К Громовым я просто-напросто напросилась. Ева обмолвилась, что родители с Пригодиными уехали в леса - "побегать, поваляться в последнем снегу".
В снегу? В Москве снега не осталось, первое тепло уже высушило улицы и тротуары; первое тепло уже намекало про лето, про летнее солнце, про летние луга, про горячий у моря песок...
Побегать? Босиком, что ли?
- А вы? - спросила я.
Тина поёжилась:
- Да они - с сыном... Он себя плохо ещё контролирует... Старшим-то что, а нам, маленьким девочкам, жутко.
Никак не привыкну. Жутко стало самой. Однако... Это же значит, что Ирины Дмитриевной у них дома не будет...
- Слушай, - тогда сказала я, - а покажи своего Кранаха!
Девчонки переглянулись, и Тина ответила:
- Поехали.
На место водителя Ева тётушку не пустила: чай, не заполночь, ГАИ не спит. Сама она водила своего тигра на коротком поводке и предельно бережно. Да и встречные-поперечные с чудовищем за полмиллиона долларов связываться опасались. Так что добрались до места мы вполне комфортно.
Я уже знала, что они живут в центре, но чтоб настолько... Кузнецкий Мост. До ЦУМа пешком и неспешно - минут десять, до Лубянки - не больше, до Кремля... ну, пятнадцать... Когда-то это было доходным домом, потом - коммуналкой, теперь стало... Заповедником, что ли... По крайней мере майбах девчонок здесь особо не выделялся - среди своих он был здесь. Да и не пускали сюда чужих - вход во двор неброско изнутри перекрывал шлагбаум, охрана.
- Квартира моим родителям досталась... - и Тина как-то двусмысленно улыбнулась, - по наследству. В девяностые попытались нас выселить... - и она опять скривила губки. - Раз попытались и больше потом не стали.
- Квартира? Уже тогда? Не комната?
- Нет, коммуналку расселили ещё до нас. Для другой... принцессы.
Странно прозвучало последнее слово - совсем без насмешки или сарказма. Словно бы - повседневным термином.
Особой роскоши внутри не было - удобно, красиво, функционально. Зато не тесно. Девчонки похвастались своими спальнями, ещё имелись спальня родителей, будуар матери, кабинет отца, гостевая, гостиная... Впрочем, в комнаты старших меня не пустили - заперто. Да мне хватило гостиной, потому что картины в ней...
- Но это же не может быть Врубелем! - запротестовала я. Потому что не Врубелем это быть не могло.
- А вон то - не может быть Шагалом, а вон то - Гончаровой. А вот это - Чюрлёнисом...
- Кто она? - никак не могла отвлечься от Врубеля я.
Да можно было и не спрашивать. Карее пятнышко в зрачке сомнений не оставляло. Однако на полотне пятнышком оно не казалось - оно казалось карим провалом.
- Бабушка. Прабабка, если точнее, - ответила Тина. - Графиня. У нас всё детство при ней прошло. Она погибла только в 91-ом...
- А мне - пра-прабабка, - добавила Ева. - Представляешь, погибнуть в бою в сто десять лет... А здесь ей двадцать три.
- Она её больше любила, - пожаловалась Тина.
Но я не стала заморачивать голову их семейными отношениями, я не могла отвести взгляда от портрета:
- Но ведь все его картины - наперечёт!
- Да, в клинике, на людях он тогда писал и переписывал, исправлял и снова переписывал "Азраил". Его убеждали: нужен натурщик, ему предлагали найти...
- Кто предлагал? Она? - кивнула я на портрет.
- Она говорила,- ответила Ева, - что как-то и Они заглядывали... Но он твердил: у меня есть я, и мне - хватит... А она... Да всё равно его бессонница мучила!.. А она потом уже, уже мне говорила: "Кто б мне сказал, что тот год был вершиной счастья моего!"... Ещё она говорила: "Кто б мне сказал, что это и было - счастье." И еще: "Смотри, не обознайся, смотри, не прозевай своё!"
- Она была - с ним?!
- Нет, с прадедом, с пра-прадедом, то есть - с графом Александром. Он погибнет в японскую под Порт-Артуром. В 903-ьем они доживали последние месяцы вместе.
- А художнику... Помочь, подлечить художника натурщица ваша не могла?
- Как бы не наоборот... Бабушка подозревала, что Рыжая ему пару своих рисунков показала...
- И - превзойти?!
- Хотя бы - сравняться. Помнишь, есть легенда, что однажды кто-то зашел в мастерскую Врубеля совсем уже перед выставкой и увидел нечеловечески прекрасного Демона... Но художник попытался и ещё улучшить... И стало, как сейчас.
Рисунок школы Кранаха висел в гостевой.
- Почему не у тебя? - удивилась я.
- Что-то неладно с ним, - пожала плечами Тина, - тревожит по ночам, засыпать тяжело стало. И сны стали... какими-то чересчур уж яркими... А это бабушкина комната была - отсюда ничего не вырвется.
- Тёмная комната? - вспомнила термин я.
- Ну что ты! Как бы она сама здесь тогда выживала? Здесь другое, здесь защита, а не ограничение.
Что-то добавила ещё и Ева, но я не прислушивалась - я смотрела, смотрела, смотрела... В северном Возрождении мне ближе не гении, а их наследники. Гении показали, что Земля - это творение Неба, что Вечность - она состоит из мгновений, что Христос - он жил среди людей, среди нас, что, может, неузнанный, бродит меж нас и ныне. Вот следом мастера и начали пристально разглядывать нашу ежедневную жизнь - как ежедневное чудо. Разглядывать её, удивляться ей, любоваться ею, разрисовывать её... Вот и в этом Эдеме был не ужас измены, а... А вкус райского яблока. Не последний миг бессмертия, а бессмертие мига. Очередного, одного из - из нескончаемой их череды, что растворенных в прошлом, что в неуничтожимом будущем. Вне предчувствий греха, смерти, Ада...
Остро захотелось рисунок - себе, в свою комнату. "Дарёное не дарят", - всплыла в памяти детская поговорка.
- Хочешь фокус? - заметила, что я отвлеклась, Евдокия.
- Нет, - отказалась от суетного я.
- А удивиться? - подзудила Устинья.
- Ещё? Думаете, получится?
"После Врубеля? После мгновений в Эдеме?"
- Садись в бабушкино кресло!
Кресло стояло перед туалетным столиком, перед большим зеркалом.
Села. Наверное, оно было из времён, когда прабабушка Тины жила в позапрошлой нашей стране - в царской России. Необычно было сидеть в нём - как-то незнакомо удобно.
- Теперь смотри через зеркало на рисунок.
Да, отсюда его не заслоняло ничего. Чуть далековато, разве что.
- Приглядись к деревьям.
На горизонте художник рассмотрел нечто вроде ёлки, а ближе... Яблоня ни одним листочком не заслоняло его - его лиственного взрыва, его солнечной лёгкости. С другой стороны яблони в небе летели птицы, а над деревом не было ничего, только словно бы нависало соблазном яблоко.
- Ничего не напоминает?
Напоминает... Да нет же! Оно слишком переполнено светом, в нём совсем нет сумеречности! В нём нет застывшей вековечности - оно всё словно из мгновенностей импрессионистов, оно...
Я рассмотрела летящую в его ветвях бабочку, услышала ветер, почувствовала запахи незнакомых цветов...
- Есть! - сзади выкрикнула Ева.
Я оглянулась...
- "Обманули дурака на четыре кулака", - вспомнилась ещё одна детская поговорка.
- Обманули дурочку на четыре курочки! - засмеялась Тина.
Сразу за лёгкими тенями эдемского дерева возвышались сумеречные деревья.
--
2. Одинокая поляна Эдема
- Не стыдно?! - закричала я.
- Стыдно, у кого видно, - отговорилась Ева.
- А как с совестью?! - почуяв её слабость, обернулась к ней и... и заткнулась.
Она оглядывала себя:
- Светлые Богини, что это на мне?!
А я с некоторым ужасом взглянула на себя. Нет, у меня всё нормально - памятный по прошлому посещению тёмно-зелёный колет, кипенно-белая рубашка под ним, плотные, облегающие штаны, высокие - до середины бедра, сапоги. На левом запястье - браслет, на пальцах - перстни, в ушах чувствовались тяжёлые серьги, шею холодило ожерелье... Вроде бы, то же самое - из прошлого. И кинжал, притороченный к левому бедру - тоже из прошлого. Пожалуй, во всём этом можно и на конную охоту, можно и на какой-нибудь не слишком официальный приём.
Перевела взгляд на Тину. Она была мне под стать, разве что цвета её были - не отсветами малахита, а оттенками тёмного мёда, да её кинжал был справа.
А вот Ева...
- Меньше, племянница, завидовать надо было, - с открытой завистью выговорила тётушка. - Киппока это.
- Это?!
Ева вскинула руки, выгнулась - ленты киппоки послушно взлетели, неспешно выявив руки, и опали. Ленты киппоки опали и чуть разошлись, почти совсем раскрыв грудь...
- Во стыдобище... - выговорила племянница. - Придумают же некоторые, - повернувшись, взглянула она на меня.
Она повернулась, и грудь укрылась, но чуть ли не до пояса обнажилась нога...
- Ох... - чуть ли не запричитала Устинья. - Как же я по ней соскучилась! У нас же один размер - давай меняться!
- Фигушки! - обхватила себя руками Евдокия.
- Да нельзя, конечно, - горестно вздохнула старшая: - Дадено ведь. Перечить здесь по пустякам... - и опять взорвалась: - Но разве это пустяк?!
- "Здесь"?! - взорвалась я: - Как вы посмели играть мною?!
- Прости меня, - тихо отозвалась девушка в киппоке.
- Ударь меня, - сделала шаг вперёд девушка в колете.
Не знаю, что бы я сделала, если бы они попытались оправдываться, а так - только хлестанула по щеке одну и обняла другую.
- Мир? - потёрла рукой щеку себе Тина.
- Мир? - потёрлась губами по моей щеке Ева.
Я высвободилась.
- Почему?
- Сестра проговорилась, что на тропу тебя через зеркало вытолкнула.
- А нас всё "берегут"!
- И тебя Сафо ждёт!
- А с ними - нельзя: обещала - делай!
- Да не обещала я!
- Ты не отказалась...
Где-то этот аргумент уже слышала...
- ...А тут - рисунок...
- ...Который, если не оттуда, так из по соседству.
- И бабушкино зеркало!
- Ладно, - выдохнула, я: - Мир.
Мир вокруг резко делился на две части: вокруг древа - залитая летним солнцем поляна, ласковые травы и цветы, цветы; в вышине играющие друг с другом птицы, ниже - бабочки, а дальше...
Дальше из голой земли рваной стеной выпростались колючки, за которыми - темнел заляпанный пятнами пожухлой листвы лес. Вечная осень?
И никак не удавалось проследить, увидеть, разобрать, как, когда, в какой миг вечности, в какой сантиметр пространства бездонное синее небо сменялось беспросветными серыми облаками.
И у нас - кругом стрекотало, свиристело, чирикало, а там - всё молчало.
У нас порхало, трепетало, там - разве что очередной мёртвый листок отрывался от какого-то дерева и падал, падал...
- А как же я в этом - через колючки? - пробормотала Ева.
- Просто, - отвернулась я от предъадья и пошла играть с бабочками.
- Ткань киппоки изготовлена из эленийского шёлка, армированного нитями атродиума. Шестьсот лет без особого ущерба! На ней не удерживаются ни сибирские клещи, ни слизняки с Пандоры, ни вши, ни блохи средневековья. Она сама поддерживает естественный термобаланс - не продрогнешь под Оймяконом, не сваришься в Сахаре. Держит укус гюрзы и выстрел в упор гракххского арбалета, - Тина вздохнула: - Количество гойш ограничивалось именно ею: спустя четыреста лет после Разлома благодаря Ровду атродиум синтезировать сумели, но эленийскому шёлку замену не нашли.
- Вспомнила! Киппоку же можно склеить в боевой скафандр.
- Да, великие Супортов и Гольдини заложили в неё и эту возможность. Так, начнём. Мизинцем левой руки выделяешь лоскут сердцевины... Делай! - и довольное хихиканье тётушки: - Вечером передашь наставнице покоя - одна плеть!
- За что?!
- За непонимание базовой терминологии: лоскут не сердца - сердцевины! - двойное хихиканье: кажется, со второй попытки племянница нашла нужное... - Не расстраивайся: девяносто пять процентов послушниц тут целуется с плёткой. У тамошнего русского, видишь ли, созвучие ещё большее.
- А ты?
- Уста была лучшей... Так, дальше: указательным пальцем левой руки отсчитываешь влево третий лоскут и скользишь им вниз на длину ладони... Да нету, нет под киппокой белья! Смачиваешь слюной указательный палец правой руки и ставишь им влажную точку соприкосновения...
Я перестала прислушиваться. Под моим боевым нарядом белья не было тоже. Да и кто ходит в белье по Эдему?! Даже, если это была всего лишь одна-единственная полянка из него... Девчонкам понадобится минут пятнадцать - мне хватит! Я сдёрнула колет.
- Эй?.. - послышалось от строгой тёти Устиньи.
- Да пусть её... - Ева меня поняла лучше. - Не отвлекайся - дальше!
Они и вправду в четверть часа уложились, а я... Мне не хватило... Это как в детстве - в постели у мамы после тёмной ночи, как в прозрачном море после всех этих прудов и бассейнов, это, как после какой-нибудь долгой бестолковой поездки - дома, у ещё не распакованных чемоданов сесть с кофе...
- Одевайся...
- Не хочу, - пробормотала я и начала натягивать штаны. - Как же я теперь буду скучать!
- Как, наверное, я по ночному небу Гессы, - вздохнула Уста, - под вашими "звёздами"... Только Луна и спасает...
- Там же никакой луны не было?
- Там никакое пылевое облако не заслоняло скопления светил центра Галактики. До которого - вшестеро ближе... Они его называют Сердце Неба.
- Пошли? - предложила Ева. Стянутая киппока и в самом деле напоминала серебристый скафандр. Без шлема, разве что.
- Пошли, - расправила я кружева манжет, поправила перевязь с кинжалом.
- Драконий? - Тина тоже огладила свою дагу и чуть выдвинула лезвие... Оно было антрацитно-чёрным. - Привет, подружка.
- А ты? - спросила я самую младшую. - Совсем без оружия?
- Не думаю, - покачала головой она.
- Думаешь?.. - непонятно спросила её тётушка.
- Там посмотрим, - махнула в сторону леса племянница и с непонятной нежностью добавила: - Почти уверена.
- И что нас ждёт? - обе повернулись ко мне.
Я не стала спрашивать, про что уверена она, я ответила им:
- Поначалу - ваши звери. С которыми каждый должен справиться сам. Сама.
--
--
3. Звери
Светлую поляну Эдема мы покидали ползком, на спинах, приподнимая колючие сучья метровыми рогульками, вырезанными из таких же колючих веток. Девчонки не разочаровали - обошлось без порезов.
- Как змеи, - проворчала, поднимаясь Ева.
- Как ящерки, - не согласилась я.
- Как мы с Ровдом, - завспоминалось Тине про Гессу, про Усту, и она опять вздохнула, глядя, как её племянница отряхивает скафандр киппоки. Не особо это требовалось: сухие травинки, паутина, даже пыль - ничто не удерживалось на эленийском шёлке, всё соскальзывало просто от движений хозяйки.
- Помоги, - повернулась я спиной к Тине.
- Давай, - согласилась она. И тут же закричала: - В сторону!..
Но я застыла...
Нет, это был не мой "ужик", это к нам ползла, невесомо скользя по пожухлой траве, анаконда.
- В сторону! - опять выкрикнула Тина.
Но я всё не могла шевельнуться... А думала, после Тропы, любимые страхи парализующий эффект потеряли - фигушки... Тина моими душевными терзаниями заморачиваться не стала: полшага вперёд, вертушка на 360® и сцепленными в замок кулаками - мне в плечо. Я отлетела. Упала.
Какой-то сучок расцарапал щеку. Немного помогло. По крайней мере уже начала разбирать всё окружающее, а не только пять-шесть метров надвигающейся змеи. Уже видела выхватившую кинжал одну девчонку, уже видела и другую. Ева на анаконду внимания не обращала - она оглядывала лес. Что-то искала? - нашла. И рванула туда...
А анаконда уже собралась в кольца всего в нескольких шагах от нас... От нас? На меня она и не смотрела. Её раздвоенный язык, как стрелка компаса брусок намагниченной стали, выцеливал Тину.
- Уйди!! - уже в голос заорала она.
Но сил у меня хватило только на то, чтобы вытащить свой кинжал.
Змея метнула своё тело в девчонку. Целью было её горло, но целью стала сама анаконда: Тина увернулась, всадила в неё чёрное лезвие даги, продёрнула его, вырвала, отпрыгнула...
Около метра змеиного хвоста на секунду оказалось совсем рядом со мной, и я кинжалом - весом всего тела! - попыталась пришпилить анаконду к земле. Земля мой кинжал и встретила.
Мелькнула мысль: "Бесплотная?!" Но тут "бесплотный" хвост заехал мне по рёбрам - меня отбросило.
Но, наконец, включились боевые рефлексы: при падении сгруппировалась, ушла в кувырок, вскочила.
- Уйди!
"Здесь каждый сам справляется со своими зверьми", - окончательно приняла я. Чужие - тебе недоступны. А вот ты, оказывается, доступна им. Я попятилась...
А Ева? А её чудовище?
Оглянулась и успела увидеть, как она вытаскивала руку из глубокого дупла раскидистого дуба, как она вытащила из дуба - меч. Я увидела, как она перехватила другой рукой ножны, чуть выдвинула лезвие, воздела над головой и закричала.
После такого крика обычно бросаются в объятия, а потом обморочно шепчут: "Как же я соскучилась!"
Ева же только опустила меч и поцеловала полуобнажённую сталь.
"Если для анаконды - кинжал, то кто будет равен её полуторнику?" - успела подумать я и тут же получила ответ: как всё грозовое небо заполняет грохот недалёкого грома - весь сумеречный лес заполнил рык близкого льва.
Но мне сразу стало не до него: я успела отпрянуть, и моя рысь промахнулась. Я побежала.
Что убежать не получится - уже выучила. Но драться со своей кошкой на виду у девчонок казалось почему-то постыдным. Впереди почудился просвет - рванула туда. Опушка и знакомая стена тёрна. Нет, вслепую продираться сквозь заросли больше не стала. Горло рыси перерезала перед ними, а потом сразу же увидела тропу. И вышла.
Неширокая прогалина, а далее круто вламывались в небо скалы... "Как на Гессе, - вспомнилось мне, - у холда Месх. Там, одна из таких скал прикрывает проход в лабиринт Полидегмона, а здесь...". А здесь у недалёкого пролома горел костёр.
От чёрной дыры разило Тьмой. Задохнулась, выровняла дыхание... Отвела, отодрала от неё взгляд. Вскинула руку и махнула древнему поэту, который встал у своего костерка и тоже замахал мне.
Прошла! Пришла.
--
4. У костерка
- Опять? - дотронулся он до прорезанного рукава, до ещё не запёкшейся крови.
Там, у колючего барьера, рысь один раз оказалась быстрее меня, и рана ещё кровоточила.
Поморщилась: было больно.
- Разве я не убила её в прошлый раз?!
Он взглянул мне в глаза и, что-то рассмотрев, усмехнулся:
- Думаешь покончила с нею - в этот?
Отвернулся, пошёл к своей котомке, достал мыло:
- Иди, промой. Не хватало ещё здесь подхватить заражение... - и бросил тёмный брусок мне. - А я... займусь-ка я чаем.
- "Сладострастие"... - поёжившись, пробормотала я и пожаловалась: - А в моём мире мы с нею - лучшие подруги!
- "Сладострастие"? - нет. У твоей кошки - другая кличка.
Он из оплетённой бутыли плеснул воду в почерневший от сажи котелок.
- Больше, - посоветовала я.
Седой поэт покосился на меня и добавил.
- Ещё на порцию.
- О-о!
Но я не стала ждать расспросов - пошла к водопадику. Раз он сразу не сказал мне имя моего зверя, пусть и сам помучается! И всё-таки, кто она, моя кошка? - злоба, зависть, равнодушие? Вот, пока приводила в порядок себя да одежду, и перебирала людские пороки: гордыня, уныние, корыстолюбие? Нет, жадной никогда не была, унынием - не страдала, а гордыня? Какая ещё гордыня у бывшей проститутки! Да и за "гордость" у Данте отвечает лев.
И вспомнила удар грома - львиный рык на месте схватки... Как там у поэта Ада? -
...Навстречу вышел лев с подъятой гривой.
Он наступал как будто на меня,
От голода рыча освирепело,
И самый воздух страхом цепеня...
Успокоила себя: у Евы - меч. Но представила себе чудовище, способное так... так помяукать... вот уж вправду: воздух страхом цепеня...
И почему их до сих пор нет?! Может, уже ждут у костра? Заторопилась...
Нет, девчонок не было.
Опять оглянулась. Нет, только тёмная стена леса да беспросветно-серые тучи над ним.
- А анаконда? Анаконда - это что? - спросила я у Вергилия.
Да, он внял мне, и котелок на костре был полон. И под ним теперь не тлели сучья, а ясный, яростный жар давали чёрные куски каменного угля.
- Змея - зависть, чаще всего, - ответил он. И спросил: - Так ты не в одиночку?
- Мы втроём... - пробормотала я. - С подругами.
Зависть?! У гордячки Тины?..
А потом вспомнила: "...они, старшие, все - в одну капельку", а потом вспомнила: "...бабушка её больше любила...", а потом вспомнила: "... мои родители в горах погибли, мне и десяти не было. Меня сестра и вырастила"... И ещё: "...у меня уже есть сестра - ничего хорошего...".
Со мною всё моё детство был самый лучший на свете отец, всю мою юность, а она...
... И ещё вспомнила: "Что же мне делать, певцу и первенцу...". Я не знаю, что это такое - быть младшей сестрой, с самого рождения быть не первой... Я-то иногда мечтала о старшем брате...
- Никогда не понимал женщин, - произнёс извечную фразу предревний поэт. - Ревность же - она от неуверенности в себе. Как можешь быть неуверенной в своей красоте - ты?
Ревность? Рысь - это моя ревность?!
- А я красивая? - вдруг потребовала прямой лести я.
... вдруг потребовалось мне...
Поэт заулыбался...
- Тут прозой не скажешь, а я никогда не писал о любви... Впрочем, он же считал себя моим учеником... Вот:
...Такой восторг очам она несёт, Что, встретясь с ней, ты обретаешь радость, Которой непознавший не поймёт,
И словно бы от уст её идёт Любовный дух, лиющий в сердце сладость, Твердя душе: "Вздохни..." - и воздохнёт.
[Петрарка - А.Эфрос]
Вергилий встретился со мной взглядами, и... воздохнул.
Не выдержала и я - улыбнулась. Улыбнулась ему, отвернулась, пошла к костру - там в котле, на стенках начали накапливаться прозрачные пузырьки.
- Заварник, заварку! - потребовала у него.
Он отвернулся тоже, нагнулся к своей бездонной котомке, вынул... Формой это было в небольшой колокол, а ручку и носик образовывал пронзавший его дракон...
- Китайский? Откуда у тебя?
- Да заходил один... Путешественник. Подарил.
- Ты их всех встречаешь?
- И заварка... - он протянул плотный пузатый мешочек... - Их? Вас. Есть на мне такой оброк... Или такая награда... Ведь в лоне вечности, где час похож на час... - человек покачал головой: - Мы, люди, несовершенны... Даже после того, как перестаём людьми быть.
- А что лучше, где? - затаив дыхание, спросила я.
- Не знаю, девочка, - ненавистным словом назвал он меня, а я... мне стало только теплее. - Если б лучше было с вами, разве б мы уходили, а если б здесь, - он вздохнул, - разве бы мы так тосковали...
- Так... Долго?
- В лоне вечности нет времени, - улыбнулся вечный поэт.
- А что есть?! - ошарашило меня.
- Другая варианта. Другой термин. Брось... Ты не поймёшь. Никак.
- Нет, но...
Он поморщился...
- О, у тебя же по физике была пятёрка! В вашем микромире - помнишь? - тоже невозможные для понимания законы - одна голая математика. Например, что такое орбита электрона?
- Её нет, есть облако вероятностей... - вспомнила я.
- Вот-вот, сказать умное слово, термин придумать можно, а понять? Как понять, что, если ты знаешь, что он - точно в этой точке, то невозможно точно определить его скорость? Что невозможно определить, где он будет в следующее мгновение, лишь математически подсчитать вероятность его появления там или тут? А для вечности у вас даже никакой математики нет, нет даже терминологии. Брось.
Он вдруг напомнил мне нашего физика - тот бы сейчас ещё и по головке погладил!
Отвернулась и опять взглянула на опушку - стена леса и стена неба, и никого больше не было. Всё ещё - никого. Укутала заварник отходящим куском распластанной шкуры. Когда-то, вечность назад, это было лапой. Спросила:
- Кто это?
- Скорпихора, - и не давая мне продолжить расспросы, добавил: - Да не волнуйся так! Уж начальный тест твои ведьмочки пройдут!
