Жизнь и сновидения - страницы одной и той же книги.
А. Шопенгауэр
Конкордатс считал, что суть - это жизненная сила, энергия. Но чтобы шпоры были частью сути... А с другой стороны, почему он их, действительно, никогда не снимает? Гремят, цепляются. Придя домой, он завалился в кресло и задрал ногу в ботфорте к лицу. Поискал, но не нашел никаких замков и зацепов. Шпора была вделана в сапог намертво, словно проросла из него. Тогда он принялся стаскивать сапог. Но тот словно пристыл к ноге. В какой-то момент Конкордатс испугался: а вдруг сапоги и есть его ноги? Вспомнились виденные ни раз у Иманэ Крыса и Мышка, которые, кажется, вовсе не имели человеческих лиц. Но мало-помалу с невероятными усилиями ступню удалось протащить сквозь узкое голенище и выдернуть наружу. Отдохнув, вытащил и другую ногу. Это удалось легче. Конкордатс, откинувшись на спинку, долго рассматривал пальцы на ногах, в первый раз задумавшись над тем, что никогда их прежде не видел... В этой жизни. А в той, прошлой?
Стоп, опять: прошлая, настоящая. Где он все-таки? Где!? Чистилище? Может быть. Молчащее сердце. Освобожденность от земного бремени. Ни забот о хлебе насущном, ни славы мирской. Но суета - та же самая. Только, если уж начистоту, на Чистилище не очень похоже. Например, много приходящих и мало уходящих. И знакомых никого. Вот почему Конкордатс здесь, а сэр Роэллан нет? Он что в кущи райские попал прямым ходом?
Теперь Сущий. Кто он? Дух? Человек, обладающий сверхъестественными способностями? Зачем ему вселяться в них? У каждого Сущего - свой адепт. Но слыхал он, что у некоторых их несколько. Но это пока не важно. Не похожи Сущие ни на светлого ни на темного. Зачем они приходят сюда? Любезничать и браниться? Нет, есть что-то такое, что непостижимо нам даже в момент озарения. Что-то сокровенное. Главный предмет, сокрытый от глаз осуществляемых. Об этом они говорят главным образом. Что-то хвалят, что-то ругают. Вот она вторая задача - узнать, что это.
Он прилег на лежак - без сапог было легко и приятно, - и почти сразу же заснул. Над ним нависло непривычно голубое небо, словно выгоревшее вокруг сияющего солнца и сгущающееся до синевы к горизонту. Конкордатс спал и вроде не спал. Будто смотрел сон со стороны. Он знал, что ему будет сниться... То, воспоминание, которое бодрствующий разум гнал прочь, замыкал в каких-то недоступных для восприятия глубинах. Но стоило этому сторожу ослабить бдительность, как вновь услужливо стелилась под ноги зеленая трава, притягивающая морды коней, и голубое, словно выбеленное жарой небо, накрывало его сверху.
Сон этот, тревожащий и мучающий время от времени, тем не менее был и желанным, поскольку содержал в себе то, что было мило и дорого его сердцу. Впереди до кромки дальнего леса зеленела открытая равнина, почти идеальная для конной атаки. Там на расстоянии трех полетов стрелы растягивались, разворачивались полукругом темные шеренги пехоты. А прямо против них - прикрывая фланг копейщикам, на небольшой возвышенности стояла конница. Яркие плюмажи, выровненные плащами силуэты всадников, частокол пик. В центре, Конкордатс отчетливо видел его, восседал на могучем своем Дориале сэр Роэллан. Судьбе было угодно свести их на этом поле, здесь, чтобы на глазах всего воинства наконец решился вопрос, кто из них! Здесь боевым оружием должна быть поставленная точка в их давнем и нескончаемом споре. Ибо нет благородней повода для победы, чем война, и нет более достойного повода для славы, чем победа в бою. Сэр Роэллан несомненно был переполнен такими же чувствами. Сейчас, сегодня все должно было решиться. Судьба распорядилась так, чтобы им выпал жребий встать друг против друга!
Конкордатсу неудержимо захотелось поприветствовать своего соперника, но расстояние было слишком велико для того, чтобы приличествующие моменту ритуальные движения не выглядели нелепо. И он сдержался. В гордой радости он оглядел свой отряд. Справа от него на горячем, как и сам хозяин, коне восседал барон Дюг - безудержный в бою и в пирушках. Кровь и вино будоражили его... Когда этого не было, он становился апатичен и сонлив. Сейчас же словно в предвкушении хорошей пьянки, барон был возбужден и нетерпелив. Да, он отличный рубака, но не очень надежный товарищ: опьянение вытворяло с ним недобрые штучки, и потому довериться ему в бою было бы непредусмотрительно, более того за ним следовало присматривать. Зато далее, в окружении ладных и молчаливых вассалов, словно скала, возвышался неподвижно граф Роджерс. Человек, для которого понятие "надо" являлась основой его непреклонности. Сэр Гонер и сер Картуен - два неразлучных друга, весельчаки и певуны, съехавшись, о чем-то весело разговаривали, совсем не обращая внимание на неприятельские приготовления. Возможно, обсуждали какую-то любовную интрижку. Слева юный Антор горячил коня. Ему хотелось выглядеть бывалым воином, и потому он прямил спину, задирал подбородок и хмурил брови. За ним был нужен глаз да глаз. И хотя подготовлен он был хорошо - Конкордатс сам ставил ему руку - первый бой есть первый бой. Но сегодня Конкордатсу будет не до опеки малыша, потому накануне он поручил это старому Боулису. Далее уже плохо различались малознакомые лица дальних вассалов и их военных слуг.
И вот прокричали рожки, и ряды пехоты дрогнули, пошли на сближение. Сколько ждать Конкордатсу сигнала к атаке - неизвестно. Перед битвой его величество потребовал от своих союзников и вассалов полного повиновения, о чем клялись они на распятии и оружии...
Глава 18
Когда душа видит сны, она - театр, актеры и аудитория.
Джозеф Аддисон
И неожиданно пошел этот привычный, терзавший его многократно сон по другой стезе. Вдруг стали меркнуть, теряя плотность, дали. Будто бы из картины, написанной на стекле, начали отваливаться в строго пропорциональном порядке мельчайшие частички краски. Изображение меркло, слабело, но оставалось в тех же контурах. Но сквозь картину стало проглядываться ранее не видимое, застилаемое. И показалось Конкордатсу, что за картиной сидит некто огромный и, приблизив лицо к стеклу, внимательно всматривается в этот мир. Конкордатс вдруг ясно увидел глаза с отливом синевы, отбрасываемой отсюда туда. Мир же этот стремительно растворялся, и Конкордатс понял, что вот-вот останется один на один с великаном. В какой-то момент Конкордатсу показалось, что в этих огромных глазах возникло удивление, потому что... великан увидел его. Они на мгновение встретились взглядами. Похоже для него это было так же неожиданно, как и для Конкордатса. Ужас охватил Конкордатса, бешено заколотилось сердце, он, не помня себя, привстал в стременах и метнул в нависающее лицо копье. Но в этот же момент мир погас окончательно, великан то ли пропал, то ли перестал быть видимым, и Конкордатс не понял, попал он или нет...
И еще одно странное событие произошло в этот момент, вернее за мгновенье до того, как он бросил копье: порыв горячего ветра обдал его. Конкордатс даже поначалу не заметил этого, ему просто показалось, что нарушилась какая-то последовательность в мире, что не случилось чего-то, что непременно должно было случиться. И только спустя несколько секунд он понял: не произошло озарения! До этого не было никогда, чтобы начавшись, оно не прошло все свои фазы. И с этим пониманием Конкордатс проснулся. Он долго лежал без движения, переживая вновь все моменты яркого волнующего сновидения. Сон сохранился в памяти во всех деталях. Он даже помнил, как билось во сне его сердце: и скорость, и тональность. Сейчас оно молчало, как и положено здесь. И эти глаза... Ему казалось, что они и сейчас смотрят на него. Из темноты.
Конкордатс не сомневался, что это были глаза Сущего. Он не сомневался, что, метнув копье, сорвал озарение. Это понимание и радовало, и тревожило. Но тревога не имела ничего общего со страхом. Прежде всего, потому, что глаза, смотревшие на него, не были глазами сверхсущества. Это были человеческие глаза. В них смешались удивление, растерянность и даже обида. Осознав это, Конкордатс вскочил на ноги и закричал во весь голос. Это был боевой клич и одновременно крик победителя. Наконец-то он не хитростью превозмог Сущего, а встретившись с ним лицом к лицу.
Если судить по рассказам, то у многих были встречи со своими Сущими, после которых они начинали, ну, скажем так, общаться. И, возможно, именно сон создает самые лучше условия для такого общения. Недаром Ерофеич не отмахнулся от Конкордатса, когда тот сказал, что видел Сущего во сне. Но их встреча была совсем не мирной.
Нет, он не станет с ним договариваться! Богоборчество! Впрочем, вспомнив глаза великана, он подумал, что 'богоборчество' - это слишком громко. Он хотел видеть меня воином, желает, чтобы я выражал его суть именно так: в боевых доспехах, с мечом в руках, потому что самому не хватает мужественности? Но я снял доспехи. Я изменился. Откуда взялась эта новая одежда, которую он носил уже не сколько дней, Конкордатс не знал. Но она висела в шкафу - не новая, но и не поношенная.
Потом, одевшись, он подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Никакого железа! Бархатный берет темно бардового цвета с огромным пышным пером, кожаная плотная куртка со стоячим воротом и широкими обшлагами. И на боку вместо тяжелого меча висела легкая шпага. Вот только сапоги и штаны остались те же. И шпоры никуда не делись. Вот зачем они нужны?
Глава 19
Женщина создана для того, чтобы ее любить, а не для того, чтобы ее понимать.
О. Уайльд
Иманэ, изящно облокотившись на белый мраморный столик, засыпанный яркими хризантемами, смотрела на Конкордатса, сложив ладони и подперев подбородок большими пальцами. Массивный тонкой резьбы мраморный вазон для цветов Конкордатс составил вниз, к ее ногам - чтобы не мешал смотреть на нее. Сегодня голубизна глаз ее подсвечивалась изнутри золотистым теплым маревом, смешивалась с ним и оттого в них преобладало зеленое. Они казались теплее и светились счастливой радостью. Это случалось нечасто. Что-то произошло. Но Конкордатс понимал, что с ним это происшествие никак не связано. Более того, оно не требовало его вмешательства. Здесь он не помощник...
Конкордатс сидел в трех шагах от нее в большом кожаном кресле, так не подходящему к сияющему к сияющему непостижимой голубоватой белизной комнате. Как клякса на тисненой розовой альбомной страничке. Зато оно очень шло Конкордатсу: мрачноватому массивному, несколько нелепому в своем несменяемом боевом облачении. В его позе, сочетающей подчеркнутую почтительность и свободную непринужденность человека, обладающего особым расположением хозяйки, ощущалась неукротимая мощь воина, однако не было той вызывающей, рельефной мужественности, к которой мало чувствителен противник, но так чувствительны женщины.
- Не обижал ли тебя вновь кто? - спросил он шутливо-сочувствующим голосом.
Она откинула голову и, коснувшись его теплым, но согретым мыслями о ком-то другом, взглядом, ответила весело:
- Кто же теперь осмелится?!
Это был такой хороший, полный скрытой благодарности и восхищения ответ, что Конкордатс внутренне просиял, и чтобы скрыть рвущийся наружу свет, опустил, как бы в полупоклоне голову. Но она тут же, по простоте душевной, сделала добавление, которое свело все сказанное на нет.
- Но, мне кажется, ко мне теперь стали меньше приходить...
Как вовремя он опустил голову, потому что, смотри он ей сейчас в глаза, вряд ли сумел бы скрыть горечь.
- Иманэ, тебе мало той толпы, которая ошивается день и ночь у твоего домена? - спросил он только и замолчал, потому что... Потому что и так уже сказал слишком много неприятного, а пришел совсем не для того. Нет не для того...
- Мало, - ответила она просто, не обидевшись на резкость тона и даже не возразив по поводу формулировок.
Он чуть было не сказал "Ну, извини, что навешал тогда этому зарвавшемуся бездельнику, повадившемуся ходить сюда для того, чтобы развлекать себя глупыми и наглыми шутками. И тому, который вел себя слишком панибратски и позволял себе фривольности, и тому, который пытался вести себя высокомерно-покровительственно, и уже не раз упомянутому хаму-монаху, и философу, не заметившему сразу, что рядом с тобой есть тот, чье присутствие позволяет высказываться, не заботясь о формулировках. И многим-многим другим..." Разве она виновата, что именно такая, а не другая? Что всех жалеет и привечает? Что поверженный обидчик ей ближе, чем повергший его защитник?
- Я думаю уехать, - сказал Конкордатс, сам удивляясь своим словам. Куда отсюда уедешь?
- Мне будет тебя не хватать, - ответила она грустно, не удивившись его словам и совершенно не интересуясь далеко ли и надолго ли. - Я тебя люблю.
Впрочем, это "люблю", хоть и приятно тронуло душу, но не обожгло, как в первый раз, когда он еще не знал истинного его смысла. Теперь он выслушал его с грустью, ибо любила она всех, даже тех, кто делал ей больно. От того, что Иманэ так легко отпустила его, Конкордас помрачнел. Но она не заметила перемены его настроения. Ее взгляд уже затуманился мыслями о чем-то...И тогда, он спросил: "Ты где?"
- Здесь, Конкордас, здесь. Не обращай внимания.
- Ты о ком-то грустишь?
- Нет. Это другое. Это совсем другое. Тебе нет причины для ревности. - Она улыбнулась чуть насмешливо.
- А разве я когда-нибудь говорил с тобой о любви? По-моему это ты о ней только и твердишь.
- О, нет, - засмеялась она, - конечно, не говорил! Ни-ко-гда! Так куда ты собрался? - Она вновь была рядом.
- Хочу навестить брата.
- У тебя есть клон? Ты не говорил... Давно?
- Я думаю, он старше меня.
- Вот как. Ты зайдешь попрощаться?
- А я что делаю? Именно прощаюсь...
- Ну тогда...
Она протянула руку, и он сделал шаг вперед, чтобы принять тонкие пальцы в свою ладонь, и уже склонил голову для поцелуя, но она обошла своей рукой его руку, обняла за шею и коснулась губами его щеки. А потом быстро протерла место поцелуя пальчиками.