Аннотация: О нелегкой жизни девицы в терему. ПРОДОЛЖЕНИЕ ОТ 12.05.14----ПРОДОЛЖЕНИЕ ОТ 14.05.14
Глава девятая. "Во пиру веселье."
В моей светелке стояла темень, так что пришлось идти за огоньком. Больше всего свечей горело на лестнице. Кормилица Кириметь завещала хозяевам делиться с гостями - рассудив так, я прокралась к ступенькам и выдернула из ближайшего кованного держака белую восковую свечу. Снизу уже звучали шаги, по лестнице кто-то поднимался, а из левой половины терема, куда перед этим ушла Саньша, вдруг донесся зычный голос Рогора. Я бежала в светелку, прикрыв огонек ладонью.
Пустой светец для моей добычи нашелся в углу, у небольшой печки. Едва с этим было покончено, как в дверь постучали. Вошла Вельша, держа в руках поднос, протараторила:
- Тут с кухни прислали, для хозяек. Да госпожа Морислана велела к тебе отнести для начала. А уж потом подавать.
Она глянула хитро, и мне стало ясно, что девка кое-что знает. Больно уж лицо у неё было шельмовское.
Я покорно зачерпнула ложкой варево из большой миски. Ощутила вкус - курячья похлебка на взваре от сушеных грибов. Подержала на языке, выискивая, нет ли чего непривычного - кислинки или горчинки какой, а то и ядовитой сласти. Неспешно отщипнула крошку от хлеба, съела ложку сдобренной маслом и медом каши из проса с тыквой, отхлебнула от кваса и молока.
- Да вроде ладно все. - Сказала под конец.
Вельша улыбнулась краешком рта. Я поспешно добавила:
- Вкус, говорю, хороший. Так и передай.
Она хихикнула и умчалась. Потом пришла Алюня, принесла мне тарелку каши, кружку молока и наказ Морисланы - из светелки не выходить, пока она не позволит. Первую ложку уже по привычке я подержала во рту, то же сделала и с первым глотком молока.
Ночью сон не шёл. Вставшая луна выложила серебром квадрат окна на досках пола, а я все ворочалась с боку на бок, перебирая в уме одну за другой тридцать калечащих трав. Часть из них вредила, будучи съеденной или выпитой в настое, а часть калечила одним прикосновением. А вдруг не смогу опознать отраву? Конечно, кое-что я пробовала, когда вместе с Мироной натыкалась на злую траву в лесу. Но не все, совсем не все...
От отрав и ядов мысли мои скользнули к Морислане. Я собралась в комок, стиснула руки и подтянула к животу согнутые ноги. Была ли это тоска по материнскому объятию или горечь из-за того, что собственная мать с легкостью обменяет мою жизнь на жизнь сестры? Не знаю. Но изнутри меня словно глодал неведомый зверь. И выть хотелось волком, чего со мной никогда не было.
Наставшее утро, однако, унесло все печали прочь. Из окна падал бледный свет, птичье щебетанье прорывалось сквозь закрытое окно. Я встала, прошлась босиком, радуясь прохладе сосновых досок под ногами. Отворила окно.
Шатер крыши впереди блестел крашеным тесом, уложенным затейливой чешуей. Справа и слева, далеко внизу на земле, зеленели деревья, краешками виднелись палаты с теремами. Отовсюду наплывал густой запах сдобных хлебов.
Верно говорила бабка Мирона - курей считай по осени, а беды поутру. Ночные печали куда-то ушли. На душе было тихо и спокойно.
Я в кремле, где живет сам положский король. Осталось всего два дела - заработать бельчи и добраться до ведьм. А что рисковать придется, пробуя явства, так ведь денежки никто задаром не дает. На то я и травница, чтобы жизнь людскую охранять. И сестринская это жизнь или ещё чья, то дело пятое.
День между тем разгорался. Я отошла от окна, выбрала среди лент самую яркую, отливающую пламенем. Туго заплела косу, надела платье, привезенное из Шатрока, и выглянула из светелки.
Путь был закрыт. Рогор ночью притащил широкую лавку и улегся у порога второй светлицы, через которую лежал дорога на лестницу. От скрипа петлей норвин проснулся.
- Не велено. - Буркнул он. - И чего тебе не спится? Чесунчик, что ли, поймала? Со вчерашнего велено госпожой звать, вот и живи, как госпожа. Спи, пока служанки не придут.
- Мне бы на двор. - Просительно сказала я.
Но норвин только махнул рукой.
- Забудь. Горшок под кроватью, вот и пользуйся. Учись жить по-господски.
- Я просто погулять.
- Нет. - Строго ответил Рогор. - Сегодня пир с плясками, там и нагуляешься. А пока погодь.
Он снова опустил голову на скамью, вскинул руку, прикрыв широченным рукавом сонные глаза. Затих.
Я со вздохом отступила. Нужно было найти дело. Платья, пролежавшие ночь под моим тюфяком, частью отгладились, но взамен начали попахивать затхлостью. Пришлось раскидать их по кровати, а одно, лежавшее сверху, даже повесить на створку окна.
Потом я пересмотрела и перебрала травы, отложила в сторону по пучку хрящихи и беличьих ушек - первейшего средства, чтобы вызвать рвоту и вытянуть желчь. Сегодня, на пиру, если не распознаю вкуса отравы, одна из этих травок может спасти Аранию. Или меня.
Я достала иглу с ниткой, нашла среди своих сорочиц самую старую. Отодрала от её подола полосу ткани и села шить крохотные, в полпальца, мешочки. Не в руках же нести травки на почестный пир. Дело было почти закончено, когда в дверь торкнулись.
Вельша опять принесла мне на пробу поднос, нагруженный едой. Потом заскочила Алюня, держа в руках сладкий городской калач с кружкой кваса. Обе девки, и Вельша, и Алюня, с утра именовали меня госпожой, правда, всякий раз хихикая и постреливая лукавыми взглядами - мол, мы-то знаем, что почем!
В ответ я свела брови на переносице. Сказано быть госпожой, значит, стану. Чай, не велика наука. Опять же, кому как, а мне такое дело, госпожой бысти, положено от отца с матерью. По рождению, значит.
Глянув на моё лицо, личные прислужницы Морисланы и Арании сторожко поджали губы. И удалились, неслышно ступая.
В те дни я отчаянно гордилось тем, что с обоих сторон происхожу из господского роду-племени. Мне вспоминались все обмолвки, сделанные Мироной - мол, у нас-то все тихо и гладко, а вот у господ жизнь тяжелая. Губят они друг друга заговорами, наговорами и отварами. И чем только не одолевают!
Я сравнивала свое увечье со страшным шрамом, что уродовал лицо молодого олгара Барыса, и думала, что они страшно схожи. Только он пострадал от таинственных абульхарисов из страны Урсаим, а я от неведомых врагов, которые были то ли у моего отца, то ли у моей матери.
Кулич таял во рту, квас тоже был ничего, хоть и похуже того, что делали мы с бабкой Мироной. Доев последнюю крошку, я села шить мешочки про запас. Следовало также обметать порванный подол сорочицы.
Покончив с шитьем, ещё раз постояла под окном. Поднявшееся солнце блестело на крашенном тесе, запах хлебов сменился запахом печева и варева. Откуда-то остро пахнуло жареным мясом, которое мы с Мироной ели только на Свадьбосев и Зимнепроводы, пирогами с зеленым луком и щавелем, щами с горохом на мозговой кости. Были и ещё какие-то запахи, но те я даже не пыталась опознать, настолько они казались чудными и непонятными.
Солнышко жарило в окошко все сильней. Я отошла вглубь комнаты, решив взяться за скатерть, которую Мирона выдала в дорогу для узла. Зимой мы белили её с другими холстинами, готовя для вышиванья. Я самолично морозила руки, распяливая мокрой на снегу. Так чего работе пропадать? Вот привезу скатерку обратно всю в узорочьях, бабка увидит и кивнет с одобрением. Нравилось Мироне, когда я в работе справница...
К холстине пристала пыль. По-хорошему, конечно, следовало её простирнуть, но мне по господскому обычаю теперь это делать нельзя. Наверно, нельзя.
Так что я высунулась в окно и от души повытряхивала скатерть, заставив её щелкать в теплом воздухе навроде кнута. Потом, взмокнув, села на кровати, откинув платья и распялив ткань на коленях.
Ниток у меня было не густо. Если шить, так петельчатым швом, на него много не уйдет. По краю пустить полосу из цветов, лепестки только обозначить, а в середине круговым швом цвет пометить...
Тут в дверь снова торкнулись. Влетела Саньша, зачастила:
- Госпожа Триша! Пошли мыться перед пиром. Хозяйка с дочкой с мыльни ушли, велели тебе идти. А мне, значит, помогать приказано.
На меня она косилась любопытным взглядом. Я отложила скатерку, начала искать чистую сорочицу и сарафан. Саньша остановила:
- Ничего не бери. Там Вельша одежду оставила.
Я кивнула. Но уходя, кинула взгляд на платья, разложенные по кровати. Ещё одежа? Ох и щедра ко мне матушка. Вот только неспроста такая щедрота. Храни нас Кириметь-кормилица от такой заботы!
Едва мы ступили на лестницу, откуда-то ужом вывернулся Рогор. И пошел за нами молчаливой тенью.
Мыльня пряталась в дальнем конце палат, на первом поверхе. Рядом, из-за двери, пахло дивными запахами съестного - кухня. Мы прошли мимо, не обращая внимания на слуг, кидавших на Саньшу любопытные, а на меня - испуганные взгляды. Отворили оббитую кожами дверь и очутились в предбаннике, увешанном оленьими рогами. Рогор остался снаружи.
Приготовленное мне платье я увидела сразу, издалека. Оно висело, распяленное на одном из рогов. Укромного темно-зеленого цвета, по вороту и рукавам тонкой стежкою идет прошва из мелкого жемчуга. И шнуры на боковых разрезах из атласа с жемчужным отливом, красота-то какая.
Там имелась и сорочица белого шелка, и короткие, по щиколотку, полусапожки зеленого сафьяну. Я застыла в немом восхищении. Но Саньша, в момент скинув одежду, дернула за руку.
- Пойдем-ка. Как закончим, придут мыться домашние верча Яруни, евоная жена с дочками. Так что сказано поторапливаться. Париться не будешь, перед пиром не след. Но волосы промыть нужно. Да и пот смыть, с дороги, чай.
Кивнув, я разоблакалась и молча пошла следом. В жарко натопленной парилке Саньша окатила меня горячей водой. Потом подступила поближе, держа в руке новую липовую мочалку. Но я ту мочалу отобрала, сказав, что обойдусь без подмоги, не старуха. Разве что спинку потереть попрошу.
Девка радостно кивнула, тут же исчезла, появилась с тряпицей в руке. И присела рядом, поливая себя слитым настоем золы, яростно проходясь по коже принесенной ветошью.
Какое-то время в парилке стояла тишина, потом Саньша сказала:
- А ко мне вчера Рогор приходил, велел тебя госпожой Тришей величать. Ты и вправду хозяйкам родственница?
- Двоюродные мы. - Пробормотала я, припомнив слова Морисланы.
- Вот оно как. - Она с пыхтеньем наклонилась вперед, полила светлые волосы зольным настоем, начала их перетирать в руках. - А чего ж раньше молчала? А то я к тебе по-простому, как к своей девахе...
- Я из бедных. - Отбрехалась я. - Мне родом-племенем гордится не положено. Ты ж видела - в простых сарафанах хожу, травницким делом на хлеб зарабатываю. Тут не до господской спеси.
Она сочувственно кивнула и продолжила тереть голову, занавесившись от меня пологом соломенно-желтых волос.
Мыться мы закончили одновременно. Мне на плечи Саньша накинула полотенце. Сама лишнюю воду с тела согнала руками, тут же натянула сорочицу, не вытираясь. Видно, в господской мыльне слугам полотенца не положены. Да и мочалы. Я нахмурилась, но ничего не сказала. Замотала голову полотенцем и принялась одеваться в оставленное.
Шелк сорочицы ластился к коже. Только со шнуровкой дело не заладилось. На левом боку до шнура я дотянулась легко, и с завязкой справилась, а на правом не смогла. Изуродованную левую руку схватили судороги, едва попыталась ухватить концы атласных жгутов.
- Дай-кось я. - Сказала Саньша, заплетавшая косу у горячей стенки предбанника, соседствовавшей с парилкой.
Она затянула мне шнур на правом боку, завязала, отступила на шаг.
- Ишь ты, чё одежа с людьми делает. Теперь всяк видит - госпожа...
Наверху в комнате уже дожидалась Вельша. Она стребовала одну из моих сорочиц, укрыла мне плечи, распустила волосы. И принялась их чесать, щедро смачивая пивом, сдобренным медом.
Когда она закончила, я глянула на одну из прядей и обомлела. Волосы сияли блеском вощенного дуба.
- Кровь-то не водица. - Значимо сказала Вельша, поднося к моему лицу небольшое зеркальце, принесенное с собой. - Волосы ну точь в точь как у госпожи Морисланы. Теперь всяк увидит, что вы родня. Ладно, побежала. Ты смотри, косу-то не заплетай. От этого блеск уходит.
Она исчезла, а я снова принялась за скатерть.
После полудня мне постучали в дверь, велели выходить. Я ступила за порог и наткнулась на Морислану. Позади стояла надувшаяся почему-то Арания. Волосы сестрицы, в отличие от моих, были заплетены в олгарские косы, сходящиеся за спиной в единый жгут.
- Теперь слушай. - Быстро сказала Морислана. - Ты - дочь моего двоюродного брата, Иргъера. Тутеши его называли Игором. Мой брат давно пропал на границе, поэтому опровергнуть нашу ложь некому. И ты, и я будем говорить, что он женился перед поездкой на границу в одном тутешском селе, родился ребенок. После его исчезновения твоя матушка умерла с горя, и тебя воспитывала её тетка. Поняла?
Я кивнула. Чего ж не понять.
- Ты не должна отходить от Арании. - Строго велела Морислана. - Ни на шаг. Даже в отхожую комнату для господских дочерей будете ходить только вдвоем. Все пробуй, на все смотри, за всеми примечай. Меня зови тётей, её - сестрицей Аранией. Идем, и да защитят нас Дин и Трарин!
Она развернулась, поплыла неспешной лебедушкой. Следом зашагала насупленная Арания, позвякивая бляхами в косе - серебра почти не видно, сплошь блестят драгоценные камни. А уж потом пошла я. За дверью второй светлицы нас дожидались норвины - Рогор и Сокуг.
Поплутав меж кремлевских садов, где высились каменные палаты, оплетенные резным камнем, мы вышли к дворцу. На четыре угла, как простая изба, но громадный, больше всех домов, что я до этого видела, он стоял в дальней части кремля. И казался темным и старым, старше всех палат. Ни один наличник не украшал узкие мелкие окна, что начинались со второго поверха. И терема тоже не имелось - сверху донизу тянулся один камень, угрюмый, поросший мхом и покрытый кое-где странными трещинами. Такие идут по льду на лужице, когда ударишь в него пяткой...
Кроме нас, к дворцу двигались и другие. Все разряженные, в многоцветных одеждах, блистающих жемчугами и каменьями. Большинство были тутешами, часть - норвинами, с широченными, складчатыми рукавами, с пришитыми к женским платьям кусками тканей, стелющихся сзади на манер плащей. Имелись и олгары - мужчины в рубахах и безрукавых богатых душегреях, сплошь шитых жемчугом и бисером, женщины в платьях, что тонули в оборках.
- Смотри, - сердито сказала приотставшая Арания, оборотясь ко мне на ходу. - Мать и меня хотела в такое обрядить. В такое, с оборками! Только я, не будь дурой, не далась. Волосы, правда, отстоять не сумела. Вот и иду теперь на почестный пир, как тутешская простолюдинка. Заплетенная! Проклятая Вельша ещё и затянула косы натуго!
Она сердито сапнула носом, а я промолчала, не зная, что ответить.
Мы прошли через двустворчатые распахнутые двери, блестевшие надраенным железом, причем каждая створка была толщиной с локоть. Тут Рогор и Сокуг отступили, оставшись за стенами дворца. Вступили в громадную светлицу, с потолком до третьего поверха, где в четыре ряда шли длинные столы - по двое на ряд. Меж каждой парой оставлено было пустое место. Отовсюду сияла серебряная и золотая утварь.
А сверху, на высоте второго поверха, от одной стены к другой перекинулся мост. Как раз поверх промежутка меж парами столов. К нему, лепясь к стенам светлицы, вели лестницы. Над каменным парапетом виднелся длинный стол, за которым сидели люди. Лишь середина оставалась пустой.
Внизу, в светлице, пришедшие на пир рассаживались, негромко гомонили.
- Я посажу вас за стол верча Медведы и уйду. - Дрогнувшим голосом сказала Морислана. - Помните мои наставления. Ты, Арания?
- Помню. - Хмуро ответила моя сестрица.
Морислана кивнула, кинула на неё пристальный взгляд, храня свой всегдашний спокойный вид. Но мне показалось, что на лице её мелькнула тень печали. Потом обратилась ко мне:
- Ты, Триша?
- Да, помню.
Она ещё раз кивнула и с достоинством поплыла вперед. Мы устремились за ней, как цыплята за клушкой - и не было у нас ни её стати, ни её горделивости в походке.
Отовсюду на меня сыпались колкие взгляды. Но долго не глазели, быстро отводили взгляд. Несколько девиц испуганно скривили лица. И отвернулись.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------ПРОДОЛЖЕНИЕ ОТ 12.05.14
Стол, к которому неспешно шла Морислана, стоял по ту сторону прохода, в третьем ряду от дверей. За два шага перед ним госпожа матушка остановилась, неспешно поклонилась, возвестила:
- Доброго вам дня, великая госпожа Ерислана и наследник Согерд. Да ниспошлют все положские боги - Кириметь-кормилица, Дин с Трарином и Тэнг-небо - долгих лет жизни верчу Медведе, его хозяйке и славному сыну. Я, недостойная, привела к вам мою дочь Аранию, чтобы она преломила с вами хлеб, по великой милости вашей - честь, которую род Кэмэш-Бури никогда не забудет. С ней спутница для этого пира, дочь моего бедного брата Иргъера, Триша.
Она отступила вбок, перестав нас загораживать. Арания поклонилась в пояс, я поспешно согнулась вслед за ней, запоздав на два удара сердца, не больше.
А выпрямившись, встретила взгляды. Много взглядов. Будь на мне одно из деревенских платьев, может, все пошло бы по-другому. Но гладкий прохладный шелк сорочицы, льнущий к телу, придал храбрости. Я приветливо улыбнулась - как и положено вежественной гостье перед хозяевами. Несколько человек в богатой справе тут же отвернулись.
Великая госпожа Ерислана сидела в центре стола. Только у неё над плечом торчала резная спинка стула, остальные разместились на коротких лавках. Высокая, с лицом, на котором все казалось крупным - и глаза, и нос, и губы, и подбородок. Платье на Ерислане было самым блескучим за столом, цвета пламени и сосновой смолы, на вороте и рукавах блестело сплошное золотое шитье, искрились желтые каменья. Под стать одеянью были и волосы - густые, буйной рекой утекавшие за плечи, полыхавшие осенним листом, в котором золото сплетается с рыжиной. И в глазах, больших и светло-карих, отсвечивала та же рыжина.
Рядом с ней, широко расставив локти по столу и сгорбившись, примостился крупный парень со светлыми волосами. Широкое лицо украшали розовые рябины от уже заживших угрей, на лбу и подбородке пылали две свежие бусины, воспаленные и болезненные даже с виду.
А кого часто опаивают, у того кровь портится, вдруг вспомнились мне слова бабки Мироны. И выходит та порча чирьями да пятнами прямо на лице, не спрячешь, не залечишь. Вот оно как.
Аж сердце жалостливо ёкнуло. Хотя чё жалеть? Бедолаге по любому пару себе не выбирать - как-никак, сын верча. Не я, так другая травница сотворит молодому господину судьбу, привяжет сердце молодецкое к зазнобе, о которой он до этого и не помышлял...
На Аранию наследник Согерд даже не глянул, вылупился на меня. Я и ему улыбнулась. Нам не жалко. Он слегка дернулся.
- Мы рады принять юную госпожу Аранию, пока её матушка украшает собой королевский стол. - Ласково сказала крупнолицая жена верча, улыбаясь.
Улыбка у неё вышла славная - широкая, добрая, глаза оперились добродушными морщинками. А вот слова получились не очень. Стол украшают посуда, еда да скатерти. Но никак не мужняя жена, к этому столу приглашенная.
- Жаль только, что вашу родственницу Тришу мы не звали. И не ждали. - Все так же добродушно сказала Ерислана, глянув на меня без следа отвращения или брезгливости на лице. - Может, домочадцы олгарского верча, Эмета Алабуга, найдут для неё свободную лавку? Терен, проводи госпожу Аранию к её месту за моим столом.
С дальнего края стола поднялся мужичонка с бледным, неприметным лицом, одетый в верхнюю рубаху серого полотна, шитую алым шелком. Двинулся к нам.
Морислана в ответ громко заявила:
- Что скажу я своему супругу, отважному Эрешу Кемеш-Бури? Что оставила его дочь одну на пиру без присмотра? Как не жаль, но это не по олгарским обычаям. Простите, великая госпожа. Я лучше рискну вызвать ваш гнев, чем пойду против законов рода моего супруга. Олгарка не может сидеть за столом, где нет её родственников, это невозможно. Печально, но мне придется...
- Да как можно. - Мягко пропел Терен, который тем временем уже дошел до нас. - Великая госпожа Ерислана, и вы, госпожа Морислана, позвольте молвить слово мне, недостойному. Для дочки пропавшего на границах доблестного воя Игора любой из нас уступит свое место. Вот хотя бы и я.
Он улыбнулся с той же добротой, что и его госпожа. Кожа у меня на хребте стянулась в ледяную корку. Ишь как они хотят удержать за своим столом Аранию. Ох, неспроста такое вежество. Смогу ли, угадаю ли яд-отраву?
- Что ж. - Ерислана продолжала улыбаться, но глаза её по мне так и рыскали. Словно дырку искали али надпись какую. - Подзабыла я что-то олгарские нравы, уж простите меня, госпожа Морислана. Столько дел, все не упомнишь. Терен, распорядись.
Тот перегнулся в поясе, воскликнул:
- Не беспокойся, матушка! Все сделаем в лучшем виде!
И слегка поклонился уже в нашу сторону, широко повел рукой, отступая назад. Его лицо тоже не дрогнуло, когда он мазнул по мне взглядом.
- Прошу вас, юные госпожи.
Арания двинулась первой, высоко вскинув голову. Я пошла следом. Морислана начала громко благодарить супругу верча, суля той за доброту к бедной сироте неслыханные милости от всех богов - и тутешской Киримети, и норвинских Дина с Трарином, и олгарского Тэнга. Потом голос её смолк.
Устроили нас на дальнем конце стола, на самом углу. Терен остро глянул - и молодая девица в лазоревом платье, вспорхнув, примостилась к соседней бабе, потеснив ту на лавке. А ведь обещал мне свое место отдать! Врал, значит. Ну да ладно, ради красного словца и не такое говорят.
Я села и огляделась. Госпожа матушка уже уходила, направляясь к лестнице у стены громадной горницы. Ещё немного - и она начала скользить по ступенькам к мосту, повисшему под потолком.
Справа от меня разместилась Арания, рядом с ней опустился на лавку Терен. Моё место было на самом углу, рядом оказался пожилой господин в коричневой верхней рубахе из домотканого полотна, обшитой по вороту и груди облезшими соболями. Он подслеповато сощурился и приветливо улыбнулся в мою сторону. Похоже, не разглядел моего лица как следует. С одной стороны у старика не хватало половины уха, со лба уходил под седые редкие волосы широкий шрам.
На столе передо мной стояла широкая глиняная миска, расписанная цветами. Лежала дорогая оловянная ложка - и ещё одна, вроде и ложица, но вся в прорезях, навроде наших вил. Я глянула вбок. Такие же штуки лежали перед Аранией и Тереном. Значит, господа щи хлебают не только простой ложкой, но и дырявой? Чего только не удумают...
В середине стола стояли серебряные блюда с ковригами хлеба, серебряные же солонки и непонятные маленькие пузырьки. Больше не было ничего. Народ негромко гомонил, громадная горница заполнялась, за столами свободных мест уже почти не осталось. И все чего-то ждали, даже подслеповатый старик рядом со мной сидел тихо, молча глядя перед собой. Сестрица Арания вертела головой, разглядывая гостей - да так, что бляхи в её косе звенели колокольцами. Терен по ту сторону от неё что-то обсуждал с соседом, молодым справным мужиком лет двадцати пяти-тридцати, с шапкой жестких черных волос, обрезанных по самые скулы. И хоть одежда на нем была тутешская, выговор звучал по-норвински. При том, что волос цветом походил на олгарский. Ох и намешано тут все в Чистограде...
От скуки я принялась изучать узор на скатерти. Тонкие строчки шли негусто, выписывая согнутые венками березовые ветки. Шито было мастерски, стежки шли как по ниточке, ровненько.
- Король-батюшка, володетель Положья и Олгарских верчеств, верч Чистоградский, хозяин над стругами Касопы-моря и Дольжы-реки!
Я подняла глаза, ожидая увидеть всех этих четырех господ, о которых только что прокричал сверху, с моста, чей-то звучный голос. Все глядели вбок, пришлось повернуться туда же.
От дальней стены, что тянулась далеко за спиной подслеповатого старика, шел высокий господин. Верхняя рубаха из белого шелка была пошита так, что нижней и не видно, по оплечью полосой тянулся узор, шитый черной нитью - хищные птицы с крючковатыми клювами переплетались крыльями, дрались и нападали. На голове, несмотря на летнюю пору, красовалась соболья шапка, на тулье сплошной чешуей блистали темно-красные, почти черные каменья. Надо лбом идущего высилась выходившая прямо из темного меха стрелка, тускло-серого металла - железо? Наконечник заостренным листом глядел в потолок, кончик даже на вид был острым - мне показалось, что я различила царапины от точила...
Народ за столами вставал, пришлось встать. Никто не кланялся, но головы все держали низко, согнув шеи. Я тоже опустила голову, исподлобья глядя на идущего - короля-батюшку, володетеля, верча Чистоградского и хозяина каких-то стругов. Одного на все четыре звания, как я узнала позже.
Королю Досвету было под пятьдесят. Шел он бодро, живота не имел и гляделся молодцом. Белую рубаху в хищных птицах распирали крепкие плечи, угловатые, но не костлявые, не поддернутые жирком. Перед тем, как взойти на лестницу, король-батюшка встал, обвел горницу взглядом.
И вот тогда все поклонились. В пояс, низко, кое-где звякнула посуда, потревоженная лбами. Только подслеповатый старик рядом со мной и ещё несколько таких же болезных старинушек запоздали с поклонами.
Я склонилась быстро, предусмотрительно отодвинув на тот край стола блюдо с караваем. По усохшей руке стрельнула судорога, перекрутила пальцы. Пришлось сунуть кулак под столешницу и покрутить им там, разминая.
- Подобру тебе, народ положский. - Пророкотал король.
Люди стали выпрямляться, несколько голосов зычно гаркнули:
- Поздорову, король-батюшка! Благодарствуем за хлеб, за соль, за приглашение!
Нестройный хор голосов поддержал их лишь в самом конце. Король Досвет махнул рукой и принялся взбираться по ступенькам. Люди начали садиться. Опускаясь вниз, я услышала, как подслеповатый старик, пристраиваясь поудобнее на лавке, бормочет:
- Опаскудился народишко. Раньше-то как кричали, эх! Дворец дрожал. А нынче, кабы не пара кричальщиков, то и спасибо-то королю-батюшке сказать будет некому...
Терен с той стороны от Арании громко сказал:
- Да, раньше все было не так, верно, господин Дюжата? И березы зеленей, и девки ядреней. А нынешних, немочье семя, и жменью-то не пожмякаешь - ни заду у них, ни грудей, сплошные оглобли.
Конец стола зашелся в смешочках. Старик по имени Дюжата сжался. И жалко его, заступиться бы, но меня сюда не для того привели.
Хотя правда была в том, что мне ужас как не хотелось вызывать на себя все досужие взгляды. Но ведь старику-то от этого не легче?
Я скривилась - те, кто меня видел, враз смолкли - и вполголоса сказала, обращаясь к соседу:
- А не подскажете, господин Дюжата, когда начнут разносить еду? А то в наших краях гостей сразу за полные столы сажают, а здесь, вижу, все не так.
Лицо его расслабилось, и он принялся объяснять мне, как кормят гостей на королевских пирах.
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------ПРОДОЛЖЕНИЕ ОТ 14.05.14
К моменту, когда слуги в алых верхних рубахах понесли по рядам глубокие позолоченные и серебряные мисы с кушаньями, я знала о королевских пирах все. Ну, или почти все. Блюда здесь подавались по очереди - сначала жарево и копченное, потом закуски и заедки с огороду, грибное, потом мясные и курные похлебки, пироги и пирожки с двенадцатью начинками, рыбья перемена, и только после этого на стол приносились сладкие пироги и медовые узвары, знаменуя конец пира. Яблок, груш и вишен к столу в этот раз не ожидалось - не по месяцу, как-никак, было лишь начало лета.
Из общих мис каждый клал себе в тарелку, сколько надо. Все, за чем мне надо было уследить - чтобы Арания брала только от того куска и с того края мисы, где я уже сняла пробу.
Первыми на стол принесли жареных уток, баранью прожарку на прутьях и копченные свиные ребра. Потом настал черед квашенной капусты, свеклы в уксусе, груздей соленых, жаренных сморчков, молодой морковки в сметане с чесноком, соленых огурцов, оставшихся с прошлого года, но все ещё хрустевших на зубах.
Арания, к моей радости, поперед меня ни к одному блюду не совалась. И всякий раз брала только то, что я уже пробовала. Только один раз она спросила:
- Сестрица Триша, вон те огурчики не желаешь ли попробовать?
Я кивнула, уволокла с блюда огурец побольше, отхватила себе четвертинку ножом, лежавшим на блюде с хлебом. Съела, остальное щедро перекинула в миску Арании.
И удостоилась изучающего взгляда от Терена, сидевшего по ту сторону моей госпожи сестрицы. Ясное дело, что-то учуял. Я улыбнулась, сказала:
- Мы с сестрицей любим угощаться с одного куска. Так, Арания?
- Истинно так. - Подтвердила моя сестрица, двумя пальцами ухватываясь за огурец и с хрустом в него вгрызаясь.
- Истинное родство, - гладко сказал Терен. - В сходстве вкусов проявляется. Не желаете ли ещё и это попробовать?
Он выдернул с небольшой миски, стоявшей далеко от нашего конца стола, небольшой кусок бурого цвета. И плюхнул его на миску Арании. Я отчекрыжила половину, спешно метнула в рот.
Язык и небо ожгло сразу. Хорошо хоть, что сидела на углу - так что развернулась и выплюнула кус на пол. Слуга в алой рубахе, разливавший мед неподалеку, бросил в мою сторону нехороший взгляд. Бабы на другой половине стола снова зашлись тихими смешочками. Я ухватилась за кружку рядом с миской, жадно глотнула. Ядреный квас смыл огонь не сразу. Но все же смыл. Отдышавшись, объявила:
- Не по тебе лакомство, Арания. Не трожь его...
В такой штуке можно спрятать любое зелье - острый вкус, как известно, закрывает все. Сестра что-то хотела сказать, но тут её перебил Терен:
- Дело в том, что уважаемый Дюжата, говоря о нравах на пирах, кое-что подзабыл. Наложенное в миску съедается обязательно. Иначе это будет поношение королю и оскорбление хозяев стола. Уже и то, что вы выплюнули...
Врет, подумала я. А как же приказ Морисланы швырять на пол все, что покажется подозрительным? Однако прочие за столом смотрели, выжидали. И никто не возразил. Я на мгновенье замерла, решая, что лучше сделать - сразу опрокинуть миску Арании на пол или взять оставшееся себе и поступить с ним так же, как с первым куском? Но тут сбоку отозвался Дюжата:
- Уж не заморский ли овощ перуга лежит у вас в миске, юная госпожа? Давненько я его не пробовал - с тех самых пор, как меня стали сажать в конце стола. Не поделитесь ли сим лакомством со старым воем, немало послужившим Положью мечом и копьем? Все равно для юных девиц овощ сей непригоден, ибо вкус имеет огненный.
Арания с облегчением ткнула миску мне в руку, я перегрузила овощ Дюжате. Тихонько сказав:
- Вы бы, господин, поосторожнее. Оно жжет.
Старикан улыбнулся, ложкой в прорезях отчекрыжил крохотный кусок от перуги, соединил с жаренным сморчком.
- А я по чуть-чуть. Оно мне только всласть пойдет.
Если в этом лешачьем овоще и есть зелье, то настороженно оно на Аранию, подумала я, провожая взглядом сморчок с прилепившейся к нему перугой. Так что старику вреда не будет.
- Доброта к старым воям... - с той стороны заявил Терен. - Украшает всякую девицу, не так ли, господа? Даже самую, гм... выпьем же за юную госпожу Аранию и госпожу Тришу!
Мужчины сдвинули чаши с хмельными медами, отвернувшись от меня и по большей части взирая на раскрасневшуюся Аранию. Дальше пир продолжался спокойно. Мисы с явствами приносились и уносились, тутеш с черными олгарскими волосами, сидевший по ту сторону от Терена, то и дело заговаривал с сестрицей, в ответ та хихикала и смущалась. Попыток положить ещё что-то в её миску Терен больше не делал.
И я успокоилась. Даже начала поглядывать на мост, висевший над горницей.
Верч Медведа за своим столом не сидел. Значит, он либо в отъезде, либо на королевском помостье. Сверху доносились взрывы хохота, гул разговоров. Веселье...
Под конец подали медовые и творожные пироги. Потом слуги в красных рубахах пошли вдоль столов, укладывая каждому гостю в миску по шарику. Цвет у него был яркий, морковный. Я замерла. Клали шарики сами слуги, гостям выбирать было не позволено - плохо. А если слуга подговоренный? А если шарик отравой начиненный?
- Это пирожные. - Вполголоса пояснила мне Арания. - Редкое лакомство!
И одарила меня вопросительным взглядом - мол, как выкручиваться-то будем? Терен с насмешкой посмотрел из-за её плеча.
- Сестрица Арания. - Громко сказала я. - Давай поменяемся. Шарик, что тебе достался, больно уж мал. Уж как я благодарна вам с тетушкой Морисланой за приют, за ласку к бедной сироте! Уважь, сделай милость, съешь моё пирожное, дай хоть так отплатить! Моё-то поболе будет!
Сестрица с облегчением выдохнула, спешно перекинула мне в миску своё угощение. Терен хитренько улыбнулся.
Внутри, на разломе, диковинное пирожное оказалось белым. На язык попались странные, никогда мной не пробованные зерна, разваренные до липкой мякоти. И замешанные на киселе со сливками и медом, густом, как масло. Поверх шарика слоем лепилась нарезанная тонкой лапшой морковь, на язык - отваренная на меду до прозрачности. Где б такие зерна найти - я бы такое сготовила дома для бабки Мироны...
Арания принялась за шарик только тогда, когда я проглотила своё угощение. Она и доесть его не успела, когда с моста зычно крикнули:
- Кончен пир, гулянью начаться! Выходи, положский народ, на площадь перед дворцом. Что поедено-попито, в плясках растряси!
Люди начали подниматься, загремели отодвигаемые лавки. Арания спешно дожевала шарик и вскочила. Я поднялась следом. Неспешно, в конце толпы гостей, мы вышли во двор.
Солнце уже клонилось к вечеру, от садов тянуло прохладой. Мы, выйдя чуть ли не последними, очутились на задах кольца из приглашенных. Потом сзади, от дверей, кто-то завопил:
- Король положский, володетель Положья и Олгарских верчеств, верч Чистоградский, хозяин над стругами Касопы-моря и Дольжы-реки! Дорогу королю-батюшке с супругой королевою!
Народ спешно расступился. Мы с Аранией вдруг оказались на самом краешке разогнувшегося людского кольца. Я на всякий случай вцепилась Арании в рукав - в толпе потеряться легко, а сойтись тяжело. И уставилась на выходивших из дворца.
Впереди всех шагал король Досвет. После пира по его лицу пролег пятнистый румянец. Ступал король уже не так молодцевато, как прежде, походка у него стала тяжелой. Один раз он даже шаркнул ногой по камню. По левую руку, с нашей стороны, рядом с Досветом шла молодая баба, красавица, хоть и поплоше Морисланы. Каштановый волос с рыжиной, лицо белое, чистое. И одета была в белое платье, схожее с королевской рубахой, с узором из хищных птиц на подоле. Макушку укрывал соболиный венчик с рядком из темно-красных камней. Королева, сразу видно.
А по правую руку от короля ступала такая чудная баба, каких я ни в жисть не видала. Худая, высокая, вся в черном, и только волосы белые-белые, по ветру чуть полощутся, чуть ли не камни дворовые метут. Лицо такое же белое, словно мукой обсыпанное. Прямо мертвячка. Не удержавшись, я дернула Аранию за руку.
- Кто это? Ну, в черном?
- Главная ведьма из ведьмастерия. - Прошипела в ответ госпожа сестрица. - Не можешь, что ли, потом спросить? Прямо деревенщина какая-то!
Я, не отвечая, впилась взглядом в белое лицо. Вот оно. Главная из их ведьмастерия, и на расстоянии всего пяти шагов от меня! Эх, кабы не эта толпа да не пир...
Заглядевшись на ведьму, девицу, что шла за королевской четой, я поначалу и не заметила. Но Арания дернула за руку, жарко зашептала мне в ухо:
- Ты глянь, какое платье на королевишне! Цорсельское, не наше! Ох, любота!
Я и глянула. Сама королевишна, идущая вслед за родителями, на лицо была бледна и невзрачна. Так себе, хоть и королевишна. Вот только платье на ней выделялось. Сшили его не цельным куском с плеч до подола, как наши, а из частей. Грудь прикрывала короткая душегрея до пояса, снизу подшиты две юбки - одна сплошная, другая распашная, с прорезью по переду. И рукава пузырями, на серебряной тесьме. Если душегрею скроили из голубого атласа, то на юбки и рукава пошел белой шелк, густо тканный серебром.
- Ох, лепота! - Шепотом ныла рядом Арания. - Вот бы мне такое! А то меня то в тутешское, то в олгарское рядят, и никакой тебе перемены. Вот выйду с-под маменькиного крыла, сошью себе справы на цорсельский лад. Пройдусь такой же павою!
Я, не слушая её, глянула дальше. За королевской семьей и ведьмой важно ступали восемь мужиков в богатых одеждах, большей частью немолодые, с широкими спесивыми лицами. На двоих были олгарские расшитые душегреи. Восемь положских верчей, подумала я. Следом шли ещё несколько человек, среди них мелькнуло бледное лицо Морисланы.
Вышедшие заполнили все место, что оставалось в разрыве людского кольца. Госпожа матушка вдруг очутилась рядом с нами, остро глянула мне в лицо. Случайно или нет, но тогда же я заметила в толпе черноволосого тутеша, что сидел на пиру рядом с Тереном. Стоял он неподалеку, смотрел на царскую семью, как и прочие - только ухо было повернуто к нам.
- Ну и славно же мы посидели на пиру, тетушка Морислана! - Я улыбнулась. - Сестрица Арания самый сладкий кус со мной делила, меня, сироту, угощала. Тут напоследок вкуснючими пирожными оделяли - так я ей за то свое отдала, оно потолще да повкусней казалось. Как могу, так и плачу вам за милость, уж не обессудьте!
Морислана соизволила улыбнуться. Тут из толпы гостей, что теснились за верчами, кто-то завопил:
- А ну, пляски давай! Потешим короля-батюшку, королеву-матушку! А ну давай, ребятушки! А кто первый в пляс, тому перстень враз!
С верхних окон дворца запели дудки, рассыпались трелями балалайки. Им ответил бубен, зачастил, выводя плясовую. С той стороны людского круга в центр вылетел светловолосый парень в желтой, как одуванчики, рубахе. Вдарил подкованными каблуками по камням, прошелся в переплясе, рассыпая звонкую дробь. Пропел:
- А хожу, гляжу, красну девицу ищу! А выходь, станцуй со мной, я парнишка холостой!
Под крики и хохот кто-то вытолкнул ему навстречу крупную деваху в богатом парчовом платье. Та сначала замерла, но парень кинул руки на пояс, отбил перед ней каблуками задиристое дробное коленце - и она поплыла по кругу, выгнув спину, раскинув руки лебедиными крылами. На лицо, склоненное набок, упали волны каштановых волос. Парень пошел следом, топоча камни, отзывающиеся гулким звоном.
Вслед вышла ещё пара, и ещё. Заводиле в желтой рубахе, когда тот собрался выходить из круга, со стороны верчей кинули перстень. Тот поймал, нанизал на палец и скрылся в толпе.
Плясали долго. Парные пляски сменил мужской перепляс, разухабистый и страшноватый. Потом балалайки и бубны смолкли, дудки запели нежно, сладко. В мигом раздавшийся круг вышли девки. Морислана вытолкнула к ним Аранию. Та пошла охотно, бляхи, навешанные на косу, звенели на каждом шагу. В хоровод встали и тутешские девки, и олгарские, и норвинские. Заскользили яркой цепью, закружились, сложили четыре круга - один внутри другого.
На небе уж разгорался закат, скрытый от людей на площади темной громадой королевского дворца. Косые лучи красили алым цветом верхушки кремлевских теремов. А девки пели:
Льется песня в Чистограде,
Отзываясь во посаде,
И над Дольжею-рекой
Вторит песне волнобой.
Мирны весны, мирны жатвы,
Тихи отчие дома,
И хранит положски села
Пограничная тропа.
И в ночи, и в непогоду
Вои тропку берегут.
Ведьмы знаки расставляют,
Укорот врагам дают.
Я такую песню не знала, а потому заслушалась. Однако вокруг, куда ни глянь, все болтали да хихикали. Лишь Морислана, как и я, стояла молча, не сводя глаз с Арании, кружившейся в хороводе.
- Ну, хорош тоску разводить! Тут госпожа ведьма желает мастерство показать! Брысь, девки! - Рявкнул неожиданно тот же голос, что призывал начать пляски.
Я вытянулась в струнку, ища глазами бабу в черном. Ведьма покажет мастерство? Вот уж свезло! Увижу в деле ведьму чистоградскую, да не какую-нибудь, а главнейшую!
- Я не спешу. - Простуженным голосом заявила ведьма в наступившей тишине. - И с радостью бы дослушала.
- Да ты что, матушка! - Разорялся все тот же голос. - Ведь вечереет, как мы твои чудеса увидим? Мы ж не мыши летучие!
- И впрямь. - Поддержал его тонкий бабий голос - то ли самой королевы, то ли королевишны. - Уважьте, госпожа Аленьша, покажите, что хотели. Скоро уж ко сну идти...
Толпа заволновалась, всколыхнулась - девки возвращались к своим мамкам-родственникам. Арания встала рядом, шепнула:
- Ох и люблю хороводы! Правда, песни у нас все старые. А люди бают, в Ламаньском верчестве есть певец-затейник, там такое поют... вот бы сыскать кого, расспросить!
Черная фигура меж тем скользнула в центр круга, вскинула руку. Все затихли.
- Сначала старое. - Все тем же хрипловатым - с простудой - голосом сказала ведьма.
Появился слуга с большой крытой корзиной и пучком лучинок. Отдал лучинки ведьме, сунул руку под крышку и выпустил голубя.
Птица вспорхнула, ушла в вышину. Поймала на белое оперенье закатное зарево, словно в кровь окунулась. Ведьма подкинула одну из лучинок, подставила под неё растопыренную ладонь - та застыла в воздухе, подрагивая. Потом баба в черном вскинула голову, едва заметно повела пальцами. Лучинка исчезла, а через мгновенье горлица курлыкнула и упала вниз. Точнехонько в круг на площади.
Кое-кто, как и я, ахнули, но большая часть толпы молчала. Арания глядела со скукой, словно такие чудеса были ей не в новинку. Рядом со мной лишь Морислана смотрела на ведьму, не отрываясь. Правда, на бедную горлицу госпожа моя матушка не глянула.
На следующий заход слуга выпустил уже трех голубей, потом шесть. Ведьма метала каждый раз по нескольку лучинок - три, шесть.
- А теперь новенькое. - Хрипло объявила баба в черном, когда десять птиц улеглись на круг.
Перешептывания, какие были, враз смолкли. Белогубое и белобровое лицо, словно выточенное изо льда, озарилось улыбкой. Страшной такой, с натугой. Вроде как лед на реке треснул.
Давешний слуга ушел, на смену ему в круг вышел другой. В небо выпустили ворона. Он хлопнул черными крыльями, метнулся вбок.
Ведьма выцелила его белым пальцем, странно так сказала:
- Хлоп!
И черный комок упал с неба. Почему-то по наклонной, на самый край круга. Разлетелись перья, пахнуло горячей волной смрада - словно что-то стухло.
И я увидела, что плюхнулся-то ворон у самых ног крупной бабы в платье цвета смолы и пламени. Та стояла, окаменев - глаза прищурены, губы чегой-то дергаются...
- Ежели ворон вам платье подпортил, пришлите его к нам в ведьмастерий, мы все поправим. - Все так же неспешно предложила ведьма. - Платье, конечно, не ворона - того уж не воротишь. Сами понимаете, волшебство новое, необъезженное. Бывает, чего уж там.
- Я понимаю. - Через силу выдавила Ерислана. Она тоже вроде как простыла, голос хрипел. - Ничего, у меня другие платья есть.
Ведьма зарастила трещину-улыбку на своем лице, скрипнула:
- Честь и хвала верчу Медведе, что держит жену в довольстве. Прощевайте, люди положские. Теперь уж только на Свадьбосев увидимся.
И расступился, пропуская страшную высокую бабу в черном. Вслед за ней развернулся король, тоже собираясь уходить. Несколько голосов закричали здравницу уже ему.
Морислана схватила одной рукой меня, другой - Аранию, и потащила нас из толпы. К дворцу верча Яруни.