Морковные дни

Очерк

Какое небо голубое! Отвратительно голубое. Клочья облаков просто гадкие. Омерзительно белые. Плюс наглая трава без малейших симптомов увядания. Соответствующая этому хмурость в наших душах.

Мы стояли и курили. Зарождался новый день. Саня раскачивал ногой урну. Дюха непрерывно покачивал головой. Миха плевал на землю каждые десять секунд. Мой друг коммерсант Сазонов гладил четырьмя пальцами тополь.

- Уж небо осенью дышало, - задекламировал вдруг Борян. Выждал паузу и закончил:

- Уж реже солнышко блистало.

Мы недоуменно посмотрели в его сторону.

- Погода, говорю, фуфло, - разъяснил Борян.

Все понимающе кивнули.

Был разгар сентября. Однако солнышко, вопреки Пушкину, блистало часто.

Мы ждали дождя. Безуспешно ждали уже две недели. А недели эти казались месяцами.

Один раз небо жестоко пошутило. Зря обнадежило. Собрались тучи. Что-то стало покрапывать. В массах распространился ликующий гул.

Но тут вышел директор. Он был почти взбешен. Он рявкнул:

- Давайте немного подождем!

Остановился в центре толпы и задрал голову. Все замолкли, предчувствуя нехорошее.

Директор распростер грудь навстречу тучам. Через тучи пробивалось солнце. Директор уставился солнцу прямо в глаза и не щурился.

Это было величественное зрелище. Прямо народная мистерия. Примерно шестьсот человек вместе с директором запрокинули головы. Запрокинули головы учащиеся. Мастера. Преподаватели. Завуч. Психолог. Завхоз. И даже водители автобусов покинули рабочие места, чтобы лично увидеть небесную картину.

Примерно шестьсот человек уповали на грозу. Жаждали бури, урагана или землетрясения. На худой конец, ливня. И только директор вожделел солнца. Голубого неба и белых облаков.

Битву с небом и электоратом выиграл директор. Это было ужасно. Несправедливо. Парадоксально. Глупо как факт. Но - факт!

Директор был человеком очень высокого роста. Выше остальных присутствующих. Значит, Богу оказалось легче всего услышать именно директорские молитвы.

Я задумался: а если бы это происходило лет сто назад? Его, вероятно, сочли бы колдуном. Пророком. А, чего доброго, и святым. Толпы зарыдали бы и повалились на колени.

Сегодня не так. Даже самые юные и малограмотные в чудеса не поверят. Юные и малограмотные, злобно ругаясь, поплелись к автобусам. Чудес не бывает, просто директор - козел!

Директора не любили. Вообще любить начальство здесь считалось моветоном. Любой директор - априори негодяй. В нашем же были еще и конкретные минусы. Смешная претенциозность. Смешная гордыня. Смешная требовательность. Он был смешон. И его постоянно обсмеивали.

Его самое безобидное прозвище - Жираф. Потому что голова у него маленькая. А туловище грузное. Остальные клички совершенно непечатные.

Директор часто выступал с речами. Темы выступлений были зловещие. Наше безалаберное отношение к учебе. Вред наркотиков. Добровольные финансовые взносы - святая обязанность каждого. В общем, сплошной негатив.

Только раз в год мы прослушивали сравнительно нейтральное обращение директора. В сентябре. Перед началом великих и ужасных сельскохозяйственных работ.

Директора всегда сопровождала завуч. Молчаливое, но злобное создание. Директор громогласно вещал, а завуч стояла рядом. Я долго не мог понять, зачем. А потом догадался. Когда директор заканчивал, она производила внушительный жест рукой. Мол, аплодисменты, дамы и господа! Шестьсот человек устраивали долгие и продолжительные овации. Не из почтения. Всего лишь из ненависти к покою. После вынужденной тишины хотелось неистовствовать.

Я многому научился в этом заведении. Постигать механизмы диалектики верхов и низов, скажем.

В этом году директор закончил спич оригинально:

- Итак, нас ждет морковь. А что такое морковь, друзья?

Это мне напомнило словоблудие Бендера в шахматном клубе. "Что такое, братья, дебют? А что такое, граждане, идея?"

- Что такое морковь? - повторил директор.

Казалось, он требует наших ботанических познаний. Ну, ему и ответили.

Кто-то из последних рядов огласил свое мнение. Это было крайне грубое слово. Абсолютно непечатное. Смысл тот, что морковь, дескать, - это ерунда.

Толпа разразилась бешеным восторженным хохотом. Директор остолбенел. Завуч так растерялась, что нечаянно произвела свой коронный жест. Незамедлительно последовали долгие и продолжительные овации. Занавес.

И уже две недели мы занимаемся тем, что собираем эту ерунду.

Подъехали автобусы. Целая вереница. Массы тут же облепили транспортные средства.

- Почему обратно столько автобусов не дают? - риторически вопросил Миха. - Там уже с ног валишься, а место хрен займешь!

- Основа директорского воспитания - законы Мерфи, - произнес я.

- Чё? - не понял Миха.

- Закон подлости, - объяснил Саня.

- А-а-а, - протянули все. - А при чем тут Эдди Мерфи?

Это был упрек мне. Беззлобный, но укор.

Мне нравилось озадачивать этих людей. Я чувствовал себя героем фильма. Романтические герои фильмов часто попадают в такие ситуации. Во многих случаях им, кроме зрителя, некому посочувствовать.

Зачем Остап Бендер постоянно растекается насмешливой мыслью по интеллектуальному древу? Обывателям не понять его иронических экивоков. Реминисценция из мировой культуры должна вызывать только недоумение обывателей. Но Бендер упорно разговаривает лишь так. Как будто его понимают! Ведь не понимают же! Ни пошлый дворянин Воробьянинов. Ни детдомовец Шура Балаганов. Ни алчный бродяга Паниковский. Никто.

Всё же спорадически хочется относиться к жизни этак играючи. Часто помогает. Становится легче.

А мероприятия типа принудительных сельскохозяйственных работ без улыбки воспринимать нельзя. Иначе можно свихнуться.

Едем в автобусе. Пока что не спится. Еще все разговорчивы. Особенно преподаватели. Они любят вспомнить молодость, когда есть повод.

- Я в теплицах ненавидела работать, - задумчиво говорит учительница химии. - А морковку копать даже нравилось.

- Вы тоже фазанку заканчивали? - интересуется Дюха.

- Нет, - улыбается химичка. - Я институт оканчивала.

- Ну, прикольно, блин! - качает головой Дюха. - Закончить институт, чтоб перейти в фазанку! На фига, спрашивается, эти вузы?

Один хлопец невозмутимо стал курить анашу, пуская дым в форточку. Пассажиры сразу распознали характерный знакомый аромат. Послышалось улюлюканье.

- Хватит курить там! - лениво заметил мастер, не оборачиваясь.

- Ага! - согласился парень и вручил косяк товарищу.

Другая радостная компания занялась синтезом морса и водки. Веселая фляжка гуляла по автобусу. Мастера притворялись, что клюют носом.

Подъезжаем. Выходим из транспорта. С ненавистью рассматриваем безграничные морковные поля. Работа предстоит адова.

Мастера спешно делят участки.

Это дело серьезное. Однажды некий шутник слегка передвинул колышек. Наверное, в пользу своей группы. В результате эта группа чрезвычайно быстро достигла середины поля. Соседняя группа, недоумевая, оставалась в хвосте. Когда жульничество разоблачили, две группы чуть не подрались. Мошенникам, конечно, велели помогать обманутым товарищам. Враги обменивались угрозами. Толчками. Но работали сообща. На вечер была забита стрелка. Ожидалось море крови. Но когда работа была закончена, планы изменились. Рознь сменилась переговорами насчет бухла. Милитаризм обернулся банальной пьянкой. Тусовка решила забиться в бар "Стрела".

Итак, мы встали на старт. Мастера считали учащихся. Завуч считала мастеров. Директор считал преподавателей.

Училище всегда работало полным составом. Некоторые, конечно, оставались в здании. Там всегда найдется, что делать. Но такой ход считался позорным. На работах отсутствовали только злосчастные горемыки. Парочка-другая жалких неудачников есть в каждой группе. Такие люди - единственные, для кого время сельхозработ - отрада. Для них это возможность лишний раз укрыться от издевательств. Жестокие личности на поле смогли бы выдумать многое. Например, закопать такого горемыку. Как Саида.

Жестокие персоны очень горевали без своих любимцев. Им оставалось глумиться только над своим рассудком. Прихлебывая из фляги либо затягиваясь травкой.

Но фляжки еще плотно закупорены. План еще не заколочен в бумагу. Надо хотя бы дождаться полудня. То есть обеда.

Подошли грузовики. Жестокие персоны ринулись к ним. Свысока взирать милее. Глядишь, как другие пачкаются в земле, а ты словно уже и не быдло.

Некоторые с юности привыкают залезать туда, где выше. Наверное, они - будущие карьеристы.

Я привычно стал таскать мешки к грузовикам. И одновременно наблюдать. Эпизоды из сельскохозяйственной жизни. Может, случится что-то новое? Вряд ли. Всё одно и то же. Надоело.

Вот Данилов и Кошанин. Данилов рвет морковь. Крупные экземпляры обрабатывает ножом. Данилов - умелец. Фигура обнаженной женщины выходит у него с легкостью. Увы, без головы, ног и рук. Нечто типа Венеры Милосской. Но и так - виртуозно.

- Кошанин! - зовет Данилов и бросает ему свое творение. - Ну как? Сто-шестьдесят-девяносто! Получилось, а?

Кошанин рассматривает скульптуру. Восхищается и кивает головой.

- Озабоченный ты! - апробирует Кошанин.

Данилов расплывается в самодовольной улыбке.

Сувениры от Данилова рады были получить многие. Некоторые даже поставили их в сервант.

Гляжу в другую сторону. Блондин и сварщик Рома пристает к очередной девушке. Увидев меня, он картинно поворачивается спиной, загораживая барышню.

Рома беспрестанно пребывал в роли ловеласа. Он ежедневно знакомился примерно с шестью девицами. В обстановке сбора урожая это число достигало тридцати.

Рома подходил к намеченной жертве и томно говорил:

- Дозвольте с вами ознакомиться!

Тут же представлял себя:

- Меня зовут Роман. Для женщин - Ромео. Для приятелей - Ромарио.

Приятели обычно стояли неподалеку. Их присутствие заставляло Ромарио держать марку. Рома подолгу беседовал с девушками. Его коронные темы - любовь и сварка. Девушек больше интересовало первое.

Нередко его спрашивали:

- А влюблялся ли ты?

Рома неизменно отвечал:

- Что вас интересует? Гувернантка или пионерский лагерь?

Приятели уважали Рому. В том числе, и наши общие с Ромой приятели. Я считал, что Рома этого не заслуживал. И обратил внимание приятелей на характерную деталь. А именно - Рома всегда обхаживал только дурнушек. Мягко говоря. Приятели сочли мое замечание резонным. Авторитет Ромы серьезно пошатнулся. Я приобрел врага.

Но и сейчас меня разобрало любопытство. На что сегодня покусился главный донжуан училища?

Я прошагал мимо и ужаснулся. Шуткам Ромео смеялась моя хорошая знакомая Ксюша. Наши взоры столкнулись. В ее глазах сверкнуло презрение. Я предпочел стушеваться.

Хотя разве я перед ней виноват? Нисколько. Мы просто играли в одном спектакле. В народном театре.

Режиссер был насмешливый и агрессивный. По ходу репетиции едкости доставались каждому актеру.

Тогда мы ставили Вампилова. "Прощание в июне". Роль Колесова исполнял я. Ксюша играла Таню.

Первая сцена. Знакомство с девушкой на остановке. Колесов не видит ее лица. Затем Таня поворачивается, и Колесов должен воскликнуть: "Ого!"

И это вот "Ого!" у меня не ладилось. Замечания режиссера были жесткие, но справедливые. "Не ори как идиот!" "Не выпячивай глаза!" "Я прошу восхищения, а не испуга!"

После одной моей интонации режиссер захохотал:

- Ну как ты это говоришь? У тебя "Ого!", как будто "Ах, знакомое лицо! Венерический диспансер! Вы ж там лежали!"

Я не выдержал и прыснул. Ксюша презрительно сверкнула на меня глазами. Я вздрогнул. Такой взгляд может напугать!

Однако дело не в том. Эта шутка проникла в училище. Ксюшу стали подкалывать. Она меня возненавидела.

На той репетиции мы были втроем. Я, Ксюша и режиссер. Я об этом не рассказывал. А кто рассказывал, не понимаю. Может, режиссер?

Я хотел с ней помириться. Втолковывал, что шутка задевает нас обоих. Что, стало быть, мы оба - пациенты венерического диспансера.

Короче, мы не примирились. Остались в числе жертв искусства.

Вдалеке наконец показались машины с обедом. Поле окатила волна ликования. Наш мастер Галина Юрьевна тщилась загородить собой приближавшуюся радость. Она кричала:

- Еще рано! Двенадцати покамест нет! Ройте, дорогие! Ройте морковь!

Галина Юрьевна перманентно делала замечания. Ее не слушались. Но вслушивались. Для смеха. В памяти Галины Юрьевны не удерживались даже тривиальные словесные штампы. Например, она могла сказать:

- Трофимов, закрой язык!

Призадумывалась на секунду и добавляла:

- Рот закрой тоже!

Галина Юрьевна не отличалась полезными для учащихся качествами. Наша группа завидовала другим однокашникам. У остальных групп мастера были заботливые и сострадательные. А Галина Юрьевна только всё путала и мешала нормальной деятельности. Личным примером она доказывала бесполезность существования всяких наставников. Мы серьезно полагали, что ее взяли работать из жалости.

Как-то на обратном пути сломался автобус. Мы отправились пешком. Отдельные граждане пошли распивать напитки в кустах. Некоторые легли поспать возле обочины. Галина Юрьевна донимала водителя.

Мы прошли несколько километров. После трудового дня это был своего рода подвиг.

Вдруг показался незнакомый автобус. Наших кто-то подобрал. Мы увидели рядом с шофером Галину Юрьевну и возликовали.

Однако Галина Юрьевна, казалось, вовсе не была рада. Она бешено замахала нам руками. Мол, убирайтесь с дороги! Мы чуть ли не в шутку посторонились. Автобус с яростью пронесся мимо, растрепав нам волосы. Он был наполовину пустой.

- Мастаня - крыса! - воскликнул Дюха.

- С-сука! - процедил Борян.

- Овца! - сплюнул Миха.

- В общем, зоологическая квинтэссенция! - подытожил я.

И даже мой товарищ коммерсант Сазонов грозно потряс рукой.

Конечно, автобус за нами все-таки отправили. Но Галина Юрьевна к тому времени уже лицезрела десятый сон. Если подобным людям вообще что-то снится.

На обед всегда бежали, едва завидев машины с продовольствием. Возражения Галины Юрьевны успеха не имели. Ее разве что плечом не толкали.

Порции были скудные. Зато всегда мясное. А доза питья вообще определялась размерами твоего личного сосуда.

Мы проводили разнообразные соревнования на эту тему. Например, кто принесет самую большую тару для чая. Здесь выиграл Саня. Он приволок лейку. Правда, отхлебывать ему было трудновато.

Мы сидели в траве. Упивались трапезой. Отпускали шуточки. Наслаждением было просто инертно валяться. Жизнь в такие моменты кажется прекрасной и удивительной.

Я проникался сочувствием к рабочему классу. Действительно, после физической работы хочется чего-то идиотского. Рухнуть на диван перед телевизором. Быть может, выпить чего-нибудь горячительного.

Конечно, прежде всего, уснуть. Но что-то ведь должно быть между работой и сном.

Я зажмуривался и мне грезился Лев Толстой с косой в руках.

Я открывал глаза и видел современных Платонов Каратаевых. Миха стучал вилкой по ржавой трубе. Саня рассказывал непристойные анекдоты. Дюха бросал камешки в проходящих знакомых. Мой друг коммерсант Сазонов закрыл один глаз. Вторым он приглядывал за недоеденной сосиской.

На служебной "Волге" проколесил директор. Каждый из нас посчитал своим долгом вымолвить ругательство.

На мастеров директорская "Волга" подействовала иначе. Они вскочили и принялись нас расталкивать. Мы с неохотой подчинялись. Некоторые пытались отползти в лес. Мастера думали, что они это всерьез, и бранились.

На сельхозработах много тунеядцев. Как и в учебном процессе. Для тунеядцев нет большой разницы между полем и училищем. На поле они заняты всё тем же. Тоскливой праздностью.

Один из таких страстотерпцев подошел ко мне. Я обстригал морковь.

- Слышь, братан, - произнес нуждающийся. - Дай тридцать рублей, не в падлу!

Я театрально посмотрел вокруг и ответил:

- Кажется, ларька здесь нет.

Парень занервничал:

- Надо, братан. Просто надо. Требуется, поэл?

Я снова вспомнил Бендера. И аналогичные обстоятельства, встретившиеся ему семьдесят лет назад.

Я протянул бедняге морковь.

Удивительно! Его реакция оказалась такой же, как у беспризорника двадцатых годов.

Откусив здоровенный кусок моркови, неимущий повторил:

- Тридцать рублей дай!

Я посоветовал ему начать торговлю очищенной морковью.

- Ее чистят? - ужаснулся он, сплевывая землю.

Но идея ему понравилась. Он соскабливал вящую часть моркови. Жалкие, но чистые остатки силился продать. Некоторые для хохмы покупали. Бросали ему мелочь. Купец нырял за монетами физиономией в грунт. Думаю, тридцать рублей он всё же наскреб.

Кстати, я очень не люблю морковь. Кажется, эта нелюбовь возникла именно тогда. Морковь там ели все. Беспрерывно и совершенно механически. Вместо жвачки. Непрестанно я слышал хруст. Он был повсюду. Некоторые даже, закуривая, продолжали грызть морковь. Кто-то еще и брал морковь домой.

Я убежден, что морковь отвратительна. Из-за моркови я не люблю плов. Суп, где она нарезана излишне толсто, мне противен. Когда люди говорят: "Держи хвост морковкой!", я содрогаюсь. И, пожалуйста, не рассказывайте о том, что бывает морковный сок. Тем более о вкусе и пользе моркови.

Короче говоря, морковь была убрана под вечер. Как всегда. Это очень скучно. И об этом почти нечего рассказывать. Есть просто готовность к интересным впечатлениям. И если этот потенциал не раскрывается, то я заглядываю в себя.

Подъехали автобусы. Их вдвое меньше, чем утренних. Об этом я уже говорил. И это неинтересно. Толкотня, давка, сутолока... Интересное можно заметить, только успокоившись.

На поле работало и множество девушек. Но в автобусы первыми лезут юноши. Почему так?

Хотя всё нормально. Здешний этикет. Дамы аккуратно зайдут следом. И сядут джентльменам на колени. Нижний мужской слой засеется верхним женским. Отчасти это даже красиво.

Некий местный джентльмен однажды переборщил с автобусным рыцарством. Он пытался уступить стоящей леди место. Но леди прекрасно знала этикет. Она не хотела садиться. Пока не сядет он, разумеется. А только джентльмен уселся, леди с радостью прыгнула ему на колени. Обычай.

И вот джентльмены карабкаются, работая локтями. Ведь кавалеров больше, чем дамочек. Многие кавалеры вынуждены будут стоять.

В этот день мне повезло. Я и мой друг коммерсант Сазонов благополучно пришвартовались. Я осмотрелся. Мужской пласт накрыл все сиденья. Оставшиеся парни были разочарованы. Шутники сделали вид, что и они хотят присесть на колени товарищам. Вместе с дамами. Конечно, только в порядке робкого гаерства. Юноше, у которого бы заподозрили альтернативную сексуальную ориентацию, тут не выжить.

Стали заходить преподавательницы. Они застенчиво хихикали и тоже пробовали разместиться на коленях своих учеников.

Один парень зазевался. Его тут же оседлала Галина Юрьевна. Даже этому несчастному она высказывала замечания. "Трофимов, держи меня!" "Трофимов, не спи!" "Трофимов, сдвинь бедра!"

Я посмотрел в окно. Старые приевшиеся мысли. Они вновь со мной. Что это за мир вокруг нас? Он и называется белым светом? А кто же я на этом белом свете? Почему я сейчас нахожусь именно в этом автобусе? И так далее.

Однажды какой-то молодчик проснулся в автобусе на середине дороги. Пробудился и громко спросил:

- Куда меня везут?

Это прозвучало совершенно непритворно. И произвело жуткое впечатление.

Мои раздумья прервала ожидаемая девушка. Очень миловидная. Подруги толкнули ее мне на колени. И сами приземлились неподалеку.

- Здравствуйте! - вежливо сказал я барышне.

- Привет! - улыбнулась она.

- Вам удобно? - интересуюсь я.

- Не выкай мне, - говорит она. - Я тебе не учительница.

- Извини, - соглашаюсь я.

- У тебя лицо грязное, - замечает она. - Вытри.

- Ерунда! - отмахиваюсь я. - Зачем?

- Тебе ж еще по городу идти! - удивляется она.

- После такого дня мне уже всё без разницы! - говорю. - Я даже испытываю некоторую гордость за такое чумазое лицо. Чувствую себя образцовым рабочим парнем. Стахановцем. Когда я возвращаюсь после этих работ, то ощущаю некую свою значимость. Революционно-коммунистическую. Увижу человека в костюме - сразу хочется гаркнуть: "Эй, интеллигенция! Посторонись!"

- Как-то необычно разговариваешь! - вскинула брови девушка. - В ПТУ обучаешься?

- Ну да! - смущенно произнес я. - Помогите Тупице Устроиться! Только сейчас это иногда называют профессиональным лицеем. Но все равно - я пэтэушник. Рафинированный, но пэтэушник.

- Да уж! - засмеялась она. - Ты действительно совсем рафинированный!

- Поразительно! - воскликнул я. - Извини, что осведомляюсь, но ты правда знаешь слово "рафинированный"? Эту мою реплику обычно не понимают. Например, говорят: "И что у тебя общего с маслом?"

- Думаешь, ты один здесь ученый? - иронично спрашивает барышня. - А лицей - это вовсе не ПТУ!

- Возможно, - киваю я. - До сих пор не могу уразуметь одну вещь. Кого во мне больше: Пушкина или Шарикова? Ты не подскажешь?

- Александр Сергеевич напоминает мне пуделя, - задумчиво изрекла она. - Какая профессия у тебя?

- Программист, - ответил я.

- Это звучит гордо! - с радостью окончила девушка. - Ну и как? - овладел программированием?

- Нет, - честно признаюсь я. - И не смейся. Есть и более потешные случаи. Мой друг Сазонов - он вообще коммерсант. Сазонов! - двигаю я локтем. - Расскажи девушке: овладел ты коммерцией?

Мой друг Сазонов не ответил. Ему было тяжело. Ему досталась очень полная барышня.

- Ну, а ты? - обращаюсь к своей подопечной. - Что же здесь делает такая умница? Где имеете честь учиться? Полагаю, что-нибудь интеллектуальное? Педагогический колледж? Или кулинарный техникум?

Она молчала.

- У нас родственные души, - осмелился заметить я.

Прежде я не беседовал с девушками в таких обстоятельствах. Но уже задумывался, что таким образом можно выгодно спознаться. То есть не исключено, что знакомство в этой комической ситуации разовьется до многого. И даже очень многого. Как знать, может, и до брачного венца.

У такой супружеской четы будут интересоваться:

- А как вы познакомились?

И муж, к примеру, скажет:

- Да так. Она просто села мне на колени.

Мы разговаривали с ней всю дорогу. Вдруг она торопливо сошла. На первой же остановке в городе. Я даже не узнал ее имени. Не говоря уже о телефоне. Не спросил элементарных вещей. Но разве должен был?

В этом сезоне мы больше не увиделись. И вообще не увиделись.

Сейчас мне уже кажется, что этого не было. Что это приснилось мне в автобусе. На пути домой. Что такой девушки вовсе не существовало. Что я в тот день крепко почивал, роняя голову на Сазонова.

Я сдал на тройки выпускные экзамены. И подал документы на факультет журналистики.

Я решил, что не буду программистом. Не буду пролетарием. И не буду пэтэушником. Даже рафинированным.

Я захотел стать гуманитарием. Интеллигентом. Работником умственной деятельности.

Только поэтому данный очерк и был написан.