Ивашкова Юлия : другие произведения.

Новый год в селе Сметанкино

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  1
   Вечером четвертого от тещиных именин дня Семен Семеныч Пуговкин сорвал в лотерею главный приз.
   Играть в лотерею было для него давнишней, детской еще, привычкой - когда зеленые билетики даже и не покупались специально, а их давала "в нагрузку" кассирша в книжном магазине. Надо сказать, что выигрыши в ту лотерею таки случались, чаще всего достоинством в рубль. Можно было протянуть свой билет в окошечко и сказать вежливо: "Юбилейный дайте, пожалуйста, если есть". Юбилейный, чаще всего, был, и приятно тяжелил сжатую ладонь до тех пор, пока не разменивался на товарный эквивалент в виде стакана семечек, кулечка леденцов и много газировки с сиропом.
   Слов "товарный эквивалент" юный Сеня не знал, но газировку с сиропом уважал очень.
   Покупка лотерейных билетов вошла в привычку, и, много позже, покинув родную Самару и вообще российские пределы в поисках загадочной и дразнящей блеском переливчатого оперенья синей птицы, Семен Семеныч билетики приобретать продолжал, еженедельно зачеркивая номера - когда самолично, а когда и, ленясь, через электронное нутро автомата.
   Проверял же билетики Семен Семеныч самолично, каждую среду, останавливаясь для этого у киоска при входе в контору.
   И вот, четвертого дня после тещиных именин он, водя пальцем по строчкам с зачеркнутыми квадратиками, обнаружил полное совпадение шести цифр из шести возможных.
   Раньше Семен Семенович неоднократно проигрывал такой момент в мечтах, и ему всегда казалось, что, буде такое везение выпадет на его долю, то он немедленно испытает прилив бурного счастья и щенячей слюнявой радости. Однако же этого не произошло, а случилось так, что лоб Семена Семеныча покрылся испариной, и то ли шляпа на его голове ужалась, то ли голова мгновенно разбухла, но появилось неприятное ощущение того, что шляпа мала и сильно жмет.
   Он еще раз - и после, для верности, еще два раза перечел столбики цифр и сверил номер тиража. Ошибки не было - Семен Семеныч выиграл приз, выражавшийся астрономической по понятиям даже очень богатого человека, суммой. А радость все не приходила, только в голове странно звенело, и в ней еще вертелся дурацкий, услышанный утром по радио, рекламный напев.
   День он отработал до конца, хотя и был несколько рассеян, и даже поймал себя пару раз на довольно серьезных ошибках. Вечером, прийдя домой, он отозвал в сторону пятнадцатилетнего сына.
   -Марик, подь сюда, есть мужской разговор.
   И они заперлись в "кабинете" - маленькой комнатушке с компьютером и парой книжных полок, которая получилась из разгораживания стеной просторной прежде спальни. Супруга Семена Семеновича Катя как раз заперлась в туалете с недавно пришедшим по почте детективом, так что беспрепятственная беседа на ближайшие полчаса была обеспечена.
   -Марик, старик, ты только не хипешись, - предупредил он сына, доставая из внутреннего кармана билет и сложенный в несколько раз газетный лист. -Тишину соблюдай. Баб мешать в дело не будем, пока не убедимся, что все - верняк.
   К бабам, помимо Кати, относились дочка Леночка и теща Зинаида Михайловна.
   По мере понимания глаза Марика разгорались зеленым огнем.
   -Ну ты, батя!, - только и повторял он. -Ну, ты!
   С Мариком же они и поехали получать чек. Семен Семеныч был человеком осторожным, поэтому на головы они надели большие бумажные мешки, и все папарацци остались с носом. То есть, сами папарацци были как раз необычайно довольны - не каждый день заснимешь человека с бумажным мешком на голове, но Семен Семеныч об этом не знал.
   Все эти дни на сердце у Семена Семеновича было неспокойно, его грызла какая-то смутная тревога, и особенно обострилась она на пороге банка, в который перечислялась его скромная зарплата компьютерщика средней руки, и в который он намеревался вложить, хотя бы для начала, выигранные деньги.
   Приход в банк был, пожалуй, самым триумфальным событием в жизни Семена Семеныча. С этим не могло сравниться ни вручение почетной грамоты за доблестную учебу перед строем соучеников в сине-белой парадной униформе, ни похвала командира в студотряде на утренней линейке, ни даже возгласы "Горько!" подвыпивших гостей на их с Катей свадьбе, а иных почестей в жизни Семен Семеныч и не удостоился - ни орденов, ни "Оскаров" получать ему как-то не довелось.
   Через десять минут после того, как он переступил порог банка, Семен Семеныч оказался в кабинете директора банка, о существовании которого прежде если и подозревал, то не задумывался. Директор заглядывал ему в глаза, сыпал комплименты и собственноручно наливал жидковатый горький кофе, по американской манере приготовленный в кофеварке.
   Семен Семеныч чувствовал себя невестой на выданье, поначалу смущался, а после осмелел, начал взглядывать из-под ресниц и почувствовал, что тревога отпускает его, наконец.
   Из банка он вышел с ворохом рекламных проспектов, телефонами финансовых советников и наконец-то появившимся чувством свалившегося на голову богатства.
   -Так... Вилла в Майами... Яхта... Дети - в Оксфорд. Или Кембридж? Ладно, с этим разберемся. - Катя загибала пальцы, глаза ее блестели. Десятилетняя Леночка рисовала платья на куклах Барби, которые - и куклы, и платья - можно теперь будет покупать оптом, ящиками, не считая. Марик вдохновенно обдумывал, какую же машину он хочет на День рождения - красный мерседес или же не менее красный БМВ.
   - И в отпуск! В отпуск на Гаваи!
   - Сень, ты что? - Катя, наконец, заметила, что муж молчалив и не участвует в строительстве грандиозных планов.
   Ты как и не рад?
   Семен Семенович и вправду был очень задумчив. После вопроса жены он кашлянул, медленно набрал воздуха в грудь и так же медленно сказал:
   - Да рад, конечно. Но прежде всяких гаваев и вообще прежде всего мы съездим в отпуск в Россию. В деревню, где мои бабушка с дедушкой жили. Я там лет двадцать не был. А может, двадцать пять.
   После сказанного он почувстовал, что его сверлят взглядом три пары недоуменных глаз.
   Сделав паузу, Семен Семенович повторил.
   - Мы едем на Новый год в село Сметанкино. Я позвоню Вовке Ерихову, попрошу его все устроить, он там близко, в райцентре живет. А ты, Кать, займись подарками - у него жена и две дочки, лет двенадцать-пятнадцать, наверное. И пусть только кто возразить попробует - останется надолго и без Гаваев, и без Мерседеса. Не говоря уже о Барби. Вопросы есть?
   Вопросов не было. Семья ошарашенно молчала, и под это молчание Семен Семенович, не дожидаясь громких протестов, развернулся и направился прямиком в спальню.
  2
   Телефонные переговоры с Вовкой Ериховым оказались плодотворны, и через некоторое время члены семейства Пуговкиных поцеловали Зинаиду Михайловну, облетели полземного шара на самолете, проспали ночь в купейном вагоне под перестук колес и напоследок протряслись несколько часов в допотопном автобусике с бензиновой отрыжкой и треугольной буквой "Л" на капоте.
   - Сколько лет, сколько зим, старик! Ерихов оказался плотным краснолицым богатырем в овчинном полушубке и собачьем треухе.
   - В жизни бы не подумал, что свидимся! Эх! Повидать родные места решил? Правильно, старик, правильно, родная земля-то тянет... Воздух у нас тут хороший, чистый...
   В подтверждение этим словам автобус, привезший Пуговкиных, задрожал всем своим металлическим телом, поднапрягся и громко пукнул черным густым выхлопом, пока пассажиры протаскивали по узким проходам свой багаж.
   -Старик, все сделал, как ты просил! Дом ваш теть Марина-то продала, но он стоит еще, живой, и зимой там не живет никто. Хозяева городские, они летом тут только бывают, дача это для них. Так они, слышь, все искали, кто бы им сторожил, за деньги, и так обрадовались, что есть кому жить, да еще и им самим заплатят! В прошлом году-то им зимой все стекла высадили, да напакостили внутри.
   -Я, слышь, Машку-то свою отвез туда вчера еще, печку протопить, да пыль протереть. Вы белье-одеяла взяли? Сейчас поедем, закупим еды вам, все, что надо, а дрова я тоже заказал, на неделе привезут. Да ты не говори никому, что из Америки, а то три шкуры сдерут, знаю я их!
   Бодрый говорок Ерихова вливался в одно ухо Семен Семеныча и выливался из другого, почти не задерживаясь внутри. Он оглядывался по сторонам, и странное чувство нереальности происходящего охватывало его. Автостанция районного центра была огорожена точно таким же забором, как и много лет назад, и точно такие же березки нависали над забором тонкими ветвями. И если бы не огромный рекламный плакат с дамой в бикини на главном здании, на том месте, где привычнее было бы видеть вождя с вытянутой в римском приветствии рукой, да если бы не залепленная объявлениями будка, за стеклами которой поблескивали бутылки с алкоголем разных, на неискушенный взгляд, сортов, то можно было бы подумать, что он попал прямиком в прошлое - лет на двадцать назад. Или на двадцать пять.
   Ерихов складывал в "Газель", которой спокойно пользовался по праву работы, пакеты с подарками, и говорил, говорил, а Семен Семеныч не слушал, а все рассматривал забор, деревца, проходящих мимо людей, все вдыхал воздух, который, казалось ему, имел какой-то особенный, совершенно отличный от американского, запах, и только иногда отвечал коротко на какую-нибудь выхваченную из Ериховского монолога фразу.
   - Конечно, отметим, как не отметить... Еще как помню... Да, да, обязательно... Непременно!
   Леночка прыгала нa месте, дергая Катю за рукав и постоянно спрашивая: "Мам, а Барби здесь есть? А когда я была маленькая, они здесь были? А у меня была?"; Катя выглядела измученной и несчастной, а Марик поглядывал вокруг свысока, с небрежным чувством превосходства молодого человека, осознавшего, что только он, похоже, во всем целом свете и разбирается в жизни.
   Багаж и подарки были, наконец, уложены, и "Шкода" тронулась с места. По пути они сделали несколько остановок, закупив все необходимое для зимнего отпуска в деревне.
   В машине семейство Пуговкиных сморило, и только Семен Семеныч не спал, а смотрел сквозь стекло на мелькавшие, присыпанные снегом дервья - село Сметанкино было довольно далеко от райцентра, и хорошо еще, что за последнюю неделю ни разу не выпал снег, иначе неизвестно, как скоро бы им удалось добраться до места.
   В село они въехали, когда уже стемнело, и Семен Семеныч так и не смог понять, изменилось ли Сметанкино со времен его детских воспоминаний, и, если да, то насколько. Машина остановилась у двора большого темного дома, два окошка, впрочем, светились, и из трубы шел дым. Дом стоял на самом краю села, он даже как бы съехал с улицы и обосновался особняком, вдали от всего. За забором начинались кусты, а потом и редкие деревья. Дом выглядел дозорным на границе между людьми и лесом.
   Он был построен в незапамятные времена, на большую богатую семью, имел два этажа и кухня с печкой располагалась внизу, на первом. Каким образом ему удалось уцелеть в разные стесненные годы - история долгая и непростая. Пришлось ему послужить в разные годы и военным штабом, и избой-читальней, и домом местного важного начальника. Так или иначе, в те годы, когда от многих домов просто отрубали лишку, чтобы хозяева их не казались очень уж зажиточными, этот дом уцелел, его не рушили и не укорачивали, в нем делали ремонт и выкуривали из стен жучков.
  Его строили с любовью и на века, и назначение свое он выполнил - был уже стар, но еще крепок, и вполне мог послужить еще одному поколению хозяев.
   К крыльцу вела маленькая, слабо утоптанная тропинка, у калитки лежала груда дров, а остальной двор был покрыт ровным белым снегом.
   -Боже мой! - сказала Катя. -Боже мой!
   Жена Ерихова, веселая полная женщина, провела их по дому, улыбаясь, объяснила, где лежат разные необходимые вещи.
   -Печку-то как протопите, заслонку не забудьте открыть, не то угорите! Золу вот в это ведро выгребайте, там за домом яма для золы, увидите. Вот мы вам мешок картошки привезли, наша картошка-то, хорошая, а молоко можно у бабы Люси брать, за три дома от вашего. Хлеб в магазине есть, рожки-мука тоже, да много, чего там есть, а чего там нету, так автобус в центр ходит каждый день.
  Я, что смогла, помыла, прибрала, если где пыль пропустила, не сердитесь. Дверь в сени плотно прикрывайте, чтобы не выстудить. Да, колодец в конце улицы, а вот ведра для воды".
   С каждой фразой лицо Кати становилось все мрачнее, а Марикова улыбка - все ироничнее. Леночка смотрела круглыми глазами, и только Семен Семеныч выглядел счастливым, и все трогал руками - и стены, и ведра, и печку бы потрогал, но она ревела огнем и было ясно, что трогать ее не стоит.
   Ерихов степенно взял деньги, повторил свое предупреждение - "Про Америку ни-ни! Скажи, что из... из Сибири приехал погреться!", и хохотнув над собственной шуткой, удалился вместе с супругой. Воцарилось тягостное молчание.
   Впрочем, Семен Семеныч разрушил это молчание довольно быстро.
   -Все очень просто, - сказал он, ласково улыбаясь. - кто хочет дуться - пусть дуется, и может даже пропустить ужин, это не страшно. как говаривала моя бабушка, "Губы толще - брюхо тоньше". Диета, значит. А кто соображает хоть немного, тот радостно воспримет маленькое зимнее приключение как вступление в солнечную миллионерскую жизнь. Миллионеры вообще страшные экстремалы. За возможность вот так встретить Новый год они бы устроили очередь с давкой и все ноги бы друг другу оттоптали. Кто будет следить за печкой?
   Леночка, конечно, вызвалась сразу, но тут Катя вышла из своей мрачной мины, как Снежная Королева из корки льда, и сказала, что это глупости, детей к огню пускать нельзя. И скоро на плите забулькала в одолженной кастрюльке картошка, раскраснелись от жары лица, а низенькие кровати в комнатках с низкими потолками украсились привезенными пестрыми, в деревенском стиле, простынями и одеялами.
   Вскоре семейство поужинало, все по очереди сполоснули лица из краника над раковиной (воду в бак над краником заливали из ведра, и сливалось все тоже в ведро, стоявшее внизу), Катя три раза проверила, что печая заслонка открыта, и, значит, угар семье не грозит, и вскоре погас свет, и только мерное сопение раздавалось из комнат. Последним пошел спать Семен Семеныч. Он долго стоял на крыльце, и голова его шумела от воспоминаний.
  3
   И только когда и он уснул под пестрым покрывалом (а звонкое похрапывание не оставляло сомнений в том, что он действительно уснул), из неприметной щели в стене выползла крыса Брунгильда.
   Брунгильда жила в доме с незапамятных времен - с самого своего рождения. Жильцы в доме время от времени менялись, но всех их объединяла одна отвратительная черта - совершенно тупая и беспросветная нелюбовь к крысам. Жильцы заводили кошек, подмешивали отраву во вкусные сырные шарики и битое стекло в замазку для крысиных ходов. В борьбе с жильцами пали родители Брунгильды, родные и двоюродные дяди и тети, дедушки и бабушки, а также братья и сестры. Наверняка и самой Брунгильды давно не было бы в живых, кабы не ее острый ум, врожденная храбрость и обостренный нюх, позволявший учуять издалека не только лакомый кусочек, но и любую опасность. Кроме того, Брунгильда, в отличие от остального крысиного племени, которое досаждало Дому, прогрызая ходы и норы в его деревянном теле, сумела однажды принести ему неоспоримую пользу, даже спасти его от верной гибели. В чем именно заключался ее геройский поступок, она никому не рассказывала, и это осталось тайной, известной только ей - и Дому, потому что Дому известно абсолютно все, происходящее в его стенах. Дом заслуги не забыл, и, если остальному крысиному роду он не благоволил, то для Брунгильды сделал исключение, а, согласитесь, гораздо легче выжить в окружении врагов, если тебе помогают пол и стены. Брунгильда дожила до очень почтенных лет, но она была одинока, угрюма, и характер ее с ходом времени становился все хуже и хуже.
   Людей Брунгильда не любила большой и крепкой нелюбовью, нелюбовь эта иногда чуть утихала, иногда усиливалась в зависимости разных приходящих и уходящих обстоятельств, тайных, как и большая часть загадочной Брунгильдиной жизни.. В то же время, будучи существом необычайно умным, Брунгильда хорошо понимала, что от людей зависит многое - и теплые стены, и корки хлеба, поэтому она смиряла свои чувства и переносила существование людского племени как неизбежное зло.
   В эту зиму возникшие обстоятельства к любви не располагали, но, в то же время, зима стояла холодная, снежная, дом долгие месяцы был пуст и нетоплен, и Брунгильде приходилось дышать чаще, чем обычно, чтобы обогреть свои гнездо и постель собственным дыханием. А для теплого и частого дыхания ей нужна была пища, много пищи, за пищей же приходилось бегать по противному глубокому снегу в соседские дворы, со своими хозяевами, котами, и, что более важно - крысами. Конечно, Брунгильда за долгие годы приобрела репутацию сильного и храброго бойца, и соседские крысы в бой с ней вступать не спешили, но и счастливы ее приходу не были, особенно зимой, когда Брунгильда утаскивала у них из под носа лакомый кусочек. Тем более, что кусочки эти не валялись просто так, люди собирали их в мешки и корыта, на корм поросятам, и добыть их было не всегда просто. Последний визит к соседям прошел и вовсе неудачно - Брунгильда поленилась бежать далеко, и наведалась второй раз подряд в один и тот же дом, ближайший - к бабе Вере. Баба Вера была стара, жила одна, хозяйства большого не держала, и разжиться у нее было особенно нечем. Ее собственные крысы и то временами грызли такую неподходящую еду, как сырые морковь и репу из подпола, и сильно рассердились, увидев Брунгильду в своих владениях второй день подряд. Их предводитель Васюк, матерый детина со множеством шрамов, попросил Брунгильду со двора, вежливо, но с нажимом, и стало понятно, что, если она еще раз в ближайшее время покажется на территории Васюка, то репутацию бойца придется подтверждать вновь, а этого Брунгильде совсем не хотелось.
   Поэтому Брунгильда была в душе рада появлению в Доме людей. Конечно, обстоятельства препятствовали радости, поэтому высказать эту радость не было никакой возможности, и она осталась тайной, что, впрочем, было неудивительно - подумаешь, одной тайной больше, какая разница?
   Брунгильда долго прислушивалась к шуму, раздававшемуся сверху - топоту ног, бряканью печной дверцы и кочерги, скрипу старой деревянной мебели. Она дождалась, пока все утихло, и наступила полная тишина, потом для верности подождала еще, потом, на всякий случай, еще немножко, и только после этого тихо-тихо прокралась сквозь длинный лаз, неприметно выходящий наружу под кухонным столом.
   В кухне было темно, и спокойно, и, что очень важно - тепло. Брунгильда повела длинным подвижным носом. Нос ожил и затрепетал, принюхиваясь, завертелся, да так резво, что, казалось, вот-вот он спрыгнет со своего места на серой крысиной мордочке и поскачет по полу, туда, откуда доносились потоки восхитительных, дивных запахов. Запахов еды.
   Брунгильде и самой хотелось сорваться с места и броситься туда, куда звал ее нюх. Но, иди она на поводу у собственных носа и желудка, то не была бы она Брунгильдой, а, если учесть все возможные трудности жизни, то, скорее всего, она бы давно уже и не была вообще. Однако же она была, и вообще, и самой собой в частности, а потому, презрев и голодные спазмы в животе, и набегающую слюну, Брунгильда очень медленно и плавно, без суетливых движений, приблизилась к источникам соблазнительных запахов - к пакетам и сверткам, ворохом оставленным на полу.
   Бесстрашного разведчика и обыкновенную серую крысу роднит одно обстоятельство: для них обоих самое главное в жизни - это не оставить следов. Оставленный след равнозначен смертному приговору, ибо люди преследуют с одинаковой ненавистью и чужих лазутчиков, и крыс. Глупая неопытная крыса, найдя еду, не думает о последствиях, а вгрызается острыми зубами в первый же лакомый кусочек. На следующий день люди находят прогрызенный мешок или объеденный кусок пирога, и немедленно отправляются в магазины на поиски яду. Брунгильде это было хорошо известно. И поэтому давным-давно она поставила себе за правило прикасаться только к тому, что можно или полностью съесть на месте, или утащить к себе в нору. Вот и сейчас соблазнительные пакеты подверглись тщательной инспекции. С презрением были отвергнуты мешки с мукой, сахаром и солью. Картошка и лук тоже не произвели впечатления. Железные банки просто не представляли интереса. Зато потребовалось много выдержки, чтобы не откусить хоть немного нежной пахучей ветчины или дразнящего острым ароматом сыра.
   -Понаехали тут! - Ворчала Брунгильда, осторожно роясь в мешках со снедью. -Еды нормальной привезти не могли! Что это, скажите пожалуйста! Безобразие!
   Наконец ее поиски увенчались успехом. Длинная связка тоненьких сосисок, деликатных и скромных в своих целлофановых обертках, забытых под другими продуктами и не выставленных на мороз, оказалась тем, что надо. Совсем незначительное движение челюстями - и связка аккуратно укоротилась на несколько звеньев. Брунгильда удовлетворенно хмыкнула и победно удалилась с добычей, бурча что-то неодобрительное под нос. Ее возмущенное брюзжание не находило никакого отклика в теплой мягкой темноте кухни. Его слышал только Дом, но он молчал. Он еще не решил, как ему относиться к новым жильцам, и стоит ли как-то относиться к ним вообще.
  4
   Утро началось с неприятностей. Дом за ночь поостыл, и вылезать из-под теплых одеял совершенно не хотелось. Деревенские удобства, находившиеся во дворе, за домом, тоже не вызывали энтузиазма. Леночка капризно хлопала ресницами, а Марик отвернулся к стене и спина его выражала твердую решимость не подниматься с постели ни в коем случае, хотя бы и до самого вечера. Катя, печально вздыхая, вышла на кухню и остановилась перед печкой. Та ехидно щерилась дверкой, подперев бок огромной черной кочергой. Кате никогда в жизни не приходилось растапливать печь - она была городской девочкой, выросшей в доме с батареями, печку для разогрева которых всегда топил кто-то другой.
   Двумя пальчиками Катя приоткрыла дверку и заглянула внутрь. Внутри было черно и холодно. Катя схватила березовую чурку, лежавшую на полу рядом с печью и бросила ее в черный печной зев. В ответ ей в лицо взвилось облачко вчерашней золы.
   -Ах, так? - грозно спросила Катя.
   И в печное нутро полетело еще несколько поленьев. Печка возмущенно подавилась, но ответных действий не предприняла.
   Набив печку, Катя бросила внутрь кусочек скомканой газеты и поднесла к ней спичку. Краешек газеты занялся огнем.
   - То-то же! - и Катя вновь взялась за дверку. Дверка, однако, закрываться не захотела.
   Газета так и прогорела впустую, а из незакрывающейся дверки потянуло горьким дымом, который дают сырые дрова. Катя выгребла поленья на прикрепленный к полу у печки намертво большой железный лист и попыталась снова уложить из в топку, более аккуратно.
   Печь ухмылялась ехидно раззявленой черной топкой, и было видно, что ей ничуть не хочется помогать неумелой хозяйке.
   Так и нашел их через полчаса Семен Семеныч - чуть не плачущую Катю, всю перемазанную сажей - и пальцы, и щеки, и даже на носу была черная жирная полоса - и печь, подбоченившуюся приставленной к ее железному боку кочергой. Может, в другой момент Семен Семеныч и рассмеялся бы, а то и отпустил бы колкость, но вид жены, растерянной и смешной в этой черной угольной раскраске, неожиданно умилил его.
   "Ах ты, горожаночка моя!" - и он нежно чмокнул Катю в покрасневший и холодный кончик носа. "Смотри, я покажу, как. Это очень просто. Нам только нужна растопка. Берешь ножик, и чик - отщепляешь лучину".
   И через пять минут в печи ревел голодный огонь, а сама печь, будто и позабыв о недавнем бунте, зарумянилась бликами, бока ее разгорелись жаром, как щеки у молодицы на свидании с милым - сначала слегка и застенчиво, а потом пуще, и пуще, и уж не остановишь, а знай, поддавай топлива в топку!
   Катя отерла сажу со лба, и месила в широкой миске тесто для оладий, а Семен Семеныч громыхал в сумках в поисках пузатой банки с клубничным вареньем.
  
   Еще минут через пятнадцать в кухне образовалась Леночка, и начала учить Барби с розовыми ноготками рубить дрова алюминиевой вилкой, а когда запахло напропалую сдобным духом, и горка оладий выросла на тарелке, румяных, с хрустящим рубчиком на боках, то и Марик появился, как будто и не давал обета не вставать ни за что и никогда.
  
   Когда последние остатки варенья были вылизаны с донышек блюдец, Семен Семеныч распорядился: "Поели -теперь поработаем. Женщины моют посуду, мужчины рубят дрова и носят воду. А потом всей семьей лепим снеговика - ночью выпал мягкий снег, снеговик получится знатный".
   Снеговик и вправду получился на славу - все у него было на месте - нашлась и морковка для носа, и угольки для глаз, и детское ведерко вместо шапки. Лепя снеговика, все разохотились, и слепили еще и снежный домик, и накидали лопатами горку для Леночки. Семен Семеныч горку полил водой - не поленился для этого еще три раза подряд сходить на колодец, а потом порылся в сарае и вытащил оттуда на божий свет две пары маленьких деревянных лыж с брезентовыми полукружьями для ног.
   "Антиквариат!" - Восхитился Семен Семеныч. "На них, дочка, еще твоя тетя Марина ходила. Вот не думал, что сохранились... Завтра будешь учиться кататься".
   Тут как раз и кончился короткий зимний день, и Катя вновь колдовала над печкой, а в кастрюльке дымился незатейливый суп из тушенки и макарон, который показался однако же всем необычайно вкусным.
   После ужина Семен Семеныч сказал: "А ведь Новый год уже не за горами. Игрушки в этом году клеим сами!"
   Семейство уже ничему не удивлялось, а только молча наблюдало, как из очередного ящика появляются на свет баночки с клеем, ножницы, листы золотистой бумаги... "Ой, а я знаю, как цепи клеить!", - неуверенно произнесла Катя. и следующий час все, включая перемазавшуюся клеем куклу Барби, клеили цепи, а Марик клеил исключительно ленты Мебиуса, украшая их вырезанными из золотой и серебряной бумаги символами беконечности.
  5
   А еще через несколько часов, когда утомленное семейство мирно посапывало и похрапывало вразнобой, в сердце дома - на кухне - состоялся совет.
   - А что, ничего себе жильцы, хозяйственные, - проскрипел буфет. - Вон сколько добра в меня положили, давно такого не было.
   - И не ленивые, - звякнули дужками ведра, отчего вода в них пошла кругами. - Воды сколько натаскали!
   - Хозяйка-то не очень, неумеха, - высказала свои сомнения печь. -Огонь развести, и то толком не может. Зато хозяин... Эх! - и прищелкнула недогоревшим до конца угольком, как языком.
   -Брунгильда! - после некоторого молчания прогудел Дом. -Что скажешь?
   -А я что? Я ничего, -пробурчала Брунгильда с набитым ртом. Она извлекла из мусорного ведра огрызок оладьи, пропитанный вареньем, и ей было сейчас не до дискуссий. -Жильцы как жильцы. Все они сначала хорошие, а потом раз - и мышьяку...
   В окошко что-то стукнуло, и, обернувшись, все увидели Снеговика. Он стучал в стекло носом-морковкой, отчего морковка с каждым ударом уходила все глубже в его шарообразную голову, и нос становился все короче и короче. Снеговик улубался во все свои угольки и радостно размахивал ветками-руками. Жильцов он явно одобрял.
   -Ну что ж, - подвел итоги Дом. -За последние пятнадцать лет эти люди - лучшие из всех, кто тут жил. К тому же хозяин - не чужой, вырос он здесь. Они нам подходят. Значит, дорогие, все должны постараться. Будем удерживать их здесь изо всех сил.
   -Эх, Петровича нет, - вздохнула со скрипом рассохшаяся дверь. -Он бы придумал, как.
   Петрович был домовой, проживший с Домом всю его долгую жизнь. В последние годы, когда не было в доме ни постоянных жильцов, ни живности (Брунгильда не в счет), он заскучал, затосковал, и почти все время проводил в гостях у кума, в соседней деревне. Там он находился и сейчас, и до весны, пока не стает снег, ждать его было нечего.
  6
   Утром Катя вышла на кухню, робея от предстоящего поединка с печью. Однако полено чуть ли не само прыгнуло ей в руки, гладкой стороной к ладошке, подставив под нож бок, с которого легче всего было стесать лучину. Щепочки откалывались легко, с веселым треском, и только печь немного покочевряжилась, звякнув дверцей так, что каждый мог бы легко расслышать в этом звуке ироничное одолжение - "Нате, пожалуйста!", но, поймав на себе тяжелый взгляд Дома, и печь присмирела, раскрыла зев и еле слышно вздохнула - достаточно для того, чтобы подпитать огонь, вызванный к жизни непривычными к деревенскому хозяйству Катиными руками.
   Зимнее солнце сияло сквозь занавески, словно приглашая на прогулку, и после завтрака - жареная картошка с яичницей - семья высыпала во двор. Горка заледенела и сияла на солнце искристым зеркальцем, Снеговик стоял браво, с красным ведром, нахлобученым набекрень. Нос его стал заметно короче и задорно задрался вверх, но этого, кажется, никто не заметил.
   На следующий день, когда оранжевое солнце, позевывая, лениво выкатилось из-за окружавшего деревню леса в промерзшие за ночь облака, все Пуговкины оказались ужасно заняты. Дел было невпроворот. Катя отправилась за покупками - к бабе Люсе за молоком и сметаной, а потом в магазин - за тем, что там найдется на полках. Марик нахлобучил на лоб пушистую собачью шапку и приготовился к нелегкой работе водоноса - воды нужно было много, и для стирки, и для уборки. Семен Семеныч же отправился в центр - сказал, заказать дровишек, а на самом деле - посмотреть на людей, пройтись по улицам, еще раз сравнить увиденное с воспоминаниями детства.
   И только Леночка осталась не при деле. Она покормила Барби, и положила заношеные кукольные одежки в замочку - большое корыто с мыльной водой, где уже мокли одежда и постельное белье. Ей хотелось пойти с мамой, но та не взяла - снег глубокий, тропинки узкие. Леночка провалится в снег, наберет полные сапоги, и придется возвращаться домой с пол-дороги. Дома сидеть было скучно.
   Девочка вздохнула и влезла руками в рукава шубки, вытолкнув оттуда спрятанные шапку и шарф.
   Одежды было невероятно много - дурацкие теплые рейтузы, две пары носков, кофты... половину из того, что следовало надеть, Леночка засунула под лавку с обувью, и вышла во двор, туда, где, прислоненные к стене, стояли старенькие деревянные лыжи.
   Сначала у нее не получалось ничего - ноги в лыжах скользили вперед-назад, а сама Леночка не продвигалась никуда, может, только немного назад. Потом она сообразила переносить тяжесть собственного тела - с пятки на носок, с ноги на другую - и дело пошло лучше. Она обошла весь двор, потом попробовала залезть на горку, но сразу упала.
   Снег за забором манил нетронутой белизной - только россыпь треугольных птичьих следов виднелась между торчащими из-под сугробов ветками.
   Девочка вздохнула от собственной храбрости и выехала сквозь боковую калитку к лесу.
   Занесенная снегом низина только издали казалась безжизненной. На кусте шиповника краснели подмороженые ягоды, а сам куст был окружен следами тех, кто прилетал из леса, чтобы полакомиться - мякотью или косточками под ней. Крохотная бурозубка с длинным носом выскочила на поверхность и пробежала мимо Леночки так внезапно, что та испугалась, впрочем, бурозубка испугалась еще сильнее (Для того, чтобы не умереть с голоду, она привыкла есть 120 раз в день, и сейчас как раз отправлялась на тридцать пятый завтрак к старому дубу, под корой которого было немало крепко уснувших лакомых жучков. Не каждый день по пути на завтрак встречаешь чудовищ, которые в тысячу раз больше тебя самой!).
   Снег, такой белый издалека, был покрыт точками и крестиками следов, обломанными веточками, кое-где - ворсинками пуха или меха. Все эти знаки говорили то о мирном добывании пищи, то о смертельной погоне, то о заботе о малышах, которым приспичило появиться на свет в суровое зимнее время. Впрочем, Леночка ничего этого не знала, ей просто нравилось смотреть на россыпь снежных самоцветов, на запутанные узоры из теней и следов. Она вообще многого не знала, например, того, что сквозь ветви деревьев недалекого леса за ней внимательно наблюдали.
   Чуть раздвинув ветви деревьев, за каждым движением девочки смотрела молодая женщина в голубовато-белых шубке и платке, одежда ее была без узоров, без опушки и без всяких украшений, если не считать тоненького серебряного полумесяца рожками вниз, что прикрывал лоб прямо под платком. Женщина была очень красива, но черные глаза ее и черные, почти сросшиеся брови на белом лбу вызывали чувство отталкивающее и неприятное. Была эта женщина - Ледяница.
  7
   Давным-давно, так давно, что никто и не разберет теперь, было это, или не было, Ледяница жила на свете совсем в других краях, носила совсем другие одежды - были у нее передник в красную клетку, кожаные сапожки и платья на шнуровке. И звали ее тогда совсем не так, а как - уже она и сама не помнила. Была она из семьи зажиточной - дом большой, во дворе птица всякая, и куры, и утки с гусями, в хлеву тоже не пусто - и тебе коровы, и овцы, о поросятах уж и говорить не приходится. И жить бы ей не тужить, но мешала ей радоваться каждому ясному дню необычайная жадность. Все казалось молодой женщине, что кто-то покушается на ее благополучие, что все вокруг хотят ее разорить и ввергнуть в бедность. Оттого была она подозрительна и никогда не смеялась.
   Однажды весной постучалась к ней в дом прохожая нищенка в худых обутках, обмотанная от холода всяким тряпьем.
   Хозяйка вышла на стук, отирая руки - она как раз доила корову в хлеву.
   "Хозяюшка, будь ласка, дай хоть корочку хлеба, хоть кружечку молока", - попросила нищенка, - "Три дня во рту маковой росинки не было, совсем ослабла я".
   Хозяйка очень рассердилась на эту просьбу, затопала ногами, лицо ее налилось красным, и она закричала: "Я тут работаю день и ночь не покладая рук, сама иной раз не досплю, не доем, только бы хозяйство удержать без убытков. А такие, как ты не делают ничего, а только ходят и побираются по чужим домам! Убирайся прочь, ничего я тебе не дам!" И захлопнула ворота перед носом у побирушки. А та посмотрела на ворота печально и сказала тихим голосом странные слова: "Каков в приходе батюшка, таков и весь приход. Сердце твое на четверть обратилось в лед".
   Нищенка ушла, а над деревней поднялся холодный ветер, который поморозил всю раннюю рассаду, что была уже высажена на грядки.
   Время шло, наступило необычно засушливое лето, стояла в тех местах страшная жара, трава просто сохла на корню. И в один из дней соседи молодой женщины то ли недоглядели за печью, то ли искру из трубки уронили в ненужном месте, однако занялся у соседей пожар, и погорело все хозяйство - и дом, и подворье, а сами они остались в том, в чем успели выбежать со двора. Поплакав над своей страшной судьбой, погорельцы постучались к соседке. "Соседушка, не обессудь, посмотри, какая страшная беда приключилась с нами! Может, что есть у тебя из ненужной одежды - твоей ли, мужа ли, не отдашь ли нам, чтобы было в чем добраться до дальней родни?"
   Очень рассердилась на эти речи хозяйка. Уперла руки в боки и закричала: "Еще чего! Вы по растяпистости своей сами спалили свое имение, а теперь еще и наглость имеете попрошайничать! Страшно подумать, что было бы, если бы искры с вашего двора долетели до моего! Вы и меня могли сжечь! Убирайтесь вон!" И захлопнула дверь. Тут же налетели, откуда ни возьмись, черные тучи, но вместо дождя, которого так ждали, посыпался из туч град, и побил те посевы, что не успели засохнуть, а в тучах все как будто кто-то шептал тихим голосом: "Глухого добру не научишь, ученье ему не идет. Сердце твое вполовину уже обратилось в лед".
   Время шло, и наступила осень. Люди в деревне собрали то, что осталось от урожая, но осталось совсем немного, почти никому нечего было продавать, хорошо, если оставалось самим что есть, да чем скот кормить. У нашей же хозяйки дела шли лучше, чем у всех - и посевов у нее было больше, и управиться с засухой она умела лучше других, хорошая она была хозяйка, что там говорить.
   И вот как-то вечером приехала навестить ее из соседней деревни мать мужа. После ужина завелся разговор, и свекровь попросила невестку: "Нам, невестушка, совсем тяжко пришлось. Как бы зимой голодать не пришлось. Не обессудь, хотим попроситься к тебе на зиму, чем сможем - поможем, не дай нам, старикам, с голоду опухнуть".
   Рассердилась невестка, и говорит: "Странные речи вы ведете. Вам бы о сыне позаботиться, да о внуках, а вы все о себе! Помощи с вас никакой, вы за своим-то хозяйством не углядели, все проворонили, а в моем вам и подавно делать нечего. Еды нам и самим еле хватит, нет уж, лишние рты нам ни к чему!" И спровадила свекровь на ночь глядя восвояси.
   В ту же ночь неожиданно рано наступила зима, и к утру все поля и дороги оказались покрыты панцирем льда. Всю ночь завывала вьюга, и слышались в этом вое еле различимые слова: "Опомнись, опомнись, зима ведь настает! В сердце твоем только четверть осталась того, что не лед!"
   Зима эта и вправду была для многих очень несладкой, многие бедствовали, а в кое-какие семьи вошло и настоящее горе. но у нашей хозяйки все было вполне неплохо, и перед Рождеством она решила отправиться на ярмарку - продать по хорошей цене излишки зерна и мяса, или же выгодно обменять на то, что голодный народ понесет на рынок. Маленькая дочка хозяйки напросилась на ярмарку с матерью. Торговали они долго, пока не продали все до последнего зернышка, и торг был очень удачен. в конце дня, когда уже собирались они уезжать, девочка, которая устала и замерзла, попросила мать: "Матушка, ярмарки бывают так редко! Дозволь мне прокатиться разок на карусели и купить горячий пирожок!" Рассердилась мать на дочку, затопала ногами: "А ты что думала, когда со мной просилась, что труд - он легким бывает? Не баловаться мы ехали, а торговать. А ты теперь хочешь все наторгованное, заработанное мною на бирюльки спустить? Нет, не будет тебе ничего! Приедем домой - хлеба поешь!" Заплакала тут девочка горько-горько, и каждая слезинка ее на лету превращалась в белую снежинку. И снежинок этих стало так много, что поднялась метель, ни зги не было видно, и в метели слышались опять странные слова: "Уходи, Ледяница, уходи навсегда. Нет места в миру тем, чье сердце из льда!"
   А когда метель улеглась, то жадной женщины больше никто и никогда не видел. И, надо сказать, что в тех краях с тех много-много лет климат стоял мягкий и благодатный, и все, кто хоть немного трудился, собирали хороший урожай, и бедствовать уже никому не пришлось.
   А женщина эта превратилась в Ледяницу, и живет теперь там, где всегда мороз, потому что ледяному сердцу ее только на морозе и можно быть. Но никогда не бывает она счастлива, ходит она в зимние холода по миру, и все ищет маленьких девочек - может, потому, что напоминают они ей собственную давно потеряную дочь.
  8
   Ледяница смотрела из кустов на Леночку, не отрываясь, и черные глаза ее блестели странно. В руках у нее были зажаты красные ягоды шиповника, и она, когда девочка загляделась на пушистую гряду облаков, бросила ягоды на белый снег.
   Леночка заметила красную россыпь, и удивилась - кто рассыпал ягоды, пока она глазела на небо? Белка? Птица-клест? Она подъехала чуть поближе, неуклюже переставляя ноги на маленьких лыжах.
   "Ягоды-ягоды, кто вас рассыпал? я хочу Барби рассказать!"
   "А ты подойди поближе, я тебе все и расскажу. А ты уж Барби потом перескажешь", - донесся до нее нежный, похожий на перезвон колокольчиков, голос.
   Леночка подняла глаза на женщину в белых одеждах. "Ты кто? Снегурочка?"
   "Я - Ледяница". "Это такая Снегурочка?" "Да. Подойди, не бойся. Я дам тебе притронуться к моему месяцу!", - и Ледяница указала на серебряное украшение во лбу.
   Леночка подошла поближе, сняла с руки мохнатую варежку и притронулась пальцем к центру серебряной пластинки. И только она коснулась холодного металла, как глаза ее стали как сонные, нездешние, и девочка застыла на месте, как вкопаная.
   "Ах-ха-ха!", - раздался серебристый смех Ледяницы. - "Месяца моего захотела? Ах-ха-ха!" И с этим легким смехом исчезла она между деревьев.
   Леночкино исчезновение не осталось совершенно незамеченым. Снеговик, стоявший как раз посреди двора, прекрасно видел и ее круги вокруг горки, и то, как она выехала за калитку. Сначала он не придал этому значения, но время шло, а девочка все не возвращалась. Снеговик неуютно поежился. Не далее как позавчера Дом велел всем своим обитателям приглядывать за жильцами, и Снеговик, хоть и появился на свет совсем незадолго до этого, считал себя ответственным за них наравне со всеми.
   Прошло еще минут пятнадцать, и ему стало совсем не по себе. Ходьба обычно не входит в привычки снеговиков. То есть, они могут немного передвигаться - придвинулся же он той ночью к окну, чтобы участвовать в общей беседе - но это не ходьба, а, скорее, скольжение по снегу, и заниматься этим снеговики предпочитают ночью, когда никто не может их увидеть. Днем же передвигаться снеговикам не следует, и наш Снеговик знал это очень хорошо, однако же беспокойство и чувство долга понемногу перевесили запрет. Тихо-тихо Снеговик повернулся на своем широком основании в одну сторону, затем в другую. Сделать это оказалось нелегко, потому что снег смерзся, и Снеговику пришлось порвать ледяную корку, отчего по его телу прошли небольшие трещины. После того, как корка была разрушена, дело пошло легче, и минут за десять ему удалось проскользить почти до самой калитки, откуда ему стало видно и заснеженую низину, и кусты, и девочку, застывшую с вытянутой рукой. На снегу алела россыпь упавших ягод.
   Снеговик не знал, в чем дело, но почуял: беда. Пока он соображал, что же стоит делать дальше и в каком направлении скользить, на калитку вспорхнула вылетевшая из леса сорока, которая, как всем известно, приносит новости на своем хвосте.
   "Девочку не уберегли!",- затрещала горластая птица. "Ледяница ее и застудила! Еще немного - и обратится ребенок в чистый лед, в чистый лед!" И с этими словами сорока взмахнула крыльями и понеслась дальше, разносить ужасную весть.
   Снеговик от услышанного чуть не разорвался на двое - с одной стороны, ему хотелось быть рядом с Леночкой, хотя он точно знал, что не сможет ей помочь, с другой - надо было срочно доложить о произошедшем Дому. Дело в том, что Дом, хоть и имеет окна, которые людям кажутся глазами, однако ничего этими глазами увидеть не может. Окна - это не для Дома, это для людей. Дому не нужно никаких глаз, чтобы каждую сeкунду знать, что и где происходит в его глубинах, в каждом маленьком закутке. Иногда, если он достаточно стар, дом может знать и о том, что происходит во дворе. Но то, что происходит за границами двора, для любого дома - совершенная тайна, о которой он и не узнает, если никто ему не сообщит.
   От противоречивых порывов трещины в теле Снеговика углубились, и от нижнего, самого большого шара откололось несколько кусочков. Снеговик принял решение и заскользил к Дому. Но, видимо, что-то серьезно нарушилось в его теле, и при скольжении он начал терять все большие куски, а с ними и форму, прямо на глазах. Вот покосился на своем основании средний шар... Отломился кусок от правого бока, вместе с рукой-веткой... Съехало с головы и покатилось к забору красное ведерко...
   Снеговик скользил из последних сил. Все внутри него дрожало и сыпалось мелким снегом. Но об этом не думал. Он просто очень спешил.
   К тому моменту, когда он, наконец, припал к бревенчатой стене, он уже нисколько не походил на снеговика, а, скорее, напоминал рыхлый сугроб, в котором почему-то чернел, словно глаз, уголек. Слабея, он прошептал в теплую стену то, что услышал от Сороки, и рухнул бесформенной снежной кучей, изнутри которой выпала длинная морковка и выкатилась к центру двора.
   Дом нахмурился. Произошло нечто страшное и, может, необратимое, и сам Дом помочь беде не мог никак. "Брунгильда!" - рявкнул он так, что в шкафчике на кухне звякнула посуда.
   "А? Чего?" - Брунгильда высунула сонную недружелюбную морду из гнезда. Ей было совершенно некогда, но с Домом спорить было непринято.
   И всего через несколько секунд Брунгильда обнаружила, что скачет по глубокому снегу, который неприятно холодит ее теплое розовое брюхо, проникая под шерсть. Она добежала до девочки, которая застыла в нелепой позе, будто хотела дотянуться то ли до высокой ветки, то ли до невидимой звезды. Впрочем, Брунгильду интересовало совсем другое. Она ткнулась девочке в ногу своим мокрым подвижным носом, и нос сказал ей, что девочка замерзает, уже почти замерзла, но все же еще жива, и что если очень, очень поторопиться... Времени терять было нельзя ни секунды.
   Сама Брунгильда помочь была бессильна - она была очень мала по сравнению с Леночкой, и всего тепла ее маленького тельца не хватило бы на то, чтобы отогреть хотя бы одну ладошку. Но она знала, кто может помочь. Стремглав бросилась она назад, к Дому, в свою кладовку, и, под недоуменное молчание стен, вытащила из гнезда большую корку от недогрызенной Мариком сладкой булки. С этой-то коркой она и бросилась вновь на улицу, во двор, потом в соседний. В соседнем дворе ее уже поджидал Васюк. С нехорошим выражением морды он отделился совершенно бесшумно от стены и встал на пути. "Зачем пожаловала, соседушка?"
   Любые стратегические переговоры пойдут лучше, если дипломатические колеса смазать хорошим маслом. Слова "дипломатия" Брунгильда не знала, что не мешало ей вовсю использовать законы этой непростой для постижения науки. Сладкая корка вполне сошла за масло, а обещание других даров - очень, очень скоро - размягчила сердце настороженного соседа. Путь к сердцу лежит через желудок, и эта древняя истина подтверждает себя вновь и вновь.
   Васюк был не глуп, но все же не сразу понял, что именно от него требуется. По правде сказать, таких странных идей он еще не встречал в своей довольно длинной и полной приключениями жизни. Впрочем, хорошая оплата оправдывает самые странные задания, и не только у крыс. "Сколько хлеба ты принесешь? Это нам. а еще Баб Люсиным - им тоже надо. А у тебя есть столько?" Когда Брунгильда твердо пообещала, что хлеб будет, и, может, даже больше, чем обещано (а Брунгильдины обещания - это тебе не то, что лай Жучки-пустобрешки, по ветру не развеются), дело заспорилось. В считаные минуты целая стая крыс пролезла под воротами со двора бабы Веры во двор бабы Люси, и, после коротких переговоров с тамошним вожаком Митяем, стая увеличилась в размерах втрое и густым серым покрывалом поползла в хлев.
   В хлеву корова Зорька только закончила вылизывать теплым шершавым языком своего новорожденного теленка, рыженького с белыми подпалинами.
   Наверное, не надо никому рассказывать о том, что коровы не любят крыс. Это не новость, потому что, по правде говоря, крыс не любит никто. Увидев несметные полчища серых разбойников, Зорька испуганно замычала.
   "А ну, успокойся!" - в одно мгновение Митяй взобрался по дощатой стене хлева прямо к испуганному Зорькиному глазу, в котором уже наливались ужасом красные жилки. - "Мы по-серьезному. Дело есть для тебя. Как сделаешь - мы все исчезнем, убежим, как и не было. Тут же. Ну а не сделаешь... Сама понимаешь - нас так много, что разобрать твоего Рыжего по косточкам - дело минутное, никто из людей и прибежать не успеет".
   Он взобрался еще немного повыше и закричал прямо в Зорькино ухо, дергающееся от щекотки, что именно надо сделать. А тем временем поток крыс уже лез по наружной двери хлева, зверьки взбирались на железное плечо засова, и, когда их набралось около сотни, засов заскрипел и медленно пополз вверх. Баба Люся была в этот момент занята на кухне - чей-то длинный серый хвост смахнул со стола ее очки, и она, стоя на коленях, перебирала по полу руками, пытаясь нашарить драгоценный инструмент. Так что увидеть, как Зорька выходит со двора и направляется к лесу, ступая как бы по серому ковру, который чудесным образом передвигался вместе с ней, хозяйка Зорьки не могла никак.
   Леночка видела старнный сон.
   В этом сне звенели бубенчики, хлопали хлопушки, и крутилась веселая карусель. Над каруселью кружилась огромная белая бабочка, и Леночка, которая сидела на коне, все хлопала ладошками каждый раз, как бабочка пролетала над ней, но никак не могла ее поймать. Бабочка с каждым кругом спускалась все ниже и ниже, и вот мазнула крылом по лицу девочки, потом, через круг, еще раз... Крыло становилось все больше и больше, оно было почему-то мокрым и шершавым, Леночка пыталась увернуться от него, но у нее ничего не выходило - бабочка настойчиво находила ее и хлопала мокрым махровым полотенцем по носу и по щекам. Конь, на котором сидела Леночка, вдруг повернул к ней голову и, вращая огромными грустными глазами, сказал протяжно: "Му-у".
   Леночка распахнула глаза. После этого она вскочила и с криком "Мама!" бросилась во двор.
   "Все свободны" - громко произнес Васюк, и крысы, как по мановению волшебной палочки, порскнули в разные стороны и исчезли. Зорька повела головой и потрусила в хлев, спеша проверить, не обманули ли ее серые разбойники, и все ли в порядке с доверчивым рыжим теленком.
  9
  Катя как раз входила во двор, нагруженная сумками, когда Леночка с криком вбежала через боковую калитку и споткнулась о странную кучу снега с морковкой наверху.
   "Ты где была?" - строго спросила Катя. "Кто тебе разрешил выйти со двора? Смотри, ты так мчалась, что разнесла на кусочки нашего снеговика!"
  Катя вошла в кухню и достала из сумки большую стеклянную банку с молоком, поменьше - с густой жирной сметаной. Развязала узел платка, отчего сам платок упал на плечи, села за стол и задумалась.
  Из головы не шел поход к бабе Люсе - сухонькой шустрой старушке. Катя боялась, что старуха пристанет к ней с расспросами - кто, да что, да откуда - ей совершенно не хотелось ничего никому ни рассказывать, ни объяснять, но баба Люся почти ничего не спросила, только "Хорошо ли устроились" и "Ночью не зябко ли?", а, наоборот, пустилась сама рассказывать, и рассказ у нее получился долгий, так что Катя успела выпить полторы чашки чая с брусничным вареньем, а чашки у бабы Люси были не то, что "городские финтифлюшечки", а серьезные, литровые.
  Рассказывала же баба Люся про племянницу, тоже Люсю, которая долго и счастливо жила на другом конце Сметанкино с мужем и детьми, а потом Люсина семья решила заняться бизнесом. Дело пошло, появились деньги, на деньги была куплена машина, квартира в городе.
  "И вот жить бы радоваться", - вела речь Люся старая - "А ничего даром не проходит, нет. Мужик-то загулял у ей. Деньги есть, за скотиной ходить не надо, до свету вставать не надо, время появилось, да и в разъездах он все время, жене не уследить, если что. Раз поздно приехал, два - на ночь задержался, а когда Люська прочухалась - так все уж, поздно. Ее с ребятишками вон из дома, а сам жену молодую привел, кралю блондинистую. И денег на ребятишек дает в обрез, а то краля губы надует. А жил бы в деревне, так и до сих пор бы в семье мир был, здесь-то не больно загуляешь, на виду все, и бесстыдства такого нет."
  Рассказ старухи встревожил Катю. Ей не было дела до глупой Люси, пропустившей появление на горизонте крали, но кто знает, а вдруг нахлынувшее богатство приведет к тому, что и у Семен Семеныча появятся в голове шальные мысли?
  Крали, жадные до чужих мужей, а еще вернее, до их денег, водятся повсеместно.
  А вдруг баснословный выигрыш принесет в семью не счастье, а горе? Деньги-деньгами, но потерять своего родного Семена Семеныча Катя была решительно не согласна. А и где он ходит? - думалось ей. В последнее время все на нервах было, ругались, а вдруг надоело ему Катино брюзжание? Вдруг сейчас уже высматривает себе молодую умную стерву, которая будет соглашаться с каждым словом, которая уведет тихой сапой дорогого мужа?
  Катя уже рисовала в своем воображении сцены развода, потерянные взгляды детей и собственное положение соломенной вдовы, когда дверь хлопнула, и Семен Семеныч собственной персоной вошел в дом, обхлопав припорошенную снегом шапку об косяк.
  - Сеня! Наконец-то!
  И, к изумлению Семен Семеныча, поотвыкшего от сантиментов, на шее у него повисла с крепким объятиями дорогая и любимая жена.
  - Ну, что, архаровцы, как дела? Обедать-то будем? - весело спросил Семен Семеныч, расцеловав жену.
  И тут же добавил: "Катя, а Марик где? Он еще не весь колодец перетаскал?"
   Марика дома не было.
  
  10
  Марик шел к колодцу, позвякивая на ходу пустыми цинковыми ведрами. Колодец был неблизко - порожняком идти легко, а вот обратно, с полными ведрами, несладко. Впрочем, Марик об это не думал - в ушах у него сидели маленькие кнопочки наушников, из которых раздавались ритмы тяжелого рока. Музыка заглушала и мысли, и сторонние звуки, и Марик не услышал ни скрипа снега за спиной, ни шушуканья со смешками, и присутствие за его плечами незнакомцев стало для Марика явным только после того, как в спину ему стукнулся тугой, брошенный с близкого расстояния, снежок.
  Марик с детства был очень обстоятельным и делал все дела медленно, не спеша. Вот и сейчас он аккуратно поставил ведра сбоку от тропки, выключил музыку и только тогда обернулся.
  По тропинке спешно удирали, хохоча, смешно размахивая полами длинных пальтишек, две девчонки. Других неприятелей на горизонте не было. Марик хлопнул себя ладонями по карманам и ринулся в погоню.
  Первая девчонка удирала резво, а вторая подотстала, а потом сбилась на бегу, запнулась и полетела в глубокий снег сбоку от тропинки, из которого и пыталась выбраться к тому моменту, как до нее добежал Марик.
  "Руку давай" - сказал он строго с интонациями, позаимствованными у отца. "Давай руку, кому говорят, или так и будешь барахтаться здесь до ночи?"
  Девчонка подняла к нему лицо и на Марика брызнуло светом от веснушек, пушистых рыжих ресниц и огромных светло- зеленых глаз. Она протянула ему руку в крохотной ярко-красной варежке и Марик выдернул ее из снега резким мужским рывком.
  Она оказалась почти с него ростом, и они уставились друг на друга, глаза в глаза, совершенно не понимая, что с ними происходит, но, что бы это ни было, противостоять этому было совершенно невозможно, и, смирившись, голубоглазая девчонка сняла шапку, встряхнула ворохом медного цвета волос, аккуратно спрятала их вновь удивительно плавным, очень женским жестом и неожиданно хрипловатым голосом произнесла: "Меня зовут Карина".
  Седая хранительница судеб пробудилась на миг от дремоты, взяла в руки скрипучее перо и поставила галочку на одной из сотен тысяч страниц своей толстенной книги.
  Они пошли по тропинке и подобрали зачем-то поставленные Мариком ведра, прошли мимо колодца и взошли на полукруглый мостик над заледеневшим ручьем.
  "Этот мостик издалека похож на кошку, которая выгибает спину", - сказала Карина. "Ты любишь кошек?" Марик, конечно же, души не чаял в кошках, даже если всю свою предыдущую жизнь и не догадывался об этом. И они говорили о кошках, о собаках, о братьях и сестрах, о жизни и мире, обо всем и ни о чем, и не говорили, пожалуй, только об одном - о любви, потому что говорить о любви люди начинают только тогда, когда она покидает их души.
  Дома Марика ждали долго. Семен Семеныч сходил к колодцу, но никого и ничего там, естественно, не нашел. Катя нервничала и порывалась бежать в милицию, а Семен Семеныч ее сначала отговаривал, а после уже начал думать, что жена,наверное, права. Леночка забилась в угол и строго наказывала Барби за то, что та ушла без спросу из дому.
  На улице стемнело. Катя и Семен Семеныч уже оделись, чтобы идти в милицию, но тут на улице послушался шум, хлопнула дверь в сенях и в дом вошли смущенные Марик, Карина и здоровенный мужик в тулупе и с рыжей бородой.
  "Здорово, соседи! Будем знакомы. Михал Степаныч. А водонос-то ваш заблукал, видать, не в ту сторону смотрел! Я и то их насилу нашел, а я-то тут каждый кустик знаю!"
  "Папа!" - обиженно вскрикнула Карина.
  "Да, я к чему это. Тут ведрами-то далеко воду носить, я бочками вожу. У меня одна лишняя есть, так я одолжу пока, зимой огорода нет, поливать не надо, мне остальных хватает. Сгрузить помогите только!"
  Семен Семеныч выкочил во двор. За забором переминалась на мохнатых ногах приземистая, запряженная в сани лошадка, а в санях стояла огромная бочка с краником в самом низу. Семен Семеныч удивленно присвистнул. Дела складывались хорошо, даже и без его участия.
  11
  После того, как Карина с отцом уселись в сани, и лошадка, взмахивая хвостом, неторопливо повезла сани прочь, Катя увела Марика в комнату "поговорить", Леночка уселась за стол рисовать лошадку, а Семен Семеныч вышел на улицу подышать.
  Воздух был морозный и сладковатый, как газировка "Крем-сода", а над лесом взошла полная красно-оранжевая луна, осветив дорогу и следы от полозьев. "Колдовские места!" - вздохнул Семен Семеныч. Он дошел, хрустя сапогами по снегу, до колодца, не встретил ни одного человека, прошел еще чуть-чуть. Ему показалось, что на мостике у реки движется какая-то фигура, подошел побкиже - но нет, привиделось. Он постоял еще немного, глядя на невероятных размеров и яркости луну, и отправился домой.
  -Ф-фух! -раздалось на мостиком, когда Семен Семеныч отошел достаточно далеко. -Как надоели! Раз в месяц, всего раз в месяц я могу потянуться и размять свои бедные лапки, и даже в этот один раз кто-нибудь обязательно притащится и начнет пялиться на меня. Зимой! Среди ночи! Делать им нечего!
  С этими словами мостик встряхнулся, как мокрая кошка, и снег с его перил осыпался вниз, на покртый льдом и сугробами ручей.
  -Кар-р! - отозвался ворон с седой березы на берегу. - Думать надо было, что делаешь, и не пришлось бы сейчас оглядываться по сторонам, кар-р!
  - Ты-то хоть молчи, и без тебя тошно, - огрызнулся мостик. -Надо было мне съесть тебя в младенчестве, чтоб не каркал!
  -Ха-ха-ха! - расхохотался ворон и взмахнул насмешливо крыльями.
  Мостик вздрогнул, затрещал, стремительно сжался в размерах и превратился в большую взъерошенную черную кошку. Кошка злобно фыркнула и в мгновение ока взобралась на березу, но ворон с хохотом поднялся в воздух и полетел в сторону леса.
   История мостика
  В давние-давние времена, которые теперь и во сне не углядеть, властвовал на земле русской, вместе с другими богами, бог Перун. Был он грозным богом, ездил на золотой колеснице, в яхонтовой кольчуге, помогал русичам защищать землю от врагов. За спиной у него был колчан с молниями, в руках - лук и палица. Никто ему не перечил, все его боялись, кроме жены Перуницы, девы-громовицы. Во всем была Перуница под стать мужу - сильная, статная, бесстрашная. Перун пустит молнию, а Перуница громом грянет, страх на землю наведет.
  Так и властвовали - высокие, красивые, грозные. И была у Перуна белая собака, а у Перуницы - черная кошка. И, в отличие от хозяев, животные между собой не ладили, вечно то собака кошку гоняет, то кошка собаке пакость какую учинит.
  А кошка была не простая, а зачарованная - если она между кем двумя пробежит, так те двое сразу и рассорятся.
  И вот однажды помогали Перун с Перуницей русичам хазаров бить. Схватка была жаркая, утомились они, решили отдохнуть. Стали лагерем в чистом поле, шатер разбили, огонь развели. Перуница пошла к ручью - воды набрать, еды сварить. Погода была хорошая, ясная, вокруг ручья - трава, цветы. Перешла дева на другой бережок и давай цветы собирать. Перун заскучал без нее и пошел жену звать-искать. А тут кошка с собакой увидели, что хозяева ушли, не следят, и давай драться между собой. Собака кошку и погнала по полю. Гнала-гнала и выгнала к ручью, в аккурат в тот миг, когда Перун к берегу подошел и стал жену звать. Она встала на зов, а тут кошка с собакой вдоль ручья между ними и пробежали.
  -Иди ко мне, Перуница, - зовет Перун. А та сердится почему-то.
  -Не буду я опять ноги мочить. Сам иди.
  -Нет, ты иди!
  -Нет, ты!
  Так и поссорились, рассердились. Перуница брови свела, Перун ногою топнул. А тут опять кошка с собакой мимо бегут.
  Перун и метнул в кошку волшебной молнией: "Ты свару завела, ты ее и разведешь. Ударишь хвостом и станешь мостом. Будешь здесь стоять, пока ручей не пересохнет.".
  Обернулась кошка мостком через ручей, и Перуница по мосту ручей и перешла.
  Она потом мужа просила кошку ее любимую простить, но тот сильно осерчал, и все, что хозяйка смогла для любимицы сделать - только выпросить для той разрешение раз в месяц, на полную луну, если никто не видит, принять cвой кошачий облик на несколько часов до третьих петухов. Вот уж и Перуна с Перуницей нет давно, вокруг ручья люди поселились, а мостик все стоит на одном и том же месте, и ничего ему не делается.
  12
   В эту ночь Леночка все никак не могла уснуть.
  Занавеска на ее окне была кружевная, прозрачная, сквозь нее беспрепятственно проникал густой лунный свет. Леночке все казалось то, что кто-то смотрит снаружи сквозь стекло, то, что кто-то крадучись ходит по дому, тихо скрипя половицами.
  Она ворочалась в пышном жарком пуховом одеяле, подушка нагревалась под щекой, Леночка переворачивала ее на другую сторону, подушка нагревалсь вновь.
  Кукла Барби в лунном свете казалась как никогда пластсмассовой и неживой, и Леночке это было страшно.
  Наконец она надумала, что, если встать и попить воды, то все страхи пройдут, и она сможет спокойно унуть. Ведь ничего страшного на самом деле не может быть, и рядом спят мама и папа, и старший брат.
  Тихо, как мышка, выскользнула он из постели. Крашеные половицы были гладкими и теплыми на ощупь, приятными для босых ног.
  Из родительской комнаты доносились мирные звуки - тихое похрапывание Семен Семеныча.
  Девочка чуть замедлила шаг - она знала, что мама спит чутко. Ничего предосудительного в том, что она ночью встала попить, конечно, не было, но ночь была какая-то особая, непонятно загадочная, и Леночке почему-то отчаянно не
  хотелось, что бы кто-нибудь разрушил эту иллюзию криком "Почему босиком?!"
  Внизу было немного прохладней. Эмалированый ковшик чуть звякнул о край ведра, потом легонечко стукнул о зубы. Уже не ледяная, но еще очень холодная вода обожгла горло. Вкус у холодной воды был непривычный, совсем не такой, как у тепленькой, из чайника.
  Попив, девочка осмотрелась вокруг. Все в кухне казалось теплым и уютным - и большой стол, покрытый клеенкой, и деревянные полки под потолок, и печь, сквозь дверцу которой еще просачивался красный свет от тлеющих углей. Леночка присела на корточки перед дверцей и тихонько приоткрыла ее.
  Из дверцы в лицо пахнуло жаром, таким сильным, что смотреть внутрь было почти невозможно. Леночка быстро вытянула из горки дров, сложенных рядом с печкой, несколько тоненьких деревяшек, сунула их в красный зев, а потом подтащила из угла поближе к печке стул-качалку и уселась в него так, чтобы ей было хорошо видно язычки пламени, радостно побежавшие по дереву. "Я бы так мороженное лизала", - подумала Леночка и радостно улыбнулась. Она была очень довольна - ведь днем заглянуть в печку ей не разрешили бы ни при каких обстоятельствах.
  
  История Огня
  
  Давным-давно это было.
  Ехал как-то Огонь Сварожич по делам своим на кауром коне. И конь подкову где-то по пути потерял.
  А без подковы, как известно, далеко не ускачешь.
  На счастье, деревня неподалеку стояла, а в деревне, как водится, был свой кузнец. Молчаном его звали. И впрямь, был он молчалив, слова лишнего не проронит. Знай, поигрывает молотом в отблесках огня, только пот на груди блестит, да желваки под кожей играют.
  "Подкуй мне коня", - попросил Огонь Сварожич. "Хорошо заплачу!"
  Посмотрел на него Молчан, усмехнулся, да и говорит: "Денег мне не надо. А вот сделай так, чтобы огонь в моей печи не гас никогда. Сделаешь - подкую коня твоего".
   Задумался Огонь Сварожич ненадолго, а потом и говорит: "Сам я тебе такого обещать не могу. Но могу отдать тебе в жены дочь свою, Огневицу. Она вся - огонь, горит и никогда не гаснет". На том и порешили.
  Надо сказать, что Огневица была девицей редкостной красоты. Особенно хороши были волосы - они вились золотым огненным венцом вокруг ее головы, пылали и блистали искрами, их так и хотелось погладить, но никому это не удавалось - очень уж горячи. Но при всей своей красоте характер у Огневицы был просто отвратительный. Что ни скажи - все не по ней, все не так. Женихов к ней сваталось море, но никто не пришелся ей по сердцу. Огонь Сварожич порядком приустал от своеволия дочери, и был бы рад выдать ее, наконец-то, замуж. Хоть и за кузнеца.
  Он покончил со своими делами, вернулся в стан и приказал слугам обрядить невесту. Рассердилась Огневица, топнула ногой, но перечить отцу не посмела. Так и привезли ее к жениху - всю пылающую от гнева.
  Молчан же и слова не промолвил, а только рукой махнул, указывая - посадите, мол, невесту в кузню, к горну. Так и было сделано.
  Три дня и три ночи после того Молчан не помолвил ни единого слова. Молча и ожесточенно он вздымал и опускал на наковальню тяжелый молот - выполнял он княжеский заказ, ковал меч-кладенец. И Огневица тоже не сдвинулась с места, только сверкала прекрасными зелеными глазами и пускала колючие ворохи искр, встряхивая своей буйной шевелюрой, которую даже верные слуги не посмели уложить в косы.
  А на четвертый день, когда меч был выкован и посверкивал серебром на тяжелой наковальне, отер кузнец пот о лба и обратился к Огневице: "Женка, дай-ка мужу воды напиться!"
  Огневица аж пыхнула от гнева: "Вот еще, буду я тебе, мужлан неотесаный, воды подавать!"
  Ничего не ответил Молчан, сам взял ковш с водой и напился.
  И еще три дня прошло, и снова взмахивал без устали молотом кузнец - ковал князю шлем ратный. Когда же, наконец, шлем был готов, вздохнул кузнец и попросил: "Женка, дай мне полотенце чистое - пот отереть".
  И опять осерчала Огневица: "Вот еще, грубиян-мужик, буду я тебе полотенце подавать! Сам возьмешь!"
  Ничего не ответил Молчан, сам взял полотенце и отер пот.
  И вновь взялся за работу - осталось ему выковать кольчугу княжескую, легкую да прочную. Когда же и эта работа была окончена, положил он молот на наковальню и произнес: "Устал я, женка. Дай-ка мне поесть, да приголубь мужа - как положено после тяжелой работы!"
  Огневица тут вся огнем зашлась: "Еще чего придумал, башка твоя деревенская! Кто ты - и кто я! Пшел вон, мужик!"
  И тут выпрямился Молчан, брови сдвинул гневно, и схватил Огневицу за ее прекрасные волосы. Горячи они были, да кузнецу не привыкать управляться с огнем. Дернул сильно - и остался огненный венец у него в руках. Кузнец швырнул его в печь, схватил Огневицу за руку и увел ее из кузницы в избу. А она от удивления не вымолвила ни слова.
  Надо сказать, что с той самой минуты переменилась Огневица до неузнаваемости. Видимо, огненные волосы жгли ее непрестанно, вот и была она злой и неласковой. Но стоило кузнецу сорвать огонь с ее головы - стала она нежной и покладистой, одной из лучших жен во всей деревне, и зажили они с Молчаном с той поры в любви и согласии. А волосы у нее отрасли новые, льняные, гладкие.
  Огонь же из Огневициных волос так и остался гореть в печи и не гас никогда, ровно как и обещал кузнецу Огонь Сварожич. Искры этого огня были настолько злы, что вылетали из трубы вместе с дымом и разносились по свету. Если такая искра падала на крышу или на стог стена - считай, пропало: начинался страшный пожар, который почти невозможно было потушить. Иногда они залетали в чужую трубу и начинали жить в чужой печи. Так и разнеслись по всему свету злые волосы Огневицы.
  13
  Надо ли объяснять, что одна из искр от Огневициных волос поселилась и в печи, что стояла в Доме? Никто не заметил, когда и как это произошло, но сейчас пламя было таким ярким и жерким именно из-за притаившейся в самом его сердце искры. Леночка, конечно, не могла этого знать, она просто сидела и любовалась огненными разводами. Тепло, шедшее от печки, разморило ее, кресло уютно обнимало, и девочка незаметно для себя погрузилась в дремоту.
  Огонь же как будто только этого и ждал.
  Длинный язык потянулся вверх, изогнулся дугой и выплюнул из печного зева яркий горячий уголек. Печь испуганно охнула, но сделать ничего не могла - ведь дверца ее была широко раскрыта!
  Уголек покатился по металлическому листу, вделанному в пол у печи, докатился до его края и оказался на теплом дощатом полу. Вокруг него немедленно образовалось черное тлеющее пятно.
  У домов, сделанных из дерева, много врагов. Плесень спешит поселиться в балках в сырую погоду; жуки-древоточцы прогрызают ходы в стенах, тем самым разрушая их; Солнце, ветер, снег и само время ослабляют крепления, ржавят гвозди, превращают толстые бревна в труху. Но, несомненно, самым страшным и яростным врагом домов является огонь. Вот только что он мирно пылал в печи - а через минуту грозит обернуться пожаром, и превратить дом, а то и его обитателей, в груду углей и пепла.
  Неудивительно, что дом мгновенно почувствовал опасность и сжался от ужаса.
  Самый верный способ спастись - разбудить хозяев. Но как? Все двери и оконные рамы закрыты и плотно законопачены, не скрипнешь, не стукнешь. Нет ни кошки, ни собаки. Домовой - и тот не на месте. Только один и тот же, неласковый, но единственный помощник. И Дом заорал изо всех своих сил, так громко, как только мог: "Брунгильда-а-а!!!"
  Брунгильда высунула недовольную сонную морду из гнезда. "Чего опять?"
  "Вылезай! Горим!"
  Крысы - необычайно умные и чуткие животные. И они очень ценят свою драгоценную жизнь. Больше, чем что-либо еще. Именно поэтому топоток их маленьких лапок раздается и на палубе тонущего корабля, и во дворах горящих домов. Почуяв опасность, крысы немедленно бросаются спасать единственное ценное, что у них есть - свою серую шкурку и розовый длинный хвост.
  В принципе, рассчитывать на Брунгильдину помощь при пожаре было бы опрометчиво - и Дом это хорошо знал. Но старая крыса была его единственным шансом.
  Брунгильдина шерстка встала дыбом. "Пожар! Пожар!" - закричало все ее маленькое тельце, все ее инстинкты, заложенные в основу крысиного рода задолго до ее рождения. Она метнулась к стене, затем к гнезду, затем несколько бесконечно длинных секунд простояла, оцепенев, на месте, и, неожиданно даже для себя самой, бросилась по ступенькам вверх. Дом, замерев, наблюдал за ней. От действий крысы зависело все его существование.
  Когда Брунгильда выскочила из просвета норы в кухню, черное пятно вокруг уголька уже расширилось и было окружено венчиком огня. В несколькох сантиметрах от ширящегося огненного круга стояла маленькая табуретка - лакомый кусочек для голодного огня. Еще пара минут, и она займется пламенем, которое будет уже почти невозможно потушить.
  Тело Брунгильды дрожало и щетинилось, оно не желало слушаться хозяйку, лапы сами поворачивались и тянулись бежать - прочь, прочь от смертельного круга.
  На какое-то мгновение Брунгильда совсем было послушалась позыва - броситься прочь, унестись стремглав в безопасное место, пока все ходы и выходы не заполнились клубами горького раскаленного дыма. Но Дом в эту секунду всхлипнул и тоненько заплакал. Это было настолько на него не похоже, что от удивления Брунгильда отрешилась на секунду от страха. И в ту же минуту мозг ее заработал с необычайной ясностью. И ей вдруг стало абсолютно ясно, что Дом она не бросит. Слишком многое их связывало, вот что.
  Первой мыслью было метнуться на колени к спящей Леночке и разбудить ее - а она уже пусть своим визгом разбудит родителей. Но опыт Брунгильды подсказывал ей, что лучше бы этого избежать - потушат эти неумехи пожар спросонья или не потушат - неизвестно, но если потушат, то ей, Брунгильде, сладко не придется. Наверняка всю вину, как всегда, возложат на нее и опять попытаются извести, причем наверняка с особой тщательностью.
  "Кончай ныть!" - крикнула она Дому. Чем тушить, говори быстро!
  "Водой!" - начал было Дом, но осекся. "Нет, ты не сможешь... Засыпь чем-нибудь, скорее!"
  "Скорее, скорее... Погоняльщики нашлись", - по этой фразе можно было понять, что самообладание полностью вернулось к старой крысе.
  Она метнулась в угол, где поднимались чуть ли не под потолок самодельные полки с припасами. Полки были почти пусты, однако посередине между полом и потолком красовались пачка макарон и мешочек с гречневой крупой.
  Очевидно, Создатель любит крыс - иначе он не дал бы им такого длинного, гибкого и на удивление сильного хвоста. Опираясь на хвост, Брунгильда зацепилась коготками за деревянную ножку. Усилие - и вот она уже на пять сантиметров выше от пола, еще усилие - и она на нижней полке...
  Меньше, чем через полминуты, Брунгильда оказалась рядом с мешочком. Ей было абсолютно ясно, что надо делать. Взглядом она измерила расстояние от полки до ширящегося круга на полу. Забралась между мешочком и стенкой, напряглась - и сбросила его на пол. Сил добросить мешок до огня у нее, конечно, не хватило. Он плюхнулся на пол почти в метре от пожара. Дальше медлить было нельзя, и Брунгильда, не долго думаю, спрыгнула прямо на него. Мешочек лопнул, и на пол просыпалась тонкая струйка крупы. Острыми зубами расширить маленькую дырочку оказалось несложно, и скоро на полу оказалась большая горка из треугольных коричневых зернышек.
  И тут еще раз Брунгильде пригодился ее замечательный хвост. Сильный, хорошо расчитаный удар хвоста по куче крупы - и р-раз! - зерна веером полетели в огонь, ничуть не хуже, чем струй воды из брандспойта. Еще удар - и вторая порция зерен отправилась за первой. Зерна падали на невысокие еще язычки огня, прибивая их к к полу. Взмах, еще взмах - и вот уже все страшное пятно оказалось покрыто толстым слоем зерен. Оттуда поползла струйка едкоко дыма, потом она стала тоньше, потом угасла. Дом вздохнул с облегчением и открыл зажмуренные глаза (не спрашивайте только, где они у дома. Я не знаю). Брунгильда перевела дух и взглянула наверх. Прямо над ней, глядя на нее широко раскрытыми глазами, стояла Леночка.
  Крысы не умеют вздыхать, иначе Брунгильда испустила бы один из самых тяжелых вздохов, какие только видывал мир. Конспирация провалилась. Годы жизни пошли насмарку. Сейчас ребенок закричит противным визгливым криком, а завтра, с самого утра, взрослые побегут за мышьяком и натолкут в ступке стекло...
  Но Леночка не закричала и не завизжала. Вместо этого она присела на корточки и зашептала, тихо, зачарованно:
  "Ты очень большая мышка, да? Я видела, что ты потушила огонь. Я все видела". Что-то подсказало Брунгильде, что ей можно не убегать, более того, что, пожалуй, убегать вовсе не стоит.
  И она, не понимая себя, сделала то, что за всю предыдущую жизнь не заслужило бы в ее собственных глазах ничего, кроме глубокого презрения.
  Она встала на задние лапки - точно так, как это делают подхалимистые собаки - и сложила маленькие розовые лапки у самой груди.
  "Ты, наверное, есть хочешь?" - по-своему интерпретировала жест девочка. "Сейчас, сейчас!" Она подставила табуретку к полке,залезла на нее, начала шуршать мешками, и скоро перед Брунгильдой оказалась горка из печенья, долек мармелада и отломанных кусочков сыра. В общем, все, кроме сыра, Брунгильда легко могла бы раздобыть и сама, но внутреннее чувство опять приказало ей не привередничать. Она неловко качнулась, изображая благодарность, пискнула, схватила самый большой кусочек сыра и бросилась к лазу.
  В это время лестница заскрипела - чуткое Катино ухо уловило возню, она проснулась и, толкнув в бок мирно спящего Семен Семеныча, спускалась посмотреть - не случилось ли чего. не лезут ли в дом воры. "Что здесь происходит?" - спросила она возмущенно. "Леночка, что ты делаешь на кухне в два часа ночи? А ну быстро марш в постель! И что это за безобразие на полу?"
  "Мне захотелось есть, и я проснулась. И просыпала все нечаянно" - Леночка не была уверена в том, что мама благосклонно воспримет рассказ о крысе-пожарнике. Если она пыталась рассказать о чем-нибудь необычном, над ней частенько смеялись, а то и обвиняли во вранье. "Ужинать надо было как следует. Поела? Теперь быстро спать!" И Катя, позевывая, побрела обратно наверх, Леночка покорно пошла за ней, и только обернулась один разок, но ничего уже не увидела, кроме темноты.
  14
  Следующее утро выдалось мирным, но немного загадочным. Катя затопила печь - с каждым разом у нее получалось все лучше, все быстрее, и жарила на огромной тяжеленной сковороде оладушки. Оладушки выходили пышные и румяные, и щеки у Кати тоже румянились необычно, наверное, от печного жара, она встряхивала время от времени головой, сгоняя со лба непослушную челку, и взглядывала на Семена Семеныча блестящими влажными глазами. Семен Семен был благостен и неразговорчив, Леночка молча возила оладьи по блюдцу со сметаной и вареньем, любуясь разноцветными разводами. Марик едва поел и бросился к двери - "ЯпогуляюсКаринойхорошо?" - скороговоркой донеслось уже из-за порога, так, что родителям не досталось ни малейшего шанса хоть как-нибудь донести свою ответную реакцию до сына.
  Катя вздохнула. "Началось... А я первый раз в двенадцать лет влюбилась..." Она сделала паузу, а затем, отставив тяжелую сковородку, совершенно внезапно обвила руками широкие плечи мужа. "Сенечка, а ты меня любишь?"
  Нисколько не удивившись, Семен Семеныч усадил жену на колени, звонко чмокнул в щеку и сказал куда-то в пушистые Катины волосы - "Конечно люблю, милая".
  Дом умиротворенно вздохнул. Какое счастье на свете может сравниться с тем, когда в родных стенах пахнет мирной счастливой любовью и свежеиспеченными оладушками?
  
  
  Марик с Кариной стояли на том самом, вчерашнем мостике. Когда прикрываешь глаза ресницами на солнце, то в ресницах играет радуга. А когда стоишь к кому-то очень близко, то не видишь ничего, кроме этой радуги и ярких, чистых глаз, что напротив.
  "У нас совсем особенное село", - говорила Карина. "Совсем не то, что обычная деревня. Оно волшебное. За каждым кустиком - свое волшебство. Вот увидишь". А Марик смотрел не отрываясь в высвеченные солнцем до самого донышка зеленые в рыжих ресницах, в которых запуталась радуга, глаза и думал, что самое большое волшебство в мире находится на расстоянии пяти сантиметров от его лица.
  15
  
  После завтрака Семен Семеныч подошел к подоконнику и осмотрел разложенные там для просушки невесомые новогодние гирлянды.
  - А что, мать, ведь и времени до Нового года осталось всего ничего! - сказал он жене. -Пора и за елкой!
  Он долго собирался, топал в сенях, укладывал в карманы веревку и приноравливал к поясу топор, но потом плюнул и пошел к соседям - попросить пилу и лыжи.
  Снарядившись, наконец, он бодрым шагом отправился за дом, к лесу, туда, где высокие ели бросали на снег густые фиолетовые тени.
  Впрочем, начинался лес мелко - с невысоких редких стволов ольхи и рябины, с кустов шиповника и высоких сухих дудок борщевика. Потом деревья становились выше и гуще, а еще после у подножия большого пологого холма лес разделялся - те деревья, которые имели хлопотную привычку сбрасывать с себя по осени красно-желтые листья, сбегали вниз, к речке, а ельник со своими колючими лапами гордо взбирался на холм.
  Вверх, к верхушке холма и навострил свои лыжи Семен Семеныч.
  Елочки в лесу были всякие разные. И высокие, такие, что приходилось задирать голову, чтобы увидеть верхушку, и маленькие, по пояс. Но вот именно такой, какой хотелось Семен Семенычу как раз и не было - чтоб чуть повыше его, пушистенькая, ровненькая. Одни были выше, чем надо, другие - ниже, у третьих искривлялся ствол, у четвертых ветки были редковаты. Семен Семеныч скользил от деревца к деревцу и все никак не мог найти то, что ему нужно.
  Вот уже прошел час, и другой, а Семен Семеныч все перебирался от дерева к дереву. Наконец почудилась ему в конце поляны елочка, такая, как искал. Он резво подбежал на лыжах, но, стоило ему подойти поближе, как красивое и стройное издалека, вблизи деревце оказалось кривым, с короткими ветками. Зато метрах в двухстах стояла другая - ровненькая на заглядение. Семен Семеныч направился к ней, но приблизился - и снова не то... Он оглянулся - и увидел еще одну зеленую красавицу, ниже по склону...
  Направился к ней - вот незадача, опять привиделось издалека, ничего хорошего! Семен Семенычем овладел азарт, он голову каждый раз готов был дать на отсечение, что видит идеальное деревце, причем каждый раз не рядом, а почему-то вдалеке. Он кружил и кружил по склону, запутываясь в собственных следах, в сторонах света, в лесу. Но вот она, вот она, желанная елочка, совсем немного до нее, через десяток деревьев! Семен Семеныч направил лыжи под горку, к ней, заскользил, но склон оказался круче, чем он думал, даже ветер засвистел в ушах. Но тут откуда ни возьмись словно выпрыгнула на него из-под снега огромная коряга - ее было не видно издали - и он не успел притормозить, споткнулся и полетел кувырком в заснеженную лощину.
  Сверху, с холма, высунулся из-за дерева и с любопытством смотрел на его падение маленький толстый Аука, леший-не леший, а дух лесной, в шубе из ежиного меха. За поясом сзади у него была заткнута медвежья лапа, огромная, тяжелая, казалось, что из-за нее Аука вот-вот упадет назад. Но падать он не собирался, а хлопнул радостно мохнатыми ладонями по коленям, залился-закашлялся сухим еле слышным смехом, глядя, как Семен Семеныч катится к самому дну лощины. потом Аука ослабил кушак, подпрыгнул несколько раз, сердито повел плечами. Лапа выскочила из-под кушака и упала на снег, он вспрыгнул на нее, кушак перебросил петлей через коготь, натянул, как вожжи, свистнул залихватски, и лапа помчала его, точно сани без лошади, по снегу меж деревьев в самую чащу, где стояла бревенчатая Аукина избушка, щели меж бревен которой были законопачены золотым переливчатым мхом.
  Семен Семеныч лежал на снегу, распластавшись на спине. Глаза его были закрыты. Он приоткрыл их и увидел серое небо с накрененными лапами елей. Пошевелил руками, ногами - кажется, все на месте. Оперся на руки и сел. Огляделся по сторонам. Попробовал встать - острая боль пронзила ногу в области лодыжки. Сломал? Вывихнул? В конце концов встал, разомкнул замок крепления на лыже, что еще держалась на левой ноге, той, что болела. Левая лыжа была ему больше ни к чему, потому что правая, разломившись наискосок надвое, частично торчала из сугроба, а частично лежала метрах в тридцати от него, вместе с выпавшими пилой и перчатками. За воротник и в рукава набился колючий холодный снег.
  "Да, брат", - обратился сам к себе наш герой. "Сходил, понимаешь ли, за елкой. Ой-ёй..."
  Он аккуратно попробовал наступить не левую ногу - оказалось больно, но можно. "Ну, слава Богу!" - обрадовался он. "Значит, не сломал, подвернул просто".
  И Семен Семеныч поковылял к склону. Склон был, как вы помните, довольно крут, он примерился, вздохнул, встал, словно в детстве, на четвереньки (так почему-то было проще взбираться на высокие лестницы) и начал пробираться ползком наверх.
  Уже на середине склона он запыхался, вспотел. Снег проминался под ним, колени промокли и замерзли, а лоб был весь потный, жаркий. К вершине он совсем выбился из сил. С тоской поглядел на небо - оно темнело. Как выбираться из леса по темноте, по холоду, с больной ногой? Замерзнешь тут насмерть, и не найдет никто. Такие вот невеселые мысли бродили в голове Семена Семеныча. Он прислонился к огромной толстой ели - отдышаться. От ели пахло душистой смолой, хвоей, снегом и чем-то еще, знакомым, но неуловимо тонким, чем-то, воспоминание о чем крутилось где-то очень близко, но никак не давало себя поймать.
  Он вдохнул этот запах грудью, потом вдохнул еще, и у него закружилась голова. Лес перед глазами заплясал, ветки завертелись в хороводе и расплылись. Он забыл, где находится, а потом услышал ласковый шепот. Женский. Шепот успокаивал, баюкал, утешал. Потом тот же голос, который шептал, задал Семену Семенычу пару вопросов, и ему показалось, что он видит спрашивающего - молодую девушку с голубыми огромными глазами, с густыми волосами, разделенными на ровный пробор, с толстой косой, уложенной поверх прибора. Девушка немного напомнила ему молодую Катю, непонятно чем, и Семен Семеныч улыбнулся и выложил ей все, как на духу, не слыша своего голоса - а может, ему только привиделось, что он рассказывает? Потому что он, похоже, и вправду спал - ему виделось жаркое лето, высокая трава с голубыми цветочками, зайчонок, который прядал ушами в кустах и испуганно косил на него влажным круглым глазом.
  Он спал, прислонившись к толстому стволу со смолистой корой, и шапка во сне сползла у него с головы и смялась между стволом и затылком. На губах у него была сладкая улыбка, и он иногда причмокивал губами.
  В это время от ствола отделилась еле видимая, прозрачная фигурка тоненькой девушки с роскошной косой, уложенной кольцом. Девушка хлопнула в ладоши, и вскоре откуда-то сверху к ней спустился огромный ворон с блестящими иссиня-черными крыльями. Девушка прошептала ему что-то, сложив ладони домиком у рта, а ворон слушал внимательно, склонив голову. Выслушав, он взмахнул крыльями с треском и взлетел над верхушками самых высоких елей. Девушка посмотрела ему из под руки вслед и вновь растаяла, растворившись в стволе.
  
  История Белавы
  Жила давным-давно в селе Полян девушка по имени Белава. Она и вправду была вся светлая, беленькая, и лицо, и волосы. А глаза синие, а губы розовые. Красавица, одним словом. И была она не только красива, но и добра, и ласкова. Родителям помогала, трудилась и во дворе, и в поле, и у печи, и все с песней, с улыбкой. Слова поперек от нее никто не слыхал.
  И в том же селе жил парень Сокол, высокий, плечистый, с волнистым густым чубом. Днем работал, как все, а вечером выходил на улицу с губным гудком, заводил музыку, и собиралась вокруг него молодежь. Приглянулись друг другу Белава и Сокол и сговорились встречаться. Чтобы никто не увидел, встречались в лесу, в маленькой ложбине, под высокой елью. Полюбились оно друг другу весной, а к концу лета Сокол собирался заслать к родителям Белавы сватов. Да не судьба им вышла. Как-то раз, когда миловались они в лесу, шел мимо небольшой отряд древлян, злых людей, живущих в лесах. Не ладили поляне с древлянами. Поляне жили мирно и честно, одевались чисто, ели вкусно. Древляне же жили стаями, как волки, и то волки, наверное, были лучше, потому что разбивались хотя бы по весне на пары и жили семьями. Древляне же так и жили одной стаей весь год, не разбирая, кто где чей брат, отец или сестра; ели, что придется, были вечно грязны и несло от от них смрадом, от их грязных тел и гнилых зубов. Они не гнушались разбоем, и многие села полян превратились в золу и пепел от их бесправства.
  Хотели Сокол с Белавой спрятаться, да было поздно. Приглянулась разбойникам Белава, и решили они забрать ее в свою стаю. Схватили за руки, за косу. Бросился Сокол защищать любимую, и зарубили его древляне на месте, так он и упал там, где стоял. Увидела Белава смерть милого и вырвалась из рук разбойников - откуда только силы взялись! Бросилась к нему, и тут один из древлян разозлился и забыл, что хотели они утащить красавицу в свою стаю и выпустил ей в догонку острую стрелу. Стрела вонзилась Белаве в спину и пригвоздила ее к той самой ели, под которой она встречалась с Соколом, невдалеке от его тела. Древляне после этого передрались по злобе и перебили друг друг друга, и вороны после этого долго растаскивали в стороны их гнилое мясо. Сокола родные оплакали и похоронили по-человечески, а тела Белавы не нашли - осталась только стрела с железным наконечником, что впилась в белую древесину высокой стройной ели, и по коре вокруг стрелы растеклось небольшое бурое пятно...
  Решили сельчане, что Белава превратилась в дух дерева, и долго еще после этого ходили родные к той ели и вешали на ее ветви венки из цветов, а после девушки повадились бегать к ели, вплетать между иголок разноцветные ленты и просить помощи в несчастной любви или защиты от нежеланного брака...
   Потом память о произошедшем потихоньку вытерлась, старая ель высохла, а из ее корней выросла другая, затем еще и еще, но ни венков, ни лент никто не вешал давно, и Семен Семеныч был, может, единственный человек, который впервые прислонился к дереву за последнюю тысячу лет.
  
  Ворон, получивший напутствие от Духа ели, прилетел тем временем к огромному дубу, росшему в низине. Дуб был настолько широк, что, наверное, и три человека не смогли бы обхватить его. Корни его были засыпаны снегом, а в коре над снегом виднелась то ли расщелина, то ли нора. Ворон громко каркнул и стукнул несколько раз по коре клювом.
   Расщелина была невелика, но в нее вполне мог бы протиснуться небольшой зверек, хоть мышь, хоть бурундук. Если бы он сделал это, то вскоре обнаружи бы, что расщелина превращается в ход, который расширяется понемногу, а потом выходит в довольно большое помещение, похожее на горницу.
  В настоящий момент посередине горницы стоял стол, углы были обвешаны гнилушками, а на столе горели свечи, сделанные из воска диких пчел. На столе так же стоял дымящийся самовар, а за столом сидели два старичка-лесовичка, одетые во множество одежек. Части этих одежек топорщились и выбивались друг из-под друга, и оттого старички выглядели, словно круглые шишки с оттопыренными чешуйками.
  Между ними на столе были выложены поочередно светлые и темные сухие листья, и старички играли на них, как на шахматной доске, в шашки шапочками от желудей.
  На самом деле лесовики зимой обычно спят, но эти двое были так стары, что их одолела присущая сильно пожилым людям бессонница. Коротать зимние тоскливые месяцы лесовику, привыкшему к ярким краскам лета, к щебету птиц и жужжанию шмелей, невыносимо тоскливо, вот и повадились эти двое проводить зиму вместе - все веселее.
  Услышав карканье ворона и стук, старички встрепенулись, и взглянули друг на друга. Один из них, Шишка, тот, что был с бородой подлиннее, откашлялся и произнес задумчиво: "Надо выйти, посмотреть, что там, что ли".
  Второй, Желудь, чья борода была несолидно короткой и топорщилась во все стороны, тоже кашлянул и сказал: "Да, пожалуй. Выйдешь?"
  Шишке явно не хотелось вставать с насиженного места, но нетерпеливый стук раздался еще раз, и он, кряхтя и постанывая, поднялся с чурбачка, на котором сидел, и направился к выходу. Желудь воспользовался моментом и, перед тем, как последовать за ним (любопытство в последний момент пересилило нежелание выходить на мороз), скинул пару темных желудевых крышечек на пол. Он не любил проигрывать в шашки.
  "Значит, Аука напортачил опять?" - не столько спросил, сколько расстроенно произнес Шишка. "Все успокоиться не может". "А мы-то при чем?" - буркнул недовольный Желудь. "Мы вообще должны сладко спать сейчас, да видеть сны".
  "Но ведь не спим же", - резонно ответил Шишка. "Мы бы, может, были и ни при чем, да Ель из лощины просила. А это давняя история, ей отказать я никак не могу". Старичок на минуту погрузился в воспоминания, глаза его блеснули ярким зеленым светом. Но вскоре он резко вернулся на землю реальности. "В общем, собирайся, Желудь, пойдем, побалакаем с Аукой".
  Ворон ждал окончания разговора, склоняя голову то вправо, то влево.
  Сборы у лесовиков были недолгими - по еще одной накидке, сотканой из пятидесяти слоев паутины, да пояса, да рукавицы.
  Ворон оттопырил крылья в стороны, присел (современному человелу он напомнил бы в этот момент самолет перед посадкой), и старички взобрались ему на спину и зарылись, как могли, в жесткие перья, поближе к теплой коже. Усадив пассажиров, ворон взмыл вверх.
  Если не знать, где и как искать избушку Ауки, то ни за что не найдешь. Она стоит в самой чаще леса, под горой, над ручьем. В ней печь, от печи труба, из трубы дым. На печи Аука спит, на ней же стоит внаклонку большой котел со снегом. Снег тает и стекает по желобу из избы в ручей. В самые холода есть у Ауки вода, и птицы слетаются к нему попить. В ясные дни избушка блестит на солнце золотом - золотой мох торчит из щелей между бревен, нити его сверкают. Но на избушку наведен морок - глаза отводить. Так просто ее не увидишь, даже если и близко подойдешь.
  Но ни ворона, ни лесовиков морок смутить не мог. И вскоре птица спланировала прямо на лужйку перед домом.
  Было уже почти темно, и избушка уже не блестела золотом, а казалась серой и неприметной. Однако над крышей вился дымой с горьким запахом хвои. Шишка поднял кулак и затарабанил в дверь. Ответа он не дождался. Тогда старичок начал пинать дверь ногой и закричал неожиданно громко: "Аука! Выходи! Не то весь дом разнесем!"
  Ответом снова была тишина, но не тишина пустоты, а тишина живая, когда кожей чувствуешь, что кто-то притаился за дверью и стараеться не дышать, чтобы его не было слышно.
  Шишка махнул рукой Желудю, мол, давай! И они набросились на дверь, будто выламывая ее.
  "Ну-ну-ну!" - раздался из-за двери возмущенный голос, дверь распахнулась, и на пороге появился хозяин. Он сбросил свою ежиную шубу, и теперь его круглое брюсгко прикрывал нарядный, зеленый с золотом, кафтан. "Чего надо? Чего не спите?"
  "А того и не спим, чтобы ты не баловал!" - насупившись, отвечал Шишка. "Зачем человека с пути сбил, в лощину завел? Ладно летом баловать, а зимой, по холоду? Или тебе надо, чтобы вся деревня сюда заявилась, да не как раньше, а с дымом, гарью, со звоном железным? Натворил? Пошли теперь выручать".
  Аука закряхтел, однако лесовики выглядели грозно, и чуть увеличились в размере. Спорить не хотелось. Он накинул шубу, выставил на снег медвежью лапу. Лесовики поклонились ворону, тот важно каркнул, взмахнул крыльями и растворился в темноте.
  Трое лесных жителей разместились на лапе, как на санях, Аука свистнул погонятельным свистом, и лапа поскользила быстро прочь со двора.
  Семен Семеныч так и спал под елью, но губы его уже не были розовы, а побелели от холода.
   "Эк... Еще немного - и пропал бы... А что он делал в лесу?"
  "Елку искал", - ответил насупленный Аука.
  "Елку... А тебе елки жалко стало? Не он первый, не он последний за елкой пришел. Давай быстро ему елку, да поехали, время не терпит".
  Старший лесовик, Шишка, топнул, махнул рукавом над медвежьей лапой, и она превратилась в большие сани. На сани уложили Семен Семеныча, впрочем, он не был совсем неподвижен, а двигался, как в бреду, только не открывая глаз. Туда же, на сани, Аука уложил и стройную елочку, за которой гонялся целый день незадачливый отец семейства. Нашлось место и сломанной лыже, и прочему имуществу, разбросанному по снегу. Лесовики переглянусь и обратились к Ауке: "В лошадь обращаешься ты. Ты натворил - тебе и везти". Аука еще более помрачнел, но спорить не стал, ухнул, подпрыгнул вверх, перевернулся в удивительно изящном для его комплекции сальто и опустился на землю лошадкой бурого цвета с длинным хвостом, в зеленой с золотом сбруе. Лесовики вспрыгнули на запятки, и лошадка потащила сани по рыхлому снегу. На дуге из ниоткуда возникли колокольчики, которые начали вызванивать невесть откуда взявшуюся заморскую песню "Джингл белл".
  16
   Тем временем дома о Семен Семеныче думали, не переставая. Катя уже беспокоилась давно и всерьез. Муж ушел в одиннадцать утра, а сейчас пять вечера, на дворе темно. Не заблудился бы, не случилось бы чего. Беспокойство ее передалось и Леночке, которая то и дело выскакивала на крыльцо послушать - не скрипит ли снег под отцовскими сапогами. Однако на дворе стояла морозная тишина, которую только иногда нарушал короткий отдаленный лай чьей-нибудь собаки-пустобрешки.
  Уже давно был готов ужин, переделаны все дела, и нечем было заняться, чтобы отвлечься от тревожных мыслей - даже бумажные цепи и гирлянды были давно склеены, а шишки выкрашены золотой краской. Но вот неожиданно послышался звон бубенцов и скрип полозьев по снегу. Катя с Леночкой бросились во двор и успели увидеть, как Семен Семеныч встал из саней на землю, невысокий возница водрузил ему на плечо елку и натянул вожжи, а помощник его, такого же роста, пристроился сзади и громко залихватски свистнул. После этого лошадь, запряженная в сани, внезапно взяла с места в галоп и быстро помчалась по направлению к лесу, вызванивая бубенцами на дуге какое-то подобие джиги.
  Семен Семеныч вошел в дом и прислонился к косяку. Он был бледен и выглядел странно.
  "Сеня, да что с тобой?" - бросилась к нему Катя. Она прильнула к мужу - от того веяло жаром.
  "Батюшки, да ты весь горишь! " - Катя помогла мужу раздеться и лечь в постель. Состояние мужа было для нее в диковинку - он болел крайне редко, и переносил обычно всякие простуды легко. Сейчас же он не походил на самого себя - отстраненный взгляд в потолок, односложные ответы невпопад. Катя бросилась к сумкам за аптечкой - имея двоих детей и наученная горьким опытом, она давно взяла в привычку всегда и везде иметь при себе средства от температуры, головной боли, расстройства желудка и еще двадцати разных других недугов. Однако же поведение Семена Семеныча было настолько необычным, что мысль о докторе неотступно крутилась у нее в голове.
  Катя закуталась в платок и отправилась за советом ко всезнающей Бабе Люсе.
  У бабы Люси на любые вопросы, заданные жизнью, всегда имелся точный ответ. -- Какой доктор в субботу вечером? Доктор - он в районе, в поликлинике, это в понедельник с утра надо ехать. А сегодня - забудь, какой доктор на ночь глядя?
  - А если у него пневмония? Аппендицит? Воспаление мозга, наконец? - Катя судорожно перебирала в памяти все известные хвори, при подозрении на которые полагалось срочно оглядываться по сторонам в поисках здания с надписью "Больница" или, на худой конец, "Поликлиника".
  - Ну, если аппендицит, так завтра свезем. - Баба Люся не гнушалась разумных компромиссов, - А пока слушай. Есть тут у нас одна бабушка...
   И баба Люся зашептала Кате на ухо, как будто их разговор мог услышать кто-то еще, кроме толстого пушистого кота.
  - Поняла? - спросила она наконец. - А уж если до завтра не полегчает, так приходи, будем машину до района искать.
  Старушка, к которой направилась Катя, тоже жила на отшибе, на противоположном конце села. Она долго не открывала дверь, рассматривала Катю в щелочку, расспрашивала, кто такая, да кто послал. Выслушав, наконец, пожамкала тонкими, ввернутыми под беззубые десны, губами и спросила:"Это где ж вы живете? Где-где? А-а, у дачников!" Слово "дачники" было, похоже, ругательным.
   "Ну, иди за мужем, а я пока баню протоплю. Дай мне два часа, раньше не приходи. А придешь - сразу в баню, в дом не стучи", - и с этими словами старуха захлопнула дверь прямо перед Катиным носом.
  Катя хотела возмутиться - как же так, Семен Семеныч болен, как же она потащит его через всю древню, и какая баня может ему быть в таком состоянии, но почему-то это желание угасло, так и не материализовавшись, и Катя послушно, как маленькая девочка, пошла выполнять то, что ей сказали.
  Семен Семеныч не спал, а все так же лежал с отрешенным нездешним взглядом. Катя вывела его на улицу - пришлось взять за руку, но шел он сам, как послушный ребенок - усадила в большие санки с деревянной спинкой, укрыла одеялом поверх полушубка. "Сеня, как ты?" - спросила она пару раз, но Семен Семеныч один раз не ответил ничего, а второй раз забормотал что-то непонятное, Катя разобрала только несколко слов - елки, иголки, да еще, кажется, ежи. "Бредит", - с тоской подумала она. "И доктора нету до завтра. Что я делаю, Боже мой!" И с этими грустными мыслями она потянула санки за собой.
  Дорожка к бане была освещена большим фонарем с жестяной крышкой, который болтался на проводе, протянутом от дома к бане. Из трубы шел дым. Катя подвезла мужа к самой двери и постучала. Дверь отворилась. Жестом старуха указала, что надо войти, сама затем перегнулась через порог и зачерпнула мискою снега. В предбаннике было прохладно, стоял деревянный стол, накрытый скатерьтью. На столе стоял стакан с темной прозрачной жидкостью. "Возьми, выпей", - указала старуха Семен Семенычу, и тот послушно взял стакан со стола. Питье, видимо, было горьким, он скривился, но старуха прикрикнула "Пей, пей!", и он выпил до конца. Кате было это странно - ладно, она сама послушалась старуху, но чтобы Семен Семеныч, который любил быть, как он сам выражался, "всему голова", слушался того, кого видит первый раз в жизни, было вовсе на него не похоже.
  Семена Семеныча раздели (Катя хотела удивиться, но старуха прикрикнула: "Что, одетому мыться?", и Катя согласилась молча, мыться одетому и правда было бы нелепо), уложили на полку в облаке густого пара. Разделись и сами - в бане было жарко, и старуха еще плеснула в печь из ковша, отчего к потолку взвилось новое облако горячего пара. Было темно, маленькое окошко под потолком пропускало совсем немного света из предбанника, и Катя еле видела, что происходит - старуха мазала Семена Семеныча чем-то белым из чашки, хлестала духовитыми вениками, от которых по бане шел запах то полыни, то липы и, кажется, дуба, ополаскивала из разных ведер и все бормотала, бормотала слова, разобрать смысла которых Катя не могла.
  - Охнотинос.. Хнотинос... Нотинос... Тинос... - И она мочила веник в миске, в которой давно растаял принесенный со двора снег, и брызгала водой на Семена Семеныча, и обводила его тело в воздухе горящей головней из печи, и Кате было страшно - а ну как упадет уголь на голое тело?
  
  Еще ей казалось, что за ветками веника тянутся вверх от тела мужа какие-то темные тени странной формы, тянутся и разлетаются по углам струйками пара, но, конечно же, это ей просто казалось, ведь в бане было почти темно.
  Наконец старуха обратилась к Кате.
  - Я его выведу сейчас, а ты быстро домойся, да ковшик горячей воды зачерпни, сверху на полке оставь. Потом оденетесь быстро, и уходите, да не оглядывайтесь. Что принесла - на столе оставь, в дом не заходи.
  И с этими словами она подняла Катиного мужа с полки, окатила его из ведра и дала ему пинка своей сухой старушечей ногой по белому мягкому телу пониже спины. Кате очень хотелось велеть старухе перестать мучить больного человека, но баба Люся строго велела не прекословить, и пришлось сдержаться.
  Катя осталась в бане одна. Она быстро сполоснулась теплой водой и, завернувшись в принесенную из дома простыню, вышла в предбанник. Семен Семеныч уже был там, один, и допивал что-то из нового стакана. Они оделись. Катя приложила мужу руку ко лбу и почти не почувствовала жара.
  17
  Марик был очень современным молодым человеком. К тому моменту, как семья Пуговкиных оказалась в Сметанкино, он знал о жизни абсолютно все, что только стоило о ней знать. Он знал об успехах и неудачах, о дружбе и предательстве, о зависти и благородстве. Он знал, что родился, вырос и должен сделать что-то, чего от него ждут родители и общество, в котором он живет. Более того, еще ничего не сделав, он уже чувствовал себя усталым от этих ожиданий.
  И, конечно же, Марик занал все об отношениях с женщинами.
  Не все эти знания были почерпнуты из иллюстрированных журналов; Как и большинство его сверстников, он имел уже опыт прижатий, смелых прикосновений и поцелуев, от которых тело занималось жаром. У него уже были две подружки - одна заставила его страдать больше года назад, предпочтя другого; Вторую заставил страдать он, небрежно отменяя свидания из-за новой компьютерной игры или звонка друга. Основываясь на этом опыте, Марик полагал, что знает уже абсолютно все и о любви.
  И еще месяц назад он бы очень удивился, скажи ему кто, что приезд в крохотную деревушку в глухой глубинке перевернет все его представления о жизни с ног на голову.
  Он смотрел на Карину и чувствовал запах ее кожи в нескольких сантиметрах от своего лица. Этот запах смешивался с запахом морозной свежести, зимнего солнца и чего-то шального, что пронизывало все его существо и положительно сводил его с ума. Он забыл абсолютно все, что знал о девочках прежде. Прикоснуться развязно, полуразвернуть к себе, обнять казалось немыслимым. Этого и нехотелось. Существовали лишь взгляды, глубокие, обжигающие, еще слова и этот сумасшедший запах.
  Жизнь оказалась обманщицей - она была гораздо сложнее, чем можно было себе вообразить.
  
  Они шли мимо сельского клуба, на стене которого висели аляповатые афиши, и Марику казалось, что он в жизни не видел ничего прекраснее, искреннее и милее этих афиш, потому что Карина указала на них пальцем и сказала, смеясь, о них что-то хорошее.
  Они проголодались, и зашли в магазин, куда только что привезли хлеб вечерней выпечки, и оттого образовалась небольшая толпа, состоявшая, в основном, из детей и старушек - они брали по нескольку темных кирпичиков сразу и складывали их во вместительные сумки. В магазине тоже стоял свой особый запах - кислый запах от выпечки, псиный - от влажных воротников, сладковатый от залежавшухся круп.
  Они купили половинку влажного теплого кирпичика и отламывали теперь куски корки с губчатой мякотью; Марик готов был поклястья, что более вкусного хлеба ему не доводилось есть за всю его жизнь.
   И клуб, и афиши, и хлеб, и старушки с авоськами - все, решительно все было невозможно прекрасным, волшебным, невообразимым и называлось одним именем - Карина.
  18
  На следующее утро Семен Семеныч был почти здоров, только немного слаб. Он рассказал Кате, как съехал со склона и упал, сломав лыжу; как ехавшие случайно мимо мужики из соседней деревни помогли ему спилить облюбованную елочку и довезли до дома. При этом ему казалось, что с ним случилось что-то еще, что-то совсем другое, он наморщил пару раз лоб, но вспомнить не смог, решил, что ерунда, привиделось что-то во вчерашнем жару и отмахнулся от чувства назойливо-смутной неудовлетворенности.
  Под его руководством в дом внесли елку, а крестовину он сделал сам. Елка оттаяла, и в доме запахло смолой и хвоей. На полу под нижними ветвями образовались небольшие лужицы, которые Леночка деловито вытирала тряпкой.
  - Ну, впору наряжать, - довольно сказал Семен Семеныч. На самом деле, до Нового года оставалась еще пара дней, но в семье любили наряжать елку заранее, чтобы еще и до праздника в доме уже стоял волшебный новогодний дух.
  К елке подставили стул, чтобы Леночка могла дотянуться до самых верхних веток, и работа пошла - золоченые шишки, фонарики, склеенные из фольги, бумажные снежинки и цепи повисали между густых иголок, некоторые висели степенно, а некоторые вертелись на месте, будто им не терпелось спрыгнуть с ветки и взлететь с потоком теплого воздуха под потолок.
  А в это время во дворе раздались стрекот и хлопанье крыльев. Веселая толстая сорока подпрыгивала на снегу, а маленький человечек, который сидел у нее на спине, сердился и явно хотел спрыгнуть на землю, но боялся неудачно упасть - очень уж неустойчивым был его живой летательный аппарат.
  "Ну, ну, хватит уж, сказал, хватит" - покрикивал он, не выпуская сорочьих перьев из рук. Наконец, птица успокоилась, присела, и человечек степенно скатился с ее блестящего бока на снег. При ближайшем рассмотрении он уже не так сильно походил на человечка, а, скорее, напоминал одновременно и человечка, и большую шишку, и лохматый веник.
  Надо ли говорить, что это был домовой, Петрович?
  Домовой был не в духе и рассерженно бурчал себе под нос: "Виданое ли дело! Стоит только отлучиться на пару дней - и все! Ни порядка, ни покоя! Дитё чуть Ледяница не заморозила, дом чуть не сгорел, на хозяина морок навели! Ни на кого нельзя положиться!" И с этими словами он ловко протиснулся сквозь совсем небольшую щель, будто растворился в бревнах. Дом и все предметы в нем замерли - они были рады, и в тоже время чувствовали себя немного виноватыми во всех произошедших событиях. Домовой же по-хозяйски начал обход своих владений - простукивал балки, подносил ладонь к щелям - не дует ли, любовно проводил ладошкой по бревнам. Дом повеселел от внимания и ласки, и даже температура в комнатах поднялась на целый градус.
  Сорока принесла в соседнюю деревню вести о происходящем, и Петрович срочно прервал свой визит к куму, потому что уехать в гости из дома пустого - это вполне нормально, а вот оставить без надзора дом с людьми нельзя никак, это никогда до добра не доводит, и Петровичу, как и любому домовому, это было хорошо известно.
  
  Семен Семеныч благодушно смотрел, как дети наряжают елку. Леночка то и дело спрыгивала со стула за очередной звездочкой или снежинкой, Марик то и дело отходил к дальней стене и придирчиво рассматривал результаты трудов. Он скептически относился к самодельным украшениям, но, к его удивлению, елка выходила очень симпатичной. В ней, конечно, не было того шика, которым блещут пластиковые красавицы из магазинных витрин, но она была блестящей, нарядной, а, главное, очень живой. Наконец, все было готово. Леночка бросила на ветки последнюю горсть серебристого конфетти и счищала теперь с ладошки налипшие блестки. Марик тихонько передвигался по направлению к двери, и было ясно, что очень скоро он схватит шапку и варежки и помчится на улицу. В доме пахло свежей хвоей, теплом и готовым обедом. По дому разлилась ленивая тишина. "А не придавить ли нам клопа?" - задумчиво произнес Семен Семеныч. В эти неожиданно выпавшие каникулы он вспомнил о том, что всегда любил поспать днем - правда, о любви этой он успел накрепко позабыть за последние пару десятилетий занятой жизни.
  У Семен Семеныча было много всяких забавных словечек для простых вещей, вот и обычный сон он называл то "придавить клопа", то "послушать, как скрипит земная ось". Жене его, Кате, эти словечки уже стали привычными, а вот Марик до сих пор помнил, как в детстве, когда его укладывали спать днем, он все вслушивался в тишину в глубине подушки, надеясь услышать, как же она все-таки скрипит, эта земная ось, и пару раз, кажется, засыпая, на самом деле услышал какой-то очень далекий, тихий, равномерный скрип...
  Родители ушли спать, Марик растворился в морозном пространстве за дверью, а Леночка осталась тихо сидеть у елки. Она сидела и смотрела на блестящие игрушки, которые мерцали и плавно вращались в потоках теплого воздуха, что шел из кухни. Через какое-то время ей начало казаться, что игрушки вращаются на ветках не просто так, а поворачиваются перед соседями то одним боком, то другим, хвастаясь своим блеском и делясь какими-то своими впечатлениями.
  На двух соседних ветках висели вырезанные из разноцветной фольги и наклеенные на картон силуэты девушки и юноши в париках и старинных нарядах - Леночка старательно перевела картинки из книжки про принцессу и свинопаса, ей очень хотелось, чтобы на елке была хоть какая-нибудь принцесса. Девочка смотрела на фигурки, и ей казалось, что Принцесса тянет руки к юноше, а тот протягивает ей цветок и сам за цветком склоняется к ней... Леночка немного сжала веки, и от этого все игрушки на елке стали окружены расплывчатыми кругами. Все тело ее налилось приятной тяжестью и теплом. Шорох и побрякивание мишуры сменились вдруг нежным звоном колокольчиков. Кавалер шагнул к своей даме, и, нежно обняв ее, подарил ей долгий поцелуй.
  19
  История Принцессы и Садовника.
  
  Давно это было. В крохотном королевстве, затерянном среди сотни таких же королевств, жила Принцесса. Как и положено принцессе, она была нежна, мила и хороша собой. Она жила в замке из белого мрамора и выходила гулять по утрам в пышный королевский сад.
  Надо сказать, что даже в волшебных сказках сады не цветут сами собой - за ними непременно кто-то должен ухаживать. В этом саду выпалывал сорняки, подрезал ветки и вскапывал клумбы молодой садовник. Он жил со своей старой матушкой в маленьком домике за оградой сада. В этом же домике жил и его отец, садовник, и его дед, садовник, и, может быть, даже прадед - домик был очень стар, хотя матушка и содержала его в опрятности и чистоте. Про матушку садовника поговаривали, что он была колдунья, но мало ли кто что сболтнет, она была женщина скромная и хозяйственная, а что еще нужно от хозяйки дома?
  Конечно же, садовник много раз видел принцессу - ведь она выходила в сад в утренние часы, когда он возился с тюльпанными луковицами и розовыми кустами. Садовник был робок и смотрел на принцессу сквозь ветви, он не хотел попадаться ей на глаза, в конце-концов, она ведь принцесса, а он - всего лишь бедный садовник. Надо ли говорить, что он был влюблен в принцессу, и каждое утро не мог дождаться, когда же она выйдет из дворца. Он смотрел на ее милое личико сквозь розовые кусты, а потом целовал розы - ему казалось, что они несут на себе свежесть принцессиного лица.
  Однажды принцесса заболела и не выходила в сад целых пять дней, а может, даже и шесть. Садовнику было грустно и плохо, и садовые ножницы с граблями просто валились у него из рук. И, когда, выздоровев, принцесса наконец снова вышла в сад, садовник был так рад, что совсем забыл о своей робости и вышел на дорожку, по которой шла принцесса. Неизвестно, что он ей сказал, но она выслушала его внимательно, а потом рассмеялась, покраснела и убежала в свои покои. На следующий днь она вышла в сад снова, разглядела садовника среди ветвей и помахала ему рукой, и они гуляли вместе целый час, он показывал ей разные сорта цветов и рассказывал о них, но еще больше он рассказывал принцессе о ней самой - как она хороша, как она легко затмит собой самую прекрасную розу в мире. А слушать такое приятно абсолютно всем.
  И принцесса, конечно же, тоже влюбилась в садовника, влюбилась настолько сильно, что решила выйти за него замуж. Родителей ее, старых короля с королевой, от этой новости чуть не хватил удар - еще бы, ведь к их дочери уже посватались Принц Заозерный и Королевич Всегорный, а она говорит о каком-то садовнике! Родители схватились за голову и посадили садовника в тюрьму, в самую высокую башню. А для того, чтобы уберечь дочь от всяких других садовников, поваров, полотеров и прочих простолюдинов, они решили и дочь запереть в башню - так, на всякий случай, ведь известно, что если что-то запрешь на замок, то оно и сохранится вернее.
  Но по пути в камеру Принцесса дала начальнику стражи свой гребешок из чистого золота, и тот отвел ее во вторую высокую башню, зарешеченное окошко которой смотрело как раз на окошко той башни, где томился садовник. Влюбленные приникли к окошкам и смотрели друг на друга сквозь решетку, не отрываясь ни на секунду. А ночью поднялся ураган, такой сильный, которого не видали то тех пор в королевстве. Трещали и ломались деревья, а с небольших домиков слетали крыши.
  И только к утру все улеглось и утихло, разогнало тучи. В голубом небе поднялось яркое солнце. Люди бросились чинить и прибирать все, поломанное и разбросанное ураганом, и во дворце тоже поднялась суета - еще бы, ведь королевский сад был начисто уничтожен, только ямы да щепки, и от избушки садовника осталось пустое место да поваленный плетень. И лишь к полудню, когда все немного пришли в себя, обнаружилось, что ни садовника, ни принцессы в тюремных башнях больше нет, несмотря на то, что решетки и двери остались на месте. И вряд ли кто заметил, что на крышах двух высоких зданий на главной площади появились неведомо когда два флюгера - силуэты юноши и девушки. Флюгеры вертелись на ветру и жалобно скрипели, тянули друг к другу руки, но ничего не могли поделать - крыши-то у них были разные.
  
  20
  Леночка не знала, находится она в сказке, или видит сон. Вокруг нее звенели колокольчики, скрипели флюгера, жестяные девушка и юноша тянули друг к другу руки. Внезапно в сказку прорезался какой-то посторонний шум. Шум был похож на всхлипы и бормотание между всхлипами "Ой-ё-ёй! Ой-ёй!"
  От этого шума Леночка внезапно вздрогнула и широко открыла глаза. На столе, совсем недалеко от нее, сидел кто-то лохматый, похожий то ли на человечка, то ли на шишку, то ли на лохматый веник.
  Этот кто-то не сразу понял, что его увидели, а когда понял, то тоже замолчал и уставился на Леночку во все глаза. Потом забормотал "Ох, грех-то какой" и ринулся к краю стола.
  "Стой!" - крикнула Леночка. "Я тебя видела! Ты кто?"
  Почему-то, после всех событий последних дней, она совершенно, ни капельки не боялась.
  Над столешницей показалась мохнатая голова. "Кто-кто. Домовой я, Петрович".
  Леночке хотелось спросить, неужели домовые бывают на самом деле, но она постеснялась - это ведь глупо, ну, как если бы ее спросили, неужели бывают на свете девочки по имени Лена. Видишь же, что есть - чего же еще спрашивать?
  Поэтому она спросила только "Почему же ты плачешь? Домовые разве плачут?"
  Петрович вздохнул и махнул рукой. "Деревня у нас тут. Развлечений никаких, особенно нам, домовым. За скотиной смотри, за домом следи, а для души что? Если домовой, так уж и ничего высокого, что ли? Вот и подсматриваем мы, домовые, хозяйские сны. По правде сказать, тут раньше такие люди жили -и подсматривать-то у них было нечего. Все те же дом да скотина, тьху, сказать противно. Непонятно зачем спать ложатся, если такие сны смотреть. А тут флюгера-а... Любовь..." И Петрович снова всхлипнул в бороду.
  Слово "любовь" напомнило Леночке о ее сне. "Подожди, пожалуйста" - вежливо сказала она Петровичу и подошла к елке. Золотистые силуэты влюбленных по-прежнему висели на разных ветках. Леночка распутала ниточку, на которой висела принцесса и перевесила фигурку на соседнюю ветку, рядом с фигуркой садовника, так, чтобы кончики их рук могли касаться друг друга. Фигурки завертелись, спутывая нитки, и Леночке показалось, что она вновь услышала тонкий перезвон колокольчиков.
  "Петрович" - снова обратилась она к домовому - "Мне вчера одна храбрая мышка помогала тушить пожар. Это кто?"
  Петрович хмыкнул. "Мышка, сказала тоже. Крыса это. Крыса Брунгильда. Она молодец у нас, не растерялась при пожаре. А ведь у нее обстоятельства!"
  "А можно, я отнесу ей поесть?" - спросила Леночка.
  Петрович замешкался на мгновение, а потом сказал: "А что, давай. Все равно ты все видела. Но никому ни слова, конечно, да?"
  Леночка провела пальцами по сжатым губам, давая понять, что рот ее закрыт на замок, и никто не услышит от нее лишнего слова.
  Вообще-то в подвал надо было спускаться через кухню, приподняв тяжелую огромную крышку за специально вделанное в нее чугунное кольцо. Леночка этого сделать бы не могла, даже Кате сделать это было непросто. Но Петрович и не собирался поднимать крышку, а махнул девочке, чтобы та следовала за ним. Они вышли во двор (только бы не увидела мама, подумала Леночка, шуму не оберешься, что вышла без шубы и шапки), обогнули его и остановились перед небольшим квадратным отверстием в стене почти над самой землей. "Сигай туда" - велел Петрович. "Я же не пролезу, оно маленькое!" - возмутилась девочка. "Сигай, кому говорят, а то не пойдешь никуда!" Этот тон Леночке был знаком, и спорить со словами, сказанными таким тоном, не полагалось. Она подошла к отверстию и всунула в него руку. К ее удивлению, рука вошла вся по плечо, и осталось еще место для головы, и для второго плеча...
  В подполе было очень темно, и пахло землей и картошкой, и чем-то еще, непонятным. К тому же, там было холодно, и Леночка замешкалась - ей стало страшновато лезть в холодную темную дыру. Однако кто-то - наверное, Петрович - подтолкнул ее сзади, и она кубарем скатилась вниз и упала на какие-то сваленные в кучу мешки, из которых вверх немедленно поднялся столб пыли.
  В носу защекотало, и она чихнула, и за спиной у нее тоже раздалось чиханье - Петрович чихал высоким и тонким чихом, раз десять подряд. Наконец, пыль улеглась. Глаза привыкли к темноте, и Леночка стала различать очертания стен. Однако же пола рассмотреть она не могла, сделала шаг, немедленно о что-то запнулась и упала, снова, подняв в воздух густую пыль.
  Отчихавшись в очередной раз, Петрович сказал: "Ну, хорош. Я сейчас глаза зажгу, а то ты мне этой пылью всю глотку забьешь!"
  Леночка не успела спросить, как можно зажечь глаза, а Петрович щелкнул горлом, будто и впрямь выключатель какой нажал, и в тот же миг глаза его загорелись ярким зеленым светом. Зеленые глазные лучи освещали путь не хуже обычного фонаря.
  Подвал был весь перегорожен и походил на таинственный холодный лабиринт. Один раз Леночка поняла, что они проходят под кухней - по светлому контуру квадрата над головой, но все остальное время она могла только догадываться, под какой частью дома они находятся. На стенах было множество полок, в углах стояли высокие предметы угрожающего вида - вилы, зубастые грабли и нечто, похожее на палку с рогами.
  "Эх", - вздохнул Петрович - "Сколько добра пропадает! Раньше-то люди хозяйствовали, не то, что сейчас..." - предложение так и повисло в воздухе, Петрович резко остановился, и Леночка чуть не сшибла его с ног.
  "Брунгильдушка" - ласково произнес Петрович совсем другим тоном - "Принимай гостей!"
  Леночка достала из кармана кофточки сырно-мясные дары, всмотрелась в освещенный глазами Петровича круг и ахнула. Брунгильда жила не в норе, ее гнездо уютно ютилось прямо на одной из полок. Старая шапка-ушанка была заботливо выложена изнутри пухом. Гнездо явно свидетельствовало о загадочных Брунгильдиных обстоятельствах. Обстоятельств было три, и они грелись, прижавшись к маминому животу.
  Следующие полчаса прошли в яростных спорах. Леночка настаивала на том, что Брунгильда немедленно должна переехать к ней в комнату на правах домашнего животного, потому что она простынет сама и простудит маленьких. Петрович возражал, что крыса - не собака, и домашним животным быть не может, а Брунгильда требовала, чтобы незваные гости немедленно убирались подобру-поздорову и не влезали в ее личную жизнь.
  А потом наверху послышались шаги и Катин голос: "Леночка! Где ты, дочка?"
  "Ой," - всполошилась Леночка. "Надо бежать. Иначе достанется от мамы всем". "Куда тебя лучше?" - спросил Петрович - "В комнату?" "Нет, наверное, в прихожую. Я же холодная вся, так будто я гуляла". Петрович схватил Леночку за палец, все вокруг завертелось, и через мгновение она уже стояла в прихожей, у скамеечки с обувью.
  21
  
  Когда взрослые проснулись, было уже совершенно темно, но не поздно, и Кате вздумалось сходить в магазин, посмотреть, не завезли ли туда мандаринов в канун Нового года. За мандаринами можно было съездить завтра в райцентр, где они точно бы были, но Кате, скорее всего, просто захотелось прогуляться, а выйти на улицу просто так, без предлога, ей почему-то казалось неправильным.
  
  Небо было ясным и звездным, снег под ногами - чистым и скрипучим, и до магазина Катя дошла быстро и с удовольствием. И мандарины в магазине, как ни удивительно, были. Катя купила полную сетку, и еще шоколадных конфет с ромашками на блестящих обертках. Когда она вышла из магазина, то увидела у входа согбенного старика в дряхлом тулупе. Старик держал в руках самовязанную мочалку, жесткую и разноцветную - продавал.
  Мочалок таких Катя не видела последних лет десять, а то и больше, и остановилась купить. Дед поспешно отсчитал сдачу и сказал хрипло "Бери мою вещь!", почему-то не глядя в глаза. Потом он пробормотал что-то еще, чего расслышать было уже никак нельзя, и поспешно зашагал прочь.
  "Странный какой", - подумала Катя. "Алкоголик, наверное". Сунула мочалку в авоську и пошла домой.
  Однако дорога больше не радовала ее. Почему-то затяжелели ноги, заныли плечи, скрип снега уже не радовал, а раздражал, авоська казалась тяжелой, настроение испортилось вчистую.
  И дома Катя не повеселела, наоборот - отругала Леночку за упавшую с вешалки шапку. Мандаринов ей больше не хотелось, у нее разболелась голова и она опять улеглась спать.
  А утром стало ясно, что с Катей что-то не так. Она еле встала с постели, и сразу поругалась с Семен Семенычем из-за пустяка в прах, так, как не ругалась, наверное, с самой зари их семейной жизни. Но тогда ссоры кончались поцелуями, а сейчас муж вышел из себя, схватил шапку и в сердцах выскочил на улицу - остыть. Вскоре и Марик, не позавтракав, последовал за отцом, а Катя бросилась на кровать и забилась в рыданиях. Это было так на нее непохоже, и Леночка, растерянная и испуганная, попыталась ее успокоить, но ничего хорошего из этого не вышло, и девочка сама проплакала в углу около часа.
  Она, может, плакала бы и дольше, но из угла раздался шорох, и на свет появился Петрович, встрепанный больше обычного. Леночку он явно больше не стеснялся.
  "Что происходит?" - строго спросил он. "Весь Дом на цыпочках стоит".
  Леночка, всхлипывая, рассказала, что мама с утра сама не своя, что что-то с ней произошло, и вместо праздника в доме получилась одна большая ссора.
  "Не нравится мне это", - заявил Петрович. "Чую нутром, что что-то не так, а что - не пойму. Но не нравится мне все, ох как не нравится". И, почесывая в затылке, растворился между половицами.
  День прошел из рук вон плохо. Катя не вставала больше с постели, а когда Семен Семеныч, поостыв после ссоры пришел домой и попытался выяснить, что же случилось с ненаглядной женой, она опять горько расплакалась. Все ходили хмурые и несчастные, и казалось, что над семьей совершенно осязаемо сгущаются темные мрачные тучи.
  Следующее утро было не лучше. Напрасно поблескивала в гостиной мишурой и игрушками елка - никого она не радовала больше. Семен Семеныч то и дело выходил покурить в сени, подумывая о том, что надо, пожалуй, паковать вещи и везти Катю обратно в Америку. Марик исчез по обыкновению последних дней, Катя плакала и не вставала с постели. Казалось, что в стройном механизме семьи вместе с непонятной болезнью мамы надломилась главная ось, позвоночник, без которого уже ничто не могло происходить, как надо, а то и вовсе грозило рассыпаться прахом.
  Леночка сидела в углу и укачивала Барби, у которой появилась новая деталь туалета - серый и длинный хвост, торчащий из-под розового платья, когда перед ней вновь появился Петрович.
  "Сидим?" - спросил он и блеснул глазами-угольками из-под мохнатых бровей.
  "Сидим", - грустно согласилась Леночка, поскольку возразить было, собственно, нечего.
  "Так все и просидим!" Домовой тоже был явно не в духе. "Мать пропадет на глазах, а все сидят!"
  "А что же делать?" - удивилась Леночка.
  "Спасать надо. Говорю же - не знаю, в чем дело, но чую, что нечисто здесь что-то. Оно ведь как - перед Новым годом да Рождеством вся нечисть играет, наружу выходит. Но я тут не помощник, а ты - другое дело. Поговори с отцом, пусть придумает, что делать. Мать же тает на глазах!"
  "Да он не послушает! И что я ему скажу?" - упрямилась Леночка.
  "Ну, дело твое. Я сказал, а ты поступай, как знаешь. Кого же он и послушает, как не тебя? Уж не меня ли? Да я ему только на глаза покажусь, и он сразу решит, что мозгами поехал, и толку от него тогда точно никакого не будет!"
  И с этими словами Петрович снова исчез.
  Леночка повздыхала и пошла посмотреть на мать.
  Катя лежала с закрытыми глазами, вся бледная, и Леночке покaзалось, что она и впрямь тает - как ледяная сосулька под теплым солнцем - щеки у Кати стали впалыми, а все черты лица будто заострились.
  Девочка бросилась к маме. "Мамочка, мамочка, только не тай! Не надо!" - запричитала она, припав к Кате так, что ноздри защекоттало от родного маминого запаха.
  Но Катя только свела брови. "Уйди" - сказала она дочке чужим, сиплым голосом.
  И тогда Леночка пошла к отцу.
  Но тому явно было не до нее.
  На первый же пробный выпад "Папа, я хочу тебе сказать что-то важное про маму" Семен Семеныч рассеянно улыбнулся, потрепал Леночку по щеке и сказал - "Да, с мамой нелады. нервный срыв, наверное. Будем собираться потихоньку, надо уезжать, дочка. А ты пока пойди, поиграй, не путайся под ногами".
  Сердце у Леночки заныла. Она же не зря говорила Петровичу, что папа ее не послушает! Он вечно относится к ней совсем как ребенку, хотя она уже большая и много чего может делать сама. Ну как ему объяснить, что надо не уезжать, а срочно делать что-то другое, если она и сама не знает, что именно надо делать? Да и слово "уезжать" Леночке почему-то не очень нравилось. Ей нравилось слушать трескотню угольков в печи и смотреть на таинственный темный лес за окнами, нравилось кататься с горки на картонке, оторванной от ящика, да и где, в какой Америке найдешь Петровича и Брунгильду?
  Леночка вздохнула, оделась и пошла разыскивать Марика. Он, конечно, был не совсем взрослым, но все же сильно старше ее, и родители прислушивались к его словам значительно чаще, чем к ее.
  Марик с Кариной стояли все на том же мостике и разговаривали. С мостика отлично была видна почти вся деревня.
  "Куда это малышня бежит так резво?" - Карина улыбнулась и сощурила густые бронзовые ресницы.
  Марик мельком глянул на бегущую маленькую фигурку, но что-то в ней заставило его присмотреться пристальнее. "Это же сестра моя!" - удивился он. "Куда это она?"
  "Так пойдем, спросим у нее? - предложила Карина, и они пошли навстречу бегущей девочке.
  К тому моменту, когда они подошли совсем близко, Леночка запыхалась так, что говорить могла с трудом, проглатывая слоги и слова. "Там... мама.. плохо... Петрович говорит, а папа не слушает!"
  "Слушай, шла бы ты домой!" - распорядился по-взрослому Марик, но тут у Леночки на глазах мелькнула слезинка, и Карина вмешалась в происходящее.
  "Подожди, Маричек", - мягко сказала она. "Так что с мамой? Кто такой Петрович?"
  И она так внимательно посмотрела Леночке в глаза и начала слушать, изредка кивая головой, что у девочки, обычно робкой с чужими, постепенно развязался язык и она рассказала все - и про маму, и про Петровича, и про его совет.
  "Что за бред! Домовой!" - возмутился было Марик, но Карина строго взглянула на него и зажала ему рот розовой теплой ладошкой.
  "Ш-ш-ш! Не говори о том, чего не знаешь. Домовой - это никакой не бред. Раз он просит помощи, значит, дело плохо".
  "Ты веришь в домовых?" - удивился Марик.
  "Что значит - верю?" - удивилась уже Карина. "Домовой в доме - первый помощник. Не всем они показываются, правда". Помолчав, она подумала и сказала - "А знаете, что? Пойдемте к моей двоюродной бабушке. Если кто и может разобраться в этом, то только она".
  И она развернулась и зашагала легким шагом куда-то вперед, а Марику с Леночкой осталось только следовать за ней.
  22
  
  Место, куда они пришли, было незнакомо Марику с сестрой, но Катя несомненно бы его узнала. Маленькая скособоченная избушка на противоположном краю села выглядела неприветливо. Карина велела спутникам подождать, стукнула пару раз в дверь и вошла внутрь, не дожидаясь ответа. Не было ее минут пятнадцать, и брат с сестрой ждали ее молча, переминаясь с ноги на ногу. Леночка ждала с надеждой, Марик - с недоумением.
  Наконец, дверь заскрипела, и Карина вышла на улицу вместе со сгорбленной старухой, укутанной в огромный платок поверх не то лохматого пальтишка, не то облезшей шубейки. Старуха была, судя по всему, не очень довольна, и бормотала под нос: "Только для тебя, внученька, только для тебя".
  "Карина!" - начал было Марик, но та оборвала его ласково, но твердо: "Молчи!" Правда, она улыбнулась при этом так, что сердце Марика екнуло, а Леночке показалось, что из Карининых глаз брызнули веселые зеленые огоньки, поярче, чем лучи Петровича. Идти через село им пришлось довольно долго, и вслед им почему-то из каждого двора несся остервенелый собачий лай.
  Дом встретил их настороженной тишиной. В сенях пахло табаком, в кухне - неуютом. Семен Семеныч выглядел растерянным и неприкаянным. Было непонятно, удивился ли он гостям, поскольку сказать он ничего не успел - Карина схватила его за рукав, отвела в уголок и зашептала что-то быстро и горячо, а Семен Семеныч только мотал головой обалдело, не произнося ни слова.
  Леночка тем временем провела старуху к дверям комнаты, в которой лежала Катя.
  Карина закончила разговор с хозяином дома, тот задумчиво теребил вихор на голове и приговаривал: "Ну и ну! Ну и ну!"
  "Карина, объясни же, что происходит! Кто это?" - Марик явно чувствовал себя не в своей тарелке.
  Карина вздохнула. "Это моя двоюродная бабушка, колдунья. Она твоего отца на днях лечила, а теперь с мамой твоей неладно. Надеюсь, бабуля разберется".
  "Колдунья?"
  "Ох, Марик, какой ты весь из себя городской!" Карина улыбалась так, что не улыбнуться в ответ было просто невозможно. "В каждой деревне есть своя колдунья, мы ведь близко к земле живем, к лесу, здесь духов всяких много, и хороших, и злых, а с духами договориться не каждый может, для того и нужны колдуньи. Когда-нибудь я у бабули дар перейму, но это нескоро будет, когда я жизнь проживу, дела земные сделаю. Лет через пятьдесят, не раньше". Голос Карины внезапно погрустнел, и Марику тоже стало грустно, и он даже не возразил, что для такой дряхлой старухи, как Каринина двоюродная бабушка, прожить еще пятьдесят лет - задача из невозможных.
  Тут дверь в спальню распахнулась, и старуха поманила всех внутрь крючковатым пальцем.
  Катя лежала на постели все в той же позе, брови ее были сведены страдальчески над переносицей.
  "Беда ей на шею скакнула" - сказала непонятно старуха. "Ты на днях у людей покупала чего?"
  "Мочалку", - тихо выдохнула Катя. "Ну, вот, с мочалкой, значит, тебе беду и продали. Теперь или помирай, или кому другому беду продай. Продай любую вещь, что хочешь, а как из рук у тебя товар возьмут, так и скажи: Бери мою вещь! А потом скажи - И беду мою впридачу! Так она от тебя и уйдет, на другого перейдет".
  У Кати от слез заблестели глаза. "Что ж я, как же я? Я не могу другому человеку вот так просто такую подлость сделать!" - сказала Катя и опять расплакалась.
  "Мое дело - сказать, а там сами решайте!", сердито буркнула старуха. "Проводи, внученька!" - и она направилась к двери, Карина за ней.
  Семья Пуговкиных уселась вокруг Катиной постели. Катя перестала плакать и лежала молча, Семен Семеныч держал ее за руку. Все были грустны.
  Ломкий голос Марика нарушил тишину: "Но ведь надо кому-то эту беду продать! Нельзя же, чтобы мама умерла!"
  И тут в углу кто-то завозился, а потом кашлянул. Леночка радостно распахнула ресницы - и не ошиблась: на полу передо всеми стоял взъерошенный Петрович.
  "Я... Извиняйте... Гхм! Позвольте представиться, Петрович. Домовой ваш, значит", - Петрович наконец нашел нужные слова.
  "Мне, конечно, не дело, перед людьми являться, но раз тут такое дело, то не считается".
  После прихода колдуньи и разговора о беде, которую надо срочно продать, появление человечка, похожего на шишку, уже никого особо не удивило. Все просто обернулись к Петровичу и начали слушать, и только Леночка хлопнула в ладоши и воскликнула: "Петрович! Молодец, миленький!"
  Семен Семеныч, однако, на нее шикнул: "Тише! Дай взрослому человеку... э-э... Домовому высказаться!"
  "Вы, конечно,как люди городские, культурные, никому такой свиньи подложить не можете", - излагал Петрович.
  "Но это вы ведь людям продать беду не можете, потому что людям она навредит. Но вам ведь ничто не мешает продать вашу беду домовому, правда? Домовой - не человек, я уж как-нибудь с этой хворобой справлюсь!"
  Лицо Семен Семеныча просветлело. "А это мысль! Уважаю, Петрович! Продадим вам все, что хотите, скажите, что!"
  
  Петрович немного замялся. "Мы, домовые, очень молоко уважаем", - наконец, произнес он. "Так молока вам продать?" - просиял Семен Семеныч.
  "Нет, молоко продавать не нужно", - обиделся Петрович. "Молоко нужно наливать в блюдце. А вот блюдце я у вас подходящее видел - синенькое такое, с золотым ободком. Вот его мне и продайте. Я буду его мыть каждый раз и под печку ставить. А вы уж туда этого... молочком поделитесь". "Конечно, милый Петрович!" - нашла в себе силы вмешаться в разговор Катя. "Кто-нибудь, Марик, Лена, принесите блюдце!" Дети наперегонки бросились на кухню. Петрович бросился за ними - присмотреть, чтобы не разбили. Вскоре процессия вернулась обратно, и Марик торжествено вручил блюдце Кате.
  Петрович вышел вперед и шаркнул ножкой. "Интересуюсь на предмет купить у вас блюдце", - вежливо произнес он, "Да вот думаю - не дорого ли будет?"
  Катя подхватила игру. "Нет, недорого, совсем недорого, да и блюдце такое хорошее, не треснутое совсем".
  "А подойдет ли оно для молока?" - интересовался Петрович.
  "Подойдет, почему же не подойдет!" - отвечала Катя.
  "А что же вы за него хотите?" Кате в этот миг страшно захотелось сказать "сто рублей", но тут ей пришло в голову, что она не имеет понятия, есть ли у Петровича вообще деньги, и она деликатно спросила "А сколько у вас есть?"
  Петрович выкатил грудь колесом, порылся правой рукой в глубине своего одеяния и вытащил на белый свет большую монету, старую, позеленевшую, на поверхности которой еле просматривался имперский двуглавый орел. На вид лет монете было не меньше ста, а, может, и больше.
   "Принято!" - сказала Катя и протянула одну руку за монетой, другую - с блюдцем. В момент, когда Петрович взялся за блюдце двумя руками, Катя сказала звонко: "Бери мою вещь! И беду мою впридачу!" Все смотрели на происходящее широко раскрытыми глазами. И тут неожиданно раздался громкий писк, от неожиданности которого Леночка вздрогнула. Петрович поднял руку к шее и тут же вытянул ее вверх - в руке он держал что-то черное, лохматое, маленькое, что-то, что яростно вертелось и громко пищало.
  "То-то же, будешь знать", - незидательно сказал домовой и пояснил - "она-то думала, я - человек, ну и прыг ко мне на шею, да ничего не вышло. А уйти от меня она теперь не может, только если я ее продам. Ну ничего, я ее посажу на цепочку, будет мне вместо собаки, все поговорить будет с кем! А блюдце-то я буду под печку класть, вы не забывайте заглядывать только!" И с этими словами Петрович откланялся, сжимая в одной руке купленное блюдце, в другой - Беду, которая не переставала пронзительно верещать.
  Катя села на кровати. Глаза ее блестели. "Чудеса какие!" - сказала она. "А я уже думала, что не встану с постели никогда, такая слабость была! Сенечка, что бы покушать?"
  И тут Марик сказал: "Послушайте! Послушайте, сегодня же Новый год!"
  23
  Все переглянулись. Марик был прав - за Катиной болезнью семья совершенно забыла о празднике, а время катилось к ночи, и совсем, совсем не за горами был Новый год, для встречи которого они и приехали в Сметанкино, перелетев через океан и еще половину земного шара.
  "Что же делать!" - засуетилась Катя (она выглядела уже совершенно здоровой, и румянец вернулся на щеки, и носик торчал жизнерадостно вверх, а не нависал безжизненно над губой). "Что же делать, у нас совершенно ничего не готово! Сеня, картошку чистить! Марик! Режь скорее лук!"
  И работа закипела.
  Скоро, скоро задымилась сваренная картошка с тающим ломтем маслица поверху, традиционный салат засверкал из миски глазками яичного желтка и горошка, и все было прекрасно, если не считать того, что, когда Катя полезла за окно за сосисками, их оказалось гораздо меньше, чем, по ее расчетам, должно было быть. "Мама, не сердись" - выступила в роли защитницы Леночка - "Это Брунгильда, у нее маленькие, ей надо". Катя, утомленная последними событиями, только махнула рукой, так и не спросив, кто же такая Брунгильда.
  Семья Пуговкиных принарядилась, и все уселись за стол. Семен Семеныч торжественно откашлялся и начал подводить итоги года прошлого.
  По правилам семьи, все должны были вспомнить важные, существенные события, которые произошли в уходящем году.
  "Я научилась топить печку", - сказала Катя. "Я познакомился с Кариной" - это, конечно, Марик. "А я - с Брунгильдой и Петровичем" - почти прошептала Леночка.
  Члены семьи посмотрели друг на друга. У всех мелькнула одна и та же мысль - события жизни американской, которой все они жили почти целый год, оказались занавешены таким плотным туманом, что вспомнить практически ничего никому не удалось.
  Маленький аккуратный домик в спальном районе, чистые дорожки, магазины размером с футбольное поле остались где-то далеко и казались почти нереальными.
  "А подарки будут?" - внезапно встрепенулась Леночка. "Подарки -нзавтра". Катя отлично знала, в каком из чемоданов лежат аккуратно перевязанные цветными ленточками подарки каждому из домашних, но дети, конечно же, должны были уснуть до того, как подарки будут извлечены на свет.
  В дверь постучали. На пороге стояла Карина - румяная, сияющая. "Я на пять минут только, отпросилась у своих, решила забежать, вас поздравить! Сколько осталось до Нового года?"
  Семен Семеныч посмотрел на часы: "Четыре минуты!"
  "Ой, а давайте на улицу выйдем! Хотите?" И не дожидаясь ответа, она схватила за руку сияющего Марика и выскочила с ни за порог. Леночка бросилась за ними, путаясь в рукавах шубки. Катя сцватила Марикову куртку и бросилась за ними. Следом степенно вышел и Семен Семеныч, покачивая головой.
  Дети стояли под большой елью у за забором. "Мы так Новый год пропустм!" - воскликнула Катя.
  "Тш-ш!" - приложила палех к губам Карина. "Не пропустим. Главное, слушайте!"
  Все замолчали и прислушались. И - то ли показалось, то ли на самом деле, услышали тихий хруст снега, будто кто-то шел широким размеренным шагом.
  "Кто это?" - шепотом спросила Леночка. "Дед Мороз. Тихо."
  Шаги приближались и через несколько мгновений на тропинке показался высокий статный старик в красном перепоясаном тулупе, с длинной, за пояс была заткнута длинная белая борода.
  Карина махнула рукой и бросилась к старику.
  "С Новым годом, Дедушка Мороз!"
  Леночка с Мариком переглянулись, и бросились за ней.
  Старик, кажется, испугался, но уже через миг пришел в себя и весело запыхтел в усы: "Ай, подловили старика! Ай, молодцы! Ну что ж, загадывайте свои новогодние желания, если так!"
  Все переглянулись, и никто не осмеливался начать первым. "Ну, смелее, не робей!" - подбодрил старик.
  Первым вперед вышел Марик. "Я хочу никогда не разлучаться с Кариной, если, конечно, она не против", - сказал он и густо покраснел. Карина потупила пушистые ресницы и покраснела еще гуще. "Я не против", - прошептала она.
  "А сама я хочу, чтобы мне не пришлось заплакать ни разу в следующем году". "Принято!" - хлопнул в ладоши дед. "А ты, хозяйка?" Катя задумалась на секундочку. "Хочу, чтобы моя семья всегда была такой же дружной и любящей, как сейчас!" - пожелала она. "Принято!"
  "Пусть нам сопутствует успех, где бы мы ни были!" - Семен Семеныч был все же, пожалуй, практичнее всех.
  "А я хочу попросить совсем другого." Голос Леночки был очень тих. "У нас на елке висят игрушки - Принцесса и Садовник. Я хочу попросить, чтобы они смогли быть вместе, не как игрушки, а как люди".
   Дед Мороз внимательно посмотрел на нее. Потом улыбнулся - "Ну что ж, раз ты просишь... Так тому и быть. Но не сейчас - им ведь надо еще раз родиться людьми для этого!" И он хлопнул в ладоши.
  "С Новым Годом, друзья!"
  И тут раздалось хлопанье крыльев, и на снег опустился огромный ворон.
  "Уф, кажется, не опоздал!" - хрипло прокаркал он. "Хочу попросить за одну глупую кошку, или за один глупый мостик, не знаю, даже,за кого". Поскольку никто, кажется, не понимал, о чем идет речь, ворон вздохнул и поведал историю мостика,которую вы, друзья, уже знаете.
  Дед Мороз почесал в затылке. "Перун, конечно, ослабел давно, но ссориться с ним все равно как-то не с руки... Ручей-то ведь не пересох?"
  И тут вмешался Марик. "Ручей не пересох, но он покрыт толстым льдом, и мостик сейчас все равно не нужен. А я построю новый мостик к весне, не заколдованный. Я сам не очень умею, но папа мне поможет. Правда, папа?" И Марик посмотрел сияющими глазами на отца. Тот ничего не ответил, только вздохнул. Катя хотела было что-то сказатьн но посмотрела на мужа и, видимо, передумала, только махнула рукой.
  Дед Мороз оглядел всех и хлопнул в ладоши: "Ну, под ваше честное слово. Сделано! С Новым Годом!"
  И превратился в тонкую серебряную дымку, повисшую в морозном воздухе.
  "Остаемя в Сметанкино!" - радостно закричал Марик. "Ура-а-а!!!"
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"