Аннотация: Иногда не стоит разговаривать с людьми из далекого прошлого....
Вдох. Выдох. Еще вдох. Грудная клетка неподвижна, живот выпячивается. Задержка на четыре счета, выдох. Живот прилипает к позвоночнику. Утро началось по стандартной схеме. Пять минут глубокого дыхания на балконе для пробуждения - независимо от времени года и погоды. Окна на застекленном балконе всегда открыты, свежий воздух исправно поставляет местный лесопарк, чтобы окончательно отбить у меня желание забраться обратно под теплое одеяло. Если ты сова, а вставать приходится рано, без жестких мер не обойтись.
От годами выполняемого ритуала не отступаю ни на шаг. Душ, чистка зубов, сушка волос, укладка - и на кухню. В черную кружку с белым иероглифом наливается белый чай, заваривается овсяная каша, а я снова на балкон - пришло время первой сигареты. Эти несколько минут посвящаются обзору окрестностей с одновременной медитацией на дневные планы.
Май в этом году выдался капризный и прохладный, словно фригидная избалованная девчонка из богатой семьи. За окном висит сплошная серая пелена, мерно капает с верхнего балкона вода, отскакивая от металлического карниза, градусник застыл на отметке плюс семь градусов и ни за что не соглашается показывать больше. Погода решила в очередной раз подложить откормленную свинью. В такую погоду даже просыпаться не хочется.
Я закурила и посмотрела вниз со всего величия своего четырнадцатого этажа. Ничего нового. По засопливленной дорожке дремотным шагом брел мужичок в дождевике и целлофановом пакете на голове. Вокруг него крутились шесть шоколадно-коричневых такс. Разумеется, что принимая во внимание высоту и мои -3.5, я не могла разглядеть ни длинных шнурохвостов, ни остроносых морд. Мне сверху они напоминали шестерых упитанных тараканов. Мужик выгуливает тараканов по утрам. Забавно. Я так его и называю про себя - "Человек-Таракан", и ежедневно наблюдаю за его прогулкой. Иногда мне кажется, что он стал такой же неотъемлемой частью моего утреннего ритуала, как глубокое дыхание, овсянка и душ.
В голубятне на пригорке сиротливо мокли голуби, а вниз по вечно расхлябанной металлической лестнице суетливо бежали детишки с рюкзаками и ранцами. Натянув на голову капюшоны, прячась под зонтиками - быстро-быстро перебирали короткими ножками. Девчонки постарше бежали быстрее - мерзли коленки, а нынешний май совсем не поддерживал короткие юбки соответствующей температурой. В школу. 8:20 - через пять минут первый звонок. Мне через двадцать минут выходить. Я кинула окурок вниз и вернулась на кухню.
5 минут на макияж, 5 минут на то, чтобы запихнуть в себя овсянку с чаем, 7 минут на одевание - и я вышла из дома, вооружившись длинным черным зонтом.
Словно обрадовавшись мне, дождь припустил с новой силой, барабанил в зонт и пытался ветром вырвать его из рук. Спокойствие, думала я, пока шла в сторону остановки. Надо воспринимать все как есть... И хотя я жутко не люблю, когда мне в лицо летят брызги, а за шиворот капает, я нарочно не стала плотнее заворачивать шарфик и уклоняться. В смирении стихиям есть какое-то скрытое удовлетворение. Успокоение и даже восторг. И часто случается, что не встречая сопротивления, природа идет портить настроение кому-нибудь еще.
Еще одно явление, столь же традиционное, как и Человек-Таракан - старушка в метро. Каждый день я вижу ее в одно и то же время в одном и том же месте - в переходе метро возле ларька с канцелярскими товарами. Она неизменно, вне зависимости от времени года одета в куцее коричневое пальто, клетчатый шарф и потерявший вид ангорский берет малинового цвета. Она ничего не просит, просто стоит и смотрит в одну точку. Изо дня в день, каждое утро. Уже не помню, когда ее увидела в первый раз. Но однажды, после двух-трех месяцев ежеутренних встреч, я с ней поздоровалась. А она кивнула в ответ. С тех пор это ритуал. я киваю ей, она кивает мне. Каждое утро. Ни одна из нас не делает шага, чтобы сказать слово. Мы не разговариваем и не знаем, как друг друга зовут. Мы просто здороваемся по утрам. Я зову ее Малиновая Беретка. Наверное, она тоже меня как-нибудь называет.
Сегодня она даже не кивает, а просто медленно опускает веки и слегка улыбается. Я непроизвольно подмигиваю. Странно, вдруг подумалось мне. Вокруг нас куча людей, и никому нет дела до меня и старухи. Однако мы приветствуем друг друга еле-еле, тайком, будто в этом есть что-то неприличное.
Отключиться. Этот прием я освоила давным-давно. Еще в школе, бывало, сидишь на уроке, а учитель, мрачный и нудный, словно мокрый осенний лист, что-то заунывно втирает. Кто-то изнывает от скуки, кто-то играет под партой в "Морской бой", а я отключаюсь. В подобных ситуациях подобное умение очень спасало. Я научилась выделять какое-то иное состояние сознания, когда одна половинка, крохотная, тихо сидит и наблюдает за привычной реальностью, фиксируя необходимую информацию, в случае необходимости побуждая тело показывать несложные реакции на окружающее - кивать головой, чесать затылок или автоматически писать под диктовку. Этим заведовала малая часть, которую я про себя называла Наблюдателем. Глаза мои реальности не видели, уши не слышали - всей оставшейся частью сознания я погружалась в миры, где решала проблемы гораздо интереснее четвертной контрольной по геометрии. Зато благодаря Наблюдателю я слыла самой внимательной и усидчивой девочкой в классе. Вот только при всей моей "внимательности" я не слышала ни слова из того, что мне говорили. Этим объяснялись мои двойки и тройки. Особенно по точным наукам.
Я не выносила и до сих пор не выношу ничего четкого, определенного и замусоленно-выверенного до дыр. Мне претили точные цифры и абракадабра формул. Зато любой предмет, где не было жестких рамок и правил, давался мне легко. Особенно легко мне давались языки - на уроках родного языка я тоже, правда, уходила бродить, но без последствий - грамотность у меня железная. иностранные языки - а их в нашей школе преподавали три - любила нежной любовью и всячески совершенствовалась. Ну да речь сейчас не о моих лингвистических способностях.
Со временем я отточила способность раздваиваться до остроты бритвы. Всю механическую работу я сваливала на Наблюдателя, параллельно загружая свой мозг совершенно другими мыслями и делами. Что интересно - во время работы Наблюдателя зрение в реальности менялось. Видения нереальности были яркими, красочными, - глаза Наблюдателя преподносили действительность приглушеннее, чуть ли в монохроме, но удивительно четко и подробно. Такое впечатление, что видение реальности растягивало время в привычных его рамках. Я могла наблюдать, как медленно падает со стола стакан, расплескивая содержимое, в мельчайших деталях, фиксируя каждый осколок его бытия - за секунду-две. И при этом не упустив ни миллиметра событий, Наблюдатель вел слежку за реальностью без малейшего моего участия с настырностью видеокамеры и выдавал мне четкую информацию о событиях любой давности. Голова же моя постоянно витала неизвестно где. Как ни странно, но на работе я слыла на редкость приземленной особой пессимистического склада.
Впрочем, это мнение также объяснялось двойственностью сознания. Я не особо стремилась с кем-то общаться по душам, сплетничать, вместе обедать и развлекаться. Не искала компаний и новых друзей, довольствуясь парой-тройкой проверенных годами. Любое движение в реальности я старалась довести до автоматизма - чтобы контроль над ним мог взять Наблюдатель и освободить меня от необходимости следить за выполнением.
Как известно, любое новое действие требует повышенного контроля. Например, проделать впервые путь от офиса до ресторана, где наших сотрудников кормили бесплатными обедами. Проделав этот путь однажды и вычислив в сплетении кишкообразных переулков наиболее выгодную траекторию, я со второго раза не отступала от нее ни на шаг - ибо действие, выполнямое на автомате, не требует внимания, а, значит, больше пространства остается для деятельности на другой стороне.
Чудно я, должно быть, выглядела, с абсолютно отрешенным лицом проделывая ежедневно, шаг за шагом, не отступая ни на сантиметр, этот путь. Само собой, что девочкам с работы было совсем неинтересно обедать с таким роботом. Но меня отсутствие компании ничуть не огорчало.
Звонок раздался около полудня. Это меня не удивило, потому что звонков было много. Иногда настолько много, что хотелось всех обматерить, бросить трубку и уйти курить на крылечко, нервно затягиваясь. Я всегда точно знаю, где что на столе лежит, поэтому трубку сняла не глядя, отточенным движением, и с безупречной интонацией выдала отшлифованное за годы приветствие:
- Компвния ХХХ, добрый день!
- Наконец-то ответила, - протянул женский голос капризными, будто детскими интонациями, - такая деловая стала, не прозвониться.
- Извините? - ни на йоту не отступая от стандартного делового общения.
- Кирка, кончай дурака валять!
Я уразумела наконец, что звонок личный, и резко поменяла тон.
- Кто говорит?
- Своих не узнаешь? Ну ладно, - трубка смягчилась, - все-таки, столько лет прошло. Мы с тобой вместе в пионерском лагере отдыхали.
Я пожала плечами. Вверх-вниз.
- Я восемь лет ездила по пионерлагерям и все были разные. В каком именно?
Трубка вздохнула и меланхолично выдала:
- 91 год, первая и вторая смены, лагерь "солнечная поляна" под Звенигородом.
В голове зашуршали мысли, словно Наблюдатель перелистывали записи в старой картотеке. Есть. Перед глазами поплыли кадры местности, зданий и лиц.
- А как вас зовут?
- Ну совсем склеротичка, - фыркнули на том конце. - да Юлька я , Куликова! Пошевели извилиной! Ну?
Наблюдатель пошуршал еще и выдал образ тоненькой смуглой девочки в желтом сарафане, с хвостом на затылке и разбитыми коленками. ну да... Мы тогда подрались с Варькой на футбольном поле.
- Помню. Привет!
- Привет.
- Как ты меня нашла? - что-то чудное было в том, чтобы услышать чей-то голос через 13 лет. Голос человека, который был близок на короткий отрезок времени, а затем канул в историю. Такие звонки нарушают сосредоточенность будней, выкидывая на поверхность забытые воспоминания, как вулкан, ни с того ни с сего начинающий выкидывать клубы пепла в солнечный день. Такие вторжения несут хаос и замешательство. Особой радости я не ощутила, хотя мы с Юлькой и дружили. Наоборот, откуда-то снизу поднимались подозрения и досада. Через столько лет просто так не звонят. Что ей надо?
- Трудновато пришлось, но ты же фамилию не меняла, вот и нашла. Слушай, у нас тут встреча намечается, мы тебя очень ждем.
- Встреча? - В голове была неразбериха, Наблюдатель напрягался, стараясь взять внезапное вторжение под контроль.
- Ну да, весь отряд вместе. Мы даже вожатых отыскали. Посидим, шашлычку пожарим, вспомним счастливое пионерское детство. Без тебя никак. Кто у нас главная заводила была?
- Хорошо, я приеду, - пока Наблюдатель перегружался, я сочла возможным согласиться. Если что, потом можно будет продинамить и как-нибудь отмазаться. Gomen . - А куда?
- Да прямо в лагере и встречаемся, - голосок звенел и искрился.
Наблюдатель снова конвульсивно дернулся, выдавливая из себя данные - ехать далеко, почти 90 км от Москвы, гробить на это выходной - нельзя!
- На электричке быстро доедешь, а из Звенигорода автобус идет прямо до лагеря.
- Когда?
- На следующей неделе в субботу. Сбор у ворот в час дня. Ну все, - голос заторопился, - мы на тебя очень рассчитываем!
И пошли гудки... Странные такие, далекие-далекие.
Весь день меня не покидало чувство ирреальности. Так камень, брошенный в пруд, мутит воду. Давно на дне уже, а круги все расходятся и расходятся, а взбаламученный ил никак не хочет оседать. Так и я все время мысленно возвращалась к этому разговору. Вроде бы не очень странно, ну позвонила старая знакомая, ну встреча будет... А какой-то червяк сомнения все же грыз. Почему-то вспомнился мой папа, который все время меня чересчур опекает, и то, что перейдя на новую работу, я телефона-то ему не давала. Ему и мобильного достаточно. Живу на другой квартире. Тогда, помнится, я оставляла Юльке домашний телефон. Ну наткнулась она на папу или маму. Но позвонила-то на работу. Откуда она узнала этот номер?
Вопрос был даже не в этом. Я не могла для себя решить другое. А нужно ли мне это? Да, 13 лет тому назад с этими ребятами мы провели вместе два месяца. Жарили картошку на костре, безобразничали в тихий час, строились на линейку, мазали друг друга пастой и даже по-детски влюблялись.
Мне почему-то с возрастом стало казаться, что в самой идее пионерского лагеря есть что-то фальшивое. Ты уезжаешь от родных и друзей, приезжаешь в абсолютно незнакомое место и вливаешься в новый коллектив. То есть, видя тебя впервые, тебя воспринимают так, как ты себя подашь. При желании можно напялить нужную маску и уже под ней дружить, ссориться и жить. Но при этом, после отъезда, попав в привычную обстановку, быстро забываешь и тактику, и все что наврал - и встречаться с ребятами из отряда нет никакого желания. Как не хочется снова видеть попутчика из поезда, которому на пьяной лавочке всю ночь плакалась на жизнь. Эти минуты, часы, дни слабости или обмана должны быть похоронены. Я толком не могла вспомнить, что я тогда говорила о себе - наверняка приукрасила пару фактов. Но вроде и не завиралась. Зря Юлька меня назвала заводилой, я ею не была. Скорее, сама по себе, девочка на отшибе. Особо не отделялась, но и стадности подвержена не была. И Юлька такая же была. Почему она так сказала?
Хотя, если применять синдром случайного попутчика, можно сделать вывод, что и Юлька была не совсем такой, какой я ее знала. Вполне возможно. Зато голос у нее не изменился. Все тот же звонкий, с капризными нотками. В лагере-то она не выпендривалась, но кто знает, может, в школе первая воображала была.
Я оглянула свой стол в поисках поддержки. Звонок выбил меня из привычного ритма, даже мира. Прервал ход моих мыслей, заставил действовать вне программы. Рабочий стол успокаивал своим видимым беспорядком. Только видимым. Каждая вещичка лежала строго на своем месте, чтобы не думая протянуть руку и взять что надо. Оптимизация работы Наблюдателя. Сосредоточившись на привычной обстановке, я потихоньку стала приходить в себя.
Была половина четвертого утра, когда я тихо выскользнула из-под одеяла. Скрипнула в полумраке отсыревшая пружина, натужно прокряхтела доска под ногой. Замерла. Алекс спал, отвернувшись к стенке и уткнув нос в коврик, ровное дыхание не сбилось ни на секунду. Да что там! Он самым наглым образом подхрапывал. Отлично. Пусть спит. Если проснется, может попытаться мне помешать. Стараясь не шуметь, я натянула джинсы и свитер, взяла кроссовки и на цыпочках вышла через нежилую половину дома на малую террасу.
После ночных посиделок там царил сущий разгром. Под столом валялись бутылки из-под пива, водки и колы, пол был замусорен пеплом и пылью, а на столе в лужах от запивки кое-где плавали раскисшие бычки, не вместившиеся в самодельную пепельницу. Подушки от дивана перемешаны, коврик свернут неаккуратным рулоном, сиротливо жмется в углу гитара, а кассеты и диски разбросаны по полу.
Удивительно, думала я, присев на диванчик и впихивая ноги в обувь. Во время вечеринок обстановка кажется абсолютно нормальной. Только утром выйдя на террасу, кавардак предстает во всей красе. То ли это дневной свет так разоблачающее действует, то ли просто каждое утро на все смотришь иными глазами. Как будто за ночь с глаз сползает тончайшая пленка, зафиксировавшая предыдущий день и все смотрится немного иначе. Свежо и обезоруживающе.
Завязав шнурки, я взяла со стола в нежилой комнате большой фонарь, повесила его за шнурок на плечо, заперла дверь в дом и спустилась по ступенькам.
Лишь только на террасе потухла лампочка, мир изменился. Золотистый уют сменился серебристым туманом рассвета. Да в общем-то, светать только-только начинало, тьма еще не сдала своих позиций, поэтому дорогу до калитки пришлось освещать фонарем. Замок крякнул и открыл свою пасть, выпуская петли. Ноги ступили с каменных плит в мокрую от росы траву.