Жизнь и судьба, своенравные сестрички, похожи характером на капризных женщин: любят, когда их берут в оборот ласковой, но твердой рукой. В правильных руках они подставляют под ладонь выгнутую спинку и мурлычут, ровно домашние кошки, в руках же неправильных и слабых превращаются в бешеных коней, которые грызут удила, норовисто всхрапывают и косят диким глазом и, того и гляди, сбросят неудачливого наездника в грязь.
Руки Наташи Т. были неправильными от рождения, при том, что это были небольшие красивые ручки с нежными пальчиками и розовыми ноготками. Наташа Т. принадлежала к робкому клану рассеянных мечтателей.
С самого раннего возраста, когда мир Наташин был еще ограничен деревянными прутьями детской кроватки, взгляд ее время от времени застывал, изучая какое-то невидимое другими пространство, а шумным играм в мяч и прятки она предпочитала книжки с картинками, которые рассматривала подолгу, уединившись в уголке большого родительского дивана.
Дети во дворе никогда не звали ее на улицу гулять, в школе над ней посмеивались и считали немного тронутой. Она же, казалось, нисколько этим не огорчалась и вообще жила в недостижимом для других параллельном мире.
Училась она сносно, но не блестяще, как можно было бы подумать - учеба занимала ее так же мало, как и все остальное, на уроках она читала ворон, а оценки ее, казалось, и вовсе не занимали. Она окончила школу со средненьким аттестатом, и поступила, не по собственному желанию, а по настоянию родных, в областной педагогический институт, славившийся самым низким конкурсом во всем регионе. На лекции ходила исправно, хотя и продолжала пребывать в блаженной отрешенности от окружающего мира, с парнями не крутила, одевалась непонятно как, и можно было бы легко представить себе ее появление на семинаре в чулках разного цвета, если бы не то спасительное обстоятельство, что чулки давно и бесповоротно вышли из моды и исчезли с магазинных полок.
Многие думали, что Наташу совершенно не интересуют мирские реалии и удивились бы, узнав, что не так. На самом деле Наташа порой тяготилась собственной отрешенностью и с удовольствием бы приобщилась к той яркой, шумной и, по всей видимости необыкновенно веселой жизни, о которой знала по уловленным обрывкам разговоров сокурсниц. Но с какой стороны подступиться к этой жизни, она не знала, и лишь близоруко щурилась, когда к ней обращались с каким-нибудь вопросом, и отвечала невпопад - она редко внимательно слушала, что ей говорят.
При том она, если вглядеться, была недурна собой - матовая кожа молочного оттенка с бледными веснушками на носу, нежный овал лица, блестящие карие глаза, белки которых были действительно очень белы.
На третьем курсе ей даже понравился один парень, красавчик-шатен с математического факультета, но он, конечно же, увлекся другой девушкой, яркой и живой, и Наташа, узнав об этом, еще глубже погрузилась в свои грезы, а количества потерянных ею в тот сезон зонтиков вполне хватило бы, чтобы снять массовую сцену бегства народа с Елисейских полей во время грозы.
Так или иначе, Наташа закончила институт и получила распределение в небольшую районную школу, в поселке городского типа, расположенном так далеко от всего, что оттуда регулярно сбегали молодые специалисты, и оттого вечно не хватало там ни учителей, ни врачей.
Ей дали маленькую однокомнатную квартирку в двухэтажном доме, и с началом учебного года она начала регулярно засеивать если не разумным, добрым, вечным, то, по крайней мере, правильным написанием сочетаний "жи" и "ши" просторные поля в вихрастых головах своих учеников.
В поселке все вскоре поняли, что училка малость малохольная, картошки не садит, ручки у ней белые, все сидит с книжкой, а трусы у ней рваные, и она их так и вешает сушить, не зашьет, не выбросит.
Жизнь покатилась по накатанной с детства колее.
Наташа приходила из школы, брала в руки книжку и пропадала в ней, запивая сладким чаем слипшиеся макароны, которые она, как обычно, забыла вовремя снять с плиты. Потом она проверяла тетрадки, потом ложилась спать в бесполезно широкую кровать, купленную по случаю у перебравшейся в область семьи молодого хирурга.
И так продолжалось долго, осень, и зиму, и еще одну осень.
А когда ноябрьская подмерзшая слякоть окончательно скрылась под шапками снега, Наташа Т., вернувшись по зимней темноте в свою квартирку, обнаружила в туалете на полу лужу значительных размеров. Лужа явно вела свое происхождение из унитаза, круглое чрево которого было заполнено мутной жидкостью неопределенного цвета.
Что полагается делать в подобной ситуации, Наташе было решительно неизвестно. Всплеснув руками, она метнулась к двери, потом к окну, опять к двери. Под ложечкой заныло - ей очень хотелось согреть чаю и уткнуться в книжку, но внутренний голос шептал, что это будет очень и очень неправильно.
Она сбежала по лестнице во двор, но двор был пуст. По улице брела старушка с кошелкой, но обращаться к ней за помощью было нелепо даже по Наташиным представлениям.
Она вновь поднялась на свой второй этаж - передвижения ее напоминали метания в клетке маленького напуганного зверька. Взгляд ее остановился на соседской двери, что была аккурат напротив ее собственной. Там жил здоровенный парень, имени которого Наташа не знала, но, встречаясь с ним на лестнице, она кивала ему головой, почему-то ужасно от этого смущаясь.
Наташа набралась храбрости, вздохнула и постучал кулачком в дверь.
Петр С., водитель грузовика при местной птицефабрике, как раз собирался порезать селедочку с лучком и открыть банку засоленных матерью огурцов. Мать жила в частном доме с огородом и соленья поставляла Петру исправно.
Открыв дверь на неожиданный стук, Петр долго не мог понять, чего же хочет от него симпатичная, но непонятная соседка из квартиры напротив. Петр был высок, широк в плечах, успехом у девушек пользовался приличным, и то, что соседка его, кажется, избегала, казалось ему странным. Когда он понял, в чем же, собственно, дело, то даже рассердился - с чего бы вдруг, на ночь глядя, ему идти и возиться с чужими унитазами, когда на столе стынет ужин?
Он достал из-под раковины огромных размеров вантуз и протянул его Наташе Т. Наташа Т. прибор не взяла, пролепетав невнятно "Я не знаю, как этим пользоваться". Матюгнувшись про себя, Петр вышел за дверь и пересек нейтральную полосу лестничной клетки.
Унитаз явно требовал серьезной прочистки.
"Перчатки-то хоть есть?" - спросил он. Соседка сжалась от вопроса растерянно, как будто он сказал что-то непристойное. Из рукавов ее синтетической шубейки свисали варежки, на резинке, как у детишек-дошколят.
Петр вздохнул. "Ну, рассказывайте, кидали туда что-то? Тряпки, поди? И разденьтесь уже, в конце-то концов!"
Наташа начала судорожно расстегивать пуговицы на шубе и одновременно заговорила. Речь внезапно полилась из нее, как вода из прорвавшейся запруды. Она настолько сама удивилась звуку своего голоса, что сознание ее поплыло влед за словами о том, что никаких тряпок она никуда не кидала, сама не знает, как все получилось, и просто такая она невезучая, все не слава Богу, все, не как у людей, а непонятно, как.
Совершенно машинально она сбросила шубу, размотала шарф, начала расстегивать теплую вязаную кофту.
Трудно сказать, что именно вернуло ее сознание в реальный мир, но совершенно внезапно она обнаружила, что разделась до пояса совершенно и только что расстегнула застежку на лифчике, явив взгляду соседа розовые, похожие на новорожденных поросят, груди, с крупными сосками вместо пятачков.
При этом она не смогла сразу остановить собственных слов, и они замедлились постепенно, как замедляется старомодная музыкальная пластинка, когда выключаешь крутящий ее агрегат.
"Я увидела вашу дверь и подумала, что мне наконец-то хоть в чем-то повезло" - вот именно на эти слова и пришлось замедление речи, и одновременно глаза Наташины набухли прозрачными слезами, а веснушки на носу приобрели яркий терракотовый цвет.
На этом историю можно закончить, я только скажу, что свадьбу они сыграли в июне, и подвыпивший Петр делился сокровенным с другом детства, Лешей П.:"И я ей говорю - возьмите немедленно в руки вантуз! И она взяла...
Я боюсь, что она до сих пор не знает, что такое вантуз, потому что преубеждать ее у меня не было уже никакого желания".