Вблизи здание аэропорта похоже на огромный стеклянный аквариум. Только вместо водорослей поднимаются прямоугольные колонны, а вместо рыбок снуют по лестницам, этажам, переходам люди. Издалека, в ночной черноте, этот стеклянный аквариум напоминает раскаленный добела кусок металла, и из окон льется не свет, а вырываются языки пламени.
Нигде не чувствуешь себя таким маленьким и одиноким, как на поле аэродрома.
Под ногами хрустят смерзшиеся комочки снега, кусочки льда. Хруст, как хрустят раскусываемые леденцы.
- Ты - пилот самолета. Самолет летит со скоростью 900 километ?ров в час. В салоне 260 пассажиров. Сколько лет летчику?
- Девятьсот разделить на двести шестьдесят... Приблизительно ... Три с половиной года?!..
- Ты, понижаешь, ты - пилот самолета!
- А-а-а...
Поле аэродрома уходит вдаль, постепенно сливаясь с темнотой неба. Там, в этой темноте, чиркая сигнальными огнями, свистя и всхрапывая двигателями, исчезают одни самолеты и оттуда, из темноты, неожиданно появляются другие.
Холодный, сырой ветер.
Стюардесса, держа в одной руке фонарик, внимательно всматривается в билет, отрывает от него корешок, записывает что-то карандашом в тоненькую школьную тетрадку, и тогда только пассажир поднимается по трапу в салон самолета.
- Там проверяют, тут проверяют, в самолете проверяют! Лучше бы вовремя отправляли!
С какой необъяснимой покорностью мы вверяем свои жизни этим летающим железным машинам! С покорностью и торопливостью.
- Девушка, а девушка!.. Скорей, девушка!..
Стюардесса, держа в одной руке фонарик, внимательно всматривается в билет, отрывает от него корешок, записывает что-то карандашом в тоненькую школьную тетрадку и тогда только пассажир поднимается по трапу в салон самолета.
Тишина салона. Стеклянные чаши фонарей светят желтым светом, как будто в них налили мутной, со ржавчиной, воды.
- Пристегните ремни!
Всхрапы двигателей, дрожь от сдерживаемых тысяч лошадиных сил, плавный рывок, взлет. Ватная глухота в ушах с набором высоты прокалывается и исчезает. Сначала в одном ухе, потом в другом.
Монотонный гул двигателей.
В иллюминаторе черно-синее небо, колючие точечки звезд.
На миг представилось, что с двигателями самолета что-то произошло. Катастрофа! Паника! Ужас! Крики! Последнее мгновение перед смертью: бледное лицо Женьки; сквозь его "грибоедовские" очки безумные глаза; побелевшие пальцы стискивают ручки кресла.
Раннее утро.
Женька спит, уютно устроив свое длинное, худое тело в кресле. Свет желтых фонарей в салоне потускнел, стал бледновато-грязным. В иллюминаторе - восход солнца. Словно кто-то полосонул бритвой по синеве горизонта и рана налилась густой кровью. Постепенно эта кровавая рубиновая полоса становится все шире и шире, рубиновый цвет размывается и становится бледно-розовым. Появляется белый диск солнца. Иллюминатор, будто линза, фокусирует его лучи и они жгут лицо, шею, пекут сквозь одежду.
- Горы! Кавказ! Там скоро будет Тбилиси!
Самолет делает один круг над аэродромом и взмывает вверх.
Второй круг.
Третий.
Когда при развороте самолет клонится набок, в иллюминаторе видны горы, огромное ущелье с ниточкой реки на дне его.
Кавказ подо мною...
Стою над снегами у края стремнины...
Отсюда я вижу потоков рожденье... ...
...грозных обвалов движенье...
Еще один круг и самолет садится.
Ослепительно светит солнце, искрится под солнцем иней, все поле аэродрома заросло его беловато-серебристыми иголками.
Неподалеку от дверей багажной камеры пожилая грузинка в валенках, фуфайке и черном платке сжигает досточки от ящика. Костерок горит весело, тихонько потрескивая, пламя его небольшое, но яркое, словно в рисованных мультфильмах.
- Сын и отец едут в автомобиле. Катастрофа. Отец умирает. Сына пытаются спасти. Ввозят в операционную. Входит хирург. Смотрит на пострадавшего и говорит: "Это мой сын".
- Отец погибает не родной, а этот, хирург, родной.
- Нет.
- Сдаюсь.
- Хирург - его мать.
- А-а-а...
"Рафик" темно-зеленого цвета.
Кто-то достает апельсины. Вьется из-под ножа корочка апельсина оранжевой стружкой и мягко плюхается в Женькины ладони.
Пахнет бензином и апельсинами...
Откуда-то выскакивает самосвал и обгоняет наш "рафик". Самосвал проносится на чудовищной скорости и быстро уносится вперед, отрываясь от "рафика" все дальше и дальше.
- Пронесся, как носорог в прериях!
Все хохочут.
Водитель "рафика" оборачивается, смотрит на нас и ... прибавляет скорость. Мы мчимся за самосвалом. Расстояние до него сокращается.
Скорость все возрастает.
Какое-то острое ощущение азарта.
Быстрота, стремительность, риск,
- Гони!
- Дави!
- Жми!
За окнами "рафика" свистит ветер. Слышно, как надрывается мотор у самосвала, как шуршат колеса. Кажется, что мы мчимся в туннеле. Чуть в сторону и зацепимся за каменную стену. Заскрежещет обшивка "рафика", посыпятся стекла, мы опрокинемся и, подчиняясь страшной скорости, начнем кувыркаться по асфальту. Кровь, стекло, железо, скрежет, крики, - все в одном клубке.
Все затаили дыхание.
Вот уже "рафик" выравнивается с кабиной самосвала. Вот собирается пойти на обгон. Но! Самосвал рванулся вперед, словно уносимый какой-то немыслимой силой и уже невозможно никак его догнать. "Рафик" еще некоторое время мчится на прежней скорости, потом, будто надорвавшись от страшной гонки, едет медленнее, стыдливо сворачивает в узкую улочку и, словно состарившись на 300 лет, трясется по ухабам.
Гостиница, в которую нас поселяют, находится у подножия горы. Собственно, это не гостиница, а общежитие института физкультуры. Дорога от "гостиницы" поднимается дальше, вверх и, сворачивая, уходит вправо. Склон горы до самой макушки зарос соснами. Кажется, их воткнули в снег. Очертание горы напоминает штормовую волну. Она вздулась до гигантских размеров и вот-вот обрушится на город, круша и уничтожая все на своем пути.
Пока мы устраиваемся, умываемся, переодеваемся, наши хозяева в соседней комнате о чем-то говорят по-грузински, двигают столами, гремят стаканами.
-Будьте осторожны! Грузины очень гостеприимны! - предупреждают нас.
На столе рассыпаны яблоки, стоят тонкие, чисто вымытые стаканы с капельками воды на стенках, лежат на бумаге разломанные лепешки.
Один из встречавших нас парней берет бутыль с чачей и наливает ее по чуть-чуть в каждый стакан. "За первый поцелуй и за первую слезу",- произносит он тост с какой-то глубокой печалью и все торжественно выпивают.
Стаканы кажутся выкованными из тончайшего серебра.
У одной из девушек глаза пронзительной синевы. Если бы встречались синие рубины, можно было бы сказать, что у нее глаза, как синие рубины.
Парень, который сказал первый тост, наливает полный ста?кан чачи. Мы многозначительно переглядываемся.
- В знак дружбы между нами я хочу, чтобы каждый отпил глоток из этой чаши. Пусть все, сидящие за этим столом, будут друзьями, и пусть каждый, отпив глоток, поделится с другим счастьем.
Стакан пошел по кругу. Последний глоток выпиваю я.
II
- Шеф везет полную машину дырок. Дорога плохая: ямы, ухабы. Одна дырка упала. Шеф тормозит, подходит в выпавшей дырке, хочет бросить ее обратно в кузов и... проваливается в нее.
- Все?
- Все.
- Ничего не понял.
- Абстрактный анекдот.
- А-а-а...
Женщина в черном берете:
- Расписание на сегодня такое: до обеда вы знакомитесь с нашим институтом, потом обед, после обеда едем в район старого Тбилиси, после ужина в театр: кто хочет - в Руставели, кто - в Марджанишвили, пожалуйста!..
"Рафик" останавливается.
Женщина в черном берете:
- А сейчас вы познакомитесь со своими коллегами и ректором. Идемте! Они уже ждут нас!
Коллеги. Смотрим друг на друга. Рассказываем о спектаклях, словно знакомим со своими друзьями. Или вот: ощущение, что встретились посланцы с разных планет. Изучающие взгляды. "А что у вас, на вашей планете?" "У нас - то-то, а у вас?" "У нас вот то-то", "Но ведь мы же занимаемся одним и тем же делом!" "Одним". "А не знали о существовании друг друга". "Не знали".
- Расскажите о "Вишневом саде"...
- А, правда, что...
- Мы вас познакомим с нашим молодежным театром...
- Послезавтра спектакль о Пиросмани...
- А вы еще не были в старом Тбилиси?..
- А какой район у вас называют "Африка"?..
- Концепция очень интересная...
- Последняя книжка Бахтина...
- Семиотикой театра? Нет, не занимаемся...
- Это великий актер! Жалко, что мало снимается в кино...
- На фуникулере побываете...
- "Вишневый сад" - это печаль по ушедшему. У каждого поколения свой "Вишневый сад"...
- На первом курсе театроведы пишут одноактную пьесу, на втором - двух, а на пятом - пятиактную. Так практически изучаем теорию драмы...
- А сейчас вы их посмотрите. Два актерских курса...
- Доброжелательность критики... Не задевая актерского достоинства... Не ядовитая критика. Ядовитая, когда враждебное искусству направление...
- Мы к вам приедем в мае...
Лабиринт коридоров. Комнаты, классы, залы.
- Проходите! Садитесь! У нас урок мастерства. Этюды. Этюды с палками... У кого не развито воображение, тот не любит театр. Театр - это воображение, единственная реальность во всей театральной условности - это актер. Актер должен заставить поверить в условность. Верит актер - верим и мы. Он - наши глаза, уши, сердце, наши слезы, смех и восторг!
Палка в руках студента превращается то в воображаемую скрипку, то в дерево, то в коромысло, то в трость, то в телескоп.
Лабиринт коридоров. Комнаты, классы, залы.
- Здравствуйте! Знакомьтесь!.. Занятие по сцендвижению. Настоящему актеру не нужны ни палка, ни коврик, ему хватит его тела, его глаз, лица, рук. Ему даже не нужен голос, слова. Он может беседовать с вами молча.
Все студенты в черном трико Девушка, стесняясь своей полноты, прячется за ширму.
III
"Рафик", клюнув носом, резко остановился. Женщина в черном берете выпрыгнула на дорогу: - Выходите. Старые кварталы лучше пройти пешком.
Узкие, кривые улочки. Дома лепятся друг к другу, как ласточкины гнезда. Прямо на тротуаре стоят табуретки, с гнутыми спинками стулья, на них сидят пожилые мужчины, старцы. У дверей в дома стоят, заложив руки в карманы, надвинув на глаза кепки, молодые парни.
Маленький магазинчик. Мыло, лепешки, ткань, серебряные колечки, бусы из цветного пластика, чеканка, гвозди, краска, запчасти для автомобилей.
- Вон в том доме с колоннами останавливался Лермонтов.
Девушка с пронзительно-синими глазами что-то оживленно рассказывает Женьке.
Как-то неожиданно вышли к Куре. На той стороне, прямо по самому краю крутого, обрывистого берега, стоят одно-двухэтажные дома. Если сорвешься и упадешь вниз - смерть неминуемая.
Всю жизнь жить на краю опасности. А может только в этом и есть полнота жизни? Или, точнее, только на краю опасности ощущаешь прелесть жизни? Или так исторически складывалась жизнь, что постоянно на краю опасности?
Тело, прежде чем упадет в воду, в кровь обдерется об эти обрывистые берега. Удар о воду, небольшой фонтан брызг, кровавое пятно, втягиваемое в воронку водоворота...
&nbsА слева от этих домов над обрывом замок Метехи. Перед замком статуя всадника.
Девушку с пронзительно-синими глазами зовут Нино.
- А что означает слово "Тбилиси"? - спрашиваю я у Нино.
- Тбилиси - это теплый. Тбили в переводе с грузинского - теплый.
- Теплый, - повторяю я.
- А вы что, не знаете легенду о Тбилиси?
- Не знаю.
- Когда-то здесь кругом были очень густые леса. В эти леса заехал, охотясь, царь Вахтанг Горгасали. Вдруг из кустов вылетел фазан. Вахтанг стрелой убил этого фазана. Подъехал, поднял его из родника и чуть не обжегся. Вода в этом роднике была очень горячей. Вахтанг объявил, что на этом месте будет город, а называться он будет - Тбилиси... Теплый...
- Тбилиси, - повторяю я и смотрю на Нино. В ее глазах вспыхивает синий, обжигающий огонек.
- Да, Тбилиси, - говорит она тихо.
&nbsМне кажется, что она, наспех накинув пальтишко, сбежала с уроков, а на ее тонких пальчиках обязательно есть чернильные пятна.
Стены, когда-то огораживающие монастырь Метехи, давно разрушились. Монастырский двор открыт всем ветрам. Сегодня хозяйничает холодный, который дует с Куры.
В бывшем храме монастыря молодежный театр. Фойе. Небольшой зал и сцена с двумя площадками. Красные блики на серых стенах, толстый канат и цепи, свисающие с верхней сцены на нижнюю, гулкость эха, - все это уже какая-то торжественная трагедия. Сегодня вечером здесь идет "Гамлет". "Быть иль не быть?" Эхо по-своему будет подхватывать каждое слово, а стены монастыря - эти древние философы - будут толковать их смысл.
В лужицах на дворе монастыря плещется солнце, трепещут от ветра тонкие стебельки пробивающейся травы. Всего один шаг из одного времени в другое.
Протискиваясь по узким улочкам старого Тбилиси, "рафик" поднимается вверх, выезжает на широкую дорогу, делает какие-то непонятные для нас маневры и останавливается, как нам сообщают, у картинной галереи.
За столом, заставленным разными яствами, напитками и цветами, сидят девушка и юноша. Красота их лиц, сочность и яркость красок мира, который их окружает, настолько радостны, что, кажется, эта радость зазвучит необыкновенно веселой мелодией. Но зачем между девушкой и юношей это уродливое лицо смерти? А может не между, а вместе с ними? Или это лицо старости, немощи, которая ждет их? Или это символ преграды между истинно влюбленными?
- Идите сюда! Здесь картины Пиросмани!
Из скорбных глаз жирафа вот-вот выкатится слеза, капнет на пол, прожжет его, а потом и земной шар.
- Помнишь, как в кинофильме он ушел со своей свадьбы. Встал из-за стола, перелез через каменную ограду и ушел.
- А знаешь почему? Потому что он по жизни был странником.
"Странник... Он выходил из каморки, где жил, на улицу Тифлиса и ему виделся огромный мир. Многообразный, бесконечный. Стоило свернуть куда-нибудь и перед глазами открывались неизвестные государства. Невероятные приключения подстерегали тебя вон за тем домом!.. Необыкновенное в обыкновенном, бесконечное в повседневном..."
Шашлык не на палочке, а сдернут с них. И не шашлык уже, а кусочки жареного мяса на тарелке. Нарочито пересоленого. Наверное, специально для того, чтобы есть, запивая сухим вином. Настоящее сухое вино пресное, как вода. И очень холодное! Опорожненную бутылку тут же убирают со стола и ставят полную. Пошли в ход все закуски, которые стоят в витрине: сыр, соленая рыба, зелень, лепешки, консервы.
Когда-то я учил на грузинском припев песни о Тбилиси:
Тбилисо, мзис да вардебис мхарео,
Ушенод сицоцхлец ар минда,
Сад арис схваган ахали варази,
Сад арис чагара мтатцминда!
Нравилось, словно птичий клекот, это сочетание звуков: цхл, мтц.
Когда запели эту песню, я подтянул на грузинском. Верно, очень смешно выговаривал: все грузины заулыбались. Но я был горд, что вот знаю хоть немного по-грузински!
А потом начали петь:
Расцветали яблони и груши...
И с нами вместе запел хозяин кафе. Видно, мы ему понравились.