Елохин Павел Владимирович : другие произведения.

Охота на Верпа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Льюис Кэррол, как автор произведения "The Hunting on the Snark"... (Перевод)
    перевод есть на lib.rin.ru/doc/i/187794p.html


ЛЬЮИС КЭРРОЛ


ОХОТА НА ВЕРПА


Битвагония в Восьми Приступах

Приступ Первый
ВЫСАДКА

«Вот где должен быть Верп!» — Бригадир закричал.
Экипаж, усмирённый волной,
Он высаживал на одичавший причал,
За волосья беря пятернёй.

«Вот где должен быть Верп! Я дважды сказал:
Только этим вас всех подбодрю.
Вот где должен быть Верп! Я трижды сказал,
А раз так, то, выходит, не вру».

И все посмотрели они на закат:
Беретник, Башмачник, и тот Бюрократ,
Который помирит всех, Брокер-дока,
Мечтающий всё распродать с молотка.

Маркёр Биллиардыч, проныра и тать,
Пожирнее урвать всё хотел,—
Но Банкир за деньгами привык наблюдать,
Хоть и сам всем в копейку влетел.

Был Бобёр, он по палубе вечно гулял,
Или свитер на спицах вязал.
Говорили, что часто он судно спасал.
Как? — ответа никто не узнал.

Был один — он прославился тем, что забыл
Всё, что взять приготовил с собой:
Бриллианты свои, кольца, зонтик, часы
И одежду — вот был он какой.

Сорок два коробка, запечатанных так,
Что и сам он их вряд ли б открыл,
Он — хотя избегал вспоминать этот факт,—
аккуратно на пирсе забыл.

Потеря одежды ерундою была,
Ведь на нём было семь пиджаков
И три пары ботинок, такие дела;
Он забыл даже, кто он таков.

Отзывался на всё: на любой громкий крик,
На «Эй, ты!» и на «Чтоб ты сгорел!»,
На «Как бишь его?» и на «Кто ты, старик?»,
Но особенно на «Оглазел?!»

Для того ж, кто покрепче любил загибать,
Слишком просто дарить «дураком»:
По дружбе «Огарком» могли называть,
А озлившись — «Горелым Сырком».

«Слегка он нескладен, порой глуповат
(Бригадир и здесь не соврёт),
Но он дьявольски смел! Вот таких бы ребят
Нам побольше — и Верп не уйдёт!»

Взгляд гиены тот парень шутя выносил,
Да ещё дерзко тряс головой,
А однажды в обнимку с медведем ходил:
«Чтобы не был он грустный такой!»

Он явился как Булочник; взят был на борт,
Бригадира нервируя тем,
Что умел выпекать только свадебный торт,
Но вопрос: для чего? и зачем?

О последнем бы надо особо сказать:
Хоть бедняга умом не блистал,
Слово «Верп» — это всё, что хотел бы он знать;
Бригадир его сразу взял.

Он назвался Бандитом. И мрачно сказал
(А корабль их неделю уж плыл):
«Убиваю бобров». Бригадир тут сперва
От испуга язык прикусил.

Но потом объяснил с дрожью в голосе он,
Что Бобёр лишь один на борт взят,
И что лично им он вскормлен и приручён,
И не стоит его убивать.

Всё услышал Бобёр, и вскричал, сам не свой,
С глазами, полными слёз,
Что азарту охоты на Верпа самой
Не смягчить этих тёмных угроз.

Он очень советовал, чтоб Бандита пока
Транспортировали одного
На другом корабле, Бригадир же никак
Не мог согласиться на то.

Навигация — сложная вещь, он сказал,
И с одним колоколо-кораблём,
А уж если их два, будет грустным финал,
Да и то к нему не доплывём.

Бобру оставалось одно: раздобыть
С рук кольчугу покрепче сперва,
А потом, сказал Булкин, и в офис сходить,
И жизнь свою застраховать.

Тут Банкир встрепенулся и вмиг предложил,
На условиях, льготных весьма,
Два отличнейших полиса от косных сил:
От града и от огня.

С той поры, если близко Бандит проходил,
На месте Бобёр застывал,
В замешательстве долго за волнами следил,
И внезапно к себе убегал.

Приступ Второй
РЕЧЬ БРИГАДИРА

Бригадира превозносил экипаж
До небес за осанку и такт,
За дотошность, с какой подготовлен вояж,
За то, что он был не простак.

Он им карту без признаков суши купил —
В ней повсюду синела волна,—
И ему экипаж признателен был,
Ибо карту понять мог сполна.

«Напридумал Меркатор полюса и экватор,
Зоны, тропики, меридиан!»—
Бригадир им кричал, всяк ему отвечал:
«Кто придумал, пусть учит их сам!»

«Не вместит голова мысы и острова,
А на картах полно их всегда,
Но на счастье нам дан бравый наш Капитан,
И на карте его — пустота!»

Это здорово было, но всех вскоре смутила
Догадка, что Кэп, может быть,
Предпринял скитанья лишь из-за желанья
В свой колокол громко звонить.

Знал он много всего, но приказы его
Любого могли удивить.
Слыша крик: «Правь направо, но нос держи влево!»—
Рулевому, скажите, как быть?

И бушприт со штурвалом, забыв свою роль,
Менялись, бывало, во мгле.
Бригадир пояснял: «Всё бывает на столь
Верпизированном корабле».

Да, поход был не прост, не везло в полный рост.
Бригадир потрясённый сказал:
«Нас куда бы ни нёс этот шквалистый Ост,
Лишь бы судно на Запад не гнал!»

Всё ж они добрались, и высаживались,
Выгружались; багаж был не мал,
И взгрустнул экипаж, потому что пейзаж
Состоял из расселин и скал.

Видя, что экипаж в уныньи погряз,
Бригадир, бодрясь, отмочил
Пару шуток (для грустной минуты припас),
Но ответом лишь вздох ему был.

Он разлил, не скупясь, пламенеющий грог,
Всех на берег рядком усадил.
Когда речь он повёл, кто оспорить бы мог,
Что весьма он внушителен был?

«О, римляне, други, мне доверьте ваш слух!»
(Все они обожали цитаты,
Бригадира здоровье выпили вкруг
И взорвались «Ура!» троекратным).

«Плыли мы месяца, плыли много недель
(Месяц — это четыре недели),
Но лишь ныне слегка замаячила цель
(Капитану вы можете верить!).

Плыли много недель, плыли множество дней
(Из семи дней неделя всегда),
Но вот Верпа, который всего нам милей,
Лицезреть не пришлось никогда!

Вниманья прошу: я сейчас вам скажу
Те пять безошибочных черт,
По которым всегда можно вам без труда
Узнать, настоящий ли Верп.

Что ж, давайте приступим. Во-первых, тот вкус:
Бедноватый, простой, но чёткий,
Как пальто, если проймы подмышками жмут,
С ароматом волос из щётки.

Он привык по утрам допоздна не вставать
И валяться себе в неглиже,
Так что к завтраку выползет разве что в пять,
А обедает завтра уже.

В-третьих, его неврубаемость. Так,
Если шутку отколешь, как шут,
Он расстроится, словно последний дурак,
Каламбуры ж вообще не дойдут.

В-четвёртых, таскает в любой свой вояж
Купальню, чтоб в ней раздеваться,
И считает, она украшает пейзаж,
В чём, правда, легко сомневаться.

В-пятых — гонор. По нему всегда без труда
И тупицы их масть различат:
Ведь одни, те, что в перьях, клюются всегда,
А другие, с усами, когтят.

Не бывает, как правило, Верп злым как волк,
Но скажу вам я, не отверчусь:
Попадаются Бяги...» Бригадир тут замолк,
Так как Булкин свалился без чувств.

Приступ Третий
ИСТОРИЯ БУЛОЧНИКА

Дали булку ему, на виски клали лёд,
Совали горчицу, салат,
Давали варенье, полезный совет,
Просили задачки решать.

Когда же очнулся он и чуть привстал,
Чтоб поведать печальный рассказ,
«Ну-ка, тихо, ни звука!» — Бригадир закричал,
И свой колокол дико затряс.

Тишина наступила. Кто бы пикнуть посмел,
А не то чтоб стонать и реветь,
Когда звавшийся «Эй, ты!», задумчив, несмел,
Старомодно повёл свою речь.

«Отец мой и мать жили честно, но бедность...»
«Ближе к делу! — Бригадир закричал. —
Только станет темнеть, иди Верпа тут встреть!
Ты уже пять минут потерял!»

«Пропущу сорок лет — молвил Булкин в слезах,—
Перейду, чтобы вам всё понять,
К дню, в который вы все на борт взяли меня,
Чтобы Верпа вместе искать.

Дорогой же мой дядя (я зовусь в честь его),
Когда жить мне приказывал долго...»—
«Пропусти дорогого!» — Бригадира всего
Передёрнуло, звякнул без толку.

«Он тогда мне сказал,— наш добряк продолжал,—
Если Верп будет Верп — хорошо:
За рога — и домой, и корми хоть травой,
И огонь высекай из него.

Так ищи же напёрстками, вдумчивым будь,
С рогатиной, с верой в успех,
Пугать его — акций побольше добудь,
На мыло мани и на смех...»—

«Вот он, правильный метод! — Бригадир снова встрял,
Перебивши беднягу опять,—
Мне всегда говорили, да, я так и знал:
Только так можно Верпа поймать!»—

«Только бойся ты дня, светозарный племяш,
Когда Верп будет Бягой: тогда
Ты надежду последнюю разом отдашь,
И исчезнешь в момент без следа!

Это — то, это то, что смущает меня
С дня, когда всё мне дядя сказал:
Словно сумерек творог в тряпочке дня,
Мой трепещущий сердца фиал.

Это — то, это — то...» — «Ты удвоил рассказ!»—
Бригадир, негодуя, вскричал.
Ну, а Булкин в ответ: «Я скажу ещё раз:
Это — то, это — то!» — он сказал.—

«Только Верп в моих мыслях всегда. Сам не свой,
С ним в мечтах я сражаюсь сквозь дым,
В полутьме полусна угощаю травой,
И огонь высекаю я им.

Но когда повстречаюсь я с Бягой, в тот день
Моментально, уверен вполне,
Я внезапно и мягко исчезну, как тень,
Хоть ужасно не хочется мне!»

Приступ Четвёртый
ОХОТА

Бригадир помрачнел: «Ну, порадовал нас!
Что ж ты раньше затеял молчать?
Неуместо размазывать это сейчас,
Когда Верп при дверях, так сказать.

Ты же знаешь, дружок, мы бы все впали в шок,
Если б ты его не повстречал.
Ты, конечно, прости, но в начале пути —
Вот тогда почему ты молчал?

Неуместно размазывать это теперь,
Как, мне помнится, я отмечал».
Но ответил со вздохом звавшийся «Эй!»:
«Я сказал, лишь ступив на причал.

Обвините меня, что убил я кого,
Или только хотел (всякий слаб),
Но фальшивых претензий на самое дно
Не упал я, клянусь, никогда б!

Я кричал на иврите, по-датски вопил,
По-немецки, по-гречески, но
Из вниманья, к досаде, совсем упустил,
Что английский вам ближе всего!»

«Ну, дела! — сказал Бригадир, чьё лицо
Удлинялось с каждой минутой.—
Что ж: теперь, когда всё, наконец, налицо,—
Дебатировать дольше уж глупо.

Окончание речи моей, так сказать,
Как-нибудь доскажу, на досуге,
Ведь до Верпа, похоже, рукою подать.
Славный долг ваш — исканье, о, други!

Так ищите ж напёрстками, осторожно идите,
С рогатиной, с верой в успех,
Пугать — пачку акций потолще держите,
Маните на мыло и смех!

Ибо Верп — не какое-то там абы что:
Где попало не взять нам его.
Ищи так и этак, пробуй это и то,
Здесь нельзя упускать ничего!

Ибо Англия ждёт — что добавишь ещё?
Мощно сказано, пусть и банально!
Распакуйте багаж, надо всем хорошо
Подготовиться к битве финальной».

Тут Банкир раскопал незаполненный чек,
Взял банкноты взамен серебра,
Булкин вздыбил усы, зачесал всё наверх
И выхлопал пыль из добра.

Башмачник и Брокер точили лопату
Брусками вдоль острия,
А Бобёр всё вязал, прислонившись к канату,
Презрев суету бытия.

Вотще Бюрократ к его чести взывал
И примеры ему приводил,
В которых субъект, коль на спицах вязал,
То неправ юридически был.

Ухмыляясь жестоко, Беретник чертил
Новый супер- и сверх-самопал,
Биллиардыч дрожащей рукой мел схватил
И кончик носа им натирал.

Бандит вдруг всё чистое нервно надел,
Перчатки достал, гребешок,
И сказал, что обедать уже захотел.
Бригадир ему: «Глупо, дружок!»

«Представьте нас, вижу, что парень — алмаз,
Хорошо бы искать с ним совместно!»
Бригадир проницательно рёк: «Всё у нас
От погоды зависит, известно».

Бобёр совершил сумасшедший прыжок,
Увидав, что Бандит так струхнул.
Даже Булочник, даром что был недалёк,
Натужно им всем подмигнул.

«Будь мужчиной! — воззвал Бригадир, накалясь,
Услыхав, как хнычет Бандит.—
Вся возможная сила потребна сейчас
Для отчаянной пташки Жиг-жиг!»

Приступ Пятый
УРОК БОБРА

Искали напёрстками, вдумчиво шли,
С рогатиной, с верой в успех,
Пугать — кипы акций с собою несли,
Манили на мыло и смех.

У Бандита возник замечательный план:
На разведку пойти одному,
Устремился вперёд он, шурша по кустам,
В нежилую и мрачную тьму.

И Бобром тот же план завладел между тем,
Углубился он в то же ущелье,
И ни жестом, ни словом — не выдал ничем
Исказившее лик отвращенье.

Каждый думать хотел лишь о Верпе одном
И о славных свершеньях, причём
Пытался не видеть, не знать о другом,
Идущем тем же путём.

Что ни шаг, становилось ущелье тесней,
Мрачный холод густел пред очами,
Пока, нервничая, не по воле своей,
Они шли, касаясь плечами.

Вдруг пронзительный крик просверлил небеса —
Как бывает опасность нежданна!
Бобёр побелел от ушей до хвоста,
А Бандит себя чувствовал странно.

Ему вспомнилось детство — невинный удел
И блаженство: они вдалеке!
Этот звук: точно так карандаш ведь скрипел
По грифельной школьной доске!

«Это голос Жиг-жиг! — он внезапно вскричал
(А его все считали тупым!) —
Это будет, как вам Бригадир бы сказал,
Доказательством первым моим.

Это звуки Жиг-жиг! Убедится потом,
Что я прав, кто, конечно, считал.
Это песня Жиг-жиг! Доказательство в том,
Что я это три раза сказал».

Бобёр скрупулёзно, прилежно считал,
Во внимание весь обратясь,
Но в отчаянье сбился и духом упал,
Когда всё услыхал в третий раз.

И почувствовал он: как ни больно, увы,
Угораздило сбиться со счёта.
Оставалось для бедной его головы
Повторение этой работы.

«Два прибавить один... нет, оно не с руки,
А на пальцах — не просто совсем!»
И припомнил в слезах: а ведь были деньки,
Когда складывал он без проблем!

«Это может быть сделано — молвил Бандит,—
Это надобно сделать, уверен;
И сделано будет. Чернила неси
И бумагу: есть время, проверим».

Бумагу принёс, папку, ручки Бобёр
И в непроливашке чернила,
Покуда за ними пытливо из нор
Ползучая живность следила.

Но увлёкся Бандит: пусть глядят, не до них!
Взявши в руки свои по перу,
Объяснял популярно ход мыслей своих,
Было ясно чтоб даже Бобру.

«Для начала хорошую цифру берём:
Цифру Три, и сюда вот заносим;
Прибавляем Семь, Десять, умножаем потом
На Тысячу минус Восемь.

Результат подвергаем делению на
Девятьсот Девяносто Два,
Вычитаем Семнадцать, а вот и (ура!)
Наш ответ, простой, как дрова.

Я бы с радостью метод свой вам объяснил,
Потому что всё сам смог понять,
Если б я имел время, а вы же — мозги;
Но особо хочу здесь сказать:

Всё, что было окутано тайной и тьмой,
В один миг обозрел я в итоге, и
В дополненье бесплатно прочту-ка вам свой
Урок прикладной зоологии».

Начал, мил и уверен, в добродушной манере,
Позабыв все законы уместности,
И что разъяснения, но без введения,
Напугают людей и окрестности.

«Выражаясь помягче, Жиг-жиг — птичка-жох:
В постоянном надрыве живёт,
Вкус в одежде абсурден и попросту плох:
Далеко перед модой идёт.

Всех, с кем дружба свела, не забудет вовек,
Так честна, что на взятки плюёт,
И на сборах для бедных стоит ближе всех,
Собирает — сама ж не даёт.

Если сваришь её — валит с ног аромат:
Лучше устриц, бараньей печёнки.
(Её в банке из кости слоновой хранят,
Или в краснодеревом бочонке).

Кипятите в опилках, солите в клею,
С саранчой, если надо, тушите,
Как угодно фантазию тешьте свою,
Но симметрию форм сохраните».

Так Бандит был готов до утра продолжать,
Но урок надлежало кончать,
И, сморгнувши слезу, он решился сказать,
Что Бобра хочет другом считать.

И признался Бобёр,— взор его заблистал;
Это был удивительный миг! —
Что за десять минут много больше узнал,
Чем за семьдесят лет из всех книг.

Возвратились, лучась и за руки держась.
Бригадир в благородном волненье
Молвил: «Это сильней, чем тревоги всех дней,
Когда плыли сквозь шторм и волненье!»

Мир ещё не видал крепкой дружбы такой:
Где Бобёр — там сейчас и Бандит.
Вместе были они летом или зимой,
Неразлучны уже ни на миг.

А когда возникают раздоры подчас —
Они портят ведь всякую службу,—
Крик Жиг-жиг в их сознанье оживает тотчас,
И опять укрепляет их дружбу.

Приступ Шестой
СОН БЮРОКРАТА

Искали напёрстками, вдумчиво шли
С рогатиной, с верой в успех,
Пугать — кипы акций с собою несли,
Манили на мыло и смех.

Бюрократ — надоело ему объяснять
Незаконность вязанья на спицах —
Вдруг уснул, и тот, о ком мог лишь мечтать,
Умудрился ему присниться.

Дело было в большом полутёмном Суде,
Верп моноклем сверкал где-то слева,
Защищал, стоя в мантии и парике,
Свинью, что сбежала из хлева.

Уже рассказал кое-кто из знакомых,
Как свинарник был найден пустым,
И Судья разъяснял положенья закона
Голосом скучным своим.

Обвинительный акт внятно не прозвучал,
И опять Верп повёл речь свою,
Говорил три часа, пока каждый узнал,
В чём таком обвиняют свинью.

Из Присяжных уж каждый составил давно
Особое, личное мнение,
Загалдели все разом, и не слышал никто
Остальных соучастников прения.

Судья начал:«Ну-с...», Верп ему:«Я берусь
Доказать устарелость устава!
Нам всем нужно взять в толк, что вопрос проистёк
Из поместного древнего права.

Говоря о свинье — ей могли помогать,
Соглашусь; подстрекали ж навряд.
Обвиненье в банкротстве, ясно всем, надо снять:
Должником не была, говорят.

Дезертирство как факт здесь не мне обсуждать,
Но и алиби надо признать.
Если стоимость фрака во вниманье принять,
То придётся свинью оправдать.

Виноват ли клиент, в этот скорбный момент
Вам решать: обвинить иль спасти».
И Судью попросил по заметкам своим
Коротенько итог подвести.

Но Судья тут признался, что в этом не спец,
И тогда снова Верп приступил;
Так итожил он мастерски, что под конец
Обвинения все подкрепил.

Появился Вердикт. Его смысл был так дик,
Не под силу Присяжным взять в толк,
Не могли прочитать, и решили призвать
Верпа взять на себя этот долг.

Верп Вердикт отыскал. Целый день, весь в поту,
Он искал, и нашёл лишь к семи.
И прочёл он: «Виновен!» Все охнули тут,
Кое-кто пал без чувств под скамьи.

Когда Верп произнёс приговор, то Судья
Так занервничал, что не встревал.
Было тихо, лишь скрипнула тихо скамья,
Даже муху бы зал услыхал.

Гласил приговор: «К пожизненной ссылке,
И затем — к похуданью на пуд».
Все: «Ура!» Но Судья, почесавши в затылке,
Молвил: «Где же Закон? И где Суд?»

Экзальтацию зала тюремщик прервал,
Он сказал: «Приговору хвала,
Но эффект,— он добавил в слезах,— будет мал:
Ведь свинья год назад умерла».

Судья в негодованье вышел из Заседанья,
Верп слегка ошарашен всем был,
Но, как истый Защитник, гася свары и крики,
В колокольчик нервно звонил.

И во сне Бюрократа всё ширился звон,
Он вскочил, как ударенный молотом,
А над ухом его издавал уже гром
Бригадировый яростный колокол.

Приступ Седьмой
СУДЬБА БАНКИРА

Искали напёрстками, вдумчиво шли,
С рогатиной, с верой в успех,
Пугать — кипы акций с собою несли,
Манили на мыло и смех.

Банкир прилив смелости вдруг испытал
(Объяснить это трудно вполне),
Он рванулся вперёд и из виду пропал,
В жажде Верпа нашарить во тьме.

Но пока он с напёрстками вдумчиво шёл,
Уже был тут как тут Брандашмыг.
Заграбастал Банкира и взмыл как орёл,
Но Банкир летать не привык.

Предоставил он скидку, деньжат отсчитал —
Десять фунтов, а, может быть, пять,—
Но в ответ Брандашмыг головой помотал
И сграбастал беднягу опять.

Очень ловко Банкир, весь змеясь, как факир,
От злопастных зубов убегал.
Вот прыжок, хорошо, ну, немного ещё!
И, слабея, на землю упал.

Увидав остальных, обалдел Брандашмыг,
С визгом ужаса он отступил.
«То, чего я боялся...»— Бригадир как-то сник
И печально весьма позвонил.

Почернел он лицом, даже мать бы с отцом
Не узнали Банкира сейчас.
Страх его так уел, что сюртук побелел:
Вот какой он сюрпризик припас!

К страху всех, кому в день тот там выпало быть,
Он поднялся, одетый, в чём был,
И с гримасою дикой захотел говорить,
Но язык уж ему не служил.

В кресло он погрузился, за волосья схватился
И голосом слабым запел.
Всякий, слыша его, понял: парень того...
И пальцами нервно хрустел.

«Ладно, к Богу его, скоро станет темно,—
Бригадир в страхе смог лишь сказать.—
Псу под хвост уж полдня. Ещё будет возня —
И до ночи нам Верпа не взять!»

Приступ Восьмой
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Искали напёрстками, вдумчиво шли,
С рогатиной, с верой в успех,
Пугать — кипы акций с собою несли,
Манили на мыло и смех.

Все дрожали: неужто напрасен поход?
И Бобра наконец проняло:
Встав на хвост, он поспешно запрыгал вперёд,
Ведь совсем почти стало темно.

«Это Этот кричит! — Бригадир заорал.—
Далеко он, однако, забрёл!
Вон, трясёт головой, вон махнула рука:
Значит, точно он Верпа нашёл!»

Все в восторге вгляделись. Бандит бросил им:
«Он всегда был отчаянный малый!»
Любовались солдатом неизвестным своим:
Как украсил он страшные скалы!

Как он горд, как он прям! Только миг был он там,
А потом избоченился весь
(Словно бес его гнул), головою кивнул,
И в расселине тёмной исчез.

«Это Верп!» — уловил напряжённый их слух,
Но они обманули себя,
И затем, после смеха и хлопанья рук,
Ветер жутко донёс: «Это Бя...»

И затем — тишина. Показалось одним,
Что бессильный мятущийся вздох
Изошёл звуком «...га!», но помнилось иным:
Это прошелестел ветерок.

Прекратили охоту они только ночью,
Ничего им нигде не попалось,
Что могло б указать, что стоят они в точке,
Где Булкин и Верп повстречались.

Он пытался подать им условленный знак,
Потому и смеялся, чудак,
Но внезапно и мягко он сгинул во мрак,
Ибо Верп-то был Бягой. Вот так.

КОНЕЦ

LEWIS CARROL


THE HUNTING OF THE SNARK


AN AGONY, IN EIGHT FITS

Fit the First
THE LANDING

"Just the place for a Snark!" the Bellman cried,
As he landed his crew with care;
Supporting each man on the top of the tide
By a finger entwined in his hair.

"Just the place for a Snark! I have said it twice:
That alone should encourage the crew.
Just the place for a Snark! I have said it thrice:
What I tell you three times is true."

The crew was complete: it included a Boots —
A maker of Bonnets and Hoods —
A Barrister, brought to arrange their disputes —
And a Broker to value their goods.

A Billiard-marker, whose skill was immense,
Might perhaps have won more than his share —
But a Banker, engaged at enormous expense,
Had the whole of their cash in his care.

There was also a Beaver, that paced on the deck,
Or would sit making lace on the bow:
And had often (the Bellman said) saved them from wreck,
Though none of the sailors knew how.

There was one who was famed for the number of things
He forgot when he entered the ship:
His umbrella, his watch, all his jewels and rings,
And the clothes he had bought for the trip.

He had forty-two boxes, all carefully packed,
With his name painted clearly on each:
But, since he omitted to mention the fact,
They were all left behind on the beach.

The loss of his clothes hardly mattered, because
He had seven coats on when he came,
With three pairs of boots — but the worst of it was,
He had wholly forgotten his name.

He would answer to "Hi!" or to any loud cry,
Such as "Fry me!" or "Fritter my wig!"
To "What-you-may-call-um!" or "What-was-his-name!"
But especially "Thing-um-a-jig!"

While, for those who preferred a more forcible word,
He had different names from these:
His intimate friends called him "Candle-ends,"
And his enemies "Toasted cheese."

"His form is ungainly — his intellect small —"
(So the Bellman would often remark)
"But his courage is perfect! And that, after all,
Is the thing that one needs with a Snark."

He would joke with hyenas, returning their stare
With an impudent wag of the head:
And he once went a walk, paw-in-paw, with a bear,
"Just to keep up its spirits," he said.

He came as a Baker: but owned when too late —
And it drove the poor Bellman half-mad —
He could only bake Bridecake — for which, I may state,
No materials were to be had.

The last of the crew needs especial remark,
Though he looked an incredible dunce:
He had just one idea — but, that one being "Snark,"
The good Bellman engaged him at once.

He came as a Butcher: but gravely declared,
When the ship had been sailing a week,
He could only kill Beavers. The Bellman looked scared,
And was almost too frightened to speak:

But at length he explained, in a tremulous tone,
There was only one Beaver on board;
And that was a tame one he had of his own,
Whose death would be deeply deplored.

The Beaver, who happened to hear the remark,
Protested, with tears in its eyes,
That not even the rapture of hunting the Snark
Could atone for that dismal surprise!

It strongly advised that the Butcher should be
Conveyed in a separate ship:
But the Bellman declared that would never agree
With the plans he had made for the trip.

Navigation was always a difficult art,
Though with only one ship and one bell:
And he feared he must really decline, for his part,
Undertaking another as well.

The Beaver's best course was, no doubt, to procure
A second-hand dagger-proof coat —
So the Baker advised it — and next, to insure
Its life in some Office of note:

This the Banker suggested, and offered for hire
(On moderate terms), or for sale,
Two excellent Policies, One Against Fire,
And one Against damage From Hail.

Yet still, ever after that sorrowful day,
Whenever the Butcher was by,
The Beaver kept looking the opposite way,
And appeared unaccountably shy.

Fit the Second
THE BELLMAN'S SPEECH

The Bellman himself they all praised to the skies —
Such a carriage, such ease and such grace!
Such solemnity, too. One could see he was wise,
The moment one looked in his face!

He had bought a large map representing the sea,
Without the least vestige of land:
And the crew were much pleased when they found it to be
A map they could all understand.

"What's the good of Mercator's North Poles and Equators,
Tropics, Zones, and Meridian Lines?"
So the Bellman would cry: and the crew would reply,
"They are merely conventional signs!"

"Other maps are such shapes, with their islands and capes.
But we've got our brave Captain to thank"
(So the crew would protest) "That he's bought us the best —
A perfect and absolute blank!"

This was charming, no doubt: but they shortly found out
That the Captain they trusted so well
Had only one notion for crossing the ocean,
And that was to tingle his bell.

He was thoughtful and grave — but the orders he gave
Were enough to bewilder a crew.
When he cried, "Steer to starboard, but keep her head larboard!"
What on earth was the helmsman to do?

Then the bowsprit got mixed with the rudder sometimes:
A thing, as the Bellman remarked,
That frequently happens in tropical climes,
When a vessel is, so to speak, "snarked".

But the principal failing occurred in the sailing,
And the Bellman, perplexed and distressed,
Sad he had hoped, at least, when the wind blew due East,
That the ship would not travel due West!

But the danger was past — they had landed at last,
With their boxes, portmanteaus, and bags:
Yet the first sight the crew were not pleased with the view,
Which consisted of chasms and crags.

The Bellman perceived that their spirits were low,
And repeated in musical tone
Some jokes he had kept for a season of woe —
But the crew would do nothing but groan.

He served out some grog with a liberal hand,
And bade them sit down on the beach:
And they could not but own that their Captain looked grand,
As he stood and delivered his speech.

"Friends, Romans, and countrymen, lend me your ears."
(They were all of them fond of quotations:
So they drank to his health, and they gave him three cheers,
While he served out additional rations.)

"We have sailed many months, we have sailed many weeks
(four weeks to the month you may mark),
But never as yet ('tis your Captain who speaks)
Have we got the least glimpse of a Snark.

We have sailed many weeks, we have sailed many days
(Seven days to the week I allow),
But a Snark, on the which we might lovingly gaze,
We have never beheld till now!

"Come, listen, my men, while I tell you again
The five unmistakable marks
By which you may know, wheresoever you go,
The warranted genuine Snarks.

"Let us take them in order. The first is the taste,
Which is meagre and hollow, but crisp:
Like a coat that is rather too tight in the waist,
With the flavour of Will-o'-the-wisp.

"Its habits of getting up late you'll agree
That it carries too far, when I say

That it Frequently breakfasts at five-o'clock tea,
And dines on the following day.
"The third is its slowness in taking a jest,
Should you happen to venture on one,

It will sigh like a thing that is deeply distressed:
And it always looks grave at a pun.
"The fourth is its fondness for bathing-machines,
Which it constantly carries about,

And believes that they add to the beauty of scenes —
A sentiment open to doubt.
"The fifth is ambition. It next will be right
To describe each particular batch:

Distinguishing those that have feathers and bite
From those that have whiskers and scratch.
"For, although common Snarks do no manner of harm,
Yet, I feel it my duty to say,

Some are Boojums —" The Bellman broke off in alarm,
For the Baker had fainted away.

Fit the Third
THE BAKER'S TALE

They roused him with muffins — they roused him with ice —
They roused him with mustard and cress —
They roused him with jam and judicious advice —
They set him conundrums to guess.

When at length he sat up and was able to speak,
His sad story he offered to tell;
And the Bellman cried: "Silence! Not even a shriek!"
And excitedly tingled his bell.

There was silence supreme. Not a shriek, not a scream,
Scarcely even a howl or a groan,
As the man they called "Ho!" told his story of woe
In an antediluvian tone.

"My father and mother were honest, though pour —"
"Skip all that," cried the Bellman in haste.
"If it once becomes dark, there's no chance of a Snark —
We have hardly a minute to waste!"

"I skip forty years," said the Baker, in tears,
"And proceed without further remark
To the day when you took me aboard of your ship
To help you in hunting the Snark.

"A dear uncle of mine (after whom I was named)
Remarked, when I bade him farewell —"
"Oh, skip your dear uncle.' the Bellman exclaimed,
As he angrily tingled his bell.

"He remarked to me then," said that mildest of men,
"'If your Snark be a Snark, that is right:
Fetch it home by all means — you may serve it with greens,
And it's handy for striking a light.

"'You may seek it with thimbles — and seek it with care;
You may hunt it with forks and hope;
You may threaten its life with a railway-share;
You may charm it with smiles and soap —'"

"That's exactly the method," the Bellman bold
In a hasty parenthesis cried,
"That's exactly the way I have always been told
That the captures of Snarks should be tried!"

"'But oh, beamish nephew, beware of the day,
If your Snark be a Boojum. For then
You will softly and suddenly vanish away,
And never be met with again!'

"It is this, it is this that oppresses my soul,
When I think of my uncle's last words:
And my heart is like nothing so much as a bowl
Brimming over with quivering curds!

"It is this, it is this —" "We have had that before!"
The Bellman indignantly said.
And the Baker replied, "Let me say it once more.
It is this, it is this that I dread!

"I engage with the Snark — every night after dark —
In a dreamy delirious fight:
I serve it with greens in those shadowy scenes,
And I use it for striking a light;

"But if ever I meet with a Boojum, that day,
In a moment (of this I am sure),
I shall softly and suddenly vanish away —
And the notion I cannot endure!"

Fit the Fourth
THE HUNTING

The Bellman looked uffish, and wrinkled his brow.
"If only you'd spoken before!
It's excessively awkward to mention it now,
With the Snark, so to speak, at the door!

"We should all of us grieve, as you well may believe,
If you never were met with again —
But surely, my man, when the voyage began,
You might have suggested it then?

"It's excessively awkward to mention it now —
As I think I already remarked."
And the man they called "Hi!" replied, with a sigh,
"I informed you the day we embarked.

You may charge me with murder — or want of sense —
(We are all of us weak at times):
But the slightest approach to a false pretence
Was never among my crimes!

"I said it in Hebrew — I said it in Dutch —
I said it in German and Greek;
But I wholly forgot (and it vexes me much)
That English is what you speak!"

"'Tis a pitiful tale," said the Bellman, whose face
Had grown longer at every word;
"But, now that you've stated the whole of your case,
More debate would be simply absurd.

"The rest of my speech" (he explained to his men)
"You shall hear when I've leisure to speak it.
But the Snark is at hand, let me tell you again!
'Tis your glorious duty to seek it!

"To seek it with thimbles, to seek it with care;
To pursue it with forks and hope;
To threaten it's life with a railway-share;
To charm it with smiles and soap!

"For the Snark's a peculiar creature, that won't
Be caught in a commonplace way.
Do all that you know, and try all that you don't
Not a chance must be wasted to-day!

For England expects — I forbear to proceed:
'Tis a maxim tremendous, but trite:
And you'd best be unpacking the things that you need
To rig yourselves out for the fight."

Then the Banker endorsed a blank cheque (which he crossed),
And changed his loose silver for notes:
The Baker with care combed his whiskers and hair,
And shook the dust out of his coats.

The Boots and the Broker were sharpening a spade —
Each working the grindstone in turn;
But the Beaver went on making lace, and displayed
No interest in the concern:

Though the Barrister tried to appeal to its pride,
And vainly proceeded to cite
A number of cases, in which making laces
Had been proved an infringement of right.

The maker of Bonnets ferociously planned
A novel arrangement of bows:
While the Billiard-marker with quivering hand
Was chalking the tip of his nose.

But the Butcher turned nervous, and dressed himself fine,
With yellow kid gloves and a ruff —
Said he felt it exactly like going to dine,
Which the Bellman declared was all "stuff".

"Introduce me, now there's a good fellow," he said,
"If we happen to meet it together!"
And the Bellman, sagaciously nodding his head,
Said, "That must depend on the weather."

The Beaver went simply galumphing about,
At seeing the Butcher so shy:
And even the Baker, though stupid and stout,
Made an effort to wink with one eye.

"Be a man." said the Bellman in wrath, as he heard
The Butcher beginning to sob.
"Should we meet with a Jubjub, that desperate bird,
We shall need all our strength for the job!"

Fit the Fifth
THE BEAVER'S LESSON

They sought it with thimbles, they sought it with care;
They pursued it with forks and hope;
They threatened its life with a railway-share;
They charmed it with smiles and soap.

Then the Butcher contrived an ingenious plan
For making a separate sally;
And had fixed on a spot unfrequented by man,
A dismal and desolate valley.

But the very same plan to the Beaver occurred:
It had chosen the very same place:
Yet neither betrayed, by a sign or a word,
The disgust that appeared in his face.

Each thought he was thinking of nothing but "Snark"
And the glorious work of the day;
And each tried to pretend that he did not remark
That the other was going that way.

But the valley grew narrow and narrower still,
And the evening got darker and colder,
Till (merely from nervousness, not from goodwill)
They marched along shoulder to shoulder.

Then a scream, shrill and high, rent the shuddering sky,
And they knew that some danger was near:
The Beaver turned pale to the tip of its tail,
And even the Butcher felt queer.

He thought of his childhood, left far far behind —
That blissful and innocent state —
The sound so exactly recalled to his mind
A pencil that squeaks on a slate!

"'Tis the voice of the Jubjub!" he suddenly cried.
(This man, that they used to call "Dunce.")
"As the Bellman would tell you," he added with pride,
"I have uttered that sentiment once.

"'Tis the note of the Jubjub! Keep count, I entreat;
You will find I have told it you twice.
'Tis the song of the Jubjub! The proof is complete,
If only I've stated it thrice."

The Beaver had counted with scrupulous care,
Attending to every word:
But it fairly lost heart, and outgrabe in despair,
When the third repetition occurred.

It felt that, in spite of all possible pains,
It had somehow contrived to lose count,
And the only thing now was to rack its poor brains
By reckoning up the amount.

"Two added to one — if that could but be done,"
It said, "with one's fingers and thumbs!"
Recollecting with tears now, in earlier years,
It had taken no pains with its sums.

"The thing can be done," said the Butcher, "I think.
The thing must be done, I am sure.
The thing shall be done. Bring me paper and ink,
The best there is time to procure."

The Beaver brought paper, portfolio, pens,
And ink in unfailing supplies:
While strange creepy creatures came out of their dens,
And watched them with wondering eyes.

So engrossed was the Butcher, he heeded them not,
As he wrote with the pen in each hand,
And explained all the while in a popular style
Which the Beaver could well understand.

"Taking Three as the subject to reason about —
A convenient number to state —
We add Seven, and Ten, and then multiply out
By One Thousand diminished by Eight.

"The result we proceed to divide, as you see,
By Nine Hundred and Ninety and Two:
Then subtract Seventeen, and the answer must be
Exactly and perfectly true.

"The method employed I would gladly explain,
While I have it so clear in my head,
If I had but the time and you had but the brain —
But much yet remains to be said.

"In one moment I've seen what has hitherto been
Enveloped in absolute mystery,
And without extra charge I will give you at large
A Lesson in Natural History."

In his genial way he proceeded to say
(Forgetting all laws of propriety,
And that giving instruction, without introduction,
Would have caused quite a thrill in Society),

"As to temper the Jubjub's a desperate bird,
Since it lives in perpetual passion:
Its taste in costume is entirely absurd —
It is ages ahead of the fashion:

"But it knows any friend it has met once before:
It never will look at a bribe:
And in charity-meetings it stands at the door,
And collects — though it does not subscribe.

"Its flavour when cooked is more exquisite far
Then mutton, or oysters, or eggs.
(Some think it keeps best in an ivory jar,
And some, in mahogany kegs.)

"You boil it in sawdust: you salt it in glue:
You condense it with locusts and tape:
Still keeping one principal object in view —
To preserve its symmetrical shape."

The Butcher would gladly have talked till next day,
But he felt that the Lesson must end,
And he wept with delight in attempting to say
He considered the Beaver his friend.

While the Beaver confessed, with affectionate looks
More eloquent even than tears,
It had learnt in ten minutes far more than all books
Would have taught it in seventy years.

They returned hand-in-hand, and the Bellman unmanned
(For a moment) with noble emotion,
Said, "This amply repays all the wearisome days
We have spent on the billowy ocean!"

Such friends, as the Beaver and Butcher became,
Have seldom if ever been known;
In winter or summer, 'twas always the same —
You could never meet either alone.

And when quarrels arose — as one frequently finds
Quarrels will, spite of every endeavour —
The song of the Jubjub recurred to their minds,
And cemented their friendship for ever!

Fit the Sixth
THE BARRISTER'S DREAM

They sought it with thimbles, they sought it with care;
They pursued it with forks and hope;
They threatened its life with a railway-share;
They charmed it with smiles and soap.

But the Barrister, weary of proving in vain
That the Beaver's lace-making was wrong,
Fell asleep, and in dreams saw the creature quite plain
That his fancy had dwelt on so long.

He dreamed that he stood in a shadowy Court,
Whee the Snark, with a glass in its eye,
Dressed in gown, bands, and wig, was defending a pig
On the charge of deserting its sty.

The Witnesses proved, without error or flaw,
That the sty was deserted when found:
And the Judge kept explaining the state of the law
In a soft under-current of sound.

The indictment had never been clearly expressed,
And it seemed that the Snark had begun,
And had spoken three hours, before any one guessed
What the pig was supposed to have done.

The Jury had each formed a different view
(Long before the indictment was read),
And they all spoke at once, so that none of them knew
One word that the others had said.

"You must know —" said the Judge: but the Snark exclaimed, "Fudge!
That statute is obsolete quite!
Let me tell you, my friends, the whole question depends
On an ancient manorial right.

"In the matter of Treason the pig would appear
To have aided, but scarcely abetted:
While the charge of Insolvency fails, it is clear,
If you grant the plea 'never indebted.'

"The fact of Desertion I will not dispute:
But its guilt, as I trust, is removed
(So far as relates to the costs of this suit)
By the Alibi which has been proved.

"My poor client's fate now depends on your votes."
Here the speaker sat down in his place,
And directed the Judge to refer to his notes
And briefly to sum up the case.

But the Judge said he never had summed up before;
So the Snark undertook it instead,
And summed it so well that it came to far more
Than the Witnesses ever had said!

When the verdict was called for, the Jury declined,
As the word was so puzzling to spell;
But they ventured to hope that the Snark wouldn't mind
Undertaking that duty as well.

So the Snark found the verdict, although, as it owned,
It was spent with the toils of the day:
When it said the word "GUILTY!" the Jury all groaned,
And some of them fainted away.

Then the Snark pronounced sentence, the Judge being quite
Too nervous to utter a word:
When it rose to its feet, there was silence like night,
And the fall of the pin might be heard.

"Transportation for life" was the sentence it gave,
And then to be fined forty pound."
The Jury all cheered, though the Judge said he feared
That the phrase was not legally sound.

But their wild exultation was suddenly checked
When the jailer informed them, with tears,
Such a sentence would have not the slightest effect,
As the pig had been dead for some years.

The Judge left the Court, looking deeply disgusted:
But the Snark, though a little aghast,
As the lawyer to whom the defense was entrusted,
Went bellowing on to the last.

Thus the Barrister dreamed, while the bellowing seemed
To grow every moment more clear:
Till he woke to the knell of the furious bell,
Which the Bellman rang close at his ear.

Fit the Seventh
THE BANKER'S FATE

They sought it with thimbles, they sought it with care;
They pursued it with forks and hope;
They threatened its life with a railway-share;
They charmed it with smiles and soap.

And the Banker, inspired with a courage so new
It was matter for general remark,
Rushed madly ahead and was lost to their view
In his zeal to discover the Snark.

But while he was seeking with thimbles and care,
A Bandersnatch swiftly drew nigh
And grabbed at the Banker, who shrieked in despair,
For he knew it was useless to fly.

He offered large discount — he offered a cheque
(Drawn "to bearer") for seven-pounds-ten:
But the Bandersnatch merely extended its neck
And grabbed at the Banker again.

Without rest or pause — while those frumious jaws
Went savagely snapping around —
He skipped and he hoped, and he floundered and flopped,
Till fainting he fell to the ground.

The Bandersnatch fled as the others appeared:
Led on by that fear-stricken yell:
And the Bellman remarked, "It is just as I feared!"
And solemnly tolled on his bell.

He was black in the face, and they scarcely could trace
The least likeness to what he had been:
While so great was his fright that his waistcoat turned white —
A wonderful thing to be seen!

To the horror of all who were present that day,
He uprose in full evening dress,
And with senseless grimaces endeavoured to say
What his tongue could no longer express.

Down he sank in a chair — ran his hands through his hair —
And chanted in mimsiest tones
Words whose utter inanity proved his insanity,
While he rattled a couple of bones.

"Leave him here to his fate — it is getting too late."
The Bellman exclaimed in a fright.
"We have lost half the day. Any further delay,
And we shan't catch a Snark before night!"

Fit the Eighth
THE VANISHING

They sought it with thimbles, they sought it with care;
They pursued it with forks and hope;
They threatened its life with a railway-share:
They charmed it with smiles and soap.

They shuddered to think that the chase might fail,
And the Beaver, excited at last,
Went bounding along on the tip of its tail,
For the daylight was nearly past.

"There is Thingumbob shouting!" the Bellman said.
"He is shouting like mad, only hark!
He is waving his hands, he is wagging his head,
He has certainly found a Snark!"

They gazed in delight, while the Butcher exclaimed,
"He was always a desperate wag!"
They beheld him — their Baker — their hero unnamed —
On the top of the neighbouring crag.

Erect and sublime, for one moment of time.
In the next, that wild figure they saw
(As if stung by a spasm) plunge into a chasm,
While they waited and listened in awe.

"It's a Snark!" was the sound that first came to their ears,
And seemed almost too good to be true.
Then followed a torrent of laughter and cheers:
Then the ominous words, "It's a Boo —"

Then, silence. Some fancied they heard in the air
A weary and wandering sigh
That sounded like "— jum!" but the others declare
It was only a breeze that went by.

They hunted till darkness came on, but they found
Not a button, or feather, or mark,
By which they could tell that they stood on the ground
Where the Baker had met with the Snark.

In the midst of the word he was trying to say,
In the midst of his laughter and glee,
He had softly and suddenly vanished away —
For the Snark was a Boojum, you see.

THE END

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"