Аннотация: Совсем короткий рассказ о... Впрочем, если сообщать, о чем он, то читать будет совсем нечего. Просто короткий рассказ. Вот.
Еще одна смерть
Он умирал и возрождался сотни раз.
Эпоха за эпохой...
Он помнил каждую свою смерть. Он помнил каждое свое рождение. Это было больно...
- Дорогой, пора на работу!
Процесс перехода из мира снов в мир яви всегда был самым сложным для Светика. Обычно приходилось какое-то время смотреть в потолок и пытаться сообразить, в когда он проснулся. Чаще всего помогали окружающие люди и вещи. Вот и сейчас. Услышав привычное воркование жены, Светик сориентировался и наконец вспомнил, что сегодня - среда, год 2008 от Рождества Христова, и там, в ванной - его жена, которая совершенно не в курсе, что является триста двадцать восьмой по счету. А еще пора вставать и ехать читать курс лекций по истории Древнего Египта.
На столе уже был готов завтрак, и кофе аппетитно дымилось в чашке. Держа в одной руке бутерброд, а другой пытаясь попасть в рукав рубашки, он уколол трехдневной щетиной жену в щеку. Та поморщилась, но улыбка моментально вернулась, как приклеенная, на ее милое личико. Мечтательно напевая, она закрыла за Светиком дверь и принялась вязать крохотные пинеточки. А за окном просыпался ослепительно-яркий новый день, и какой-то воробей оглушительно чирикал, сидя на ветке дерева у их окна.
Выскочить из подъезда, торопливо перебежать через дорогу, спеша успеть на неторопливый усатый троллейбус... И откуда-то из-за угла - шум, странный громкий шум, который Светик не успел осознать. Он лишь почувствовал странную, раздирающую грудь тяжесть. И сделал шаг в темноту...
До боли знакомая комната. До боли слепящий глаза свет.
Светик - пока еще Светик - устало вздохнул. Там, где-то внизу, осталась его молодая жена, его будущий сын. Умирать в такие периоды жизни было особенно тяжело. И, в конце концов, сколько можно быть игрушкой в их руках? Сколько можно проводить этот страшный эксперимент, или как еще назвать происходящее с ним, черт побери? Он ведь не кукла!!! Да... Не кукла...А теперь оставалось немного подождать, и он родится опять. Система великолепно отлажена.
Белый свет ласково и ненавязчиво внушал спокойствие и умиротворение. Светик сидел на пустоте, будто в удобном мягком кресле, и дыхание его постепенно выравнивалось. Вскоре пришел сон. Отяжелевшие веки тяжелыми жалюзями спрятали свет, а внезапно размякшая рука упала с несуществующего подлокотника и повисла в воздухе. В этом не было бы ничего необычного, если бы Светик не знал точно: за все прошедшие века его существования он ни разу не спал в Белой комнате. Ни разу! Всегда было по-другому. Но мысль о неправильности происходящего слишком быстро растворилась в пришедшем сне.
Ему снились рыцари, одним из которых он был, несущие на себе изуродованные символом креста доспехи, с искаженной яростью лицом насаживающие на свои мечи тех, кто посмел не уверовать в их Бога. Ему снились корабли, сходящиеся неповоротливыми китами на быструю страшную битву, в которой важны лишь корабли - и не важны погибающие под ядрами пушек люди. Величественный император пронзал копьем затравленную для него косулю с глазами прекрасной девушки, а человек в дурно пахнущей шкуре мешал в котле омерзительное варево. Жалкий раб умирал от плетей надсмотрщика в убогой покосившейся хижине, не в силах даже попрощаться с собственными детьми, которых увозили продавать. Картины мелькали со скоростью калейдоскопа, который крутила чья-то рука. Снились женщины... Много, много женщин! Он всех любил как будто впервые. Он качал из века в век своих детей на коленях. Каждый раз будто заново приходилось переживать потерю родных и близких ему людей. Опять и снова - убивать, калечить и насиловать... Через нить времени пролегала тяжесть одиночества, давящее чувство пустоты и тщетности каждой из жизней, каждой из смертей. Ради чего нужно такое существование? Ради каких меняющихся с каждым веком идеалов? Для каких не помнящих тебя потомков?..
А потом сон кончился. Кончился, оборвавшись на картине пылающего поезда, как будто в каком-то полупустом кинотеатре внезапно сломался проектор. Он затряс головой, и из самых глубин памяти всплыло его первое имя. Как можно было его забыть? Лицо спряталось в ладонях с растопыренными пальцами, а рот непроизвольно искривился в крике отчаяния.
По комнате, наполненной безупречным белым светом, ибо она сама суть свет, разнесся глубокий, прекрасный голос, преисполненный сострадания:
- Адам, теперь ты знаешь, на что обрек своих детей.