено.
  - Могу перенести, могу показать переход, где местные жители положили доски.
  - Покажите переход.
  И мы пошли вместе туда, где за поворотом был сделан настил. Я был прав, она тоже прилетела в командировку - на самолете из Южно-Сахалинска. А я - на вертолете из Охи.
  Мы провели вместе весь вечер. Сидели за столиком в буфете, гуляли под луной вокруг гостиницы по пятачку сухой земли. Сто метров туда и сто метров обратно.
  Места в номере мне так и не нашли, но выдали раскладушку и матрац для обустройства в коридоре.
  Вот время ночи - уже 2 часа. Администраторша гостиницы выключила лампу и исчезла из своего закутка, а мы всё шепчемся и шепчемся в углу на стульях у нераскрытой раскладушки. Она мне про Бодлера, я ей про Ремарка, за временем никто не наблюдает. Наверное, утро было близко, когда она шепнула:
  - Вы в походы ходили?
  - Ходил.
  - Давайте ляжем, как в походе...
  - На раскладушку?
  - Она не выдержит. У меня в номере кровать-полуторка. Пойдемте, только не шумите. Я лягу первой,
  - Номер одноместный?
  - Пятиместный.
  - Так, как я там...
  - Тсс, тихо! Пошли!
  Мы входим в темноту, иду след в след, жду, когда она переоденется и ляжет, слышу почти беззвучное: "Теперь вы".
  Ложусь.
  Можно спать, касаясь, но не прижимаясь. И тут у меня начинается дрожь в теле. Такая, как после долгого купания в холодной реке. Стараюсь сжаться в комок, замереть, скрыть приступы трясучки, и чем сильнее напрягаюсь, тем ощутимей меня колотит.
  Она кладет на мое плечо руку, ее дыхание становится ровным, уставшая женщина засыпает. Кажется, успокаиваюсь и я.
  Утром в номере я слышал много женских голосов. "Это мужчина, что ли?", - спросила одна из тех, кто одевался. "Да", - ответила моя спутница по ночному "походу", покинула постель и тоже начала собираться по своим командировочным делам.
  Из номера я выходил последним. "Хорошо выспались?", - спросила меня администраторша. Хорошо. "Больше так не делайте, у нас так не принято", - сделала она мне замечание и этим ограничилась.
  В обед я улетел в тайгу на трассу к бригаде, прокладывающей нефтепровод. Вернувшись в Южно-Сахалинск, с цветами и вином поспешил в гости к женщине, приютившей меня на своей постели.
  Она была старше меня на десять лет, и в одну из встреч, когда поэзия души переходила к прозе тела, уверенно сказала мне: "Не надо".
  И всё же я приходил еще не один раз, чтобы побыть "в походе" с интересной женщиной. Я так увлекся и был ей так благодарен, что свой очерк о бригаде сварщиков хотел подписать её фамилией. Я помню фамилию женщины - Парубенко.
  Заведующий отделом в газете, серьезный и умный дядечка, спросил: " А почему текст подписан не твоим именем?". Это будет мой псевдоним, объяснил я ему. "Ты украинец?", - поинтересовался он. "Нет, - отвечаю, - мне этот псевдоним просто понравился". "Не надо нам тут ничего "рубать", - пошутил он, - привыкай к своей фамилии под каждой строчкой, что ты написал. Очерк неплохой, но если наврал про ребят, они тебя с любым псевдонимом найдут и сами порубают".
  Ребята и вправду меня нашли. Чтобы пригласить в ресторан по случаю "красного стыка" и отпуска на "большую землю".
  Мой "красный стык" закончился тогда же. Через неделю я улетел и никогда не возвращался на остров, где для души моей стояла "прекрасная погода".
  Любовь была близка, я испытал ее предощущение.
  Ни одна из женщин в этом мире не принесла мне горя и разочарования. Когда я кому-нибудь говорю, что от женщин меня трясет, никто не понимает, что я хочу сказать.
  Свою жену я встретил в студенческом отряде на "картошке". Девушек в нем было больше ста. Как командир отряда, я мог легко заговорить с любой, и мне полагалось делать это, чтобы сырой холодной осенью 1978 года укреплять в девичьем стане боевой дух и жажду к трудовым свершениям.
  Но к одной девушке я боялся приблизиться: к той, что работала на кухне. Мне не хотелось никому показывать, что она мне нравится. Если глядел на нее, то украдкой, мельком, как бы невзначай. Командир, в отличие от рядовых, имеет право отираться вокруг кухни, вроде как контролируя запас продуктов, подвоз воды и дров. Я отирался, и на огне печей вместе с пшенной кашей закипало чувство.
  Почему-то самые сильные и светлые переживания пытаешься утаить от окружающих. Они не предназначены для всенародных референдумов.
  Ненавидеть мы предпочитаем толпой, а любить - по одиночке.
  Зайдешь в барак на кухню, и ты уже не ты. Какой там командир, ты - жалкий робкий новобранец невидимой армии любви.
  В середине "картошки" у меня хватило смелости подойти к девушке и спросить, как ее зовут. В последний день уборки, когда девчонки рассаживались по лавочкам в кузове грузовой машины, чтобы отправиться на вокзал Красноуфимска, я заскочил в кузов и спросил ее: можно, я приду к вам в гости, когда мы вернемся в город? Она дала знак головой, глазами, губами - можно.
  Я спрыгнул вниз и от радости закричал, но не какое-то слово и или какой-то знакомый возглас типа "ура" или "оле-оле-оле". Это был просто крик. Душа вырвалась наружу, а голова не успела придать звуку какую-нибудь известную дотоле форму.
  Крик душевной радости неповторим и оставляет неизгладимое впечатление. Моя супруга не может забыть его по сей день.
  Для меня выбор женщины был завершен в тот миг три десятилетия назад.
   Уважаемый Варух, я не хочу и не буду менять свой выбор. Женский вопрос мог меня испортить. Но если я чего-то не понимаю по женской части, пусть все останется, как есть.
  И как было.
  Когда достиг с девушкой моей мечты последнего предела близости телесной, я понял, как далеки мы друг от друга в привычках, интересах и поведению в быту. Мне показалось, что жить совместно нам не суждено. Я был расстроен и растерян. Как же так, с самой прекрасной девушкой на свете невозможно провести день без взаимных упреков. Среди кого и где еще искать мой идеал?
  Настало последнее студенческое лето, мы разъехались: она к матери в Тюмень, я к матери в Тавду. Мы не прощались, хотя, быть может, и она подумала, что эта разлука, наверное, навсегда.
  И тут звонок по межгороду в кабинке городского "узла связи": у нас будет ребенок. Кричу в тяжелую трубку на железном проводе: "Срочно приезжай ко мне!".
  Когда мужчина и женщина нашли друг друга, небо поможет им себя не потерять.
  Сын помирил нас до своего рождения.
  После рождения он делал это снова и снова. Когда я оказался в рядах вооруженных сил, я был вооружен его фотографией, на которой он в возрасте двух месяцев смотрел с рук мамы на меня пристально и с любопытством: как там идет служба? У нас с ним были одинаковые прически - я на лысо, и он на лысо. У меня состригли, а у него еще не выросли.
  Я каждый день писал им письма. Это несложно, когда наорешься в усмерть с теми, кто сутками маячит перед глазами сапогами и грязной формой, а тебе весь день хотелось бы очутиться в кругу тех, кто ходит в нарядном платье и качается на ручках в смешных ползунках.
  Прошло тридцать два года. Совсем недавно, после небольшой ссоры с женой по поводу крошек на полу и не вымытого ковшика в ведре, я спрашивал Павла: "Может, нам пора развестись?". "Не, папа, не надо: вам вдвоем будет легче", - ответил сын.
  Он снова оказался прав. Нам вдвоем сейчас немного легче, чем, если бы каждый из нас переживал смерть сына в одиночестве.
  Мне многое хотелось бы в своей жизни поменять, Я безжалостно вычеркнул бы из нее все вспышки гнева, все грубые слова, все пьянки, десятка два своих статей в газетах и на сайте, и сотни три других своих проступков. Но выбрать надо только один факт. Конкретный. Какой?
  В студенчестве мечтал работать в "Комсомолке". Сначала не сложилось, а после, в конце пути, отдал ей десять лет. Мечта исполнилась, но слишком поздно, когда газета, избранница гражданского служения, ушла в ларек работать продавцом. Профессиональный уровень по-прежнему высокий, но на прилавке - сдоба и газетная стряпня. Фаст-фуд, закуска и салаты в удобной упаковке для тех, кому перекусить важнее, чем наесться. Горячее питание для червячка в душе, который просит "заморить", а не насытить.
  Нет газет для домохозяек. Есть газеты для хозяев. И "Комсомолка" знает, кто во главе домашнего стола.
  О политической карьере я даже не мечтал. Меня просили что-то организовать или даже возглавить. Просили прекрасные, честные и в высшей степени порядочные люди, которым я не мог отказать. Организовывал и возглавлял. Как движение народного фронта в 1989 году или ячейку партии Народной свободы в 2011. Но строить на этом жизнь не рвался, не стремился, не хотел. Почему? Не видел цели лично для себя. Помочь - дело моей чести. Добиться власти - над кем, над чем, для чего?
  Спартак не жаждал власти. Ахилл - тоже.
  Быть властолюбцем, любить власть - разве больше нечего и некого любить?
  Я первый в городе вышел с плакатом поддержки Ельцину, когда его нашли в канаве, когда он каялся с трибуны партии КПСС и мямлил о своих ошибках, а потом взъелся и взбрыкнул. Зачем я вышел? Хотел помочь тому, кто был осмеян, унижен и попал в опалу. Не более того.
  На первом съезде народных депутатов он сидел передо мной через шесть или семь рядов кресел. Я видел его спину в темно-синем пиджаке. Когда он вставал и выходил из зала, я смотрел на его лицо, а он - поверх голов.
  После второго или третьего дня заседаний мы оказались рядом, когда выходили из Боровицких ворот Кремля. Он первый раз посмотрел мне в лицо, заметил на моей груди депутатский значок и сказал: "Если надо, могу подвезти". Я ответил, что живу в гостинице "Россия", и сказал спасибо. Он повернул направо и пошел к белому "москвичу", припаркованному у кремлевской стены чуть ниже ворот. Там стояли две машины, он сел именно в "москвич". В ту минуту я был рад, что помогал такому человеку.
  Мы с ним встретились с глазу на глаз еще два раза. Он был уже руководителем страны. Один раз, когда попросил подписать номер газеты "Тюменские ведомости", в котором были опубликованы его фотографии во время игры в волейбол. Эти снимки нам подарил его однокашник, живущий в Тюмени. Ельцин посмотрел публикацию, вспомнил имя однокашника, спросил меня, играю ли я сам? Ответил ему, что волейбол люблю наблюдать со стороны, а сам увлекаюсь другим видом спорта. Он не стал уточнять, каким, с удовольствием расписался на газетной странице и после этого задал второй вопрос: "Живешь все еще в гостинице или переехал?". Я ответил, что по-прежнему в гостинице, потому что большую часть времени провожу в Тюмени. Разговор закончился.
  Третий раз мы общались, когда я пришел в его приемную получать разрешение на издание у нас в области его книги "Исповедь на заданную тему". Тогда он поинтересовался, сколько мне лет, что умею еще делать, кроме газеты? Я ответил, что ничего другого не пробовал. "Может, тебя пристроить куда-нибудь?", - сказал мне Борис Николаевич. "Надо подумать", - ответил я Борису Николаевичу. "Надумаешь, приходи, я тебя запомнил", - напутствовал он меня. Но больше мы с Борисом Николаевичем не встречались.
  4 октября 1993 года я видел, как на Красной Пресне сограждане стреляют друг в друга. Друг - в Друга. А танки - по правительству. И проклял политиков, политику, Москву и Кремль. Семь лет ноги моей не было в столице. И все эти семь лет я ни разу не позвонил ни одному знакомому мне ранее столичному политику.
  Что тут менять? Тут всё надо менять, а не переиначивать отдельный факт нашего последнего разговора с президентом. И не просить его сейчас, используя предоставленную возможность, "пристроить" меня "куда-нибудь", а требовать переустроить мир. Но разве Борису Николаевичу это было по плечу?
  Чего в "записной книжке" ни коснись, мне для себя черкаться в ней нет смысла. Жизнь прожита без дела, которое мне надо завершить. Так что менять? Профессию? Страну?
  В Америке мне предлагали остаться навсегда и получить гражданство. Быстро. Буквально, в считанные дни. Ради сиюминутной политической цели. А дальше - живи, как сможешь. Будь американцем, учись, работай, добивайся и гордись собой. Сделай шаг в неизвестность, рискни, здесь все такие.
  Хорошая страна. Все остальные - артефакты из руин тысячелетий. Они рискнули, преодолели океан, расчистили пространство и продолжают расчищать, скрипя фургонами по прерии планеты. Индейцы в ауте. Особенно в Иране, где к белым людям недоверие с эпохи аргонавтов.
  Американцы - славные люди. Они гордятся каждым, кто рискнул, прижился, пустил корни и расцвел. Мистер Боинг, мистер Сикорский, мистер Обама. Я радуюсь за вас. Однако, я заметил, с каким настроем бывшие русские читают и слушают новости о России. Они как будто радуются, когда им сообщают, что у нас всё стало плохо, а будет еще хуже. Им эти новости - бальзам душе и оправдание риска. Я так - не могу. Когда тоскуешь по сыну, жене и матери, нет сил сказать Родине - прощай. И уж тем более, желать ей бедности, болезни и несчастья.
  Я знаю, какой факт вычеркну из книги записей пророка.
  Питсбург, ночной бар, я в кругу сталеваров, зашедших после работы поиграть в бильярд и выпить. У них зарплата - под 60 тысяч долларов год, они могут себе позволить гульнуть с устатку, то есть хлопнуть по семнадцать капель вискаря и весь вечер гонять шары, шутить и спорить. О чем, не знаю, я не владею английским.
  Мне в Америке удивительно везло: я не видел ни одной драки. Глубокой ночью в Нью-Йорке на 5-й авеню я был самым страшным из прохожих, потому что шел и озирался, а остальные всего лишь прогуливались. Некоторые даже совершали пробежки в спортивной форме с наушниками на ушах.
  В парке напротив дома, где жил Джон Леннон, я заснул на скамейке от усталости, и меня никто не потревожил до утра.
  В Сан-Франциско я заблудился на окраине, мне путь до центра показали проститутки, а сутенер, серб по национальности, на сносном русском объяснил, где я могу заночевать.
  В Вашингтоне я провел ночь на картонках в двухстах метрах от Белого дома. Там перед входом есть лужайка, куда выходит президент. А точно напротив, за забором через дорогу, еще одна, где собираются ночные барабанщики. Днем они держат плакаты, стучат в барабан и чего-то требуют от президента, вечером тут же ужинают, запивая горячих собак горячительным из бутылки, что весь день провисела во внутреннем кармане куртки, а ночью - танцы под тот же барабан. На лужайке с видом на Белый дом.
  Там весело, мне понравилось.
  В каком-то городке с населением в пару тысяч человек я оказался первым русским, которого это население увидело живым и не на экране. Вся полиция графства приехала познакомиться со мной. То есть сразу три стража порядка, там больше не было.
  Меня прекрасно накормили в заведении, где к блинам и оладушкам подавали тридцать видов джемов и варенья.
  Местные жители - чудо как хороши и добры. Жаль, не удалось душевно поговорить: они не знали русского языка, что им простительно, а я не знал вообще никакого языка, что действительно меня не красило, а их удивило и озадачило. Я был хуже китайца, потому что имел большие глаза, но не владел ни одним из европейских языков, включая польский.
  Я вспоминал какую-нибудь немецкую фразу, среди жителей городка сразу находился потомок немецких эмигрантов, он начинал тараторить, я ничего не понимал, и диалог заканчивался. Произнесу французское слово, выныривает толмач с французского, я снова ни бум-бум. Но пассаран - тут как тут какой-то мексиканец. Брависсимо - около меня аж два итальянца. Проше пани - и рядом со мной стоит красавица польской крови. Вроде, среди окруживших меня людей были и китайцы, но те не подошли. Они догадливы.
  Голодным меня не оставили, чаем напоили - язык не особенно нужен, когда тебе рады, когда и без всяких просьб странника и чужака торопятся накормить и обогреть.
  Всё было прекрасно, пока я не попал в тот ночной бар, забитый сталеварами.
  Во время путешествия по Америке я ни с кем не пил вина. Опасно, думаю, в чужой стране. Все пьяные - безумны и противны. Среди своих, таких же сумасшедших, быть пьяным не грешно. В гостях - другое дело. Безумный гость - позор его отчизне.
  Но сталевары были настойчивы и раскалили обстановку до красна. Не знаю, как по-английски звучит вопрос "ты меня уважаешь?", но уверен на сто процентов, что именно этот вопрос вертелся на их английских языках.
  Поначалу они пригласили меня сыграть партию в бильярд. Я отказался, потому что никогда в него не играл и, честно говоря, даже столов бильярдных наяву не видел, только в кино.
  Сунули мне в руки кий, потянули дружно к столу - учить. Я попал кием в шар, который поскакал по зеленому сукну, стуча по лбам всех встречных на своем пути. Один из отскочивших, самый лобастый, с какой-то цифрой на своих боках, метнулся в дырку у борта.
  Сталевары дружно заорали, захлопали в ладоши, подняли большие пальцы вверх. Они пришли к выводу, что можно начинать игру, и выделили мне первого соперника - высокого крепкого парня. Я положил кий на угол стола, извинился, поклонился и вежливо отказался, пытаясь разъяснить американским парням из горячего цеха, что я не притворяюсь и не уклоняюсь, я - не умею.
  Сталевары, вроде как, поняли и поверили, но парень обиделся. Он подошел к моему столику, сел напротив и стал мне что-то говорить. Я улыбался и ничего из его жаркой речи не понимал.
  Он махнул бармену рукой, тот прибежал с бутылкой и двумя стаканами. Парень налил в стаканы по половине. Он поднял свой и показал глазами на мой. Я взял его. "Рашен?" - спросил парень. "Рашен", - ответил я. Он сделал знак рукой, которой взял стакан, что мы должны с ним это выпить. Наверное, за вечный мир и дружбу крепче стали. И, видимо, за продолжение поединка в том виде спорта, в котором, по его представлениям, русские особенно сильны.
  Я провел пальцем по краю жидкости в большом широком стакане и показал, что он установил планку для прыжков в высоту на слишком низком уровне.
  Бармену мигнули, и бармен начал помаленьку доливать. Вокруг нас сгрудились друзья парня. Я молчал, уровень подымался и достиг линии обреза. "Себе", - кивнул я парню на его стакан. Друзья-болельщики зашумели в знак одобрения, парень согласился, бармен выровнял наши исходные позиции.
  Я вспомнил, как пил фронтовик и инвалид первой группы дядя Ваня свой первый стакан за столом, на котором дымился тазик с пельменями, - не морщась. И сделал так же.
  Парень смотрел, как я поставил пустой стакан на стол, не занюхивая, не втягивая в себя воздух и не закусывая. По-моему, он сдался, не начав "игру". Поднял, начал всасывать жидкость маленькими глотками, на середине поперхнулся и чуть не срыгнул все выпитое обратно.
  Как меня хлопали по спине, как галдели в баре многочисленные работяги со сталелитейного завода, я еще помню, но потом - все завертелось в голове: и стол, и сталевары. Мне стало тяжело и грустно, мне всё здесь надоело, я устал от добрых, шумных, но чужих людей. Я хочу домой.
  Именно в этот день и в этот час на родине, где уже взошло солнце, мой сын играл с ребятами на крыше детского садика, спрыгнул вниз, поскользнулся, ударился головой о штырь у крыльца и потерял сознание. Затем на "скорой" его повезли в больницу, нейрохирурги час за часом вынимали кусочки черепа, вдавленные в оболочку мозга.
  Когда я прилетел в Тюмень и вошел в свою квартиру, мать супруги произнесла: "А Пашенька в больнице" и зарыдала. Где, в какой палате? Она ответила, я помчался. На больничной койке лежал мой сын. Он был в сознании, он мне обрадовался, а супруга, сидевшая рядом с ним в домашнем халате, сказала: "Мы, вот, здесь", и слезы полились по ее лицу.
  До этого случая я пять лет не пил и не выпивал. Я отказался от праздничных пирушек и редакционных посиделок ради воспитания сына. Одна слабинка далеко за океаном, и в тот же час - трагическое крушение в семье. Такое не могло произойти случайно. Случайно - не могло, да, Варух?
  После этой травмы сын не посещал уроков физкультуры до окончания школы. Он жил и учился не так, как все. Свободное время посвящал исключительно освоению компьютерной грамоты, я покупал для него самую современную и дорогую технику. Он привыкал заниматься только тем, что его увлекало, и сутками сидел за компом. Все остальное постепенно становилось ему неинтересно. Он привыкал бездельничать. Я относился к этому спокойно: что поделать, раз так случилось.
  И зря.
  Дети не должны бездельничать. В моем детстве у меня была тьма обязанностей: мытье полов, огород, дрова, вода, весной - картошка, летом каждый день - мешок свежей травы для поросят, осенью опять картошка, зимой - уборка снега, круглый год - стояние в очереди за хлебом и ремонт всего, что протекало, выключалось и падало в большом подворье.
  Сына мы старались поберечь. Он стал хорошим программистом, но его не волновала чистота жилища. Где беспорядок, туда приходят бесы. Они пришли. И я тому виной.
  Водил я сына и в спортивную секцию, и брал с собой в спортивные лагеря, но распорядок тренировки полтора часа в день - это очень мало, чтобы держать себя в руках всё остальное время суток.
  То, к чему не привык в детстве, к тому не привыкнешь никогда. К порядку. Заставить силой - могут, но сам себя не пересилишь.
  Вычеркнуть бы из памяти тот стакан, наполненный "с горкой" ядом моей жизни. Что скажешь, Варух?
  Я не слышу ответ. Я не чувствую отзвука Неба.
  Есть факты пострашнее? Есть что-то глубже и важней?
  Наверное, есть, но я боюсь признаться. Себе сказать причину всех причин.
  Сыну четыре годика, я лежу на спине, мы играем. Сын прижимает ручки к своей груди, закрывает глаза от страха и падает на мою грудь. Я ловлю его и ставлю на ноги. Я - парашют. Он хохочет, радуется, потом опять закрывает глаза и - бух на меня. Ловлю, ставлю, ловлю, ставлю. Десять, двадцать, сорок раз. Супруга беспокоится, не вредно ли так падать, но мы продолжаем, он верит, что я всегда поймаю, я верю, что мой глазомер не подведет.
  Это была наша любимая игра. Она заканчивалась тогда, когда сын падал мне на грудь и не хотел вставать. Лежал и отдыхал под моим подбородком. Миг счастья, миг любви, миг близости отца и сына.
  Но в один из дней текущей жизни, когда я включал радиоприемник "Океан", увидел, что штекер сети сломан. До этого я просил сына не прикасаться к нему, объяснял, что штекер разболтался, что проводки могут выскочить и ударить его током. А тут обнаруживаю, что сын пытался их вытащить из штекера, разумеется, не выдернув вилку из розетки.
  Мы как бы поссорились по этому поводу. Я даже прикрикнул на него. А потом лег на диван, и сын тут же взобрался на него, чтобы прыгнуть на меня и начать игру. А я не разрешил. "Раз ты такой, не буду больше тебя ловить", - сказал я ему и повернулся на боку к стене.
  Он не сказал "Ну, давай, папа, повернись!". Он ушел и больше никогда не просил меня поиграть с ним в "парашют". И ни разу после этой мимолетной размолвки не засыпал на моей груди.
  У нас с сыном были хорошие отношения и с каждым годом они становились все более дружеские. Но мы не обнимались и не прижимали друг друга к своей груди. Так у нас повелось, так у нас сложилось.
  Прошлой осенью в сентябре я приехал на дачу и увидел, что вокруг сына опять стоят пустые пивные бутылки. Я расстроился, а он меня успокаивал:
  - Всё нормально, на свежем воздухе и под баньку - можно.
  - Ты же обещал, что будешь кататься на велосипеде, делать пробежки, ходить за грибами..
  - Я делал. Хочешь, проверю твой пресс.
  - Проверяй, - я повернулся к нему и поднял руки.
  Он ударил, но его кулак соскользнул в сторону, и сын чуть не упал на пол. Я подхватил его и посадил на лавку.
  - У тебя удар стал, как у комарика, ты ослаб, Паша, ручки тоненькие, мышц почти нет, давай выбросим все бутылки, давай завтра вместе сделаем зарядку на озере.
  - Давай, - согласился Паша.
  Утром он еле встал. Мы поехали за грибами почти в обед, я бегал вокруг машины, а сын стоял и курил около нее. Мне очень хотелось найти боровика и показать, какая у него грандиозно белая, чистая и крепкая "нога". Мы переезжали с места на место, я находил белые следы срезанных под корень боровиков, но не нашел ни одного нетронутого.
  Решили после следующих дождей охотиться на них вдвоем и раньше всех прибыть на место сбора.
  Потом поехали в город. Я - работать на сайте, сын - сидеть за компом. "Появилось много нового, начинаю отставать. Надо догнать", - сказал он мне.
  Он вышел из машины на улице Горького. Я остался за рулем.
  - Только не покупай пиво, обещаешь?
  - Ладно. Без пивасика скучно, но попробую.
  Мне бы выйти тогда из машины, обнять его, прижать к себе, предложить быть вместе и не расставаться, чтобы ему легче было сдержать обещание. И спать с ним рядом. Я думал об этом и даже сказал ему, не вылезая из-за руля:
  - Может, мне с тобой остаться?
  - Не, не надо. Я сам.
  Мы работали и переписывались по электронке. Потом я заметил, что в его письмах появились ошибки, они стали длиннее, эмоциональнее. "Ты выпил?", - написал я ему. "Да", - ответил он. "Это - конец", - послал я ему слова отчаяния. "Это - не конец", - тут же ответил сын.
  Больше он на мои письма не отвечал.
  Паша - умер.
  В его комнате не нашли ни вина, ни наркотиков. Только початый пузырек валосердина, который я допил, когда приехал Сережа Суразаков и помогал мне вызывать полицию.
  Знаешь, Варух, если это в твоих силах, вычеркни не сайт, не Америку, не пиво, не валосердин. Вычеркни тот день, когда я отвернулся на диване.
  Прими покаяние моё в слезах моих.
  Я оторвал ладонь от "записной книжки" и ждал, что произойдет. Закрою глаза - в голове усталость и пустота. Ничего не мелькает и ничего не звучит. Открою - стол, закрытая коробка, ветви черёмухи качаются в окне.
  Ждешь чуда, а чуда не было и нет. Одни лишь наказания, наказания, наказания...
  Я положил коробку в шкафчик, где складываю телефонные справочники, документы и блокноты. "Терпи и жди, когда наступит твой черед, - сказал я самому себе, - увидимся не раньше".
  Но мне всё же стало полегче на душе. Когда вышел из комнаты, маманя бросила на меня взгляд, она теперь всегда с тревогой смотрит на меня. Моя маманя не заметила красноту моих глаз: ей 86 лет, и зрение не позволяет распознать мое состояние, пока я не заговорю. А я не говорил, прошел на кухню, стал размышлять о мелком и земном: чего бы мне поесть, что там у нас на плитке в сковороде?
  Слышу, звонит домашний телефон. Мой брат Вадим, наверное, он каждый день звонит.
  До меня доносятся слова мамани: "Хорошо, сейчас позову". Кто может мне звонить на домашний, я тысячу лет никому не даю этот номер? Зачем, когда есть мобильник, и он всегда со мной.
  - Кто? - кричу из кухни.
  - Барышня, - отвечает маманя и, видимо, держит трубку, ожидая, когда я подойду.
  Что же, иду, беру, произношу всегдашнее: "Слушаю".
  - Виктор Алексеевич?
  - Да.
  - Я звоню вам из Пензы.
  - Есть такой город.
  - Моё имя - Даша.
  - Хорошее имя.
  - Дарья Щетилина.
  - Щетилина?
  - Да, моя мама - Наталья Александровна Щетилина.
  - Наташа?
  - Да-да, Наташа, вы помните ее?
  - Конечно.
  - Мы с мужем поедем в Сургут 30 марта, и я хочу на один день заехать к вам в гости.
  - Буду рад, Даша, приезжайте.
  - А 2 апреля мы поедем дальше в Сургут, мой муж 5 апреля должен быть на работе.
  - 2 апреля не надо, лучше 3 апреля.
  - Почему?
  - Это у нас в Тюмени день памяти погибшим в авиакатастрофе.
  - Поедем 3 апреля, у нас есть запас времени, посмотрим ваш город.
  - Ваш муж не носит рыжую чалму?
  - Не, - засмеялась девушка, - его зовут Святославом.
  - Договорились, Даша. А с твоей мамой можно сейчас поговорить?
  - Я дам вам ее номер, она скоро придет.
  - Когда?
  - Где-то через часик. Я ей скажу, что вы будете звонить.
  - Всё, Даша, жду. Святославу - пламенный привет.
  Разговор закончился, но интонации голоса девушки не утихают в ухе, они кажутся мне удивительно знакомыми. Так она её дочь, чему ты удивляешься, меня с сыном тоже постоянно путали по голосу в телефоне, когда мы вместе работали в "Комсомолке" - говорю я себе, но переключаюсь в памяти не на годы, проведенные вместе с Павлом в редакции газеты, а туда, где море и солнце, где мне 32 года, где я увидел на каменистом сочинском пляже стройную девушку по имени Наташа.
  Это не воспоминания о южном романе. Тут всё другое. Она мне понравилась поразительной стройностью тела. Девушка, которую одежда только портила. Чаще бывает наоборот. На южных пляжах все стройны, пока не снимут платье. На северных то же самое, но теплых дней значительно меньше, поэтому в северных городах девушки стройны почти всегда.
  Я подощёл к ней, когда она мыла фрукты у пляжного краника, и без стеснения сказал: "Вы - жемчужина Сочи, гостиницу назвали в вашу честь".
  Девушка ничего не ответила. Да я и не ждал ответа: пошел дальше и лег на камни у воды, прикрыв глаза от солнца. И вдруг рядом со мной кто-то шуршит камнями и располагается у самого моего бока. Голову повернул - она.
  Мы не флиртовали и не кокетничали.
  - Вас как зовут, - спросила девушка.
  - Виктор.
  - Меня - Наташа. Вы женаты? - она показала на моё кольцо.
  - Да.
  - Можно, я побуду с вами, чтобы ко мне никто не приставал?
  - Конечно.
  - Спасибо.
  Довольно долго мы ни о чем не говорили. Когда уж искупались, тогда разговор потихоньку завязался и пошел, пошел - на пять дней с перерывом только для ночного сна. Жила она с тетей, я к ним не заходил. Провожу до крыльца и - к себе. Утром, часов в десять, мы поздороваемся на камнях и до заката вместе.
  Девушка была умна, хороша собой, стройна неимоверно, но чем больше она рассказывала о себе, тем больше мне ее становилось жаль.
  Она влюбилась в парня в своей Пензе, а тот, когда узнал, что девушка забеременела, бросил ее. И тетя повезла ее на море, чтобы она не сделала чего с собой или ребенком. Наташа не ругала этого парня, но все думала, думала, спрашивала меня, почему он так поступил, почему мужчины такие?
  Я был ее на десять лет старше и пробовал чего-то объяснить.
  Через пять дней я провожал ее у электрички. Тетя спросила меня: "Вы не поедете с нами?". "Нет", - отвечаю. "А я уж думала, нашелся человек", - произнесла тетя и вздохнула. Переживала она за девушку, сильно переживала.
  Мы не переписывались с Наташей и не перезванивались. Мы, кажется, не обменялись даже адресами. И расставались на перроне навсегда.
  Слово "навсегда" - отменяется. Я набираю ее номер:
  - Здравствуй, жемчужина!
  - Здравствуйте, Виктор!
  - Не беспокойся, Наташа, я встречу твою дочь, места у меня хватит. Она похожа на тебя?
  - Похожа.
  - Тогда я легко узнаю ее.
  Разговор опять начался с мелочей, но, как и два десятилетия назад, быстро стал сердечным, доверительным и откровенным.
  Наташа дважды выходила замуж и дважды разошлась. Дочь Даша - единственный ее ребенок. День рождения у Даши - в мае, как и у меня. Ее муж Святослав - врач в сургутской клинике. Не главный, но уже чем-то в ней заведует. Он значительно старше Даши, и это обстоятельство беспокоило Наташу.
  - Да они оба малышата, - успокаивал я сорокалетнюю женщину, - для нас все двадцатилетние - карапузы в розовых штанишках. Да, Наташа?
  - Она у меня очень самостоятельная, - рассказывала Наташа, - научилась водить машину, сама поступила в институт на бюджетное место и училась без троек.
  - Даша работает уже?
  - Еще с третьего курса. Она уже - старший менеджер компании "Русский стандарт". Теперь просит перевести ее в ханты-мансийский филиал. Там очень холодно у вас в Сургуте?
  - Знаешь, Наташа, от Тюмени до Сургута почти столько же, сколько до Пензы. Но я был в Сургуте много раз - это не самый худший город на планете, поверь.
  - Я верю вам, Виктор. И хочу извиниться.
  - За что, Наташа?
  - Я с детства говорила дочери, что вы - ее отец.
  - Как...
  - Извините меня. Пожалуйста! Когда она спросила, кто ее папа, я рассказала о вас. Я не думала тогда, что она вырастет и захочет вас найти. Сегодня с утра она обзвонила сто номеров и нашла. Теперь сама не знаю, что делать.
  - Я знаю, что делать, Наташа. Какой торт ей нравится больше других?
  - "Эсмеральда".
   Скажи Даше, что Квазимодо уже отправился за цветами для Эсмеральды. И больше ничего не говори.
  Детям не нужна правда. Детям нужна любовь. А нам - ее отсвет.
  
  Эпилог
  
  Даша и Святослав гостили у меня два дня. Господи, как она похожа на свою мать! Жемчужина!
  Я познакомил их со своей супругой, с которой всё предварительно обсудил. Женщины долго о чем-то говорили отдельно от нас, мужчин. Смотрели вместе фотографии и даже вместе посетили храм.
  А мы со Святославом болтали о политике, о здравоохранении, о здоровье населения вообще и северного, в частности.
  Ему, между прочим, не двадцать лет, а тридцать два.
  Когда он назвал цифру, я улыбнулся. Святослав подумал, что это улыбка снисхождения к молодости собеседника. Он даже вежливо заметил мне с укором, что я совсем не так стар, как хочу выглядеть.
  Моя улыбка предназначалась для врача иной "клиники".
  Варух, как вы точны в деталях. И мне и моему сыну было - тридцать два.
  Я прикоснулся к рукописанию пророка раньше срока и понял точность предварительных набросков финального итога. Всё учтено. Лишь не дописана последняя строка. Но ее место на листе давно известно. И лист уже несут к подножию великого престола. Осталось прикоснуться к ремешку на поясе и снять прибор писца.
  Варух благословенный, спасибо за совет и откровение Неба!
  В зачет пойдут лишь строчки о мгновениях душевной радости и духовной близости. По ним определят смысл появления и результат присутствия каждого среди живых.
  Счастие неизменное и цель нашего бытия - не в голове, а в сердце.
  Любовь мучает сердце и терзает душу во имя нашего спасения.
  Всё остальное - прах пустословия.
  
  Канун 2
  
  Кто придет и скажет, кого вы услышите и за кем пойдете?
  Тот, кто чист для начертания десяти строк.
  Щит героя красен, воин в одеждах багряных, он склонит голову и встанет на колено.
  Сними диадему и сложи венец.
  Укрепи крепость свою, исправь печь для обжига, пойди в грязь и меси глину.
  Исследуй себя внимательно.
  Не покоряй ближнего, и самый дальний будет тебе служить.
  Что движет теми, кто двигается молча?
  Ветер беззаконий и упорство злого сердца.
  Зависть съедает не то, что принадлежит вам, а то, что вы отняли у них.
  Религия государства - вера в чудо правды.
  Пусть судят народ во всякое время и о всяком важном деле люди правдивые, боящиеся Бога и ненавидящие корысть.
  Идите, стучите, взывайте с вершин холмов.
  Они - среди вас. Они - это вы.
  Верьте в чудо, в этом сила веры.
  Восстать и орать - удел рабов.
  Встать и говорить - дело чести гражданина Рима.
  Третьего Рима.
  Откинувший копье и снявший плащ войны поведет нас в вечный город.
  Лучший город земли и Неба.
  
  Виктор Егоров. Тюмень. 2013 г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"