|
1.
Громоздкие космические силы
с неторопливой мудростью богов
на хаосе законы замесили,
и вышел мир прекрасен и суров.
Прекрасный изначальной простотою,
суровый непреложностью основ,
он самообновляем чередою
взаимопревращений и костров.
Нам всем за что-то выпала удача
уметь, в немногих буквах обозначив,
исчислить то, что лишено конца,
тот умопостигаемый свод правил,
который плыть по космосу заставил
планету бесконечностью кольца.
2.
Планету бесконечностью кольца
несёт, и чёрный холод расстояний
смывает тёплый газ с её лица,
опутав блеском северных сияний.
Планируют кристаллы синевы,
пушистость шестигранную являя.
Не приподнять деревьям головы —
их сторожит метель и стужа злая.
Деды Морозы с бородой из туч
в хрустальных пальцах держат каждый луч,
неспешные, в кафтанах льдистой пыли,
но даже им живых бывает жаль,
они ушли, взглянув на календарь,
и сменами погоды наделили.
3.
И сменами погоды наделили
провальные февральские деньки.
Обильно напоследок расчертили
раскисший лёд беспечные коньки.
Испуганно, не вовремя теплеет.
Как судорога перекличка птиц.
Но люди рамы рано не расклеят,
предпочитая блеск вязальных спиц.
Ещё вникать в аллей заиндевелость,
ещё снежок огнём ладоней сделать
и в стену отсыревшую послать,
но в небе зреет запах свежей булки,
и солнце зажигает клюв сосульки,
чтоб ей в разнообразии мерцать.
4.
Чтоб ей в разнообразии мерцать,
бросается душа в разброд весенний,
заносчивый заваливает март,
увязыватель ёрзающих звеньев.
Рванулся и застыл оторопело
преподанный зимой порядок дел.
Синица оглянулась и запела.
Её услышал лес и обалдел.
Я распахну, раскутаю, раскрою,
потянет пылью, школою, весною,
промокнут ноги у босых домов.
Поправятся осинники больные!
Но днями, днями, как в гемофилии,
в ручьях исходит голубая кровь.
5.
В ручьях исходит голубая кровь.
Погода залетает на пригорок
за ветерком, что, как немая хворь,
потреплет и забудет, мятно-горек.
Напористых травинок частокол
настой бессмертья для себя готовит,
поверх — непроницаемый как стол,
былого слой их росту прекословит.
Спокойствие слежавшихся полян,
прель палого, придавленность семян,
и не дождаться, кажется, ответа,
но все сомнения разрешены:
сияет на пределе вышины
проплешина смелеющего света.
6.
Проплешина смелеющего света.
Неприбранное утро. Хмурый мох.
Сорока застучала рядом где-то,
и зашумели сразу кто как мог.
Зашебуршало общее старанье,
заматерела чаща невпролаз,
столбы лучей стоят на расстоянье
без мысли о признательности глаз.
Явилось то, о чём не говорится,
о чём под утро воспалённо снится,—
открещиваются от этих снов!
Настойчивый мотив, давно забытый,
и вот сейчас внезапно приоткрытый
барахтается в синьке вечеров.
7.
Барахтается в синьке вечеров
закат усталый, розовым залитый,
и чуть мерцает выдержавший шов
речушки маленькой в ногах у липы.
Ко сну ещё острей шершавый хруст
снующих в междутравье насекомых,
а муравейной кучи хрупкий куст
крадётся в тень в неслышных мокасинах.
За тишиною — вихрем круговерть.
Разодрана нахмуренная твердь,
Илья Пророк грохочет на полсвета.
И разрастается из синевы
дремучий шёпот капель и листвы.
Осваивается и млеет лето.
8.
Осваивается и млеет лето.
Выходят замуж мошки на лету,
зигзагами стрекозьего балета
подмешивая в воздух духоту.
Зенитна остановленность июля.
Нет возражений и обратных сил.
Никто сейчас, темня и карауля,
иного б ничего не попросил.
Отринув листья острые осоки,
спеша, взбираешься на холм высокий.
Как вольно здесь! Чуть было не забыл,
что вниз дорога, да пора спускаться,
быть осторожным и себе сознаться:
природа царствует на сломе сил.
9.
Природа царствует на сломе сил.
Она пирует, но уж гости смотрят,
всё так же улыбаясь, на часы,
и торт, не в силах съесть, учтиво портят.
Шумят ветра, но малость чересчур,
и градусник под утро приседает,
и солнце — словно вялый абажур,
хотя никто об этом и не знает.
Оно, как притомившийся посыльный,
сквозь зубы цедит ломко и несильно
лучи — соломою из-под стропил,
цепляется за каждую пылинку,
её муштрует, словно балеринку.
Исполненный охладевает пыл.
10.
Исполненный охладевает пыл,
ему бежать наскучило за всеми
и маяться: да что же я забыл?
Он понял наконец, что — время, время...
Сумятицы пора и суетни,
сухой утехи от воспоминаний.
Безропотные сгинувшие дни,
как ярость не успевших заклинаний.
Природа — верных выходов знаток.
Смирение — последний закуток,
и вот она спокойно засыпает,
и то, что было силою самой,
в последний раз расплёскивает зной
и утихает, ибо много знает.
11.
И утихает, ибо много знает
о том, что некому произнести.
Лиса в капкане лапу оставляет,
чтобы живую душу унести.
Прощай, октябрь! Тут нечего поделать.
Уже цвет неба пасмурно-землист,
а черенок, как хвостик цифры девять,
нащупывает слепо беглый лист.
На дереве обрывок паутины
рыдает старой нитью серпантина
и седенько, бессильно мельтешит.
Увиденный холодным глазом птицы,
березняка клочок назад стремится,
а ветер желтизною шелестит.
12.
А ветер желтизною шелестит,
следами бледно-ласкового солнца.
Смиренный воздух петлями мостит
скоп отщепенцев, выпятивших донца.
Полёт ослабевающих к земле
и неостановим, и неизбежен.
Я помню, что придёт пора и мне,
хоть совершенен я бывал и нежен.
Трава, порастерявшая цветенье,
примерить не спешит оцепененье,
уснуть бы ей, да что-то всё не спит.
Чернеет перепаханное поле,
на нём ворона перекатной голью,
и снег как облегчение летит.
13.
И снег как облегчение летит,
всё укрывает, добрый и безрукий,
и на разгорячённом лбу шипит,
снимает ветра ноющие звуки.
Цвета опять собрались в белый цвет.
Задумчивой бестрепетности нужно
найти сто раз отысканный ответ
и затаить размеренно и вьюжно.
А между тем уснул лесной народ
и озеро, примеривая лёд,
судьбу на произвол судьбы бросает.
Секунды онемелые ползут.
День ёжится, безжалостно разут.
Змея зимы январский хвост кусает.
14.
Змея зимы январский хвост кусает:
простая завершённость здесь нужна.
Кто понял это — ничего не знает:
святая жизнь спасительно сложна.
Заройся в эти странные событья,
и будешь поражён, но не поймёшь,
и растворишься, лишь позволив быть ей,
но так и не проникнешь ни на грош.
|
![[]](/img/e/elohin_p_w/ayeartxt/god.jpg)