ЯНВАРЬ

Тень от пера на тонких страницах,

Нам больше не надо, мы помним Январь

Грозны наши крылья, тепла киноварь,

Морозные отблески в очах у птицы.

Дым, ясно небо и перья стальные,

Сигнальный огонь разжигает Орда,

И помнит Январь золотая луна,

Видавшая с треском войска боевые.

Заброшены гнёзда, охвачен морозом

Пустующий дом на ветвях Иггдрасиля.

Мы птицы тоску и лишенья осиля,

Летим снова ввысь, гонимые грёзой,

Летим в разукрашенный кровью туман,

Дабы в покое оставить народ,

Встречающий каждый когда-то восход.

Оставить навеки под снежный курган.

Наш смех раздается с небесного свода.

Боятся нас люди Январские дети

Хватило им свиста веревочной плети.

Вот близко в сонате прелестная кода.

Нарушен Мидгардом наш древний закон,

И загнаны в клетку лучшие войны.

Последняя гвардия тех, что достойны,

Летит за зимой на последний поклон.

За нами беда, расставанья, лишенья,

Но это ничто по сравнению с тем,

Как крыльем взрываем мы небо, затем

Сгораем на солнце, себя не жалея.

Не знает о страхе дурная обитель,

И руны на камне танцуют по кругу,

Виня за бестактность Январскую вьюгу,

Забыв, что она всех историй хранитель,

Забыв, что без светлого нету и тени,

Забыв, что без снега вода не течёт.

У нас лишь полёт обретает почёт,

Под снегом лишь кости умерших в мучении.

Они никогда не увидят рассвета,

Их вечные сны посещают теперь.

Пускай отдыхают, с них хватит потерь.

Враги или наши? Не знаем ответа.

На старт! Начинается шахматный бой

Поля разделённы на равные части.

Жаль, первыми падают низкие масти,

Образую рядами отважнейший строй.

За них только хочется дальше и дальше

Раскачивать крыльями времени лестницу,

А с теми, кто выше, нам боле не встретиться.

Они не погибли, нет! Просто им страшно.

Мы мхом зарастаем степенно с годами.

Увидим ли мы цитадель в небесах?

Камень на камне в ее облаках

Все держатся в сгустке зимы над горами.

Уж чувство такое, что нам не успеть,

Что Купол Небесный исчезнет из хроник,

И выпадут целые главы историй

На тонких-претонких страницах теперь.

Жизнь ведь действительно осень проста:

В нашей Вселенной все равноценно.

Отнял потеряй свое самое ценное.

Знаем, что их не вернуть никогда.

Надо, нам надо к жрице небесной,

Дабы Январский обряд совершить

И войны, лишения скорее забыть,

Простить тех, кто снизу остался навечно.

Жрица богиня небесная даст нам

Весну и свободу, как вольную людям.

Вот близко прелестный финал у прелюдий.

Едины их помыслы с нашими?

Вряд ли!

И скоро совсем растворятся страницы,

Мы воины последний поклон отдадим,

Январский обряд наконец совершим,

Улетая к небесной жрице.

ЗОЛОТО АПРЕЛЯ

Я достану из ножен меч,

Перекованный тысячу раз,

Трижды проклятый ими в тот час,

Когда бросил я дом беречь,

Молча пел о холмистой стране,

Позабытой в дыме табачном,

Разогретой под солнцем мрачным,

Обернувшейся лисом во мне.

В зените под небом блакитным

Я к ней явился бесчестный Апрель!

Та протянула мне ягодный эль.

Мой подарок же был ей секретным:

Подарил ей капель и любовь,

И весну, что расскажет легенду,

О том, кто привёл ей лишь беды,

И как сердце забилось вновь,

И как бросил я мысль о свободе,

О побеге в нездешний мир,

Об охоте на нимф и сатир

И нетленном шёлке мелодий

Она пела под кельтскую арфу,

И расцветал мускари-горицвет.

В леса Апрельский бархат-свет

Манил меня дорогой первозданной.

С востока под вайдовым небом

Вернулся мой брат-коростель;

Он задул бы в свою свирель,

Если б вернулся лишь летом

Но застал он меня врасплох

С калимбой в левой руке.

На обнаженном хрустальном клинке

Прочитал, что владелец оглох.

На запад под адским закатом

Побрёл тихо брат-коростель,

Задул свечи, сломал свирель,

Соцветия утратили злато

Она запела под кельтскую арфу

И заиграла тихая свирель

Калимба ж, затихая средь теней,

Ушла в леса дорогой безвозвратно.

Под небом аделаидным

Мама-весна улыбнулась иначе.

Иначе она улыбалась мне раньше,

На органе играя змеином.

Мне не с кем смеяться и не с кем грустить,

Не мил мне домашний уют.

Услышать б, как песни поют

Чужие народы земли! И простить,

Простить меня, мама, бродягу-Апрель,

За бестактность, гордость и страсть,

За желание уйти и пропасть,

За арфу, калимбу, орган и свирель,

За прошедшие годы, желание свободы,

За обиду и страхи неволи,

За бесчестье, за беды и боли,

Незабытые вами невзгоды

О, небо бескрайнее, дальнее!

Неверен совет твой мне свобода нужней,

Чем холмистые страны и песни зверей

И людей, забывших, что море прекраснее

Домашних законов, узоров

Старинных и мирных ночей,

Бесчисленность странных очей,

Бесчисленность странных взоров

Милей мне, родная, стаккато клинков,

Прекраснее, брат, подков перезвоны,

Любимы мной, мама, стрельба, смех и стоны,

К сожалению, больше, чем свежесть цветов,

Чем любимый балет,

Блакитное небо,

Жемчужное лето

И старый секрет.

Помню, бросил я мысль о свободе

И желание уйти и пропасть,

Но вернулась былая страсть,

Любовь к битвам, к дождливой погоде,

К органу, свирели и арфе,

К этому странному элю,

Который сырому Апрелю

Протянула вязальщица шарфа.

Не забыть мне последней весны,

Когда совет мне небо дало.

О, как было право оно!

И зачем я хотел войны?

Ведь всегда-то я был вольной птицей,

Но осталось счастье в дне том,

Когда я бросил родной свой дом

И бродягой ушёл за зарницей.

САД ОБОРОТНЯ

К саду, где пчёлы размером с кулак,

Ведут сотни следов, но одни лишь -назад.

Лишь дух его-горе, что горец-ведьмак,

Всех странников растворил в магию-яд.

Стеклянные думы и когти стальные,

А нюх его чует далёко врага.

Тугою рассветной лозой оплетенный,

Взглядом убьёт, что острее клинка.

В доме его с потолком небоскребным

В сенях и подвалах златой бродит мёд,

И серое сено сырое, огромное

Пони едят, собираясь в поход.

Зачем ему правду пленить? Объясняю!

Единый в роду, жгучий сад сберегая,

В раю и аду, в лесу и в пруду

Живет, не имея медвежьей стаи

И стали не зная.

Травы малахит и топор не поспорят

Веками живет в тишине и покое.

Лисица, сестра, запомни сперва:

Вдруг к саду волшебному дверь не откроет?

Забудешь всё родное.

И выжжен подбородок,

Лапы чувствуют порог.

Она пришла к тебе, сынок,

После долгих дорог.

Так дай ей клинок!

ВЕДЬМА

Дремлет кицунэ в шубе из ветра.

Рога-ободок, пара-дух и мех-цедра.

Бессмертная жизнь всё течёт бесконечно,

Но к вечеру смерть наступает навечно.

Костёр разожгли - а кого убивают?

Наточен топор - палачей уважают.

Челядь простая - забавный народец:

Им важно, всегда чтоб был полон колодец;

Найти для семьи лишь одно увлечение -

Вот оно, главное их развлеченье;

Семейная цель - жить в злате-хрустали

И герб заиметь - только б все уважали!

Собрать мышеловку - счастья-то сколько!

Вам нечем заняться? Вражда, да и только!

Не спросят они: "А любишь ли сладкое?

Колется шуба твоя или гладкая?

Любишь ты кексы с орехом иль с ягодой?

Кормишь ли ветер ты северо-западный?

Веришь ты в фей или магию?" Что же!

Было бы это на них не похоже...

Челядь простая - забавный народ:

Им важно, всегда чтоб был долог поход;

Нужны им сраженья, оружье из дуба...

Родные места им как будто не любы.

А в книгах им нужен хороший конец,

Надел чтоб герой победный венец,

Его б все любили и все уважали,

А главное - лично на казнь приглашали!

А в доме у ведьмы тепло и спокойно.

Играет орган, и стоят трубы стройно,

И плавятся свечи, не зная тревоги,

И ветер лениво гудит на пороге.

Лаванда и вереск - в саду на опушке.

В лесу - перепёлки, койоты, лягушки.

Прядёт ведьма лён, ткани ткёт и шьёт платья,

Любит печь кексы, блины и оладья.

Сама она - девушка в траурном платье,

С косой золотой и огнём за плечами,

Пахнет люпинами и барбарисом,

Ценит малину, бадан и мелиссу,

Сушит календулу, тмин и чабрец,

Понимает детей и спасает овец...

Не зная, живёт, о кострах и молитвах,

Но видит все беды в будущих битвах.

Всё помнит жизнь, секреты тая,

Всё видит душа, где концы и края,

Видит синих китов, что плывут по заклятью

Навстречу ей - девушке в траурном платье.

Видит дымок, слышит шёпот меча,

Не узнаёт она клик палача.

Костёр разожгли - ну зачем убивают?

Она ночью не воет - лишь звезды считает,

Никогда не кричит - говорит не спеша,

Не играет с огнём - молодая душа!

Ведьма сделает всё, чтоб остаться в живых -

Опыт лет у неё в волосах золотых...

Она танцевала под пение птиц -

Теперь обернётся одной из сестриц.

Но останется жить льняное заклятье

От девушки в траурном платье.

ОТ БОГА

Я видел, как утром ты пела,

Спрятав меч под разбухшим плющом,

Как ты долго на воду смотрела,

Укрываясь зелёным плащом.

-О чём пела?

-Только о людях.

-Значит, вовсе и не о чём.

Слушай, девушка, да забудь их!

В твоей песне они ни при чём.

Слышишь топот вне глаз твоих?

Деревянная дорога чудна.

Кто прервал тишину? Человек!

И лишь сердце сгорает дотла.

Говорит: Ты в богов не верь,

Нам и Мидгарде хорошо

И осёкся, подняв взгляд вверх.

Рассмеявшись, опять зашёл:

Всегда можно хуже. Молчи.

(Ты молчала с первого шага.)

Его окинули взглядом грачи:

Ты бессмертен? Какая отвага

(Меч лежал у тебя в ногах.)

Птица села на звон колец.

На потёртых твоих сапогах

Спал навечно упавший венец.

Ох, как я тебя жалею,

Ведь хотел бы я дать века,

Но ты к людям идёшь, старея,

А обернёшься увидишь рога.

-О чём пела?

-О людях и море.

-Продолжай. Уже лучше. Признаюсь:

Люди скука, бездушность и горе,

Но ты не из них. Я знаю.

Ты не помнишь, зачем им веришь.

А я помню ты любишь их.

Ты сапожками берег меришь

И ценность вещей любых.

-О чём пела?

-Не помню, правда.

-Это слёзы?

-Да уж поверь!

-Твои люди - большое стадо

Ломающих в душу дверь.

У них наглость, хоть нет ключа.

Не следуй ты общей стае.

Стой! Зачем тебе блеск меча?

Не убить их, предупреждаю!

Ох, как я тебя жалею,

Ты осталась с людьми и впредь.

Ты и веру забудешь, старея,

Обернёшься увидишь смерть.

ШОРОХ ЛЕТ

Одним из самых важных людей для меня был отец. С ним я провела гораздо больше времени, чем со всей родней, но так и не смогла понять, что он хотел сказать мне фехтованием и стрельбой. Он никогда не говорил глупостей или грубостей, ему было не до этого. Выполнение отцовского долга являлось его философией жизни. А долг этот заключался в том, чтобы я сейчас вспоминала его с той же любовью и теплотой, с какой он вспоминал бы меня.

Всё далеко не всегда получается с первого раза. Папу, в отличие от многих моих знакомых, невозможно было вывести этим из себя. Он лишь говорил: Придёт время. У меня до сих пор мурашки от этих двух слов. Банальная фраза, пробуждающая во мне последние силы и желание идти дальше. Первый раз это было осенью. Я искала последний в году одуванчик. Когда неудача безумно меня расстроила, пришёл отец и произнёс всего два слова Не понимая, как скоро я смогу увидеть цветы, я села на сухую траву прямо там, где впервые была произнесена эта осенняя фраза, и обещала ждать солнце. И правда, на следующий год я нашла последние цветы именно там. Нам с отцом обоим понравился этот опыт. Ему особенно.

Но саму осень он никогда не любил. Говорил, что в этот сезон волки становятся злее и любопытнее. Ему не было страшно ни за себя, ни за нас с мамой и братом. Его никак не бросала одна мысль: Увидишь волка не смотри ему в глаза. Они как кривое зеркало. В них отражается душа. А увидеть свою душу глазами значит убить её.

Благодаря папе я сейчас могу за себя постоять. Меч всегда при мне. На папе держится многое в моей жизни. С восьми лет он начал водить меня в лес и учить стрелять. Лес был похож на нашу библиотеку. Пройдёт время, и все они будут лежать на земле, как книги на столе. Как прочитанные книги, от которых будет веять жаром лета и запахом бумаги, и маминым венком из сухих, но всё ещё живых одуванчиков

Мама От неё всегда вкусно пахло одуванчиками и домашним уютом. Она редко отлучалась из дома надолго, никогда не отходила далеко от семьи. Мама самая верная и преданная из всей нашей семьи. В ней не было ни капли жесткости, что меня даже удивляло. А её ласковый голос От одного её слова хотелось зарыться в одеяло рядом с ней и крепко уснуть. Услышав её шёпот, бесконтрольно отвечаешь Конечно. И жалко было бы ослушаться. Мама не ругала. Она считала это неверным методом воспитания.

За любовь к водяным лилиям мы с Либверием называли её Кувшинкой. Кувшинка на самом деле любила и уважала волков, они были для неё почти священными. В моём детстве она пела нам колыбельные, играя на арфе, чему и меня научила. Именно мама пристрастила меня к струнной музыке.

Выманить брата из комнаты всегда легко удавалось маме. Мне с большим трудом, папу Либверий не слушал.

Наша мама часто готовила. Вечный запах мяты и мёда на кухне иногда надоедал папе с братом, но они ей этого так и не сказали. А я все прожитые нами выходные простояла с Кувшинкой у плиты, и лишь благодаря её стряпне могу без всяких затруднений приготовить себе обед.

Каждое воскресенье я собирала лаванду и приносила её маме через неделю уже сухой, собирая новый букет, и так раз за разом Она ничего не говорила, лишь мягко улыбалась и ставила её в узкую, но высокую стеклянную вазу (тоже подаренную мной). Я любила её улыбку

Сколько себя помню, каждое бабье лето мы ходили в лес собирать букет осенних листьев. Он потом стоял у нас сухим, но вечным до следующей осени.

На все мои выходки и фокусы Кувшинка говорила: Характер закладывается в душе независимо от меры жестокости людей вокруг, к каждому надо уметь привыкнуть. Твой сложный. Его тяжело принять, но забыть уже невозможно. У всех свои волки в голове, и не стоит изменять себя ради других. Этим мама научила меня не сравнивать, а искать в каждом свои особенности волков.

Сама она так и делала любила критиковать, и ей было всё равно, что по этому поводу думаем мы. Поэтому ей нельзя было открывать никаких своих секретных решений. И вот, к нашему семейному сожалению, она так и продолжала думать, что правда победила и в мире не осталось тайн.

А вот тем, от кого я узнала истинное значение слова секрет, стал мой брат, Либверий. Он был старше меня на шесть лет, но такая разница в возрасте не мешала нам быть неразлучными, как осени с сухой, жухлой, выгоревшей травой и листьями, шуршащими под ногами.

Либверий редко говорил с родителями, совсем никогда не упоминал о своих планах на будущее. Но со мной со своей сестрой он говорил обо всём, что его волновало. Просто он знал, что из всех, кто был ему хорошо знаком, только я смогу вытащить его из одиночества и показать наш мирок, где люди нормальные не раздувают глупости так, что счастья не видно

Моего брата мало волновала учёба, однако школу он окончил хорошо. Потом один курс института и сдался. Ему не надо. Нанялся неофициально лектором в институт, где учился, удивляюсь только, как! Хотя чувство юмора и стиля у него было отменное (чем я очень гордилась), преподавать, когда бросил учёбу, было странно даже для нашей семьи.

Либверий играл на гитаре и учил меня. Долго дома мы никогда не сидели, - восседать дома на высокой табуретке с гитарой в руках, честно сказать, скука смертная и мы ходили в лес, где либо представляли себя жестокими воинами страшных далёких земель, либо просто обсуждали свою непричастность к этому миру.

Один раз там, в лесу, Либверий сказал мне, когда мы сидели на сыром пне: Знаешь, я ведь тебя очень люблю. Никакой возраст меня от тебя не отцепит. Вот ты всё рвёшься в приключения Ты уйдёшь, а я ведь останусь. Ну куда я пойду? Я к тебе привязан, к сожалению, больше, чем к ХиллеРодная, ты ведь всегда будешь моей сестрой? Первый раз в жизни он заплакал. Покуда мы оба будем живы.

Хилла была, пожалуй, единственной, от кого я не узнала ровно ничего. Зато она была упряма, что я считала самой сильной её стороной. Я мало времени провела с невестой брата, о себе она ничего не рассказывала. А это было и нужно. Я насквозь видела Хиллу Годдорэ. То, что у неё тёмное прошлое, но светлое будущее. Мы с ней иногда гуляли по горбатому мосту, туда и обратно, и молчали. Она прекрасно подходила Либверию Уверена, в нём она и найдёт своё светлое будущее!

Маме с папой мы больше никогда не сможем сказать, что очень любим их, но всегда будем помнить эти слова и тех, кому хотим сказать.

И каждый из нас, когда услышит шорох лет, скажет себе: Не глупи! Нельзя вечно здесь оставаться. Поищи лучше приключений на свою голову, тога закончишь жизнь в любви и беззаботном риске! И в этом легкомыслии ты навсегда забудешь одинокий и молчаливый лес, полный негатива домашнего уюта, но запомнишь запах и липкость нежного, жёлтого венка из ярких, свежих, полных жизни одуванчиков!

ВЕСНА

Для всех людей с весной в качестве любимого времени года расцвет сирени является стартом перед полётом мыслей и раскрытием крыльев пальто: есть строгое желание вопреки ветру и домашнему надзору снять с себя слоистую кожицу овечьего пуховика, сковавшего думы, дабы раскрыть свою творческую личность, хотя круглый год она такой не является отнюдь.

Для меня же, как для человека, само слово весна значит зависший в воздухе выкрик ширококрылой молодой чайки да пара дождевых червей в одной луже с песком и солью.

А как вечно мечтающий человек я считаю этот сырой воздух наиболее благоприятным для взлёта прошлогодних сырых обрывков листвы, вдоволь насытившихся талого наста. Вместе с ними сырая пустота нынче вовсе не пустая: она, не стесняясь, дарит мне объёмный запах древней земли вперемешку с осенью чёрствой, весною сырой травой, до древесного корня пропитавшейся уже никто не скажет сколько дней назад стаявшим снегом. Пахнет всё, что только может, и мешается с землёй, как все цвета природы мешаются в один грязный весенний оттенок

В это время начинаю скучать по спелой фейхоа, распущенной косе, случайной белой нити на подоле и слишком давно не слышному крику чаек и журавлей.

Теперь остаётся только насыпать курган солёной зиме и, соответственно, ранним крокусам и припозднившимся рассыпчатым грушам. Начинаю придумывать сокрытую от самой себя мифологию и складывать рукописи вперемешку и вверх ногами. Единственное, что делаю осознанно танцую фламенко, раскинув крылья вопреки ветру и домашнему надзору

ОСТАЛСЯ ИЮЛЬ

Остался Июль
Если б люди и были немного добрей,
Уважали б друг друга и помнили сны -
Не избегнуть им тюрем, смертей и войны,
Как зубьев дракона и яда змей.

И высится крах над из головами,
Как горы Алтая и солнце в зените.
Нет, я не оракул, меня извините,
Но люди и правда себя губят сами.

Природа их честными не создавала.
Да хоть бы кто создал, иль сами явились,
Они мёртвой водою когда-то умылись,
Но карма есть карма, как жизнь им сказала.

Но всё разрешимо, и ветер крепчает.
Всё, что осталось им - горький Июль,
Как цвет разнотравья и лёгкость косуль,
Он длится мгновенье - и прах улетает.

Да, я - Июль, шанс их последний,
Разбитое сердце беспечного лета.
Я долгие годы смотрел на всё это:
Людскую жестокость и суд преступлений,

А они меня любят, как летнее сердце,
И пьют за богибель из чаш серебрёных,
Скорбят о безжизненных и погребённых,
В каждое чувство добавив перца.

А я люблю песни с гитарой и флейтой,
Облака перьевые и сумерки тёплые,
Ароматное сено и кресла удобные,
Хлопанье крыльев, любимый сон чей-то,

Но никак не жестокость! Я - солнца обитель,
Я - ясная радуга после дождей.
Плетите венки, люди, - это важней
Ваших мыслей о том, что ваш друг - ваш губитель.

А ветер развеет сомнения тюль,
И люди поймут, что им можно спастись.
Но последние нитки почти порвались,
Всё, что осталось им - это Июль.

ЗАБЫТЫЙ

В предрассветных лесах

Брела по снегу лиса.

Горизонт был далёк,

Ветер дул на восток.

Ночь летела на запад,

Лиса - на запах ягод.

Под горой похоронен

Дух забытый ироний.

Он вернётся домой

Однажды из тех стран,

Из которых рекой

Вытекал его страх,

И вернётся домой,

Ледяною водой

С лица смоет кровь

воскресшего вновь.

Вернётся - споёт песню

О бесконечном лесе,

О битве зла и пыли,

О чём слагают были.

Там шла война за море.

Отправился на горе

Один туда мой верный,

Как я, такой же смертный.

Он вспомнил б те места,

Где без молитв умрёшь,

Где правит нищета,

Смерть за последний грош.

Пронесётся его имя

По ветрам, глазам незримо.

Смотрим на восток, к рассвету.

Он позвал меня впервые!

Передать привет бы ветру,

Но не слушают - глухие...

В предрассветных лесах

Брела по снегу лиса.

Вдали - ржанье коня.

Разгоралась война.

Звон и топот копыт,

Шорох каменных глыб.

Слышно шопот меча,

Алчный смех палача.

Забылись те места,

Где моря красота

Порадила сечу века

И убила человека...

Я же - ныне менестрель -

Вспомню буйную метель,

Спою последнюю поэму

О спокойствии Луны,

Сбитой с толку теоремой

О жестокости войны;

О воинах тех, кому в долгу,

О том, кто позабыт в снегу.

КОЙОТ

Сестра моя - метель - предала меня,

Водила она за нос, горькую правду тая.

Уж доняла обманами, хрустальная моя.

Продажная, плененная охотой на волков,

Оставила ненужные секреты без замков,

Я их нашел, я слышал вой пришедших холодов!

Брат мой - горевестник - хранитель страшных снов,

Он пел на своей флейте слаще лесных сов,

Теперь ушел к охотникам - сынам наших отцов.

Ты зря это затеял, дорогой приятель!

Охотник на волков... Что думаешь, предатель?

Наше племя истребить вздумал, заклинатель!

Я - зверь, я - койот, что из племени луны.

Страшен вой из наших глоток, и зрачки в очках черны,

Не преодолеть героям наших взоров остроты.

Снег идет, а я страдаю, предала меня родня.

Хоть без чар они никто, и это не моя вина,

Я их силу ощущаю, она прозрачна и страшна.

Под борзою луной затянула незряче

Сестра моя вьюгу, сердцем горяча.

Охота сегодня - большая удача!

Был диким мой брат - властелином полей,

Со взглядом жестоким подкованный змей,

Убитых зверей - число с сотней нулей.

Вернется за мною мой брат-горевестник,

Завьюжит сестра, и осыпается ельник,

Подымет горячие свечи отшельник,

Опустит затем на плетеный венок.

Разрубит мечом носки кожаных сапог,

Разрубит родство меч - хрустальный клинок.

Я - вождь, я - койот, что поклоняется луне.

Я слышу хруст в ушах вот кости покоятся на глубине.

Не слышат больше люди воя, но волчье сердце есть во мне.

В снегу - багровое пятно. Недавно наступил восход.

Прекрасен был последний волк. Предательств не прощает тот.

Ну брат-сестра, пора ли вам понять, что думал тот койот?

ГОНЧАР

Нужны ли упёртость моя и харизма,

Когда забываю я важные мысли,

Когда на Земле мне живётся непросто -

Легко разрываются хрупкие кости,

Легко разрывается давняя дружба,

Противны улыбки и люди мне чужды -

Не верю в надежду и светлое сущее,

Родная ответь мне, есть ли у нас будущее?

За мною - беда, лишенья и хаос.

Я сам из построил и сам теперь каюсь.

Со мною - всё время, златые наряды,

А ты - впереди. Но со мною ли рядом?

Нужны ли учтивость моя, остроумие,

Когда слышу песни про праздники буйные,

Когда слышу сказки про торжества нудные?

Тебе говорить очень больно и трудно.

Что мне остаётся, когда тебе страшно?

Ставлю время на паузу - остальное не важно.

Твой тембр, теперь очень ясный и звучный,

Мне скажет, родная, есть ли у нас будущее.

"Жил старый гончар на мощёной равнине.

Давно позабыл он о лепке из глины.

Огонь для него - парадокс в руках мага,

А глина - то в будущем чаша иль брага,

Разбитые чаши - осколки прелюдий.

А я - его дочь. Замолчите. Вы - люди."

Мне ясно: со мною когда-то прощаясь,

Ты с такими речами ко мне обращалась

Затем, чтоб подальше я смог отойти,

Не стоя на общем нашем пути.

Нужны ли упёртость моя и харизма,

Когда забываю я скорые мысли?

Есть тёмное прошлое и светлое сущее,

Но есть ли, родная, надежда на будущее?

Жил старый гончар на мощёной равнине.

Давно позабыл он о лепке из глины.

Огонь для него - парадокс в руках мага,

А глина - то в будущем чаша иль брага,

Разбитые чаши - из много на век!

А я не пойму. Просто я человек.

"Ты правда так думаешь? Это же глупо!

Да, много с кем обошлася я грубо.

Тебе правда нужны доказательства вновь

Как сильна и преданна эта любовь?

Не к тебе обращалась я с речью такой,

А к людям, что были столь грубы со мной.

Наше сущее - здесь, то, что в будущем - рядом.

Не улетит никогда оно горем крылатым.

Жил старый гончар на корнях Иггдрасиля.

Давно уж стоит там святая могила.

А ты не так понял. Мы не люди. Забудь.

Ты нужен мне тем, кто ты есть. Просто будь!"

ЗАКОН МЁРТВЫХ

Солнце... Оно сводит меня с ума. Как растрёпанный крестьянин ранним утром нехотя встаёт на работу, я каждую ночь восстаю из могилы, собирая свои хрупкие кости. Я стар, я очень стар. Был бы ещё старше, если б остался в живых. Если б меня оставили в живых те, кто питался кровью моего счастья. Теперь все они лежат рядом со мной и занимаются тем же, чем и все мёртвые - кормят людей страхами в надежде хоть на день продлить своё отнюдь никому не нужное скудное былое существование. Но все мы скоро исчезнем, и лишь кривые кресты над нашими головами будут помнить каждого: тех, кто уснул с бесчестным грехом в душе, кто от древности своих лет, и кто был лишён своего единственного права - на жизнь, как это было со мной.

Она сидела на краю Земли. Ещё не живая, я - уже не мёртвый. Это было то состояние, когда все заблудшие сознания встречаются в самом конце всего, что дышит болью разрушений и сладостью любви. Своим единственным вопросом, проще которого, казалось, и не может существовать, она ударила меня в самый центр моего нематериального сердца:

-Зачем ты здесь?

Как и почти всегда при жизни, я предпочёл не отвечать на поставленный вопрос, смягчив удар:

-У людей я олицетворяю смерть.

-А я - солнце.

Больнее мне не было даже при непланировавшейся встрече с тем деревянным крестом над моей головой. Я стоял прямо перед мучительным солнцем - ненавистным врагом моей горькой души. Стоит ей обернуться, и её разрезанные тёмным зрачком, пылающие ядовитой болью для мертвецов очи прожгут мою душу, лишая зрения, как я постепенно лишался всего, что было у живого. Но она не могла обернуться, я это знал. Мы были вкопаны в эту жёсткую землю, где не имели глаз.

-Зачем ты здесь?

Солнце прожигало всё даже без зрения. Я не мог ответить ей "зачем", но мог - "почему". Да я умер, и все живые люди забыли об этом. Я почти успел написать своё имя крупными буквами на потёртом учебнике истории каждого ребёнка, но меня задавили. Но зачем... И я ответил ей тогда язвительным тоном:

-Чтобы солнце могло нещадно палить на одного мёртвого больше.

-Но солнце тоже умрёт.

-Неправда. К сожалению, оно нематериально.

-Даже нематериальное умирает. Как, например, память о тебе.

Как жестоко я ошибся, думая, что у боли есть предел. Я чувствовал, что после трёх моих реплик разговор затягивался. Я не ощущал смерть так близко даже в минуты своей внезапно нахлынувшей славы. Она была так глупа, что задавала вопросы, на которых клеймо гласило: им суждено всегда быть без ответов. У любой души - свободной или неприкаянной - есть такие вопросы, но иные не желают впустую сотрясать воздух, а иные из страха молчат. Всегда это вечно, то, что никогда не умирает, также как моя память, оно может прятаться, пропадать, но возвращается вместе с утренним солнцем, принуждающим крестьянина заниматься ненавистной работой и провожающим мёртвых под свои кресты. Солнце это всегда.

Я каждую ночь восстаю из могилы и собираю хрупкие кости, чтобы горьким утром вновь рассыпаться на тысячи невидимых осколков, у каждого из которых - свои жалобы. На самом деле, мёртвым ведь многого не надо, главное - ночь потемнее и знание, что враги получили по заслугам.

-Почему ты так боишься солнца?

-Я сам не пробовал и не хочу, но, завидев мертвеца - будь он в любом обличье - оно выедает из него сознание, отправляя его в людские сны - голодные и ужасные, и по следам его тусклой ауры находит сначала первый крест, потом второй, и даже невозможно представить хоть малую часть того ужаса, что постигнет невинных людей и неприкасаемых мертвецов. Последние станут живее живых и... Мне нельзя ему показываться.

-Кто это тебе сказал?

-Так гласит Закон мёртвых - единственное наше правило. Оно нерушимо, как наша вера в карму, и свято, как те кресты-маяки над нашими головами.

С тех пор солнце замолчало навсегда. Мёртвые стали живее живых, и ему не с кем больше было играться. Я построил плотную стену из костей между мирами живых и мертвецов. Почему я? Мне не дали сделать сего при жизни, но сила моей цели была опасней солнечных очей. "Зачем?" - вопрос без ответа. Если кто из людей и скажет, что существуют незримые духи, шепчущие сны по ночам, то он куда старше безумной луны, а то и всего нематериального, раз его сознание помнит золотое время правления жестокого солнца. А я - предатель мёртвых и спаситель людей - ушёл вместе со снами в племя луны, оставив лишь витиеватый след ауры Закона мёртвых и ветхий, но отрезвляющий крест над своей головой.

ФОРМУЛА ДОЖДЯ

Приходи ещё, приходи ко мне,

И не важно, что думают о тебе.

Открываю дверь и счастьем дышу.

Спасибо за визит, я тебе напишу.

Я вижу тебя при свете Луны

Или Солнца, словно это прекрасные сны.

Солнечный диск в золотистой канве.

Я иду босиком по мокрой траве.

Я никогда не уйду далеко,

Хоть буду низко иль высоко,

Но всегда в объятьях твоих, мой Дождь,

Мой друг, мой король, мой Вождь.

Ощущаю твои объятья влажные,

Для нас обоих такие важные,

Поцелуи в шею, в щёки и в нос,

Мой Ливень, Август, Сенокос.

Приходи ко мне - целиком твоя.

Прилетаешь ночью, во тьму маня.

Ты в субботу утром стучишь по крыше.

Размыкаю веки, твой шёпот слыша.

Идеальны мои разговоры с тобой,

Ты приводишь радугу за собой.

Ты влюбляешь в себя моё сердце, шутя,

Приходи ещё. Заходи, не стуча.

Ты мягко кладёшь руку мне на плечо.

Спасибо за визит, приходи ещё.

Я сама побегу к тебе прямо сейчас,

И не важно, что думают люди о нас.

Приходи ещё, приходи ко мне,

Забирай моё сердце себе.