Не стреляйте в пианиста!!! Он старается, как может Надпись в салуне в одном американском городе
Выбор
Я уже давно в возрасте, в котором люди пишут мемуары. Что такое мемуары? Это ведь своеобразная самоисповедь. Вот и меня потянуло исповедаться. В этой заметке я хочу вспомнить мой первый год работы после окончания института.
Я закончил Харьковский политехнический институт с дипломом радиоинженера по специальности "радиотехника" в июне 1961 года и выбрал распределение на работу в "Институт радиофизики и электроники АН Арм. ССР (г. Ереван), с предоставлением жилплощади".
Распределение на работу происходило где-то в мае-июне, перед защитой диплома. В деканате имелись заявки на выпускников от различных организаций и предприятий, и нам предстояло выбирать из них, куда идти работать. Будучи обладателем красного диплома, я имел право выбирать место работы в числе первых.
Но надо сказать, что еще зимой перед этим уже происходил негласный отбор выпусников. Приехал вербовщик из почтового ящика Челябинск-90, пошел в деканат и там по личным делам отбирал лучших. Меня он не выбрал, хотя по успеваимости я был один из лучших: у меня в зачетке, где ставились отметки о сдаче экзаменов и зачетов, были одни пятерки. А, например, Леню Захарова, моего студенческого друга, и еще нескольких человек, которые по академической успеваемости были хуже меня, выбрал. Я по своей наивности очень хотел попасть в этот почтовый ящик, так как это было престижно и там предоставлялась жилплощадь, что для меня было очень важно. Стал разыскивать этого вербовщика, думал, что он читал личные дела по алфавиту и, наверное, до буквы "Я" не добрался. Мне сказали, где он остановился в общежитии студентов. Пошел туда, не застал, но я упрямо дождался, когда он пришел. Оказалось - плюгавенький мужичок весь какого-то серого невзрачного цвета. Он не стал со мной разговаривать и, как я понял, даже прятался от меня. Короче, мне стало ясно, что до буквы Я од дочитал, и я его безоговорочно не интересовал. Через много лет я осознал, что этот хмырь оказал мне милость божию. Завербуй он меня тогда, сидел бы я в какой-нибудь дыре под грифом "совершенно секретно". Но тогда некому было это мне объяснить.
Итак, майское распределение. Я не хотел идти работать на заводе, а хотел работать только в академическом институте. Одно место было в Институт радиотехники и электроники АН Укр. ССР в Харькове, но оно, повидимому, было целевым и предназначалось моему другу студенческих времен Сашке Дыбскому, чей родной дядя был замдиректора этого института. Я не хотел перебегать ему дорогу. Были еще какие-то идеи трудоустройства во вновь открывавшемся в Харькове Институте низких температур, куда меня пытался пристроить Израиль Маркович Глазман, завкафедрой матфизики, в кибернетическом кружке которой я активничал, но там тоже что-то не склеивалось. Насколько я припоминаю, туда было тоже одно место и пошел туда еще один мой приятель по кибернетическому кружку при кафедре Глазмана, Изя Цодиков с инженерно-физического факультета. А я в общем-то не особенно и стремился остаться в Харькове и не расчитывал на карьеру на Украине, учитывая мой прежний опыт с попыткой поступления на радиофизический факультет Харьковского Университета, отвергнутой под предлогом "недостаточно хорошего зрения". А тут - республиканский академический институт, республиканская столица плюс предоставление жилплощади! Для меня это был важный аргумент, так как мы с мамой ютились в холоднющей в зимнее время комнате в 14 кв. метров полудачного типа, из которых четверть была занята печкой, с удобствами и даже водой во дворе, в рабочем поселке в 18 км от Харькова. Я рассчитывал, что, получив обещанную жилплощадь, я смогу перевезти туда маму.
Первый день
Итак, 1 августа 1961 г. точно, как полагалось согласно закону и распределению, я прибываю поездом из Харькова в Ереван и отправляюсь со своим направлением в Академию Наук. Там мне сообщают первую новость, что на самом деле Институт радиофизики и электроники находится не в Ереване, как указано в распределении, которое я подписал, а в Бюракане, в 35 км. от Еревана, и что мне надлежит ехать туда. Туда от здания Академии наук ходит служебный автобус, и, повидимому, им-то я и прибыл в деревню Бюракан, в Бюраканскую астрофизическую обсерваторию. Там оказалось, что институт находится не в самом Бюракане, а выше на горе Арагац (если я правильно помню, это место называлось Саравант), по дороге на станцию космических лучей (как я узнал позже, она была описана в популярном в те годы романе "Встреча на далеком меридиане" Митчела Уилсона). Повидимому, меня и туда подвезли служебным транспортом. Там я предстал перед кем-то, кто взял мое направление и сказал, что мне действительно предоставляется жиплощадь, а именно комната в деревне Бюракан, которую для меня снимает Институт у местного жителя, и меня представили моим хозяевам, у которых была снята комната. Оказалось, что это помещение-пристройка к дому, в которой до меня еще вчера были овцы. Помню там был проем для окна, но окна не было, просто проем. И двери тоже не было, тоже проем. Там я и прожил пару месяцев. Был август-сентябрь, по ночам было довольно прохладно (это же было в горах), и хозяйка подтрунивала надо мной, дескать, надо жениться, теплее спать будет. Но я был молод и полон надежд и уверенности в себе, и не помню, чтобы эти обстоятельства меня как-то травмировали.
Я не помню сейчас никаких бытовых подробностей первого по приезде дня, ни как я добирался с вокзала Еревана до Академии наук, ни сколько у меня было вещей на руках (ехал-то я не в командировку, а жить и работать), ни где и как я ел в этот первый день и мотался с вещами. Так как ничего не запомнилось, то, повидимому, никаких особенных проблем не было. Пожалуй, припоминаю только, что в первые дни я питался в буфете при обсерватории.
Об Институте
В институте я попал в группу научного сотрудника (вряд ли он был мнс-ом, наверное, старшим научным сотрудником) Эдика Бурунсузяна. В его группе был еще один радиоинженер, добродушный человек лет 45-50, его имени я, к сожалению, не помню. Он был русским, то есть не армянином, и занимался ремонтом радиаппаратуры и построением разных радиоприспособлений к радиотелескопу-интерферометру метрового диапазона, которым располагал Институт.Про Эдика только помню, чтоон меня учил,что он после написания статьи дает ей вылежаться месяц перед тем, как посылать в журнал.
Интститут был основан незадолго до моего приезда в 1960 г. Директором Института, был Эмиль Гайкович Мирзабекян. Мне он припоминается как очень симпатичный, приветливый и даже сердечный, без надувания директорских щек. В отличие от ученого секретаря Института Париса Мисаковича Геруни. Парис (так его все звали) был старше меня всего на семь лет. В разговорах он держал дистанцию, говорил тихо и медленно, смотрел в сторону. Говорили (я узнал об этом потом), что они с Мирзабекяном не очень ладили.
Парис был автором идеи так называемого двухзеркального радиотелескопа. Предполагалось (это в то время, когда я там был), что институт получит под него финансирование и начнет его строить. Поэтому Парис чувствовал себя центральной фигурой и все к нему относлись с большим почтением.
На первый взгляд идея двухзеркального телескопа очень красивая. Дело в том, что чувствительность радиотелескопа тем больше, чем больше диаметр его параболической чаши. Но чем больше этот диаметр, тем тяжелее телескоп и тем тяжелее им управлять для точного наведения на радиоисточники. Так вот Парис предложил сделать телескоп двухзеркальным, состоящим из большого неподвижного сферического зеркала, врытого в землю, над которым висит и на которое смотрит другое небольшое подвижное зеркало, которое и используется для изменения направления на небе, куда смотрит телескоп. Теоретически апертура такого телескопа была равна площади раскрыва большого зеркала, которое направляло собранную энергию излучения на малое зеркало. Расчет такой двухзеркальной системы достаточно сложен, и это было в первую очередь задачей Института. Насколько она была решена, не знаю. Телескоп был в конце концов построен, но, насколько я могу судить, революции он не совершил и продолжения не имел. Столбовой дорогой строительства больших радиотелескопов стали телескопы, построенные из системы нескольких сравнительно небольших параболических зеркал, объединенных вместе для синтеза большой апертуры, равной площади всех зеркал. Но для Париса этот телескоп был карьерным трамплином. Для него со временем открыли Всесоюзный НИИ радиофизических измерений, и он стал армянским академиком.
А Мирзабекян рано умер (в 1980 глду, 58 лет, стало быть в 1961 г. ему было только 39 лет, а мне он казался пожилым, мне-то было 21), хотя тоже успел стать армянским академиком.
Чем я занимался. Эпопея с аспирантурой.
Я не помню в деталях, чем мне поручили заняться в группе Бурунсузяна. Я был принят на работу как радиоинженер. Вспоминается только один случай моей инженерной деятельности. Там был один техник, молодой армянский парень. У него что-то испортилось в каком-то приборе, и он попросил меня помочь разобраться. Я его расспросил, в чем дело и тут же указал, какая лампа сгорела. Он был потрясен и с тех пор очень меня зауважал.
Не знаю, откуда, может под влиянием Бурунсузяна, я занялся параметрическими усилителями. Это колебательные контуры, то есть параллельное соединение конденсатора и кутушки индуктивности, в которых величина емкости конденсатора изменяется от постороннего источника. При определенных условиях это позволяет значительно увеличить добротность колебательного контура, то есть компенсировать потери на омическое сопротивление в катушке интуктивности и тем самым сделать резонансную кривую колебательного контура, показывающую уго чувствительность к разным частотам электических колебаний, намного острее. У меня возникла идея найти закон управления ёмкостью конденсатора, при котором система "колебательный контур-модулятор емкости" была бы в точности эквивалентна некоторому колебательному контуру с повышенной добротностью, а заодно и можно было управлять резонансной частотой колебательного контура. Я эту задачу решил и написал свою первую статью, которую послал в ведущий академический журнал "Радиотехника и электроника", где она получила положительные рецензии и была принята к публикации (опубликована в 1963 г.).
Я также организовал в Институте регулярный научный семинар, в общем проявлял активность, и меня рекомендовали к поступлению в целевую аспирантуру на физфак МГУ к чл.-корр. АН СССР Владимиру Васильевичу Мигулину, одному из учеников академика Мандельштама, основоположника радиофизики в СССР, и представили одному из ведущих радиофизиков СССР проф. С. М. Рытову.
Для поступления в аспирантуру нужно было сдать вступительный экзамен по физике, и, помню, летом 1962 в отпуске, который я провел в Южном поселке под Харьковом, где жила моя мама, я штудировал "Механику" Ландау и Лифшица и их же "Квантовую механику".
Но мне не обломилось. Даже документы не приняли, не то, чтобы к экзаменам допустить. Сначала в приемной комиссии, посмотрев мое направление от Армянской Академии Наук и мою анкету, поинтересовались, почему это вдруг в целевую аспирантуру для Армянской Академии Наук поступает не армянин. Я помчался в представительство Армении в Москве. На мое везенье там в это время был Президент Армянской Академии академик В. А. Амбарцумян, и он написал мне подтверждающую бумагу, с которой я и вернулся в приемную комиссию. Там стали читать мои документы после пятого пункта "национальность" и говорят: "Э, так вы окончили политехнический институт, а мы принимаем только абитуриентов с университетским образованием". Я иду к Мигулину, так мол и так. Он весь вскидывается: "Я сам закончил политехнический институт!" и пишет мне письмо в приемную комиссию. Иду с письмом в приемную комиссию. Они говорят: "Оставьте ваше заявление, мы рассмотрим, приходите завтра". Прихожу завтра, и мне говорят: "Так вот, молодой человек. Мы не можем принять ваше заявление и допустить вас к экзамену, так как у вас нет 2 лет стажа после окончания вуза". Тут уже мне крыть нечем. Остается только жаловаться проректору. Записываюсь на прием. Прихожу по записи к проректору. Огромный кабинет-зал. Всех жалобщиков запускают в зал и рассаживают вдоль стен. Вызывают по одному к столу, за которым возвышается сфинкс с непроницаемым лицом, проректор МГУ Евгений Михайлович Кожевников. Гласность, всё на глазах у всех. Вызывают и меня. Приговор: "Ваша жалоба остается без удовлетворения".
Сейчас могу добавить с некоторым удовлетворением, что через примерно 25 лет после этого я выступал на ученом совете физфака МГУ в качестве оппонента по докторской диссертации. Членом ученого совета был В.В. Мигулин. По окончании совета я подошел к Мигулину и напомнил о себе. Он вспомнил и мы посмеялись.
Круг общения
Попытаюсь вспомнить хотя бы имена тех, с кем я общался в этот год.
Алексей Эйгенсон, сын известного львовского астронома Мориса Семеновича Эйгенсона. Как я потом случайно узнал из чьих-то мемуаров, известен он был не с очень хорошей стороны. Он работал в Пулковской обсерватории и настучал на нескольких астрономов, которых потом посадили. Впрочем, В 1952 году, в ходе кампании по борьбе с космополитизмом, он сам был отстранён от заведования Отделом физики Солнца Пулковской обсерватории и уволен из ЛГУ. Во Львов его направили, в 1953 г. Говорили, что для многих астрономов он был нерукопожатный. Но Амбарцумян его сына пристроил. У Алексея была отдельная комната в кампусе обсерватории, в которой он жил со своей, как теперь говорят, герлфрэнд, блондинкой томного вида. Мы с ним довольно много общались, но ничего в памяти не осталось, кроме слова "кибенизировать", которое я у него перенял.
Игорь Караченцев, аспирант-астроном из Киева. Я помню наши вечерние посиделки, когда он вдруг часов в 9 вечера поднимается и говорит: "Надо идти поработать" и с умным видом уходил. Он не был астрономом-наблюдателем, и шел не на наблюдательную ночную смену в телескопе. Припоминаю встречу Нового 1962 года в компании ребят. Караченцеву из Киева прислали буханку черного хлеба и шматок украинского сала. Для нас в Армении это было лакомство. Под него и пили новогодние тосты. Сейчас он доктор наук, работает, кажется, в Зеленчуке на большом телескопе. Пару лет тому назад набрел в интернете, что он получил какую-то астрономическую премию. Нашел адрес его электронной почты, написал поздравление и послал ему вот это наше фото на лодке. Он вежливо ответил, поблагодарил, но не более того.
Карине Саакян, Лида, Назик Варданян. Карине и Лида были из обсерватории, а Назик была из института. Лида была инвалид, что-то с руками. Карине была астроном-наблюдатель. Проявка и печать этих фотографий - ее работа.
Зорик Степанян, техник из института. Мы с ним много общались, он был большой энтузиаст делать транзисторные приемники в коробках для мыла (транзисторы только год-два как стали доступны для построения радиоаппаратуры). Родители его были известные певцы армянской оперы. Он знал огромное количество армянских и еврейских анекдотов и хорошо их рассказывал.
Быт
В овечьей пристройке я прожил недолго. Примерно через месяц я нашел лучшее жилье в доме местного водопроводчика по имени Самвел. Это была довольно большая комната на сваях. При доме был большой сад. Удобства были, естественно, во дворе, в глубине сада. Но для меня это не было непривычно. Окна комнаты выходили на большую веранду и смотрели в сад, а под сваями на первом этаже была кладовка, где хозяин этой усадьбы держал разные заготовки со своего сада. Помню там висели там плети грецких орехов в виноградном желе (чурчхела), соленая капуста, огурцы, вяленое мясо. Мне было разрешено время от времени к ним приобщаться, и мы с Люсей приобщались. Жену Самвела звали Асмик, это была молодая миловидная женщина, у них было трое детей мал мала меньше.
В комнате была кровать и стул. Больше никакой мебели не было. Из остатков строительства радиотелескопа на свалке в Сараванте и ящиков из добротной фанеры, в которых поставлялось оборудование, я соорудил себе какой-никакой стол и две или три этажерки наподобие показанной ниже на рисунке.
Тут я и прожил все время. Сюда приезжала мама, а потом Люся. Как я питался и на чем я готовил, не помню. Наверное хозяева предоставили.
Сохранилось воспоминание о празднике молодого вина в сентябре. На веранде был накрыт большой стол, за которым сидело много гостей, повидимому, соседи. Каждый произносил большой торжественный тост с прославлением хозяина и его семьи, и потом нужно было пить вино, только недавно перебродившее. Известно, что молодое вино очень коварное: легко пьется, но потом опьяневает порядочно, что со мной, по тогдашнему незнанию этой его особенности, именно и приключилось. Кстати припоминаю также, что я участвовал в процессе заготовки вина из нового урожая, а именно, вместе с хозяином босыми ногами мял виноградные гроздья в большой бадье.
Рынка в Бюракане или какой-то продуктовой лавки не было, но что-то можно было купить в буфете при обсерватории, а свежее баранье мясо иногда продавали со дворов прямо на улице. Где я покупал хлеб - лаваш, тоже не помню. Вообще-то в каждом дворе была печка, врытая в землю, с углублением наподобие чугунка, на внутреннюю поверхности которого хозяйки набрасывали рукой тесто, а потом снимали оттуда готовые лепешки лаваша. Все как много веков назад.
В общем, никаких проблем с питанием не запомнилось, стало быть их и не было.
Природа
Зимой в араратской долине и в горах выпадал снег, и часто бывало, что долина была вся под облаками, а мы на горе были над облаками под чистым глубоко синим небом. Бывало зимой сидишь на камне при въезде в кампус обсерватории, смотришь на юг, туда где возвышаются две ярко белые сахарные головы Арарата, под ними белые поле облаков, скрывающее араратскую долину. Дивная красота. Или летом перед заходом солнца там же, смотришь на медленно шевелящиеся и ворочающиеся от ветров горы из кучевых грозовых облаков, багряных от предзакатного солнца и темно фиолетовых снизу (надо ли говорить, что как на картинах Сарьяна?) на фоне Арарата. Все это настолько величественно и выглядит как кухня могущественной природы, что невольно приходят в голову мысли, что вот как раз здесь и можно думать об устройстве вселенной. Ничего не скажешь, место для астрофизической обсерватории Амбарцумян выбран очень удачно. А вот это же словами поэта:
Аштарак.
Интститут радиофизики и электроники, куда я приехал работать, располагался на Сараванте временно. Предполагалось, что окончательно он разместится в небольшом городе Аштараке по пути из Бюракана в Ереван. Там выделили площадку под строительство инстититута и домов для струдников. Все сотрудники Института время от времени там должны были поработать на стройке. И я тоже приобщился к этому, как показывает эта фотография.
Мимолетности
Музыка Баха над потухшим вулканом
На вершине горы Арагац находилась станция изучения космических лучей академика Алиханяна. Это здесь происходило действие романа Митчела Уилсона "Встреча на далеком меридиане", очень популярного в те годы в Советском Союзе. Арагац - потухший вулкан. На месте его кратера образовалось озеро. На берегу этого озера и располагалась станция. Там снаружи здания физики, работавшие на станции, повесили большой динамик и крутили через усилитель классическую музыку. Однажды спускаясь по дороге вниз в Бюракан, я шел под мощную музыку Пассакалии Баха в окружении скалистых космического вида окрестностей, синего неба и вида двух сияющих сахарных голов Арарата, далеко впереди парящих в глубокой синеве над Араратской долиной.
Песни Окуджавы и фильм "Девять дней одного года"
Армяне очень любят принимать у себя научные конференции. Это дает возможность завязать связи и знакомства, а ученые большие любители организовывать конференции в разного рода экзотических местах. Я побывал по крайней мере на двух конференциях. Первый раз - в 1962 году на конференции по антеннам на озере Севана, которую организовал Институт в связи с проектом двухзеркального радиотелескопа. Там я познакомился с член-корр. Л. Д. Бахрахом, с которым позже, уже в Москве, встречался и по общей работе с его сотрудником Курочкиным, и на заседаниях Совета по голографии АН, который он возглавлял. Припоминаю, меня поразило, что Лев Давидович на банкете конференции играл на пианино. А еще помню участникам конференции показывали только что вышедший фильм "Девять дней одного года" и фильмы Чарли Чаплина. Там я впервые на привалах экскурсии по горам услышал песни Булата Окуджавы. Запомнился также затесавшийся там среди гостей известный тогда киноактер Сафонов, с которым мы, группа сотрудников института, говорили на привале в горах "за жизнь".
Остались в моем архиве также несколько фотографий на конференции в Тбилиси. О чем была эта конференция, уже не помню.
Прогулки в горах
Я много гулял по горам между Бюраканом и вершиной Арагаца. В горах очень красиво, потому что там возникает необыкновенное ощущение простора, который создают виды долин и ущелий и бездонного неба над головой. Иногда я ходил один, иногда с приятелями. Вот несколько мгновений, запечатленных на фотографиях.
В этих горах много пещер. Говорят, в них когда-то жили отшельники. Время от времени попадаются старинные храмы (говорят, 11-13 веков) и каменные стеллы с высеченными на них армянскими письменами. Храмы пустуют: входи и молись. Внутри храма посредине постамент из камня, на нем лежит библия. Там же в углу другой камень. Говорят, на нем режут барашка, когда сюда приходят отметить какое-нибудь событие.
Велосипед
Каким-то образом я привез в Бюракан из Южного поселка, где мы жили с мамой, мой велосипед "дорожный" (повидимому багажом с поездом), подаренный мне мамой к окончанию 10 класса. На нем я ездил в Ереван (это 35 км), а также совершал прогулки по Араратской долине, например, в Эчмиадзин, где находилась главная армянская церковь, резиденция католикоса всех армян, который очень почитался всеми армянами. Из Бюракана ехать было легко: с горы. А обратно я с подножья Арагаца топал наверх к обсерватории пешком, ведя велосипед руками.
В Ереван я ездил брать уроки фортепиано с учительницей, которую мне присоветовали знакомые в обсерватории. Ночевал я при этом нелегально в общежитии Ереванского политехнического института у знакомых ребят. Один из них меня поразил в самое сердце. Он знал с детства пять языков: армянский язык, так как был армянином, грузинский язык с детства, так как вырос в Тбилиси, но знал также азербаджанский и курдский языки, так как в его округе было много азербаджанцев и курдов. Ну и конечно русский. И все это без никаких трудов, с детства!
Запомнился еще такой случай. Однажды просыпаюсь утром в общежитии и иду чистить зубы в умывальную комнату, привычно смотрю в окно, но вижу что-то непривычное. Из окна открывается неожиданный вид: на памятнике на самой высокой горе в Ереване, где еще вчера возвышалась громадная статуя Сталина, теперь пусто, как у гоголевского коллежского асессора Ковалёва на месте, где должен быть нос. Совершенно пусто. Один постамент. Это была зима или весна 1962 г.
Петик и Нахичевань
Вспоминается такой забавный случай. Среди лаборантов в Институте (или в обсерваторииб точно не помню) был некий парень по имени Петик. Он был активистом движения за присоединение к Армении Нахичевани, азербайджанского анклава в Армении, наподобие Карабаха в Азербайджане, только наоборот, насколько я понимаю. И вот однажды Петик объявил, что в организуется демонстрация в такой-то день в такое-то время в таком-то месте и призывал всех прийти. Напомню, что это был 1962 год, еще не прошла волна послаблений советской власти после 20 съезда КПСС. На другой день мы его спросили, как все прошло. Оказалось, что на демонстрацию пришли всего два человека. Одним из них был сам Петик, а вторым - милиционер.
Армения и армяне.
Армян очень много за пределами Армении. И там они, как правило, входят в верхние слои общества, в класс от среднего и выше. Они отличаются от основной массы коренного населения предприимчивостью, образованностью и сплоченностью. Как евреи, но только то, что не прощают евреям, на армян не распространяется.
Я жил в Армении в деревне, и видел, что армяне в Армении в своей массе совсем не такие, как армяне вне пределов Армении, просто обычный народ, есть всякие люди, амбициозные и не очень, образованные и не очень образованные. Только вот уважение к образованности и интеллектуальной деятельности и стремление дать детям хорошее образование есть у всех. Кстати, такое же явление я наблюдаю по отношению евреев в Израиле против евреев в диаспоре. Не случайно еврейская эмиграция из СССР была в значительной мере в США и Германию, а не в Израиль.
Интеллигенция в Армении по ментальности совершенно такая же, как в Москве, в Харькове. Она очень была (по крайней мере в то время) ориентирована на Москву. В семьях дома говорили и на армянском, и на русском языках. Вообще, чувствовалось, что они охотно прислонялись к "большому брату", кто или что бы это ни было. Они своеобразно гордились своими какими-то качествами: первые вот там такие-то, но мы вторые. Помню зашла речь о какой-то площади или памятнике, точно не помню, так они говорили, что вот первое самое большое, в Париже, но у нас - второе, после Парижа!
По моим впечатлениям, в Армении очень высок уровень музыкальной культуры, очень мелодичные народные песни, хотя в народной музыке и в инструментарии, естественно, ощущается восточное влияние. Особенно заполнилась народная песня "Сирун ахчик" (Красивая девушка). До их пор помню ее незамысловатую, но очень красивую мелодию.
Сарьян
Сарьян - самый известный (на то время) художник Армении. Он жил во Франции, знавал многих современных ему поэтов, писателей, художников, в кругу которых он вращался в Париже. Его картины узнаваемы: очень насыщенно красочны, преобладают синий, зеленый, оранжевый цвета. Живя в Бюракане, я видел, откуда эти цвета, это цвета армянской природы.
В Армении для Сарьяна создали отдельную картинную галлерею, при которой была и его квартира. Я помню свое посещение галлереи, когда он вышел в зал, где были его картины. Я даже удостоился разговора с ним. Я его спросил, не левша ли он, потому что на своем автопортрете он держит кисть в левой руке.
Он сказал, что это потому, что он писал автопортрет, глядя в зеркало. А потом сделал мне комплимент, сказав, что я похож на Маяковского. Это сказал художник Сарьян!
Мистер Грант
При обсерватории были курсы английского языка для научных сотрудников. Я конечно, стал их посещать. Это было раз в неделю. Преподавателем был некто "мистер Грант", так он просил, чтобы его называли. Он был репатриантом, то есть армянином, вернувшимся в Армению (в это время была значительная волна репатриации ву Армению армян, живших за границей, особенно в арабских странах, но она быстро спала). Он недавно репатриировался из Египта. У него был очень хороший английский, которым он овладел в Египте. И весь он был такой английский и вальяжный.
Культ Амбарцумяна
На закуску. Помню, сидим мы с Алексеем Эйгенсоном и несколькими армянскими ребятами на траве на лужайке перед домом, где у Алексея была комната, гутарим о чем-то. Вдруг вижу: все, как по команде, встают и смотрят куда-то вдаль за моей спиной. Оглядываюсь и вижу там вдалеке метров 200х, пожалуй, от нас идет какой-то человек невысокого роста в темном костюме. Идет не к нам, а просто перпендикулярно к направлению на него от нас. По-моему, он нас даже и не видел, во всяком случае в нашу сторону он не смотрел, а смотрел туда, куда шел. "Кто это?" - спрашиваю. Алексей отвечает: "это Амбарцумян" (это тот самый академик, Президент Академии Наук и директор бюраканской обсерватории).
Конец истории
А конец этой истории таков. Будучи отвергнут аспирантурой МГУ, я вернулся в Бюракан. Но вернулся не один. 4 июля 1962 г. мы с Люсей поженились в Москве. Она уволилась с работы (но, слава богу, не выписалась из квартиры в Москве, где жила с родителями!), и мы приехали вдвоем. Я на работу, а она пока так, думали устроится куда-нибудь. В конце концов я сам выбрал это место работы и действительно собирался здесь жить. Я даже начал изучать армянский язык.
По приезде встретился я с Мирзабекяном, познакомил его с Люсей, и стали обсуждать планы. Он сказал, что в принципе я могу расчитывать в будущем на двухкомнатную квартиру в Аштараке, когда и если институт там будет построен. Но вообще-то, сказал мне Мирзабекян по-отечески, "нам нужны национальные кадры". На том и порешили: мы возвращаемся в Москву и будем пробиваться там. Но это уже другая история.
Оглядываясь теперь назад в эти годы, я удивляюсь, как мне было тогда все нипочем.
