Если вы спросите меня, может ли музыка быть разрушительной, я отвечу "Да". Я объясню, откуда моя убежденность. Не тревожьтесь, это не слишком длинная история.
Сначала мне не удалось стать музыкантом. Хотя мне казалось, что никто из окружающих не способен понять музыку настолько глубоко, насколько понимаю ее я. Для меня звуки и интервалы, длительности и паузы складывались в изумительное математическое кружево. Нотный стан походил на запись шахматных ходов, каждое произведение было формулой с условием, необходимым перечнем действий и решением. Я просто подчинялся алгоритму.
Эмоции для меня упакованы в оболочку, закапсулированы. Они не похожи на чернильные пятна или грубые мазки неумелого художника. Они дозированы, отмерены, взвешены. Отточены, очерчены, закончены. Микеланджело говорил, что идеальная скульптура должна быть изваяна настолько гармонично и плавно - пусти ее катиться вниз с горы, не отколется ни один кусочек.
И теперь, в старости, я ощущаю красоту все так же. Гравитация над ней не властна, не отколется ни один кусочек.
Итак, меня не привлекла возможность просто хорошо играть. Ведь к моменту окончания учебы стало совершенно ясно - за моей манерой исполнения никто не видит ничего, кроме точности. А слушатели хотели чувств, хотели кипения каких-то страстей, будто музыка существует только для этого. Всем им была совершенно чужда моя философия - философия Формы.
Потом я хотел учиться на мастера по изготовлению музыкальных инструментов. Но было слишком поздно. Кажется, я оказался староват для этого. Кроме того, едва ли я смог бы стать лучшим в своем деле, понимаешь, о чем я? Не уверен, что я смог бы стать лучше Амати и Гварнери. Лучше Страдивари. Лучше всех. Может быть, а, может, нет. Скорее всего нет, поскольку старых мастеров любят, обычно, именно за их старость. Годы накручивают им цену. И так бывает, не поймешь, то ли ты слишком стар, то ли недостаточно стар.
Но я все равно копался в забытых рецептах. В инструкциях по сушке дерева, варке клея и лака. В описаниях того, как заставить дерево петь. Тем более, в то время я уже окончательно определился с профессией.
Я стал делать футляры.
Не скрипки, а футляры для скрипок.
Казалось, в этом есть нечто жалкое и безнадежное, но в те годы мне нравилось себя жалеть.
Прошло некоторое время, мне стали попадаться на глаза и другие рецепты. Самые разные. Красители, яды, дубильные вещества для обработки кож, духи, лекарства, благовония, афродизиаки, рецепты по получению золота из неблагородных металлов. Рецепты продления молодости и жизни.
Я делал футляры и коллекционировал рецепты.
Изготавливая футляры, я применял кое-какие сведения, почерпнутые из старых и относительно новых книг, тетрадей, рукописей, пергаментных свитков.
Мои изделия становились все более причудливыми, и стоили все больших денег. Кожа, которой они были обтянуты, обрабатывалась определенным образом. Она была ни на что не похожа и меняла оттенки в зависимости от погоды. Бархат, устилавший ложе для скрипки, благоухал притягательно и подозрительно. На ощупь он всегда оставался теплым.
Прошло несколько лет, может, несколько десятилетий. Я мог продавать один футляр в полгода и жить безбедно.
Появились люди, которые покупали футляр, а скрипку, хранившуюся в нем, оставляли в магазине.
На медных или серебряных застежках, на костяных или деревянных ручках, я вырезал каббалистические символы, печати духов и имена ангелов.
Теперь мои футляры все чаще приобретали для того, чтобы хранить в них инструменты старых мастеров.
Я пропитывал дерево и кожу алхимическими тинктурами. Я проводил обряды над футлярами, читал над ними заклинания, которые египетские жрецы читали над саркофагами своих фараонов перед тем, как положить в них тело.
Мои работы стали мечтой самых богатых коллекционеров. Многие хотели приобрести только футляр. Они не интересовались музыкой и были равнодушны даже к инструментам работы старых мастеров.
Никто и не догадывался, что под обивкой деревянные основы некоторых футляров инкрустированы драгоценными камнями и перламутром. Это были узоры, не предназначенные для глаз.
Потом я и вовсе отбросил идею о том, что мои футляры - просто коробки для хранения инструментов.
Я стал делать футляры для скрипок, у которых может быть только одна струна.
Футляры для скрипок вообще без струн.
Под тонкой кожей, теплой, как у живого существа, были упрятаны святые мощи и древние амулеты. Или выгравировано вечно благоухающее Древо Жизни.
Но не всегда. Я ведь собирал самые разные рецепты. Сперва я не делал разницы между светлым и темным знанием, а потом просто запутался. Я этого не скрываю. Да, я запутался. Я ведь обычный ремесленник. Не философ, не богослов. И человеку вообще свойственно ошибаться.
Я стал делать футляры, в которые невозможно было поместить скрипку, не сломав ее.
Под обивкой я помещал карты Регионов, Охваченных Тьмой. Черный астрал. Числовые ряды и магические квадраты, предназначенные для связи с потусторонними силами. И, не скрою, это были вовсе не силы света.
Я инкрустировал крышки изнутри и снаружи зубами мертвецов, фрагментами мумий и костями доисторических животных.
Мои футляры стоили все дороже. Скоро у меня отпала необходимость вообще что-либо продавать, я уже обеспечил себя на всю оставшуюся жизнь. Даже на очень долгую жизнь, такую долгую, какую трудно себе представить. У меня же имелись самые разные рецепты. Благодаря скрупулезности, присущей мне от природы, я сумел расшифровать рукописи Василия Валентина и Альберта Великого.
Подавляющее большинство коллекционеров и владельцев галерей до сих пор не представляют, что хранится в их собраниях предметов современного искусства.
Эти футляры, в которые вообще невозможно ничего положить, наполнены бусинами, перьями и ракушками. Кусочками кожи, украшенной татуировкой, осколками старинных зеркал. Из них сыплется какой-то порошок. Они пахнут жидкостью для бальзамирования и пеплом. Рецепты вуду тоже привлекали меня какое-то время.
Те футляры я продал не ради денег, просто подобные вещи совершенно невозможно хранить дома. С ними столько забот. Из этих футляров время от времени вылезают змеи и пауки.
Кажется, можно было бы сосредоточиться на изучении тайных наук, но я уже не мог остановиться. Вот в чем беда - моим знаниям необходима Форма. Я должен упаковывать их во что-то.
Знания как музыка, которую извлекают из скрипки, которую извлекают из футляра.
В моей кладовой находятся вещи, способные изменить мир. Способные подчинить этот мир мне, но я не хочу. Ведь я уже давно перестал интересоваться деньгами и властью. В некотором смысле я вообще веду безгрешную жизнь. Мне чуждо все мирское. Может, я стал бы кем-то вроде святого, если бы не эти футляры. Если бы не то, чему я придаю форму.
Кстати, зло входит в мир не благодаря мне. Оно входит в мир благодаря тем, кто охотно покупает мои работы.
Ведь я делал предметы искусства, и не моя вина, что люди видели в них только форму. Сейчас же считается, что искусство - это все без разбору. Любые красивые вещи, любые оригинальные идеи.
Я делал футляры, которые напоминали скрипичные лишь внешне. На самом деле, многие из них предназначались для хранения мумий мертворожденных младенцев. Нежизнеспособных уродцев, любимцев доктора Рюйша.
Я сделал даже оживляющий футляр, совершив над ним обряды египетских жрецов и европейских некромантов.
Мои последние работы хранятся у меня. Я не стал их продавать. Правда, несколько штук были украдены и проданы на подпольных аукционах. Критики признали их вершиной моего мастерства.
Все эти футляры как будто придуманы для скрипок, изготовленных неправильно. В них помещаются лишь те инструменты, из которых можно извлечь только самые отвратительные звуки. Футляры для альтов-уродцев, для мертворожденных виолончелей и контрабасов.
Владельцы за огромные деньги предоставляют их изготовителям музыкальных инструментов.
Из футляров сыплется прах и вылезают пауки. У тех, кто слишком долго держал мое изделие в руках, может начаться проказа, рак или неожиданное помешательство. После соприкосновения с футлярами, предметы еще долго пахнут ядами и афродизиаками. Известны случаи, когда этот запах вызывал у людей галлюцинации, удушье, обратную перистальтику кишечника и смерть. Внутри, под обивкой, не похожей ни на что, выгравированы и инкрустированы заклинания, разрушающие тело и душу любого, кто держит футляр в руках.
Мои работы пользуются дурной славой, потому у коллекционеров нет отбоя от желающих прикоснуться к плодам моего мастерства.
Теперь в моду входят инструменты, сделанные таким образом, чтобы они умещались в мои футляры. Диспропорциональные, с впадинами и выпуклостями, повторяющими искривления ложа. Несимметричные, уродливые, неудобные в обращении. Инструменты с отпечатками детских ребер, которыми выстланы изнутри некоторые футляры.
Звуки, извлекаемые из них, начинают считаться музыкой.
Говорят, она не похожа ни на что, от нее мороз по коже. Многих слушателей это приводит в восторг. А я никогда не заходил настолько далеко. Я просто делал футляры. Причем, футляры, вовсе не предназначенные для музыкальных инструментов.
У них внутри что-то скребется по ночам. Иногда на крышках проступают письмена, сделанные пеплом, от любого движения воздуха он разлетается по комнате. Некоторые футляры источают кровь или трупный яд. Другие испускают гнилостное свечение.
Авангардные композиторы начинают сочинять пьесы специально для инструментов, созданных по слепкам с внутренней части моих футляров.
А я никогда не планировал ничего подобного. Я не знаю и не могу предугадать, что будет, если эта музыка войдет в моду. Если этот скрежет и глухой хрип начнут транслировать по радио и исполнять на публичных концертах.
Я не хочу об этом думать.
Но я уже не могу остановиться. Судя по всему, меня ждет очень долгая жизнь, а общество людей мне отвратительно.