Прихожу я как-то к корешу - чуваку Мишке. Мишка сидит на полу и ажно рыдает.

- Ах, ты, - говорю, - растуды тебя в качель! Чего ж приключилось?

А Мишка бакланит:

- Потерял я сапожище жёнин.

Я бакланю:

- Чего за фиговина этакая? Енто как возможно цельный сапог посеять?! Ворона ты, - говорю, - чёрти какая!

А Мишка, того, упрямится.

- Я, - базарит, - может, выпимши. И я, может, не наблюдаю, украл ли мой предыдущий собутыльник обувную принадлежность или же я её просто по пьяни не вижу.

- А дело-то, - базарю я, - собственно, товарищ, кореш ты мой, Мишка, в чём? Ежели сапог здеся, хуй он будет у твово собутыльника, а ежели нету его, знама, козёл твой ентот сотоварищ.

А Мишка продолжает хуйню нести:

- Я, - говорит, - охуеваю ажно от твоих ентих слов. Ты заглянь в жёнину комнатуху и поглядь, каково там всё в говне после пьянства сегодняшнего-вчерашнего. Жена, бляха муха, вернётся чичас, с секунды на минуту, из зарубежной командировки, а я, блядь такая, драгоценный кожный матерьял просрал. Она меня, может, убъёт и на куски порежет.

Ну, бреду я в гостиную мишкиной жены, а тама - матерь пресвятая! - всё воистину в говне: пух и перья, очки, доски, караул! Драка, видать, произошла - будь здоров, бля! А на люстре экий-то, довоенного производства сапог болтается, ваньку валяет.

Я говорю:

- Ах, ты, - говорю, - сраный Мишка! Вот же дерьмовый твой обувной эскиз. А ты ваньку валяешь чего-то!.. Бери его с люстры и хоть щас снова напивайся.

А Мишка, не будь дурак, бакланит:

- Так это, мля, первый. А второй где? А в манде! Хуй его теперь знает, где искать енту срань.

- Ну, - говорю я, - Мишка, я пойду, пожалуй. Вижу совсем ты, сукин кот, спиваешься! Иди ты, козёл, в баню! Помойся, протрезвей, и не пей уж хоть минут десять.

Совсем, видите, молодежь спивается. Пьёт, говорю, молодая поросль чересчур много. Так я и ушёл, прелюбезные товарищи, из мишкиного дома. Жду, пока сам придёт, авось с бутылкой.