В хлеву стоял терпкий запах навоза. За перегородкой, словно перепутав время суток, голосисто и весело заливался петух. -Чего кричишь, как недорезанный? Шею-то быстро свернем, - проворчала русоволосая девчушка, которую называли забавным прозвищем - Зайка. Зайка с сестрой доила корову, когда в хлев вбежала запыхавшаяся мать: - Война, девки, война! Нинка была старшей, ей уже пятнадцать исполнилось, она сразу поняла, что к чему и в голос заревела вместе с матерью: -Ой, горе-то какое! Что делать-то теперь? Зайка же, вроде, и не совсем малая, вроде, и работать умела наравне со взрослыми, но слово "война" как-то не вязалось с ее одиннадцатилетним сознанием. - Чего разревелись? Война войной, а корова недояная стоит. Деревня уже голосила. Бабы собрались возле колодца, утирая слезы уголками повязанных платков: -Как жить, бабы, будем?
Июнь полыхал разнотравьем, еще немного и сенокос подоспеет - работы невпроворот... А мужики уже на второй день войны вязали, вместо снопов, мешки со скудным скарбом. Деревня опустела быстро. Только теперь до Зайки дошел смысл страшного слова. Вот что значит - война... Брат Иван ушел на фронт в конце лета. На следующий, после Иванова ухода день, в трудармию забрали отца. Одного - на передовую, другого - аж на край света в далекий город Кемерово на военный завод. И дом опустел. Мамка, Нинка, Зайка, Любка да корова Нюрка - пять девок и ни одного мужика. Уже осенью стало понятно, что зимовать придется нелегко. Хотя надеялся еще народ, что к зиме все закончится, и деревенские Кочуровские мужики так отделают немца, что тот быстренько драпанет в свою поганую Германию. Но немец не драпанул. Наоборот, к удивлению и страху местных баб и ребятишек, он пришел в их, забытую богом деревеньку Кочуровы. Однажды утром, подойдя к школе, Зайка увидела недовольно галдящую толпу девчонок и мальчишек: - Что случилось? - с испугом спросила она. - С сегодняшнего дня, Зоенька, вы будете учиться во-он в том большом доме, - обняла ее за плечи директор школы, - а в школе разместят пленных немцев. Такая вот беда! Зайка расплакалась, ей стало страшно: "Почему же брат Иван допустил, чтобы фрицы поселились в их деревеньке?". Тянулись долгие-долгие вечера, дни, недели, месяцы... Холодные, голодные, тоскливые. Редкие письма от брата радости не приносили - было понятно, что войне не видно конца. Теперь Зайку уже никто не звал Зайкой. Это придуманное братом доброе забавное прозвище осталось там, в мирном времени. Теперь ее строго называли Зоей. - Зоя, сходи за дробиной, скотину кормить нечем, - просила мать. Зоя надевала рваные валенки, худенькую фуфайку и плелась за километры на пивной завод, чтобы набрать там пшеничный отжим и накормить им совсем отощавшую корову, единственную спасительницу-кормилицу. А потом и кормилицы не стало - сдохла.
Ждали лета, уж оно-то точно принесет облегчение. Не принесло. Радио, подвешенное на столб, аккурат посередь деревни, передавало, что немцы продвигаются вглубь страны, что идут кровопролитные бои, что наши войска теряют сотни и сотни бойцов. Из-за тяжелого ранения вернулся брат. И Зоя услышала уже не по радио - из уст брата - что такое настоящая война. А про голод она и сама знала не понаслышке. Тогда ей казалось, что поставь перед ней ведерный чугунок с похлебкой - съест одна, и все равно мало будет.
Зимой мело и морозило, летом жарило, а это означало, что и лес не сможет угостить своими дарами. Но, несмотря ни на что, хлебушек уродился неплохой. Исхудалые бабы жали его, не разгибая спины. Зоя была в поле с самой зори. Нещадно болели натертые огромными сапогами ноги. Давно была съедена испеченная матерью лепешка, а день все тянулся и тянулся. На уме было только одно - надо собрать все до единого колоска, чтобы сделали муку, чтобы испекли хлеб, чтобы отправили тот хлеб на фронт, чтобы... Чтобы, наконец, закончилась эта проклятая война.
Опять весна. Очередная. Промозглая, нерадостная - мерзкая. Даже май не расцветал черемухами, а небо угрюмо лило свои холодные слезы.
9 мая пятнадцатилетняя Зоя вместе с сестрами была как всегда в поле. В работе ей было уже немного легче: повзрослела, привыкла, окрепла. Начались посевные работы, а весной, как известно, день год кормит. Но день этот был ужасный: сначала шел дождь, потом хлопьями повалил снег. Ноги вязли в непролазной грязи - хотелось плакать от безысходности. И вдруг... словно эхом по полю разнеслось - по-бе-да... - Победа-а? - переглядывались бабы. - Как? Это правда? Победа? Плачь и смех огласили поле. То ли снег таял на щеках и скатывался ручейками за воротники телогреек, то ли слезы лились. То ли птицы галдели в небе, то ли бабы голосили... - по-бе-да! Зоя стояла посреди поля, подняв глаза к небу. Но неба она не видела, и снега не видела. Огромные градины-слезины катились по щекам. Она не вытирала слез. Пусть катятся. Это слезы радости. Она так долго ждала этого дня. Целых тысяча четыреста восемнадцать дней. Это и ее, Зайкина, победа!